На заре самурайской вольницы. 3. Судьба Ёситомо и его дети (Александр Альшевский)

3. Судьба Ёситомо и его дети

Ёситомо любил женщин, и они отвечали ему взаимностью. У него было девять сыновей. Своим наследником он сделал третьего сына, Ёритомо, родившегося девятого мая 1147 г. В отличие от старших братьев, Ёсихиры и Томонаги, матери которых считались девами веселья, Ёритомо являлся сыном официальной жены Ёситомо, женщины благородных кровей – дочери Суэнори из южного дома Фудзивара, потомственного настоятеля Ацута дзингу. Как воплощение божества в этом синтоистском храме почитался меч – одна из трех священных регалий императорской власти. Старшие дети Ёситомо храбро сражались в смуту Хэйдзи, причем Ёритомо – в доспехах и с мечом, передававшимися со времен Минамото Ёсииэ законному наследнику главы клана Кавати Гэндзи. Ёситомо терпит поражение и бежит из столицы. За ним следовали Ёсихира, Томонага, Ёритомо и еще несколько всадников. Непрерывные стычки с преследователями и непогода измотали всех до предела. Самый молодой из них, Ёритомо, которому всего тринадцать лет, засыпает прямо на лошади и незаметно отстает. Ёситомо страшно корил себя за это: «Как жаль! Испытание, ниспосланное богами, оказалось не по силам моему мальчику, а я не смог подставить ему плечо. Но он на лошади, и она наверняка выведет его к людям. А там лишь остается полагаться на судьбу».

Когда Ёритомо очнулся от забытья, он не сразу догадался, что находится в лесу. Лошадь медленно брела в только ей известном направлении. Расцветало. В непроглядной тьме проступали контуры деревьев. Запахло дымком крестьянских очагов. Где-то недалеко находилась деревня. Почувствовав жилье, лошадь ускоряет ход. Неожиданно Ёритомо окружают какие-то оборванцы, ни то местные крестьяне, ни то бродячие самураи, всегда готовые поживиться за чужой счет. Увидев юношу, скорее даже ребенка, они радостно загигикали, рассчитывая на легкую добычу. Один из них бросился стаскивать Ёритомо с лошади, но тот мгновенно выхватывает короткий меч и вонзает его точно между глаз наглеца, который с дикими воплями падает на землю, заливаясь кровью. Кто-то попытался схватить лошадь за уздцы, но взмах длинного меча и отсеченная рука, порхнув в воздухе, втыкается в снег. После секундного замешательства разъяренные грабители окружают Ёритомо, готовясь скопом наброситься на него, но тут из-за деревьев, словно приведение, вылетает всадник с высоко поднятым мечом. Его решительного вида и боевых возгласов вперемежку с отборной бранью вполне хватило, чтобы вся эта рвань бросилась врассыпную. Спасителем Ёритомо оказался Камата Масаиэ, верный вассал и телохранитель Ёситомо. Их вскормила грудь матери Масаиэ, и Ёситомо безгранично доверял молочному брату, поручая ему такие дела, на которые сам бы вряд ли решился. В смуту Хогэн Масаиэ по приказу Ёситомо отрубил голову Тамэёси, отцу своего господина. В смуту Хэйдзи, уже скрывшись из столицы, Ёситомо узнает, что самураи Тайра разыскивают его родственников. Он сразу вспоминает о дочери, которую спрятал в доме одного купца. Если найдут, ей не избежать позорных издевательств: дочери придется ответить за невинно убиенных отцом в Хигаси сандзёдоно. Ёситомо приказывает Масаиэ вернуться назад и убить собственную дочь. И он выполняет этот приказ. Масаиэ залился слезами, когда девушка, прочитав молитву и поблагодарив его от избавления от неминуемых страданий, сама подставила шею под занесенный меч.

Ёритомо присоединяется к отцу, и отряд идет дальше. Усиливается ветер, посыпал снег, лошади то и дело спотыкаются. Всадники спешиваются и снимают тяжелые доспехи. Не зги не видно и каждый думает только о том, как бы не упасть. Ёритомо с трудом переставляет ноги и начинает отставать. Если бы он не поспал, сидя на лошади, то наверняка замерз бы в снегу. Кто-бы нашел его в такую метель. Но судьба не бросала своего баловня: Ёритомо натыкается на заготовлявшую хворост пожилую пару, которая приютила его в своем доме в Адзаи. Когда Ёситомо спохватился, сына нигде не было. Следы замело снегом. На постоялом дворе в Аохаке Ёситомо расстается с Ёсихирой и Томонагой, приказав им собирать самураев Гэндзи в Синано и Каи. Сам же он остается в Аохаке, надеясь дождаться Ёритомо.

Томонага, выполняя наказ отца, получает серьезные ранения стрелами в ногу и поясницу и возвращается на постоялый двор. Его состояние ухудшается, пошли нагноения, поднялась температура. В таком положении он мог стать легкой добычей преследователей. Собрав последние силы, Томонага вонзает в живот в короткий меч, а Ёситомо тут же отрубает ему голову.

Ёсихира, наперекор воли отца, направился не в Каи, а в Киото, замыслив убийство Киёмори. Там он прятался в лачуге своего вассала, с которым случайно встретился на рыночной площади. Пока Ёсихира ждал удобного случая, соседи донесли властям о незнакомце, повадки которого заметно отличались от местных жителей. Такому человеку, несмотря на грязные лохмотья, пристало обитать не в каморке бедняка, а в усадьбе аристократа. Да и говор его свидетельствовал о благородном воспитании. Ночью лачугу окружают самураи Тайра, скручивают отчаянно сопротивлявшегося Ёсихиру и доставляют в Рокухару. Допрашивал его сам Киёмори. Ёсихира вел себя дерзко, не скрывая своего замысла, и выразил готовность немедленно сразиться с Киёмори, если тот не трус. Тот к таковым не относился, но и не считал нужным доказывать это. Ёсихира, и это видели все, не пытался отчаянной бравадой скрыть страх смерти. Он ее действительно не боялся. «Настоящий Акугэнта Ёсихира», подумал с восхищением Киёмори. Ему явно понравился этот Минамото. Он отдает приказ казнить Ёсихиру в Рокудзё Каваре и неприменно утром – пусть как можно больше людей увидят, какого молодца удалось изловить самураям Хэйси.

Ёситомо и его спутники, покинув постоялый двор в Аохаке, двинули дальше на восток в сторону Камакуры. Когда Ёситомо добрался до полуострова Тита, рядом с ним находился лишь один Камата Масаиэ. Тридцать первое декабря 1159 г. В эту ночь, окутанную пронизывающей до костей стужей, в усадьбе Осада, что в местечке Нома на этом полуострове, появились нежданные гости. «Кого это нелегкая принесла?», задумался хозяин усадьбы Осада Тадамунэ. Подойдя к воротам, он увидел двух закованных в легкие доспехи воинов, еле державшихся на ногах. Тадамунэ долго всматривался в свете факела в лицо стоявшего чуть впереди человека, который словно прикрывал того, кто находился за его спиной. «Никак это ты, Масакиё», наконец воскликнул Тадамунэ. Трудно поверить, но перед ним стоял его зять! Прошло лет двадцать с их последней встречи. Изможденное лицо, потухший взгляд, застывшая кровь и грязь на доспехах… «Неужели это тот самый шустрый и жизнерадостный юноша, в которого без памяти втюрилась моя дочь?!», вздохнул Тадамунэ. «А кто это с тобой?», тихо спросил он. Масакиё отошел чуть в сторону. По телу Тадамунэ пробежала дрожь, вызванная смешанным ощущением страха, удивления и почитания. Перед ним стоял сам глава дома Гэндзи, столп самурайства Минамото – Ёситомо! «Прошу принять непрошенных гостей», только и смог прошептать тот.

Когда подали угощение, Ёситомо и Масакиё набросились на него как изголодавшие псы, забыв про всякие приличия. Постепенно они пришли в себя и смогли сбивчиво рассказать хозяину усадьбы, что в столице произошла жестокая сеча, и за ними гонятся самураи Тайра. Затем беглецы свалились мертвецким сном. Пока они спали, в усадьбу Осада посыльный доставил распоряжение губернатора провинции Овари о поимке Ёситомо. Особо подчеркивалось, что за голову этого государственного преступника полагалась немалая награда. Тадамунэ не знал, как поступить. Он, хоть и был из Камму Хэйси, искренне ненавидел Киёмори и его родню из Исэ. Где он и где они?! Но если станет известно, что Тадамунэ укрывает личного врага императора, то ему и всему роду Осада конец. Размышляя подобным образом, он старался не вспоминать про мёбу, которое вручил Тамэёси, отцу Ёситомо, много лет назад. Поколебавшись, истинный самурай принял правильное решение… Тадамунэ лично проводил проснувшегося Ёситомо в западную часть усадьбы, где когда-то над горячим источником соорудил баню. Учтиво поклонившись, Тадамунэ с заискивающей улыбкой на лице медленно попятился к выходу. Ёситомо, пусть и на время, почувствовал себя в полной безопасности, расслабился в приятно обжигающей тело воде и предался мечтаниям о том, как вернется в Камакуру, соберет преданных самураев и восстановит попранную честь Минамото. Скрип двери нарушил его сладкое забытье. Приподняв отяжелевшие веки, он заметил трех вооруженных мужчин. «Эх, мне сейчас хотя бы деревянный меч», воскликнул Ёситомо, встречая смерть.

Ничего не подозревавший Масакиё, наслаждаясь вкусом и количеством превосходного сакэ, вел непринужденную беседу с Кагэмунэ, сыном хозяина. Вдруг Масакиё насторожился и незаметно придвинул к себе меч. В этом момент в комнату ворвались слуги Тадамунэ и обступили Масакиё, наставив на него копья. Все произошло так быстро и неожиданно, что он даже не успел вскочить на ноги, только воскликнув: «В чем дело?». Никто не удостоил его ответом. Вошел бледный Тадамунэ и угрюмо посмотрел на зятя. «Вот пришло и мое время», промолвил тот, глубоко вздохнул и вонзил меч в живот. Дочь Тадамунэ ненадолго переживет мужа. Едва услышав о его гибели, она утопится в реке.

