© Владимир Валерьевич Земша, 2015
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru
Часть Вторая. Последние лучи уходящего солнца
2.1 (88.06.05) Пражская весна
Повод для ненависти найти проще, чем повод для любви.
– Ну и жарища! – Тимофеев открыл окно. – А ещё ты, Тимур, здесь смолишь свои сигареты. И так дышать нечем. Хоть на ночь не кури в комнате!
– Да, Тимур, ты лучше кончай дымить, – поддержал Майер, – а что про жару, так это ещё не жара. Тимур, тот тоже знаком с настоящей жарой. Когда воздух как горячее молоко даже ночью. Ты им даже не дышишь, а пьёшь – хватаешь воздух ртом, а его нет, просто какая-то тёплая масса вливается в лёгкие. Чувство удушья. Кажется, что утонул, что ты – рыба, сидящая в ухе. И вот-вот тебя выловят черпаком и сожрут какие-то местные аборигены. Такие же тёплые струи пота обволакивают твоё тело. Кажется, что ты – восковая фигура, поставленная возле доменной печи, которая плавится. Вот где понимаешь истину слов: «мы состоим на 90% из воды»! Когда пот льётся из тебя, как из рога изобилия. Когда из форточки, как из духового шкафа. И ты не ищешь за окном свежего ночного дуновения, наоборот, задраиваешь плотно оконный «люк» так, чтобы ни одна подлая «кумулятивная» струйка жары не просочилась внутрь душного, но всё же сносного, в сравнении с улицей, убежища! Так что здесь нет никакой жары. И не было никогда! Просто – милая тёплая погода. Спасибо небесам за чудный летний дар на наши промозглые тела!
– Саня прав! Ты, Влад, просто не знаешь, – Бабаев выпустил дым изо рта в окно и сел с сигаретой на кровать…
Вскоре все спали. Воздух был прокурен. Из приоткрытой фрамуги в комнату проникал тёплый летний воздух.
***
Сон
Всюду пахло гарью. Вокруг улицы был погром: перевёрнутые машины, битые стёкла. Кричащие что-то группы людей. Вдруг раздался тяжёлый рокот и Тимофеев увидел Т-54-ку с белыми полосами крестообразно1, словно перевязанную подарочной белой лентой, медленно ползущую по улице.
Молодой чех рванул на теле рубашку, подставляя голую грудь навстречу танку.
– Střílejte! Vetřelci! Jít domů! – что-то кричал он на чешском.
Подскочившая группа молодых мужчин стала толкать танк, что-то громко выкрикивая и размахивая руками. Танк попятился, выпустив облако выхлопного газа, развернулся вокруг своей оси, объезжая разгоряченную группу с плакатами на русском.
«Отец – освободитель. Сын – оккупант», «Иван, иди домой, пока ты здесь, твоя Маруся е… с другим!» – прочитал Тимофеев на некоторых из них.
Вдруг кто-то кинул бутылку с зажигательной смесью. Советский танк вспыхнул, продолжая ползти, словно наматывая пламя на траки. Остановился. Экипаж, откинув люки, кинулся сбивать огонь. В солдат летели камни, палки, брань. Те лишь отмахивались, защищая себя руками, в исполнение приказа «не поддаваться на провокации». Тут откуда-то с верхних этажей раздался выстрел. Девятнадцатилетний советский механик в чёрном шлемофоне вскинул руки к небу, рухнул. Пуля второго выстрела прошуршала с визгом бешеного мартовского кота где-то рядом с Тимофеевым. Тот присел, ноги сами подкосились. Появился другой танк, он развернул башню в сторону выстрела. Ухнув, содрогнулся ствол пушки. Пороховой дым вокруг, гарь, пожар на верхних этажах в дымящейся пыльной дыре вместо былого окна. Люк танка открылся. Появился военный в странной какой-то форме, типичной для «фрицев».
– Jetzt ist alles in Ordnung!2 – он помахал рукой Тимофееву.
«Немецкая речь, никак?! – пробило мозг лейтенанта и он хотел было машинально сигануть куда-то в канаву, но, увидев эмблему ГДР, остановился. – А-а-а! Это советские немцы, из ГДР!»
– Wie geht’s? Alles gut?3 – военный кричал с башни Тимофееву.
– Я неферштейн! Донтанрестенд! Ни хрена вас не понимаю! Что ты шпрехаешь? Хэн дэ хох! Шнеля! Гитлер капут!
– Diese Russen verstehen uns nicht! Komm, Hans! Die Tschechen haben die deutsche Ordnung bereits kennen gelernt! Jetzt können wir den Tschechen eine Lektion erteilen!4, – вылез другой немец.
Танк покатил дальше. На улице везде была слышна немецкая речь. Солдаты вели себя по-хозяйски. Влад поёжился. Как-то это навевало странные ассоциации. Группы людей, увидев немцев, очень быстро в шоке ретировались. Видно, поняли, что церемоний не будет.
«Это тебе не славянских „братушек“, у которых приказ „не реагировать на провокации“, за усы тягать. Тут только рыпнись, получишь в харю в адекват!» – подумал Тимофеев.
Запах гари усилился.
Тимофеев открыл глаза. В комнате воняло гарью.
– Гори-им! – заорал Бабаев.
Все подскочили. На паласе тлел не затушенный окурок, расползаясь чёрным смердящим пятном…
– Бабаев, япона мать! Ты так нас всех спалишь!
2.2 (88.06.23) Карабах
15 июня 1988 года трагически погиб в автомобильной катастрофе 17-летний сын Анны Герман Роман Герман. (Сама Анна ушла из жизни 6 годами ранее, 26 августа 1982 года.)
23 июня 1988 года советские войска введены в Армению, Азербайджан и Нагорный Карабах для предотвращения столкновений на межнациональной почве.
Хашимов шёл хмурый.
– Домой хачу! В Азербайджан!
– В заварушке поучаствовать? – спросил в лоб Майер.
– А мож, и в заварушке поучаствовать!
– Против кого?
– А против всех! Чего мне здесь-то торчать, когда дома бардак!? – Альяр зло сплюнул.
– Так ты попросись!
– Уже попросился.
– Ну, и?
– Чернышев меня послал куда подальше, «понимаете ли»,.. – передразнил замполита полка Хашимов.
– А-а! А вооще чё там у вас, в Азербайджане, происходит-то?
– Не знаю толком. Контра, наверное.
– Против Советской власти, что ли?
– Типа того, да не знаю я толком, сказал ведь уже. Говорят, у нас армяшки воду мутят, вроде. Им вечно спокойно не сидится…
***
В казарме было тихо. Солдаты наслаждались свободными послеобеденными минутами свободного времени.
– Слушай, Аскер, вот щас мы друзья, а там, когда вернёмся домой, то как будэд? – Озанян вопросительно посмотрел на Челябизаде.
– Да чё ты, Азат, там и посмотрым!
– Чё «там посмотрым», ты мнэ шас скажъи, ты на мэнья руку подымэш?
– Азат, да ты нэ бойса, ти мой друг! Я тъебья не трону! Но, а там видно будэт.
– А если что случитса и тъебе твои скажут?! Ведь ваши нас, армян, нэнавидят!
– А если што, то я тъебя бистро зарэжу. Так, что даже нэ почуствуеш, как друга, нэ болно! – Аскер говорил эти слова без тени на шутку, чем вызывал полную уверенность в том, что именно так он и поступит…
– Э-э-э! Да пошёл ты! Нэбольно зарэжэт! Друг называетса! – Озанян вытянул вперёд возмущенно ладонь. Насупился.
– Да ти нэ бойса! Ето толко если придётса! А рэжу я харашо! Я лучше всэх баранов рэзал! Дажэ на свадбэ у брата рэзал. Даже нэ пикнуть у мэна! Нэ болно совсэм!.. Нэ бойса!..
– Ро-та-а! Строиться в расположении! – «милую» беседу приятелей прервала команда командира роты.
2.3 (88.08.08) Грузинский талисман
А в прошлом месяце, 3 июля 1988 года, американский боевой корабль «Винсенс» сбил иранский пассажирский самолёт, убив 290 пассажиров.
Далее, 11 июля власти Никарагуа выслали из страны представителей посольства США по обвинению в подстрекательстве к антиправительственным выступлениям.
В СССР в то же самое время Горбачёв фактически распахивает все государственные двери для американских консультантов. Вся страна смотрит завороженно им в рот, впитывая, как губка, все ценности «западной демократии»…
А сейчас, 8 августа 1988 года, Иран и Ирак объявляют о заключении перемирия.
Тимофеев отложил в сторону план-конспект очередного политзанятия и вышел из казармы.
Справа по дороге со стороны штаба шёл Майер.
– Ну что? Получил очередную порцию удовольствия? Да? – окликнул его Тимофеев.
– Ага!
– В общагу теперь?
– Ага!
– Ага! – передразнил он товарища. – Ну так идём вместе! Кстати, тут из Комарно лейтенант был, говорит, что Басманова нашего к ним перевели! Это тебе информация к размышлению!
– Да-а? А я её уже три месяца не видел. Мне никто не говорит, куда их перевели! Да-а! Далеко-о!
– Может, в твоём случае это и лучше. Если всё так серьёзно, то это не станет помехой, а если всё так,.. то быстрее рассосётся.
Майер промолчал в ответ, лишь грустно пожал плечами. Под давлением общества он ощущал всю низменность этих запретных аморальных отношений, которых и безудержно страждал и стыдился одновременно. При одной мысли о Ней вся его сущность начинала нервно содрогаться. Теперь, после её отъезда, он чувствовал себя ни живым, ни мёртвым. Он не мог точно сказать хочет ли её видеть снова или действительно предпочитает забыть всё, как дурной сон, как наваждение, как болезнь, как одержимость. И всё же сердце так томительно тянет в груди при малейшем о Ней напоминании…
***
– Влад! Сашка! Заходите к нам! – практически прокричал Мамука, услышав через совместный санитарный блок только что пришедших в соседнюю комнату. – Его ошалелые чёрные глаза, казалось, вылезут из орбит от переполнявшего его счастья по поводу приезда из далёкой Грузии его близких. Отца и двух братьев.
– Заходите в нашу комнату! – он схватил за рукава товарищей.
– Мамука, ты что такой буйный сегодня? Да идём мы. И-и-и-дё-ё-ём!
Тимофеев уже быстро смирился с мыслью, что сегодня придётся добре приложиться к рюмке. Он помнил Мамукины обещания ещё в Штребске Плесо про «две канистры чачи»… Словно прочитав мысли товарища, Мамука Гиоргадзе выхватил откуда-то две пластиковые пятилитровые канистры и потряс ими в воздухе.
– Вот, Влад, видыш! Мамука слов на вэтер нэ кидает!
Офицеры зашли в комнату. За столом напротив сидели три чернявых мужчины. Они внимательно, с некоторым напряжением, но явно доброжелательно вглядывались в лица вошедших.
– Камарджоба!
– Это мои друзья, – Мамука провозгласил торжественно, продолжая удерживать за рукава товарищей.
– Моди дзвирпясо струмебо5.
– Да отпусти, Мамука, мы уже не убежим! – произнёс Майер слегка раздражённо, но со снисхождением к возбуждённому товарищу.
Сидящие напротив, кажется, слабо понимавшие по-русски, но внимательно улавливающие отдельные знакомые слова из всего, что говорилось вокруг, пытались понять интонации и распознать суть. Услышав нотки раздражения в голосе пришельцев, один из братьев привстал. Его глаза сверкнули недобрыми огоньками, он что-то буркнул громко, отрывисто по-грузински. Было ясно – он защищает брата. Готовый немедленно сокрушить любого, пытающегося обидеть его кровного родственника на этой чужбине.
– Давид, квелапери каргад арис, ар инервиулот исини, мокхарулеби митсвевит6 – Мамука успокоил брата.
– Это мои лучшие друзья, – добавил он по-русски, похлопал товарищей в знак дружеского к ним расположения.
Он приветливо представил одних другим. Отец и старшие Мамукины братья принялись радушно обнимать гостей, выражая истинное кавказское гостеприимство…
Звякнули стаканы. Специфического запаха жидкость наполнила стеклянную посуду. Друзья переглянулись. Чокнулись. Выпили. Горячие волны прокатились по пищеводам. Дрогнули желудки, словно сопротивляясь. Все поморщились. Горячее тепло разлилось по телу, ударило по мозжечкам. Замутило в головах.
Мамука поперхнулся, наклонился, стал стучать себя по груди кулаком.
– Мамука, проблемы?
– Проблэмы? У грузын нэт проблэмы! Потому что ест дэнги! А если проблэму можно рэшить с помощью дэнэг, то это нэ проблэма, а расходы! Акх-хе-кхе! – засмеялся Мамука.
– За деньги можно купить всё, кроме здоровья! – сказал Майер и смачно, с хрустом откусил пряный маринованный огурчик.
– Можно, Сашка, всьо купыть, а что нэльзя купыть за дэнги, можно купыть за болшые дэнги! – Мамука громко объявил полным ртом, пережёвывая торопливо маринованную сосиску, обильно политую кислой словацкой горчицей, полез пальцами в банку за другой.
– Не подавись снова! – усмехнулся Майер.
– Сашка, я тебя люблю, если бы не ты,.. – затянул Мамука длинную речь о друге, крутя пьяными глазами.
– Са-а-ашка-а-а-а!!!! – братья повскакивали из-за стола.
Казалось в эту минуту, что в их мозгах, под действием чачи, слова младшего брата сторицей отзывались эхом, отскакивая от стен их черепов, звоном наполняя их тяжёлые от хмеля головы…
– Русские спасли когда-то грузин от вырезания турками, поэтому мы – братья навек! Так было, так есть и так всегда будэт! – Мамука обнял Владислава. Его носатые горячие братья, неочень много понимавшие по-русски, восприняли это как очередной тост и принялись буйно разливать чачу.
– А что это у тебя на шее? – спросил Майер друга, показывая пальцем на кусочек сшитой кожи, висящий на Мамукиной шее.
– Амулет. Из дома, такой грузинский оберег. Это мне братья привезли от мамы! – провозгласил Мамука.
– А-а-а!
– Влад! А помныш, как мы с табой в Штрэбскэ Плэсо загуляли на 70 лет?! Да-а-а!? А-а!?
– Да, фурор мы там произвели определенно!
– Маладэц ты, Влад!.. Как мы там, а… А на другой дэнь на плацу стоим, шатаемся. Пьяные в сиську! И пофиг нам сухой закон! Да-а-а!?
Мамука изобразил шатание. Но скорее это было действительное его состояние в этот момент. Прямо стоять он уже едва ли мог!
– Но вот, помню я,.. как-то ты, меня, брат,.. подвёл! Эх, как подвёл, мать тво-ю-ю-ю-ю!.. – Мамука погрозил Майеру пальцем.
Это была всего лишь игровая фантазия, разыгравшаяся в сознании опьянённого Мамуки.
– Зачэм сэбя тогда подставил полкачу? Он тогда мэня… Понымаешь? Он мэня должен был натянуть! Нэ тебя! И что? Ты лишил мэня удовольствыя! Гы, гы, гы!.. А знаешь?..
Но дальше он уже не успел выговорить ни слова. Его брат Давид подскочил. Его ноздри раздувались. Он готов был вцепиться в горло Майеру, который, как ему показалось, когда-то серьезно обидел его брата!..
Отец его немного угомонил. Но так же стал бросать косые взгляды на Майера. Трудно было понять, что варится в этих черных, в общем-то добрых, но слишком горячих головах! Ещё через несколько минут снова звенели стаканы, булькала в канистре чача, разливаясь по кругу. Новые волны прокатывались по пищеводам. Содрогались уже видавшие виды желудки в странных позывах на освобождение от столь вероломного иноземного вторжения грузинского высокоградусного Бахуса. Тимофеев попробовал не допить.
– До дна-а-а-а! – заявил Мамукин отец. И посмотрел так, словно уличил Влада в измене Родине. Было ясно, что «кавказское гостеприимство» живыми не выпустит наших лейтенантов. Земля уходила уже из-под ног. Всё вокруг плыло. Желудок странно пытался освободиться, судорожно сокращаясь. Тимофеев залил оставшуюся жидкость внутрь, икнул, ещё несколько минут посидел, приобнял по-дружески Мамуку за плечо. Тот как будто качался. Лица напротив расплывались. Он видел только блеск чёрных глаз из-за орлиных профилей, похожих на профиль его училищного командира роты.
Тимофеев взял со стола какую-то колбаску.
– Ух, с орехами?! Что это?
– Это чурчхела! Такая наша грузынская сладост!
– Из чего это?
– Из сока выноградного, орэхов! Вкусно, да-а? – радовался Мамука.
– Вкусно. Да! Ну, пора. Нам пора! Мы сегодня ответственные! – вдруг заявил Тимофеев, хлопнул себя по онемевшим от чачи щекам, схватил Майера, свою тетрадь с конспектом к политзанятию и безапеляционно устремился к выходу, по дороге всех обнимая и искренне осыпая благодарностями за «кавказское гостеприимство».
– Сто-о-й! На посошо-о-к! – Мамука потянулся за канистрой…
Братья что—то стали эмоционально кричать вслед, вскидывая руки…
Лейтенанты вздохнули, опрокинули ещё по дозе чачи и вывалились на улицу. Фонарные столбы противно раскачивались, вызывая тошноту.
– Кто здесь всё это раскачивает!? А здорово ты это придумал, про ответственных! – Майер похлопал Тимофеева по плечу.
– Бэ-э-эр-р-р-рэ-э-э-э, – был его ответ.
Тимофеев, схватившись двумя руками за дерево, угостил, последнее ещё не успевшей полностью всосаться в его организм, последней дозой чачи, уронив тетрадь…
– Ёшкин кот! – только и успел отскочить Майер…
Спать решили устроиться в каптёрке у Майера в седьмой роте. Тяжёлые от чачи головы словно провалились в подушки. Мир закачался и полетел с жуткой тошнотворной скоростью в пропасть сна…
***
Сон
…Влад шёл не спеша по какому-то городу. Мимо прошла милая брюнетка. Её голубое платье трепал ветер, слегка обнажая красивые ноги.
«Какие милые ножки. Как у Зденки», – подумал Влад и отвёл взгляд. (Эта словацкая девушка не выходила у лейтенанта из головы. Да это и не удивительно, ведь то было его последнее романтическое знакомство!)
Девушка прыгнула в подошедший автобус и стеснительно-лукаво оглянулась на лейтенанта. Он улыбнулся в ответ. «Да! Как она похожа на ту словацкую девушку Здену!»
Оба покраснели. Автобус тронулся. Влад пошёл дальше. Навстречу Владу бежал малыш. Лет двух или трёх. То ли мальчик, то ли девочка, было трудно понять. Малыш споткнулся и растянулся прямо перед ним. Тимофеев наклонился, поднял плачущего ребёнка. Погладил по темной головке.
«Очаровашка!» – подумал Влад. Тот замолк на минуту, посмотрел яркими, как маслины, глазками на военного, потрогал пальчиком звёздочки на погонах. Но как только увидел подоспевшую пожилую женщину, видимо, бабушку, снова залился горькими слезами…
Его плач заглушила сирена машины скорой помощи, пролетевшей по улице…
Влад посмотрел на небо. Смеркалось. Закат красным светом окрасил всё вокруг вокзальной площади. Чем-то зловещим отдавало от этого зарева…
Перед ним проскочил какой-то парень лет девятнадцати. Его обтрёпанные джинсы как-то странно висели мешком под задницей, словно он в них «наложил».
«Наверное одел штаны старшего брата», – подумал Влад.
В его уши были воткнуты какие-то затычки с проводками, ведущими к маленькой квадратной пластинке. И он, почти ничего не слыша, увлеченно и беззаботно вразвалочку шёл по улице. Проводив удивлённо взглядом это «чудо-юдо», Влад зашёл внутрь вокзала, крутя головой по сторонам. Часы на вокзальной стене уже показывали полночь. Перрон за окнами тускло освещали фонари. Советский поезд, прибывающий как обычно, заскрипел колёсами и остановился. Солдатики в «хэбэ» стали выгружаться на перрон. Влад узнавал в некоторых своих бойцов. Загиров, Тошев,.. а вот прибился из седьмой роты Бедиев, так, кажется…
Вдруг стены сотряслись… Посыпалась штукатурка, вылетели стёкла. Вокзальное помещение наполнилось клубами дыма и пыли. Барабанные перепонки звенели, словно кто—то ткнул в уши шомполом. Проглотив слюну, Влад почувствовал лёгкий привкус крови.
– Ко мне! – крикнул он громко бойцам.
– Товарищ лейтенант! – из-под завала вылез всё тот же Бедиев.
– Где остальные?
– Не знаю!
Вскоре образовалась небольшая группа уцелевших. Солдаты, гражданские, в основном мужчины. У многих ссадины. Кровь. Из-под завала кто-то громко истерично кричал. Крик переходил в плач и мольбы о помощи. Перед входом лежала женщина. Её туловище превратилось в кровавое месиво. Голова неестественно закинута. Глаза по-прежнему открыты. Гарь. Пыль. Шок. Какая-то непонятная вонь вокруг. Разрывы снарядов продолжались не менее интенсивно, но уже где-то в стороне. Тимофеев собрал уцелевшую группу. Вместе вытащили из-под завала орущего. Это был тот самый молодой парень в обвисших штанах. Его нога была безнадёжно раздроблена. Острые куски кости торчали из кровоточащего мяса, вперемежку с какими-то белыми подтёками. Он тяжело дышал, задыхаясь и теряя сознание.
– Бедиев! Перетяни его ногу жгутом. Перенесите его к гражданским и все за мной!– прокричал Тимофеев, заглушаемый сухими хлопками разрывов.
Они перебрались в грязный тёмный подвал. Вокруг было полно паутины. Пахло дурно. Но вряд ли кто-то на это уже обращал внимание.
– Всем сидеть здесь, а двое желающих – со мной. Посмотрим, что там творится.
– Товарищ лейтенант! Я пойду! – конечно, это был снова Бедиев.
– Я пойду! – откуда-то появился Загиров. Его глаза как-то странно блестели.
– Хорошо! За мной! – Тимофеев выдал им гранаты Ф-1, откуда-то появившиеся в их «арсенале». Одни из них блестели своими зелёными «боевыми» корпусами, другие – черными «учебными». Отделив «мух от котлет», военные двинулись.
На улице было темно и безлюдно. Почти. Какая-то пожилая женщина в шоке ползла по тротуару. Её ноги были оторваны почти полностью. Она безнадёжно истекала кровью. В глазах был почти животный ужас. Практически нечеловеческим взглядом смотрела она вокруг, хватая воздух ртом и руками, словно пытаясь ухватить покидающую её израненное тело жизнь за «соломинку». Тимофеев узнал ту самую бабушку с внуком, которых он встретил несколько минут назад… Рядом лежал маленький кровавый комочек. Вместо глаз на маленьком личике зияли кровавые пустоты. Влад поёжился, вспомнив, как совсем недавно эти детские глазки удивлённо смотрели на него. В окнах домов полыхало пламя. Тимофеева трясло. Голова закружилась. Но он, взяв себя в руки, подошёл к женщине. Положил руку ей на лоб, пытаясь хоть как-то облегчить её страдания. Она ненадолго успокоилась. Посмотрела с надеждой Владу в глаза так, словно он и был той самой её соломинкой.
– Где он? – Её глаза смотрели на него как на бога. Казалось, что от его, от Влада, слов сейчас всё зависит. Словно он мог решить её судьбу и судьбу её внука.
Тимофеев молчал. Но чем больше он молчал, тем безутешней становились её глаза. Она вцепилась в его рукав, выгнулась, словно что-то прострелило нестерпимой болью её тело. Схватила воздух. Глаза смотрели вперёд, не видя ничего. Она будто ослепла. Выдохнула. И обмякла, продолжая держать Тимофеева за рукав…
Лейтенант брёл с не менее ошалелыми бойцами по разрушенному городу, переполненному горем и ужасом, описать который не было сил. И даже осознать весь ужас которого отказывалось сознание… Светало. Город утонул в пыли и горе. Кровавый рассвет зловеще освещал ужас ночного обстрела. Вдруг на перекрёстке раздался грохот танковых траков об асфальт. Скрежет. Треск. Из-за угла показался танк, который, руша всё на своём пути, полз поперёк улицы, давя машины, припаркованные на обочине. Из застывшего на перекрёстке автобуса выскочила женщина, неуклюже кинулась в сторону. Было очевидно, что это ей давалось с большим трудом. Большой живот сильно выступал.
