Стартовая площадка моей научной карьеры
Нужно сказать, что должность завлекторской группой была той единственной должностью в обкоме комсомола, которая позволила мне в дальнейшем стартовать в науку психологию. Дело в том, что молодые преподаватели гуманитарных кафедр, а именно, философии, научного коммунизма и истории партии, поскольку других гуманитарных кафедр тогда не было, входили на общественных началах в лекторскую группу обкома комсомола и ездили с лекциями на ударные комсомольские стройки Тюменского севера. А ударные комсомольские стройки тогда охватывали весь Ханты-Мансийский и Ямало-Ненецкий округа. Строились Западно-Сибирские нефтегазовые города: Урай, Кагалым, Нефтеюганск, Ноябрьск, Нижневартовск, Сургут, Надым, Уренгой, вокруг которых уже громоздились буровые, качающие нефть, по непролазным топям и таежному бурелому прокладывались дороги. И все это совершалось, в основном, руками молодых. 35-летние и 40летние ходили в авторитетных начальниках, вкалывающих не меньше своих подчиненных. Да, мне довелось наблюдать, каким титаническим и без преувеличения героическим трудом в тяжелейших природных условиях и при полном бездорожье осваивалась Западно-Сибирская нефтяная целина. Эти молодые люди так героически трудились не столько из-за корысти, хотя зарплаты на севере были действительно большими, сколько они были одержимы духом романтиков-первооткрывателей и созидателей большого государственного дела. И действительно, до сих пор, тюменские нефть и газ кормят страну, являясь основными наполнителями государственного бюджета. Нелепо и уж конечно несправедливо, что освоенная героическим трудом народа тюменская нефтегазовая целина передана в пользование олигархам, потерявшим всякое чувство меры в своем стремлении к обогащению.
Доставалось и работникам обкома комсомола. Я помню, что не успевала разобрать свою дорожную сумку, как надо было отправляться в новую командировку, на очередную новостройку, куда только самолетом можно долететь. Всякий раз, возвращаясь из командировки, я была переполнена впечатлениями от увиденного, от знакомства с этими удивительными, мужественными и неунывающими людьми, в тяжелейших погодных и природных условиях осваивающих Тюменскую нефтяную целину.
Но самое неизгладимое впечатление оставил Надым-город на полярном круге, где начинали осваиваться газовые месторождения. Собственно, города тогда еще не было, строители жили в балках, утепленных войлоком вагончиках, которые, конечно, не спасали от 40-ка градусных морозов и пронизывающего ветра. Но народ не унывал, по вечерам пели под гитару и слушали песни Высоцкого.
В одном из таких вагончиков, куда мы были приглашены в гости, светильником служил человеческий череп с лампочками в глазницах. Видя нашу оторопелость, хозяин пояснил: «Не удивляйтесь, здесь этих ископаемых хватает». Здесь в 1949 году Сталин затеял строить мертвую дорогу, которая должна была пройти по полярному кругу от Салехарда до Норильска, но успели проложить только половину, от Салехарда до Надыма. Строили вручную заключенные из числа тех, кто во время войны был в плену. Дорога потому и мертвая, что вся на костях, выжить здесь в сумасшедшие морозы без утепленной одежды и хорошего питания невозможно. Но она еще и мертвая, потому что ею так и не пользовались, только и прошел, что пробный дизель.
Трудно было переварить эту страшную информацию о бессмысленном и бесчеловечном истреблении людей, прошедших ад гитлеровских лагерей, на строительстве дороги в абсолютно безлюдном месте, где только кочевали оленьи стада ненцев и не было известно о газовых месторождениях. Такое изуверство, продемонстрированное Сталиным в послевоенное время, когда была выбита большая часть мужского населения и страна лежала в руинах, из-за одной только этой мертвой дороги нельзя назвать иначе как кровавым преступлением против человечества и страны. Но, увы, не преступником и изувером живет Сталин в памяти многих наших соотечественников, особенно из старшего поколения; его помнят как вдохновителя и организатора наших побед и на ниве индустриального строительства, и на полях сражений с фашисткой чумой. И это тоже историческая правда, и за эту правду удивительный в своей преданности отчизне русский народ готов забыть и простить вождю его кровавые преступления. Жаль, что хотя бы частичкой такого великодушия не обладают наши бывшие соотечественники: прибалты и западно-украинцы, пострадавшие в свое время от режима, а не от русских, которые выдерживали гнет этого режима значительно дольше и по времени, и по жестокости.
И не меньшее преступление – разжигать межнациональные конфликты и вражду к русскому народу за преступления режима, жертвой которого он был еще в большей степени.
Однако, несмотря на переполненность впечатлениями и на бешеный темп обкомовской жизни, все чаще начали посещать меня раздумия о моем будущем, когда рано или поздно закончится комсомольская работа. Партийная и советская работа, на которую, как правило, уходили освобожденные комсомольские работники, меня не привлекала, возвращение на инженерную должность просто пугало. И получалась, что я к 27 годам оказывалась без профессии и без будущего.