Осада Тадамунэ и его сын доставили головы убиенных в Рокухару и потребовали обещанного вознаграждения. Киёмори неожиданно вспылил: «Пусть Ёситомо и враг дома Тайра, но разве достоин награды вассал, не только предавший господина, но и убивший его в собственном доме?!». «Отец, а не распилить ли героев пополам, чтобы другим не взбрело в голову добиваться наград таким путем», посоветовал Сигэмори. Тадамунэ приказали вернуться домой, и дожидаться распоряжений. Все как-то успокоилось, гнев Киёмори остыл, и он выполнил обещание, сделав Тадамунэ губернатором Ики. Киёмори не доверял этому человеку, поэтому заслан подальше от столицы. Тадамунэ посчитал себя обделенным. «За такие заслуги я достоин губернаторства в Овари или Мино, а меня отблагодарили каким-то захолустьем», ворчал он, надолго затаив обиду на Киёмори. Когда через много лет Ёритомо выступит против Тайра из Исэ, Тадамунэ сразу же встанет на его сторону. Ёритомо великодушно отнесется к убийце отца. «Верно послужишь, получишь свои Мино Овари», обещал он Тадамунэ. И тот старался вовсю. Метров через триста к западу от усадьбы Осада расположен храм Оомидодзи. Именно здесь находится могила Минамото Ёситомо, рядом с которым покоится его верный оруженосец Камата Масакиё. В 1190 г., уже став сёгуном, Ёритомо устроит в этом храме пышный молебен по усопшим Ёситомо и Масакиё. Перед этим он прикажет привести арестованных отца и сына Осада к могиле Ёситомо. Их распяли вниз головой на деревянном щите и забили до смерти палками. В свое время Ёритомо пообещал Тадамунэ: «Мино овари о яру». Тот от радости не обратил внимания на подвох. Эта фраза, действительно, означала «дам Мино и Овари», но имела и второе, скрытое значение: «лишу жизни». Выходит, что Ёритомо сдержал слово. Правда, Тадамунэ дождался не провинций, а лютой смерти. Трупы замученных закопали тут же и посадили сосну. В настоящее время от нее осталась одна табличка: «Место сосны над распятыми Осада». Потомков Тадамунэ Ёритомо не тронет и разрешит им жить на юге провинции Микава, где они добьются заметных успехов в изучении западной медицины. Паломники храма Оомидодзи молятся духу усопшего Ёситомо перед его могилой, подняв в верх деревянный меч, которыми она всегда завалена, впрочем, вполне аккуратно.

Четвертого января 1160 г., поблагодарив своих спасителей, Ёритомо отправился на поиски отца. Он еще не знал о его участи, но понимал, что их повсюду ищут, поэтому избегал людей и дорог. Плутая по незнакомой местности, Ёритомо сбивается с пути, но, к счастью, натыкается на молодого бакланщика (так называли тех, кто разводил бакланов для ловли рыбы). Тот сразу смекнул что к чему: этот юноша наверняка из преступников, за которых обещана большая награда. Толи деньги ему не требовались, толи бакланщик оказался действительно не по годам смышленым, сообразив, чем может обернуться сия награда, но по просьбе Ёритомо помогает ему добраться до Аохаки, однако Ёситомо там уже не было.

Ёритомо потерял счет дням и уже не представлял себе, где находится. Если бы не помощь крестьян и бродячих монахов, попадавшихся на пути, он давно бы замерз или умер как бездомная собака. Судьба к нему по-прежнему благоволила. Никто из встреченных не захотел обменять его жизнь на кучу монет, хотя каждый из них сразу понимал, едва завидев Ёритомо, что этот воин наверняка из тех, кто причастен к событиям в столице, молва о которых докатилась до самой глухой деревни. В конце-концов, на одинокую фигуру, медленно бредущую по заснеженной равнине Сэкигахара, обратил внимание Тайра Мунэкиё, объезжавший свои владения. Ёритомо пребывал на грани отчаяния, узнав о гибели отца, и уже смерился с неизбежностью самоубийства. Когда Ёритомо окликнули и он повернул голову в сторону Мунэкиё, тот признал в нем сына Минамото Ёситомо. Признал и… выругался с досады: «Черт, лучше бы я тебя вовсе не заметил. Для меня лучше…». Старый вояка не сомневался в том, какая судьба ждет этого мальчика, волею провидения вдруг оказавшегося главой дома Гэндзи. Вряд ли Киёмори пощадит его. И виноват в его смерти, пусть и косвенно, будет именно он, Тайра Мунэкиё. Кто вспомнит, что он всего лишь честно выполнял свой долг, а вот то, что благодаря его стараниям прервалась главная линия славного рода Минамото из Кавати, самураи Канто и их потомки запомнят надолго. Мунэкиё непоколебимо верил в то, что самурай должен ненавидеть врага, иначе, не ты, а тебя лишат головы. Но сейчас он не испытывал подобного чувства к пленнику. Более того, в его сердце зарождалось, об этом подумать то страшно, сострадание к Ёритомо. По дороге в столицу Мунэкиё пытался разобраться в своих мыслях. «Кого мне напоминает этот юноша?», в который раз спрашивал он самого себя. И не находил ответа. «Да это же вылитый Тайра Иэмори, пусть его душа пребудет в вечном покое», осенило, наконец, Мунэкиё. В молодые годы он занимался воспитанием Иэмори, который приходился сводным братом самому Тайра Киёмори. Сам же Мунэкиё являлся вассалом младшего родного брата Иэмори, Ёримори.

Отец Киёмори, Тадамори, первым из Хэйкэ удостоился права присутствовать в залах императорского дворца. Когда умерла мать Киёмори, Тадамори взял в жены Фудзивара Мунэко, которая родила ему двух сыновей, Иэмори и Ёримори. В 1153 г. Тадамори умирает, и Мунэко подстригается в монахини. Она жила в Рокухаре в усадьбе Икэдоно младшего сына, Ёримори, поэтому ее прозвали Икэнодзэнни – монахиней из Икэ. Ее дети не ладили со старшим сводным братом, Киёмори, особенно Иэмори, искусный политик, быстро продвигавшийся по служебной лестнице, который терпеть не мог мужицких замашек Киёмори. Иэмори, хоть и являлся вторым сыном Тадамори, вполне мог стать его законным наследником и возглавить дом Хэйкэ. В те времена карьерный рост при императорском дворе во многом зависел от происхождения матери. У императора, например, имелось множество жен и наложниц – фрейлин, говоря более элегантно. Если у фрейлины не подкачала родовитость, ее сын вполне мог стать принцем крови, а то и наследным принцем. Если же тажа самая фрейлина была низкого происхождения, ее сын в лучшем случае стал бы, скажем, восьмым принцем и коротал дни где-нибудь в глухой дыре. С этой точки зрения позиция младшего брата Киёмори, Иэмори, представлялась посолиднее. Он был законнорожденным сыном Тадамори, а его мать приходилась дочерью Фудзивара Мунэканэ, приближенного императора-инока Сиракавы. Пошли слухи, что Тадамори намерен сделать наследником именно Иэмори, пусть и второго, но более родовитого, значит, более перспективного, а главное, родного без всяких сомнений сына. Все шло к тому, что Иэмори достанутся не только обширные владения дома Тайра, но и его семейные реликвии: доспехи «каракава» и меч «когарасу». Однако в марте 1149 г. Иэмори неожиданно умирает, сопровождая императора-инока Тобу в паломничестве в Кумано. Ему не было и тридцати лет. Фудзивара Мунэко лишилась сына, любовь к которому она пронесет через всю свою жизнь, а Киёмори – серьезного конкурента, способного помешать ему стать главой Хэйкэ. Тадамори и не скрывал, что собирается передать любимый меч именно Иэмори. В первую годовщину его кончины Тадамори преподнес этот меч национальной сокровищнице Сёсоин, четко дав понять всем, кому он предназначался. Вместе с этим смерть Иэмори исключила вероятность раскола в клане Хэйси. Не заболей он и останься в живых, судьба Киёмори и его семьи могла сложиться совсем по иному. На чьей стороне оказался бы Иэмори в смутные времена? Зная его отношение к старшему брату, не трудно предположить, что они прибились бы к разным лагерям. Значит, кровавая междоусобица, значит, все как у Гэндзи…

Тайра Мунэкиё доставил пленника в Рокухару, и по распоряжению Киёмори поселил его у себя в доме, который находился в усадьбе Тайра Ёримори. Уладив формальности, Мунэкиё попросил Икэнодзэнни о встрече. Ближе к вечеру ему сообщили, что монахиня ждет его в домашней божнице, где она проводила большую часть времени. В полумраке божницы угадывался контур довольно высокой женщины, стоявшей перед статуей Будды, сложив ладони. Не поворачивая головы, она молча выслушала длинный рассказ Мунэкиё, который самое главное приберег напоследок: «Госпожа, Ёритомо по сути еще мальчик и не заслуживает уготованной ему участи. К тому же», в этом месте Мунэкиё умышленно сделал паузу, «он как две капли воды похож на вашего покойного сына, Иэмори…». Узнав в чем дело, Икэнодзэнни сразу смекнула, к чему клонится разговор: «Какой сердобольный оказывается этот Мунэкиё. Я то полагала как раз наоборот. Как печется о судьбе отрока! И свою, конечно, не забывает».

Довольно скептическое настроение Икэнодзэнни изменилось, когда ей удалось незаметно понаблюдать за пленником, который в свете дня склонил голову над свитком, внимательно вглядываясь в текст и изредка поворачиваясь к окну в глубоком раздумье. «Не может быть», прошептала пораженная монахиня. «Неужели боги смилостивились и подарили мне возможность еще раз встретиться с безвременно покинувшим мир сыном, хоть и в другом обличье?!». Словно в бреду она промолвила: «Нового расставания с сыном я не вынесу». Этой женщине многое было по силам. Ее уважали и за то, что она привнесла в Рокухару дух истинного аристократизма, которого столь не хватало по сути своей самураям, рвущимся в высшее общество. Сам Киёмори не только с глубоким почитанием относился к мачехе, но даже побаивался ее острого ума и проницательности. Не раз советы Икэнодзэнни помогали ему принимать правильные жизненно-важные решения.

Ёримори передает Киёмори просьбу матери пощадить мальчика. Тот не в какую. Ёримори, стараясь сдержать раздражение, воскликнул: «Разве вы не простили Наритику по ходатайству Сигэмори? Что мешает вам также поступить по просьбе мачехи?». Киёмори вскипел и чуть не замахал руками: «О чем ты говоришь?! Кто такой Наритика? Только и способен крутить задом перед экс-императором. А случись что, не соберет и десяток самураев, готовых отдать жизнь за него. За этим же, как ты считаешь, мальчиком пойдут тысячи. Не забывай этого, Ёримори. Они могут пойти и против тебя и вряд ли будут столь слезливы, как ты. Больше не смей докучать меня подобными увещеваниями. Ёритомо казнят в Рокудзё Каваре. Тринадцатого числа этого месяца».