«В положении!» – подумал Тимофеев.
Танк вёл беспорядочную стрельбу. В следующую минуту после очередного сухого треска очереди женщина, вскинув руки, плюхнулась, словно от сильнейшего толчка в спину, прямо своим большим животом на асфальт. Танк, выпустив облако чёрного дыма, со скрежетом пополз прямо на неё, словно её не замечая, ещё живую, дрожащую в судорожных конвульсиях на окровавленной дороге. Перемолотив мягкое тело, как тесто, втерев его в куски асфальта, размазав кишки по гусеничным тракам, кровавый танк брезгливо приостановился на миг, наполнил пространство чёрным дымом и пополз далее. Рядом перебежками бежали какие-то солдаты в пятнистой форме. Похожие на тех, изображённых на агитационных плакатах в ленинской комнате с надписями, типа: «Империализм – угроза Миру».
На рукаве одного из них Влад рассмотрел прямоугольную нашивку, изображающую американский флаг. Только кричали они на языке, напоминавшем недавно услышанную им грузинскую речь в устах Мамуки и его родни.
– Грузины, – словно услышав мысли лейтенанта, произнёс Загиров, хищно щурясь на солнце, – тож мэне вояки! Мы их всэгда гоняли!
Влад вынул чеку из Ф-1. Замахнулся, но бросить не успел. Эти пятнистые солдаты, приблизившись к автобусу, вытащили оттуда истекающего кровью какого-то солдата, ещё пару мужчин, перепачканную девушку в голубом платье, которая что-то громко кричала.
«Да это же та, которая так похожа на Здену! – прострелило мозг Тимофеева. – О, чёрт!».
В эту же минуту один из «камуфлированных» солдат с почему-то негритянским лицом выпустил целую очередь прямо в спины этих людей. Влад закрыл глаза. Он не хотел видеть того, что осталось после выстрелов. Его разум отказывался верить.
Загиров сверкал дикими глазами, не отводя взгляд от ужасной сцены, словно упивался кровавым зрелищем. Бедиев позеленел. Его вырвало.
– Гранаты к бою!.. Огонь! – две гранаты полетели в сторону «камуфлированных» солдат, кричащих по-грузински. Тимофеев вырвал зубами чеку третьей и дослал вдогонку.
Сухие хлопки разрывов едким чёрным дымом наполнили пространство впереди. «Камуфлированных» разбросало в разные стороны.
– Дика-а!7 – произнёс Загиров.
Танк остановился, заметив врага сбоку. Башня поползла, разворачивая ствол. Траки крутили танк практически вокруг своей оси, ломая асфальт под собой.
– Уходим, товарищ лейтенант! – закричал во весь голос Бедиев, так как со слухом у всех была большая проблема. Уши гудели.
– Давай, прячьтесь. А я сейчас, – Тимофеев вытащил из-за спины свой «родной» училищный гранатомет РПГ-7, такой же, какой он оттаскал четыре года, будучи курсантом. Казалось, что эта труба теперь всегда с ним по жизни, словно срослась с его телом.
Так что, почти не удивившись этому появлению, он всунул в чёрную гранатометную трубу ствол «выстрела» с прикрученным к нему зелёным цилиндром порохового заряда. Лёг под углом примерно тридцать градусов к соплу, дабы пороховыми газами не оторвать собственные ноги. Сунул палец в рот и поднял вверх. Ветер был слева. Значит, «поправку» нужно делать вправо…
(Граната в отличие от пули идёт навстречу ветру. Ветер был сильный, значит, на целую «цель» вправо, не меньше. Танк двигался влево, значит, вторую «поправку» нужно делать влево. Но двигался он медленно – значит на «полцели» влево. Минус цель вправо, итого на «полцели» вправо…)
Влад подвёл фигуру танка под шкалу измерения дальности… да чего тут. Танк-то вот он – рядом.
Так близко ему ещё не приходилось стрелять по цели. Но то были учебные цели! Нужно спешить, пока танк повёрнут боком!
Выбрав в сетке прицела нужную рассчитанную клетку, наведя её в сочленение башни, лейтенант утопил предохранитель и выстрелил. У него не было шанса на ошибку. Ибо ценой ошибки была не учебная двойка, а смерть. Своя и других людей. Уши разодрала острая боль от выстрела. Столб порохового газа вылетел в трубу сзади, подняв в воздух клубы пыли.
***
…Прицелом ненависть вперёд взирала,
Зарядом гнев по стали саданул,
И газами на миг глаза застлало.
Язык огня под башней полыхнул…
Разрывы бронебойных свирепели.
Пять танков чёрной кровью изошли.
А мы ещё не понесли потери.
Враги не одолели. Отошли.
Но не ушли. Как чёрный символ страха
Стелился плотно дым по бороздам.
Высотку окружили и с размаха
Полукольцом ударили по нам.
Вновь землю гусеницы разрывая,
ползли. Но пусть страшат других.
Броня фашистов толстая, большая
На нас ползла не менее больших!
На нас, чей дух не покоряли.
Социализм нам Душу закалил.
Идеи Ленина наш Разум воспитали,
А Сталин нас Бронёю наделил…
И в немца страх смертельный наливался:
15 танков плавилось в огне.
И натиск страшной стали надорвался.
Он проиграл в неправильной войне.
Смолкал в ушах проклятый рокот стали.
И гнев, и радость сединой слились.
И точки танков с виду исчезали.
А здесь, недогоревшие, рвались.
Залито поле чёрной жаркой краской.
Пылает вновь кровавая заря.
Солдат Советских с материнской лаской
Оберегает Русская Земля!
В следующую секунду, едва рассеялся дым, раздался мощный взрыв. Видимо, сдетонировали боеприпасы, которыми был упакован танк. Башню отнесло в сторону.
Груда искорёженного танкового железа горела на перекрестке. Хобот танкового ствола уткнулся в асфальт рядом с автобусом.
– Так ему! Как хорошо попали, товарищ лейтенант! – заорал Бедив, высунувшись из-за бетонных обломков. И упал замертво почти одновременно с сухим щелчком. Во лбу его было словно просверлено кровавое отверстие. Глаза по-прежнему выражали радость и немного недоумение.
– Бедиев! – вырвалось отчаянно у Тимофеева. Но он удержался, чтобы не кинуться, помня, чему его учили педагоги. Ведь снайперы только того и ждут! – Чёрт! Что я Майеру теперь скажу. Не уберёг его бойца! Не уберёг!..
– Загиров! Нужно вычислить, где эта гадина!
– Есть, товарищ лейтенант! – солдат сверкнул черными глазами по-звериному и ловко пополз в сторону, скрываясь за высокий тротуарный бордюр.
Гранат больше не было. Влад нащупал левой рукой чёрный корпус ПУСа8. Открыл правой рукой рукоятку затвора, повернул влево и отвёл затвор до упора. Вставил 7,62 мм трассер в патронник, дослал его затвором вперёд. Всунул это устройство9 в гранатомёт.
Что ж. Проверим, что будет сейчас! Загиров изменил своим движением угол наблюдения снайпера, явно его заинтересовав. Ошибки быть не должно. Снайпер – не лох. Поняв подвох, он не попадёт в расставленные сети. Но план сработал. Снайпер стал менять позицию. Увидев шевеление в одном из окон на верхних этажах, Влад приложился к прицелу. Ветер дул всё так же слева.
«Ветер пулю так относит, как от прицела два отбросить», – крутанулась ему заезженная училищная присказка. Отведя прицел на две фигуры левее, лейтенант затаил дыхание. Он стал одним целым со своим гранатомётом. Плавно нажал на спуск…
Трассер прошил пространство. Тело рухнуло вмиг.
«Кажись, попал! – подумал Тимофеев. – Что ж, неплохо ПУС приведён к бою!»10
Появился Загиров. На его лице почему-то была добрых размеров борода.
«Когда это он успел отрастить? – подумал лейтенант. – Неужели пока полз! Бред полный!»
– Что это, Загиров? – Тимофеев сузил глаза. – Сбрить немедленно! Ты же советский солдат, а не душман! Чтоб к вечерней проверке этого не было! – словно забыв про войну, педантично произнёс Тимофеев.
Загиров лишь ухмыльнулся.
– Э-э-э-э, таварыш лэтена-ант!..
В следующую минуту горячая волна взрыва накрыла их обоих. Острая боль во всём теле. Удушье. В глазах потемнело. Словно звёздная метель закружилась вокруг. Он больше не чувствовал своего тела. Не чувствовал боли. Ничего. Словно куда-то провалился.
Кружащие потоки светящихся точек, подобно снежинкам, стали выстраиваться в причудливые фигуры, приобретая всё более и более чёткие очертания. И вскоре всё вокруг стало видно вполне отчётливо. Он увидел себя, лежащего в обнимку с гранатомётом.
(Хорошая училищная школа! Ведь их приучали никогда не расставаться с оружием. Даже на «толчке». Так он с оружием и лежал…)
Странное ощущение это – видеть себя сверху!
«Я что, погиб? – задавал себе вопрос лейтенант. – Но почему я всё вижу?»
Он видел и Загирова, чья борода, припорошенная пылью, торчала гордо на окаменевшем от смерти лице…
Недалеко лежала убитая девушка, чьё голубое платье окрасилось в кровавый цвет. Тимофеев приблизился, наклонился. Как она похожа на Здену… Совсем юная. Её темно-каштановые волосы были засыпаны пеплом.
«А может, это Здена и есть?» – мелькнуло в его голове такая дикая мысль, но он её прогнал прочь…
Тимофееву казалось, что его «крыша съезжала» всё дальше и дальше…
Чуть поодаль лежали убитые грузины. Из люка танка висел обгоревший до неузнаваемости труп. Страшное зрелище! Кисти рук свисали плетьми вниз. Они обгорели меньше. Из кисти вывалился чудом уцелевший оберег из кусочков сшитой кожи. Такой точно братья дарили Мамуке!
– Мамука?! – воскликнул Влад. – Н-ет! Может, просто такой же амулет? Кто теперь узнает?!
В стороне лежал другой солдат противника. Руки были разбросаны в стороны. На его чёрном лице неожиданно выделялся широко посаженный негритянский нос…
«Откуда здесь негры?» – удивился Тимофеев.
Далее он взлетел выше и приблизился к снайперу. К огромному изумлению, это была довольно милая девушка европейской внешности.
Её собранные золотистые волосы были испачканы кровью. По-кошачьи расставленные глаза были широко открыты и смотрели стеклянным взглядом в никуда. Голова была откинута в сторону и на белой шее Влад увидел маленькую родинку…
«Где-то я её уже видел раньше. Или просто похожа.., – подумал Тимофеев. – Но что она забыла здесь? Почему? А ведь могла жить, любить, родить ребёнка…»
Он задумался, ненависть к хладнокровной убийце и торжество победы сменились на милость и глубокое, до боли, сожаление: «Что побудило эту девочку прийти сюда? По своей ли трезвой воле или управляемая одурманенным разумом либо алчностью?»
Тимофеев, переполненный каким-то отуплённым равнодушием, взирал на всё сверху.
Чувствуя себя в бестелесной оболочке, он поднимался всё выше и выше. Констатируя печальные апокалипсические факты. Всё внизу превратилось в калейдоскоп кошмаров, закружилось, словно подхваченное дикой метелью из тусклых огоньков…
***
– Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! – кто-то стал его осторожно теребить за рукав. – Через пять минут подъём! – Сквозь пелену проступало, приобретая очертания всё чётче и чётче, лицо Бедиева, – лейтенант Майер уже ушёл подымать роту, просил и вас разбудить! И вот – вы забыли ваш конспект к политзанятию у меня на тумбочке этой ночью, – Бедиев протянул ему смятую подмокшую тетрадь
– Мы где? —Тимофеев подскочил, ткнул бойца пальцем. – Живой?! Япона мать! – почувствовав под пальцем телесную оболочку, он кинулся к солдату и обнял его.
– Вы чё? – Бедиев отпрянул. Лейтенант, не обращая внимания на изумление солдата, посмотрел на свои руки, повертел ими перед собой, хлопнул себя по лицу.
– И я тоже! – он как-то торжествующе, безумно и радостно взглянул на ничего не понимающего бойца. – И я,.. я живой!? – утвердительно, но с полувопросом воскликнул Тимофеев.
«Да! Дожили-ся! – подумал Бедиев. – Вот это уже точно диагноз! Вот уж кто бы спрашивал… Сразу видно, как их вчерашний вечерок прошёл!.. Живой!.. Как же! Тут, отстояв ночь „на тумбочке“ уже сам перестаёшь понимать, живой ты ещё или уже мёртвый. Дневальный это самый настоящий „живой труп“!..»
«Подмокло политзанятьице-то»! – Тимофеев крутил в руках свой заляпанный конспект…
– Товарищ лейтенант, тут, говорят, в полк приехал поэт какой-то из Башкирии. Айдар Халим, вроде зовут. Не слышали?
– Не слышал. И что?
– Да так, в клубе, вроде будут собирать сегодня. Все башкиры наши тащатся сейчас. Он, вроде, земляков своих собирает, фотографироваться будут. А вы идёте?
– А я что, на башкира похож, а? – Тимофеев нащупал зеркало, посмотрел на свою опухшую физиономию…
«Да-а-а, Бедиев, возможно, ты и прав.., – подумал он. – Мне стоит присоединиться к этой группе из солнечной Башкирии. Башка-а-а моя трещит ужасно!»
2.4 (88.09.04) Прокурорский совет
«Стоит человеку осознать неистинность своего существования и пересмотреть свои взгляды на жизнь с точки зрения возвышенного представления о самом себе, как он тут же изменит своё поведение и образ жизни. Когда человеком овладевает высокое понятие о его месте и роли в мироздании, он, естественно, старается действовать так, чтобы оправдать такое понятие и не унизиться до грязного или злодейского поступка, из-за которого он может опуститься, став ниже того представления о себе, которое имеется в его воображении».
(*Юм. соч. в 2-х т., т.2, с.611—612.)
«Осознание человеком своего высокого предназначения в мире отнюдь не достаточно для изменения своего поведения. Не субъективный разум личности, а объективная логика общественных отношений диктует личности то или другое поведение».
(Плеханов Г. В. избр. фил. пр-я., 1956, т.2, с. 451.)
Плац. Возле трибуны выстроились офицеры полка в две шеренги.
– Товарищи офицеры, если у вас есть проблемы в борьбе с неуставными отношениями в солдатской среде, прокуратура дивизии готова вам в этом оказать содействие и дать консультацию. Я буду сегодня и завтра работать в ленинской комнате седьмой мотострелковой роты,.. вашей, так сказать, «лучшей» в некотором смысле, роты,.. – капитан из военной прокуратуры дивизии обратился к молчаливому строю офицеров…
***
Ленкомната седьмой роты. Хашимов и Майер сидели напротив капитана из прокуратуры, изучая последнего своими глазами, полными внимания.
После убытия Иры их отношения более-менее наладились. Да и куда им было деться-то! Служба обязывала. Объекта для конкуренции более не существовало меж ними. Скорее наоборот, эта общая «болячка», ставшая историей, теперь их даже где-то и сближала.
– А где ваш командир роты?
– Э-э-э, товарыщ капытан, это вопрос нэ простой!
– Да уж, это ваш ротный – не простой вопрос! Ладно, об этом позже… Вообще, согласно последней статистике, ситуация с «неуставными взаимоотношениями» вроде как неплохая сейчас. Все получают звёзды на погоны, а я-то знаю, что на самом-то деле не всё так шоколадно, как кажется…
(Действительно, не всё, что лежит на поверхности, является таковым, как кажется, на самом деле. Статистика, например, роста количества изнасилований на деле часто является лишь ростом количества обращений, а не самой преступности, что может свидетельствовать, наоборот, о росте доверия к правоохранительным органам и о росте количества раскрываемости преступлений. А статистика, другой пример, увеличения фактов самогоноварения, – на самом деле, может говорить о начале реальной борьбы с этим явлением, «портящей статистику», но на деле уменьшающей объём производства нелегального алкоголя. Нельзя оценивать лишь поверхностные факты. Ведь мы видим только то, что вокруг нас. Но не всегда видим «низ айсберга». Поэтому наши суждения часто ошибочны. Особенно, когда люди подходят к проблеме формально, а они чаще именно так и подходят.)
– Итак, неуставные взаимоотношения в части – серьёзный бич, с которым необходимо бороться решительно. А не выполнение приказа начальника, товарищи офицеры, – это серьёзное воинское преступление и это необходимо пресекать. Без этого не имеет никакого смысла говорить ни о дисциплине в целом, ни о выполнении требований уставов относительно тех же «уставных» отношений между военнослужащими. Я сам знаю, как это трудно, когда командование части покрывает преступников, дабы не вынести сор из избы. А у вас, младших офицеров, нет никаких инструментов для борьбы. Так ведь?
– Так точно, товарищ капитан! Некоторых в наряд по определению ставить бесполезно, всё равно ничего не будут делать, других запашут. И на «губу» непросто посадить, а посадишь, всё равно ничего не изменится, даже ещё хуже порой.
– Так вот, мой вам дружеский совет из личного опыта. Если не боитесь, что командование на вас за это окрысится. Засудите одного-двух самых наглых бойцов. Из числа тех, что балуются неуставнухой. Другим неповадно будет. Шёлковые все станут. Я так сделал в своё время, так моя рота лучшая стала. Ни единого залёта. Я им чётко сказал, что у них один начальник – я. Ни земляки, ни деды. Только один факт нарушения, и всё! Труба! Главное – идти до конца, не обращать ни на кого внимания! Нужно иметь решительность! А то дождётесь, когда задроченные казарменной неуставщиной бойцы, видя бессилие своих командиров, как народ в Югославии, митинг11 устроят!
А это значит, что власть уже не справляется со своими обязанностями по защите своих граждан! Реакцию нужно в корне давить, как гидру, пока та не разрослась! Так вот тут уж и приходится нашему брату самому брать ситуацию в руки!
Полковые и батальонные отцы-командиры потом все успокоятся, а вы получите управляемое подразделение! Не бойтесь за свою карьеру. Карьера любит сильных и смелых. Да и не всё ведь карьерой-то измеряется!
– А я и не боюсь. Меня уже всё одно объявили «вечным Ванькой – взводным». Так что уже мне терять?!
– Вот как?! За что же такая немилость?
– Так,.. было дельце. Это личное. Я не хочу говорить, – Майер посмотрел на капитана, потом, словив ухмыляющийся взгляд Хашимова, перевёл на него.
– Личное, говоришь? Никак на бабах погорел!? Я в точку попал?
– Я не хочу об этом говорить! – тот опустил глаза.
– Ладно-ладно, значит, в точку! Но ничего, на бабах не один погорел тут! Ну, ничего, прорвёшься ещё! Вот наведёшь порядок в своём подразделении, глядишь, и роту получишь! А пока нужно брать власть в свои руки. И, как сказал Шарапов, «преступник должен сидеть в тюрьме!» Хватит с ними церемониться! Каждое преступление должно быть наказано и справедливость должна торжествовать! А то распустили тут бойцов-преступников отцы-командиры ради своих карьер и тёплых мест! Не начнём садить подонков, завтра как в Польше, «Солидарности»12 всякие повылазят или «Хартии»13 и будем с ними ещё и переговоры вести…
– Харашо, харашо. Я полностью согласэн с вами! – Хашимов задумчиво крутил головой, загруженной информацией.
У капитана заблестели глаза.
– Вот! Замечательно! Вот вам образец рапорта в прокуратуру. Ведь те, что занимаются неуставнухой, они же и приказы, как правило, не выполняют? Верно?
– Так точно. Верно! – Майер посмотрел в сторону Хашимова, как бы ища подтверждения.
– Вот! Будете на учениях или полевом выходе, отдайте любой приказ такому «под козырёк», который он не выполнит, при свидетелях. На глазах у всей роты! А потом – можете сразу на него заполнять этот рапорт по форме! Невыполнение приказа командира на учениях приравнивается к невыполнению приказа в бою! Наступает практически полная уголовная ответственность! Он будет думать, что всё ему хиханьки да хаханьки, а тут – бац и до трёх лет дисциплинарного батальона! А кому охота в «дисбат» вместо дембеля?! А?! Схема действий понята?
– Так точно!
– Всё поняли! Спасибо!
(Ну вот, хоть нашёлся один «сверху», кто проявил реальное беспокойство о них! Хотя не всё, что лежит на поверхности, является таковым, как кажется на самом деле… Так и эта забота незнакомого капитана из военной прокуратуры, кто знает, была ли реальной заботой о солдатах и младших офицерах, а может кто-то просто копал под командира полка? Кто теперь разберёт!..)
2.5 (88.09.20) Заговор
А в это же время 20 сентября 1988 года в своей речи на Совете Европы британский премьер-министр Маргарет Тэтчер предостерегает страны-участницы ЕЭС от безрассудного движения к политическому и экономическому объединению Европы.
Тихий особняк на окраине города. Терраса с видом на речушку, звонко бегущую между покрытых золотом осенних листьев сказочных сопок, играющих великолепием света, теней и осенних раскрасок. Несколько человек, слишком серьезных для такого безмятежного окружения, сидели, обсуждая совершенно трудно осязаемые для обычных людей, вещи.
– Задача нашего движения – устроить небольшую заварушку, а если получится большая заварушка, то это ещё лучше, – человек в шляпе затянулся сигарой, – думай, как это устроить и под каким соусом, ищи даты, события прошлого.
– Уже есть идея, – человек с залысинами отложил кипу старых газет, – в январе наступающего года, будет как раз двадцать пять лет с даты самоубийства некого Яна Палаха. Это был обычный вспыльчивый одиночка-неврастеник, слишком сильно увлекающийся идеей коммунизма. Безнадёжный марксист, даже носящий в своей среде кличку «большевик»! Неудачник. Тогда удалось красиво направить его в нужное русло и упаковать его глупую смерть через самосожжение в знак протеста против советского вторжения. Пусть же его глупая смерть сослужит нам хорошую службу ещё разок! Пусть сослужит роль «запала» в нашей бомбе сегодня!
– Как мы можем использовать имя этого коммунистического фанатика?
– А это не важно! Мы скажем, что он восстал не просто против оккупации, но против коммунистического режима. Поверьте, никто не обратит внимания на его личные политические пристрастия. Он нам подходит в кумиры. Ведь он мёртв и уже ничего не скажет. А его личные записки мы подкорректируем.
– Уверен, он бы сам дико удивился этому, если бы воскрес!
– К счастью, мёртвые не воскресают! А живые всегда используют мёртвых в своих земных целях! Живые всегда приписывают мёртвым то, что им выгодно! Мертвый идол – это марионетка. Всем нужен послушный флаг! Который не может возразить! Даже если бы кто-то изобрёл некую «живую воду», способную вернуть Иисусу телесную оболочку, например, то едва ли живые захотели бы это сделать, дабы не разрушить созданный ими же мифический мир Ватикана! Сомневаюсь, что Иисус, воскреснув, не разрушил бы многие «христианские» мифы, которыми сегодня напичкана католическая церковь. Вряд ли он бы признал непогрешимость Римского Папы! Вряд ли бы он не низверг все эти современные религиозные надстройки! Но он не воскреснет. А смерть одних освобождает место другим и даёт живущим право на использование в своих личных целях достижения умершего так, как им заблагорассудится!
– А без идола что, никак?
– Народ любит идолов. Без идолов никак! На фоне идола легко строить любую политическую программу.
– Оттого-то мёртвые герои часто не так известны при жизни! Вот ведь в чём причина этого феномена! Вообще, одни личности рождают идеи, а другие их эксплуатируют в своих интересах. Так же, как и с товаром. Одни его производят, но чаще всего именно другие могут из него извлечь действительную коммерческую выгоду.
– Да-да! Итак, Палах нам отлично подходит для этой роли! Роли мученика-Иисуса, всё верно! Может, позже найдётся ещё какой-нибудь последователь-самоубийца, вдохновлённый славой своих предшественников!
