На заре самурайской вольницы. 2. У истоков самурайской вольницы (Александр Альшевский)

2—1. Как все начиналось

После смерти императора Госандзё его преемником в 1073 г. становится Сиракава. Проходит четырнадцать лет, и он уступает престол восьмилетнему императору Хорикаве. При этом Сиракава не удаляется от дел как предписывала традиция, а присваивает себе титул правящего экс-императора. Свои действия он объясняет тем, что новый император еще ребенок, и он как отец просто обязан взвалить на себя непосильное для ребенка бремя управления страной. Кто-то поверил в искренность объяснения Сиракавы, кому-то оно было совершенно безразлично, а кого-то явно озадачило. Сиракава покусился казалось бы на незыблемую традицию, утвердившуюся при императорском дворе много лет назад. Ведь как было раньше. Если императором по воле небес становился ребенок, то ему в помощь выделялся регент из северного дома Фудзивара, этакий дядька, который своим мудрым советом помогал императору решать государственные задачи. Когда император взрослел, регент автоматически превращался в канцлера и продолжал помогать уже взрослому императору во всех перипетиях бытия человеческого.

Теперь же выходило, что экс-император фактически брал на себя функции и регента и канцлера, т.е. разрушал традиционную систему управления страной. Политика подобного рода получила название «инсэй» – экс-императорское правление. Сиракава решился реализовать свою давнишнюю идею ограничить влияние Фудзивара и вернуть реальную власть в лоно императорской семьи. Была у него и другая цель. Быт императора, его поведение нормировались жесткими рамками ритуала и традиций. Большую часть своей жизни он проводил в Запретных покоях, выполняя церемониальные обязанности и богослужения, расписанные на много лет вперед. Любой выезд императора был связан с массой помпезных формальностей. Несоблюдение оных негласно осуждалось и часто сопровождалось слухами и небылицами. Император постоянно находился под прессом общественного внимания и практически был неволен на свободные поступки.

Введя институт экс-императорства, Сиракава отделил права государя от его обязанностей, присвоив первые себе, а вторые оставив императору. Теперь он мог особенно не утруждать себя ритуалом и поступать по собственному разумению. Почему никто не возражал против неслыханного самоуправства? Оспорить претензии экс-императора было сложно, даже если бы нашлись желающие сделать это. Формально верховная власть как была, так и осталась в руках императора. Однако следует помнить, что в те времена авторитет отца в семье хоть аристократа, хоть простолюдина был непоколебим, и сыновья почтительность по отношению к отцу прививалась с малолетства (с поправкой на масштаб и меру ответственности можно, наверное, сказать, что управление страной и управление семьей базировались на одних и тех же принципах). В этом смысле экс-император Сиракава правил скорее силой своего отцовского авторитета, чем силой закона. Поэтому никто не осмелился выступить против его новаций, ибо недаром сказано: «Высшие избегают советовать государю, боясь лишиться щедрых окладов; низшие молчат, опасаясь понести наказание…». Разумеется, Сиракава сохранил и императорский двор, и регента, и канцлера. Двор, как и прежде, обсуждал государственные дела и составлял указы для императора, однако они стали цениться намного ниже, чем мнение или указы за подписью экс-императора.

В результате реформ Сиракавы властная вертикаль стала перемещаться от пары император – наследный принц, характерной для эпохи регентов и канцлеров Фудзивара, к паре экс-император – император. Необходимым условием сохранения лидерства в этой паре за экс-императором являлась политическая недееспособность императора. Лучше всего, если бы последний был ребенком. И действительно, один за другим станут появляться императоры-дети, не достигшие и десяти лет. Императору Хорикаве, который взошел на престол во времена экс-императора Сиракавы, было восемь лет. Императору Тобе исполнилось всего лишь пять лет. Наиболее характерным примером подобной практики можно назвать императора Рокудзё, который начнет царствовать в двухлетнем возрасте! А в пять лет он откажется от престола в пользу нового императора Такакуры. Не совершив еще даже обряда инициации, Рокудзё уже будет именоваться экс-императором. Такого, наверное, не бывало ни в Японии, ни в Китае.

Таким образом, можно сказать, что для успешного функционирования системы инсэй необходимыми являлись два условия: «отец нации» должен быть и отцом императора или его дедом по прямой линии, а сам император должен быть малолетним. Если два этих условия соблюдались, то в руках экс-императора оказывалась практически неограниченная власть, фундаментом которой являлись не законы, а отцовский авторитет или право старейшины в семье. Когда же на престоле оказывался не сын, а, скажем, брат экс-императора, то последний никакой властью не обладал, и становился просто бывшим императором, доживающим свой век в тихом уединении.

Несмотря на всю привлекательность новой системы правления экс-император Сиракава невольно заложил в нее неявный, но очень существенный фактор дестабилизации. Если экс-император – авторитетный человек, обладающий политическим чутьем и твердой хваткой, система работает стабильно. Если же на этом месте оказывается человек, лишенный этих качеств, тут же срабатывает фактор дестабилизации, который проявляется в противостоянии императора и экс-императора или экс-императора и правящего экс-императора. В результате такого противостояния начинаются раздоры в императорской семье, влекущие за собой в виде цепной реакции раскол императорского двора. Естественно, различные противоречия между группами интересов существуют постоянно, но носят в основном латентный характер, т.к. авторитет «отца нации» не дает им выйти за рамки обычных придворных интриг и внутрисемейных конфликтов. При отсутствии подобного авторитета все эти интриги и конфликты при определенных условиях могут перерасти в кровавые столкновения.

Экс-император Сиракава отличался сильным и жестким характером. От своего мнения он никогда не отступал. Это был поистине авторитарный правитель. Кого хотел, продвигал по служебной лестнице, а кто впадал в немилость, сразу же лишался постов. В Приюте отшельника могли получить шанс сделать отличную карьеру и худосочные аристократы, и родственники кормилицы императора, и захудалые монахи, все те, кто отличался сообразительностью и проницательностью. Ярким примером может служить Синдзэй (в миру – Фудзивара Митинори), в руках которого окажется власть практически над всей страной. Нередко приближенные экс-императора являлись и губернаторами (правителями) богатейших провинций, что давало им огромные экономические выгоды.

Довольно быстро окружение экс-императора реформировалось в своеобразное правительство, которое занималось вопросами государственного управления, а роль императорского двора свелась к церемониям и ритуалам. Как говорится в «Гёкуё», «сын неба уподобился принцу из весенних покоев».

У экс-императора был еще один путь усиления своего авторитета – принятие монашества и превращение в государя-инока. Правда, монахами становились не только они, но и члены императорской семьи, аристократы, а также самураи. По сути своей обритие головы по законам Рицурё означало уход с официальной должности на покой. Считалось, что, порвав с бренным миром, человек обязан был целиком отдаться подвижничеству на дороге буддизма. Но часто это было далеко не так. Буддийский мир в те времена по своему содержанию и порядкам стремительно превращался в то же самое бренное государство, только лысое. Авторитет буддизма определенная часть духовенства использовала для преодоления социально-родовых барьеров и усиления влияния на людей. Возьмем для примера все того же Синдзэя. На каком-то этапе своей чиновничьей карьеры он осознал, что достиг своего потолка и выше сёнагона (младшего советника) ему не подняться. Синдзэй принимает монашество, сближается с экс-императором Тобой и после смуты Хогэн фактически становится правителем Японии.

Экс-императорское правление Сиракавы, Тобы и Госиракавы продолжалось около 85 лет, причем на долю первого пришлось 57 лет! Хорошо известна притча «Заточение дождя», посвященная этому политическому долгожителю. Экс-император, страстный ревнитель богослужений, никак не мог отправиться на богомолье в храм Хоссёдзи – мешал ливень. Беспросветный ливень каждый день. «Ах, так», негодует Сиракава, собирает дождь в бочку и запирает ее в тюрьме. Теперь ничто не помешает ему заняться любимым делом…

Однако не все мог даже такой человек, как экс-император Сиракава.

Именно Сиракаве принадлежит знаменитая фраза: Три вещи мне неподвластны – воды реки Камо, игральные кости и монахи горы Хиэй. Кто тогда мог обуздать воинственных чернецов из Хиэйдзан Энрякудзи?! Если что выходило не по-ихнему, они взваливали на плечи Священный ковчег синтоистского храма Хиэ, расположенного у подножия горы, и толпой направлялись в столицу для подачи челобитной императору. При виде ковчега тому ничего не оставалось, как сойти с помоста и упасть ниц лицом. Этот прием защиты собственных интересов, которые часто носили не только религиозный характер, применяли не одни монахи Святой горы, хотя с древних времен их челобитные ставились превыше всех прочих жалоб. Подобным образом действовали воины-монахи Кофукудзи, Ондзёдзи, Тодайдзи и других храмов. Эти требования, как правило, удовлетворялись. Как сказал в свое время император Тоба, … ради сохранения мира иной раз приходится попирать справедливость и называть черное белым…

Откуда взялись вооруженные монахи? По законам Рицурё буддизм являлся защитником государства, поэтому не каждый мог стать монахом или монахиней. Однако с наступлением эпохи Хэйан законы Рицурё приобретали все более и более номинальный характер. На фоне этого влиятельные храмы и монастыри, получая в дар поместья (сёэны), становились крупными землевладельцами. Для охраны владений и поддержания там порядка возникла необходимость в людях, умеющих обращаться с оружием. И недостатка в желающих не было. Тяготы жизни заставляли крестьян как местных, так и заброшенных судьбой издалека, искать прибежища в монастырях. Пастыри же приучали новообращенных не только к религиозным канонам и подвижничеству, но и к мастерству владения мечом и алебардой. Происходило формирование класса воинов-монахов, которые долгие столетия будут будоражить страну. Не все люди в рясах жили по заповедям. Многие из них ничем не отличались от обычного сброда.

Для сопротивления беззаконию, творимому воинствующими монахами, вооруженная охрана потребовалась не только императору, но и экс-императору. В старину государи, уступившие трон сыновьям или внукам, не держали дворцовой стражи. Однако постоянные угрозы со стороны могущественных храмов и монастырей вынудили экс-императора Сиракаву учредить ее для собственной охраны и призвать в столицу самураев с мест. Именно в этом таилась первопричина выхода на авансцену политической жизни самурайства. Таким образом, Сиракава стал невольным инициатором не только политического, но и военного соперничества его теневого правительства и императорского двора. На первых порах противостояние самураев-стражников не выходило из-под контроля властных структур. Так, словесные перепалки и незначительные стычки где-нибудь на базаре, в веселом квартале или же на улицах столицы, когда вол кареты одного сановного вельможи упирался в лоб вола другой. В общем, кто должен уступить дорогу и почему…

Местные самураи восприняли как честь свое приглашение в Киото и стремились честно выполнять свой долг. Пока только этим ограничивалось их осознание собственного предназначения. Однако пройдет совсем немного времени и все поменяется. Снизойдя до вызова в столицу презираемых ими мужланов, вовлекая столь мощные силы в свои интриги придворные аристократы невольно вызовут столь мощный костер самурайской вольницы, который на протяжении столетий не смогут потушить их потомки.