Неуступчивость Киёмори натолкнулась на непреклонность его мачехи, которая и не думала смиряться. Вскоре перед ней предстал Сигэмори, ее любимчик и баловень с малых лет. Только он мог успокоить отца во время вспышек гнева. «У меня к вам настоятельная просьба, Сигэмори-доно», начала Икэнодзэнни. «Уговорите отца пощадить Ёритомо. Глядя на него, я сразу вспоминаю Иэмори. Мне кажется не переродился ли он в этого юношу. Их сходство просто поразительно. Мне известно, что вы отвели руку отца от Фудзивара Наритики. Я знаю о вашем геройском поведении в прошедшей войне, а героям приличествует великодушие». Сигэмори просьба бабки сильно озадачила. Пленником являлся хоть и малолетний, но глава дома Гэндзи. Сохранит ему жизнь сейчас, значит своими руками создать повод для волнений в будущем. И волнений нешуточных. Видя колебания внука, Икэнодзэнни добавляет: «Скажите только Киё… нет, моему старшему сыну, а он был мне сыном и останется им до конца моих дней, что с мольбой к нему обращается эта монахиня. Не все в ваших силах, а я немолода. Вероятно, демон тьмы Дакини уже начертал в своих чертогах дату моей смерти. Но пока я еще на этом свете, мне хотелось бы сделать доброе дело. Узнать о перерождении Иэмори и осознанно бросить его на произвол судьбы – значит, отказаться от дороги в рай и обречь себя на мучительные перерождения. Сжальтесь над старухой! Я буду молиться, и ждать синюю птицу». Слова Икэнодзэнни убеждали. Сигэмори несколько раз встречается и беседует с пленником. Его глубоко поразило высказывание о том, что тот хочет стать монахом и молиться за погибших родичей, забыв про мирские обиды. Но как убедить в этом отца?

Выслушав Сигэмори, Киёмори с озабоченным лицом ответил: «Мой отец завещал не отказывать в просьбах мачехе. И я старался, ты тому свидетель, следовать заветам. Но тут случай особый. Да, я, как ты и хотел, пощадил Наритику. И что? Кому-то станет хуже от этого? Или лучше? Или это отразится на судьбе государства? А как все может обернуться в деле Ёритомо, ты понимаешь? Я слышал, что он хороший воин. Я также слышал, что он очень популярен. Сохрани я такому мальчику жизнь, и глазом не успеешь моргнуть, как недобитые Гэндзи повылезают из щелей и поднимут мятеж, сплотившись вокруг него. Надо нам это? Я вынужден быть жестоким, и моей мачехе придется вытерпеть это испытание». Киёмори дал понять, что разговор окончен.

В последние дни у него из головы не выходила легенда, которую ему в свое время рассказал почтенный старец из святилища Ицукусима дзиндзя. В 829 г. у великого министра Фудзивара Ёрифусы родилась дочь, которую нарекли именем Акиракэйко. Слыла она необыкновенной красавицей, однако с младенческих лет в нее часто вселялся злой дух, мучавший ее. Проходит время и Акиракэйко становится женой императора Монтоку. Беспокоясь о здоровье императрицы, он приглашает во дворец знаменитого монаха. Его молитвы подействовали, и Акиракэйко пошла на поправку. Обрадованный Ёсифуса приглашает монаха погостить в своей усадьбе. Там он случайно увидел императрицу, и разум его помутился от страсти. Монах пробирается в ее покои и набрасывается на нее. За беспредельную наглость его арестовывают и бросают в темницу, где он исступленно повторял одно и тоже: «Умру, обернусь демоном, и императрица станет моей». Когда великому министру доложили об этом, его охватывает такой страх, что он приказывает немедленно отпустить монаха: «А вдруг, если его казнят, все так и выйдет…».

Монах возвращается на гору Конгосан и начинает изнурять себя непрерывными постами и молитвами: «О великое божество священной горы, преврати меня в демона, умоляю тебя». Не проходит и десяти дней как он умирает. Вскоре в покоях императрицы появляется огромный демон, черный как смоль, плоть которого прикрывала одна лишь набедренная повязка. Глаза как чаши, рот широко раскрыт в отвратительном оскале, зубы как острые ножи, а за повязкой – молот. Императрица, околдованная демоном, покорно следует за ним в опочивальню. И так день за днем. Виднейшие авторитеты буддизма, сменяя один другого, читали оградительные молитвы, стараясь изгнать демона. И чудо! Он исчезает. Проходит три месяца. Самочувствие императрицы улучшалось. Ее навещает император. И тут… опять возникает демон и ведет императрицу в опочивальню на глазах императора, его приближенных и слуг.

Киёмори терпеливо слушал, а когда старец закончил, с некоторым раздражением пробурчал: «Старик, зачем ты все это рассказал?». Тот довольно дерзко взглянул на Киёмори и с нескрываемым вызовом промолвил: «Без всякого сомнения сын Акиракэйко, принц крови Корэхито, потомок демона! Принц являлся только четвертым сыном императора Монтоку, но как раз он взошел на престол под именем Сэйва. Конечно, и дед его, Ёсифуса, постарался, но без темных сил здесь не обошлось. Пока он как регент императора Сэйва правил страной, его беспутная дочь не скрывала греховной связи. Став вдовствующей императрицей, в день своего пятидесятилетия она сидела рядом с демоном, и выглядели они как верные супруги. В общем, все эти Сэйва Гэндзи – дьявольское отродье, особенно те, кто из Кавати. В них бурлит кровь их предка, поэтому им нельзя доверять. Никогда! Сегодня они клянутся в одном, а завтра забудут клятвы. Лгать и убивать – вот их удел».

Киёмори оказался между двух огней. С одной стороны, почтительность к мачехе и любовь к старшему сыну требовали милосердия, с другой – разум политика и воина взывали к жестокости. Когда после долгих и мучительных размышлений Киёмори стал склоняться в сторону разума, ему доложили о приезде Икэнодзэнни. «Как некстати», вздохнул он. В нем оживал самурайский дух: «Опять эти слезливые рассказы о перерождении Иэмори…». Навязчивость мачехи начала обременять Киёмори. Однако вопреки ожиданиям он увидел не мягкотелую монахиню, а решительную женщину: «Вспомните про зарок, Киёмори-доно. Милосердие и еще раз милосердие – вот, что спасет нашу семью от грядущих напастей. Казнь Ёритомо отвернет удачу от нас. Убийство человека – великий грех, а невинного тем более. В чем его вина? Лишь в том, что он сын своего отца и честно выполнял сыновний долг. Разве это заслуживает столь жестокого наказания?! Глубоко верующий Ёритомо будет благодарен за спасенную жизнь и в будущем не поднимет знамя мести. Но если все же это произойдет, он нарушит нормы морали, и боги обрушат гнев на Гэндзи. Сын мой, не берите греха на душу, проявите милость и пощадите по сути невинного».

Киёмори чувствовал, что с ним говорит не жена безжалостного самурая, а гордая аристократка из южного дома Фудзивара, слова о зароке которой больно укололи его. Когда убивали малолетних детей Тамэёси, сердце главы Хэйкэ дрогнуло, и в присутствии Икэнодзэнни он промолвил: «Чтобы сия участь миновала моих детей и внуков, зарекаюсь казнить малолетних». Поглощенный грустными воспоминаниями Киёмори словно забыл, что Икэнодзэнни ждала ответа. «Но Ёритомо давно не ребенок. Он прошел обряд инициации и считается взрослым, что прекрасно доказал в боях с моими самураями. Взрослый сам должен отвечать за свои поступки, поэтому…», тут Киёмори запнулся, резко встал и вышел из комнаты, бросив напоследок оторопевшей мачехе: «Казнь откладывается».

Киёмори сразу же направился в усадьбу Ёримори, которого не на шутку встревожил сей неурочный визит. «Что случилось, Киёмори-доно?», спросил он с некоторым опасением, подумав, что судьба пленника решена. «Прикажи привести Ёритомо», скомандовал Киёмори вместо объяснений. Он грубо отказался от предложенного хозяином угощения. С ним явно что-то происходило. Проходит совсем немного времени и появляется Мунэкиё, который просит разрешения ввести арестованного. Скрипнула раздвижная перегородка, и в комнату вошел Ёритомо. Из-за его спины виднелась голова Мунэкиё, намеревавшегося удалиться. Киёмори, дав знак ему остаться, уставился на Ёритомо. Это была их вторая встреча. Первая состоялась девятнадцатого февраля 1159 г. в усадьбе Сандзё минамидоно, резиденции Дзёсаймонъин, старшей сестры экс-императора Госиракавы, даровавшего ей титул монашествующей императрицы, которой помимо прочего полагалась личная канцелярия. Секретарем в ней служил тринадцатилетний Ёритомо.

В этот день в зале приемов усадьбы проводилась церемония «тэндзё хадзимэ» – официальное представление лиц, удостоенных права посещать резиденцию Дзёсаймонъин. Восемь человек, среди которых находился и Киёмори, уселись перед столиками с угощениями. По ритуалу представляемых несколько раз обносили сакэ. Ответственным за первую чашу назначили Ёритомо. Он остановился перед Киёмори и предложил ему чашу. Тот взял ее, медленно осушил и спросил: «Так ты сын Ёситомо-доно?». Киёмори явно приглянулся красивый юноша с чистым взглядом. Ёритомо без тени смущения громко ответил «да», слегка поклонился и направился подносить сакэ следующему гостю. «Этот секретарь, похоже, способен не только разносить сакэ. При таком отце его ждет великолепная карьера. Может быть…», подумал тогда Киёмори.

Очнувшись от воспоминаний, он вернулся к реальности. «Давненько не виделись, Ёритомо-доно», нарочито медленно произнес Киёмори. Что-то наподобие улыбки появилось на лице Ёритомо: «Год, наверное, дайни-доно». «Ты не забыл моей должности на Кюсю?! Молодец!», удивился Киёмори. «Я еще тогда, в усадьбе почтенной Дзёсаймонъин, подумал о твоих способностях. Ты мне понравился, не скрою. Разве мог я тогда представить, что мы будем сражаться как враги, и тебя приведут ко мне как бунтовщика. Почему так произошло?». «Не знаю», проговорил Ёритомо, откровенно не расположенный к подобной беседе. «Не хочешь ли ты попросить о чем-нибудь?», не успокаивался Киёмори, надеясь выведать настроение пленника. «Нет. Я попытаюсь достойно принять уготованную мне участь», ответил Ёритомо и смиренно склонил голову.

Оставшись один, Киёмори внезапно в глубине души осознал, что так сильно волновало его в последнее время: он не готов отдать приказ казнить Ёритомо. «Почему?», в который раз мучил он себя этим вопросом и не находил ответа. Любой другой самурай на его месте отрубил бы голову сына своего врага без угрызений совести. Таков неписанный закон бытия воинов. Только так можно избежать кровавой мести. Что тут раздумывать?! Но Киёмори не мог. Теперь уже точно знал, что не сможет. «Неужели аристократические замашки, взращенные в изнеженной и развращающей атмосфере столицы, оказались сильнее самурайского начала», корил он себя. «Кем я стал, в кого превратился», недоумевал Киёмори, «еще и не аристократ по сути, но уже и не самурай». Раздираемый противоречиями он пытался найти доводы, убеждающие прежде его самого в правильности сделанного выбора – выбора, достойного потомственного аристократа, но не воина. Сохранение жизни главы Гэндзи – поступок великодушный, в духе буддийских заповедей. К тому же Ёритомо – внук настоятеля синтоистского храма Ацута дзингу, где хранится священный меч. Вряд ли настоятель и стоящие за ним силы забудут милосердие Киёмори. А разве не заслуживает уважения то, что он, преодолев гордыню, прислушался к мольбам мачехи. Пусть все видят, как Киёмори выполняет сыновний долг.