– Появятся новые – выберем среди них наиболее выгодного нам кандидата в «апостолы»!
– Well-well!! В 69-м последователей Палаха было много! Но не в наших интересах сегодня распылять внимание масс на всех их. Для достижения короткой цели лучше сосредоточиться на одном «брэнде»! Спозиционироваться, сконцентрировать внимание масс. И наш брэнд – именно Ян Палах.
– Мы разрушим их систему изнутри их же руками и их же оружием! Наша тактическая задача – устроить коммунистам «кузькину мать»!..
– Что это значит?
– Вчера коммунисты устраивали революции во всём мире во имя своих социалистических «свобод», равенства и интернационализма! Сегодня мы им нанесет ответный удар их же оружием! Мы не будем им противостоять в лоб! Сегодня наша задача – поменять в головах советских миллионов стереотип «революционной борьбы с капитализмом» на новый стереотип «революционной борьбы с коммунистическим тоталитаризмом!». Борьбы за независимость от русско-советской оккупационной системы. Борьбы за демократию, продвигающую наши интересы, где успешно функционирует машина подчинения общественного мнения нашей воле через политическую рекламную компанию, участником которой становится невольно каждый. Борьбы за свободу личности от всех обязательств перед своим обществом: свободу от патриотизма, от службы в армии, от морали, от семейных обязательств. За свободу секса и алчности! Мы намертво приклеим им, нашим противникам, термины «режим», «диктатура», «тоталитаризм». Мы развернёмся и подтолкнём их в спину в направлении их собственного же движения и низменных желаний. И тогда колосс не удержится на своих глиняных ногах! Такой метод использования энергии противника против него самого существует в боевых искусствах, например, в хапкидо14!..
– Как именно вы планируете действовать?
– Распространим через «свободные», то есть подконтрольные нам СМИ идею. И будем ждать, когда «бражка» забродит! Глядишь, найдётся кто-нибудь, кто последует его примеру.
– Это будет гениально!
– А если это не сработает?
– Сработает. Рано или поздно. Но мы можем временно придумать и иной повод для сбора.
– Например?
– Ну, хотя бы и по поводу образования Чехословакии. Там когда будет юбилейная дата? Пробейте по базе событий! Да всё равно, что!
В воздухе повисла долгая пауза. Тишина. Несколько человек, слишком серьезных для такого безмятежного окружения, сидели, молча лицезря это великолепие.
Терраса с видом на желтеющий лес. Речушка, звонко бегущая между покрытых золотом осенних листьев сказочных сопок, играющих великолепием света, теней и осенних раскрасок…
2.6 (88.10.02) А в это время в мире
1 октября 1988 года Михаил Горбачев избран Председателем Президиума Верховного Совета СССР15.
2 октября 1988 года основан «Народный фронт» Эстонии.16
Наступала эра «двойных стандартов» при разработке «демократических» принципов.
2.7 (88.10.10) Сила приказа
Полигон.
Накануне 21 сентября 1988 года в нагорном Карабахе, СССР, введено чрезвычайное положение.
Очередной выход в поля. Рота грузилась в БТРы. Майер посмотрел на тяжёлые зелёные ящики с матбазой, почесал затылок…
– Рядовой Разорёнкин, рядовой Гусейнов, ко мне!
Гусейнов исполнил приказ, косясь на Разорёнкина.
– Ну, чё-ё-ё? – Разорёнкин вялой походкой подошёл к офицеру.
– Приказываю загрузить матбазу! – Тимофеев поднёс правую руку к козырьку.
– Якушев! Иди, грузи с Гусейновым! – Разорёнкин немедленно «делегировал» задачу.
– Товарищ солдат! Команда была дана вам лично!
Солдат зло выругался, сплюнул и пошагал прочь. Майер повторил свою команду, но эффект был тот же.
– Ты чё, Майер, он же дед, – Хашимов смотрел на Майера испытующе. – Не перебор?
– А где это записано, что деду позволено не выполнять команды и распоряжения своего командира? И вообще, ты чё, совет с прокуратуры забыл, что ли?
– Хм,.. – Хашимов хлопнул Майера по плечу, – ну-ну! Решил-таки ввести в роте, как в Карабахе, чрезвычайное положение? Прокурор-таки надоумил?! Ну-ну! А что, правильно! Дерзай! Глядишь, майором станешь! Фамилья такой…
Хашимов усмехнулся, повернулся в сторону удаляющегося бойца.
– Разорёнки-ин! – рявкнул он. – А ну, иди сюда, солдат! – теперь ему уже ничего не оставалось, как отстаивать «честь офицерского мундира»…
***
Преступление и наказание
Серые стены полковой гаупвахты. Зарешёченные окна. Часовой с автоматом «на ремень». Помощник начкара открыл засов двери в серую бетонную камеру и пропустил Майера внутрь.
На полу сидел жалкого вида солдат в перепачканной дембельской парадке, уже подготовленной для «дембеля». Увидев офицеров, он поднялся. На его измождённом лице был испуг и растерянность.
– Что, солдат, думал ничего у меня не выйдет?! Уже и в парадку облачился! Думал, что, совершив преступление, сможешь остаться без наказания?
– Товарищ лейтенант, мамой вас прошу. Простите меня. Я во всём раскаиваюсь. Я вёл себя ужасно. Но не отправляйте меня в дисбат. Я домой хочу, на дембель! Меня мама ждёт. Я один у неё. Никого больше нет. Она инвалид, мамочка моя. Ей некому помочь больше! Только на меня одного все её надежды! Прости-и-те, товарищ лейтенант! Прости-и-те меня! Ну, пожа-а-алуста! – канючил без передышки арестованный «губарь». Его вид был более чем жалок. На глазах – слёзы. Уголки губ опущены вниз. Весь он стал каким-то мелким и жалким.
– Эх, Разорёнкин, Разорёнкин! Где же твоя былая спесь? Ты же таким крутым был!
Разорёнкин стоял молча, потупив глаза.
– Не верю я тебе, Разорёнкин. Это ты щас так соловьём запел, как, наконец-то, понял, что ответить за всё придётся. Так что, хоть мне и жаль твою маму, но в дисбат тебе всё же, попасть придётся! Чтобы другим неповадно было! Потому что мне жаль и матерей других солдат, над которыми ты издевался и над которыми такие, как ты, ещё будут, видя такую безнаказанность, издеваться!
– Я перед всем полком скажу. Я им всем объясню всё. Я скажу, что был не прав! Я покаюсь. Честное слово, так покаюсь!..
– Хотелось бы тебе поверить, солдат, но не могу! Не внушаешь ты мне ни доверия, ни сочувствия после всего, что ты сделал. Ты как волк в шкуре ягнёнка. Всё, разговор окончен! Сейчас отвечать на мои вопросы будешь, – Майер достал из планшета лист и ручку…
***
Майер шёл по плацу. За спиной – мрачная атмосфера «губы». Трудно было поверить, что это и был тот самый борзый из солдат. Самый разнузданный и неуправляемый. Теперь это был грязный, жалкий чмырёныш, готовый целовать офицерские сапоги ради своего освобождения! Вот такие вот метаморфозы!
«Может и впрямь отпустить его ко всем чертям, пусть валит в свою Москву!?» – подумал Майер, входя в расположение роты.
– Дежурный по роте, на выход! – заорал, увидев офицера, дневальный.
– Товарищ лейтенант! Ну, как там, Разорёнкин? – прищурился дежурный по роте младший сержант Сабиров.
– Плачет ваш Разорёнкин, чтоб я его простил. К маме просится!
– Да ну, товарыщ лейтенант! Не нада нагаварыват! – скривился в гримасе тот.
– Я правду говорю!
– Э-э-э! Я нэ вэрю! Разорёнкин – это рэалный пацан! Борзый. Он нэ будэт плакат! Э-э-э-э! Обма-анываэте!
– А вот посмотрим! А вот сами ещё увидите!
***
По дороге от штаба вялой медленной медвежьей походкой двигался командир полка подполковник Гребенщиков со своей услужливой свитой, суетящейся вокруг «хозяина», подобно шавкам.
– Лейтенант! Ко мне! – рыкнул он в сторону Майера.
Майер, бодро отпечатав по мокрому асфальту строевой в сторону командира, приставил каблук сапога к каблуку одновременно с ладонью, несущей к виску, лихо описав внешнюю дугу, его лейтенантскую честь.
– Товарищ подполковник! Лейтенант Майер по Вашему приказанию прибыл!
– Лей-те-нант Майер! – рот подполковника скривился. – Вы что, думаете, вы самый умный?
– Никак нет, товарищ подполковник! – Майер прижал руки «по швам».
– Вы какого чёрта в прокуратуру пишете? А? Вы чё, через головы прыгаете, лейтенант?
Майер молчал.
– Чтоб сегодня же отозвали ваш рапорт! Вам ясно?!– он кивком головы вперёд словно отрыгнулся этой фразой в лицо лейтенанту.
– Никак нет, товарищ подполковник! Извините меня, но я не намерен забирать рапорт! Этот солдат преступник и он должен понести наказание! Чего бы это ни стоило!
– Чё-ё-ё!? Я не по-о-нял! Кто тут что-то в-я-кнул? Лейтена-а-нт! Ты чё, решил мне на полк залёт повесить?! Сгною! Порву-у как жабу-у!
Майер угрюмо молчал, упрямо рассматривая беснующееся багровое лицо полкача, перекошенный рот которого изрыгал «ЕБЦУ» в его адрес. В общем-то, его опустошённой сущности всё было как-то «фиолетово» и эта страшная гримаса командира полка, способная повергнуть в шок кого угодно, не внушала ему особого трепета.
Командира полка можно было понять. Ведь «прыгать через голову начальника» – непозволительное действие по всем человеческим канонам, не только армейским. За такое вздрючить положено по всей строгости! Ну, да уж тут так вот вышло!..
2.8 (88.10.24) Повинную голову меч не сечёт17!
Штаб полка.
Штаб. Кабинет секретаря парткома. Полунин похлопал Майера по плечу.
– Эх, Майер! Снова Майер!.. На вашем, лейтенант, месте стоит серьёзно задуматься. Я понимаю ваше упрямство, равно как мне понятна и правота вашей позиции. Командиров не жалко, так подумайте о матери этого солдата. Это больной человек, убитый горем! Вы потом сами не будете жалеть об этом? Ведь этот груз останется с вами навсегда! Подумайте, лейтенант, очень подумайте. Да и на полк повесите такой «залёт». Никому карьеры не видать, в том числе и вам её испортят, будьте уверены!
– Но ведь это заслуженное наказание этого подонка было бы справедливым!
– Эх, молодой ты ещё мальчишка! Справедливость! Где она, справедливость?! Что ты вообще понимаешь в справедливости? А справедливо будет, если пострадают невинные люди?! Разорёнкин, он, конечно, ублюдок. Только сейчас ты просто из гордости всё это делаешь, ни о ком не думаешь, через головы прыгаешь, что есть грубейшее нарушение устава, между прочим! Скажи ещё, что этого не знал! И где тут твоя справедливость?! – Полунин захлопнул папку. – Всё, идите! Думайте! Крепко подумай, товарищ Майер! Но если всё же решишься идти до конца, тогда уже потом не пеняй и не иди на попятную! Будь готов ко всему и ничему не удивляйся! У тебя последний шанс сегодня принять окончательное решение. Завтра уже будет слишком поздно! Всё! Ступай!
Майер вышел. На душе был полный раскордаж.
«Что делать! Что делать!? Что делать? – стучало в его висках. – Заберу рапорт, значит сразу стану шутом в глазах всех солдат. Значит, не выполню своё обещание наказать виновного любой ценой. Значит, впредь никто не будет ставить в хрен собачий моё слово! – он шёл, вытирая пот со лба. – Что делать! Что делать!? Что делать? – Майер снял фуражку. Если всё же засажу гада, все будут меня уважать. Пуcть меня полкач сгноит потом, плевать! Моя карьера уже и без того загублена. Дальше Кушки18 всё равно не пошлют!
«Что касается карьеры полкача, так честь должна быть дороже карьеры! Другое дело – старая больная мать Разорёнкина. Жаль женщину, это правда. Ведь для неё её единственный сын – всегда хороший, единственная опора и поддержка! Это и впрямь будет меня тяготить после…»
***
Зиндан19
Скрип засовов. Затхлый запах. Тусклый свет, пробивающийся сквозь зарешеченные окна. С пола поднялся жалкого вида солдат в парадке, испачканной от долгого сидения на бетоне. Увидев офицеров, он встрепенулся и стал неуклюже поправлять мятое обмундирование. На его измождённом лице была надежда и, казалось, глубочайшее раскаяние.
– Что, Разорёнкин, как идёт процесс осмысления?
– Простите, товарищ лейтенант! Вот, почитайте, пожалуйста! Вот, письмо от мамы! – он протянул сложенный в четверо тетрадный лист в клеточку.
Майер взял его, развернул:
«Глубокоуважаемый товарищ лейтенант! Пишет вам мама вашего непутёвого солдата…»
– Всё ясно, Разорёнкин, мне плевать на всё, на мою карьеру, на полкача, я обещал всей роте тебя засадить. Ты знаешь это, я тебя предупреждал. Я всех предупреждал, как только пришёл. И ничто меня бы не остановило от достижения поставленной цели. Это дело чести! Так что не думай, солдат, что лейтенанта Майера можно продавить!
– Товарищ лейтенант! Я так не думаю! Я всё осознал! Прости-и-те меня!
– Солдат, мне очень жаль твою маму. И это единственная причина, почему я сейчас здесь. Я заберу рапорт, хорошо, но при одном условии! – Майер посмотрел буравящим взглядом на рядового.
– Всё, что угодно, товарищ лейтенант! – тот был сама кротость. Он буквально ловил каждое слово. Услышав последнюю фразу, вселявшую в него надежду, он замер весь в ожидании.
– Всё не нужно, а нужна только самая малость!
– Всё, что угодно, товарищ лейтенант! – повторил солдат, полный надежды, мелькнувшей солнечным зайчиком на серых тёмных стенах «зиндана».
– Выйдешь перед полком, скажешь о том, как ты раскаиваешься за всё, что натворил! Пусть все видят твоё раскаяние! Пусть каждый знает, что ты был на грани. И что ты оказался бы в дисбате, если бы не моя жалость к твоей больной одинокой матери! Понял?
– Так точно, товарищ лейтенант! Всё сделаю!– оживился Разорёнкин.
– Точно понял?
– Точно, товарищ лейтенант!
– Смотри мне! Пообещай, что всё сделаешь как надо!
– Обещаю, товарищ лейтенант. Даже не сомневайтесь!
Майер, уверенный в том, что нашёл компромиссный выход из ситуации, довольный собой, вышел из камеры…
Он шагал по ночной мокрой городской мостовой. Позади – серые стены, узко сжимающие полковую жизнь. На душе было определённо облегчение, словно дождь смыл с неё пыль беспокойства. И не оттого, что командование теперь остановит свою репрессивную машину против него. Скорее оттого, что он только что решил судьбу одного человека. Оттого, что сумел переступить через собственную гордыню. Оттого, что сумел простить. Оттого, что сделал счастливым человека, которого ни разу не видел – больную несчастную мать этого балбеса…
«Молодец, лейтенант!» – в голове звенела незамысловатая скупая фраза довольно улыбающегося Полунина в ответ на порванный рапорт.
Яркий месяц также улыбался кривой улыбкой с темного октябрьского неба, словно усмехаясь…
А в это время за бетонными стенами полка внешний мир продолжали сотрясать вибрации перемен20.
Сегодня всё происходящее вокруг ярко напоминало события тех ушедших в далёкое прошлое лет. Только тогда, в начале двадцатого века, к власти рвались множественные социал-демократические партии, в том числе коммунисты и большевики, провозглашавшие борьбу с монархическими режимами, и лицемерно сулящие народу свободы, равенство, братство, землю и заводы. Теперь, на закате восьмидесятых, демократы снова сулили всё те же свободы, но уже провозглашая борьбу с современными коммунистическими режимами. Изменились наклейки, мир перевернулся, но суть осталась всё та же. Как когда-то истинные патриоты белого движения стремились спасти Российскую империю, так и здесь истинные коммунисты восьмидесятых пытались спасти рушащийся Советский Союз. Офицерская среда Советской армии была так же расколота в своей среде на старший и младший состав, на многообразие восходящих идеологических взглядов на прошлое, настоящее и будущее. Всё, как и в те далёкие околореволюционные годы. Нарастала пропасть и между офицерским и рядовым составами. А сами советские офицеры где-то подсознательно начинали отождествлять себя с теми далёкими белогвардейскими офицерами, стоящими сегодня за их спинами подобно теням, приходящим из далёкого прошлого, чтобы предупредить, чтобы предостеречь… Но разве кто-то слушал их голоса!?.
***
Перегорит костер и перетлеет, —
Земле нужна холодная зола.
Уже никто напомнить не посмеет
О страшных днях бессмысленного зла.
Нет, – не мученьями, страданьями и кровью —
Утратою горчайшей из утрат:
Мы расплатились братскою любовью
С тобой, мой незнакомый брат.
С тобой, мой враг, под кличкою – товарищ,
Встречались мы, наверное, не раз.
Меня Господь спасал среди пожарищ,
Да и тебя Господь, не там ли спас?
Обоих нас блюла рука Господня,
Когда почуяв смертную тоску,
Я, весь в крови, ронял свои поводья,
А ты, в крови, склонялся на луку.
Тогда с тобой мы что-то проглядели,
Смотри, чтоб нам опять не проглядеть:
Не для того-ль мы оба уцелели,
Чтоб вместе за Отчизну умереть?
2.9 (88.10.26) Встреча на вокзале
Шёл редкий дождь, оставляя чёрточки на стёклах вагона. Затяжной: мелкие капли вздували пузыри на лужах перрона. Железнодорожная станция, освещаемая редкими фонарями, была погружена во мрак. Влад вышел из вагона. Осторожно перепрыгивая через лужи, стараясь не замочить модные новенькие голубые, переходящие в белый, кроссовки «Puma». Рука приятно сжимала ручку пластикового пакета с «добром», купленным в соседнем городе. Теперь в Союзе он – «первый парень на деревне!» Беззаботно и удовлетворённо прыгал он через лужи, морщась от капель дождя. Мимо промелькнули красивые девичьи ножки под зонтиком, торопливо, «козочкой», семенящие через лужи. Ох, уж эти женские ножки!.. Волнительные и столь притягательные, что порой невозможно совладать с бурными потоками тестостерона, вырывающимися наружу при виде их. Владислав непроизвольно проводил «ноги» взглядом, свернув шею назад едва ли не на сто восемьдесят.
– Агой! – девушка также оглянулась.
«Вот удача! – подумал Влад. – Вот это да!»
– Привет! – он внимательно, с недоверием всматривался в темноту.
Девушка молчала, явно раздумывая, семенить ей дальше или нет.
– Здена! – он встрепенулся, не веря своим глазам, приблизился.
– Влад! Можете сховаться под зонтик! – предложила девушка.
– Что вы здесь робите? – Влад удивлённо, не веря своим глазам, смотрел на неё.
– Приехала к сестре, она тут живёт недалеко!
– Здорово!.. Си ми пачишь, – тут же выпалил лейтенант давно заученную фразу, боясь рассусоливать дальше, чтобы не упустить снова свою «птицу счастья»!
Девушка улыбнулась.
– Я это уже слышала где-то. Повторю и тогдашний свой ответ: вы мне тоже!
Под зонтиком, чувствуя разгорячённое дыхание друг друга, они шли по тёмной улице, не замечая холодных луж. Мешая словацкие и русские слова. Забыв о всех запретах и наставлениях…
– Всё. Мне сюда! Очень было приятно! – Здена сверкнула весёлым взглядом, однозначно давая понять, что пора ему уж топать восвояси. Но Тимофеев явно не желал ставить точку в сегодняшней встрече. Ведь его сегодняшнее «замполитское воскресенье» по средам ещё не закончилось. А до утра ещё нескоро! А завтра – четверг затянет его снова полковой рутинной трясиной, из которой он бог знает когда ещё вырвется!
(В воскресенье он, как это водится для политработников, будет рулить один в роте, обеспечивая отдых командиров.)
А сейчас,.. здесь и сейчас! – Вот его девиз!
Сырой холодный словацкий воздух был словно насыщен тревогой грядущих политических перемен, которые казались чем-то совершенно неизбежным.21
Но юношеское сердце в груди мало заботило всё это. И едва ли он вспоминал про свои старые бредовые сновидения! Он, как и многие другие, был охвачен лишь эйфорией растущей вседозволенности и свободы! Лишь усиливая жажду любви, стучащей напряжённо в его висках.
– Яко си ми пачишь! – повторил лейтенант фразу, которую с упоением готов был повторять вновь и вновь. Взял девушку за руку, прижал её нежные пальцы к губам. Девушка заулыбалась ещё сильнее. Из-за темноты было сложно сказать покраснела ли она, но вот съёжилась, эт точно. Влад бережно потянул её руку к себе, пытаясь приблизить девушку. Та отстранилась.
– Не можно…
Но лейтенант прочитал в её словах буквально следующее: «Можно,.. нужно,.. просто я не такая,.. не всё сразу!..)
О, боже! Как это всё понятно! Но стомившийся от одиночества, юный жар внутри требует большего! Всего и сразу, и немедля! И совсем не хочется так вот просто глупо разойтись и шлёпать снова одиноко по лужам… Они стояли уже с час и болтали бог весть о чём. Им было интересно это общение, и время летело незаметно.
Наконец, он попытался прикоснуться губами к её мокрым от дождя губам, ведь он так долго томился от возможного ожидания этой встречи!..
Тут резкий неожиданный шлепок по щеке откинул его голову, стукнув о дверь калитки, которая со скрипом открылась. Он стоял опешив. Вся романтика мгновенно исчезла. Всё его существо наполнили свербящие стыд, досада, обида. Он развернулся молча, поджав губы:
– Препачь22.
Девушка смотрела на него строго. С возмущением. Он готов был провалиться сквозь землю!
– До виденья, препачь, я не хотел тебя обидеть!
– Препачь и ты! – девушка посмотрела на него уже менее строго.
Какой он был смешной. Как ребёнок, у которого отобрали любимую соску! Но Здена помнила уроки своей старшей сестры. Эти мальчишки! Но, похоже, этот не груб. Скорее – не сдержан. Немного даже нагловат и нахрапист. И очень, очень нетерпелив! Но всё же он довольно мил! И впрочем, его какой-то мягкий, но настойчивый, обволакивающий всё её существо напор ей даже чем-то нравился! За считанные секунды он завёл её так, что только чувство собственного достоинства и инстинкт самосохранения останавливали её от совершения глупости. Она нашла клочок бумаги и, написав губной помадой на нём: «Zdena Špankova, Svatý Križ č.a. 252, Liptovský Mikuláš, 032 11», – протянула Владу.
– Это мой адрес. Ты можешь мне писать! – она юркнула за калитку. Её милое голубое платье растворилось в дождливой темноте…
Лейтенант стоял под каплями дождя, остужающими горящую от пощечины щеку…
Придя в общагу, он долго ворочался в кровати, обуреваемый мыслями, воспоминанием происшедшего и, наконец, сон взял верх над ним.
***
Сон
Тимофеев пробирался под моросящим дождём сквозь густой туман, плотно стелившийся по земле подобно облакам. Слышен был стук вагонных колёс где-то в далеке.
Вскоре лейтенанту открылась широкая площадь в лужах. В центре которой стоял какой-то человек, на лысой голове которого блестели капли дождевой воды.
– Меня зовут Аулихастр, – он поднял голову и посмотрел проникновенно лейтенанту прямо в глаза так, что у того пробежали мурашки по спине и какой-то неприятный звон напряжения появился в воздухе.
– Гвардии лейтенант Тимофеев, – ответил он.
– Эта встреча не случайна, – человек, назвавшийся «Аулихастром», наклонил голову набок. – Женщины,.. лишь объект похоти, тебе не нужно брать это к сердцу, тебе нужно идти дальше, не останавливаясь и не оглядываясь назад.
– Ты бредишь? – усмехнулся офицер. – Я сам решу, что мне делать.
– У земных женщин душа расположена так, что сердечный энергетический центр её находится на уровне матки. В свою очередь у мужчин, разумеется, – на уровне сердца.