В 1107 г. в возрасте 29 лет умирает император Хорикава и на престол восходит его пятилетний сын Мунэхито (император Тоба). Такова была воля дедушки нового сына неба, императора-инока Сиракавы, который и в монашестве остался верен своим увлечениям женщинами, особенно очень и очень молоденькими. Его охватила безумная страсть к Сёси, дочери гон-дайнагона (внештатного старшего советника) Фудзивара Киндзанэ, бывшую еще совсем ребенком. Подобная связь могла показаться неприличной, поэтому Сиракава, который привык потакать своим желаниям, чтобы сохранить лицо, поступил, в общем-то, тривиально для тех времен – удочерил свою любовь. Теперь Сёси на законных основаниях могла поселиться в женских покоях Приюта отшельника и не отводить стыдливо глаза от дам своего окружения. А сам отшельник получал возможность днем и ночью проводить время со своей дочерью без всяких ширм, занавесей и перегородок.

Когда Сёси повзрослела, Сиракава «вводит» ее во дворец своего внука, императора Тобы, и ей присваивается младший ранг нёго, т. е. Сёси становится женой императора, правда, не самой главной. Тем не менее, ее связь с дедом мужа не прервалась. В конце-концов по южному скату дворцовой крыши прогрохотала глиняная миска, возвестившая всему миру о рождении принца Акихито, первенца императора Тобы. Сиракава души не чаял в правнуке, но сам Тоба отнесся к сыну явно с прохладцей. В кругу своих доверенных лиц в минуты откровения, вызванных изрядным возлиянием сакэ, он не раз повторял: «Акихито, похоже, мне не сын, а… дядя!». В ответ все только понимающе ухмылялись. Кто в столице не знал, что дядиным отцом является император-инок Сиракава?! Пока дед был в силе, Тоба старался хотя бы внешне сохранять приличия и изображать из себя счастливого мужа и отца.

Сиракаве же не страсть как хотелось увидеть на престоле своего обожаемого правнука. На семидесятом году жизни терпение его лопнуло, и он заставляет Тобу отречься от престола. Пятилетний Акихито провозглашается императором под именем Сутоку. Тоба, став экс-императором, окончательно лишился последних признаков власти, оказавшись в тени могущественного деда, тоже экс-императора, только инока, который никак не хотел пресытиться властью и удалиться на покой в монашескую келью. Тобе оставалось лишь ждать своего часа. И этот час наступил. В 1129. г. умирает император-инок Сиракава. Реальная власть наконец-то оказывается в руках Тобы и начинается его экс-императорское правление. Япония привыкает жить с новым «отцом нации».

Тоба стремительно охладевает к Сёси, протеже усопшего деда. Он делает императрицей Тайси (Каяноин), дочь бывшего канцлера Фудзивара Тададзанэ. В 1134 г. у Тобы появляется еще одна жена – Токуси (в будущем – Бифукумонъин), дочь покойного гонтюнагона Фудзивара Нагадзанэ. Предки Токуси принадлежали к боковой ветви северного дома Фудзивара, родовитость которой считалась низкой и соответствовала максимум 4 или 5 придворному рангу. Представители этой ветви назначались, как правило, губернаторами в глухие провинции. Однако все изменилось, когда мать деда Токуси стала кормилице будущего императора Сиракавы. Дед Акисуэ, пользуясь молочным родством с императором-иноком Сиракавой, быстро пошел вверх. При содействии молочного брата его усыновляет Санэсуэ из влиятельной ветви Канъин Фудзивара, что открыло перед Акисуэ дверь в высшее общество.

Слухи о красоте Токуси давно будоражили столицу, поэтому вполне естественно, что Тоба буквально боготворил ее. Она отвечала взаимностью. Словно уточки-неразлучницы они всегда были вместе. Ночи напролет экс-император проводил в ее покоях, забыв про других жен и фрейлин. По сравнению с Сёси, образованной и утонченной, но довольно холодной красавицей, Токуси была сама огонь. Страстная и обольстительная она полностью завладела помыслами экс-императора.

В 1139 г. она рожает долгожданного принца Нарихито. Именно он, сын несравненной Токуси, по воле Тобы должен был взойти на престол. Помешать этому могла лишь недостаточно высокая родовитость Токуси. Экс-император достойно выходит из столь деликатной ситуации, отдав Нарихито на воспитание Фудзивара Сэйси – жене императора Сутоку. Таким образом принц стал приемным сыном императора и императрицы и всем недоброжелателям пришлось приутихнуть. Проходит совсем немного времени и задуманное Тобой свершается. 7 декабря 1141 г. во дворце Цутимикадодоно император Сутоку передает три священные регалии своему приемному сыну и сводному младшему брату наследному принцу Нарихито, который взойдет на престол под именем Коноэ. Церемонии, положенные по случаю этого события, прошли торжественно и спокойно. В суматохе будней мало кто обратил внимание на содержание указа об отречении Сутоку, а оно было довольно странным.

В указе говорилось о том, что император Сутоку уступает престол наследному… брату! Однако Нарихито являлся пусть и приемным, но сыном Сутоку, поэтому согласно традиции должен был титулован в указе как наследный принц – первый по порядку претендент на трон из сыновей Сутоку, т.е. имел место прямой подлог или, более того – неприкрытое жульничество экс-императора Тобы. Он убедил Сутоку оставить престол, пообещав ему экс-императорское правление в будущем, но использование в указе термина «наследный брат» лишало его этой возможности, ибо брат – не отец, а править имел право только тот экс-император, который связан с императором прямым родством по восходящей линии.

Что вызвало столь несправедливое обращение Тобы со своим старшим сыном? Ответ на этот вопрос не составлял труда для мало-мальски способного рассуждать человека: стремление удержать власть любой ценой! Тоба на собственном опыте испытал, что такое отречение взрослого императора. В 1123 г., когда ему исполнился 21 год, по распоряжению деда, императора-инока Сиракавы, он сам уступил престол пятилетнему Сутоку. В «зрелом» возрасте император вполне мог выйти из-под отеческого контроля, поэтому поступок Тобы соответствовал духу эпохи экс-императорского правления, представлявшего собой политическую систему, в которой экс-император, являющийся патриархом императорской семьи, другими словами – «отцом нации», монополизирует власть, пользуясь правом выбора императора.

После смерти Сиракавы в 1129 г. «отцом нации» становится экс-император Тоба. Некоторое время он мирно сосуществовал с императором Сутоку, особо не заботясь слухами о тайне его рождения, разумно полагая, что они рассеются сами по себе. Однако они почему-то не рассеивались, наоборот, усиливались, что подразумевало наличие неких доказательств их обоснованности. Легитимность экс-императорского правления базировалась на отцовско-сыновьих отношениях («да последует сын за отцом своим») и если вдруг окажется, что отец неродной, то сыну уже совсем не обязательно надо будет следовать за чужим дядей, а это – конец экс-императорского правления со всеми вытекающими последствиями. Именно возможность устранения от власти по этой причине и заставила Тобу пойти на откровенное жульничество. Приближенные Тайкэнмонъин, матери Сутоку, и ее родня из Канъин Фудзивара попытались протестовать, однако экс-император особо с ними не церемонился: кто-то лишился головы, кого-то выслали из столицы, а Тайкэнмонъин вынудили постричься в монахини. Все улеглось, и недовольство действиями Тобы как-будто перестало, хотя бы явно, будоражить умы людей. До поры, до времени…

25 августа 1146 г. в храме Ниннадзи в возрасте 45 лет умирает монахиня Тайкэнмонъин, одна из жен Тобы, известная в миру как Сёси – главная соперница Токуси. Авторитет последней в женской половине дворца становится незыблемым. Экс-император Тоба дарует ей почетное имя Бифукумонъин. Только одна вещь омрачала жизнь этой блистательной женщины – слабое от рождения здоровье сына, императора Коноэ.

Весной 1149 г. на всех перекрестках столицы судачили лишь о предстоящей свадьбе императора.

– Говорят, что император-инок Тоба задумал женить своего сына. Конечно, он еще ребенок, но надо соблюдать ритуал и традиции.

– Ритуал нарушать нельзя, это ясно. Но уж больно молод император. Можно бы и подождать. К чему такая спешка?

– Тебе не к чему, а вот Фудзивара из северного дома давно замерли в предчуствии недоброго. Прямо извелись, бедняжки.

– Дурень, при чем здесь Фудзивара? Наступили другие времена. Теперь все решает не регент, а императрица Бифукумонъин. Да будет благословенно ее имя. Государыня мечтает только о том, чтобы молодой императрицей стала ее воспитанница. Как ее? А, Тэйси! Недаром же она столько времени уделяет ее воспитанию. И стихи и кото и чем там они еще развлекаются?

– Ничего вы не понимаете. Больше всего Бифукумонъин не хочет, чтобы во дворец ее сына вошла Таси, приемная дочь Ёринаги. А он уж так старается. Так уж хочет, чтобы его воспитанница стала женой императора. Так и порхает вокруг «матери страны», подчеркивая при каждом случае свое уважение. Но ничего, я думаю, у него не получится. Старший брат Тадамити поизворотливее будет.

– Ну ты уж хватил! Иногда он такое непочтение выказывает по отношению к Бифукумонъин, что она не должна его и на порог пускать. А ты талдычишь про удачу какую-то. В чем удача то?

– Непочтение, говоришь, выказывает. И что? Подумай хоть раз в жизни, бестолочь. Кто она? А? А он законный наследник дома регентов и канцлеров! Корень его рода произрастает от самого Каматари. А мать у него кто, знаешь? Дочь правого министра Минамото Акифусы. Вот Тадамити иногда и заносит. Голубая кровь вскипает. Так и хочет упрекнуть Бифукумонъин низким происхождением. Но делает это элегантно, в рамках приличий, с издевкой, но неявной. Такой дурень как ты и не заметил бы ничего такого. Настоящий вельможа этот Тадамити.

– Уверен, старая лиса, что Бифукумонъин будет на его стороне. Знает, что она на дух не переносила Тайкэнмонъин, а Таси, дочь Ёринаги, приходится ей родственницей. К тому же император Коноэ воспитывался женой экс-императора Сутоку, которая приходится дочерью все тому же Тадамити. Ну, и самое, пожалуй, главное. Он по линии своей жены тесно связан с Мураками Гэндзи и Накамикадо Фудзивара. А эти вельможи горой стоят за Бифукумонъин. Какие-то у них там свои интересы.

