Глава 2
Тень Императора
Геллер ничуть не удивился, когда две рыжеволосые красотки вновь пришли к нему. Похожие друг на друга, как две капли воды, они неторопливо вошли в распахнутую дверь, немного помедлили у порога, держась за руки и внимательно рассматривая приговоренного к смерти.
– Он нас все равно видит, – тихо сказала та, что была справа.
– И это странно, – добавила та, что подбоченясь, стояла слева, – похоже, Миральда и в самом деле была ему дорога.
Геллер с трудом приподнялся на кучке мокрой соломы, что последние дни заменяла ему постель.
– Зачем вы пришли?
Девушки одновременно пожали точеными плечами, такими же, как у той… Он так и не смог забыть ее, зеленоглазую ведьму с длинными серебряными локонами.
– Гло, скажи ему, – одна красавица прошлась по камере, делая вид, что внимательно разглядывает каменную кладку стен.
– Хорошо, Эсвендил. Ты, как всегда, оставляешь мне самое тяжелое.
Память, затуманенная болью, медленно прояснялась.
«Кажется, ее звали Глорис», – устало подумал Геллер, – «вторая – Эсвендил. А третья…»
Глорис подошла и присела на корточки рядом с ним. Ее ладонь невесомо легла на лоб, и Геллеру показалось, что на лицо повеяло теплом. В сыром и затхлом воздухе каменного мешка поплыл аромат разогретой на солнце молодой хвои… Но тут силы покинули его окончательно, локоть соскользнул, и он стукнулся затылком о каменный пол.
– Что вы хотите от меня? – прохрипел он, – зачем вы здесь теперь?!!
Бледные губы Глорис тронула мягкая, добрая улыбка.
– Мы только хотели сказать тебе, Геллер… Помнишь, в первый раз, когда мы приходили к сестре, ты услышал, что можешь погибнуть от руки своего повелителя? Так вот… Мы хотим, чтобы ты знал – не мы накликали на тебя беду. Духи вообще не могут менять судьбы живых, уж поверь… Но духи умеют прорицать грядущее. И тогда мы видели твою судьбу также ясно, как будто она была написана в твоих глазах, вся, целиком.
– Слишком длинно, Глорис, – Эсвендил сложила руки на груди, и Геллер подумал, что ее запястья, пальцы – такие же совершенные, как у Миральды.
– Просто знай, что не мы виноваты в том, что с тобой стряслось, – едва слышно шепнула Глорис.
– Я это и так знаю, – пробурчал Геллер, – лучше… скажите, что с Миральдой?
– Тебе лучше этого не знать, – твердо сказала Глорис.
Дыхание ледяным комом застряло в горле. Ну, раз так – то и ему больше нечего делать в этом странном мирке.
– Она…
– Нет. Если бы она была мертва, то пришла бы к тебе вместе с нами, – Эсвендил опустилась на колени в изголовье, – но она перестала быть… человеком, Геллер. А мы – мы теперь будем очень долго ждать ее…
– А у тебя есть сын, рожденный нашей сестренкой, – как бы между прочим, заметила Глорис, – он жив и здоров, растет себе помаленьку…
Геллер молчал. Он просто не знал, что и сказать. Задавать вопросы – глупо. Радоваться?.. Радоваться можно было бы рядом с ними, но не здесь, в грязной, зловонной камере смертника.
Потом, собравшись с силами, он улыбнулся двум призракам.
– Спасибо. Вы… на самом деле утешили меня.
Эсвендил молча наклонилась и поцеловала его в лоб. Глорис проделала то же самое… А затем обе девушки начали медленно таять, становясь все прозрачнее и прозрачнее.
Геллер покосился на дверь – конечно же, она была закрыта.
«У меня есть сын», – неторопливо подумал он, словно пробуя эту мысль на вкус, – «Плод нашей короткой любви. Жаль, что не увижу…»
Он закрыл глаза. Следовало бы собраться с силами, чтобы поутру подняться на ноги, исповедаться жрецу Хаттара Всеобъемлющего и с высоко поднятой головой пройти свой последний путь.
…С каждым шагом приближалась грань жизни – по воле судьбы воплотившаяся в эшафот. Толпа, жадная до зрелищ, накатывала волнами. Резали слух крики, свист, улюлюканье. И, во имя Хаттара – почему? Ведь его, командора, тень Императора Квентиса, любили. Так отчего же теперь столько радости в глазах черни? И откуда такое нечеловеческое желание увидеть, как командору Геллеру Накори отсекут голову?!!
А наверху – почерневшее, набрякшее тяжелыми тучами осеннее небо. Он вдруг вспомнил, как перед несостоявшейся битвой с дэйлор вышел ночью из шатра и точно так же смотрел на обитель Хаттара, пытаясь понять… Да что понимать-то? Еще тогда он нашел ответ. Небо совершенно в себе самом, и ему нет дела до букашек, копошащихся на покровах Атхены, Матери-земли. Только глупцы или сумасшедшие могут верить в то, что Хаттар явит справедливость, и праведники будут возвышены, а недостойные наказаны.
Геллер невольно остановился, и тут же получил весьма ощутимый укол копьем между лопаток.
– Пошел, пошел!