Другими словами, низменные влечения женщины являются генератором возвышенных духовных фантазий мужчин, и не более того…
– Смею возразить, – Тимофеев перебил лысого, – и разместить пресловутый «энергетический центр» мужчин, соответственно, в семенниках, в таком случае. Которые, например, у меня от вчерашнего до сих пор ломит! Ибо мужчину притягивает к женщине не более возвышенное чувство, нежели то, что притягивает женщину к мужчине! И основа этого влечения на уровне подсознания – продолжение рода человеческого! Репродукция!
– Вот именно, репродукция! Женщины по природе своей сучки. И большинство женщин, чтобы остановить неуправляемый сексуальный взрыв, будут воплощены в будущем в животных. Чтобы выработать устойчивый рефлекс, обязывающий их, как лебедей, сохранять верность одному партнёру в течение всей жизни и вступать в половой контакт только при необходимости воссоздания детей.
– Более чем странная мысль! У большинства животных процветает полигамия. А сезонность полового влечения обусловлена лишь приспособлением к природным циклам – временам года. Очень сомневаюсь, что в «мартовские дни» коты озабочены последствиями своих любовных похождений больше, нежели люди, думая о продолжении своего кошачьего рода. Зима же – не помеха людям и вот почему «март» у людей может быть круглый год. Так что я бы не стал животные страсти считать более возвышенными, нежели людские, какими бы они ни были!
– Послушай меня…
– Хватит, мне более не интересен весь этот бред, мне нравится эта девушка, вот и всё! И никто и ничто меня не остановит! – лейтенант пресек странного незнакомца и пошагал по лужам далее…
2.10 (88.11.01) Биробиджан – земля обетованная
Девятая рота.
– Моше! Живой труп! Как служба на тумбочке? – сержант Ахмедов хлопнул по плечу дневального и ехидно впялился в него взглядом.
– Нормально, товарищ сержант,
– Нормално! Ну, раз нормално, тогда ремень подтяни, солдат! И воще, как это ты от армии нэ отмазалса? – сержант исподлобья взглянул на бойца.
– А вы, товарищ сержант?
– Я нэ понял!?
– Я тоже не понял, о чём вы тут говорите, – рядовой Моше невозмутимо смотрел на сержанта.
– Ты чё? Обурел, солдат? – он, было, вскипел, потом выпустил пар и уже спокойно, но более строго, чем в начале, продолжил.
– Рядовой Гетц, я впэрвые вижу еврея, который служит в Советской армии. Как это так тэбя угораздило?
– Никак, никуда ни угораздило. Призвали, вот и служу себе, да и всё. Как и все.
– Как и всэ! – передёрнул сержант. – Еврэй, сэвший на коня перестал быть евреем, а стал джигит! – Ладно, ладно. Давай, нэси службу, солдат! – сержант вразвалочку двинулся дальше по коридору, постукивая подковами сапог.
– Чё он прицепился к тебе? – из умывальника вывалился мокрый, по пояс голый Харин, растирая тело полотенцем. В комнате для умывания в тот момент наблюдалось оживление. Мокрые от пота, дрожащие от холода тела солдат девятой роты подсовывались под ледяные струи воды, струившейся из медных носов краников.
– Да, типа того, как я, еврей, попал в армию.
– Типа того, почему ты не отмазался? Да? – улыбнулся Семён.
– Ага! Да я и не думал там «мазаться» ничем!
– Думал – не думал, но точно ясно одно – ты не отмазался, потому что сейчас ты здесь. Да ладно! Не обижайся! Ты классный парень. Но сам же знаешь, ваши в большинстве своём «косят» от армии.
– Я с тобой не согласен, Сеня. Тебе известно, какое сопротивление евреи оказывали немцам в Великую Отечественную?
– Не слышал такого. Знаю, что пострадало вашего брата уйма. Но вот про сопротивление – то нет.
– Потому-то ты так и говоришь. Просто не знаешь правду! Всё это от антисемитов происходит. А мой дед между тем, был во время войны командиром еврейского партизанского отряда в Белоруссии!
– Да уж! Да ладно, я тебя уважаю, Моше, и не хочу обидеть. И совсем не против евреев. И антисемитов не люблю. Но не было бы сионистов, не появились бы и они, антисемиты. Все они – одного поля ягоды. Что одно плохо, то и другое!
– А что плохого в сионизме?
– Это ты про свою гору Сион? Слышали. Типа евреи – особая нация, избранная… и т. п. Для евреев, может, от этого всего и ничего плохого. А вот что касается других, вот тут-то и вопрос. Ведь если евреи – особые, значит, остальные тогда кто?
– Но евреи нормально относятся к другим. Никого не трогают. Никого не громят. Живут всегда лучше. Потому что мы своим помогаем, не то, что русские.
– Вот именно! Знаешь, просто мы относится к людям по справедливости. И не подтягиваем «наверх» кого-то только оттого, что он русский. Ты считаешь это недостатком, а я думаю, что это достоинство!
– Ну, тут я не соглашусь. Это нормально – помогать своим. А русский только своему сесть в тюрьму может помочь. Зависть не позволяет. Всё от зависти на Руси. И евреев от зависти не любят. Услышав последнее, Харин задумался, поморщившись, поскрёб по «сусекам черепа».
– А ты вот жениться, например, на русской сможешь? Ведь упрутся родоки-то! Был у нас один случай,.. – Семён задумался, припоминая какую-то историю. Но Моше ждать не стал.
– Жениться евреи предпочитают на еврейках. Это верно. Но это оттого, что национальность у нас по матери передаётся, а не по отцу.
– Чё, точно, что ли? – Семён посмотрел на товарища с недоверием.
– Ну, да. Только у меня мама белоруска. Из Бобруйска. Поэтому выходит, по всем еврейским канонам, я не еврей!
– Во, дела! Так чё, ты хочешь сказать, что ты по еврейским канонам белорус?
– Ну, типа того, – Гетц пожал плечами.
– Ладно, бульба! Оттого-то ты и здесь, в армии, а не дома, что для евреев ты – не совсем еврей! Вот они про тебя и забыли… не помогли! Да ладно, не обижайся ты, Моше! Чё нам друг на друга обижаться. Русским – на евреев, евреям – на русских. Вы бы наоборот, не сильно бы выпячивались, что вы там евреи, жили бы как все, не смотрели бы на других свысока, женились бы не только на еврейках, ведь у нас-то никто на национальность не смотрит особо! Интернационализм, понимаешь?! Братство народов! Все мы – советские граждане. Одной страны люди, понимаешь?! У нас вон, в Бурятии, мы с бурятами уживаемся худо-бедно! Помешалися уж давно! Хотя и там тоже местных националистов хватает.
– Просто у евреев в СССР нету прав на национальное самоопределение.
– Да ты чё? Ну, во-первых, ты, как мы уже поняли, белорус, а, во-вторых, тебе чё, Биробиджан не нравится? Столица Еврейской автономии! Земля обетованная!
– Биробиджа-ан! Да это издевательство какое-то! Израиль, вот это автономия! Я видел фотки, знаешь как там! – мечтательно закрыл глаза Моше.
– Да ладно тебе, там сейчас война в полный рост! Сектор Газа там, река Иордан, Палестина… И потом, что и на Дальнем Востоке, и в Забайкалье, и в Сибири, и даже на Крайнем Севере люди живут. Ну да, бананьев немаем! Препачь, камарад! На всех Одессы не хватит! Да и что ты, Родину променять готов на какой-то там Израиль?
– Родина, Сеня, там, где нам лучше, – упрямствовал Моше.
– А по-моему Родина та, что нас родила. Это как родители. Их, как и Родину, не выбирают, – Семён зло сплюнул и отправился в кубрик.
– Дневальный! В канцелярию! – раздался мощный голос ротного. Моше встрепенулся и полетел в сторону звука как ракета ЗРК23 на тепло двигателя…
***
Канцелярия
– Моше! В вашем личном деле сказано, что вы рисуете? – Сидоренко улыбнулся сквозь усы густым баритоном.
– Так точно, товарищ гвардии старший лейтенант!
– Всё! В распоряжение замполита роты! – кратко отрезал старлей и вышел из канцелярии.
Моше смотрел на лейтенанта Тимофеева слегка в недоумении, ожидая нового распоряжения…
С этой минуты жизнь рядового Гетц сильно изменилась. Трудно было однозначно сказать, стала ли она легче прежней. Но она стала несомненно другой. Когда все отдыхали, он трудился в канцелярии или ленинской комнате, часто по ночам. Плакаты, стенгазеты и прочая наглядная агитация, журналы по боевой подготовке и планы тактических учений на чудны́х офицерских картах. Словом, все вопросы, которые могли бы выпасть на долю ротного писаря. Сам он частенько вспоминал фрагмент из фильма «Василий Иванович меняет профессию», где роль писаря самого государя играл Крамаров. Так он и собирался изобразить латексом себя в своём будущем дембельском альбоме, сидящим в царских палатах писарем с пером в руке и солдатской фуражке…
На лицо он осунулся. Глаза были воспалены от бессонных ночей. Но в целом он был счастлив оттого, что жизнь его стала особенной. Не такой паскудной, как у других, и без лишней пехотной «задроты»…
2.11 (88.11.05) «Покаяние»
Плац
Утро. Полковое построение. Зябнущие ротные колонны выстроены напротив трибуны. Холодно, но не слишком зимно. Снега нет. Влажно. Все без шинелей. В солдатских «ПШ» и «Жучках». Командиры, шмыгая носами, проверяют ёжащийся личный состав. Начальник штаба выхаживает перед трибуной в ожидании командира.
– По-о-о-лк! См-и-и-рно-о! – наконец, зычно с накатом, словно лихим хлыстом, протянул майор Карпов команду…
Когда всё основное закончилось, помдеж вывел рядового Разорёнкина к трибуне. Тот был уже чисто выбрит и свеж. Парадка хоть и оставалась мятой, но была относительно чистой и, имея несколько небрежный вид, придавала солдату лишь «апофигительский» дембельский антураж.
(Майер даже вспомнил, как в училище, накануне выпуска, курсанты-четверокурсники прекращали следить за своей курсантской формой, порой даже вытаскивая пружины из фуражек, демонстрируя всем своим «опофигительским» видом полный игнор донашиваемой последние дни курсантской форме!)
Похожим образом, «по-дембельски» смотрелся и Разорёнкин. Он был по-прежнему без ремня. Всё ещё в фуражке, которая была изрядно помята и небрежно сдвинута набок. Руки в карманах. Наконец он вынул руки и небрежно, подобно Брежневу, вяло поприветствовал «публику». В строю раздались смешки.
– Эх! Разорёнкин– Разорёнкин! В своём репертуаре!
– Ну, орёл!
– Маладэц! Герой!
– Красава!
Разорёнкин обвёл строй блуждающим взглядом, засунул руки снова в карманы, покачался с пяток на носки, на пятки, на носки, на пятки, на носки.
– Ну, товарищи солдаты… ну, короче, … ну,.. не делайте так, как я, ясно вам? – Разорёнкин усмехнулся с должной ему надменностью, так словно этими словами он демонстрировал всем свою непоколебимость, а Майеру и другим офицерам – вдобавок ещё и своё открытое презрение. От прежнего кающегося на «губе» Разорёнкина не осталось и следа. Из жалкого бойца в бетонной клетке полкового «зиндана» он превратился едва ли не в мифического героя. Дембеля похихикивали от этой сцены «раскаяния».
– Ну чё, таварыш летенант, я же говорил, Разорёнкин – это рэалный мужъик! Борзый. Он нэ будэт плакат! Э-э-э-э! Обма-анывали мэня! А я вам и нэ вэрыл!.. – ехидно щурился Сабиров.
Майер лишь зло сплюнул, сжав холодные кулаки…
Уже на следующий день освобождённый дембель Разорёнкин являл собой пример неповиновения всему личному составу батальона. И хотя его демобилизация несколько подзадержалась, он, помахав ручкой своим товарищам-дембелям: сержанту Ибрагимову, рядовым Челябизаде и Каримову, сержанту Ахмедову из девятой роты и многим-многим другим, чувствовал себя вполне даже неплохо в своём подвешенном состоянии между уже закончившейся службой и так всё ещё и не пришедшим дембелем. Он упивался своей моно-мегапопулярностью, ведь он сейчас был один такой «дед» на весь полк. Он балдел от осознания своей особой индивидуальности, развешивая оплеухи молодым, пьянствуя по ночам, развлекаясь унижением тех, кого ещё только можно было унизить.
Что скажете вы, ещё тогда не созданные «комитеты солдатских матерей»? Вы, призванные защищать интересы солдат от таких вот разнузданных казарменных негодяев! Но нет, вы скорее засадите любого из офицеров при малейшем «перегибе» в попытках «облагоразумить» оного… Ибо питаетесь вы из рук недругов наших и имеете главную, хоть и скрытую цель, – снизить обороноспособность нашей страны, а вовсе не навести в армии порядок! Простите за прямоту.
2.12 (88.11.07) Земля обетованная – исход
Канцелярия девятой роты.
И вот, Мы спасли вас от людей Фирáуна, которые возлагали на вас злое наказание, убивая ваших сынов и оставляя в живых ваших женщин. В этом для вас испытание от Господа ваше великое!
Коран стих 46 (49)
И вот, Мы разделили при вас море и спасли вас и потопили род Фир′ауна, а вы смотрели.
Коран стих 47 (50)
– Списки готовим, Моше, в особый отдел по нацсоставу роты и наличию родственников за границей, – Тимофеев строго посмотрел на писаря и добавил.
– Саядян Ашот говорил, что у него кто-то в Лос-Анджелесе вроде дядя.
– Армян много в Лос-Анджелесе, а что тут такого?
Лейтенант строго посмотрел на солдата.
– А ты почём знаешь?
– Да ведь все так говорят. Известное дело.24
– Кто говорит?
– Все так говорят. Кто именно, мне неизвестно!
– Ты пойми, мы же за границей, разве не понимаешь? Военнослужащий легко может взять автомат и перебежать на «ту» сторону. Тем более, известно, что по «ту» сторону соответствующая работа их спецслужбами ведётся в полный рост! Вот тебе и «что тут такого»! А нам потом получай по шапке за плохую воспитательную работу с личным составом! Вот ты, Моше, еврей. А что, у тебя есть кто-то в Израиле?
– Не знаю, товарищ лейтенант.
– А ты подумай! Напряги память.
– Ну, есть. Тётка, вроде, лет восемь назад в Тель-Авив уехала.
– А-а, Моше-Моше! А чё ты скрывал это?! Ты-то ведь бежать не думал? А? Тель-Авив-то далеко отсюда. А?
– Далеко! А бежать, никак нет, товарищ гвардии лейтенант, и не думал.
– Ладно! Пиши мне объяснительную. Мне лично.
– О чём? – удивился боец.
– О том, что бежать не собираешься никуда. Ну, про свою моральную устойчивость и преданность Родине! Себе положу, так, на всякий случай. А то случись что, особист всю плешь мне проест потом.
– Ну, ладно! Да и не еврей я по нашим-то еврейским законам! Куда мне бежать. Кому я там нужен-то?
– Чё? – лейтенант нахмурил лоб. – Как не еврей!?
– Ну, по матери же у нас национальность. Мама у меня белоруска, так что по матери я, скорее белорус, нежели еврей, выходит!
– А-а-а! Так-то без проблем. Ну, вот ты так и пиши, мол, я, рядовой Моше Гетц, чувствую себя белорусом. Это как ты сам себя больше чувствуешь, тот ты и есть. Я вон русского якута как-то встретил! Ха! Во то был прикол! А что? Нормально! Только вот у тебя в личном деле-то совсем другое написано!
Солдат лишь пожал плечами.
– А хочешь, Моше, будешь паспорт новый получать, ты попросись, чтобы тебя русским прописали, ну, или белорусом, как ты там говорил!
– Посмотрим, товарищ лейтенант. Что же плохого в том, чтобы быть евреем?
– Да оно, конечно, плохого-то ничего нет. Но слишком много среди евреев предателей Родины, которые в Израиль бегут, а потом ещё и пакости всякие про СССР строчат, а некоторые и на вражеские «голоса» работают. Я уж не говорю о том, что многие себя особыми избранниками бога считают. А ты читал «Посиди на камне у дороги25», кажись, так эта книжка называется?
– Не-е-т.
– А ты почитай. О-очень занимательно! И вообще, среди евреев не еврею выкарабкаться гораздо сложнее, нежели наоборот! И бегут они в Израиль напрасно. А вообще, вот евреи молодцы! Не перестаю восхищаться! Надо же, по матери придумали себе национальность. Кто это, интересно, первым до такого додумался? А?
– Я не знаю! – Моше усмехнулся. – Товарищ лейтенант, да Вы пишите там, в личном деле, всё как есть, то есть как оно положено. Чего уж там. Где наша не пропадала. И про родню. Что мне теперь, от родни отказываться. Ну, живёт тётка в Тель-Авиве. Но я-то туда не собираюсь. Я – советский гражданин. Так уж оно есть! Моя, так сказать, участь!
– Та-ак, молодец. Красиво и правильно излагаешь, как сознательный советский солдат, только не участь это твоя – быть советским гражданином и солдатом, а честь! Высокая честь! – продолжал Тимофеев, перебирая листочки, исписанные солдатскими руками.
– Харин, вон, тоже написал, что дальняя родня у него проживает где– то в Швейцарии. После революции остались. Контра он потенциальная, выходит. Того и гляди, Родину продаст за жвачку. Не рота, а сплошные потенциальные перебежчики! Кто вас только таких сюда допустил, до службы за границей-то, а?
– Не, товарищ лейтенант! Не скажите. Нет у нас перебежчиков.
– Нет, говоришь, перебежчиков? А ты лично-то гарантию дашь на всех них?
– Какую ещё гарантию?
– А пиши на бумаге, дескать, я, рядовой Моше, даю гарантию на тех и тех. Так что после, ежели что, как соучастник пойдёшь. Годится?
– Я-я-я, – замялся солдат.
– Вот тебе и я-я-я, – замполит передразнил писаря, – головка ты от противогаза! То-то и оно, чуть что, то все сразу в кусты, свои задницы ховать. А то адвокат тут выискался! Все так, пока сами своей шкурой не отвечают, то горазды в заступничков играть! А чуть что, то сразу голову в кусты!
– Я, конечно, за каждого не гарантирую, но Харин,.. он… не беспокойтесь за него…
– Почему?
– Ну, не знаю… Просто я знаю его. Он не такой. Он… За него я подпишусь лично.
– Ладно, успокоил. Но особистам всё равно что-то подать придётся. Так уж положено. С припиской, что, дескать, «морально устойчив». Ну, скажи, ну кто вас просит такое вот самим о себе-то писать?!
– У нас же «гласность», товарищ лейтенант! Сами же говорили! «Перестройка», «плурализьм»!
– Плюролизм! Моше! Плю-ро-лизм! Или Плю-ра-лизм. Ну, как-то так! Чёрт его знает!
– Да-да!
– Вот те и «да-да»! Нашёлся мне тут «плурализьм»! А я-то думаю, что это вонь такая стоит! А это я в «плурализьм» ваш вступил сапогом! Ха!
– А мож, вы не будете про Харина писать тогда, а?
– А мож, и не буду. Но с другой-то стороны, вдруг он и впрямь в бега подастся. Что тогда! Ты пойдёшь тогда в сообщники! Да и я с вами обоими – в первую же очередь!
– За что?
– За что! За сокрытие, за плохую воспитательную работу, за невыявление дезертира в конце концов. Ладно, посмотрим. Ты, Моше, присматривай за ним. А то глупостей натворит, а нам потом – расхлёбывай! Да не беспокойся, у нас ведь всё по справедливости! Ведь пока он смирно себе сидит, ему ничего за это родство-то не будет, кроме как на «передовую» его, если что, не отправят.
– На какую передовую?
– Да что и тебя, Моше, что его, будут теперь вечно держать на расстоянии от границы, да от чего-то особо ответственного.
– От чего такого?
– Ну, например, в разведку пойти вам не грозит!
– А-а! А чё мне разведка, а мне и в канцелярии хорошо!
– Вот-вот! Вот и сиди себе смирненько, и усё буде добре, панове! Как вообще вы все здесь, за границей-то оказались, ума не приложу.
***
Рота мирно спала. В коридоре светило дежурное освещение.
Ответственный по роте лейтенант Тимофеев дремал, сидя за столом в канцелярии, подсунув шапку под лоб. Рядом жужжал маленький тепловентилятор, шевеля волосы на голове лейтенанта тёплыми потоками воздуха…
***
Сон
Исход.
Жёлтые каменные стены города вокруг были озарены багровыми лучами заката. Сухой горячий воздух наполнял пространство. Тимофеев вдохнул, но это был не воздух, а жаркая горячая масса наполнила его легкие, подобно тому, что как-то описывал Майер из своих «туркестанских» воспоминаний. Люди в светлых туниках бронзовыми телами копошились внизу.
– Велик Египет, – пожилая женщина в халате, украшенном узорами, подошла сзади. Остановилась на почтенном расстоянии. Опустила голову… Тимофеев обернулся…
(Странное это было чувство. Вроде он и не он вовсе. И знакомы ему вещи и люди ранее им невиданные. Но всё это странным образом не вызывало ни малейшего удивления и воспринималось им как должное. Странное дело эти сны!.. А может, это лишь «отголоски прошлых жизней!?.»)
– Что тебе, Иохаведа26? – молодой мужчина посмотрел на неё.
– Муса27! Твоя грусть рвёт моё сердце! О чём твои мысли?
– Велик Египет, но фараон стареет. И, похоже, грядёт не только его закат, но и наш. Кто же будет дальше править этой империей после Яхмоса?.. Как мне возвыситься над миром?.. Разве есть у меня шансы когда-либо занять трон фараона? Кто я? Всего лишь спасённый из воды великодушной принцессой Термутис еврейский мальчик, выросший во дворце фараона, подобный его сыну, но всё же я не его сын! – Моше задумался, грустно глядя на садящийся круг солнца.
– Всему рано или поздно приходит конец, мой господин! А станет править Аменхотеп, не сносить вам головы, чует моё сердце, – Иохаведа улыбнулась улыбкой скорби. И её лицо продолжало оставаться суровым. Глаза светились энергией на потрёпанном смуглом лице с горбатым носом, – не забывайте, ваш народ не египтяне. Ваш народ – евреи. Идите и царствуйте над ними. Это единственное спасение для вас и вашего народа, господин! Разделяй и властвуй!
– Но мой народ был истреблён уже ныне покойным фараоном Рамзесом Вторым много лет назад ещё в колыбелях. Ты явно насмехаешься надо мной!? То, что осталось – лишь жалкое подобие того, что когда-то было! Кого я могу собрать? Лишь жалкую горстку несчастных?
– Твой народ жив, мой господин!
Моше посмотрел на няню вопросительно. Та продолжала.
– Убиты все мальчики. Но девочки-то остались.
Моше поморщился – девочки! Что ты несёшь, женщина?! Носителями национальной культуры всегда являются только мужчины. Участь женщин – лишь ублажать мужчину и производить потомство на свет! Нет нашего народа! Лишь горстка стариков, стареющих женщин, а большая часть нового поколения рождена от чужекровных отцов, взявших наших женщин себе в жёны, что бы они рожали им египтян.
– Вы правы, мой господин, – няня достала старый хрустящий свёрток папируса и протянула Моше.
– Что это?
– Отныне народ наш еврейский носить будет национальность по матери своей. Трактуйте это правило. И мир изменится.
– Но как? Как заставить людей поверить в него, следовать ему, если его не огласит сам фараон!?
– Еврейский народ рассеян. Его традиции и культура почти утрачены. Будет не слишком трудно убедить людей, не знающих своей истории. Ведь никто не сможет проверить это. Не составит труда заставить их поверить в то, что этот закон от богов. Ведь все они неграмотны. Забиты и бедны. Дайте им веру, шанс на лучшее и они пойдут за вами, мой господин! Воссоздайте свой народ и укрепите его дух. Найдите то, что может их отличать от других. Отделите его от остальных! Дайте им веру в их особенное предназначение в этом враждебном им мире. Заставьте поверить, что вы – ниспосланы им богом. Отделите их от египтян, уведите отсюда и властвуйте над ними!!!
