III
Они вышли. Вечерело. Вдали еще шумел город, но уже чувствовалась наступающая тишина. По бокам широкой и пустынной Старо-Дворянской улицы тянулись домики, тонувшие в садах. От широкой улицы они казались странно маленькими и низенькими.
– Кто этот гриб? – спросила Таня.
Сергей усмехнулся.
– Осьмериков-то?.. Чистая душа!.. Ведь действительно вся душа светится. Но сколько он народу среди учеников перепортил своею чистою душою!
– Как душно с ними! – Таня быстро повела плечами. – И какое все кругом маленькое, низенькое, смирное! Совсем вот, как эти домики… И арифметика, и чувства – все какое-то особенное: малое больше большого, серое ярче красного.
– А как вы нашли Марью Михайловну? – обратилась Варвара Васильевна к Токареву.
– Какая она стала… мягкая и белая! – улыбнулся Токарев.
– Страшно! Страшно, как человек меняется! – задумчиво сказала Варвара Васильевна. – Ведь одно лишь имя осталось от прежнего. Что значит семья и дети…
– Да, – вздохнул Сергей, – много я видал семейных счастий и нахожу, что на свете ничего нет тухлее семейного счастья.
– И это положительно что-то роковое лежит в женщине, – продолжала Варвара Васильевна, – ребенок заслоняет от нее весь большой мир… Нет, страшно, страшно!.. Никогда бы не пошла замуж!
Таня с неопределенною улыбкою возразила:
– Я не знаю, – отчего? Все зависит от самого человека. Я бы вышла, если бы захотела.
– Совершенно с вами согласен, – решительно сказал Сергей. – Люди устраивают себе тухлятину. Виноваты в этом только они сами. Почему отсюда следует, что нужно давить себя, связывать, взваливать на себя какие-то аскетические ограничения? Раз это – потребность, то она свята, и бежать от нее стыдно и смешно… Эх, ночь какая будет! Господа, чуете? Давайте, выедем сегодня же. Лошади отдохнули, а ночи теперь лунные, светлые… Заберем всю колонию с собою и поедем.
У Тани разгорелись глаза.
– Вот это славно!.. Им всем полезно будет отдохнуть: в Питере жили черт знает как, на голоде сами голодали, а тут уж совсем пооблезли… Превосходно! Все и поедем!
Когда они пришли в колонию, там все сидели за работой. Сергей объявил:
– Ну, ребята, одевайтесь! Едем в деревню!
– Да ну-у? – просиял Борисоглебский. – Вот так здорово! Серьезно?
Таня оживленно говорила:
– Статистику заберем с собою, и там можно будет работать! А деревня, говорят, чудесная. Славно недельку проживем.
Митрыч слабо свистнул и с торжествующим видом запрыгал по комнате, неуклюже поднимая ножищи в больших сапогах.
– Чай, и простокваша есть у вас там?.. Собирайся, ребята!
– Ишь, зачуял простоквашу, взыграл!.. Ну, забирайте вашу статистику, одевайтесь. А я пойду на постоялый, велю закладывать лошадей. – Сергей ушел.
Варвара Васильевна сказала:
– Только, господа, еще одно: нужно будет и Ольгу Петровну взять с собою, Темпераментову.
Таня скорбно уронила руки и застонала.
– Ну, Таня, ну что же делать? Пускай и она немного отдохнет. Ведь совсем, бедная, заработалась за зиму.
– Отрава! – вздохнул Митрыч. – Аппетита к жизни лишает человека! А что оно, конечно, того… Нужно же и девчонке отдохнуть, это верно.
В девятом часу вечера из города выехал запряженный тройкою тарантас, битком набитый народом. Сидели на козлах, на приступочках, везде. Сергей правил.
– Селедки, селедки моченые! – тонким голосом кричал Шеметов, когда навстречу попадались проезжие мужики.
Тарантас выкатил на мягкую дорогу. Заря догорела, взошла луна. Лошади бежали бойко, Сергей ухал и свистал, в тарантасе спорили, пели, смеялись.
Была глухая ночь, когда гости приехали в Изворовку. Их не ждали. Встала хозяйка Конкордия Сергеевна Изворова, суетливая, радушная старушка. Подали молока, простокваши, холодной баранины. Сонные девки натаскали в гостиную свежего сена и постелили гостям постели. Уж светало, когда все – оживленные, веселые и смертельно усталые – залегли спать и заснули мертвецки.