Сказка про чай
Сразу за нитяными вспышками прозрачного бабьего лета на город навалилась холодная ветреная непогодь, подкрашенная крапчатым дождливым небом с небольшими просветленными перерывами.
По мостовой, не особенно обращая внимание на всхлипывающие под ногами лужи, чуть ли не строевым чеканил человек в кожаном – до пят – пальто с поднятым по случаю непогоды воротником и надвинутой на глаза шляпе. Судя по всему, он шёл к особняку, перегородившему жёлтым оштукатуренным боком добрую половину кривой худосочной улочки, за что и прозвище получил благозвучное: «Камень преткновения».
Надо сказать, что в «Камне преткновения» частенько собиралась литературная братия отнюдь не христианского толку, поскольку богоборческую политику партии и правительства надо было донести в темные народные массы самым светлым и светозарным образом при помощи идеологически подкованных прорабов стройки, недостройки, перестройки и перекройки человеческих душ, а большинство писак малого, среднего и не крупного пера готовы были даже свои души «перековать на орала», лишь бы вовремя да поближе пустили к сытному Литфондовскому корытцу. И ковались будущие перековщики душ, в этом самом писательском вертепе уча и поучая друг друга за рюмкой чая, кулаками вышибая истину из пыльных толстовок товарищей и витийствуя зело при этом.
Банкетный зал «Камня преткновения» привычно зудел на разные голоса, так что вновь прибывший быстро вписался в тему, ничем особым не выделяясь и не обращая на себя внимания окружающих. Он примостился за свободным столиком, покрытым аляповатой заляпанной скатертью, на который водрузил принесенный с собой картонный планшет, размером превышающий столешницу.
Развязав тесёмки и высвобождая свою ношу от картонных вериг, незнакомец поминутно отдергивал руки, будто обжигаясь от чего-то раскалённого, но снял-таки и благополучно отправил в угол не нужный уже планшет.
На столе осталась лежать… алтарная икона с изображением Николы Мир Ликийских чудотворца.
Пришелец давно уже растворился в надвинувшемся облаке табачного дыма, сверкнув на прощание озорными глазами из под обтрепанных полей видавшей виды необъятной шляпы. Но никто из присутствующих, занятых исключительно своими гениальными произведениями и не менее гениальными мыслями, не обращал на икону внимания.
Возможно, выходка незнакомца так бы и окончилась ничем, поскольку кто-то из классиков уже оставил, походя, на иконе кружку недопитого пива, кто-то уже об угол доски загасил папироску, но…
Но без женщины и тут не обошлось: ведь должен же кто-нибудь крутоумным и туполобным мужикам подбросить яблоко раздора.
– А-а-а-а! Глядите, гадость какая! – заверещала довольно мясистая модно раздетая корова, – кто сюда это приволок?!
Накуренный монолит атмосферы «Камня преткновения» качнулся в одну сторону, в другую… Мирный ход мирной истории был нарушен. К столику стали собираться маститые и не очень, но каждый на глубину своей масти считал возможным резюмировать происшествие.
– Да уж, кто-то нам действительно свинью подложил!
– Этого только не хватало!
– Хм… какая большая. И талантливого письма, надо сказать. Жалко, что художник свой талант использовал не по назначению.
– Какое назначение? О чем вы говорите?! Выбросить эту мазню на задний двор – и дело с концом. Там истопник определит её куда надо.
– Товарищи! Зачем истопник? Давайте лучше сами истопниками поработаем.
Давно мы наш сорокаведёрный самовар не разжигали: не пора ли почаевничать да за жисть покалякать? А из доски такая лучинушка для самовара получится – сказка!
– Виссарион, – обратился тот же голос к кому-то, теряющемуся в задних рядах, – а не порубишь ли ты, товарищ, эту доску на чурочки для самовара?
– Легко, – пробасил Виссарион и, раздвигая могучим животом маститые тушки писателей, протиснулся к столу.
Кто-то, уже воспользовавшись всеобщим отвлечением от собственных дел, привлекал всеобщее внимание к себе любимому, пересыпая речь цитатами исключительно из своего словотворчества, кто-то просто рассуждал в пространство о происшествии. А те, что пошустрее да поухватистей, тащили к камину огромный клубный самовар, вытяжная труба которого крепилась к дымоходу камина.
Экстравагантные авантажные пиитессы расставляли на сдвинутых в центре столах разнокалиберную посуду под надвигающийся чаёк и раскладывали по тарелкам тут же сочинённые бутерброды. А Виссарион и иже с ним уже суетились вокруг разгорающегося самовара, подкидывая в него чурочки ещё недавно бывшие одной целой иконой.
И скоро свежеистопленный самовар с огромным заварным чайником наверху водружен был в центре импровизированного банкетного стола. Всех присутствующих охватила необъяснимая волна экзальтации и шуточки типа: Пить, так пить! Чай, так чай! – сыпались отовсюду, сопровождаемые нервическим подхихикиванием пиитесс.
– Иконный чай, – басил Виссарион, – иконный чай! Налетай! Выпивай! Господу Богу помолимся! Вот тебе и весь аллилуй!
– А что, братцы, чаек отменный, даром, что иконный!
– Да-да, я бы сказал, даже со специфическим ароматом.
– Друзья! А у меня тут экспромт на почившего в бозе Николая-угодника.
И вдруг сквозь весь этот восторженный шум-гам-смех, словно смертельная стрела викинга, пролетел визг:
– Пожа-а-а-а-а-а-а-а-ар!..
За устоявшимся монолитом табачного дыма никто сразу и не приметил дымок, потянувшийся от невесть как загоревшихся останков иконы, брошенных возле обитой китайским шёлком деревянной перегородки, которая также вспыхнула с готовностью сухого пороха и клочки огня, точно солнечные блики перепрыгивали со стены на всё деревянное, что имелось в «Камне преткновения».
Таким же бурным огнём вспыхнувшая паника с визгом, криком, топотом бросила волну человеческих тел к двери, оказавшейся запертой. Никто почему-то даже не попытался потушить или сбить пламя, которое, как бы почувствовав свою власть над людьми, уже загудело и затрещало, завоёвывая всё новые и новые территории.
Обезумевшая толпа двуногих рыскала посреди огня, то пытаясь прорваться к окнам, забранным ажурными решётками, то снова и снова к никак не открывающейся двери.
Наконец несколько человек, ещё не совсем одуревших от воплей, дыма и пламени, выскочили в подсобку, из которой по коридору можно было выбраться на задний двор, но краска на двери в коридор подозрительно пузырилась, а из щелей валил всё тот же сиротский и торжествующий дым пожарища. Дверь вспыхнула, и ярые языки огня заплясали во всей своей необузданной красе, предвкушая близкую человеческую поживу.
У чугунной ограды «Камня преткновения» стоял давешний кожаный в своей широкополой шляпе и спокойно наблюдал бушевавший внутри пожар. А по палисаднику метался испуганный беспомощный дворник, размахивая руками и шлепая толстыми беззвучными губами, как рыбец, выброшенный на лёд.
– Не суетись, папаша! – негромко, но внятно произнес незнакомец. – На-ко лучше выпей чайку на помин души… – и к ногам оторопевшего дворника легло несколько весело звякнувших монет.