Толпа, притихшая было, снова заволновалась. Нищий оборванец, не удержавшись, кубарем полетел под ноги копейщику и вмиг распрощался с жизнью, пригвожденный к булыжной мостовой.
Геллер равнодушно отвернулся. Как странно – все ближе и ближе сады Небесные, а ему вроде как все равно. Только холодное любопытство: а каково это, умереть не в честном бою, а от руки палача?
До помоста, обитого черным, оставались каких-нибудь два десятка шагов, и было хорошо видно, как коренастый палач, натянув колпак, шлифует лезвие топора.
С неба начали срываться редкие капли дождя.
Если бы только не были связаны руки! Тогда… попытаться вырвать оружие у зазевавшегося солдата, и… нет, бежать он вряд ли смог бы – но умер бы, как воин. С оружием в руках. То, о чем он так просил императора Квентиса Доброго… Геллер невольно содрогнулся; воспоминания захлестывали его, грозя погрести рассудок под грудой цветных осколков жизни.
– Почему, Геллер? Почему? – голос властелина дрожал под серыми сводами темницы, – мы вместе росли. Ты… ты был единственным человеком, кому я действительно доверял! И ты хотел моей смерти?!! Почему?
Геллер молчал. Как можно объяснить поступки, совершенные не от разума, но от сердца? Да и нужно ли теперь объяснять, что под дланью императора сломалась, как подточенное болезнью деревце, хрупкая жизнь девушки… которая была его сестрой?
– Ты будешь казнен, – сухо сказал властелин, – если есть последнее желание, говори сейчас.
– Мне хотелось бы умереть, как подобает воину. С оружием в руках. Иного желания у меня нет.
Император приподнял брови. Может быть, он ожидал мольбы о помиловании?. Затем… Покачал головой.
– Нет, Геллер. Ты служил мне верно, но вина твоя велика. Твою глупую голову отрубит палач – в назидание остальным.
Эшафот уже заслонял собой площадь.
Как черная птица, распростертыми крыльями обнявшая серое, хнычущее небо.
Слишком близко… Геллер поднял голову и огляделся.
Император наблюдал за казнью с балкона, окруженный прихлебателями. Не будет ничего удивительного в том, если через пару лет кто-нибудь из этих аристократов подсыплет владыке яда в бокал или засадит кинжал в спину. Но это случится позже… Когда уделом самого Геллера будет ничто.
Ему показалось, что император улыбается. Правда, уже в следующее мгновение Геллер одернул себя; это ведь обман зрения. Не более того.
И все же… Один и тот же вопрос назойливой мухой стукался о стенки черепа: отчего столько злой радости написано на лицах алларенцев?
…От глухо ревущей толпы отделилась невысокая женская фигура в плаще мышастого цвета. Торопливо пересекла площадь, остановилась рядом с лестницей, ведущей на помост, к плахе.
Геллер опешил – и это в то время, как нищий поплатился жизнью за то, что переступил запретную черту! Ни один из стоявших в оцеплении гвардейцев не обратил внимания на столь вопиющее нарушение порядка. Словно… никто ничего не видел.
Все это настолько удивило Геллера, что на миг он позабыл о приближающейся гибели. Странная личность преспокойно стояла рядом с копейщиком, спрятав руки в широких рукавах, а лицо – в густой тени капюшона. И бывалый вояка старательно делал вид, что ничего не замечает.
А, может быть, он и вправду ничего не видел?
– Ну, вперед, пошел!
Геллер посмотрел на лестницу. Затем его взгляд снова вернулся к мышастому силуэту. Вдруг его осенила догадка: да это же просто Смерть! И нет ничего удивительного в том, что ее не видит никто, кроме него… Все правильно: она ждет исполнения приговора. Чтобы потом увести за собой, в никуда… или в сады Хаттара, о которых столько говорят, но никто из живых воочию их не видел.
Понять это оказалось чрезвычайно просто. Так просто, что Геллер даже улыбнулся, проходя мимо Смерти. Выдохнул:
– Что, ждешь? Ну, уже недолго осталось…
– Жду, – согласилась она. Голос показался Геллеру молодым, но очень усталым.
Что ж. Значит, и вправду пора.
Ее ладонь мягко легла на плечо Геллера, пальцы чуть сжались – и Смерть потянула его в сторону от лестницы. Из-под капюшона донеслось невнятное бормотание.
– Погоди, я еще не дошел, – огрызнулся он, стряхивая пальцы с плеча. И тут же осекся, увидев, что вовсе не рука скелета цепляется за рубаху смертника.
Рука была молодой и очень бледной.
– Идиот! – сдавленно прошипела Смерть, – сюда, быстро! Не то все испортишь!
Уже совсем переставая понимать что-либо, Геллер шагнул в сторону и оглянулся. Тело его продолжало преспокойно подниматься на эшафот. И в то же время сам он стоял рядом с первой ступенькой, ощущая себя вполне живым.
– Пойдем, – Смерть уверенно вцепилась в его предплечье, – все вопросы задашь позже. Когда выберемся с площади.
Геллер недоуменно моргнул. Происходящее шло вразрез с его представлениями о переходе в мир иной.