Моисей задумался. Налил вина.
– Что ж, если мужчины не в силах защитить свой народ, этот народ будет рассеян, а мужчины истреблены или проданы в рабство. Их жёны же станут рабынями, жёнами и наложницами победителей. А рожденные у них дети лишь добавят нам подданных! Такой народ будет неистребим! Он будет всегда вновь и вновь возрождаться, словно из пепла, чтобы с ним не случилось в будущем! Он, подобно плесени, выживет на любом теле! Отличная мысль! А теперь оставь меня, женщина, я должен побыть один. Обдумать всё, – он развернул пыльный свёрток. Прочёл начертанное на нём: «…и не роднись с ними: дочери своей не давай его сыну, и его дочери не бери для сына своего. Ибо он отвратит сына твоего с пути моего, и будут служить они божествам чужим; и воспылает гнев Господа на вас, и истребит он тебя немедля…28».
«Что ж, придётся подправить относительно „дочери своей не давай его сыну“, и тогда все их дети от не иудейских отцов вдруг раз, и неожиданно для всех станут иудеями! Неплохая мысль! Но как быть с теми евреями, кто рождены не еврейскими матерями? Например, мой учитель Аварис?»
Мать Авариса была стройная красавица-египтянка, и хотя её кожа теперь и напоминала печёное на знойном египетском солнце яблоко, всё же было очевидно то, что много лет назад она сводила мужчин с ума.
«Мой верный Аварис! С раннего детства он учил меня всем премудростям военного искусства. Как теперь быть с ним и такими, как он?!» – Моисей задумался, не находя ответа.
Однако ответ принёс вскоре сам Аварис…
На рассвете, едва забрезжили первые лучи солнца, длинная вереница людей, вдыхая пыль пустыни, медленно двинулась в сторону моря. Египетские галеры уже ждали беглецов…
Фараон был в ярости.
– Прости, мой господин, но нам не удалось догнать людей Мусы. Случилось чудо. Море расступилось, и они прошли по дну морскому в свои старозаветные земли. И мы бессильны были хоть как-то этому воспрепятствовать, о, мой господин! Это воля богов! Только Вы, о, наш повелитель, в силах просить богов исполнить волю вашу! – Аварис лежал на коленях, не поднимая головы и уже мысленно прощаясь с ней.
– Ступай, – махнул рукой фараон. Его брови были сведены к переносице. Он не слишком-то верил ни в этот чудной рассказ, ни в чудеса вообще, ни в богов. Но главное, чтобы паства верила во всё это и в его, богом данную, власть. Что ж, только бог выше фараона! И только его воля может объяснить народу египетскому столь чудесный исход подданных с земли Египетской. На всё воля богов!..
Тимофеев всё ещё видел эту сцену, но уже как бы со стороны, стоящим на высокой горе. Рассвет кровавыми лучами поднимался из-за голых сухих гор, напоминавших песчаные конусообразные крепости, которые Тимофеев строил когда-то в детстве на берегу Амура… Вдруг круг солнца задрожал и с треском стал рассыпаться на яркие горящие осколки, пирамиды гор стали рассыпаться песчаными волнами. Образ Моисея стал отдаляться, таять во всём этом круговороте…
***
Канцелярия девятой роты
Тимофеев стукнул рукой по трескучему будильнику, трещащему на столе. Вытер проступивший пот со лба. Сон утекал подобно песку сквозь пальцы… Лейтенант вышел в коридор, взглянул на вялого дневального, махнул ему рукой.
– Всё в порядке?
– Так точно!
Тимофеев взял со стола подготовленный заранее рапорт о «не случившихся происшествиях», прошёлся по кубрикам, посмотрел на мирно сопящих бойцов и отправился в штаб. Ночная свежесть приятно наполнила лёгкие лейтенанта. От сна не осталось и следа. Он тщетно пытался вспомнить столь интересные детали чуднóго сна, но мог уловить лишь общие очертания ускользающей эпохи…
2.13 (88.11.09) Русская шапка
Владислав написал Здене несколько писем:
«Здена. День за днём я вспоминаю те счастливые минуты наших встреч. Каждый раз это было послано судьбой! Твой милый носик, твоя открытая улыбка не дают мне покоя ни днём, ни ночью. Я сейчас трясусь в эшелоне. Идём на учения. За окном вагона – мерзкая погода, в которую нам предстоит окунуться с головой на пару недель уже через часов пять. В вагоне воняет дымом «буржуйка» – так мы называем нашу ржавую печь, которую поставили по средине вагона и которую топим углём. Вокруг – торчат сапоги, сапёрные лопатки, автоматы, развешены портянки… Вокруг – полное безумие!.. Но меня согревают мысли лишь о тебе. Очень надеюсь, что скоро мы снова встретимся!
Прости за прошлый раз, но посмею сейчас отправить тебе мысленно свой нежнейший поцелуй. Надеюсь, на этот раз он не оскорбит тебя!.. В.»
В письмах он вспоминал детали их удивительных встреч, описывал отдельные бытовые никому не интересные детали своей жизни. Но всё тщетно. Ответов не последовало.
«Поеду к ней в свой ближайший выходной в среду29», – решил, наконец, молодой офицер.
Но не удавалось ему получить этот отдых уже довольно долго. То наряд, то «ЧП», то просто из-за нехватки офицеров в роте не на кого было оставить «личный состав».
И вот вскоре пришёл, наконец, тот долгожданный день. Он отбросил в сторону конспект политзанятия с последней скучной фразой о президентских выборах в США30, бросил взгляд сквозь окно на морозное утро, нахлобучил свою любимую норковую шапку, обладанием которой был горд в Союзе, облачился в джинсовую с белым воротом куртку, застегнул липучки модных дутых полусапог-«дутышей», повернул ключ в казенной двери офицерской общаги…
Железнодорожная станция была наводнена оживлёнными людьми. Что-то необычное для здешних традиций, где едва не вместе с петухами вставали люди, наполняли собой все железнодорожные и автобусные станции, спеша на работу, а уже через час – полтора всё вокруг обычно становилось снова пустынно. В этот день на станции всё было иначе. На перроне остановился шумный состав. Окна вагонов были открыты. Оттуда усиленно махали руками чехословацкие солдаты. Станцию наполнили невообразимый шум, улюлюканье, некоторые солдаты вышли из поезда, который покатил дальше, пересекая всю страну с востока на запад.
Вскоре шум смолк, оставляя лишь некоторое оживление. Влад поморщился. Так-то у них проходит демобилизация. Ра-а-аз – и всё! Все в один день – и на дембель! Ещё утром – в части, но к вечеру – уже все по домам! А может, в реалии и не всё уж так шоколадно, как кажется. Но если всё так, то это просто здорово!..
Влад тихо трясся в вагоне словацкого поезда, приближаясь с каждой минутой всё ближе к заветной цели. От этой мысли его слегка бросало в жар, сердце начинало усиленно биться.
За окном проплывали красивые словацкие поселения с черепичными крышами. А Влад представлял их предстоящую встречу. Только бы не прозевать нужную станцию!..
***
Liptovský Mikuláš
Влад торопливо шёл по полуденному городу, расспрашивая прохожих, показывая им нужный ему адрес: Svatý Križ č.a. 252, Liptovský Mikuláš, 032 11.
Наконец он подошёл к заветной двери, дёрнул ручку подъезда. Но не тут-то было! Закрыто. С трудом догадавшись, он нажал кнопочку с нужным ему номером квартиры на каком-то чудном приспособлении. Раздалось удалённое подобие звонка, сменившееся вскоре девичьим голосом.
– Добры дэнь…
Странные приспособления! В Союзе лейтенант таких никогда не видел!
***
Прошлое
Здена. Школа.
В этот день Здена задержалась в школе по причине подготовки доклада по теме «Советско-чехословацкая дружба». В Советском Союзе произошли большие перемены.
Сменилась власть. Была провозглашена перестройка. Что это никто пока толком не понимал. Да и не сильно старался понять. Поэтому для своего доклада Здена не смогла толком ничего нарыть в школьных библиотечных архивах.
Поэтому использовала за основу известные постулаты про освобождение советскими войсками Праги.
– За освобождение Праги сгинуло двенадцать тысяч советских воинов… Берлин уже пал, а в Праге ещё шли бои. Красной армии противостояла немецкая группа армий «Центр», численностью до миллиона человек… Всего за освобождение Чехословакии погибло более ста сорока тысяч советских солдат,.. – Здена зачитала эти факты, сидя дома за обеденным столом с учебником.
– А ещё около тридцати тысяч румын, нескольких сотен русских власовцев, пара сотен американцев и несколько тысяч чехов и словаков, – добавил отец, – вообще, конечно, советские камарады нам сильно помогли. Бескорыстно. Пришли бы сюда американцы, разрушили бы всё здесь бомбами, как они это делали везде. Потом бы они нам здесь всё своё понастроили бы и працовали бы мы сейчас на американский капитал. Я бы вряд ли стал врачом. А ты, Зденка, в лучшем бы случае, батрачила дояркой на ближайшей ферме, – он пригубил рюмку с «боровичкой». Поморщился, дико скривив лицо.
– А говорят, ещё СССР по всему миру поставляет оружие, чтобы шли войны.
– Ты знаешь, дочка, что, например, в Египет это мы из Чехословакии поставляли в 1955 году оружие. А американцы, в свою очередь, поставляли его Израилю. Это холодная война!31
– Я тоже там, дочка, бывал.
– Ты-ы-ы? – лицо Здены вытянулось от удивления.
– Так,.. – он задумался, помолчал, потом продолжил.
– На Западе люди сегодня живут лучше, но всё же нам, словакам, нужно держаться за Союз, как за стремя. Не дай бог, эти, новые,.. придут к власти. Разделят тогда и Чехословакию. Или чехи нас, словаков, задавят в момент, курвы! Так что нам, словакам, держаться за нашего Советского Камарада просто необходимо. Пока так.
– А за 68-й что ты поведаешь? – жена посмотрела на него косо.
– А что тут поведать! Это было давно. Я ничего не знаю. Это всё – политика. Нам, простым смертным, ничего не понять.
– Наших много погибло тогда.
– Да и советских солдат немало погибло! Вообще, всё это было спровоцировано. Сидели бы себе дома, никто бы никого и не тронул. Погибло тогда несколько человек. А не жгли бы танки, не стреляли бы сами, были бы живы… Ещё слава богу, что Чехословацкая армада осталась в стороне! А то вот бойня могла бы вспыхнуть! И слава богу, что немцев хватило разума отвести, а то бы народ вспомнил 39-й! По телеку смотри, у капиталистов там демонстрации вон дубинками и водомётами разгоняют специальные полицейские части, а мы никогда о таких и слыхом не слыхивали. А как понадобилось на улицах порядок навести – сразу армаду. А кого ещё? А у той огнестрельное оружие. Всё рассчитано больше на испуг, а не на войну с людьми. А если народ пытается себе воевать с армией, что тогда получается?.. Только идиот или провокатор может пытаться воевать с армадой! – Ладислав говорил сбивчиво и много.
– Мой отец тогда погиб, – глаза манжелки32* покраснели, но слёз не было. Была только злоба.64
– Я ведаю! Препач… А-а-а-а!!! – он махнул рукой и удалился. – Не разумеешь ты ничего! Дамский разум – потёмки. Много чувств. Мало логики. Слушаешь много всякой буржуазной чепухи.
Здена всё это время только хлопала глазами. Едва улавливая суть сказанного…
***
В школе Зденин доклад прозвучал красиво.
– Молодец, – похвалила учительница.
– Смотри! – на перемене заявил один из одноклассников. – Это диссидентская самиздатовская газета «Lidové noviny»! Там написано, что в 68-м русские убили больше ста наших людей и несколько сот было ранено.
– Почему ты сказал русские, а не советские? И вообще, ведь тогда у нас были введены и немцы, и венгры, и поляки, вроде и болгары!..
– А ты читай. Это всё русские виноваты! Это всё они!..
***
Ноябрь 1988 г. Липтовски-Микулаш
– Здена! Ты меня узнаёшь? Или уже забыла?
– Я на тебя ещё не забила! – растерянно произнесла Здена, выговорив опять таким забавным способом слово «забыла». Да ещё и «на тебя»!
– Ты не забила на меня ещё? Вот это да! Это хорошо! О, боже мой! Как это здорово ты сказала! Ну просто великолепно! – Влад фыркнул.
– Что? Я сказала смешно?.. Ты меня нашёл!.. – Здена выглядела явно счастливой и очень-очень растерянной…
Они шли по городу, вдыхая в морозном воздухе какие—то приятные запахи чего-то вкусненького, которыми была наполнена улица «Центрума» города.
– Влад, можешь снять шапку?! – умоляюще обратилась Здена к Владиславу.
Тот недоумённо посмотрел на девушку.
– Зачем?
– Так всем понятно, что ты – русский. Не обижайся. Пойми. Мои камарады не будут этому рады! – Здена умоляюще ища понимание и снисхождение, стыдясь этой просьбы, но всё же безальтернативно смотрела на Влада, остановившись вдруг. Влад с досадой и недоумением стянул свою норковую шапку, за которую был очень горд в Союзе.
– Почему вы зимой без шапок ходите? Вам что, не холодно? – взгляд юноши был растерян, унижен, обижен, возмущён, но покóрен этой просьбе.
Несколько минут они шли молча…
– Почему ты мне не писала? – Влад посмотрел на девушку в упор.
– Я получила одно письмо. Давно уже. Написала ответ. Больше писем не было. – Здена сверкнула тёмными маслинами своих влажных глаз. – Меня родители пытали про это. Они не хотят, чтобы я встречалась с русским. Я сказала, что это только переписка для тренировки русского языка. И они немного успокоились.
– Почему? Мы что, не такие какие-то? – Влад сердился. – Мы вас, если хочешь знать, освободили в 45-м! Здесь каждый камень нашей кровью полит. Мы ведь здесь даже не бомбили толком! Чтобы вы сегодня могли наслаждаться своей древней архитектурой!
– Да, я знаю, в школе об этом нам много говорили, но некоторые считают вас оккупантами. Не я, но другие. И вообще,.. – она опустила голову, замолчав…
Они прошли несколько минут молча.
– Ладно, сменим тему! Я тебе как-нибудь покажу Союз! Давай, поедешь летом со мной в отпуск! Ты поймёшь тогда, что все они не правы! Ты увидишь мой город. Ты поймёшь, как мы живём. Ты увидишь, что такое Амур! Это такая река! Амур-батюшка! Знаешь, какая там водится рыба? – молодой лейтенант распалялся. – Ни такой реки, ни такой рыбы тебе от роду не доводилось видеть! Левый берег – где-то та-а-ам … вдали!!! Как малюсенькая полоска в дымке на горизонте! А калуга, это рыба такая, слышала о ней? Нет? Нет? Правда?! Да это всем рыбам рыба! Метров пять в длину! А может, и десять! Не помню точно. Как-то стою я на косе посреди Амура…
– На ком стоишь? – Здена улыбаясь смотрела женственно на по-мальчишески разошедшегося юношу.
– Коса – это песчаная отмель. Вот, стою по колено в воде. А до берега минут двадцать на прогулочном катере! Он, кстати, в эту минуту и проходил рядом. И тут из воды появилось серебристое брюхо. Размером с этот двухпалубный катер! Все так и ахнули. Появилось это чудо-юдо и исчезло в воде!
– Ух, ты!.. А ты забавный, как мальчишка совсем! – Здена заулыбалась.
Они вошли в кафе. Заказали кофе, какие-то безумно вкусные шоколадные пирожные с ромом. Здена смеялась, слушая наивные рассказы Влада. А тот словно растаял в её чёрных глазах. Он мысленно провёл ладонью по её лицу, по её губам, по её шее. Он мысленно прикоснулся губами к её слегка вздёрнутому носику, к бархатному подбородку…
– Спасибо за замечательнейший день! – Здена опустила слегка голову. В темноте сверкали её влажные добрые глаза, которые хотелось расцеловать. Её губы были полуоткрыты. Она смотрела снизу вверх на Влада. Юноша помнил последний урок с пощёчиной. Но был он не из тех, кого останавливают препятствия… Он коснулся ладонью её упругой щеки, покрытой румянцем, убрал с её лба выбившийся локон волос.
– Ты безумно красива! Как ты мне нравишься! – Влад поцеловал девушку, губы которой сами открылись, руки обвили его за шею.
– Ты мне тоже нравишься. Правда!
Земля ушла у них из-под ног. И они словно улетели, кружась среди редких снежинок, падающих прямо из ночного неба, освещаемые желтыми редкими фонарями…
И вот день позади. Станция Ружомберка встретила Владислава снова диким шумом. Он буквально пробивался сквозь толпу молодых, пьяных, разнузданных людей. Всюду летели пивные бутылки. Рёв, смех, вопли!
«Новобранцы!33» – сообразил Тимофеев.
Лица защитников Чехословацкого Отечества не выглядели забитыми и погруженными в печаль, как это обычно бывало у наших новобранцев. Они были радостны и пьяны. И учиняли вокруг какое-то беспредельное хулиганство, что вызывало где-то внутри советского лейтенанта, привыкшего к порядку, порывы возмущения и благородного гнева. Однако сейчас душа его была заполнена другим – чудесными воспоминаниями о недавней встрече, тепло которой он всё ещё ощущал на своих губах. Он поправил шапку, одёрнул куртку и пошагал прочь от этой шумной, весёлой, разнузданной до мерзости, орущей толпы хулиганствующих словацких призывников…
2.14 (88.11.10) К стенке!
За казармой третьего батальона.
Ночь. Мокрая в ночном инее пожухлая трава. Туман. Слева – обратная сторона казармы третьего батальона. Справа – бетонная стена, отделяющая серую территорию полка от внешнего красочного мира. За стеной был слышен шум моторов проносящихся по виадуку машин.
– Солдат! Живо к стене! – Несветайло поднял ствол АК-74.
– Товарищ капитан, не дурите!.. Я не верю! Да вы не сможете! Да у вас нет права! Вас же посадят! – рядовой Разорёнкин с надменной гордостью смотрел в глаза офицера.
Несветайло ткнул солдата стволом в живот, передернул затвор. Жесткий тычок и последовавший безальтернативный лязг железа заставили солдата встрепенуться. Патрон сидел в патроннике, готовый в любой миг выплюнуть конус свинцовой пули в медном одеянии с чёрной титановой сердцевиной прямо в грудь упрямого гордеца. Тот побелел. Надменная улыбка сошла с его губ.
– Товарищ капитан! Не нада дурить!
– Нада, товарищ Разорёнкин, нада! Это чтобы другим неповадно было! – Несветайло прицелился.
– Вас посадят же! – повторил солдат.
– Пусть меня посадят потом. Мне пофиг: щас в Союзе бардак, а у меня руки «волосатые»34 аж по самые плечи и меня оправдают! Так что ты не ссы! Я тебя пристрелю как бешеного пса! И года не пройдёт, как я уже буду на свободе! В армии мне всё равно карьеры не видать. Уволят – и слава богу! А то мне здесь уже всё осточертело, и прежде всего ты, Розорёнкин! Понял меня?
Глаза рядового Разорёнкина забегали растерянно, между неверием в возможность происходящего с ним в эту минуту и с всё больше и больше нарастающей верой в самый тяжкий исход…
– Будешь раскаиваться? Последний раз спрашиваю?! На колени, козёл! Моли меня о пощаде, если хочешь спасти свою гнилую шакалью жизнь! – Кэп35 был настроен абсолютно решительно. Он смотрел в глаза солдату колючим взглядом сквозь прорезь на прицельной планке. Солдат зажмурился, прижался спиной к стене казармы. Он уже не был похож на, полного эгоцентричной гордости, «деда»-москвича. Снова куда-то подевался, словно размазался по кирпичной казарменной стене образ жестокого казарменного тирана – неформального казарменного лидера. Но он всё ещё пытался сохранить самообладание, и он всё ещё не был раздавлен до основания. Несветайло понимал, что дай он слабину сейчас, прекрати эту жуткую сцену ранее, чем будет сломлен гордый необузданный характер, завтра от этого «недообъезженного мерина» можно будет ждать ещё более худшие и даже страшные вещи напоследок. А потом, как минимум, он уйдёт на дембель полным героем, оставив после себя яркий пример неповиновения и безнаказанной вседозволенности… Ну, уж дудки!.. У капитана словно вдруг что-то проснулось внутри после длительной спячки тотального равнодушия к происходящему вокруг. Словно переполнилась его чаша терпения, и к его и так развитому служебному хроническому опофигизму добавился опофигизм к себе, к последствиям. Но вот что ему было совсем не пофиг теперь, так это то, станет ли этот зарвавшийся «дед» на колени или нет, этот «дед», которого он, собственно, и вырастил в чреве своей роты. Сломит ли он его или всё как раз случится наоборот. И что тогда? А тогда всё. Тогда крах всему и не столько военной карьере, давно и так перечёркнутой толстенным крестом, но и его самовосприятию в этом мире. Это хуже тюрьмы, это духовное погребение, это моральная смерть, это полная импотенция и никчёмность существования!
Палец капитана медленно начал усиливать давление на скобу… И, как следствие, вскоре раздался гулкий выстрел, отозвавшись коротким эхом от стен казарм. Всполох пламени и чёрный едкий дым вырвались из ствола. Солдат инстинктивно сжался, обхватив собственное тело руками, словно то ли пытаясь тщетно заслонить себя, то ли пытаясь найти ту самую смертельную рану на своём теле. В его висках стучало неверие в происходящее с полным осознанием возможности собственного конца. Осознание своей смертности и хрупкости всего бытия вокруг! Вот так всё просто! Один выстрел, одна маленькая пулька и нет его, Юры Разорёнкина, жизни! Он упал на колени, словно раненый, судорожно ощупывая себя. Гулкий хлопок выстрела был словно во сне для него. Он не мог точно понять, где он, уж на «том» или всё ещё на «этом» свете.
– Ты что-то потерял, солдат? Или блох ловишь? А-а-а? – ротный снова вскинул автомат.
Разорёнкин, поняв, что выстрел был мимо и он пока всё же ещё цел, заплакал, обхватил хромовые сапоги офицера руками.
– Не на-да-а-а!!! – в гортани заклокотал совершенно безумный шёпот отчаяния. Солдат вмиг поверил в свою смертность. В то, что его такая ещё юная хрупкая жизнь может вот так нелепо оборваться милостью собственной глупости и гордыни, волею этого сошедшего с ума кэпа.
– Я не буду бо-о-льше-е!
– Клянись!
– Клянусь мамой! Мамой кляну-у-сь!
– Перед ротой мне щас будешь клясться! Понял?!
– Понял, товарищ капитан! Всё понял!
– Ладно, вставай, тебе повезло щас. Но знай, это тебе последний шанс! Идём в роту, каяться будешь прямо щас! И смотри, если что не так, потом пеняй на себя!
Кэп отвернулся, передёрнул затвор, словил незаметно на ладонь патрон с белым пластиковым корпусом холостой пули… Парадные штаны солдата были мокрыми.
– Ты обоссался, что ли, а, герой? Так в обосанных штанах мне на дембель и пойдёшь! Помилую тебя, ладно, но смотри впредь, до самого своего дембеля! Шаг влево, шаг вправо и хана тебе, боец! Второй раз не спущу!
В ответ тот лишь истерично душил вырывающийся наружу плачь собственной солдатской шапкой, не в силах вымолвить ни слова…
2.15 (88.12.02) Горячий конец «холодной войне»
2 декабря 1988 года Михаил Горбачев и Джордж Буш заявили об окончании «холодной войны» во время их встречи на Мальте.
– Конец «холодной войне»! Знаешь? – Бабаев потёр руки.
– Чётко, будем теперь с американцами друзьями! – показал Майер большой палец вверх.
– Точно, Саша! Заживём теперь! – продолжил Бабаев.
– А я не верю, – Тимофеев состроил рожу.
– Чё, Влад, не веришь? Большие две державы должны жить в мире и дружбе! – пылко возразил Майер.
– А так не бывает! Диалектика, слышал о такой? – Тимофеев продолжал сохранять маску гримасы.
– При чём тут диалектика?