Все, конечно, так. Но Киёмори по-прежнему чего-то не хватало для успокоения совести, разбушевавшейся не на шутку. Может быть дело в людской молве? Какими красками она распишет образ Киёмори? Будет ли она помогать осуществлять задуманное? Или окажется непреодолимой преградой на его пути? Не станет ли потомство Хэйкэ стыдиться деяний своего пращура? «Нет, нельзя повторять ошибок Синдзэя», мелькнуло в голове Киёмори. После смуты Хогэн тот извлек из забытья смертную казнь. В дни траура по императору-иноку Тобе, когда по всей стране проводились молебны, в столице лилась кровь и самураев и аристократов. Временщик вынудил Ёситомо убить отца. Не избежали казни даже малолетние дети Тамэёси. Все это шло в разрез с буддийскими заповедями и основными нормами общечеловеческой морали. Молва не пощадила Синдзэя, который в смуту Хэйдзи сам стал жертвой, лишившись поддержки людей, настроенных против смертной казни. «Как ты был прав», прошептал Киёмори, вспоминая завещанное отцом.

Пятнадцатое января 1153 г. У постели смертельно больного Тадамори собрались ближайшие родственники. «Итак, похоже, все здесь», промолвил он заплетающимся языком. «Чтобы вам не твердили врачи и монахи, знайте, что пришел мой час. Я чувствую это. Силы покидают меня, и мы видимся в последний раз. Но разум мой пока не помутнился, поэтому попытайтесь усвоить, что я скажу. Вас ждут нелегкие времена. Наверняка найдутся охотники стравить дома Гэндзи и Хэйси ради собственной выгоды. Пока жив император-инок Тоба, этого не произойдет. Но как только его не станет, нам придется делать выбор. Нет, не нам, а вам, поскольку я уже не жилец на этом свете. От данного выбора будет зависеть судьба дома Тайра. Или он станет процветать во благо всей страны или же бесследно исчезнет, оставив лишь проклятия в памяти людской. После моей смерти дом возглавит Киёмори. Он достоин этого и такова моя последняя воля. Во всем следуйте за ним. Только так можно сохранить единство и избежать внутреннего раскола. Киёмори, помни, что и глава Гэндзи Тамэёси, и Ёситомо, и Ёсиката, тем более Тамэтомо, способны на безрассудные выходки по наущению вельможных покровителей. Сыны дома Хэйкэ всегда должны быть готовы достойно ответить на эти безрассудства. И вот что еще», голос Тадамори слабел. «Чтобы ты ни делал, как бы высоко не вознесся, помни о простых людях. Как ни искусен ты будешь в бою, против людской молвы устоять невозможно. Ее не зарубишь мечом, ее не пронзишь стрелой, но, главное, никогда не знаешь, откуда и куда нанесет она удар. Усвой это, и тогда проживешь долго и счастливо», с трудом прохрипел Тадамори. Изо рта у него хлынула кровь, и через мгновенье он затих навечно.

Вскоре по столице разнеслась молва о том, что Ёритомо смертная казнь заменена дальней ссылкой в Идзу под надзор местных властей. Многие облегченно вздохнули. Молодому главе Гэндзи даже полезно будет пожить вдали от Киото. Пройдет время, все забудется и он сможет, если захочет, вернуться в столицу, а пока пусть молится и благодарит богов, смягчивших сердце Тайра Киёмори. Без вмешательства высших сил он вряд ли бы решился на подобный, прямо сказать, неожиданный поступок.

Перед тем, как покинуть Рокухару, Ёритомо встретился с Икэнодзэнни. Выслушав слова благодарности, монахиня проникновенно заговорила: «Заполните свои дни в изгнании неустанными молитвами за упокой души отца и братьев. Эти сутры скрасят ваше одиночество и облегчат мучительные поиски истины». Икэнодзэнни протянула Ёритомо свиток и нефритовые четки. «Примите и этот небесный камень, олицетворяющий такие добродетели, как ум, гуманность, правдивость, преданность. Всегда помните по чьей воле вам дарована жизнь», напутствовала она молодого Ёритомо. «Не позволяйте злонамеренным наветам затуманить вашу память. Живите в мире со своей совестью. И вот что еще. В хорошие времена – не роскошествуйте, в плохие – склоните голову и терпите. Терпение поможет вам пережить многие невзгоды». Ёритомо с трудом сдерживал слезы. «Я никогда не забуду вашу доброту», только и смог вымолвить он и быстро вышел из комнаты.

Ёритомо тепло попрощался и с Тайра Мунэкиё, взяв его за руки. Со стороны казалось, что расстаются не враги, а давнишние приятели. Одиннадцатого марта 1160 г. в шапке и одежде, подаренных Мунэкиё, Ёритом сел на лошадь и отправился в Идзу. Его сопровождало несколько самураев Хэйкэ. Скромная процессия медленно продвигалась на восток по тракту Токайдо, по которому не раз проносился, сметая все на своем пути, Минамото Ёситомо. Мог ли он тогда подумать, что по Токайдо в жалком виде последует в ссылку его любимец Ёритомо!? И не один из его вассалов, которых было полным полно в этих местах, даже не повернет голову в сторону удалявшейся фигуры сироты, который должен быть стать их господином. Самураи строго блюли свой основной принцип бытия – хорошенько осмотрись и примкни к более сильному. А таковым являлся Тайра Киёмори. Поэтому мало кого удивило, что Ёритомо сослали в Канто, цитадель Гэндзи. Времена изменились. Многие их вассалы не могли или не хотели ссориться с Хэйси, находящимися в расцвете сил.

Великодушие Киёмори не ограничилось одним лишь Ёритомо. Он пощадил всех детей Ёситомо за исключением Ёсихиры, рискнувшего напасть на Киёмори в Киото. Ёсихиру схватили и доставили в Рокухару. Взглянув на него, Киёмори почувствовал, что тот не смирится. Никогда. «Будь у него в руках меч, он бросился бы на меня прямо здесь», Киёмори даже несколько опешил, представив эту картину. «Такого остановит только смерть. К тому же он давно уже не ребенок…». В тот же день голова Ёсихиры валялась на песчаном берегу в Рокудзё Каваре.

Выслав одних Минамото, кто постарше, подальше от столицы, раскидав других, кто помоложе, по монастырям, Киёмори и думать о них перестал. До мальчишек ли этих ему было?! Наступал золотой век Тайра, когда все можно, все доступно, если ты из Тайра, разумеется.

– Не о двухлетнем ли наследном принце Ясуакире ты ведешь речь?

– Не только о нем, приятель. Были еще и двухлетний Санэхито и трехлетний Ёсиёри. Эти бедняги так и не короновались, скончавшись до взошествия на престол. А вот однолетние наследные принцы избежали сей печальной участи и с благословения небес воссели на яшмовый трон. Взять хотя бы тех же императоров Сэйва и Тоба.

– Ты хочешь сказать, Киёмори настолько пропитан суеверием, что верит в эту чепуху?

– Кто знает? Может это и не чепуха совсем. Он, приятель, вынужден действовать наверняка, и учитывать даже, как ты говоришь, чепуху. Да и времени ждать, пока внуку исполнится четыре года, у него нет. Он как зверь учуял приближение опасности и хочет оскалить клыки.

– По какому же праву?

– А ты что, сам не догадываешься? У него на это лишь одно право – право деда наследного принца, будущего императора Японии!

Время и впрямь поджимало. Церемонию введения в сан наследного принца требовалось провести до конца декабря, иначе, если считать по-японски, в следующем году принцу стукнет два года – опасный возраст! (В каком бы месяце 1178 г. ни родился ребенок с первого января 1179 г. ему будет два года). Киёмори удалось настоять на своем, и пятнадцатого декабря вожделенная церемония свершилась, вызвав массу нареканий. Мало того, что он буквально заставил Госиракаву смириться со столь странной поспешностью, так вдобавок к этому провел церемонию не в усадьбе императора-инока, а у себя в Рокухаре. Неслыханное самоуправство! Учрежденная канцелярия наследного принца и его охрана сплошь состояла из людей Хэйси, изолировавших Токихито от дурного влияния извне.

Введение внука в ранг наследного принца придало дополнительный заряд энергии Киёмори, на радостях вознамерившегося отправиться в паломничество на Фудзияму в провинции Суруга сразу же после Нового года. С древнейших времен японцы с трепетным благоговением относились к этой горе, искренне считая священной. На ее вершине располагался синтоистский храм Сэнгэн дзиндзя, где поклонялись божеству, воплощением которого являлась сама гора, поэтому храм слыл самым почитаемым в Суруге. Киёмори прекрасно помнил, как в усадьбе императора-инока Тобы по совету преподобного Фудзи Сёнина, сотни раз восходившего на Фудзияму, усердно переписывались священные сутры, закопанные впоследствии на ее вершине. А Тоба ничего не делал просто так! Паломничество несомненно поспособствовало бы росту популярности Киёмори на востоке. Опираясь на авторитет Ицукусимы и Сэнгэн дзиндзя, он приведет в покорность моря запада и горы востока, и страна замрет под тяжкой дланью Хэйси. Что-то иное Киёмори уже не устраивало. Один за другим проходили Великое пиршество двух покоев, праздник Зеленых коней, мужское песенное шествие, а ему никак не удавалось выполнить задуманное. Сможет ли он благополучно взобраться на гору в ненастную зимнюю погоду? Как уберечь жизнь среди восточных варваров, способных на что угодно? К тому же владетель Суруги, Мунэмори, настоятельно призывал отца отказаться от рискованной затеи. В общем, Киёмори отложил на потом паломничество, так и не увидев двух красавиц в белых одеяниях, появлявшихся, если верить людской молве, на вершине Фудзиямы и грациозно исполнявших чудесный танец. Лицезревшему это действо небо даровало долгую и спокойную жизнь. Слава и почет ожидали потомство счастливца…

Киёмори не раз, наверное, пожалел о несодеянном. Божество горы Фудзи обиделось не на шутку. Иначе, чем объяснить несчастья, обрушившиеся на правителя-инока? В июне скоропостижно покидает этот мир его дочь, Сиракава доно, любимая Морико. Какая-то напасть поразила ее желудок, она не могла есть и в миг угасла. Не успели просохнуть слезы скорби, а Киёмори ждало новое испытание. Точно от такой же болезни в конце июля скончался Тайра Сигэмори. Ушел из жизни не только старший сын, но и человек, умевший как никто другой улаживать ссоры, вспыхивающие между отцом и Госиракавой. Подавленный и удрученный Киёмори, бросив дела на Мунэмори, по привычке уединился в Фукухаре в надежде восстановить там душевное равновесие. Однако сообщения с мест не способствовали этому. В стране наблюдались какие-то удивительные явления, нагонявшие страх на людей.