– Да не умер ты, не умер, – обронила Смерть, – и, уж не знаю, за кого ты меня принял, но я – мастер иллюзий второго ранга. И зовут меня, между прочим, Камилла. Теперь – пошли, не останавливайся. Развяжу тебя чуть позже, не то иллюзия распадется.
Никем не замеченные, они ушли с площади, где в корзину скатилась голова командора Геллера Накори. Миновали белоснежные кварталы зажиточных горожан – и свернули в квартал Отбросов. Камилла по-прежнему шла чуть впереди, мертвой хваткой вцепившись в Геллера и буквально волоча его за собой. Она молчала – а он не находил слов, чтобы задать вопросы. Происходящее все еще казалось плодом воспаленного рассудка, и легкое касание смерти, что осталась на площади, по-прежнему холодило кровь.
Камилла дышала тяжело, хрипло – так могут дышать те, кто долгое время провел взаперти, отвыкнув ходить по земле… или… просто больны. Но, оскальзываясь в грязи, она продолжала упрямо идти вперед, словно каждый миг имел значение.
Наконец Камилла остановилась у полуразвалившейся хижины, слепо пялящейся на улицу провалами окон.
– Все, пришли.
И, кашлянув, сплюнула на землю кровавый сгусток.
Так вот почему она так дышала…
– Ну, а ты как думал? – зло прошипела мастер иллюзий, – за все надо платить. Или, полагаешь, мне легко было оставить на эшафоте иллюзию? Это, знаешь ли, не воздушные дворцы создавать… Давай сюда руки.
В тонких, перевитых синеватыми прожилками пальцах тускло блеснул нож, и через несколько минут Геллер уже растирал затекшие запястья.
– Я все еще не верю, – невольно выдохнул он, – ты… точно не Смерть?
Вопрос был глупым – но другого в голову не пришло. Камилла хмыкнула – и откинула капюшон.
– Как, по-твоему, должна выглядеть Смерть?
Она оказалась совсем молодой, не старше самого Геллера. Черные гладкие волосы обрамляли мертвенно бледное лицо. Тонкие брови, как птичьи крылья, распластанные в полете, взмывали к вискам. Миндалевидные глаза… Геллер ощутил, как желудок сжался в тугой, болезненный ком. Будучи воином и тенью своего владыки, он не боялся сойтись в бою с противником, превосходящим его. Он не боялся боли. Не боялся гибели, клинком рассекающей воздух. Но при этом, с самого раннего детства он не мог побороть в себе страха перед теми существами, которых жители империи называли нелюдью. Ибо что могла принести нелюдь человеку, кроме горя?
Быть беде, если встретишь нелюдь. Если раздавишь упыренка. Если…
Миндалевидные глаза были похожи на два полированных кусочка черного обсидиана. Непроницаемая – и вместе с тем бесконечно глубокая тьма залила и зрачки, и склеру.
Болотная ночница! Только этого не хватало… Геллер невольно отшатнулся.
– Чего уставился? – с немалой долей раздражения в голосе поинтересовалась Камилла, – готова поспорить, ты думаешь о том, как я тебя буду потрошить, да?
Геллер судорожно сглотнул. Пожалуй, если бы ему теперь предоставили возможность выбирать между лесной ночницей и казнью… Он бы, не колеблясь, выбрал быструю и простую смерть.
– Тьфу! Смотреть на вас, на людей, противно! – тяжело, с хрипом, выплюнула ночница, – строите из себя храбрецов… А эта ваша храбрость яйца выеденного не стоит!
Она резко толкнула дверь.
– Заходи. Прежде, чем ты отправишься дальше, поговорить надо. Не бойся, уж постараюсь тебя не съесть.
… Серый свет дня лился сквозь оконца, освещая убогую обстановку. Грубо сколоченное подобие кровати у стены, стол у окна и лавка, застеленная мешковиной. Опасливо покосившись на Камиллу, Геллер прошел вглубь комнаты и остановился у стены, не имея ни малейшего представления о том, чем все это может кончиться. Ночница тем временем ловко извлекла из-под кровати бутыль и два стакана.
– Садись, командор, садись. И не бойся меня – поверь, болотная ночница – далеко не самое страшное в этой жизни. Да, вот, давай опрокинем по стаканчику. И тебе пойдет на пользу, и мне. Что-то после этой треклятой магии мне совсем худо…
Не дожидаясь Геллера, она тяжело опустилась на лавку, откупорила бутылку, и по хижине поплыл запах хорошего вина. Налила себе пол стакана, залпом выпила. Потом закрыла глаза и несколько мгновений сидела, не шевелясь.
А Геллер со смесью страха и любопытства смотрел, как краски жизни – или ее подобия – возвращаются на бледное лицо. Не была бы Камилла болотной ночницей, он бы, пожалуй, счел ее красивой.
– Уффф… – страшные глаза вновь открылись, – налей себе, командор. Сразу полегчает. Ты ведь тоже много пережил, а вино… оно помогает смыть страх и боль.
Геллер взял бутылку, понюхал содержимое. Вино и вправду казалось хорошим, дорогим. Как бы не из императорских подвалов.
По горлу прокатилась теплая, приятная волна.
Затем еще одна.
Камилла молча наблюдала за ним. На ее лице застыла тусклая, безразличная улыбка. А по выражению глаз вообще было невозможно что-либо понять.