– Ясно какие! Землицы хотят побольше отхватить. И дружба с такой влиятельной родственницей им очень будет кстати. Вот и все интересы.

Вопрос выбора будущей императрицы в сложившейся обстановке был очень серьезным. От него зависела не только политическая, но и экономическая судьба таких людей, от упоминания должностей и рангов которых дух захватывало. Несбалансированное решение могло вызвать самые непредсказуемые последствия. Ни для кого не было секретом, что придворный мир давно раскололся на две примерно равные половинки. Одну занимали Бифукумонъин, Тадамити, Мураками Гэндзи и Накамикадо Фудзивара. А другую – те, кто был связан с Тайкэнмонъин: Тададзанэ, Ёринага, Канъин Фудзивара. И что характерно. Жена Тадамити происходила из ветви Накамикадо Фудзивара, а жена Ёринаги – из ветви Канъин Фудзивара и к тому же приходилась племянницей Тайкэнмонъин. А эта незаурядная женщина даже после своей смерти не оставляла в покое Бифукумонъин, которую раздражало все, что касалось ее главной соперницы, причем соперницы не только по женской линии, затейливым образом опутавшей императора-инока Тобу, но и в политической борьбе, обострявшейся с каждым днем.

Левый министр Ёринага не сомневался, что происхождение, способности и, наконец, красота его приемной дочери Таси делали ее первой претенденткой на роль жены Коноэ. Да и по возрасту она подходила императору. Ей было одиннадцать лет. «Еще немного усилий и все сложится отлично», думал Ёринага. Однако протеже министра встретила категорическое неприятие со стороны Бифукумонъин. Тоба, посещая свою жену, всегда видел ее в слезах, рукава ее элегантного кимоно не просыхали. Она умоляла его не соглашаться с Ёринагой. «Но почему? Чем тебя не устраивает Таси? Лучшей жены для нашего сына и желать нечего. Что тебя беспокоит?», вопрошал Тоба. Но что она могла ответить? Конкретных причин не любить эту девочку у нее не было. Одни лишь смутные и тяжелые предчувствия. Не гордыня ли это? Может быть, в душе она не могла смириться с тем, что кто-то поступает против ее воли.

Тоба колебался. Он оказался между двух огней. Днем на него «давил» левый министр, а ночью обжигала пылом своей непримиримости Бифукумонъин. Как-то она намекнула супругу на то, что Таси хоть и хороша, но есть и другие достойные претендентки. Поначалу Тоба не обратил внимания или не захотел обратить внимание на этот намек, но вскоре Бифукумонъин посоветовала ему посерьезнее присмотреться к Тэйси, приемной дочери Тадамити. В конце-концов император-инок стал склоняться к выбору супруги, но тут в дело вмешался престарелый Фудзивара Тададзанэ, дочь которого Тайси была женой Тобы с титулом императрицы. Хотя теперь ее звали уже монахиней Каяноин и она вела отшельническую жизнь, а Тададзанэ отошел от активной деятельности, прячась от глаз людских в своей загородной усадьбе, Тоба с уважением относился к своему тестю и прислушивался к его советам.

Тададзанэ боготворил младшего сына Ёринагу и во всем потакал ему, поэтому старика также захватила идея сделать свою внучку императрицей. Когда до него дошли слухи о том, что Тоба не склонен поддержать его в этом вопросе, Тададзанэ решил вспомнить времена своего регентства. Он начал писать письма императору-иноку с просьбой о высочайшей аудиенции, не раз приезжал по своей инициативе во дворец Тобы, но все напрасно. Его не принимали. Прошло много времени, прежде чем Тададзанэ все-таки удалось встретиться с Тобой. Вдвоем они долго проговорили в личных покоях императора-инока. Слуги не раз подавали им изысканное угощение и сакэ. В приемной шептались сановники.

– Вряд ли у него что-нибудь получится…

– Придется для Таси подыскивать супруга попроще. Да будет она, бедняжка, избавлена от тяжкой доли, тяготеющей над женщиной от рождения.

Сановники оказались правы. Тададзанэ не удалось сделать невозможное – уговорить Тобу согласиться с кандидатурой Таси. Тоба был непоколебим: первой во дворец императора должна войти Тэйси и никто другой. Тададзанэ проявил в этом непростом разговоре с зятем все свои дипломатические способности. Пытался надавить на него то с одной, то с другой стороны. Зная о том, что Тоба был ужасно суеверен, говорил о каких-то вещих снах, приметах и предзнаменованиях в пользу внучки. Рассеянный поначалу Тоба заметно оживился, в его взгляде, резком и непреклонном, все чаще вспыхивали искорки сочувствия к тестю. Окончательно растроганный Тоба решил как-то смягчить свой отказ старику и дать ему возможность сохранить лицо. Второй во дворец войдет Таси…

Для многих эта внешне довольно странная уступчивость имела простое объяснение. Они знали, что у императора-инока когда-то был страстный роман с… левым министром Ёринагой! Тоба не раз сравнивал его с пионом, считавшимся в Китае символом мужской красоты. И отец Ёринаги, Тададзанэ, мог использовать эту слабость зятя в своих интересах. Вообще-то гомосексуализм в Японии был широко распространен с незапамятных времен. Не являлся исключением в этом смысле и мир придворной аристократии, где подобная мужская утеха стала столь же обыденным и естественным явлением, как исполнение, скажем, народной песни «Кадзураки» под аккомпанемент японского кото, настроенного в тональности «итикоцу». Да и пример великого соседа был перед глазами. Императоры династии Хань придерживались бисексуальной ориентации, а многие из них отдавали явное предпочтение гомосексуализму.

Подтверждение всему этому можно без труда найти, например, в дневнике Кудзё Канэдзанэ «Яшмовые листья» («Гёкуё»). В его 66 свитках помимо политической обстановки и придворного церемониала довольно большое внимание уделено приватной жизни аристократов, с которой до мельчайших нюансов был знаком третий сын кампаку Фудзивара Тадамити, Канэдзанэ. Его усадьба располагалась на столичной Девятой улице (по-японски – Кудзё). Так стали называть новую ветвь дома Фудзивара, основателем которой явился Канэдзанэ. Кстати, его правнуки Ёсидзанэ и Санэцунэ создали не менее известные ветви – Нидзё и Итидзё.

Классика японской литературы «Повесть о Гэндзи» также не лишена элегантного налета гомосексуализма. Мурасаки Сикибу не раз отчетливо и очень талантливо намекает на возможность подобного развития событий. Великолепные наряды, чарующие ароматы, красота лиц, женственное поведение некоторых персонажей этого произведения изящно облекают эти намеки в одежды реальности. Однако наиболее интересным в этом плане представляются воспоминания непосредственного участника рассматриваемых событий – левого министра Фудзивара Ёринаги. В дневнике «Тайки» он в подробностях знакомит читателей со своими гомосексуальными партнерами. А круг их был довольно широк: и вельможи, и самураи, и даже дети. Ёринага не скрывает собственных отношений и с самим императором-иноком Тобой!

После разговора с императором-иноком Тададзанэ вроде бы сохранил лицо, но не спокойствие. Дочь Ёринаги станет все-таки, если Бифукумонъин не отговорит Тобу, женой императора Коноэ. Но лишь второй, не только по порядку, но и по положению. В этом-то Тададзанэ не сомневался. Тадамити и здесь постарался насолить отцу и постарался славно. Именно из-за него в северном доме Фудзивара все пошло наперекосяк. У Тадамити долго не было законного наследника и по совету отца он усыновляет младшего брата Ёринагу, решив возложить на него в будущем бремя главенства в знатнейшем аристократическом семействе Японии. При поддержке отца и старшего брата карьера Ёринаги быстро пошла в гору. В 17 лет он уже министр двора. Случай поистине беспрецедентный. И тут у Тадамити рождается собственный сын – Мотодзанэ, который в дальнейшем станет основателем еще одной ветви Фудзивара – Коноэ. По мере взросления сына Тадамити все очевиднее склоняется к тому, чтобы уступить свою должность Мотодзанэ, а не Ёринаге. Он все чаще действовал вразрез с отцом и младшим братом. Порой его поведение становилось просто вызывающим. И вот теперь этот спор из-за жены для императора. Тадамити опять идет против воли отца.

Тададзанэ рассвирепел. Никто прежде не видел его в таком раздраженном состоянии. 26 сентября 1150 г. он вместе с Ёринагой отправляется в усадьбу Хигасисандзёдоно, резиденцию Тадамити, лишает последнего права главы рода и передает его Ёринаге. Будь его воля, он отобрал бы у Тадамити и должность регента, но это было вне его власти, ибо назначение регента являлось прерогативой императора-инока. Для демонстрации всем, что это не просто вспышка гнева по отношению к нашалившему сыну, которая вскоре забудется, Тададзанэ приказывает Минамото Тамэёси и его отпрыску Ёрикате забрать из семейного хранилища фамильные сокровища Фудзивара и родовую печать. Традиционные символы старшинства в клане Фудзивара оказались в руках Ёринаги. Под его контроль перешли не только многочисленные и обширные поместья с проживающими там самураями, но и воинственные монахи Кофукудзи, родового храма Фудзивара.

Не оставил без внимания изменение роли Ёринаги в доме регентов и канцлеров и сам император-инок Тоба. В декабре 1150 г. в связи с совершеннолетием императора Коноэ с поста регента уходит Тадамити. Тоба сразу после этого издает указ о назначении того канцлером. Обычная процедура, овеянная традициями: малолетнего императора опекает регент, а интересы взрослого – представляет канцлер. Однако в январе 1151 г. Тоба совершает неожиданный для многих поступок: по предложению Тададзанэ он предоставляет Ёринаге пост найрана. По степени важности это почти тоже самое, что и канцлер. Этим назначением Тоба выказал политическую гибкость, не желая ссориться и ни с Тададзанэ и ни с Тадамити, а, значит, и с Бифукумонъин.

После этих событий позиции Ёринаги усилились. Теперь он мог по своему усмотрению использовать всю мощь клана Фудзивара, причем не только политико-экономическую, но и военную. Аристократы давно поняли, какая сила зреет на местах, и что нужно делать для ее приручения. Новые возможности, открывающиеся перед Ёринагой, главой дома Фудзивара, обострили двойственность его натуры. В нем словно сосуществовали два совсем разных человека. Один явно сторонился охоты и боевых искусств, другой – найдет смерть на поле боя. Один проповедовал в дневнике отказ от вина и развлечений с женщинами, другой – в том же дневнике элегантно и со знанием дела описывал голых мужиков, занимающихся любовью друг с другом. Когда умирает Хата Кимихару, сексуальный партнер Ёринаги, последний впадает в глубочайшую депрессию, забыв про все на свете. Обладая такой чувствительной натурой, Ёринага в той же мере являлся мстительным и коварным человеком. По его приказу на святой земле храма Исимидзу Хатимангу убивают засевших там монахов Кофукудзи, выступивших против него. В Камигамо дзиндзя, опять на святой земле, Ёринага проливает кровь монахов Кофукудзи, осмелившихся не подчиниться его решению о разделе земельных владений. Такие буйства происходили с Ёринагой неоднократно, но один случай отличался особой дерзостью.