– Слыхали, где-то в Мино огромная пегая лошадь поднялась в небо и скрылась в облаках. Шерсть у нее длиннющая, а глаза сверкали словно стекло на солнце.

– Это еще что, подумаешь, мохнатая лошадь. У них в Мино и не такое может случиться. Тут, у нас, совсем под боком, в Хокодзи, еще похлеще было. В небе над храмом появилось нечто странное, похожее на шляпу. Ну, такую, сплетенную из осоки. Шляпа светилась так ярко, что виднелись пылинки, носящиеся по воздуху. Повисела эта штуковина над храмом, а потом, изрыгнув чудовищное пламя, исчезла за горизонтом. Ох, не к добру это, не к добру.

– Еще болтают про хвостатых людей, по ночам выскакивающих из колодцев. И про чертей, от которых прохода нет даже днем.

– Хвостатые люди, черти, ну и что? Попугают людишек и опять в колодец шмык. Эка невидаль! А вот эпидемии эти проклятущие просто так не уходят. Толпы народа уводят с собой туда, откуда возврата нет. Вспомни, что в прошлом году натворила натуральная оспа, будь она неладна.

– Все это из-за сунских денег, заполонивших страну по милости Тадамори и его сынка Киёмори. От них, точно от них всякая дрянь, без которой в Китае то и дня не проходит. Они и распространяют повсюду заразу, прозванную в народе «денежной эпидемией».

– Оказывается, люди добрые, во всем виноват то Киёмори. Интересно у вас получается. Человек верное дело замыслил, а вы – «денежная болезнь» или как там ее обозвали. Еще вспомните про

«овечью эпидемию». Киёмори хотел порадовать императора-инока, и в 1171 г. преподнес ему пять овец и диковинного оленя. Овечки спокойно паслись в усадьбе Госиракавы, никого не трогали, тем не менее, эпидемию, вспыхнувшую в это самое время, сразу же окрестили «овечьей», осыпая проклятиями того же Киёмори. Не демонизируете ли вы его, братцы!

– Овечки, может, и не причем, а с монетами все так и есть. Как было раньше? Приглядываешь что-нибудь и заранее знаешь, сколько риса или, скажем, шелка потребуется для покупки. И попробуй, обмани – власти в миг голову свинтят. И поделом! Не балуй, не своевольничай. Проклятущие же монеты порушили привычные устои натурального обмена, подняв цены так, что сто раз подумаешь, прежде чем отважишься приобрести вещицу какую.

– Ты, приятель, не дурак, сразу видно. Мне тоже не по душе китайские монеты. Стоит соприкоснуться с ними, как в человеке пробуждается бездонная страсть к наживе, он словно заражается болезнью денег: продать подороже, купить подешевле. Каждый готов обмануть каждого, люди ради денег без раздумий идут на плутовство. Про честные и разумные сделки начинают забывать. А налоги? Умыкнуть несколько монет особого ума не надо. Это вам не мешки с рисом…

Слухи слухами, но предчувствие чего-то страшного и неизбежного усиливалось. Постоянные природные катаклизмы наглядно свидетельствовали, что дух добра слабел, а зло становилось безудержным. Древние человеческие ценности сотрясались и рушились, буддийским законам приходил конец. Их вытесняла беспощадная сила оружия. И все чаще им размахивали те, кто призван был в первую очередь сохранять мир и спокойствие в стране – монахи Энрякудзи. После инцидента в Сисигатани они вроде бы приутихли, однако их миролюбивый настрой продолжался недолго. Они переругались между собой и особо ретивые опять задумали смуту. Им не терпелось поквитаться с Хэйси и поднажиться землицей, хоть тайровской, хоть императорской. Император-инок не стерпел и призвал Киёмори утихомирить божьих людей. Тот не хотел ссориться с монахами, понимая несвоевременность этого, и медлил, как мог. Госиракава продолжал упорствовать и заставил сформировать карательную армию. Начались вооруженные стычки, проходившие с переменным успехом. Киёмори следил за раздраем из Фукухары. Конфликты в центре и на местах не способствовали его душевному спокойствию. Постепенно, как водится в подобной обстановке, беспокойство переросло в нетерпение, а из нетерпения забурлил гнев. Из паломничества в Ицукусиму срочно отзывается Мунэмори.

Четырнадцатого ноября 1179 г. при дворе проводился праздник Обильного света. Император Такакура во дворце Сисиндэн вкушал рис нового урожая и угощал вельмож молодым сакэ. Гости любовались представлением пяти танцовщиц, услаждая слух музыкой и пением. В разгар веселья стало известно, что в Киото объявился отшельник из Фукухары, да не один, а с огромной толпой самураев. В столице поднялся настоящий переполох, и ее обитатели по привычке бросились припрятывать пожитки, так как ничего хорошего неожиданный визит не сулил. Киёмори за сел в усадьбе Хатидзёдоно и хранил молчание, вызывая разные пересуды.

– Император-инок, сдается мне, чем-то сильно задел преподобного, иначе с чего это тому вздумалось так грубо нарушить столичный покой.

– Задел и не раз! Вот у Киёмори терпение и лопнуло. Помнится, у тебя, приятель, где-то около Удзи имеется клочок земли и весьма существенный, если судить по тому, сколько денег ты просаживаешь в картишки. А теперь предположим, что какой-нибудь знатный индюк взял и прибрал твою землицу к своим рукам. Задело бы это тебя? Еще как! Вцепился бы ты в глотку этому индюку?

– Я что-то не пойму, куда ты клонишь?

– Будь поумнее, сразу бы смекнул, о чем разговор. Еще продолжался траур по Морико, а император-инок уже перевел находившиеся у нее в управлении земли дома регентов и канцлеров Фудзивара в разряд казенных, т.е. попросту забрал их себе. Каково? А такое количество земли ты своим хилым умишком и представить не сумеешь.

– Мне бы это не понравилось

– Вот и я про тоже. А императору-иноку все нипочем. Закусил удила. Назначает своего прихлебателя Фудзивара Суэёси губернатором провинции Этидзэн, словно запамятовав, что с 1166 г. провинция эта находилась в кормлении у Тайра Сигэмори. Выходит, Киёмори лишился вместе со старшим сыном и далеко не самой последней провинции. Улавливаешь?

– Вроде бы.

– Чаша терпения Киёмори наполнилась до самых краев. И тут выясняется, что Коноэ Мотомити так и не дождался назначения на должность тюнагона (советника), хотя каждой собаке известно, кто за ним стоит, кто за него просит. Мало того, тюнагоном стал Мороиэ, сын ненавистного канцлера Мотофусы. Подобного прямого оскорбления Киёмори снести не мог и пожаловал в столицу. Вскоре узнаем и зачем.

Киёмори действовал быстро и решительно. Первым делом он перевез императрицу и наследного принца поближе к себе, в усадьбу Хатидзёдоно, а императору Такакуре и императору-иноку настоятельно рекомендовал готовиться к переезду в Фукухару, подальше от столичных тревог. Госиракава не на шутку оробел, отправив к Киёмори личного посланника с заверениями в том, что окончательно отходит от мирской суеты и посвящает остаток жизни подвижничеству во имя спокойствия в государстве. Киёмори терпеливо выслушал посланника и передал через него императору-иноку пожелание перебраться на время в усадьбу Тобадоно, подкрепив его сотней самураев, на которых возлагалась почетная миссия неустанной защиты высочайшей особы от непредвиденных посягательств недругов и завистников. Госиракава фактически оказался под домашним арестом. Его изолировали от внешнего мира и дозволяли видеться только с детьми Синдзэя, людьми безвредными и тихими, а также Танго но цубоне и другими фрейлинами.

Содеянное Киёмори подозрительно смахивало на государственный переворот, однако смельчаков, готовых встать на защиту попранной законности, не находилось. Уж больно сердит был Киёмори: чуть что, прольет кровь и не задумается. Аристократы засели по домам и носа непоказывали. Наиболее же сообразительные потянулись в загородные резиденции, надеясь там, подальше от столицы, отсидеться и переждать очередную заварушку. Киёмори пошумит, пошумит, потом успокоится, пойдет на мировую с императором-иноком, и жизнь покатит по привычной наезженной колее. Однако преподобный Дзёкай не успокаивался, вернее, не мог успокоиться. Годами копившиеся обиды требовали выхода и теперь, словно могучая река, разрушив плотину разума и осторожности, вырвались на волю, ничем не ограниченную волю. Первым бурным потоком «смыло» канцлера Мотофусу, худощавого красивого мужчину, славившегося умом и проницательностью. Киёмори в последнее время не раз пытался переманить его на свою сторону, даже пошел на то, чтобы сделать жену Мотофусы кормилицей наследного принца Токихито. Все напрасно. Виднейший сановник государства остался непреклонен в неприязни к выскочке с большой дороги, с достоинством приняв удар судьбы. Теперь уже бывший канцлер отправляется на Кюсю, получив унизительное назначение на должность заместителя начальника Управления западных земель. По пути туда Мотофуса принимает монашество, добившись разрешения на проживание в провинции Бидзэн. Посчитавшись с ненавистным канцлером, Киёмори вспомнил и про его сына Мороиэ, лишив поста тюнагона. Место опального Мотофусы занял Коноэ Мотомити, старавшийся не перечить своему покровителю. Гнев Киёмори не миновал и Великого министра Фудзивара Моронагу, и еще семерых вельможных сановников, а счет попавших в немилость чиновников помельче шел на десятки. Многих из них выслали из столицы, а некоторых ждала судьба пострашнее.

Сместив противников и укрепив положение императора и наследного принца, Киёмори пожелал вернуться в Фукухару и на досуге обдумать дальнейшие действия. В одном красивейшем местечке его корабль бросил якорь, и, сидя на палубе, он с нескрываемым наслаждением любовался тем, как на обоих берегах реки самураи при свете факелов рубили головы недругов своего господина. Опьяненные победой они лупили по валявшимся на песке головам ногами, пытаясь сбросить их в воду. Киёмори когда-то и сам любил иногда поиграть в кэмари, ловко подбивая подъемом ноги мяч из кожи оленя, не давая тому упасть на землю. На площадке, по углам которой высились традиционные сакура, ива, клен и сосна, он не раз перебрасывал мяч тем, чьи головы ныне шлепались в мутную воду и проносились мимо него, тараща глаза не то от удивления, не то от страха. Вседозволенность дурманила разум. Пусть, пусть видят, что ждет тех, кто вызовет недовольство Киёмори. Намеренная жестокость дожна заставить всех преклонить колени пред красными стягами Хэйкэ, украшенными родовым гербом – стилизованным изображением бабочки с расправленными крыльями, прозванную «кавалер ксут».