Страх когтистой лапой сжал горло. А вдруг… вдруг нелюдь просто ждет, пока он захмелеет? Чтобы…
Воображение тут же нарисовало столь впечатляющую картину «кровавого пира ночницы», что Геллера прошиб ледяной пот.
– Опять ты за свое, – Камилла пожала плечами, – что ж, самое время поговорить. А потом мы расстанемся – полагаю, навсегда.
Она подперла точеный подбородок бледным кулачком. И медленно, стараясь, чтобы смысл сказанного сразу дошел до Геллера, произнесла:
– Император заменяет казнь на изгнание.
Тишина. Тишина окутала Геллера плотным, почти ощутимым облаком. Даже капли дождя перестали барабанить по крыше.
– Что?..
– Император заменил твою казнь на изгнание, – устало повторила Камилла, – слушай внимательно, Геллер. Он принял это решение на рассвете. Но не казнить он тебя тоже не мог – поскольку он – император, а ты – сумасшедший, попытавшийся его убить. Потому он заставил меня, мастера иллюзий из Кайэрских болот, обмануть толпу и придворных. Даже палача. Я сотворила материальную иллюзию, которой отрубили голову. Это, конечно, непросто – даже для меня, но все же…
Перед глазами заплясали серые точки. То, что говорила болотная ночница… могло ли это было правдой?.. И – видано ли, чтобы владыка Великой Империи держал в услужении болотное зло?!!
Внезапно Геллер подумал, что, похоже, за все эти годы он так и не разобрался – а что же такое император Квентис Добрый. Слишком быстро юркий кареглазый мальчуган стал Императором, истинным правителем. Впрочем, сейчас можно было и признать, что Квентис никогда и никому не позволял себя понять.
– Он… – Геллер откашлялся, – император… он в самом деле оставил мне жизнь? И все это – не ловушка?
Камилла кивнула.
– С условием, что ты навсегда покинешь империю, командор. И еще – он приказал мне узнать, почему ты, кому он доверял более, чем всем прочим, так поступил.
Геллер внимательно посмотрел в нечеловеческие глаза темной нелюди. Ни проблеска света. Черная блестящая гладь гиблого омута.
– Я… благодарен императору за то, что он оставил мне жизнь. Но ему незачем знать причину, по которой я хотел его убить.
– Хорошо. – ночница равнодушно пожала плечами, – Император предвидел такой ответ. А еще он приказал передать напоследок, что дарит тебе то, о чем ты его просил. Ты волен идти куда пожелаешь, Геллер. И уж конечно, если тебе суждено погибнуть – то ты сможешь погибнуть, как подобает воину.
Геллер взглянул на Камиллу, и отчего-то ему стало нехорошо на сердце: на бледных губах темной нелюди застыла странная улыбка. Словно ей было известно нечто такое, о чем Геллеру знать не полагалось.
Уходя, болотная ночница показала Геллеру небольшой тайничок, где его ожидали одежда, оружие и увесистый замшевый мешочек, туго набитый золотыми кругляшками с профилем Квентиса Доброго.
Геллер переночевал в хижине, а поутру купил резвого жеребца и, никем не узнанный и не замеченный, покинул столицу.
Путь его лежал на запад – это командор решил еще ночью, пока ворочался без сна. Там, за топями Кайэра, куда не смогли дотянуться жадные лапы предков нынешнего властелина, жили полудикие кочевники. Народ, ценящий только свою свободу – и дикое, всепожирающее пламя войны. Одетые в шкуры, на мохнатых, коренастых лошадках кочевники незаметно просачивались сквозь Кайэрские болота и пускали кровь самодовольной империи. Пленных не брали. Никогда.
Геллер и сам не знал, почему он повернул на запад. Откуда-то появилась в его голове мысль, что обрести свободу можно только с теми, кто ценит ее превыше всего. Возможно, это были всего лишь чьи-то слова, услышанные еще в далеком детстве? Геллер не знал. Да и не задумывался.
Дорога, вспоровшая блекло-желтое покрывало степи, серой лентой ложилась под ноги коню. Небо – затянутое тучами, как и накануне, сыпало мелким холодным дождем. Закутавшись в плащ, гордо выпрямившись в седле, командор Геллер Накори покидал империю.
Когда-то империя была для него всем. Теперь… остался только прах безликих, суетных желаний, над которым легким дымком еще вились воспоминания прожитых лет.
Когда же все это началось?
… До того, как гонцы доставили Геллера и еще сотню детей ко двору, он не считал годы. Даже не знал, сколько ему лет – и в этом не было ничего удивительного: бедняки живут сегодняшним днем, предпочитая не вспоминать прошлое – и не задумываться о будущем. Когда его забирали, Гейла, сестренка, уже начала ходить, с трудом передвигая искривленные болезнью ноги. Девочка была младше Геллера, он хорошо помнил тот день, когда она появилась на свет. И также хорошо помнил, как, несколько лет спустя, едва смог отбить ее у дикого пса. Правда, у Гейлы осталась отметина на всю жизнь – рваный шрам через ключицу…
Тогда Геллер не подозревал, что сотня оборванцев, собранных в столице с близлежащих земель – всего лишь игрушки для подрастающего наследника. Как оказалось в последствии, будущий император хотел развлечений. Но разве достойно наследника великой державы забавляться так, как это делают дети простых смертных?