Июль 1151 г. Только-что закончился сезон дождей и на улице нещадно палило солнце. Фудзивара Иэнари, плотно отобедав, настроился по обыкновению отдохнуть в тени развесистой криптомерии недалеко от ворот его роскошной усадьбы. Изысканность и великолепие ее убранства поражали взор. Такое мог позволить себе очень богатый человек, каковым и являлся Иэнари. Пожалованные ему в кормление императором-иноком три провинции приносили солидный доход, а вместе с ним авторитет и уважение. У него было столько денег, что при желании он мог бы купить у какого-нибудь оборотня волшебную деревянную колотушку, но у Иэнари и без колотушки имелось все, что душа пожелает. Он выезжал из дома только в красивой карете, запряженной волом. Его всегда сопровождали многочисленные слуги, усердно расчищающие дорогу для их господина. Еще бы! Ехал один из наиболее приближенных к императору-иноку аристократов, служивший верой и правдой Тобе уже почти 30 лет.

Сладкую дремоту Иэнари нарушил резкий стук по мостовой гэта на высоких подставках, в которых вышагивала пара мелких чиновников, при этом они громко разговаривали и смеялись, ни сколько не обременяя себя хоть подобием приличий. И это у ворот усадьбы благородного человека! Слуги Иэнари, возмущенные невиданной беспардонностью, затащили наглецов в усадьбу и порядком поколотили.

Прошло несколько дней. Иэнари и думать позабыл про это никчемное дело. И вдруг он неожиданно узнает, что урок вежливости его люди преподали чиновникам, которые служили у самого Фудзивара Ёринаги. Иэнари оторопел. Что делать? Он то хорошо знал про вспышки гнева левого министра из-за ерунды какой-нибудь, а тут оскорблены его слуги. Вдруг ему взбредет в голову, что имел место умысел? Иэнари без промедления направляет в знак извинения к Ёринаге тех, кто грубо обошелся с его чиновниками.

Левый министр молча, но вполне доброжелательно выслушал искренние извинения, прочитал послание от Иэнари и отпустил провинившихся с миром. Необычное поведение Ёринаги взбудоражило его слуг.

– Что-то наш господин не похож на себя. Довольный какой-то. И все бормочет: «Ой, как кстати. Наконец-то!».

– Мне тоже кажется, что он в последнее время сам не свой. Бывает, остановится вдруг как вкопанный, уставится в одну точку своими глазищами и только зубами скрепит, словно в него вселился мстительный дух и выискивает жертву. Кошмар!

– Не кошмар, а позор. Слуг его прилюдно отколошматили без особых причин. Подумаешь, нарушили, видите ли, покой какой-то шишки. И за это можно безнаказанно измываться над людьми из дома Фудзивара, нанося прямое оскорбление его главе?! А наш вместо того, чтобы смыть позор и примерно проучить наглецов, чуть ли не расшаркивается перед ними. Раньше бы он без лишних разговоров подвесил их за ноги на суку покрепче и болтались бы они на самом пекле пока не поумнели…

Слуги Ёринаги не могли знать, что у их хозяина был свой резон вести себя столь неподобающим по их мнению образом. Его отношения с Иэнари стали портиться, когда тот, пользуясь покровительством Бифукумонъин, начал прибирать к своим рукам поместья в разных провинциях, на которые претендовал и Ёринага. Когда же до левого министра дошло, как горячо и искренне Иэнари поддерживал Бифукумонъин в ее неприятии Таси, как чернил невинную девушку и ее приемного отца, он окончательно возненавидел Иэнари.

Ёринаге нетерпелось проучить своего недруга, но требовался повод, а его все не было. Министру все труднее удавалось сдерживать себя от вспышки гнева. И тут этот случай с его чиновниками! На душе сразу полегчало. 8 сентября 1151 г., возвращаясь домой из дворца императрицы Таси, Ёринага проезжал как раз мимо усадьбы Иэнари. Он подает знак вассалам, они врываются в усадьбу и начинается такое… Хорошо, что самого Иэнари не оказалось дома. Именно после этого погрома император-инок стал сторониться Ёринаги. Министр осмелился оскорбить человека, которому покровительствовал сам Тоба. До Ёринаги наверняка доходили слухи о том, что император-инок мечтал создать коллекцию всяких редких и ценных вещей, которая бы по крайней мере не уступала сокровищам дома регентов и канцлеров Фудзивара, хранившимся в Бёдоин в Удзи. Что там были за диковины, никто не знал, т. к. Тададзанэ не пускал никого в свою «святую святых». Только личная просьба Тобы, граничившая с унижением, тронула сердце упрямого старика. Сокровищницу Фудзивара Тоба осматривал вместе с Иэнари, который должен был претворить мечту императора-инока в жизнь. Зная все это, Ёринага осмеливается совершить просто вызывающий поступок. Хорошо бы поставить министра на место, но как?

Этот момент чутко уловил Тадамити. Он стал нашептывать Тобе, что Тададзанэ и Ёринага замыслили отречение императора Коноэ. Тем самым он разжигал у императора-инока еще большее недоверие к Ёринаге, ибо Тоба прекрасно осознавал к чему все эти затеи главы дома Фудзивара. У Коноэ не было детей и в случае его отречения, например, по причине болезни, наиболее вероятным кандидатом в новые императоры становился Сигэхито, сын экс-императора Сутоку. Помешать возвращению священных регалий императорской власти ветви старшего сына Тобе будет очень сложно. Император-инок не забыл, что, заставляя Сутоку уступить престол Коноэ, он обещал, что в случае отречения последнего императором станет Сигэхито. Конечно, сыскать благовидный предлог отказаться от обещания для такого изворотливого политика, как Тоба, не составит труда. Сутоку он не опасался. Он опасался тех, кто стоял за ним и в первую очередь Ёринагу. Загнанный в угол он будет драться до последнего, а вместе с ним – орды самураев, кормящихся с его милостей. Да и воины-монахи Кофукудзи вряд ли будут сидеть, сложа руки.

Определяющим становилось здоровье Коноэ. При его жизни у Тобы хватит авторитета удержать Ёринагу и его компанию, а значит, появится и время, необходимое для поиска ответных мер. То, что он их найдет, Тоба не сомневался. Пока же надо сохранять, хотя бы внешне, нормальные отношения с Ёринагой. Благодаря такой позиции Тобы буйства Ёринаги и слухи, распускаемые Тадамити, не имели для левого министра ощутимых последствий.

Это явно противоречило планам Тадамити. И он решается на довольно авантюрный шаг. В конце ежедневного доклада императору обычно сдержанного Тадамити словно прорывает: «Ваше величество, дозвольте высказаться не только как покорному вассалу и канцлеру, но и как, смею надеяться, вашему другу». Коноэ удивленно вскинул брови. В его взгляде удивление перемешалось с неподдельным интересом. Просто так Тадамити не решился бы нарушить обычный порядок высочайшего доклада. «Говори, Тадамити, я тебя внимательно слушаю», промолвил он. «Я, Ваше величество, искренне полагаю, что моя преданность Вам и мой преклонный возраст дают мне право на подобную откровенность. Я отлично осознаю, каков груз ответственности за государство, лежащий на Ваших плечах. Я отлично осознаю, как тяжела эта ноша, усугубляемая болезнями, мучающими Ваше тело. Но я твердо уверен, что с божьей помощью Вы преодолеете все трудности и не сойдете с пути, предназначенного Вам небесами. Будьте верны своему долгу до конца. Откажитесь от мысли отречения от престола!».

Коноэ пришел в явное замешательство. Он и догадаться не мог, к чему Тадамити завел этот разговор. Тот же тем временем продолжал: «Тададзанэ и Ёринага только и твердят о доверительной беседе с Вами. Что, мол, Вы обиняками дали понять, что собираетесь уйти на покой и посвятить себя молитвам и подвижничеству». Наступила гнетущая пауза. Тадамити ждал реакции императора. А он молчал, иногда потирая руками глаза, которые начинали воспаляться от яркого света, проникающего сквозь открытое окно. Тадамити уже пожалел, что затронул мучительную для императора тему, когда тот словно очнулся от забытья: «Да, как-то я, довольно давно, приватно встречался с ними по их просьбе. Разговор получился недолгий. Ничего особенного. С чего они, интересно, подумали о моем отречении? Неужели им так нужен мой уход? Была бы это правда, ты первый узнал бы об этом, канцлер». Коноэ дал знак, что устал и аудиенция окончена.

Прошло совсем немного времени, и многие заметили, что обычно сдержанный император Коноэ начал открыто проявлять неуважение к Ёринаге. Возвратившись из паломничества в Сиракава Идзумидоно, он стал выходить из фениксовой кареты, украшенной мелодично звеневшими колокольчиками. Поставив ногу на подножку, император вдруг пришел в некоторое замешательство. Он привык, что в этот момент полы его одежды подхватывал канцлер Тадамити и помогал спуститься с кареты на землю. Однако Тадамити по причине легкого недомогания отсутствовал. Возникла некоторая неловкость, исправить которую попытался левый министр Ёринага. Он подбежал к карете, но император демонстративно самолично приподнял подол, спустился на землю и вошел во дворец. На опешившего Ёринагу было больно смотреть.

Когда наступил Новый год, высшие сановники во главе с Ёринагой по традиции отправились в императорский дворец для новогодних поздравлений. Они долго прождали, но Коноэ так и не соизволил выйти к ним. Он не пытался скрыть неприязнь к человеку, желавшему его отречения. Тот же как ни в чем не бывало продолжал активно заниматься государственными делами. Более того, как приемный отец новой императрицы стал мало обращать внимания на Бифукумонъин, которая не забыла нанесенного ей оскорбления. Во всех своих неудачах она винила «красавчика» Ёринагу, но ничего не могла поделать с ним. Все с удивлением обнаружили, что Тоба начал тяготиться советами жены. Ёринага фактически заменил своего брата – канцлера, который все больше времени проводил в покоях императора Коноэ. Здоровье последнего ухудшалось. К тому же у него стали воспаляться глаза. Тадамити делал все, чтобы помочь императору. Приглашал знаменитых лекарей, даже из Китая, организовывал по всей стране молебны, однако все было напрасно. Император Коноэ медленно угасал.