– А вот посмотрите, да не могут две противоположные в своём политическом статусе страны жить в дружбе. Жить в мире – это да, можно, и то относительно, пока есть мощь, которая сдерживает обе стороны от глупостей. А вот насчёт дружбы, тут уж посмотрим!.. Сделают они нас! Вот увидите! Щас, после этого заявления и за нас возьмутся. Боком нам вся эта дружба вылезет!
– За кого за нас возьмутся?
– За армию, за нас, военных. Не нужны мы будем! Ясно?
– А вот про это я и не думал!
– Оно и видно!
– Войны не будет, значит, и армия не нужна! Всё верно! Да ладно, на гражданке себе занятие найдём! В Америку поедем!
– А я думаю, что в Карабах мы с вами поедем, чувствую я, что это наш крах приближается! В Азербайджане вон уже «чрезвычайку» ввели!36
– А ты, вроде, говорил, что не нужны мы будем?
Тимофеев задумался.
– Мы сперва внутри страны кровь прольём, а потом кто останется, те не нужны станут. Потому что и страны-то не будет!
– Да брось ты о грустном! Всё будет хорошо! Идём, на пивко с сыром, лучше, а?!. – Майер хлопнул друга по плечу, не желая разводить грустные пессимистические темы о «конце советского света»…
2.16 (88.12.07) Потрясение
Седьмая рота.
Азат Озанян сидел на тумбочке дневального совершенно потерянный, не обращая ни на кого внимания.
– Солдат, ты чё, обурел совсем что ли? – зашедший в расположение Хашимов рявкнул на бойца.
– Товарищ старший лейтенант, у него беда, – появился Ким.
– Что за беда? Меченый вон армию сокращает37, вот это беда!
– Землетрясение38 там. Вы слышали уже? Азат из Спитака. Там вся его семья. Он не знает, жив ли кто-то остался. Понимаете?
Хашимов задумался. В глубине души где-то он злорадствовал «божьей каре», обрушившейся на непокорных соседей. Но, видя своего бойца, который, вероятно, уже потерял всех своих близких, он словно пропустил это жуткое горе через себя. Ком встал у него в горле.
– Озанян, давай, снимаю тебя с наряда. Иди в расположение, отдохни. Как будешь в себе – заходы в канцелярию, поговорым. Я подумаю, как нам про твою сэмью справки навести. Давай, держись, солдат! Вэрь, главное! А ты, боец, раз такой сэрдаболный, заступаешь вместо Озаняна в наряд. Понял, таварыщ Ким?!
– Так точно! Понял! – солдат без тени на сомнение принял штык нож и встал на тумбочку, прищурившись с чувством исполненного долга.
– Якушев! Почему на крыльце бычки? – офицер крикнул другому дневальному. – Вызвать мне дежурного по роте!..
«Армян надо освободить от всех дел, раз такое дело! – подумал офицер про себя. – А Озаняна бы нужно в отпуск отправить!»
2.17 (88.12.09) Землетрясение
Общага.
История прошлого есть важная основа для настоящего, ибо на почве забвения прошлого прорастает будущая гибель нации.
Все учат историю, но не всех ИСТОРИЯ УЧИТ!!!
Не бывает истории, освобождённой от политических целей современности!
Как сын за отца – не ответчик, так и наш современник – не в ответе за прошлое.
Враги прошлого не являются врагами настоящего! С врагами прошлого имеем сегодня больше общего (культура, гены), чем с теми, с кем не имели вовсе исторического соприкосновения.
Тимофеев затянулся сигаретой, поморщился: какая гадость, – и продолжил.
– В новостях показывали. Такой кошмар в Армении. Такое горе! Столько народа погибло!
Майер поднялся на локтях.
– Землетрясение – страшная вещь! В Алма-Ате тоже время от времени трясёт. Было как-то дело… В тот день я был дома. Вдруг какой-то шум. Шорох. Как будто кто-то большой, громоздкий носится по квартире. Не сразу-то и сообразили, что это землетрясение. Встали с мамой под ригель. Молились. Хоть и не верили в бога никогда до этого! Дом сотрясался. Стоял гул. Когда толчки прекратились, мы быстро оделись, я схватил сумку с документами и деньгами и мы выбежали на улицу. Там было полно людей. Кто в тапочках. Кто чуть ли не в трусах… Спустя время, через пару часов, мы стали возвращаться по домам. Когда зашли, радио с кухни вещает: «Говорит, мол, штаб Гражданской Обороны. В городе Алма-Ата прошло землетрясение мощностью 4 балла… Эпицентр был 350 км от Алма-Аты… Повторных толчков не ожидается…» Но не успело радио это произнести, и тут опять – бац, толчок!
Народ опять кинулся на улицу. На это раз уже совершенно никому не веря… Домой снова вернулись уже только к ночи!
– Да ни черта они не знают! Шайтан! – выругался Бабаев, всё время молчавший до этого. – Сволочи! Вообще, говорят, что у Алма-Аты нет будущего. Я читал, что Ванга, предсказательница такая, говорила, что не видит такой город. Её спрашивают, прикинь, а она отвечает, нет, мол, такого города больше!
– Я тоже такое слышал, – подтвердил Майер, – говорят, что его половина будет стерта селями.
– Я что это? – удивился Тимофеев.
– Это такой поток из смеси воды, камней и грязи. Если он сойдёт с гор, городу крышка. Его поэтому защитили такими мощными стальными решётками из толстенных труб. В горах, возле Медео. Но если поток окажется сильнее, то сам понимаешь!.. А другая часть города утонет под горячим озером. Говорят, что оно находится под городом и в случае мощного землетрясения городу крышка! Потому-то и метро не строят у нас!
– Вот-от! Поэтому-то столицу Казахстана нужно к нам, в Целиноград переносить!
– Холодно у вас в Целинограде!
– Холодно? Зато безопаснее! А кроме, это настоящий казахский город, не то, что Алма-Ата!
– Почему «настоящий», что ты имеешь в виду?
– А то, что Алма-Ата – это что? Это казачий форт «Верный». Там не было города, так, рядом было только малюсенькое казахское «Яблоневое» поселение, по-казахски – Алматы.
– Так и Целиноград был основан лет на двадцать раньше Алма-Аты, как казачий форпост «Акмолинский», по просьбе местных жителей и султанов, для их защиты от набегов кокандцев.
– Кокандцев? А кто это такие? – спросил Тимофеев.
– Это, можно сказать, потомки Тамерлана, в честь которого наш Тимур назван, кстати! Они угрожали казахам с Ферганской долины Узбекистана. Если бы не поддержка России, Казахстана бы попросту не было бы!
– Ну, я бы так не утверждал, – Бабаев нахмурился, – Казахское ханство образовалось в середине пятнадцатого века, после распада Золотой Орды. Там было много междоусобиц, гражданские войны, войны с соседними ханствами, Бухарой, кокандцами. Казахстан был огромным.
Кстати, Ташкент был в составе Казахского ханства двести лет! А столицей в семнадцатом веке стал город Туркестан! Потом джунгары захватили много казахских земель!
– А я что говорю! Верно! И только присоединение к России и спасло казахов и от порабощения джунгарами! – вставился Майер.
– Ну, это временно может и имело смысл, но только после джунгары исчезли, их разбили китайцы! К России первым присоединился в начале восемнадцатого века только «младший жуз», потом – «средний», «старший жуз» вошёл только в середине девятнадцатого века, – Бабаев поднял вверх палец.
– Потому что находился под влиянием кокандцев! Под оккупацией, по сути! – Майер поднял также палец.
– А-а-а, слушай! Казахи – гордый народ! Нас все вокруг хотели порвать на куски. Но мы оказались сильнее и смогли выстоять!
– Да я и не против этого! Конечно, казахи – гордый народ!
– Мало быть гордым, хорошо оставаться благодарным! – подытожил Тимофеев.
– А я чё? Разве что-то такое сказал? Ну, шайтан! – развёл руки Тимур.
– Ладно! Кстати, в Отечественной войне двенадцатого года с Наполеоном казахи очень большой вклад внесли! – Майер похлопал Бабаева по плечу.
– А то! – Бабаев улыбнулся… – А впрочем, всё это лишь лишний раз доказывает то, что казахи и русские братья, если не по крови, то по духу и, несмотря на всё различие культур, Золотая Орда, как никак, хоть и топтала Русь, но и защищала после от тех же крестоносцев и литовцев, она навсегда изменила её культуру и её настоящее. А мы, казахи, прямые потомки Чингисхана! Так что, что бы там ни было, у нас сегодня много общих ценностей!
– Красиво говоришь, Тимур! – Тимофеев дружески несильно стукнул его кулаком в плечо.
– Да чё вы все меня бьёте! – возмутился тот.
– Да ладно, это мы так… любя! Историю нужно знать. Но не просто знать, а понимать в ней то, что позволит нам сегодня жить в дружбе и не повторять ошибок! Всё! Хорош базар-вокзал, я иду спать! Устал сегодня, как зверь.
И вскоре в комнате наступила тишина.
***
Сон
Влад давился в очереди среди курсантов в чипке. Буфетчица взвешивала куски варёной колбасы, вымоченной донельзя для бóльшего веса. Такого ему ещё не доводилось видеть. Да, были дефициты. Но что бы так!.. До чего довела страну эта пресловутая горбачёвская «перестройка»!
– В руки только один кусок! – объявила она с важным видом.
Сзади Тимофеева подошла молодая беременная женщина лет двадцати, да какая там женщина! Как в двадцать-то лет девушку можно назвать так, даже если она беременна, – девушка! Она встала сзади. Одна среди курсантов.
– Проходите вперёд, – курсанты расступились.
Девушка благодарно подошла к «раздатке».
– Колбасу только курсантам, – буфетчица презрительно окинула её взглядом.
На глазах у девушки проступили слёзы обиды, и она отошла от прилавка.
– Дайте мне, – сказал подошедший к прилавку Тимофеев.
– А вам, товарищ лейтенант, тоже не положено, – буфетчица лишь фыркнула с презрением. – Говорю ж, это только для наших курсантов!
– Вот, возьмите, – один из курсантов отдал беременной свой кусок колбасы, завёрнутый в серую бумагу.
– Спасибо, не надо, – девушка грустно улыбнулась.
– Что значит не надо! – курсанты сунули ей безоговорочно свою колбасу. Она благодарила их, совала деньги, которые они неохотно, но всё же взяли.
– Это жена одного лейтенанта новенького! – кто-то сказал из очереди. – Они тут без прописки и без пайки, а она уже на восьмом месяце! Жрать-то охота! А в чипке запрещено офицеров и их жён отоваривать!
Тут исчезли курсанты. В очереди стояли только гражданские лица.
– Молоко заканчивается! – заявила продавщица, гремя огромными пустыми алюминиевыми бидонами. – Не занимать!
Тут какой-то молодой парень с коляской вышел из очереди, протиснулся к прилавку.
– Продайте мне хоть литр! У меня ребёнок грудной. Его кормить нечем!
– У нас у всех дети! – заревела очередь. – Никому ничего не давать!
– Не пускайте никого!
– В очередь давай!
Очередь свирепела.
– Молодой человек! Отойдите от прилавка и встаньте в очередь! – рявкнула продавщица.
Парень отошёл в сторону, наблюдая, как та сцеживала из бидона последние капли молока в бидон какого-то счастливчика…
– Вы чё, молока ребёнку пожалели? – возмутился Тимофеев.
– А кто тут мне ещё умничать будет? – рявкнула мужеподобная продавщица в некогда белом чепчике, теперь отдающем несвежей желтизной.
– Вот сам в очереди с ночи отстой, потом посмотрим на тебя. Умник выискался! – огрызнулась очередь.
Он вышел из магазина.
Владислав шёл по городу, который, при всей своей незнакомости, казался ему совершенно знакомым. Так бывает в снах… Всё окружающее его было таким естественным, словно он здесь прожил всю свою жизнь. Большая площадь с клумбами и фонтанами и большое фундаментальное правительственное здание на возвышенности. Яркое солнце. И безумно красивая корона из гор со снежными вершинами, одетая на этот, утопающий в зелени, город.
– Демокрытияландыру!39
– Жариялылык!40
– Бетб¥рыс!41
– Бiз жаяу орталык алан!42
Раздались возгласы возбуждённой толпы молодых людей казахской внешности. Некоторые тащили флаги, на одном из которых Тимофеев вычитал странную надпись «Алаш»43.
А на одном из транспарантов, которым воодушевлённо размахивали молодые казахи, было написано по-русски: «Русские, вон из Казахстана! Это наша земля!», а на другом: «Не покупайте у русских квартиры, они скоро нам их так отдадут!», «Долой русский язык!»…
То, что последнее было так же написано на русском, лишний раз свидетельствовало о том, что это обращение было сделано, скорее, с целью запугивания русских, нежели призыв к казахам, или и то и другое сразу. Ибо казахи в своём большинстве отлично понимали по-русски, более того, далеко не все городские казахи владели в достаточной мере казахским.
(Вот как тут хотелось вспомнить забытые сегодня «Слова назидания» Абая Кунанбаева: «Нужно овладеть русским языком. У русского народа разум и богатство, развитая наука и высокая культура. Изучение русского языка, учёба в русских школах, овладение русской наукой помогут нам перенять все лучшие качества этого народа, ибо он раньше других разгадал тайны природы… Знать русский язык – значит открыть глаза на мир. Знание чужого языка и культуры делает человека равноправным с этим народом… Русская наука и культура – ключ к осмыслению мира, и, приобретя его, можно намного облегчить жизнь нашего народа…»)
Увидев Тимофеева, трое чернявых парней отделились от толпы и явно с агрессивными намерениями устремились к нему.
– Дай закурить! – обратился один из них.
– Не курю,.. – не успел Влад и вымолвить, как тут же получил, отозвавшийся звоном по черепу, хлёсткий удар в челюсть…
Но молодой человек не вырубился, лишь зашатавшись, стоял, принимая новые удары, сыпавшиеся на него со всех сторон. В затылок, в висок, в челюсть… Однако, видимо, природная крепость его костей и воля, а на самом деле то, что это был лишь сон, позволили ему отразить нападение, и вскоре главный из нападавших, поверженный, лежал спиной на асфальте, а Тимофеев держал его под коленками за ноги. Двое других, ретировавшись, не решались поспешить на помощь товарищу, озираясь в сторонке…
– Ах вы, сучёныши! – Владислав кинул поверженного противника и поспешил восвояси, пока к врагам не подоспело подкрепление.
Люди на остановке, опасливо косясь в сторону демонстрантов на площади, негромко рассуждали:
– Уже полчаса нет автобуса.
– Один тут даже мимо прошёл. Был слишком переполнен!
– Валить надо отсюда в Россию!
– Куда валить-то? Я здесь родился. Здесь мой дом.
– Хоть куда. Это был наш дом. Теперь это будет их вот дом!– он махнул рукой в сторону площади.
– Все уезжают. Квартиры можно продать только казахам и обменять только с казахами.
– Где взять столько казахов?! Да и вот они что пишут на плакатах! Надеются за так наши квартиры взять!
– Сейчас все сваливают, кто как может! Ни коробок не достать, ни контейнеров в «Трансагенстве».
– Я там вчера пять часов простоял! Вообще, «Трансагентсво» – сплошная фикция. Там всем заправляет местная казахская мафия. Хочешь «трёхтонник» – плати три тысячи, «пятитонник» – пять тысяч сверху…
Тут выше остановки в метрах ста подошёл долгожданный автобус. Остановился, открыл двери. Люди буквально вываливались из него, пробивая себе путь из переполненного транспорта. Другие, на остановке, увидев долгожданный автобус, кинулись вверх, к месту остановки, брать его на абордаж. Кинулись и эти случайные собеседники.
Вскоре Тимофеев был в квартире, которая, при всей своей незнакомости, казалась ему совершенно знакомой. В окна он видел эту площадь, группы возбуждённой национализмом молодёжи. По улице от автобусной остановки спешили домой светловолосые женщины. Тут по дороге пролетел на скорости «жигуль» и, сидящие внутри казахские парни, кинули в открытое окно горсти гравия,.. который на полном ходу рассек женские лица до крови. Те кричали, испуганно хватая свои окровавленные иссечённые части тела. Тимофеев сжался от негодования, страстно желая лупануть вслед удаляющемуся авто из пулемёта или бахнуть гранатомётом… Но схватил стул, перевернул его и, как это бывает в снах, попытался исполнить желаемое, но ножка стула никак не превращалась в грозное оружие, способное обратить противника в бегство. Тут раздался стук в дверь.
– Сiз казакша?44 – раздалось за дверью.
– По-казахски говоришь, ты, там?! Чё молчишь? Ты русский, что ли? Если казах, то ответь по-казахски! А если не ответишь, мы твою квартиру пометим, и жди, будет ещё скоро ночь «длинных ножей»! Всех вас вырэжэм! Как баранов!
Тимофееву стало не по себе. Он посмотрел на деревянную дверь, отделявшую его от этого мира безумного националистического возбуждения. Разве может такая дверь оградить кого-то от этого беспредела? Дверь затрещала и стала разваливаться…
Тимофеев подскочил, хватая трещащий на тумбочке будильник. Сердце от внезапного подъёма выскакивало из сонной груди…
2.18 (88.12.10) Долгожданный дембель
Штаб полка.
– Товарищ капитан, как тебе это пришло в голову? – полкач свирепо смотрел на капитана. – К чёртовой матери из армии вон! Это была последняя капля, капитан! По дискредитации, с волчьим билетом у меня пойдёшь!
Капитан Несветайло стоял, понурив, как школьник, голову, но в его глазах не было ни чувства раскаяния, ни страха, только полный пофигизм. Казалось, он даже был рад такой развязке, похоже, это было как раз то, чего он так долго добивался! Вот он – долгожданный дембель! Который если и был тогда для офицера возможен, так только по дискредитации!
Ружомберок. Вокзал.
В декабре 1988 года на многотысячном митинге в Ташкенте люди шли с транспарантами: «Русские, уезжайте в свою Россию, а крымские татары – в Крым».
Вот, наконец, и пришёл к непокорному Разорёнкину дембель. Он шагал молча в сторону вокзала ночью в сопровождении патруля. Он обернулся ещё раз, посмотрел в сторону ворот, которые утонули в ночи и в которые он уже никогда не вернётся! А теперь домой! Он сжал кулак, согнул правую руку в локте и резко стукнул её сверху левой, показав фигу в сторону полка.
– Я маму твою топтал, всех ваших мам топтал! – зло прошептал он и сплюнул с облегчением, словно выпустив пар, но злоба продолжала кипеть в тёмных закутках его чёрной души. – Отметелю какого-нибудь офицера, как только доберусь в Союз, при первом же удачном случае!
Он злобно зыркнул на молодого начпатра, вытер замёрзший нос перчаткой.
– Чё, товарищ лейтенант, оставаться вам тут в дурдоме! А я домой!.. А вы, салаги, вешайтесь, вам ещё до дембеля как медному котелку!.. – бросил он в сторону патрульных солдат.
Светила луна на холодном морозном небе, освещая его путь на Родину…
2.19 (89.01.10) Зденка
В это время 10 января 1989 года Куба начинает вывод своих войск из Анголы.
(Впервые Куба пыталась поддерживать революционное освободительное движение в Африке в 1966 году в Бельгийском Конго, а также действовала в Мозамбике, Эфиопии, Ливии, Гвинее, Танзании, Алжире, Уганде, Сьерра-Леоне. В Анголу кубинские войска прибыли в ноябре 1975 года. СССР направил туда также своих военных инструкторов, 22 самолета, 30 вертолетов, 620 танков и бронемашин, 100 ракетных установок залпового огня, артиллерийское, зенитное и стрелковое оружие, всего на сумму около 5 миллиардов долларов. В Анголе на всём протяжении находилось около половины всех кубинских вооружённых сил).
11 января 1989 года. Венгерский парламент принимает закон, разрешающий формирование в стране новых политических партий.
Сейчас жизнь лейтенанта Тимофеева, а точнее – его служба, перевернулась с ног на голову. Он был уже не тот молодой «дикорастущий» лейтенант-выскочка, упорно карабкающийся по «карьерной лестнице». Вся его жизнь подчинилась только одной главной цели – встрече с черноокой словацкой девушкой Зденой. Иногда Здена приезжала в Ружомберок как снег на голову. Внезапно, но всегда невероятной радостью переполняя жизнь юноши. Лавируя между бесконечными служебными обязанностями в роте, где на него был возложен серьёзный груз ответственности за целое подразделение! Причём самое лучшее в полку подразделение! Он мчался на эти редкие короткие встречи, забывая обо всём на свете! На встречи, которые так ярко наполняли светом всю его серую жизнь, полную лишений. Она была словно сияющий бриллиант среди всего этого безумного сумеречного мира! Иногда, получая редкие выходные, он сам летел в Липтовски-Микулаш сломя голову. Они бродили по городу. Болтали без продыху обо всём на свете…
– А помнишь, в самом начале наши письма не доходили до нас? – Влад пригубил мартини, коснувшись губами сахарной кромки фужера.
Здена сидела, так же крутя перед собой фужер, разглядывая, как вязкие капли мартини медленно стекают по изогнутым стенкам, оставляя длинные дорожки, испуская терпкий аромат. Она молча кивнула.
– Похоже на то, что письма у нас задерживают. Наверное, особый отдел. Похоже, за мной уже ведётся наблюдение. Знаешь, в первый же день моего приезда сюда мне запретили встречаться с местными девушками.
– Да? – Здена удивлённо подняла брови.
– Не только с девушками. Вообще с местным населением.
– Пречо?45
– Не знаю. Могу только догадываться… А вдруг ты, например, шпионка?
Здена обиженно развернулась. Её взгляд буравил фужер с мартини, который она продолжала крутить в ладонях.
– Препачь. Я сказал глупость! Но ты лучше мне ничего не пиши на «полевую почту». И не спрашивай про меня у наших. Нам нужно соблюдать в определённой мере конспирацию! Иначе проблем не оберешься потом! Аморалку могут «пришить», а то чуть ли и не измену Родине…
– Аморалку? Измену? Что же здесь аморального? И где здесь измена Родине? Может, ты меня просто стесняешься? Ты со мной так, только от скуки? Пока здесь служишь?.. Что ж, меня предупреждали,.. – Здена смотрела Владу в глаза так, словно старалась заглянуть в его душу, такую непонятную для неё. Почему он говорит ей такое… Почему всё так сложно? Может он просто так с ней… И он стыдится их отношений?..
– Помнишь, ты просила меня снять шапку на улице. Почему? – Влад сжал её холодные пальчики в своих тёплых ладонях.
– Помню… Претоже46 ты рус. Ты вояк. Моя добра повесть47 может утрпеть48, – Здена не вырывала пальцев, но была напряжена.
– А если бы я был немецким офицером. Тогда как? Ведаешь? – лейтенант пытливо смотрел на девушку.
– Если бы ты был германцем,.. – девушка задумалась, – не вем. Не ведаю. Тераз49 германцев респектоване далшие50, – она отвела глаза.
– Видишь! Но они вас уничтожали меньше, чем полвека назад!
– Влад! Я не вем! Но в 68-м, когда вы пришли знова, уже як окупанти…
– Мы пришли снова не как оккупанты, а чтобы защитить вас и завоевания социализма от «контры», от гидры мирового империализма! Наши никого не убивали. Но в солдат летели бутылки с зажигательной смесью, в них стреляли! И всё это делала контра, руководимая из ФРГ!..
– Влад! Я не вем! Не вем! Не вем! – девушка отвернулась, закрыв руками лицо… – И вообще, почему ты перевёл тему на это?.. Мне надоела политика!..
Они шли молча. Такие близкие и такие далёкие друг другу. Вдруг Здена сама продолжила тему, которая ей «надоела».
– Вы репрессировали много невинных людей!
– Насчёт невинности мы не знаем, но факт репрессий всем известен и давно осужден. Сталин репрессировал, прежде всего, русских. Мои предки пострадали. Кто-то был расстрелян, кто-то прошёл через трудовые лагеря и рудники. То же казачество истребили как класс. А это было, между прочим, не только культурное, но и самое что ни на есть физическое истребление. Настоящий геноцид! Русских больше всех пострадало от рук большевиков! А потом и сами большевики пострадали от рук Сталина. Но мы, русские, никому претензий не выдвигаем за это! Кстати, где-то неделю назад, в Союзе реабилитировали вообще всех-всех, пострадавших в период с 30-го по 50-й! Это всё было тогда! Ни тебя, ни меня ещё и в помине не было! Так что знаешь, нам судить стоит только о том, что мы с тобой лично видели и знаем. А что мы с тобой видели плохого? У меня, например, было отличное детство! У тебя – ещё лучше даже! Так что все современные претензии надуманы кем-то!