Прошли годы. Император вырос. А мальчишки, привезенные для него, стали элитой гвардии, охраной властелина. Сам Геллер, по непонятной причине, пользовался особыми милостями Императора, тенью следовал за ним. У Геллера не было ничего. Да и сам он принадлежал Императору.
Порой Геллер думал о своей семье и о том, что могло с ней статься за эти долгие и так незаметно пролетевшие пятнадцать лет. Довелось как-то побывать в родном поселке, но он не застал не то что семьи, даже тех людей, кто мог бы что-нибудь сказать о ней. Единственное слово, страшное и беспощадное, осталось от той поездки – мор. И Геллер решил, что те, кого он так любил, давно отошли в мир иной.
Это оказалось на удивление тяжело и больно. Он возжигал благовония на алтаре всех богов, чтобы души родных насытились белесым, тающим в полумраке храма дымом. И, до рези в глазах вглядываясь в сплетение света и теней, видел их такими, какими вынес, спеленал в зыбких покровах памяти из своего недолгого детства.
… А потом случилось то, чего он никак не мог ожидать, будучи верной тенью Императора. Вообще, Геллер всегда знал, что беда является без стука – пинком распахивает дверь.
– Ну что, командор, прогуляемся?
– Да, мой повелитель.
– Возьми с собой Эргоса, Керма и Ларри.
– Да, мой повелитель.
С некоторых пор император питал слабость к обществу самого презренного сброда и продажных женщин. А охрана должна была следовать за своим повелителем.
И вот – грязный притон на окраине города. Одноглазый сутенер, подобострастно изогнувшись перед многозначительностью черной маски и блеском золотого шиться на камзоле, что-то прошептал властелину. Тот, рассмеявшись, кивнул.
…Девушку притащили волоком. Геллер со смесью жалости и омерзения посмотрел на нее, на грязные лохмотья, едва прикрывавшие тело, перевел взгляд на императора и поспешно отвернулся. В конце концов, ему не было дела до развлечений владыки.
– Глядите, милорд! Хоть у нее и кривые ноги – но личико, как самая прекрасная роза!
Схватив нищенку за длинные черные волосы, одноглазый заставил ее поднять голову и посмотреть на императора.
В тот миг Геллер подумал, что и в самом деле – никогда еще не видел ничего подобного. При дворе было много красивых женщин, но все они носили на своих лицах печать порока. Лицо же юной девушки дышало свежестью… и невинностью.
– В самом деле, – задумчиво молвил владыка, – где вы ее нашли?
– Пришла утром в город. Ищет кого-то… Да и попала к нам! – одноглазый сплюнул на пол, – ну так что, милорд? Десять золотых. Разве много за такую жемчужину?
Свежее личико несчастной исказилось от боли. Она рванулась вперед, к императору.
– Господин! Господин! Отпустите меня… зачем… я вам нужна?…
По ее чумазым щекам покатились слезы.
– Позвольте… мне уйти… милорд! Зачем, зачем вам жалкая нищенка?
Она уже рыдала, и худенькие плечи тряслись под задубевшими от грязи лохмотьями.
– Замолчи, – холодно обронил император. В его холеных пальцах жарко блеснуло золото, отразилось в единственном глазу сутенера.
Монеты перекочевали из рук в руки. Император подошел к распластавшейся на грязном полу нищенке и, грубо схватив ее за локоть, поставил на ноги. Прошипел:
– Дура! Прекрати реветь!
…Все произошло слишком быстро.
Непонятно, где она ухитрилась припрятать нож так, что его никто не нашел. Только в полумраке сверкнуло лезвие – и Геллер едва успел перехватить худое, но крепкое запястье.
На миг воцарилась мертвая тишина. А потом… Холодно улыбнувшись, император выхватил кинжал из девичьих пальцев и всадил ей в грудь по самую рукоятку.
Геллер ощутил, как мигом обмякло в его руках хрупкое тело. Голова девушки запрокинулась; жизнь стремительно угасала в чистых серых глазах. И все же… он успел увидеть в них себя – растерянного и беспомощного. Губы умирающей задвигались, и было неясно, то ли это попытка вдохнуть, то ли желание сказать последние слова. Командор невольно склонился к ее лицу, и…
Увидел шрам. Застарелый рваный шрам, следы зубов на хрупкой ключице.
Чувствуя, как во рту собирается горечь, Геллер вгляделся в бледное лицо умирающей. За ее жизнь еще минуту назад он не дал бы и медной монеты.
Гейла?..
Девушка улыбнулась. Все той, далекой улыбкой, которую умудрилась пронести сквозь годы. А потом ее тело судорожно дернулось, по подбородку потекла тоненькая струйка крови – и волшебные глаза закрылись. Навеки.
В зале стало очень темно.
И подозрительно тихо.
В сгустившемся мраке Геллер видел только одного человека – императора. На золотом шитье его камзола плясали кровавые отсветы пламени очага.
Осторожно положив Гейлу на пол, командор выхватил меч из ножен и рванулся вперед, к застывшей в растерянности фигуре властелина.