Канцлер Тадамити прекрасно осознавал, что этот хрупкий юноша, лишенный церемониалом повседневных житейских радостей, являлся гарантом пусть худого, но стабильного мира. Случись что, обычной придворной склокой вопрос престолонаследия не решится. Над столицей уже расползалась тень самурайства, способная в любой момент накрыть всю страну. И Гэндзи и Хэйси настолько окрепли, что могли быть призваны на помощь той или иной придворной партией. Когда монахи Нары вознамерились направиться в Киото, для переговоров с ними Ёринага направил не Тайра Киёмори, а Тамэёси из Гэндзи. В унисон с Ёринагой действовал и его отец Тададзанэ, настоятельно советовавший императору-иноку заменить канцлера Тадамити на Ёринагу по состоянию здоровья и способностям.

На Тобу пытались активно влиять с двух сторон: с одной – родственники новой императрицы Ёринага и Тададзанэ, с другой – Бифукумонъин. Однако никто не хотел или не мог разрушить сложившийся баланс сил, пока был жив император Коноэ. При этом все понимали, что царствование Коноэ, здоровье которого оставляло желать лучшего, продлиться недолго. Выбор возможного преемника стал вопросом жизни и смерти для обеих сторон. И они заранее готовились к грядущим событиям.

Экс-император Сутоку, естественно, рассчитывал, что императором станет его законный наследник, принц крови Сигэхито. Во-первых, Сутоку – старший сын Тобы. Во-вторых, Сутоку в расцвете сил, в двадцать три года, по настоянию отца уступил престол Коноэ, который еще в трехмесячном возрасте был провозглашен наследным принцем. Эти радужные надежды часто омрачались вопросом, который Сутоку постоянно задавал самому себе и не находил подобающего ответа: «Если отец отобрал у меня, старшего сына, священные регалии императорской власти и вручил их девятому сыну, с детства дышавшему на ладан, что заставит его вернуть их моему сыну?».

Видя, как мучает ответ на этот вопрос экс-императора, приближенные пытались ободрить его: «А вдруг император-инок очнется от злых чар и, страдая от угрызений совести, восстановит справедливость – вернет престол незаконно обиженному старшему сыну, т. е. Вам, наш государь!». Слушая это, Сутоку прекрасно понимал, что имеют в виду его сановники. В последнее время с отцом происходили какие-то странные вещи. Склонный к мистицизму император-инок вел замкнутую жизнь и редко выезжал из Приюта отшельника. Он оставил подле себя только самых доверенных лиц и отказывал в аудиенции не только детям, но и самой Бифукумонъин. Тоба стал часто и подолгу болеть. По слухам, просачивающимся из Приюта отшельника, все эти странности начались с того, что весной 1154 г. там появилась дева веселья несравненной красоты…

Откуда она была родом, никто не знал. Да и не пытались выяснить. Таинственная и прекрасная незнакомка сразу же очаровала императора-инока. Он не отходил от нее ни на шаг, а она всегда находилась рядом с ним во время всех мероприятий, проводившихся во дворце. И вот однажды Тобе вздумалось устроить, так, без повода, музыкально-поэтический вечер. Все с радостью складывали стихи и наслаждались игрой на различных музыкальных инструментах. В разгар веселья неожиданно подул сильный ветер и загасил светильники. Все погрузилось во мрак, лишь павильон, где восседал Тоба, озарялся светом, исходящим… от этой женщины. Она сияла! «Не может такого быть», шептали одни. «Что все это значит», вопрошали другие. А некоторые без лишних слов принялись усердно молиться, прославляя Великого Будду, который сподобился снизойти до них, смертных, в образе этой женщины. Тем временем слуги быстро зажгли светильники, и сияние исчезло. Люди словно очнулись от сна. Успокоившись, они посчитали, что ничего и не было. Все это им померещилось с перепугу в кромешной тьме. Один лишь император-инок уверовался в том, что подобным даром женщина награждена богами за все ее добродетели в предыдущей жизни. Тоба даровал ей имя Тамамономаэ и начал относиться к ней, как к супруге.

Проходит какое-то время и император-инок заболевает. Болезнь мучила его все сильнее и сильнее. Придворные врачи только качали головами: «Мы не ведаем, что это за болезнь такая. Скорее всего, государь околдован злым духом и лекарствами здесь не поможешь». К постели больного призвали видных монахов из столичных храмов, которые, не мешкая, приступили к заградительным молитвам. Все напрасно. И тогда был вызван главный придворный гадатель, преподобный Абэ Ясунари. Он скрылся во внутренних покоях и через некоторое время вернулся назад с весьма загадочным и в тоже время недоуменным выражением лица. Преподобный отец до сих пор ощущал просто физическую боль от пронзившего буквально все его тело взгляда бесподобной красавицы, с которой он случайно столкнулся у постели больного. Сузившиеся и немигающие зрачки, горящие как угольки, напряженная, словно приготовившаяся к прыжку осанка, натянутая улыбка, напоминающая оскал дикого зверя, черненые зубы, скорее походившие на клыки… Игру воображения Ясунари прервали набросившиеся на него с вопросами сановники, вмиг забывшие про манеры и напыщенность. «Ну, что, как там?», не умолкали они. «С государем сейчас Тамамономаэ и ему значительно легче», тихо промолвил Ясунари таким тоном. По его тону все сразу поняли, что он не договаривает до конца. После долгих препирательств гадатель решился: «Злой дух исходит от Тамамономаэ. Если ее изгнать, государь сразу пойдет на поправку». Воцарилась жуткая тишина. Никто не ожидал подобного ответа. Все прекрасно знали, что когда Тамамономаэ рядом с государем, самочувствие его улучшается, но стоит ей отлучиться, как болезнь набрасывается на него с новой силой.

Гадатель стоял на своем: «Она вовсе и не человек, а рыжая девятихвостая лиса-оборотень. Уж сколько она бед наделала в Китае и не сосчитать. Теперь настала наша очередь. Этот оборотень – заклятый враг буддийской веры и сделает все, чтобы извести главного защитника буддизма – императора-инока. Во время любовных утех она впитывает жизненную энергию государя. Еще немного и произойдет самое страшное. Если вы истинные подданные своего господина, прикажите монахам начать подготовку к обряду великого очищения. Заклинаю всех и словом не обмолвиться об этом императору-иноку, иначе его ждет неминуемая смерть. Когда нужные приготовления были сделаны, послышались громкие заклинания гадателя, обращенные к богам… После обряда никто больше не видел красавицу Тамамономаэ, а Тоба излечился от странной болезни. Дело происходило ночью, никто ничего не заметил подозрительного, но одному из стражников, направлявшегося как раз в это время на смену караула, почудилось, что от дворца к забору метнулась тень, похожая на крупную лисицу, и скрылась в темноте.

После всех этих удивительных событий Сутоку навестил императора-инока. Беседа их продолжалась недолго и не отличалась особой сердечностью. Тем не менее, задумчивый и тоскливый взгляд, впалые щеки, осунувшееся лицо, сжатые губы словно говорили Сутоку, что в глубине души отец, сохранив любовь к этой загадочной деве веселья, ничуть не сомневался в чьем-то злом умысле всех этих разговоров о коварной лисе-оборотне. Вполне возможно, что здесь не обошлось без его супруги Бифукумонъин. Эта женщина на многое способна.

Красавица-оборотень сохранилась в памяти людской. Мацуо Басё в одном из своих путешествий посетил древнюю могилу-курган под названием Тамамономаэ. Именно там пронзенная стрелой охотника лисица превратилась в камень. Всех, кто пролетал над ним, касался его или проходил мимо, ждала неминуемая смерть, поэтому в народе его прозвали «камнем смерти». Много горя принес этот камень и, принес бы еще больше, если бы во времена императора Гофукакуса достославный монах Гэнно Синсё не ударил по нему посохом. Из расколовшегося на две равные части камня вылетели освобожденные души умерших, которые вознеслись на небо.

Летом 1155 г. в Киото началась эпидемия. Дороги были завалены трупами. Самураи Гэндзи и Хэйкэ, стремясь успокоить роптавший народ, собирали тела и свозили для погребения в Торибэно. Несмотря на все молитвы, эпидемия не обошла стороной императорский двор. На семнадцатом году жизни скончался император Коноэ. Это случилось 23 июля 1155 г. в усадьбе Коноэдоно, которая принадлежала Тадамити. Детей Коноэ не оставил, что значительно усложнило выбор нового императора. В роскошных хоромах аристократов, в лачугах бедняков, на рыночных площадях только и спорили о том, кто станет следующим императором.

– Должна быть восстановлена справедливость. Сейчас самое время императору-иноку вернуть престол если не самому Сутоку, то хотя бы его наследнику – принцу Сигэхито.

– Кто знает, как все повернется? Император-инок все чаще пребывает в подавленном настроении и практически не покидает Приюта отшельника. Часами лежит и не выпускает из рук пятицветный шнур, другой конец которого закреплен на статуе Будды. Надеется прямиком из своей постели отправиться в рай. В такие моменты он совершенно устраняется от всяческих дел, полностью доверяясь этим Фудзивара. А у них самих все идет наперекосяк. Старик Тададзанэ никак не угомониться. Все не налюбуется на своего младшенького, а на старшего сына, канцлера Тадамити, зверем глядит. Лишил его наследства и права быть главой рода. Казалось бы все, дальше некуда, но Тададзанэ и этого мало. Добился все-таки, чтобы любимчик Ёринага занял пост найрана, который приравнивается к канцлеру. Теперь Ёринага и найран и фактически глава могущественного рода Фудзивара. Водит мужскую дружбу с самим императором-иноком, да и про экс-императора Сутоку не забывает. Стань Сигэхито императором, расправа над Тадамити не заставит себя ждать.

– А Тадамити и не ждет. У него свое на уме. Плетет паутину, в которую наверняка угодят его родственнички. Сутоку обходит стороной, а вот к Бифукумонъин заглядывает частенько, чтобы выудить замыслы императора-инока. Ей ведь тоже не по сердцу слухи про связь Тобы с Ёринагой. Она и так не терпела этого пиона, а теперь, когда он всем надоел с идеей сделать Сигэхито императором, просто возненавидела.