Киёмори добился задуманного: и неограниченной власти, смахивающей на военную диктатуру, и откровенного страха вокруг своей особы. Страх же ходит под руку с ненавистью, способной толкнуть человека на безумный, казалось бы, поступок. Но кто пойдет против Хэйси? У них под контролем находятся тридцать две провинции, т.е. примерно половина страны. Что можно противопоставить этому богатству?! Проверенная временем осторожность Киёмори ослабевала. Сослали монаха Монгаку в Идзу к Ёритомо – ничего страшного! Убежал из храма Курамадэра пятнадцатилетний Сянао вместе с каким-то торговцем золотом в Муцу к тамошнему правителю Фудзивара Хидэхире – забудем об этом! Разве мог Киёмори предположить, что этот юнец, о существовании которого он и думать позабыл, станет могильщиком Хэйси и его имя, Ёсицунэ, на многие столетия сохранится в памяти людской. В громадье планов и идей он перестал обращать внимание на всякие мелочи, вроде поведения Танго но цубоне, а ведь эта женщина являлась не только фавориткой императора-инока, но и его первой советчицей. Именно ей он вверял самое сокровенное, цена которому – жизнь. Ее видели то там, то здесь, однако чаще всего она встречалась с Минамото Ёримасой. Уже одно это сразу бы насторожило Киёмори, того, прежнего. Тот бы мигом сообразил, что за игру затеял Госиракава, на какую чашу политических весов намеревается положить гирю своего авторитета. Логика тут прослеживалась простая: перевешивают Гэндзи – подсоби Хэйси и наоборот. В настоящее время перевесили Хэйси, нарушив так необходимый императору-иноку баланс сил, поэтому он, естественно, устремил взор на восток, где окопались недобитые Гэндзи и сочувствующие им. В туже сторону взглянуть бы и Киёмори, но… Сам того не желая, он уподобился Нобуёри, над беспечностью которого в смуту Хэйдзи не раз насмехался в кругу родственников и друзей. Прошло более двадцати лет, а Киёмори отчетливо помнил самодовольную физиономию своего «господина», мигом забывшего обо всем на свете, когда глава дома Тайра вручил ему мёбу в знак покорности.

Тем временем противостояние, ликвидированное вроде бы в центре, разрасталось кровавым цветом на местах, в провинциях, главным образом, восточных. Тамошние самураи никогда не ладили с губернаторами, а когда их провинции перешли в кормление Хэйси, они, разумеется, не утихомирились, скорее наоборот. Их действия против провинциальных властей как-то сами собой перерастали в действия против Хэйси. А ведь были еще и те, кого Киёмори безжалостно лишил кормлений и сёэнов. А вечно недовольные воинствующие монахи из влиятельных храмов и монастырей?! Всем им бы достойного вожака, и оголодавшая свора набросится на любого, только подскажи. Этим-то, как всегда своевременно, и озаботился император-инок. Ум же Киёмори будоражило совсем другое.

Такакура отрекается от престола и двадцать второго апреля 1180 г. во дворце Сисиндэн страна обрела нового императора – Антоку. Киёмори находился на вершине блаженства. Сбылась его заветная мечта: он – дед императора! Ничто не могла испортить долгожданный праздник – ни смерч, пронесшийся над столицей, ни молнии, сверкавшие в небе, ни сильнейший град. Негоже пугаться небесных сил тому, кто является дедом их посланника на земле! Господство Хэйси казалось безграничным. Мало того, что важнейшие посты в государстве захватили они или их союзники, но и сам трехлетний император огорожен ото всех высочайшей стеной любви и заботы матери и деда. Однако закон бытия суров: «неотвратимо грядет увяданье, сметая цветенье». В год наибольшего расцвета влияние Хэйси понеслось вниз, словно камень по крутому склону горы. Все началось, казалось бы, с пустяка. Экс-император Такакура первое паломничество в этом звании совершает в Ицукусима дзиндзя. Влиятельнейшие храмы Японии – Энрякудзи, Кофукудзи, Ондзёдзи, посчитали себя оскорбленными. И унизил их… нет, не Такакура, сам бы он вряд ли отважился нарушить традицию, а Киёмори. Именно он, заставивший экс-императора отправиться в захолустный храм, и должен ответить за кощунство. Правда, и Такакура и сопровождавшие его аристократы забыли и недовольных монахов и вообще все на свете, когда увидели как бы плывущее по волнам главное здание Ицукусимы, олицетворяющее неразрывную связь Хэйси и моря. Зрелище поразительное! Воистину правы те, кто считает этот храм одним из трех красивейших мест Японии.

Обиженные монахи осыпали страшными проклятиями Киёмори, клеймили позором Хэйси и потихонечку грызлись между собой. Этим решили и ограничиться – надо посмотреть, что и как будет дальше. Не спешил и Киёмори. В голове у него уже созрел план примерного наказания смутьянов, однако ему не хотелось начинать первым. Противники замерли как звери, готовые к прыжку. В разгар этого стояния выявилось, что в усадьбе Такакура на Третьей улице собираются сомнительные люди, а ее хозяин в открытую поносит новую власть, обвиняя в деспотизме и самоуправстве. Киёмори сразу догадался, что речь идет о Мотихито, третьем сыне императора-инока. Принц являлся незаурядным человеком. Разбирался в мудреных науках, кистью выводил такие иероглифы, что глаз не оторвать, извлекал из флейты чарующие звуки, сочинял стихи, правда, не так складно, как его старшая родная сестрица, принцесса крови Сёкуси, но все же довольно умело. По всему выходило, что ему уготована блестящая судьба, но… Его старший брат Нидзё побывал в императорах, восседал на престоле и его младший брат Такакура, а вот Мотихито так и не дождался даже указа о признании его принцем крови. Объясняли это по-разному. И тем, что матушка родом не вышла, и тем, что не поладил с Сигэко, матерью императора Такакуры, и тем, что Киёмори не очень желал этого, и тем, что к нему прохладно относился отец. В общем, как-то не сложилось. Но вот, что интересно. Не сложилось все довольно давно, а поносить Хэйси он принялся сейчас. Неужели воцарение Антоку разбередило старые душевные раны? Вряд ли, считал Киёмори, дело скорее в другом. В суматохе будней то ли случайно, то ли по ошибке, то ли по чьему-то умыслу у Мотихито конфисковали храм Дзёкодзи и принадлежащие ему земли. Хотя так расстроиться, по сути, из-за пустяка?! У приемной мамаши принца, Хатидзёин, этих дзёкодзи столько, что не пересчитать. Но все равно, решил Киёмори, на всякий случай надо извиниться и вернуть землю, и добавить еще немножко, чтобы утихомирился. Не извинился, не добавил. Забыл! Что, в общем-то, логично: не пристало деду императора тревожиться о захудалом принце. Мотихито давно пора бы обрить голову и забыть о суете мирской, ан нет, думает совсем не о том, Хатидзёин же потворствует, распаляет напрасные надежды, а может и подбивает на опрометчивые поступки.

На самом деле Мотихито по-настоящему распаляли совсем другие люди – в его усадьбу зачастил Минамото Ёримаса. Когда об этом доложили Киёмори, он лишь горько улыбнулся, подумав про себя: «И этот туда же. Неужели из-за какой-то лошади?». У Накацуны, старшего сына Ёримасы, появился конь-красавец откуда-то из Осю. Куда бы он не отправлялся, с кем бы не встречался за дружеским застольем сразу же заводил разговор о своем сокровище, поэтому, немудрено, слухи о нем мигом разлетелись по столице, не миновав и Тайра Мунэмори, страстно возжелавшего овладеть им. Накацуна под разными предлогами отнекивался, но когда Ёримаса, не хотевший обострять отношения с Киёмори, потребовал уступить, Накацуна сдался. Мунэмори, разъяренный непривычной неуступчивостью, приказал выжечь на боку коня клеймо «Накацуна». После этого из его усадьбы нарочито часто доносились громкие возгласы нового хозяина: оседлать Накацуну, вывести Накацуну, не отстегать ли Накацуну?

История, конечно, вышла некрасивая, но правитель-инок, как и раньше, не сомневался в лояльности Ёримасы. Во-первых, совсем недавно по его рекомендации двор пожаловал Ёримасе третий ранг второй степени, что очень уж пришлось по душе старому вояке, не лишенному честолюбия. Во-вторых, Ёримаса принадлежал к Гэндзи, осевшим в Сэтцу еще со времен Минамото Ёримицу, а эта ветвь Гэндзи всегда верно служила императорской семье, при этом, что чрезвычайно важно, постоянно не ладила с Гэндзи из Канто, лютыми врагами Хэйси. В-третьих, Ёримаса достиг почтенного возраста – теперь это уважаемый монах, в свои семьдесят шесть лет вряд ли серьезно озабоченный проблемами мирской жизни.

Мудрый Киёмори сильно заблуждался, недооценивая отцовский инстинкт старца, часто задумывающегося о будущем детей – Накацуны и Канэцуны. В условиях безраздельного господства Хэйси их вряд ли ждет блестящая карьера. Да что там карьера! Сама судьба рода Ёримасы выглядит туманной. Киёмори и еже с ним силой изолировали императора-инока и вольны делать все, что вздумается, а вздумается ли им помогать отпрыскам какого-то монаха?! Поступок Мунэмори, нарочито унизивший Ёримасу, развеял последние сомнения. Ему откровенно указали на отводимое место – место шута и поэта, призванного развлекать семейство Киёмори в минуты отдохновения от государственных забот. В сердце Ёримасы разгоралось пламя мести, требующее действий во спасение чести и достоинства. И действий немедленных. Пришла пора поквитаться за обиды, тем более складывающаяся обстановка благоприятствовала этому. Монахи ведущих храмов в очередной раз сцепились с Хэйси и не собирались успокаиваться. Еще бы! Уступив престол Антоку, Такакура первое паломничество в качестве экс-императора вознамерился совершить в… Ицукусима дзиндзя. Неслыханное нарушение вековых традиций, предписывающих в подобных случаях посещение Кофукудзи, Энрякудзи или, на худой конец, Ондзёдзи. Такакура вырос в атмосфере поклонения божествам Ицукусимы, и по человечески его можно было понять, но своим поступком он не только принижал значение уважаемых храмов, но и ставил под угрозу их материальное благополучие. Конечно, сам экс-император на святотатство не отважился бы, не такой у него характер. Здесь чувствовалась воля Киёмори, которому и этого оказалось мало: на обратном пути он замыслил пригласить Такакуру в Фукухару – пусть все видят, кто, откуда и именем кого правит страной. Рассвирепевшие монахи настроились силой восстановить справедливость. Грех не воспользоваться моментом и не воззвать к Гэндзи. Ёримаса сразу вспомнил о принце Мотихито. И землю у того отобрали, и лишили всяких надежд на престол, а он так хотел стать императором. В этом Ёримаса не сомневался. Недаром же принц решительно отвергал предложения о принятии монашества, вызывая раздражение самого Киёмори.