… Впрочем, убить императора ему не дали. Только Ларри, приятель Ларри погиб зря, став на пути.
Почему, Геллер? Почему?
…Дорога серой лентой ложилась под ноги коню. Небо плакало холодным осенним дождиком, размазывая акварель унылого пейзажа.
Глубокой ночью Геллер добрался до деревни. Словно замерзшие котята, оставшиеся без матери, избы сгрудились в стороне от дороги. Если бы не костры, так бы и проехал мимо, не заметив.
Костры…
Верный признак того, что жителей донимает нелюдь.
Потому что только жаркое пламя в силах отпугнуть ночной народ от исходящей вкусным человеческим запахом деревни.
Он спешился и, ведя коня на поводу, пошел вперед, к дрожащим кругам света.
То, что с первого взгляда почудилось Геллеру кучей тряпья, невесть зачем брошенной у пылающего костра, оказалось дозорным, с трудом удерживающим в трясущихся руках тяжелый армейский арбалет.
– Стоять! Ты кто будешь?!!
В золотистых отсветах лицо парня показалось Геллеру совсем молодым.
– Ищу ночлега, мил человек, – он замер на месте, давая возможность хорошенько себя рассмотреть.
– Ночлега?.. – в голосе парня скользнули истеричные нотки, – здесь?!! А ну… Открой рот!
Геллер подчинился, изо всех сил стараясь хранить спокойствие. Дозорный привстал на цыпочки, щурясь. Потом с видимым облегчением вздохнул и опустил оружие.
– Ты уж прости, господин хороший, – он покачал головой, – зеркальник тут появился. Скотину всю загубил, гад! Двоих детей утащил… И никакого спасения… Вот я и думал… Кто еще станет по ночам шататься?
Геллер усмехнулся. Немудрено, что жгут ночи напролет костры! Зеркальники всегда считались самой страшной нелюдью. Да и куда хуже они болотных ночниц и упырей – если первые наделены разумом и магическим даром, но заперты в своем теле, а вторые – могут перевоплотиться, но – тупые и медлительные, как ходячие трупы, то зеркальники, будучи разумными, могли по желанию своему принять любую форму, выведанную в сознании жертвы. Те, кому посчастливилось уцелеть в схватке с зеркальником, сдавленным шепотом рассказывали за стаканом крепкой браги, как проклятущие твари копались в памяти – и принимали облик умерших родных и близких людей, тех, на кого рука не поднимется, чтобы рубить сплеча…
– Да, плохо дело, – Геллер поглядел в самое сердце костра, – ну а переночевать-то пустите? Я уж монет не пожалею.
Паренек затравленно оглянулся на избы, сгрудившиеся за его спиной.
– Да нет, не получится, мил человек. Наши и днем не привечают путников, а уж ночью… Зеркальник бродит, сам понимаешь.
Геллер тоскливо посмотрел на покосившиеся избы. Жаль. Как хорошо было бы лечь на лавку и проспать до утра – не под моросящим дождем, а в сухости и относительном тепле. Да и коню не мешало бы овса подсыпать…
– Ну, а у костра можно посидеть?
Казалось, подобная перспектива куда как больше пришлась дозорному по душе.
– Сиди, мил человек. Коня привяжи к плетню, я ему сенца подброшу.
Геллер не заставил себя долго ждать. Через несколько минут он уже протягивал к плюющемуся искрами костру руки, полностью отдаваясь ощущению разливающегося по озябшим пальцам теплу. Дозорный приволок откуда-то вязанки сухих дров, подбросил по нескольку поленьев в костры. Затем уселся напротив Геллера – так, чтобы их разделял огонь. И, разумеется, чтобы успеть разрядить в незваного гостя арбалет.
– Зовут тебя как? – спросил Геллер.
– Ночью нехорошо произносить имя свое. Они могут подслушать, – назидательно пробурчал дозорный.
Командор пожал плечами. Несчастные, запуганные люди! Неужто не объясняют им, что нелюдь не имеет власти над человеком через его имя?.. Видимо, не объясняют…
– Я Геллер, – просто сказал он, – ежели что – разбудишь.
В конце концов, дозорный отоспится днем, а ему предстоит дальний путь.
Правда, оставалась опасность появления зеркальника – но Геллер, привыкший быть тенью императора, спал чутко и не сомневался, что проснется, едва заслышав что-либо подозрительное.
А потому, подложив под голову мешок и завернувшись в плащ, командор закрыл глаза.
…Геллеру приснилось, что он снова идет к эшафоту, что снова с серого неба срываются холодные капли дождя. Только на сей раз у ступеней уже не ждала его серая фигура Камиллы. Чувствуя странную пустоту и безразличие к происходящему, Геллер поднялся на эшафот, выслушал приговор и, бросив последний взгляд на балкон, где восседал император, положил голову на плаху. Скоро… ему предстояло встретиться с Гейлой, которую он не уберег от гибели. Помост жалобно скрипнул под тяжелой поступью палача.
Что-то просвистело в воздухе, толпа на площади взорвалась криками, и… В этот миг он открыл глаза.
В серых предрассветных сумерках вопила молодая женщина, выскочив из дальней избы в одном исподнем.