Бифукумонъин действительно была настроена против Сутоку и его сына. Император-инок со всеми своими переживаниями стал непредсказуем. А верни он священные регалии старшей линии своего потомства, положение Бифукумонъин, и политическое и экономическое, окажется под вопросом. Кто ее поддержит? На кого она сможет опереться? По всему выходило, что подоспело время осуществить давнюю задумку: возвести на престол принцессу крови Сёси, свою дочь от императора-инока Тобы, которая в дальнейшем станет известной под именем Хатидзёин. Недаром же Бифукумонъин всячески противилась ее замужеству аж до девятнадцати лет, т.е. до самой смерти ее младшего брата Коноэ. Женихов было достаточно, но ей всякий раз удавалось уговорить Тобу не делать этого. Она находила то одну, то другую причину, но на самом деле причина была только одна: Бифукумонъин отвела своей дочери роль дублера слабого здоровьем Коноэ. Берегла ее, если так можно выразиться, на крайний случай. И этот случай наступил. Замужество лишило бы Сёси малейших шансов на престол. Правящие императрицы были не таким уж редким явлением в истории Японии. Правда, подобные прецеденты имели место довольно давно, но Бифукумонъин переполняла уверенность в том, что Тоба не устоит перед ее пылким напором.

Нельзя сказать, что для императора-инока идея жены оказалась полной неожиданностью. Он и сам все чаще подумывал об этом. С точки зрения справедливости и законов престолонаследия наиболее подходящей кандидатурой являлся принц крови Сигэхито. Для Тобы это было очевидно и несомненно. Ради сохранения этих законов он мог побороть искреннюю неприязнь к линии старшего сына Сутоку. Вместе с этим Тоба отлично осознавал, что именно по этой линии произойдет окончательный раскол столичных аристократов на два лагеря. В первую очередь это относилось к дому регентов и канцлеров Фудзивара. И это можно было бы пережить, если бы не одно но. За спинами аристократов маячила тень набирающего силу самурайства. И сделай Тоба императором Сигэхито, дело не ограничится обычными придворными склоками. Наверняка одна из сторон, а то и обе сразу, попытаются использовать в своих интересах этих мужланов. А что потом? Традиционным авторитетом и изысканностью манер киотских вельмож их уже не загонишь обратно в берлоги. Страна может ввергнуться в страшный хаос междоусобицы. И понесет корабль вода неведомо куда…

А вот Сёси может стать мостком через бурную реку раскола и политической непримиримости. Пройдет время, все успокоится и на престол взойдет опять мужчина. Несмотря на логичность своих рассуждений, Тоба колебался: «Уж больно давно не бывало у нас правящих императриц. Есть, наверное, в этом неведомая мне причина. Не навлечь бы беды с той стороны, о которой и не подозреваешь». Неожиданно Тоба вспоминает про Фудзивара Митинори. Теперь это уважаемый монах Синдзэй, а когда-то являлся чиновником на побегушках. Конечно, он из Фудзивара, но из боковой ветви, а таких в столице и не счесть. Усердием и глубокими познаниями в науках добился должности сёнагона (младшего советника). Так бы и застрял на ней до конца дней своих, если бы вовремя не смекнул обрить голову и поступить на службу к императору-иноку. В Приюте отшельника не очень считались с родословной, а больше ценили сообразительность и преданность. Талантливому Синдзэю не составило особого труда войти в доверие к императору-иноку, который стал поручать этому политику в монашеской рясе различные, порой весьма деликатные поручения. Быстрому росту влияния Синдзэя способствовало и то, что его жена была не последним человеком в окружении Бифукумонъин.

Вызванный в личные покои Тобы Синдзэй смиренно стоял перед ним. Он сразу догадался, к чему клонит император-инок, внимательно смотревший на Синдзэя в ожидании ответа. «Позвольте, государь, напомнить историю, что приключилась с девой Абэ, да избежит она пяти увяданий в своей небесной жизни», медленно начал Синдзэй. «Была она второй дочерью достославных родителей. Ее отец – яростный проповедник и защитник буддийского закона император Сёму, а мать – императрица Комё, надежный и верный помощник супруга в его начинаниях. За свои благодеяния в прошлой жизни она удостоилась несравненной милости – первой из дщерей вассальских стала императрицей. По воле небес уже в зрелом возрасте Абэ вступает на престол под именем Кокэн. Затем, устав от бремени правления государством, уступает трон императору Дзюннину и становится экс-императрицей.

Поняв, что император-инок внимательно его слушает, Синдзэй с энтузиазмом продолжил свой рассказ. «Осенью 761 г. Кокэн заболевает. Для чтения оградительных молитв к постели больной приставили монаха из Кавати преподобного Югэ Докё, известного магическими способностями. Днем и ночью он находился рядом с государыней и неистово молился о ее выздоровлении. И, о слава буддам, она пошла на поправку. По неписанным правилам монах должен был покинуть дворец и вернуться в свою обитель, но этого, к удивлению многих, не произошло. Государыня не смогла расстаться с ним и оставила его при себе. Они стали неразлучны. Влияние Докё на дела государства росло с каждым днем, он везде совал свой нос, злоупотребляя беспредельным доверием государыни Кокэн. Фудзивара Накамаро и другие недовольные этим нахальством организовали заговор против Докё, но неудачно. У озера Бива Накамаро схватили и обезглавили, а потворствовавшего ему императора Дзюннина разгневанная Кокэн сослала на остров Авадзи, где он и встретил смертный час. В это неспокойное для страны время Кокэн вторично вступает на престол под именем Сётоку, а Докё практически узурпирует власть. Но временщику и этого мало. Он возжелал стать императором. Вся столица заговорила о якобы божественном откровении великого Хатимана из храма, что в Усэ: „Если преподобный Докё воссядет на троне, смуты прекратятся и народ успокоиться“. Государыня Сётоку после долгих колебаний все же не решилась нарушить вековую традицию, освященную богами, и сделать владыкой „небесного чертога“ вассала. Тем самым она подтвердила правоту древних, говоривших, что мудрый государь не изменит законов ради одного человека. В 770 г. Сётоку покидает этот мир. Без всякого сомнения за свой поступок она вознеслась в рай, у врат которого ее встретили ботхисатвы Амида, Канон и Сэйси. Лишенного поддержки Докё ссылают в храм Якусидзи в Симоцукэ, в котором он проведет последние годы жизни».

Здесь Синдзэй замолк, подумав, что утомил императора-инока, однако Тоба в нетерпении дал знак продолжать. И Синдзэй приступил к самому главному. «Сей случай и невиданный и поучительный. И до Сётоку наша страна нередко оказывалась под дланью мудрых правительниц, заслуги которых по достоинству оценят боги. Это и несравненная Суйко и Когёку и Дзито и другие. Никто из них и не помышлял о том, чтобы прервать божественную династию потомков великой Аматэрасу. А Сётоку, вступив в плотскую связь с Докё и оказавшись во власти его огромного фаллоса, могла совершить непоправимую ошибку. К сожалению, у женщин часто эмоции берут верх над разумом, но что простительно женщине, непозволительно правящей императрице. Государыня – душа подданных. Если скорбит душа, плоть не вкушает радости. Недаром же после этого вот уже сколько лет ни одной женщине не вручались три священные регалии – символы императорской власти».

Тобе не по нраву пришлась назидательность, сквозившая в словах Синдзэя. Хотя монах не посмел прямо уговаривать Тобу не делать дочь императрицей, но обиняками обосновал это очень даже убедительно. Оставшись один, император-инок продолжал размышлять. Ему и самому были не по душе разговоры про Сёси. Он только искал повод не поступать так. И вот повод найден. Без малого 400 лет на японском престоле не было женщины. «И не будет», сделал для себя вывод Тоба. Обойти принца Сигэхито, сына экс-императора Сутоку, представлялось значительно более трудной задачей. Многие при дворе полагали, что по закону и справедливости следующим императором должен стать именно Сигэхито. Но Тобе был нужен послушный его воле император, а Сигэхито, за спиной которого стоял Сутоку, явно не годился на эту роль. Может он и не родной отец Сутоку! Значит, под угрозой окажется его моральное право на экс-императорское правление, а этого Тоба допустить не мог. Власть ему не надоедала. Потекли часы и дни мучительных размышлений над дилеммой: он должен благословить Сигэхито на императорство, но не хотел делать этого. Как показали дальнейшие события, эта дилемма озадачила не только императора-инока Тобу.

Сердечная боль, вызванная смертью любимого сына, понемногу ослабляла свою хватку. На смену ей пришла какая-то болезненная успокоенность, которая даже удивила ее супруга, сообщившего Бифукумонъин о своем нежелании видеть Сёси императрицей. Когда он попытался объясниться, она прервала его и усталым голосом сообщила, что во всем полагается на провиденье императора-инока.

Постепенно Бифукумонъин пришла в себя, и к ней вернулся присущий ей интерес ко всему, что происходило в столице. Как-то, направляясь в божницу, она услышала голоса, доносившиеся из комнаты, где собирались свободные от службы фрейлины ее окружения. Обычная болтовня разговорчивых женщин, готовых сплетничать обо всем и обо всех, но «…и не в здоровье тут дело. Жил бы он и жил, если бы не заклятье, наложенное на него в Атаго дзиндзя. Есть и свидетели этого злодеяния…». Неожиданно говорившая смолкла, словно почувствовав, что ее слушают. «О чем это они?», подумала Бифукумонъин, но тут же другие мысли вытеснили этот вопрос из ее головы. Мало ли о чем болтают люди…

Когда она стала забывать о случайно подслушанной фразе, ей доложили о приходе канцлера Фудзивара Тадамити, просившего об аудиенции. «К чему бы это?», удивилась Бифукумонъин. Она была не в том настроении, чтобы принимать посетителей даже такого ранга. Но что-то мешало ей отказать визитеру. Любопытство! Именно оно бередит и волнует души многих женщин независимо от их социального статуса. А тут пожаловал сам Тадамити – герой свежайших сплетен, подобно паутине окутавших народ.

– Подумать только, Тадамити порвал со своей родней и видеть не хочет младшего братца, да и отца тоже. Теперь он водит дружбу с Синдзэем. Позор! Блистательный аристократ из дома потомственных канцлеров и регентов, а лебезит перед захудалым монахом.

– Ради карьеры своего любимчика Ёринаги старик Тададзанэ готов не только лишить наследства старшего сына, но и нарушить священные заповеди буддизма. Все пять разом! И старается, как видите, Тададзанэ доно не напрасно. В тридцать лет Ёринага уже левый министр, а теперь и должность найрана прибрал к рукам. Нет справедливости в нашем грешном мире.

– Все это пустые разговоры дев веселья с Шестой улицы. Мало ли о чем шепчутся людишки на рыночных площадях. Выходит прав китаец Бань Лу. Люди и вправду с доверием относятся к тому, что слышат уши и не придают значения тому, что видят глаза. Поверьте, Тададзанэ далеко не глуп, и знает наперед, что и когда делать. Опираясь на ум и сильный характер своего младшего, он пытается восстановить пошатнувшийся авторитет дома Фудзивара. «Благодаря этому мальчику род Фудзивара расцветет как во времена Митинаги и Ёримити», любил повторять Тададзанэ. И он тысячу раз прав. Таланты Ёринаги нужны не только Фудзивара, но и стране, особенно в столь неспокойное время.