Поздним вечером восьмого апреля 1180 г. Мотихито доложили о прибытии Минамото Ёримасы. Слуги сразу же провели гостя в личные покои принца, ибо уже привыкли к подобным визитам и четко представляли, что надо делать. Мотихито не представлял наверняка, зачем к нему пожаловал на этот раз неугомонный старик, однако в душе, хоть и смутно, но догадывался о чем пойдет речь. И не ошибся. Как обычно, Ёримаса начал издалека. «Киёмори, конечно, хитрец. Поступает всегда осторожно, чтобы в открытую не конфликтовать без особой нужды ни с высочайшей семьей, ни с аристократами двора. Что правда, то правда. Ну, если что взбредет ему в голову, прет вперед как бык, не разбирая дороги. Захотел, видите ли, породниться с самим императором, впрямь, как Фудзивара Митинага. Дедушка сына неба! Звучит неплохо. И давай сватать Токуко за императора Такакуру. Ей то, разумеется, пора, созрела девица, уже шестнадцать лет. А жениху то всего одиннадцать! И вот ведь проныра – знал, что двор поднимет шум: что этот Киёмори возомнил?!; родом не вышел, чтобы предлагать дочь в жены императору; ишь какой Фудзивара выискался. Тут до крикунов вдруг доходит, что Токуко стала приемной дочерью императора-инока Госиракавы. Как не крути, а формальности соблюдены. И внук Киёмори уселся на яшмовый трон. В три года! А вам, поди, уже тридцать, но вы даже не принц крови, хотя ваша матушка и познатнее Токуко, правда, тоже не из дома регентов…». Ёримаса смолк, ожидая реакции принца, однако тот ничем не выдавал отношения к услышанному. Тогда Ёримаса продолжил. «Это козни Тайра. Их рук дело. Не дай им боги покоя! И слова против них не скажи. За каждым забором торчит краснокурточник с подрезанными волосами. Чуть что, и тебя уже волокут в Рокухару к самому Дзёкаю – «океану чистоты», чтоб ему неполадно было. Посадить императора-инока, вашего благочестивого родителя, под домашний арест как простого смертного?! Невиданное оскорбление императорской семьи. Посмею напомнить, что в Наре на горе Тономинэ принц Наканоэ и Фудзивара Каматари

замыслили святое – уничтожение клана Сога, узурпировавшего власть. Так вот, монахи тамошнего Дандзан дзиндзя не раз слышали, как стонет гора, а это значит, что дух Каматари, которому посвящен храм, предупреждает нас всех об опасности, нависшей над императорским домом. Докажите свое почтение к отцу! Только прикажите и Минамото, встав на защиту попранной чести, избавят страну от временщиков. К тому же их главарь, сам того не ведая, действует нам на руку. Он так старается врасти в императорское древо, что и думать перестал про феодалов дальних провинций. А зря! Среди тех же восьми кланов из рода Камму Хэйси давно нет единства. Тиба, Кадзуса, Миура, Дохи с превеликим удовольствием отсекут головы своим так называемым союзникам Титибу, Ооба, Кадзивара и Нагао. На первых порах нас наверняка поддержат Кофукудзи, Энрякудзи, Ондзёдзи, да мало ли храмов и монастырей, которые не упустят случая поквитаться с Хэйси, забывших в гордыне буддийские традиции?! А там, глядишь, подоспеет помощь из Канто. Мой сын Накацуна, ваш верный слуга, губернаторствует в тех краях и лучше других представляет, что происходит на востоке. Восток бурлит, принц. Недовольные ни старой, ни новой властью тамошние самураи только и ждут повода свести счеты как с соседями, так и с вконец обнаглевшими выскочками из Хэйси и их холуями, словно блохи на теле Паньги заполонившими провинциальные и уездные управы, творя неслыханные безобразия. Надо только направить этот дикий бурлящий поток в нужное русло…».

Мотихито безмолствовал, лишь гримаса недоверия на миг исказила его красивое лицо. Это не осталось незамеченным Ёримасой, поспешившего поднажать: «Все будет определяться на суше, где великому Хатиману нет равных. Он не бросит Минамото в час сурового испытания, И эти богини-покровительницы мореплавания из Ицукусимы, как их там… Тагицунэ химэ, Тагори химэ и, ну как ее, а Итикисима химэ, ему не указ. Минамото еще сильны, очень сильны. Разве дом с прочными устоями может придти в упадок?! Вспомните изречение Мэнцзы, принц – милостям неба не сравниться с выгодами от земли, а выгодам от земли не сравниться с согласием между людьми. Согласия, именно согласия всегда не хватало Гэндзи. Ваше слово сплотит их, обеспечит согласие между ними. Тогда появятся и выгоды от земли. Все будет, принц! Надо только начать, а там уже самураи по своей воле решат, прислоняться им к большому и мощному дереву или опереться на гнилушку, готовую рухнуть от малейшего дуновения ветерка». Несмотря на убедительность слов Ёримасы, лицо Мотихито выражало полную безучастность, хотя на самом деле он с удовольствием слушал ночного гостя. Тем не менее, рисковать жизнью, а именно к этому все шло, ради такого интригана, как отец, принцу явно претило. Нет, уж, увольте от подобного героизма. А вот если с помощью Минамото заполучить священные регалии императорской власти… Каково? Хватит каллиграфии, поэзии и прочей аристократической мишуры. Да и любимую флейту не грех отложить в сторону, хотя бы на время. Может статься, что Фудзивара Мунэцунэ вовсе не врал, когда уверял, что именно я буду править государством. Недаром же говорят, что по чертам лица он способен предсказывать будущее. Иначе стал бы сам император-инок пользоваться его услугами и всячески выказывать расположение к нему?!

Внезапно Мотихито вздрагивает от пронзившей его мысли. А что, если…? Нет, не может быть. Старик на такое коварство не способен, пытался успокоить себя принц. А если, все же, меня заманивают в ловушку, которая вот-вот захлопнется, не отпускал его страх, медленно растекавшийся по телу и лишавший способности здраво рассуждать. Видя, что почти согласившийся Мотихито вдруг откровенно заколебался охваченный какими-то сомнениями, Ёримаса выкладывает главный аргумент. «Разве, принц, вы не мечтали о судьбе императора Тэмму? Не хотели проделать тот же путь, что и он в памятный всем «год обезьяны»? Осмелюсь напомнить вам, что…». Ёримаса говорил и говорил, а Мотихито постепенно терял ощущение реальности, погружаясь в забытье. Он словно задремал и видел все тот же сон, сладкий и упоительный сон, в котором нет несчастного и обманутого принца, а царит могучий император Тэмму.

После смерти императора Тэндзи наступили неспокойные времена. Власть захватил великий министр принц Оотомо, старший сын Тэндзи. На борьбу с узурпатором поднялся брат усопшего императора принц Оояма. Произошло это знаменательное событие двадцать второго июня 672 г., в год обезьяны. Направив в Юномуру, что в провинции Мино, людей с воззванием собирать армию, Оояма с небольшим отрядом устремился туда же из Ёсино. Принц рисковал жизнью, отчаявшись на это путешествие, но судьба благоволила герою. В минуты короткого отдыха на берегу реки Ёкогава в провинции Кии небо заволокло черное облако странной формы. Гадательные книги показали, что страна, расколовшись на две части, затем объединится под справедливой дланью Ооямы. Воодушевленный радостным предзнаменованием принц продолжил опасный путь. Тем временем Оотомо, вступивший на престол под именем Кобун, угрозами принуждал всех взяться за оружие и подавить мятеж. В Ямато нашелся смельчак Оотомо Фукэй из славного рода воинов, который в духе китайских традиций не убоялся выступить против императора, посчитав занятие престола незаконным. За ним последовали другие, и собралась могучая армия, подступившая к тогдашней столице Ооцукё. Произошла великая битва. Узурпатор потерпел поражение и повесился, а принц Оояма в Киёмигахаре стал императором Тэмму. Он никого не назначил великим, левым и правым министрами и самолично управлял народом, полагаясь исключительно на поддержку семьи. Император мало считался с мнением аристократов и никто не смел ему перечить. «Самое важное в политике – укрепление военной мощи государства», провозгласил Тэмму, начав вооружать придворных чиновников и верных людей из пяти провинций, окружавших столицу. Император создал регулярную армию, готовую по его приказу подавить бунт хоть на востоке, хоть на западе. Страна замирилась и успокоилась…

Громкий голос, местами походивший на крик, разорвал пелену благостного забытья, окутавшую разум Мотихито. Он опять очутился в своей усадьбе и перед ним сидел все тот же Ёримаса, не оставивший надежду убедить принца повторить подвиг императора Тэмму. «…Преступления, где бы и кем бы они не совершались, всегда угрожали гармонии человеческого общества. Именно преступления, вернее, их безнаказанность прямиком ведут к всяческим напастям вроде смут, наводнений, засух, эпидемий, т.е. всему тому, что мы наблюдаем в последнее время. И чем страшнее преступления, тем безжалостнее разоряется страна и мучаются люди. Поймите, принц, небеса дают знак остановить Тайра, призвать их к ответу за чинимые повсюду злодеяния, иначе нас ожидает ужасное будущее. Воля небес священна и ваш долг выполнить ее и воззвать к ниспровержению узурпаторов. Не убойтесь же предначертанного вам свыше и станьте вторым Тэмму, умоляю вас».

Хрипота, появившаяся в голосе Ёримасы, выдавала усталость. Замолчав, он с довольно спокойным, даже равнодушным видом ждал реакции Мотихито, для себя уже решив, что схватиться с Хэйси, с принцем или без него. Какая разница?! И в том и в другом случае его, скорее всего, поджидала смерть. Или в бою или от старости, но что может быть краше для воина славной смерти за честь и справедливость?! Ёримаса вновь стал отчаянным самураем, сердце которого пожирало пламя мести.

Поколебавшись еще немного, Мотихито приказал принести тушечницу и любимую кисть. Подумав, он красиво выводит на китайской бумаге тушью – «Всем Минамото, где-бы они не находились. Призываю вас встать на защиту божественной императорской власти и уничтожить извергов Тайра по всей стране. Да прибудут с вами силы неба». Доставить указ по назначению Мотихито доверил верному человеку – Минамото Юкииэ, десятому сыну легендарного Тамэёси. После смуты Хэйдзи он сумел бежать, долго скитался по разным провинциям, пока не нашел приюта у монахов Кумано, где его и разыскал посланник Ёримасы. В ту же ночь, когда принц Мотихито поставил под указом подпись, Юкииэ покинул столицу. Мало кто обратил внимание на странствующего монаха с посохом и гремящей банкой для подаяний. Еще один блаженный отправился в края неведомые, подумали сгрудившиеся у костра самураи Тайра, заступившие в ночное дежурство. Сгорбленный монах являл настолько жалкий вид, что никому из них и в голову не пришло остановить и обыскать его. Иначе, под изношенной рясой, больше напоминавшей лохмотья, они нашли бы клочок бумаги, который положит начало кровавым событиям, потрясшим страну.