– Увел!!! Забра-ал, проклятый!
Вцепившись ногтями в собственное лицо, она упала на колени в расквашенную дождем глину.
Из соседних изб высыпали заспанные мужики, в маленьких оконцах бледнели испуганные лица.
Геллер быстро протер глаза и сел. Пока на него не обращали внимания, но на всякий случай следовало подготовиться ко всякого рода вопросам. Поискал взглядом вчерашнего дозорного – тот суетливо бегал вокруг бородатого крепыша (наверное, старосты), и, отчаянно размахивая руками, что-то пытался доказать. Затем его палец проткнул воздух в направлении сидящего Геллера. Женщина выла, не замолкая ни на минуту, пока один молодец не оглушил ее ударом кулака и не унес в дом.
Процессия из десяти крепких мужиков направилась к Геллеру.
– Я… я зубы ему смотрел!.. – визгливо оправдывался дозорный, – человек он, Каду, человек!
Староста досадливо отмахнулся от него, как от надоедливой мухи. По-хозяйски уперев руки в плотные бока, несколько минут хмуро разглядывал Геллера. Потом перевел тяжелый взгляд на дозорного.
– Ты что же, дурак, служивого человека ночевать под открытым небом оставил?
– А что мне было делать? Посреди ночи к тебе в дом вести? – огрызнулся парень, – ведь никто не пустил бы!
Староста помолчал. Потом растянул губы в неком подобии гостеприимной улыбки и снова повернулся к Геллеру. Нервно вытер ладони о не очень чистую рубаху.
– Ты уж прости дурака, господин хороший. Видишь, бедствуем мы. Вот и сейчас на рассвете проклятая тварь ребенка увела. Прикинулась усопшей бабкой – да и выманила из дому, пока мамаша спала.
Геллер поднялся на ноги, степенно поклонился.
– Я благодарен даже за такой ночлег, уважаемый. Теперь… я могу продолжить свой путь…
И вдруг… память услужливо подсунула устрашающе ясную картинку: у ног императора поразительно красивая нищенка в лохмотьях. А он, Геллер, старательно отводит взгляд и пытается не думать о том, какая судьба ждет игрушку владыки. Если бы… если бы он попробовал спасти нищенку, возможно, он спас бы Гейлу. Не слишком ли часто он отворачивался, ослепленный блеском золота на камзоле Императора?
– Почему же до сих пор никто не попытался изловить гада? – глядя в темные, колюче глаза старосты, тихо поинтересовался Геллер.
Тот всплеснул руками.
– Да кто ж полезет в логово, господин хороший?!! Крестьяне мы все, и меча в руках не держали. Только вилы да топоры!
– Надо попробовать, – пробормотал командор. Перед глазами, как живое, стояло чумазое личико сестренки, – вдруг ребенок еще жив?
… Желающих набралось три человека. Не много, но – вполне достаточно для того, чтобы, по разумению Геллера, изрубить зеркальника. Среди них затесался и припозоренный старостой паренек-дозорный – оказалось, звали его Ларри. По злой иронии судьбы – точно так же, как приятеля Геллера, им же самим зарубленного в беспамятстве.
Еще двоих – братьев-близнецов – звали Кем и Нем.
Геллеру указали направление, где нет-нет, да мелькал зеркальник в своем обычном облике уродливого, тощего человека с четырьмя ногами; добровольцы простились с семьями – и пошли.
Пока шагали через вспаханное поле, с трудом вытягивая ноги из раскисшей земли, командор пояснял:
– Увидите кого из умерших, бейте сразу, не дожидаясь, пока тварь первая нападет. Яд у зеркальника сильный, тут ничего не поделаешь…
– Да как же это? – прохныкал Ларри, – в отца родного стрелу всадить?
– Закрывай глаза и стреляй, – Геллер только пожал плечами, – иначе – станешь обедом. Он ведь на то и рассчитывает, что мало кто близкого человека – пусть даже умершего – сможет убить. А вы должны быть готовы к этому. Иначе никто не вернется.
Близнецы молчали, насупившись, о чем-то усиленно размышляя.
… Лес встретил их недовольным молчанием. Нехороший, гнилой лес – отчего-то портится та земля, где поселяется нелюдь… Вот, к примеру, все знают, что болотные ночницы селятся в топях – а, может быть, сами Кайэрские болота появились уже после того, как в те места пришли ночницы?
Пахло гнилью и разложением. Черные, оголенные ветви, местами покрытые яркими пятнами плесени, в немой мольбе тянулись к серому небу – словно оно могло им чем-то помочь. Кое-где стволы покрывала белесая слизь.
Одним словом, место, где поселился зеркальник.
Взяв меч наизготовку, Геллер осторожно пошел вперед.
Тишина. Только нет-нет, да хрустнет под сапогом ветка. Слишком тихо, слишком…
Геллер резко обернулся – и не поверил собственным глазам: храбрецы-добровольцы, даже не войдя в лес, изо всех сил удирали, через поле, увязая в жирной земле.
Он сплюнул на землю и выругался.
Никто не посмеет пенять ему, если повернуть обратно.
И вдруг… Геллер услышал жалобный детский плач.
Ребенок, украденный проклятой тварью, был еще жив!