– Знаем мы и про эти таланты и кому они нужны. Кому без них и жизнь не в радость. Не будь у Ёринаги такого обожателя, давно бы сидел с обритой головой в какой-нибудь обители в самой глуши.

Когда Тадамити провели в приемные покои Бифукумонъин, он нижайше попросил поговорить с ней один на один. Проводив взглядом удалившуюся даму, игравшую роль посредника, Тадамити начал. «Ваше величество, я, как и вся страна, скорблю о безвременной кончине молодого императора. Потеря его поистине невосполнима. Император не отличался крепким здоровьем, однако его добродетели и ваши постоянные молитвы должны были уберечь его от всех болезней. В этом нет никаких сомнений». Бифукумонъин насторожилась. «Что вы имеете в виду, канцлер?», прямо спросила она Тадамити. Тот после многозначительного молчания высказал затаенную мысль: «Только проклятие человека, который питал глубокую ненависть к вашему сыну, могло преодолеть оградительные молитвы, возносившиеся много дней подряд во всех уважаемых и почитаемых монастырях и храмах. Кто был способен на это преступление в порыве неудовлетворенного честолюбия? Без всякого сомнения – экс-император Сутоку! Позволю вам напомнить о событиях в храме Хиротося, когда ваша жизнь оказалась под угрозой. И благодаря кому? Теперь же, думается, Сутоку подговорил министра Ёринагу организовать обряд в святилище на горе Атаго. Тот только и ждал этого. Министр готов на все, лишь бы увидеть на яшмовом троне принца Сигэхито. Обряд наверняка проводился в строжайшей тайне, явных улик злодеяния не найти, однако и долг верного вассала и нынешняя должность просто обязывают меня ходатайствовать перед вами о тщательном расследовании в святилище. Порядки там весьма строгие и без высочайшего одобрения сделать это будет невозможно».

Бифукумонъин и не заметила, как Тадамити вежливо откланялся. Она пыталась разобраться в услышанном, но мысли разбегались в разные стороны, словно боясь слиться в страшный и невероятный вывод. Сначала ей показалось, что Тадамити пытается, и очень ловко, возвести напраслину на младшего брата. Для нее давно не являлось секретом, что канцлер благоволит к принцу Масахито, четвертому сыну императора-инока. Хотя, без содействия Сутоку вряд ли бы перед злоумышленниками, кто бы ими не были, растворились врата святилища…

Сомнения Бифукумонъин переросли в ярость, когда она вспомнила случайно услышанный обрывок фразы одной из своих фрейлин, оказавшейся, кстати, женой Синдзэя. «Как они могли?!», вспыхнула императрица и направилась прямо в покои императора-инока. Уговаривать супруга ей долго не пришлось. Сама судьба давала ему шанс выполнить свое намерение и сохранить лицо. Тоба приказывает Синдзэю безотлагательно разобраться в этом деле. Оставшись один, тот ехидно ухмыльнулся: «Императору-иноку нужны наглядные доказательства проклятия? Он их получит».

В Приют отшельника для сеанса спиритизма вызвали жрицу синтоистского храма на горе Атаго, известным своим божеством – хранителем от пожаров. После необходимых приготовлений жрица принялась бормотать заклинания. Постепенно она вошла в транс, слова ее, казалось, потеряли всякий смысл, но вдруг зазвучал голос усопшего Коноэ: «В глаза изваяния Тэнгу на горе Атаго кто-то вбил гвозди. Именно они нещадно мучили мое тело. Именно они ухудшали мое зрение. Именно в них причина моей смерти…». Для проверки слов жрицы в храм на следующий день отправились люди Синдзэя. В глазах Тэнгу, как и ожидалось, торчали гвозди! Местные монахи показали, что гвозди появились несколько лет назад, а кто их вбил и зачем им неведомо. Наверняка, это проделки черных сил. Императору-иноку все стало ясно. Он лишает права престолонаследия сына экс-императора Сутоку, Сигэхито, а также запрещает Ёринаге и его отцу показываться в Приюте отшельника, что было равносильно неминуемой опале и близкому концу карьеры. Их письма с оправданиями и клятвенными заверениями в верности оставались без ответа. Ёринаге и в страшном сне не могло присниться, что подлый удар в спину ему нанесет какой-то монах, днями напролет корпевший над бумагами в канцелярии императора-инока. Министр не знал, как злорадствовал Синдзэй, выбрасывая, не распечатывая, очередное послание в корзину для мусора: «Куда мне до вас, милые родственнички, однако несколько золотых монет на пару гвоздей нашлись и у такого нищего, как я».

С момента смерти императора Коноэ прошло уже два месяца, а имя нового императора еще не объявили. После всех событий наиболее вероятными кандидатами оставались Масахито и его сын Морихито. Масахито был далеко не первым сыном Тобы и особо не рассчитывал занять опустевшее место, однако знатность его матери Тайкэнмонъин Сёси все же давала ему кое-какие шансы при определенных обстоятельствах. Бифукумонъин считала, что наиболее подходящим вариантомявляется внук Тобы, Морихито, юноша целеустремленный и с характером. Чего не скажешь об его отце Масахито. С младых лет этот принц изящных искусств не выказывал особой тяги к государственным делам. Помимо прочих забав он страстно увлекался имаё, одной из форм средневековой поэзии. Масахито часто приглашал к себе во дворец бродячих артистов и поэтизировал с ними до хрипоты, нередко под утро вываливаясь всей гурьбой в сад полюбоваться остатками луны.

Слыша этот ор, император-инок не раз огорченно вздыхал: «Куда ему до престола?!». «Другого такого неразумного принца крови не отыщешь ни в Японии, ни в Китае, ни где-нибудь еще», вторил ему Синдзэй, который, впрочем, имел свои виды на Масахито. Экс-император Сутоку вообще считал своего младшего брата полным нулем как в литературе, так и в военном деле. Тем не менее обстановка сложилась так, что минусы Масахито могли превратиться в плюсы. Императору-иноку требовался «ручной» император, а для этой роли больше всего подходил Масахито. «А может статься, что Бифукумонъин права», задумался Тоба. «Пусть почудит на престоле со своими артистами, лишь бы от дел государства держался подальше, а там, глядишь, подрастет его сын Морихито, новый любимчик Бифукумонъин».

В октябре 1155 г. к радости Фудзивара Тадамити и Синдзэя императором был объявлен Масахито, который взошел на престол под именем Госиракава. Наследным принцем стал его старший сын, принц крови Морихито (в будущем – император Нидзё). Мало кто сомневался, что это всего лишь промежуточное решение императора-инока: пройдет совсем немного времени и Госиракава уйдет на покой, уступив престол Морихито. Тогда никто и представить не мог, что под маской весельчака и повесы скрывается умный и хитрый политик, который более тридцати лет будет теневым правителем страны при пяти императорах. И это в годы раздора великого!

Но это будет все потом, а пока император-инок Тоба был мрачнее тучи, хотя в столице бушевала всеми красками природы весна 1156 г. Казалось бы все происходит по его воле, перечить которой не осмеливается ни одна душа, однако ни чувство беспокойства, ни какое-то неосознанное ощущение страха не только не покидали его, а, наоборот, разгорались с непреодолимой силой. Император-инок вызывает к себе Киёмори, старшего сына Тадамори из рода Тайра. Тоба не мог без улыбки умиления вспоминать о стремлении Тадамори угодить ему, страстному коллекционеру. Император-инок радовался как ребенок, когда ему преподносили редкостную классическую книгу, элегантный набор для каллиграфии или меч, украшенный необычным орнаментом. Тадамори не жалел ни золота ни жемчуга, чтобы уговорить сунских купцов привести диковинную вещицу из Китая. Когда в 1153 г. Тадамори покинул этот мир, продолжателем его дела стал Киёмори, старавшийся не отставать от отца в стремлении верой и правдой служить императору-иноку.

«Я хотел бы доверительно поговорить с тобой», тихо промолвил Тоба, удалив приближенных. «В последнее время экс-император Сутоку частенько призывает к себе левого министра Ёринагу. Что, по-твоему, они затевают?». По тону императора-инока Киёмори вдруг почувствовал, что именно сейчас может решиться очень многое в его дальнейшей судьбе. «Государь, я надеюсь, что моя преданность вам позволяет мне быть столь наглым и высказать прямо все то, что я думаю. Ваш выбор явно не понравился ни экс-императору ни левому министру. Один из них лишился возможности экс-императорского правления, а второй должен будет позабыть о восстановлении прежней мощи северного дома Фудзивара, главой которого он стал. Они наверняка что-то замышляют. Недаром же в усадьбе Минамото Тамэёси в Рокудзё Хорикаве якобы под домашним арестом находится его восьмой сын Тамэтомо с тремя десятками головорезов. Он так накуролесил на Кюсю, что Тамэёси был вынужден в знак признания своей вины уступить главенство в доме старшему сыну Ёситомо. Несмотря на это он остается духовным лидером Гэндзи и очень опасен. Отдай он приказ и многие самураи Гэндзи без всякого сомнения пойдут за ним, куда бы он их не повел. А это, государь, большая сила». В этом месте словно в нетерпении Тоба прерывает Киёмори: «Я не хочу, чтобы в столице вспыхнул вооруженный бунт, но если заговорщики не одумаются, император может оказаться в опасном положении. Готов ли ты со своими людьми выполнить долг чести и встать на защиту императора?», спросил Тоба, прямо глядя в глаза Киёмори. Ответ главы дома Хэйкэ несколько озадачил императора-инока. «Я не думаю, нет, я просто уверен, что они по своей воле не осмелятся на столь дерзкий поступок. По крайней мере, в ближайшее время. Именно поэтому их надо вынудить пойти на этот шаг. Только так мы сможем вырвать с корнем ядовитое дерево, под сенью которого плодится скверна. Но перед этим необходимо подбросить углей в постоянно тлеющий огонь взаимной вражды в роду Гэндзи. Видимо самому небу угодно, чтобы они пожирали друг друга…».

Эти слова явно озадачили Тобу. Еще больше его озадачила ненависть к Гэндзи, сквозившая в этих словах. «Как все же я мало знаю этого человека», подумал император-инок. Киёмори же продолжал: «Тамэёси давно не ладит со старшим сыном, Ёситомо. А что, если император, проявляя холодное отношение к Тамэёси, благосклонно отнесется к карьере губернатора провинции Симоцукэ Ёситомо? Приблизит его к себе и поручит ему важный пост, например, охрану императорского дворца. Тамэёси с его гордым характером почувствует себя обойденным и постарается до конца выполнить вассальский долг перед своим господином, Фудзивара Ёринагой. А расколов дом Гэндзи на два лагеря, вам, государь, не составит особого труда заткнуть рот всем недругам».