– Не вем. Может ты и прав. Но,.. – Здена, не найдя слов, замолчала…
Довольно холодно, не так как обычно, они простились.
Здена вернулась домой, не реагируя на расспросы отца, который лениво смотрел футбол по ТВ-ящику, едва добравшись до кровати, накрылась с головой одеялом и уснула. Влад дремал в 4-местном сидячем купе вагона со стеклянными дверями. Его страшно мучила жажда, но в карманах гулял ветер. Все свои кроны он уже спустил в том баре… Поезд остановился на очередной темной станции… Когда поезд тронулся вновь, Тимофеева вдруг осенило, что уплывающий в тёмном окне перрон и был его пункт назначения – станция Ружомберок! Слишком поздно он очнулся от сна и мучавших его мыслей!.. И вот, следующая станция! Ночь. А ближайший поезд назад только под утро! И нет ни единой кроны на билет! Влад судорожно массажировал мозги, ища выход… Что же делать?.. Скоро советский поезд! Может… Но он проходит мимо всех ненужных ему станций, где нет воинских частей, типа этой!.. Тимофеев посмотрел в холодную темноту перрона и зашёл внутрь вокзала. Здесь было хотя бы тепло. Он зашёл в служебное помещение, о чём-то переговорил с каким-то местным железнодорожником. Вышел в зал ожидания, устроился на жёстком сидении и сомкнул уставшие веи…
***
Сон
Вокзальное помещение было безлюдным. Откуда-то доносились звуки «свободного» радио, вещавшего о героическом примере самосожжения двадцать роков назад какого-то чешского юноши, на которого сегодня равняется вся прогрессивная чехословацкая молодёжь, да что там молодёжь, все!
Подошёл юноша.
– А я был недавно в СССР, – юноша улыбнулся с чувством некой гордости.
– Да? Понравилось?
– Понравилось.
– А что ты там делал?
– Был с працовым отрядом.
– А-а-а! Вы працовали там? Работали?
– Так!
– А вы зачем здесь? – услышал Тимофеев его нежданный вопрос.
– Как зачем? – лейтенант пожал плечами. – Тоже працую.
– Ако пачишь тут? Нравится?
– Нравится-нравится, – закивал Тимофеев.
– Только я у вас был не на танке! – вдруг лицо молодого человека исказилось гримасой, словно наползла на него маска.
– Глупости! Мы здесь, чтобы вас защищать. А от кого бы ты нас на танке защищал в Москве?
– А вы здесь нас от кого защищаете?
– А ты что, не ведаешь? От Бундесвера! Вон как немцы вас тут во Вторую мировую переехали за неделю и бац – к нашим границам! Чтобы это вновь ни когда не повторилось, мы туточки и стоим!
– Уходили бы вы!
– Мы уйдём, они также здесь будут тут как тут, им снова недели хватит.
– Никого здесь не будет!
– А чё ты так супротив нас настроен? Скажут уйти, уйдём. Не пожалейте только.
– Я не против вас, но знаешь, обидно как-то. Ты Ленина о праве наций на самоопределение-то читал?
– Это ты меня спрашиваешь? Я-то читал. А вот ты, видно, хоть и читал, то слишком бегло! Без нас ваше «самоопределение» быстренько превратится в вассальное Западу государство и полное торжество империалистов! В полностью марионеточное государство.
– Нет! Мы лишь хотим строить свой, независимый, национальный чехословацкий социализм, таким, каким его видели Карл Маркс и Ленин. А не таким, какой он у нас сейчас. Разве это истинный социализм? И ваша, и наша власти отошли от истинных идей социализма. Не способны ни к какому решительному поступку. И вот вы здесь, как горькая пилюля. И, похоже, её снова проглотили. Как достучаться до всех? Как показать всем, что дальше так жить нельзя? Когда у вас стал Хрущёв, у многих появилась надежда. А Брежнев снова всех задавил.
– Какой ещё Брежнев. Да он умер давно! Ты чё?
– Как умер?
– Очень просто. Как люди умирают от старости. Да уж лет шесть как! Ну, ты и тундра!
– От старости?.. Умер… умер?..
Снова донеслись звуки радио «Свобода»: «…в верхней части площади, в самом центре, на том месте, где этот юноша облил себя бензином и чиркнул спичкой, в булыжной мостовой вправлен черный обгоревший деревянный крест… Мучительная смерть юноши в знак протеста против насильственного подавления Пражской весны, против коммунистического режима должна была пробудить чехословацкое общество от послеоккупационной летаргии!..»
Юноша задумался. В его глазах была грусть.
– То йе шкода! Не очикал, что моя смэрт будэ флаг в руках капиталисте. Я болшевичка. Марксист. Они так и неразумили пречо я змрел… Я никогда не боролся с коммунизмом как таковым, ведь научный коммунизм – идеальная модель общества. Самая справедливая и прогрессивная. «От каждого – по способности, каждому – по потребности». Это можно принять как аксиому, не требующую доказательств. Это истинно христианская модель. Хотя и полностью атеистическая, к сожалению. И всё же это модель социального добра и созидания. Вопрос состоит в другом: как прийти к этому прогрессивному справедливому обществу будущего? Надо полагать, что через высокое интеллектуальное и материальное развитие общества и индивидуальностей, проживающих в нём. Некоторые из наших большевистских лидеров попрали флаг революции, предали основы социал-демократии, ещё больше лишили свой народ и самих себя свободы, нежели это было в период «царской тирании». Они видели этот путь к «светлому будущему», лежащий через социалистическое уравнивание, где было просто по определению невозможно получить «по труду». Ленинские принципы развития «социалистического соревнования» были сильно искажены и не дали мотивационного стимула трудящимся. Ибо создание любого человеческого аппарата контроля и оценки порождает коррупцию и предвзятость. Социальные блага стали распределяться на основе субъективных убеждений лиц, не заинтересованных лично в конечном результате. Люди в своей основе оказались хуже, чем считали наши коммунистические родоначальники. Наши «партийные боги», сменив богов религиозных, просто оказались не богами, они просто остались близорукими алчными людьми, беспокоящимися о своём «эго» гораздо больше, чем об интересах общества. Те, кого они называют «буржуазными фальсификаторами», видели путь к тому же идеальному обществу, которое по праву можно назвать «коммунизмом», лежащим через «капиталистическое стимулирование» социалистической экономики, сохраняющей свой государственный контроль над ключевыми ресурсами страны, допуская при этом экономическую свободу и стимулируя деловую инициативу на более мелком уровне. Весь ход мирового развития доказал состоятельность экономической теории капитализма на этом этапе первичного накопления материальных благ. Далее капитализм должен будет отмереть. Отмереть естественным путём, проигрывая конкуренцию «социалистической экономике». Ведь уже сегодня, собственно, «социализма» гораздо больше в любой капиталистической европейской стране, (социальная защита слабых, больных и т. д., право на хорошо оплачиваемый труд, высокий уровень жизни, уверенность в завтрашнем дне и общее чувство защищённости), нежели когда-либо было даже в колыбели существующего социализма – СССР! Ведь всем нам не нужен ни капитализм, ни социализм. Нам нужно просто кусочек счастья сегодня и для наших потомков!
Счастье же – вещь относительная и очень иллюзорная. Не бывает счастья объективного. Говорят, счастье не в деньгах, и это правда! Говорят, без денег не бывает счастья. И это тоже истина!
Просто счастье в ощущении своего социального равновесия. Которое зависит от представлений индивида о своей роли и месте в обществе. А это представление зависит и от материальной доли индивида в материальном пироге общества. Индеец, съевший на завтрак, предположим, лягушку и укрывшийся в шалаше от ливня, чувствует себя абсолютно счастливым. Другими словами, нужда человеческая вырастает в разные формы потребности в зависимости от уровня развития социальной группы. Индивид, способный удовлетворить свои потребности, чувствует себя счастливым. Индивид же, лишённый этой возможности, либо, наоборот, получивший возможность навсегда удовлетворить все свои потребности и таким образом лишенный эволюционной движущей силы, чувствуют себя несчастными. Так что счастье – это возможность удовлетворения своих постоянно возникающих потребностей. Вы же не видите другой жизни, нежели той в которой живёте. Вы счастливы, купив кусок колбасы или рулон туалетной бумаги. Вы были счастливы, вернувшись после принудительной первомайской демонстрации трудящихся, домой, выпивая свою «пшеничную» и закусывая припасёнными к такому случаю своими дефицитными продуктами, типа ваших «шпрот». Однако потребности меняются, когда видишь что-то лучшее. Пока у нас не было лучшего и пока мы его не увидели, мы были так же счастливы в своих иллюзиях!
Вы по-прежнему счастливы от редкой возможности получить дешёвую путёвку и даже не на Чёрное море, а хотя бы в местный пансионат, расплатой за которую есть вся ваша убогая жизнь. Система дотаций и бесплатного сыра подменяет систему нормальных товарно-денежных отношений и превращает всех людей в мышей, а страну вашу в мышеловку.
Ваша страна деградирует, дефицитов становится всё больше и больше. И мы начинаем деградировать вместе с вами! Ваше общество, вместо того, чтобы развиваться, не выходит из-за столов. Ваш период застоя и застолья явно затянулся! Всё это уже напоминает пир во время чумы, когда на столе, с каждым днём всё меньше и меньше продуктов. И вот, наконец, пришло время всё изменить.
– Мы и так этим занимаемся. Ты про Горбачёва что-то слышал?
– Горбачёв? – чех задумался. – Не вем.
– Горбачёв пришёл на смену Брежневу, ну, не сразу, сперва был Андропов это он-то, собственно, и начал первый перестройку.
– Перестройку? – удивился юноша.
– Именно! Андропов и явился родоначальником перемен, которых «требовали наши сердца». Но он был дитём своего времени и действовал так, как ему подсказывало его сердце, воспитанное в суровое время. Горбачёв же стал более лоялен. Он первый официально провозгласил демократию и хаос, который сегодня, к сожалению, уже близок к апокалипсису. Он уже встал костью в горле у задыхающейся от его дикой демократии страны.
– Но только так страна начнёт развиваться, и не следует тормозить её ход. И это единственный путь к истинному «социальному» обществу, где будут учтены интересы каждого, и каждому воздастся по его заслугам и потребностям.
– Ты в это веришь?
– А ты нет?
– А я?
Тимофеев с удивлением рассматривал юношу. «Похоже, мы уже однажды встречались!» – подумал он….
– Пробудьте, камарад. Советски поезд!
– Он здесь не останавливается!
– Так. Пробудьте, камарад. Ходь. Тераз он почкает тебя. Една минута!
– Пробудьте, камарад, – Тимофеева за рукав сильно потянул словак в форме железнодорожника, стряхивая с того остатки сна, – тераз ваш поезд толко едну минуту стоит, поспеште…
***
Ружомберок
Ночь. Железнодорожная станция Ружомберка наполнена людьми в форме. Патруль. Поезд заскрипел и остановился. Пахло вонью с «Супры» (Ружомберокского целлюлозно-бумажного комбината), что являлось едва ли не визитной карточкой этого града. Несколько солдат и пара офицеров-отпускников выгружались из поезда, вытаскивая чемоданы. Один тащил с собой ящик с телевизором. Владислав выдохнул. Наконец-то! Вот он и дома! Лейтенант сделал торопливо шаг и, неудачно зацепившись ногой за ступеньку, вывалился из вагона. Дикая боль в суставе стопы пронзила его. Он попытался подняться, но, едва оперевшись на ногу, вскрикнул от дикой боли. Два бойца подхватили его под руки. Подняли.
– Товарищ лейтенант, держитесь за нас, – откуда-то появился Озанян из седьмой роты. Его чёрные глаза были такими родными в этот момент!
– А-а! Ты вернулся! Как отпуск-то прошёл?– воскликнул офицер, кривясь от боли.
– Очень хорошо, товарищ лейтенант! – сухо, как бы смущаясь, ответил солдат. – Всё у меня дома хорошо. Всэ живи. А што это з вами?
2.20 (89.01.11) Детская привязанность
С раннего детства Януш заприметил темноокую соседскую девчонку и бесповоротно втюрился в неё. Тогда, в дни, когда Зденка гостила в Ружомберке, они проводили много свободного времени вместе, практически не заводя себе ни друзей, ни подруг. Не то чтобы их не было совсем, но стояли они где-то на заднем плане этого детского союза. Их детскую дружбу, казалось, невозможно было разрушить. Януш готов был играть со Зденкой в куклы, ведь чего не сделаешь ради объекта своего обожания! А та – мастерить с ним в столярке его отца всякие детские поделки. Зденка и Януш. Они непроизвольно влияли друг на друга. Януш становился мягче и чувствительней. Зденка же, наоборот, подобно пацанёнку, имела ободранные коленки и ссадины. Слава богу, что в войнушку Януш не играл… Да и не особенно эта игра была здесь популярна, скорее даже сказать, не популярна совсем. Вероятно оттого, что в Чехословакии не отождествляли прошедшую войну со славой своего освободительного оружия.
Ведь «Под натиском стальным брони фашистской Европа расступалась как вода».
Слишком слабой оказалась страна перед лицом внешней интервенции, а стало быть, и стремилась на подкорковом уровне не напоминать себе о днях национального порабощения. Это тебе не в Союзе, где все дворовые территории, стройки, напоминали настоящий театр боевых действий, где всё ещё продолжали «бить немцев» пацаны из соседних домов. Где бегали мальчишки с деревянными берданками, пуляли алюминиевыми проволочными пульками, где гремели карбидные, серные, магниевые и прочие взрывы. Ведь настоящий мужчина – всегда воин! Здесь же, в Чехословакии, было относительно тихо. И, слава богу, а то Зденка, пожалуй, овладела бы лёгко и этими всеми мальчишескими забавами. Ей было всё равно, что делать, если этим увлекался Януш. Тогда казалось, эти дети были созданы друг для друга…
Годы пролетели словно ветер. Они и не заметили, как выросли. Но, оставаясь всегда лишь друзьями, они никогда не переступали ту священную черту, способную навсегда изменить то, чем нéкогда оба сильно дорожили. Дружба! Ранее они нередко делились своим сокровенным, своим личным, своим наболевшим. Но учёба Януша в Пражском университете засасывала его всё больше и больше, всё реже и реже они проводили время вместе, отдаляясь всё далее и далее. Но каждую возможность Януш всё же использовал для встреч с ней. Для него их отношения стали каким-то болезненным наваждением, питавшим его надеждой, для неё – лишь благотворительной данью их детской дружбе, всё больше и больше её отягощавшую… Что ж, «селя ви», как говорят французы, гормоны делали своё, выводя обоих на «тропу репродуктивной охоты»… Но видимо, Януш, из её «детской песочницы», явно не соответствовал её подсознательному образу «альфа-самца»… Да простят меня за сие грубое сравнение свидетели сиих рассуждений!..
Итак, обычный январский день подходил к завершению. Трудовой же день уже давно закончился. Довольные люди, успев кое-как затариться в магазинах, уже давно грелись, окутанные домашним уютом. Закончилась и «трудовая вахта» Здены. Застывшая витрина магазина, в котором она трудилась, светилась наряду с другими пустынным вечерним светом остановившегося мира относительного товарного социалистического изобилия.
– Агой51, Зденка! – на пороге ее квартиры стоял Януш.
Он улыбался, радостно вскинув руки для объятий.
– Агой, Януш, агой! – Здена приняла дружеские формальные «чмоки» и посмотрела на парня вопросительно. – Ты откуда? Уже довольно поздно?
– Це не важно! Выходь, пóйдем в Центрум! Развеешься хоть.
– Януш, я хотела уже лечь спать пораньше… Ну, да ладно, пóйдем! – ей было неловко отшить друга детства, специально приехавшего сюда, для встречи с ней!
Они шли по вечернему полупустому городу.
– Chladne!52, – Януш потёр ладони.
– Chladne, – согласилась Зденка.
Январский холод довольно быстро загнал их в ближайшую реставрацию, где друзья детства долго сидели, болтая и вспоминая страницы их ушедшего детства, обсуждая заботы настоящего и мечтая о будущем…
2.21 (89.01.11) Передел мира. Манипулирование толпой
Тимофеев лежал в общаге. Распухшая нога покоилась на подушке. От накатившего, вслед за увечьем, безделья он дрых сутками без задних ног, тем паче, что одна из этих «задних ног» вышла из строя. В санчасти поставили диагноз: растяжение! Рядом покоился один костыль, который удалось здесь раздобыть, при помощи которого он слабо передвигался по комнате.
Сон Тимофеева
Невысокий, седой, коренастый человек со слегка горбатым носом и выпуклыми чёрными глазами достал толстый коричневый стержень сигары из солидной деревянной коробки, поднёс к носу, втянул аромат, прикрыв от удовольствия глаза. Покрутил её в руках, достал какое-то странное кольцеобразное приспособление с косым лезвием внутри, наподобие гильотины, всунул туда кончик сигары, надавил пальцами – чик, и отрезанный кончик упал в пепельницу. Он поднёс к носу свежий срез сигары, снова втянул в себя табачный аромат, отдающий кедровым привкусом. Снова закрыл от удовольствия глаза. В эту минуту сидящий напротив яркий кучерявый брюнет, гораздо моложе его, откинул с щелчком блестящую крышку зажигалки, поднёс голубое пламя к сигаре своего седого собеседника. Последний раскурился, втянул в щёки дым и выпустил сизое облако, наполнившее, таким отвратительным образом, всё пространство вокруг своим едким запахом жженого табачного листа. Выпустив дым, он заговорил.
– Нам нужна армия. Послушная армия, которая бы появлялась мгновенно там, где нам необходимо и так же мгновенно исчезала. Которая бы действовала в заданном нами направлении, управлялась нами, даже не подозревая об этом.
– Но как это возможно, сэр? – брюнет так же торопливо достал сигару и стал совать её кончик в такое же кольцеобразное приспособление со встроенной гильотиной….
– Эта послушная нам армия – есть толпа! Просто толпа людей, движимая чем угодно. Неважно совсем, под каким лозунгом они выйдут на улицы. Важно, чтобы они вышли. Поэтому вам необходимо формировать в их головах любые проблемы, которые могли бы стать бесплатной мотивацией для того, чтобы выйти на улицу. Далее необходимо муссировать это, подогревать всеми имеющимися средствами. Пока – для разминки, для репетиции.
– Но кто будет этим заниматься?
– Всё верно, поэтому и необходимо создать различного рода общественные организации, которые бы работали нужным нам образом, воздействуя на каждую социальную группу. А для этого найдите проблему и создайте для неё нашу «группу решения». Например, для Советской армии – создадим группу «Клуб солдатских матерей». Пусть муссируют проблемы армии. Через проблемы неуставных взаимоотношений, например. И так далее. Поспособствуем развитию правозащитных организаций различного толка и тому подобное. Всё то, что будет работать на общественное благо.
– Но для чего нам тратить свой бюджет, чтобы решать их проблемы, работая на их блага? – удивился молодой мужчина, наконец справившись с сигарой и выпустив первый клуб сизого дыма, закашлялся…
– Мы не будем решать их проблемы. Но мы поддержим любую дееспособную оппозиционную и националистическую силу или группу. А нужно будет, то и создадим такую сами. Задача этих, созданных нами групп будет, прежде всего, выискивать и муссировать проблемы. Создавать препятствия для функционирования и подрывать общий авторитет «подшефного» им ведомства в глазах как советских граждан, так и мировой общественности. Если они и будут решать задачи, это будут лишь точечные «тактические» решения для достижения нами главной «стратегической» цели: развала не только социалистической системы как таковой, но и полное уничтожение России как государства.
– России? Но я считал, что мы боремся только с коммунизмом.
– С коммунизмом? – седой мужчина втянул в щёки дым, закинув голову, вытянул губы и вскоре над ним стали вырисовываться виртуозные кольца из дыма… – Да, с коммунизмом. Но не только. Россия была всегда и остаётся для нас главнейшим геополитическим противником. Так было. Так есть. И так будет всегда. До тех пор, пока мы не уничтожим эту страну, не сломим её народ! Не деградируем и дискредитируем её культуру и её ценности.
– Но ведь сейчас наши президенты протянули друг другу руки для дружеского партнёрства.
– Кха-ха-ха, – седой человек закашлялся, – партнёрства! Наше партнёрство возможно лишь там, где нам это выгодно. Мы охотно используем и приватизируем их ресурсы и захватим их рынок для сбыта своей продукции, для чего необходимо убить их собственную промышленность.
– Как это сделать?
– Ну, например, мы им дадим гуманитарную помощь и, убеждён, они заглотят эту наживку и, как следствие, по законам рынка, это убьёт их и так уже загибающиеся, производства. Ещё было бы неплохо вынести к ним всё то, вредное, что создаёт наша современная промышленность. Но прежде всего, это самое первое, нужно вырвать им жало, разрушив армию. Сократив её и дискредитировав в глазах общественности. Из «почётной обязанности», как это у них сейчас, это должно стать предметом позора или, как минимум, предметом насмешек. Там не должно остаться образованных людей. Статус армии должен упасть как можно ниже, вместе с материальным уровнем военнослужащих. Об этом мы также позаботимся. Как говорил в своё время их Ленин, стремящийся создать революционную ситуацию: «Чем хуже, тем лучше». Лучше, конечно, для нас, тех, кто хочет разрушить существующее государство!
– Мудро! Как мудро!
– Да, и уже далеко не ново! Уже почти двести лет мы совершенствуем эти механизмы! Ещё со времён наполеоновских войн, распространивших влияние наших капиталов по многим странам старушки-Европы. От Вены до Парижа и Лондона. Когда капитал вознёсся над национальными границами, став реальной наднациональной властью. Начинающей и прекращающей войны. Ставящей и снимающей президентов. Управляющей всем этим грешным миром!
– Я так ценю, что являюсь его частью! – кучерявый брюнет важно вставил в угол рта сигару и заговорил, почти её не вынимая.
– Итак, созданные нами группы должны отработать механизмы вывода людей на улицы. Даже в виде игр. Мы сегодня серьёзно инвестируем в мир современных технологий. У нас в планах объединить мир информационной паутиной. Это будет ещё одна самая глобальная «интерактивная группа». Мы должны сделать каждого рабом этой глобальной инфосистемы, при помощи которой мы не только получим добровольно информацию и контроль над каждым человеком, даже находящимся «по ту сторону» от нас, но и получим безупречно работающий механизм управления людьми!
– Вы имеете в виду компьютеры?
– Именно! Сперва люди станут ими пользоваться, получать массу полезного и интересного. Потом они откажутся добровольно от своей реальной жизни, перестанут общаться вне «информационной паутины», они зарегистрируются добровольно, оставив нам всю информацию о себе, о которой не мечтали ни КГБ, ни ЦРУ, ни даже наше МИ-6!
Потом мы придумаем способ, как по одному нашему свистку вывести кучу людей на улицы. Как создать действующую толпу наиболее активной социальной группы, вероятнее всего – молодёжи, чтобы для начала безобидно покуражиться, например. Ну, а как придёт время, – сами понимаете. Все эти сложные и целенаправленные действия направлены только на одно: создать толпу на улице там и тогда, где и когда это нам необходимо. Быстро и массово.
– И что же дальше, сэр? Если люди придут для одного, как их заставить делать то, что нужно нам? А нам ведь нужно, в итоге, только одно: ослабить или свергнуть существующую власть, раздробить государства на всё более и более мелкие куски. И стравить их между собой. Мы же не можем их открыто к этому призывать.
– Всё верно! Мы и не будем их к этому призывать. Мы лишь подогреем толпу и подкинем ей нужный нам лозунг. Ведь толпа – это уже совершенно иное. Это уже не человек, не люди. Это некое новое образование, действующее исключительно по свойственной для толпы стандартной схеме…
– Харэ дрыхнуть, Тимоша! – в комнату ввалился Майер. От него веяло уличным холодом и запахом пороха. – Повезло же тебе! Лежишь тут, прохлаждаешься!