Быть может, он будет жить еще несколько мгновений, если повернуть обратно. А еще, быть может, этому ребенку посчастливится прожить долгую, в меру счастливую жизнь, если…
Если поторопиться.
Геллер рванулся вперед, на звук, на ходу разрубая мертвые, но все еще цепко сплетенные пальцы колючего плюща.
И совсем неожиданно вылетел на небольшую полянку, посреди которой торчал старый, замшелый пень.
Здесь все было настолько загажено слизью, что не возникало сомнения в том, где устроил нору зеркальник. Кое-где валялись кости и животных, и – человеческие. В основном, мелкие, детские. Взрослого человека не утащить так просто, как ребенка.
Плач не утихал, доносился как раз из-за пня.
Затаив дыхание, Геллер обошел его. Тихо выругался. Все это… иллюзия. Теперь ребенок надрывался где-то под вспученными корнями… Неужели придется лезть в нору?!! Но это – верная смерть…
Геллер набрал в легкие побольше воздуха.
– Выходи, тварь! Выходи!!! Что, не видишь, у тебя гости?
Плач оборвался. И наступила тишина.
С омерзением хлюпая по покрытой слизью траве, оскальзываясь, Геллер еще раз обошел пень. Нора… где-то она должна быть, эта нора… Ведь зеркальник не такой уж и маленький, чтобы просочиться под корни…
– Выходи!!! – голос командора запутался в гниющих пальцах ветвей.
Зеркальник не торопился.
Возникло неприятное ощущение, что тварь затаилась и наблюдает, не торопясь показаться на глаза. Между лопатками неприятно покалывало, словно тяжелый взгляд нелюди буравил спину.
Геллер резко обернулся.
…И увидел самого себя.
Как будто смотрел в огромное зеркало, в котором отражались мертвые деревья, оскверненная земля и серое, оплакивающее чью-то судьбу небо.
Тоненький голосок рассудка успел пискнуть: но ведь зеркальник принимает облик только тех, кого уже нет среди живых!
Руки онемели. Да, перед Геллером стоял зеркальник, мерзко ухмыляясь – командору даже и в голову не могло прийти, что у него самого может получиться столь отталкивающая усмешка…
Значит, он мертв? Но… ведь это невозможно!..
Геллер стиснул зубы – до ломоты в висках. Казалось, что время остановилось – отчего же еще он, тренированный воин, так медленно заносит меч?..
Он потерял одно лишь мгновение.
Но этой заминки вполне хватило зеркальнику, чтобы всадить отравленные когти в ничем не защищенную шею. Геллер даже не почувствовал боли, даже не успел понять – а что, собственно, произошло. Только мир перед глазами вздрогнул и потемнел. А зеркальник дернулся, уходя в сторону из-под удара. Но не успел.
Клинок, очертив в воздухе сверкающую дугу, опустился на плечо твари, разрубая ее наискосок.
Зеленая, зловонная кровь щедро плеснулась на Геллера, смешиваясь с его собственной. Тени сгущались; только высоко в небе тучи вдруг разошлись, и он увидел чистое, умытое солнце.
…Камилла выжидающе уставилась на низенького, круглого человечка. Кажется, звали его лорд Тэр, но она уже очень давно не придавала значения людским именам. Все они были одинаковыми, эти люди – с манящей, мягкой плотью, которую так приятно рвать зубами.
– Квентис Добрый, волею Хаттара владыка Империи, дарует тебе жизнь, тварь.
Вот и прекрасно. Камилла подумала о том, как ночью потихоньку выберется за пределы Алларена и неспешно двинется в Кайэрские топи, чтобы повидать Королеву… Она умоляюще протянула стоящему рядом человеку руки, закованные в тяжелые и зачарованные кандалы, но тот и бровью не повел. Ждал приказа.
Лорд Тэр отчего-то нахмурился.
– Скажи, что ты такого внушила командору? Похоже, он отправился на небеса вполне счастливым человеком…
Камилла глухо заурчала. Да какое им дело, этим недалеким, трусливым созданиям?!! Она – любимица Королевы, ее даже называли в благословенном Кайэре мастером иллюзий, и ей ли отчитываться?..
– Я сделала все, как надо, – прошипела она зло, – отпусти. Вы обещали… Слово Императора было дано!
– Верно, – тонкие губы лорда тронула усмешка, – Квентис держит слово, пусть даже и данное темной нелюди.
Он кивнул одному из рослых, молодых и – ах, невероятно вкусно пахнущих мужчин.
– Тебя отвезут за пределы Алларена и отпустят, – обронил лорд Тэр, – благодари судьбу, что легко отделалась. И… Да, чуть не забыл. Император приказывает, чтобы ты передала вашей Королеве… Что он не отказался бы иметь в своем распоряжении пару-тройку ночниц, которые бы добровольно служили ему.
Камилла покорно кивнула. Обещать можно все, что угодно… В конце концов, стыдоба-то какая – ночница в услужении людям! Да это хуже, чем быть просто убитой… Камилла даже не собиралась никому рассказывать о том, что купила собственную жизнь за иллюзию для приговоренного к смерти. Ведь, если бы не застыла на губах казненного вечная улыбка, никто бы ее не отпустил живой…