Однако спасительная надежда пришла с кафедры философии индустриального института, с которой я дружила со времен моторного завода и еще больше сблизилась в обкоме комсомола, поскольку преподаватели этой кафедры были активными членами нашей лекторской группы. Заведующий кафедрой, видя мой интерес к этике, а я к тому времени уже начала читать лекции по этике, заказал для меня место в целевую аспирантуру по этике в Свердловский университет. Для меня это была единственная возможная перспектива будущего трудоустройства в соответствии с моими склонностями, и я готовилась со всей ответственностью.
Но, коварное «но» возникло в последний момент, когда уже нужно было подавать документы в аспирантуру. Выяснилось, что выпускница Свердловского университета, первый год работающая на кафедре, тоже претендует на это место и, естественно, на правах штатного сотрудника имеет преимущество. Помню, когда я вышла из кабинета заведующего кафедрой, где мне объявили эту новость, я забыла дорогу в находящееся по соседству здание обкома комсомола. Это была для меня настоящая жизненная катастрофа.
Однако в очередной раз пришлось убедиться, что человек предполагает, а Бог располагает и располагает с прицелом на большую, невидимую нашему близорукому зрению перспективу. Не успела я рассказать своей Подруге, с которой мы сидели в одном кабинете, о своем крахе и выслушать слова ее искреннего сочувствия, как к нам зашел завкафедрой педагогики и психологии Тюменского университета, чтобы обсудить работу своей секции на конференции молодых ученых, которую организовывал обком комсомола.
Тюменский университет был совсем молодым, всего год назад преобразованным из пединститута, и его преподаватели не отличались общественной активностью, как и не блистали талантами. Узнав о моем обломе с аспирантурой по этике, завкафедрой предложил мне воспользоваться возможностью взять направление в заочную целевую аспирантуру по социальной психологии в ЛГУ, которое пришло к ним на кафедру, и направлять в которую им было некого. Правда, он тут же, не церемонясь, добавил: «Вы, конечно, не поступите, но мы хоть перед министерством отчитаемся».
Плохо знал он меня, как и я плохо знала себя.
Воодушевленная новой, неожиданной перспективой, я тут же начала действовать, взяла горящую путевку в санаторий в Пярну, что в Эстонии, набила чемодан библиотечными книгами по социальной психологии, которых тогда было не так много. Но к моему счастью, среди них оказалась книга Е.С. Кузьмина «Основы социальной психологии», 1967 года издания, первая отечественная книга по социальной психологии, которая помогла автору, Евгению Сергеевичу, открыть на факультете психологии Ленинградского университета первую в Союзе кафедру социальной психологии, в аспирантуру при которой мне предстояло поступать. Естественно, обо всем этом я тогда нечего не знала и понятия не имела, что в руках держу книгу своего будущего шефа и наставника, благословившего меня в психологическую науку. В санатории мне предстояло написать реферат по одной из социально-психологических тем, который требовалось представить еще до сдачи вступительных экзаменов. Самое неприятное в этой истории было то, что я никогда не видела рефератов вообще и по социальной психологии, в частности. Поселившись в изоляторе, комнате для больных, которых опять же, по счастью, не оказалось, я обложилась книгами и как могла, написала этот злополучный реферат.
Из санатория я сразу же заехала в Ленинград, чтобы получить вызов на вступительные экзамены. Мне в очередной раз повезло, на кафедре я застала шефа, что было не так-то просто, поскольку он появлялся на кафедре раз в неделю. Он тут же запросил мой реферат, и как ни странно, этот, как мне казалось, весьма сомнительный реферат его устроил. Мало того, узнав, что у меня сданы кандидатские по философии и иностранному, он мне милостиво объявил, что вместо вступительных экзаменов я могу сдать кандидатский экзамен по социальной психологии. Это весьма упрощало дело, поскольку отведенного на вступительные экзамены месяца мне вполне хватило, чтобы, просиживая по 12 часов в библиотеке Салтыкова-Щедрина, изучить положенный для кандидатского экзамена список литературы и сдать этот экзамен на «5», а стало быть, и поступить в аспирантуру.
С этим радостным известием я объявилась на кафедре психологии и педагогики Тюменского университета, давшей мне направление в аспирантуру. По тогдашней своей наивности я ждала от своих теперь уже коллег радостных похвал и поздравлений, но вместо этого увидела кислые улыбки и услышала: «Еще бы вам не поступить. Столичные профессора любят молодых симпатичных девушек».
То есть мне прямо, без обиняков дали понять, как на кафедре видят цену моей победы. Обескураженная, я вышла за порог этого храма науки, тогда еще не понимая, что получила первый урок профессиональной этики, царящей в научной среде.