Что ж, здесь травмы и болезни подчас воспринимались как «дар божий», дающий право на незаслуженный отдых!
2.22 (89.01.20) Спуск по простыням
Общага.
В это время 20 января 1989 года состоялась инаугурация 41-го президента США в лице Джорджа Буша, через два дня США представляют СССР проект договора об обороне с элементами космического базирования, а на следующий день 21 января в Таджикистане погибают 274 человека вследствие сильного землетрясения.
После падения нога у Владислава раздулась так, что не влезала в сапог. Были повреждены связки. В санчасти его освободили от службы. И позволили находиться на «домашнем режиме» без госпитализации. В этот день он так же лежал в общаге, наслаждаясь отдыхом и маясь от безделья… Раздался нерешительный стук в дверь. Тимофеев, оперевшись на костыль, доковылял, открыл дверь. Кто бы мог там быть? Комендант общаги? Ротный? Сосед по комнате? На пороге стояла Здена. Она улыбалась. Влад, переполненный радостью с одной стороны, и конфузом за свой мятый вид – с другой, отпрянул. Он не знал, что ему делать. Гримаса перекосила его лицо то ли радостью, то ли смущением и растерянностью. Он совсем не ожидал её увидеть. Владислав выглянул в коридор, проверяя, нет ли там свидетелей этого визита «иностранной подданной». Но коридор был пуст. По его телу пробежала необъяснимая дрожь возбуждённого волнения.
– Тебя никто не видел? – как-то испуганно спросил Влад.
– Не боися, трусишка зайка сэренький! – Здена с укоризной посмотрела на него и приблизилась так, что ему ничего не оставалось, как только обнять её, несмотря на некоторый свой конфуз. Он страстно прижал её к себе.
– Здена.., Зденочка,..– он непрерывно долго целовал её, согревая её холодное с улицы лицо, губы, не в силах оторваться. Куртка Здены валялась небрежно на стуле. Его руки непроизвольно скользнули ей под кофточку…
– Что? Что? Что ты робишь? Настырный хулиган! – кокетливо отстранилась она. Он на миг выпустил её, но страсть так сильно овладела ими обоими, что ничто не могло её унять…
Они лежали обнявшись. Он теребил её локоны. Она задумчиво водила пальцем по редким, едва пробивающимся волоскам на его юношеской груди…
– Я взяла отгул и решила приехать к тебе. Не было сил больше ждать. Не ожидала тебя увидеть в таком.., как это сказать.., – Здена напрягла лоб, ища подходящее слово…
– В таком убогом положении, ты хотела сказать?
– Ну, в покалеченном, скорее, а что это с твоей ногой?
– Так, чепуха! Только я вот такой теперь, почти калека!
– Калека! До свадьбы заживёт?
– Конечно, если эта свадьба будет с тобой!
Оба рассмеялись… Тут раздался стук в дверь.
– Владик. Имей совесть! Открывай дверь, – на пороге стояли пришедшие, видимо, на обеденный перерыв товарищи по комнате – Майер и Бабаев.
– А ты тут зря время не теряешь! Маладе-ец! – Бабаев похлопал товарища по плечу. – Боец – комендант общаги говорит, что ты тут не один! – Он словно пёс понюхал воздух, стоя в дверном проёме.
– Давай, Владик, поспешай. Сейчас здесь будет комполка. Делают общий шмон по общаге. Застукают – тебе хана! Да и нам достанется! – добавил абсолютно серьезно Александр.
– Зденочка! Давай! Бегом! – Влад, запустив товарищей только в прихожую, поскакал на одной ноге в комнату, хватая по пути всю разбросанную одежду Здены.
– Что случилось? – смотрела та на него испуганными глазами, ничего не понимая.
– Сюда идёт комполка!
– Зачем идёт?
– А чёрт его знает! Шмон решил навести!
– А что такое «шмон»?
– Шмон – это трындец!
– Трындец? Что это такое?
– Трындец – это полный атас!
– Атас?
– А-а-а! Потом объясню! Нет времени!
– А мы разве что-то преступное сделали? Почему мы прячемся? – недоумевала Здена, торопливо одеваясь, косясь в сторону прихожей, откуда доносились голоса его товарищей.
– Преступное! Ну, ка-а-ак тебе это объяснить!.. – завыл юноша. – Пойми. Если тебя здесь увидят, мне крышка.
– Всетко ясне. Руске дураки! – зло произнесла девушка. – Дай сюда, – она почти вырвала из его рук всю свою одежду.
– Пусть она одна идёт, без тебя, – советовал Бабаев из коридора, – напорешься на кого-нибудь чего доброго.
– Я не могу её вот так, как какую-нибудь, – он не нашёл подходящего слова и добавил, – и вообще, любить – не преступление.
– Эге! – друзья переглянулись. – Да, диагноз на лицо!
– Плохи наши дела!
– Стойте здесь, я выгляну, посмотрю, всё ли чисто, – выпалил Майер и побежал по коридору. Друзья были полны решимости заслонить обезумевшего друга.
– Уже полно народа внизу, полкач приближается!
– Слишком поздно!
– Давай в окно!
– Нет. Это опасно! Она не сможет! – сказал Тимофеев.
– Не бойся. Я смóгу, – решительно заявила Здена и повторила ему мягко, но решительно на ухо, – смóгу!
Они захлопнули дверь и принялись дружно вязать простыни. Второй этаж как-никак.
Бабаев кинулся на улицу для страховки снизу. Здена зажмурила глаза. Сверху её крепко держал хромой Тимофеев. Его удерживал, обхватив за пояс, Майер. Снизу, вытянув руки к ней, уже стоял Бабаев. Она вцепилась в раскачивающуюся верёвку из скрученных простыней, цепляясь за узлы, спустилась метр, другой, зажмурившись, медленно вниз и тут же оказалась в руках Бабаева…
– Зденка! Напиши мне «до востребования»! Я буду ходить на почту! Буду ждать!..
***
– Что тут у вас за богадельня? – багровое лицо командира полка подполковника Гребенщикова было перекошено полоской рта, напоминавшей сабельный шрам, рассекший его лицо как-то по диагонали: один угол приподнят, другой – опущен. Жёсткие узкие полоски угнетённых губ сухо шевелились. Он говорил медленно. Так же медленно поворачивался. Свита вокруг явно заискивала перед начальником, спеша предугадать ход его мысли и оправдать его ожидания.
– Чь-чь-чь-я это пустая бутылка из-под водки? – майор Володькин из строевой части надул щёки, шевеля огромными рыжими усищами под одобрительным прищуром командира.
Строй молодых офицеров, выстроенных в коридоре общаги напротив своих комнат, молчал.
– Кто-о живёт в этой к-комнате? – комполка обратился к майору и ткнул пальцем в первую же дверь, попавшую ему под руку. (Что ж, где слабо, там и рвётся!)
Не дожидаясь ответа майора, держащего список всех офицеров, проживающих в общежитии, лейтенанты сделали шаг вперёд:
– Лейтенант Майер.
– Лейтенант Тимофеев.
Комполка приблизился. Казалось, собираясь проглотить их как маринованных килек.
– Кто с вами ещё живёт?
– Прапорщик Бабаев.
– А где он? – прошевелил усами майор Володькин.
– Я здесь – в эту минуту в коридоре нарисовался Бабаев, – разрешите встать в строй!?
– Бегом! Прапорщик!
– Тимофеев! Почему в гражданке? За водкой бегал? – майор устрашающе шипел.
– Никак нет! – Тимофеев стоял как цапля на одной ноге.
– Лейтенант, ко мне! – рявкнул полкач.
Тимофеев запрыгал на одной ноге вдоль строя, – товарищ подполковник…
– Что с ногой, лейтенант? – оборвал его тот, развернулся к Володькину. – Товарищ майор, займитесь этой троицей, проведите расследование с этой бутылкой. Проведите партсобрание. Доложите о результатах
выполнения! – полкач зашёл внутрь комнаты. – А это что за такое? – он потряс в руках комом из связанных простыней.
– Наводим порядок, товарищ подполковник. Это простыни.
– Вижу, что простыни! Мать вашу! – он подошёл ко всё ещё открытому настежь окну, покрутил буравящим взглядом по сторонам, не найдя «зацепок», схватил радиоприёмник, что-то трещавший всё это время на столе, и шандарахнул его об пол.
– Товарищ лейтенант! – обратился он к Тимофееву. – Почему сломанное радио валяется? Отремонтировать и доложить мне лично к 22-м часам! – он зло развернулся, вытряхнув по дороге из тумбочек барахло.
– Что тут за бардак? Навести мне здесь идеальный порядок! Вы поняли меня, майор?! – он обратился к офицеру своей свиты. – Завтра – повторный смотр! Будет снова бардак, я вам такие репрессии устрою, что до реабилитации не дотянете!..53
– Это я ещё до вашего металлолома не добрался! – он величественно повернулся лицом к своей свите. – Если завтра увижу хоть одно незарегистрированное корыто, товарищ зампотех, поступлю как это было в Оремовлазе!54 Понято?
Командир полка говорил не спеша, несколько вальяжно. Словно впечатывал каждое слово своим перекошенным ртом с узкими губами в головы подчинённых, вызывая всем своим видом трепет и страх. Страх и трепет!..
2.23 (89.01.22) Новый запал новой революции
Svatý Križ č.a. 252, Liptovský Mikuláš.
Аналогично ГДР власти Чехословакии препятствовали горбачёвским переменам.
В понедельник 15 января 1989 года в Праге, чехословацкая полиция решительно разгоняет демонстрацию, организованную в честь 25-й годовщины самоубийства Яна Палаха, совершенного, как принято считать, в знак протеста против советского вторжения в 1968 году. Вероятнее всего, этой провокации отводилась роль запала в бомбе переустройства Восточной Европы в духе «нового мирового порядка»55.
Этот воскресный день пришёл, как обычно, суля долгожданный отдых после непростой рабочей недели.
Да и вообще, не простой недели. Где были минуты и счастья, и глубокого разочарования. Отец с мамой ушли с утра пораньше по своим делам, старшая сестра Малвина – студентка уже давно обосновалась в Братиславе, обитая в студенческой общаге, навещая свой дом только время от времени. Зденка также строила планы на учёбу в том университете. Только ещё не могла понять, кем именно она хочет стать… Ну, возможно, на следующий год… Ну, а пока она работала в местном универмаге.
Сейчас же Здена одиноко бродила по квартире, совершенно не находя, чем заняться в этот воскресный январский день…
Визит Януша был, как обычно, делом неожиданным. Но это обрадовало девушку. Было чем заполнить полную пустоту выходного дня…
– Представляешь, в прошлый понедельник полиция жестоко расправилась с мирной демонстрацией! – заявил практически с порога Януш и посмотрел прямо в карие глаза Здены.
Здена лишь посмотрела вопросительно на юношу:
– Слушай, а вы там вообще учитесь или как?
– Ну, родоки думают, что мы учимся, а у нас там настоящая молодёжная жизнь! Бурная и интересная! Это же Пра-а-га!
– Это ты про стычки с полицией?
– Кроме стычек с полицией у нас есть и другие забавы. Да и сейчас мы только лишь собирались отметить 20-ю годовщину самосожжения Яна Палаха, которое, кстати сказать, случилось ровно 20 лет назад! А эти уроды нам этого не позволили! Хотя мы были уверены, что нам воспрепятствуют, и всё же мы вышли! Нас было много! А в следующий раз будет ещё больше! Это был только «запал» для нашей революции. Но скоро взорвётся вся бомба! Вот тогда посмотрим, кто кого! Вчера многих задержали! А мне повезло! Правда, вот, – он продемонстрировал огромный лиловый синяк на спине.
– Это ведь ужасно, Януш! Как они так могли?
– Да они все – шакалы. И их шакалья власть будет держаться, пока советские войска здесь! Это оккупанты Здена! Теперь-то ты это видишь?! – он потряс перед ней руками.
– Вижу, Януш, твой синяк. Только ведь это были наши чехословацкие полицейские, не советские солдаты. Да?!
– Да, это были не советские. Пока не советские. Но поверь, они снова выйдут на наши улицы на танках, как только получат приказ! Но на этот раз мы их победим! За нами – вся Европа и Америка!
– Советский Союз сам перестраивается. Ведь и у них идут перемены! Они не пойдут против нас!
– Раненый зверь больно кусается! Так что ты держись от своего вояци подальше! Смотри, случится что, тебе словаки этих отношений с оккупантом не простят!
– Это всё тебя не касается! Вообще, мы же цивилизованные люди! Что за чепуху ты несёшь?
– А ты всё же подумай! О своём будущем! Хочешь, чтобы все тебя называли «курвой оккупанта»?!
– Ист далей!56 – Здена указала Янушу на дверь.
– Старого друга выгоняешь?! Променяла на этого гада?
– Я тебя, Януш, ни на кого не меняла! Ты – это ты, а он – это он. С тобой я дружу с детства, а его я люблю, понимаешь?! Я сама решу, что мне делать. Это моя жизнь. И никогда больше не смей меня оскорблять! Что бы там кто другой ни говорил. А если ты действительно и сам так про меня думаешь, значит, тебе не место в моём доме и вообще возле меня!
Хоть Здене и было скучно, но такая тема общения ничем не украшала её одиночества!
Януш постоял минуту-другую молча.
– Препачь57 меня, Зденка, препачь. Но если в твоём доме для меня нет места, в особенности – возле тебя, то мне и правда, лучше уйти. Да, лучше мне уйти… Пока ты не изменишься. И не изменишь своё отношение самой к себе и ко мне тоже…
Он раздосадовано вышел, бухтя себе под нос. Дверь громко стукнулась о дверной косяк сквозняком ему вслед. Гулкий стук каблуков Януша наполнил лестничную клетку, отзываясь эхом по пустынным этажам всё удаляясь, удаляясь…
Этот скучный воскресный день подходил к концу. Здена, отвлекшись от чтива книги, задумчиво смотрела в тёмное окно январского вечера.
Отец сидел в кресле с газетой в руках, мама копошилась на кухне.
– Ладислав, съездишь на неделе к Густаву, нужно ему вот это передать, – вдруг мама выглянула из кухни, – он просил очень.
– Зачем? Моника, что это? – удивился Густав, увидев тяжёлый свёрток.
– Не важно, это для Миро. Пóтом посмотришь.
– Ну, не знаю, у меня столько дел на этой неделе,.. – отец сморщился, явно не горя большим желанием,.. – ну, ладно, что тут поделаешь.
– А давайте я съезжу, после работы, в среду, например!? – вызвалась Здена.
– Брось, Зденка, обратно будешь по ночи ехать?
– Так я там, у дяди Густава и переночую, а потом – назад, а?
Родители переглянулись.
– Не волнуйся, тата.
– Ох, Зденка! Ну, смотри мне! Ну, позрим! Ну, позрим!
2.24 (89.01.25) Хромые встречи
Общага.
– Что с ногой, комиссар? – капитан Сидоренко шевелил усами.
– Так, бандитская пуля, товарищ капитан.
– Ты мне зубы то «бандитскими пулями» не заговаривай! Я не за «так» спрашиваю. Ты уже две недели на службу не ходишь и в санчасти не лежишь. Больной – ложись в санчасть. Здоров – вперёд на службу! Комбат сказал вытягивать тебя в любом виде сегодня на батальонную вечернюю поверку. Личный состав не выключишь на твой больничный! А то ты всё на меня сгрузил! Идти-то сможешь?
– Не уверен.
– Не уверен, пришлю манов58, принесут на руках. А пока смотри, ни шага костылём из общаги. В любую минуту могу тебя вызвать в строй. Так что смотри, готовься! Да, ну и поправляйся скорее! – ротный теперь уже по-доброму усмехнулся, похлопал лейтенанта по плечу и ушёл.
Тимофеев вытащил из-под подушки смятый конверт со словацкими надписями, за которым вчера он прыгал с одним костылем в город на почтамт, рассчитывая лишь получить весточку от неё.
«Агой! Я приеду вечером 25 февраля в Ружомберок к дяде на адин дэнь. Адрес ты знаешь. Если кцеш, найдёшь. Я буду чакать…»
Едва прочитав эти строки, он стал счастливейшим из счастливых. Она простила его и тот дурдом с простынями, через который ей недавно пришлось пройти. После которого он ни видел её, ни слышал. Он только прыгал на костыле, «скрываясь в складках местности», день ото дня на городской почтамт, отправляя письма и ожидая ответ. И вот! И вот тот трепетный момент! Вот то драгоценное письмо, которое он готов был сразу же расцеловать и которое без конца перечитывал весь день! Нетерпение росло по мере приближения к тому заветному «вечеру 25-го», к тому заветному часу. Волнение. Биение сердца. Пульс сдавливал виски, и всё внутри замирало, когда он следил за стрелкой часов, неотвратимо ползущей к заветной отметке. Но вот! Неожиданный стук в дверь, капитан, принесший совсем не радостное известие. Совсем некстати. Закон бутерброда в действии! Что делать? И всё же через несколько минут он уже ковылял, прыгая с одной ноги на одинокий костыль, одолевая шаг за шагом, метр за метром туда, куда неумолимо звало его сердце, вопреки предостережениям своего ротного.
– Влад! – только и выговорила Здена…
Её терзали тягостные мысли. Она срывается, едет бог весть, куда и зачем! Во имя чего? Ради того, который, чтобы не быть с ней замеченным, спускал её по простыням, рискуя её здоровьем! Который как заяц прячется, боясь с ней даже открыто переписываться, без этого дурацкого «до востребования»! Который уедет скоро в свой дурацкий Союз и забудет её, Зденку, которая останется один на один со своим позором. Возможно, репутация её будет безнадёжно разрушена. Возможно, окружающие будут смотреть на неё как на падшую, как на «курву». А он только и готов на то, чтобы безумно целоваться и зажиматься в тёмных закоулках… А разве его, бесшабашного мальчишку, ещё что-то могло сейчас волновать?! И всё же вот она, стоит здесь, сейчас, напротив него. Касается его раскрасневшегося лица своими холодными ладонями.
«Что ты делаешь, Здена?! Беги от этого советского vojaci! Беги от своей беды!»– шепчет ей её внутренний голос. Но бесполезно. Всё бесполезно! Она не в силах совладать с собой и своими чувствами…
– Здена, Зденочка, милая моя Зденочка! Как я счастлив тебя видеть! Нет в мире ничего дороже тебя! – он по-мальчишески жадно целовал её. Потом сжал её кисти рук. – Здена, я бы мечтал смотреть на тебя вечность, не отрываясь! Но сейчас мне пора, – он снял её ладони со своих щёк, поцеловал снова.
Здена не поверила своим ушам.
– Как, я приехала, чтобы тебя увидеть, а ты говоришь, что тебе пора?! Пречо?59
– Мне нужно. Очень нужно. Пойми!
Она задумалась: «Дура я! Другие, как нормальные люди, встречаются, живут нормальной человеческой жизнью! А здесь!?..»
– Я вернусь. Позже. Жди меня. Пойми. Так надо. Мне трудно тебе сейчас всё объяснить! Жди! Я вернусь! Обязательно. Прости. Нет! Тебе со мной нельзя! Жди здесь! – Тимофеев поцеловал девушку и исчез так же неожиданно, как и появился.
Зденка зашла в дом. Почему она никак не хотела понять того, что ей говорил её отец, Януш, её сестра, подруги. Хорошие они, эти советские ребята, но нет с ними не только никакого будущего, но и никакого настоящего. Так. Мгновения. Минутное увлечение. Похоть одна… Но всё же он,.. нет его интереснее и нежнее. Что это так больно тянет в сердце?.. Здена уснула, мучимая тягостными мыслями, находясь, словно в капкане собственных чувств…
И всё же, среди глубокой ночи, в окно стукнул камешек…
И вот, стрелка часов приближалась к 5 утра. Они лежали, безумно счастливые, но уже безнадёжно несчастные от приближающегося расставания. Он без устали продолжал ласкать её тёплое тело, трогал её лицо, проводил пальцами по припухшим, искусанным поцелуями, розовым полоскам её губ, прикасался к нежным бугоркам её сосков, ненасытно погружаясь в мягкую нежность её девичьего таинства, и периодически вырубаясь от наваливавшейся усталости… Вздрагивал, открывал глаза и снова смотрел на неё, словно желая напиться влагой её осязания перед предстоящим неизбежным отбытием в свой пустынный зазеркальный мир духовного небытия.
Ещё миг, ещё, каждое мгновение ускользало так подло и быстро, как песок сквозь пальцы, и вот Здена грустно прижимала к себе ещё тёплую подушку, одиноко глядя в темное, не сулящее «доброе утро» окно…
2.25 (89.01.25) Вот так встреча!
Мотострелковый полк.
– Товарищ Самойлов! Вот так встреча! – Басманов удивлённо развёл руки без тени радостной улыбки, скорее опешив.
– А-а-а-а! Мичман Басманов, собственной персоной! – Самойлов, скривив губы, протянул руку для пожатия.
Басманов как-то не очень охотно и очень сдержанно вытянул свою негнущуюся ладонь в ответ.
– Давно здесь?
– Да уже второй год! А тебя откуда занесло?
– А я сперва в Ружомберок распределился. А теперь вот – здесь буду служить, в вашем полку.
– А оттуда тебя за что-то выслали? Нам тут регулярно проштрафившихся с дивизии высылают! Потому что Комарно – самый распрекрасный полк! А-а? Что натворил-то?
– Ничего, Петя, я не натворил! Сюда отправили, значит так надо!
– Просто так внутри дивизии не перемещают! Или на повышение, или на понижение! А если на равнозначное – значит, скорее всего, залёт на любовном фронте! Ибо за пьянку – чаще отправляют в Союз! Эх-хе– хе! А мож тебя на повышение тогда? А?
– А мож, и на повышение, товарищ Самойлов! Любопытство не порок, а большое горе!
– Ладно, не хочешь, не говори! А жена-то где твоя? – Самойлов любопытно поднял брови.
– Со мной жена. Там, где ей и положено быть, когда муж на службе. Только ты держись от неё подальше.
– А что, такая страшная, что ли? – сострил Самойлов.
– Ты остряк, что ли? Подколоть меня решил? Подколешь, когда я на очко сяду! Понял?! Сам то что, всё холостякуешь? Так всё только языком чесать и мастер?
– Да нет! Я тоже женат! – не без гордости произнёс Пётр Самойлов. – Уж более года!
– Ну и молодец! – Сергею надоела беседа с, по его мнению, молокососом, при том ещё с противным таким, и он, не желая дальнейшего высасывания подробностей для новых сплетен, махнул рукой, – ладно, давай, валяй, мне пора!
– Честь имею! – ответил ему Самойлов.
– Разве?
– Хм!..
Однако вскоре молва о причинах перевода сюда Басмановых, обросшая приукрашенными слухами, словно зараза, передающаяся воздушно-капельным путём, проникла в скучающий по сенсациям полк. Как только сплетня докатилась и до Самойлова, он почесал свой затылок, опешив сразу от нахлынувших на него двух новостей, ну никак он не ожидал снова встретиться с Ирой, со своей бывшей Иркой, на которой он едва не женился! Что же касается второй новости, о причинах появления в Комарно Басмановых, это для него стало практически ожидаемым явлением.
«А вот, я же говорил тогда! Вовремя Иркину суть раскусил! А то бы щас сам так вот рога бы и носил! И все бы шушукались за моей спиной!»
Он пожалел про себя Басманова, а где-то больше – даже позлорадствовал. Это оправдывало в его собственных глазах его поступок тогда на выпуске. Иру он уже пару раз видел мельком, но та делала вид, что его не замечает или не узнаёт. Тем не менее, Самойлов возгорел необъяснимым желанием «тряхнуть стариной» с Иркой, все интимности которой он так хорошо помнил!
«А почему бы и нет! Ирка теперь – „честная полковая давалка“, а я у неё был в „пионерах освоения“! Так что если не хочет, чтобы я тут ещё про неё разговорчиков добавил, придётся отдуваться! Тем паче, что она сама себе приключений на „пятую точку“ ищет! Так почему бы и не со мной!» – крутилось в грешной бессовестной башке Самойлова…