Через некоторое время по столице поползли слухи о волнениях самураев в провинции Сэтцу, вызванных не то указом, не то приказом известного и благородного лица. Не на шутку встревоженный Киёмори покидает Фукухару, и десятого мая неожиданно объявляется в Киото. Город наводнили вооруженные всадники. Что? зачем? недоумевали обыватели, напуганные таким нашествием. Через пару дней в Рокухару приволокли самурая из клана Тада, под пытками признавшего, что некий Юкииэ, вроде бы из Минамото, смущает всех против Хэйси, ссылаясь на указ принца Мотихито. Разъяренный Киёмори потребовал от Мотомити немедленно арестовать и сослать мятежника, однако регент не решался пойти на этот шаг, считая случившееся недоразумением, которое разъяснится в ближайшее время. Самолично покуситься на свободу сына императора-инока Киёмори не осмеливался: доказательств вины Мотихито действительно было маловато. Казалось, что шумиха затихнет сама собой, но тут в столицу на взмыленных лошадях примчались воины-монахи из святилища Кумано. По их рассказу выходило, что чернецы Нового храма и храма Нати во главе с Минамото Юкииэ выступили против оных Главного храма, с давних пор являющихся сторонниками Хэйси. Юкииэ оправдывал свои действия необходимостью выполнения великого самурайского долга и показывал всем указ, подписанный Мотихито. Вина принца предстала столь очевидной, что Томомити не мог больше медлить. Пятнадцатого мая появляется императорский указ о ссылке мятежника в провинцию Тоса. Этим же указом принц переводился на положение простого подданного под именем Минамото Мотихито. Дальновидный Киёмори не хотел запятнать свой род убийством члена императорской семьи, а в такое время могло случиться всякое.

Триста самураев под началом Тайра Токитады направляются с Сандзё Такакуру, усадьбу Мотихито, чтобы выполнить указ императора. Среди них находился и Минамото Канэцуна, второй сын Ёримасы, которому через надежного человека удается предупредить принца о нависшей опасности. Тот, не мешкая, облачается в женское платье и бежит в храм Ондзёдзи, называемым также Миидэра – Обитель трех источников. Монахи с радостью встречают беглеца и категорически отказываются выдавать властям. Ондзёдзи не раз страдал от самоуправства Хэйси и теперь представился случай поквитаться с ними. Готовясь к длительной осаде, они призвали на помощь Кофукудзи и Энрякудзи, но если первый согласился сразу, то второй колебался – монахи с горы Хиэйдзан не отличались единством.

Киёмори медлил. Ондзёдзи издавна являлся одним из самых почитаемых в Японии, к тому же там нашел убежище ни кто небудь, а член императорской семьи, пусть ныне и неформальный. Потянулись дни напряженного ожидания. Подобная нерешительность угрожала авторитету Киёмори, тянувшему с исполнением высочайшего повеления разобраться с государственным преступником. Наконец, двадцать первого мая принимается решение о штурме Ондзёдзи и формируется карательная армия, одним из командиров которой назначается… Минамото Ёримаса! Киёмори так и не догадался, что его предал один из самых доверенных людей. Поздним вечером того же дня Ёримаса сжигает свою усадьбу и вместе с небольшим отрядом устремляется в Ондзёдзи на поддержку Мотихито. Но еще раньше длинная вереница повозок, запряженных волами, прогрохотала по мощеным улицам, подняв столб пыли. Когда она рассеялась, повозки уже скрылись из вида. Сопровождавшие их самураи спешили. Их путь лежал на святую гору, в Энрякудзи. Рис, шелк, хлопок, бочонки с сакэ должны были, по мнению Киёмори, убедить монахов не совершать опрометчивого поступка и отказаться от идеи выступить на защиту преступника. Так и вышло. Боевой задор узнавших об этом обитателей Ондзёдзи заметно остыл. Не всем нравилось к тому же присутствие в их рядах Ёримасы и его сыновей, которые не раз разгоняли сборища монахов, нарушавших столичный покой, не брезгуя дубасить их палками, поэтому монахи, естественно, не горели желанием проливать кровь за своих обидчиков. Понимая серьезность складывающейся обстановки, Ёримаса уговаривает принца попробовать прорваться в Нару в надежде соединиться с монахами Кофукудзи. В ночь на двадцать шестое мая сотни две самураев вырываются из храма и устремляются в направлении южной столицы. За ними словно гончие псы бросились тысячи воинов Хэйси во главе с сыновьями Киёмори, Томомори и Сигэхирой. На подступах к Бёдоину на берегу Удзи разгорается сражение. Беглецы демонстрировали чудеса храбрости и отчаянно отбивались, но силы были неравны. Канэцуна погибает, пронзенный стрелой, тяжело раненый Накацуна совершает сэппуку. Близилась развязка, однако на полуразрушенном мосту через Удзи бой не ослабевал. По его опорам багровые ручейки крови стекали в быстрый поток мутной воды. Ёримаса, пошатываясь, приблизился к павильону Феникса, облокотившись на буддийскую ступу, сбросил шлем и внимательно посмотрел на водную гладь пруда, затем, подняв голову, бросил взгляд на сказочного Феникса, распростершего крылья прямо над ним. Вот-вот эта птица замахает рыбьим хвостом, изогнет черепашью спину и из куриного клюва разнесется по округе клич, возвещающий о прибытии нарских монахов… Но диковинная птица молчала. Тяжело и безнадежно вздохнув, Ёримаса, волоча ногу с торчавшим обломком стрелы, медленно поднялся по ступенькам и вошел в павильон. Прямо перед ним восседал в позе лотоса Будда Амида. Его спокойное лицо, преисполненное сострадания, выражало готовность сопроводить в райскую «Чистую землю» каждого, кто уверовал в него. Ёримаса невольно протянул руку и слегка прикоснулся к изваянию. Ему почудилось, что милосердный Амида держит его за руку и ведет по золотистой земле между красивейшими деревьями. Легкий и приятно ласкающий тело ветерок разносит упоительную музыку. Они подходят к прекрасному пруду, излучающему необыкновенное сияние, словно от семи сокровищ. На поверхности воды покачиваются цветы лотоса невиданных оттенков, над которыми порхают певчие птицы. Сердце Ёримасы наполняется блаженством, он по-настоящему счастлив. Грезы старика разрушают крики со стороны моста. Сражение затихало. Он вышел на закрытую галерею, прислонился спиной к колонне, медленно опустился на деревянный пол, извлек из ножен короткий меч, обхватил рукоять двумя руками и воткнул его в живот по самую гарду. Голова Ёримасы упала на грудь и в уголках рта показалась кровь. На его умиротворенном лице застыла улыбка. И в это самое время протяжно запел, именно запел храмовый колокол Бёдоина, являвшийся усладой многочисленных паломников. Где еще услышишь подобную красоту?! Провожаемый колокольной музыкой старый воин с улыбкой на устах отправился в столь желанную всеми Чистую землю Будды Амида.

Мотихито с несколькими вассалами чудом удалось выскользнуть из Бёдоина. Когда показалось, что погоня отстала, принц остановил лошадь перед тории синтоистского храма Комёсан и, склонив голову, принялся благодарить богов за чудесное спасение. И в это время в его шею впивается неизвестно откуда прилетевшая стрела. Мотихито с трудом сползает с лошади на землю, достает короткий меч и наносит молниеносный удар в горло…

После сражения в Бёдоине Киёмори пригласил в гости экс-императора Такакуру, чтобы полюбоваться, как повелось в подобных случаях, прекрасным зрелищем – головой поверженного врага. Выйдя на галерею личных покоев Киёмори, в саду перед собой они увидели подставку с покоившейся на ней головой Минамото Ёримасы, охраняемую двумя самураями. Один из них неспешно приподнял голову двумя руками, а другой громко объявил: «Голова Ёримасы-доно». Первый самурай медленно положил голову на подставку, второй – налил в чашу сакэ и поставил перед ней, выражая уважение к погибшему в бою. Киёмори долго и внимательно рассматривал голову и затем подал знак к окончанию церемонии. Стоявший рядом с ним Такакура, как только взглянул на нее, мертвецки побледнел и, не проронив ни слова, уставился в одну точку. Киёмори же с трудом сдерживал раздражение. Еще бы! Он почти уверовал, что уже никто не решится открыто бросить ему вызов. Никто уже не сможет нарушить его сокровенных планов. Нет больше таких смельчаков. Не должно быть. Оказалось, есть! Прямо у него под носом. А он и духом не чуял. Более того, первым исполнить указ принца бросился тот, кому Киёмори искренне доверял. Неужели успокоенность и старость лишили его способности трезво оценивать обстановку? Прежде за ним такого не наблюдалось. И как это некстати. Не исключено, что указ растревожит муравейник и так полыхнет… А если это всего лишь пустые страхи, попытался успокоить себя Киёмори. За мной стоят десятки тысяч самураев. У меня мощный флот. Да что мне какие то Гэндзи, торчащие в непролазной глуши. Мне, деду японского императора! Правда, у императора имеется и другой дед, хитрющий как старая лисица. Сейчас прижал хвост, затих, но без него тут вряд ли обошлось. Ну что ж, посмотрим, хорошенько посмотрим. Надеюсь, до всех дошло, что меня не остановит даже смерть человека императорских кровей. Урок должен пойти впрок. Недовольные, по крайней мере на некоторое время, поприкусят язык и забьются по углам, и я успею сделать все, что надо.

Киёмори ощутил возвращение прежних бодрости и уверенности. В этот момент экс-император, слегка отошедший от увиденного, тихо спросил: «Как ты намерен поступить с детьми при… принца…, ну, ты понимаешь о ком я». Киёмори, разумеется, сразу сообразил, к чему клонит Такакура. Дети Мотихито, Минамото Мотихито, прятались в усадьбе тетки отца, Хатидзёин, и эта зараза ни в какую не соглашалась выдавать их властям. Не силой же выковыривать их оттуда?! «А что дети? Бог с ними. Чтобы никто не попытался подбить их на повторение ошибки отца, роковой и глупой ошибки, пусть примут постриг. Если вы, государь, не возражаете, конечно», великодушно промолвил Киёмори.

В конце мая стало известно, что император Антоку, экс-император Такакура, император-инок Госиракава намереваются отбыть в Фукухару. Событие невиданное, поэтому все и везде задавались вопросами – зачем и почему?

– И что тут такого? Из Фукухары они отправятся, как и положено, прямиком в Ицукусиму замаливать кровавые грехи Киёмори и его сыночков. И из-за этого устраивать переполох?!

– Переполох говоришь. Да где это видано, что все три государя разом покидали столицу? Тут что-то не так. Не спроста это. Болтают еще, что оставшиеся в Киото подвергнутся наказанию. И куда нам деваться?