Когда Киёмори удалился, император-инок, оставшись один, попытался еще раз осмыслить услышанное. Киёмори в этот раз был необычайно многословен, даже несколько несдержан, как будто позабыв, что вмешивается в жизнь императорской семьи. Однако Тоба вместо раздражения почувствовал некоторое облегчение: ему осознанно или нет, скорее первое, чем второе, помогли найти выход из сложившейся ситуации. Киёмори словно опытному заморскому врачевателю по одному лишь нытью больного и неясным симптомам удалось не только поставить диагноз болезни, но и прописать рецептуру необходимого лечения, суть которого сводится к простой и понятной фразе – раскол Гэндзи и провоцирование Ёринаги. Правда, эта рецептура не успеет помочь самому Тобе, но станет лейтмотивом действий его последователей.

2—2. Кровь во славу придворных аристократов

2—2—1. Смута годов Хогэн

Экс-император Сутоку пребывал в подавленном настроении. Выбор императора-инока стал для него жестоким ударом. Он до последнего надеялся, что новым императором провозгласят его сына, а сам он со временем начнет экс-императорское правление в качестве «отца нации». Но его надежды оказались напрасными. Во второй раз! Тоба обосновал свой выбор тем, что мать Сигэхито являлась дочерью духовного лица среднего уровня, приравниваемого к пятому рангу придворной иерархии. А это явно недостаточно для «матери страны». Будь она принцессой, или из дома регентов, или хотя бы дочерью сановника из Мураками Гэндзи или Канъин Фудзивара, тогда другое дело, а так… Традиции нужно поддерживать, не раз подчеркивал император-инок. Даже Бифукомонъин приходилась дочерью гон тюнагона (внештатного советника).

Чтобы не говорил император-инок, Сутоку прекрасно представлял себе, как все происходило, кто стоял за всем этим. И в северном доме Фудзивара, и в императорской семье, и в ее окружении, даже среди мужланов-самураев, корчивших из себя потомственных аристократов, имелись люди, готовые на все, лишь бы не допустить представителя линии Сутоку на императорский престол.

Во-первых, император-инок Тоба, его отец. Раньше он вовсе не противился вероятному императорству Сигэхито. Чтобы сравнительно невысокое происхождение принца не помешало тому в дальнейшем, Тоба сделал Сигэхито приемным сыном Бифукомонъин. Однако потом все изменилось. Тобу как-будто подменили. Какими только слухами не объясняли это в столице. И кознями Фудзивара Тадамити, и происками Синдзэя, и рождением сына у Бифукумонъин, и многим другим. Сутоку не верил всем этим россказням, хотя они и были не такими уж беспочвенными, ибо знал наверняка, в чем тут дело. Тобу все больше тревожили слухи, что Сутоку не его родной сын. И это еще ничего, мало ли о чем болтают люди. Но совсем другое дело, если императором станет Сигэхито, вроде бы неродной внук императора-инока. В этом случае последний потеряет, по крайней мере, моральное право по отечески, по-родственному, так сказать, наставлять молодого императора, т.е. режим экс-императорского, вернее, монашеского правления Тобы окажется под угрозой. Он рисковал потерять власть, поскольку у нового императора имелся отец, родство которого, в отличие от деда, не ставилось под сомнение, а расставаться с властью Тоба не собирался.

Во-вторых, фаворит императора-инока Синдзэй, этот пройдоха, шел на все, лишь бы получить шанс усилить свое влияние при дворе. И он получил его. Да еще какой! Его жена была кормилицей принца крови Масахито, четвертого сына Тобы, младшего брата Сутоку. Кто только не критиковал принца за его беспутное поведение. Ко всему прочему у Тобы имелся сын от горячо любимой Бифукумонъин, да и у Сутоку подрастал наследник, поэтому перспективы оказаться на престоле у Масахито окутывал густой туман. Он даже подумывал стать монахом, однако Синдзэю удалось отговорить его от неразумного поступка без особого, правда, труда. Ему не нужен был Масахито с обритой головой. Синдзэй рассчитывал на совсем другую роль своего воспитанника.

Когда умер император Коноэ, Тоба оказался перед сложной дилеммой: кто должен занять освободившийся престол? Среди его приближенных единства в этом вопросе не наблюдалось. Кто-то предлагал принцессу Хатидзёин, дочь Бифукумонъин; для кого-то лучше всех был принц Морихито, внук Тобы; упоминался даже сын Сутоку – принц Сигэхито. В конце-концов все пошло к тому, что императором станет Морихито. И тут слово попросил Синдзэй: «Справедливо ли будет возводить на престол сына раньше отца? Не поставим ли мы принца Морихито в неловкое положение перед собственным родителем? Не дадим ли мы повод для необоснованных слухов, оскорбляющих потомство богини Аматэрасу? Принц Морихито без всякого сомнения достоин занять божественный трон. И он займет его совсем в недалеком будущем. Однако ничего страшного не произойдет, если наша несравненная государыня Бифукумонъин, да будет ее имя воспето потомством, еще немного поучит уму разуму малолетнего принца». Синдзэй замолк в некотором напряжении, словно опасаясь, что кандидатура такого шалопая, как Масахито, встретит категорическое неприятие придворных сановников и самого императора-инока. Блаженная улыбка Тобы говорила совсем о другом. Его полностью устраивало предложение Синдзэя: Масахито, конечно, не ребенок, но ведет себя по-ребячески и сделает все, лишь бы не перечить отцу. Так решился вопрос о взошествии на престо принца Масахито под именем Госиракава.

И, наконец, в третьих, Фудзивара Тадамити, способный на все в своем неуемном желании

вернуть главенство в северном доме Фудзивара. Он открыто обвинил младшего брата Ёринагу в попытке устранить с престола императора Коноэ. И об этом экс-император Сутоку знал наверняка. Догадывался он и о том, что путем смены императора Тадамити стремился потеснить Ёринагу и отобрать у него обширные земли дома Фудзивара. После рождения сыновей, Мотодзанэ и Мотофусы, Тадамити буквально осатанел в желании обеспечить им беззаботное и сытное будущее. Он так и крутился вокруг Бифукомонъин, пытаясь вовлечь ее в свои козни. Черня брата, Тадамити бросал тень и на Сутоку и на Сигэхито.

Воцарение Госиракавы лишало Сутоку всяких надежд сделать императором своего сына, а значит и на собственное экс-императорское правление. Император-инок во второй раз отвернулся от прямого наследника. «Это все она, Бифукумонъин», не успокаивался Сутоку. «Сначала пеклась о сыночке, а теперь души не чает в принце Морихито. Спит и видит, как он восходит на престол вместо Госиракавы. А я ей только мешаю. Наверняка, именно она сумела убедить Тобу послушаться совета Синдзэя и его дружков отодвинуть в сторону моего сына. Как несправедлив этот мир?!».

Сосуществование неавторитетного императора и экс-императора, сын которого имел все права на императорство, становилось опасным. Тем более появились люди, лишившиеся доминирующего положения после воцарения Госиракавы. К таковым в первую очередь относились Тададзанэ и Ёринага из дома регентов и канцлеров. Последние десять с лишним лет Сутоку жил в затворничестве. Окруженный немногочисленными приближенными он с завидным рвением предавался религиозным обрядам, чтению священных книг и стихам. Единственным человеком, которому Сутоку искренне доверял, являлся Ёринага. Министр всячески поддерживал дух экс-императора, хотя его собственное положение иначе как опалой и назвать было нельзя. Его лишили должности найрана и запретили появляться в покоях императорского дворца, поэтому для Ёринаги экс-император оставался последним козырем в игре, на кону которой стояла сама жизнь министра. Приближалось время решительных действий.

Ёринага неоднократно давал понять Сутоку, что справедливость в нынешних условиях можно восстановить только силой. Сутоку колебался. Раньше ему явно претила сама мысль о подобном развитии событий, но теперь где-то в укромном уголке души он уже допускал мысль о насилии.

– Послушай, Ёринага. Предположим, что ты оказался прав, и я силой оружия верну то, что принадлежит мне по праву наследования. А что дальше? Кто станет опорой моего экс-императорского правления? Далеко не все с радостью присягнут мне на верность. Найдутся и те, кто попытается пойти тем же путем, на который толкаешь меня ты.

– Государь, позвольте быть до конца откровенным. Исход битвы определяют сила и везение. Победителем может оказаться любой, кому улыбнется фортуна. А вот правителем суждено быть далеко не каждому. Чем правитель должен поддерживать свое правление? Хлыстом! Только тот, кто обладает достоинством и мужеством, только тот, у кого в руках окажется хлыст, только тот, кто сможет безжалостно пустить его в ход, только тот способен стать правителем. Хотим мы того или нет, но по воле провидения в нашем мире существуют и герои и ничтожества. Править предназначено героям, но правление – трудная миссия, выполнить которую поможет герою именно хлыст. Станьте таким героем, и страна пойдет за вами!

– Что ты подразумеваешь под словом хлыст, министр?

– Самураев! Только они смогут стать опорой вашего правления. У меня на примете есть не мало людей, готовых выполнить любой ваш приказ.

– Но такой же хлыст будет в руках наших врагов. И…и что станет со мной, окажись они сильнее?

– В отличие от меня, государь, вы ничем, собственно, не рискуете. Позволю вам напомнить о судьбе экс-императора Хэйдзэя, болезнь которого заставила его уступить престол младшему брату Саге. Поправившись, Хэйдзэй попытался вернуть по праву принадлежавшие ему регалии императорской власти, но потерпел неудачу. И что его ожидало? Его ожидало высочайшее прощение. Став монахом, остаток жизни Хэйдзэй провел в любимой Наре. И чем вы рискуете? Точно такая же судьба уготовлена и вам. Рискнув малым, вы можете приобрести несравненно больше. Неужели вас страшит такая перспектива?! Промонашествовать отведенные вам годы, сочиняя любимые вака в каком-нибудь тихом храме в окрестностях Киото. Совсем не плохо за попытку выполнить священный долг и вернуть трон старшей линии императорской семьи.

Услышанное пришлось по сердцу экс-императору. Но что-то его останавливало. Он колебался. Требовался толчок, который вынудит его натуру, воспитанную в атмосфере изнеженной и утонченной хэйанской культуры, решиться на варварский способ восстановления попранной справедливости. Понимая это, Ёринага как-бы невзначай советует экс-императору навестить больного отца…

Император-инок не отличался крепким здоровьем. Кстати, императоры и сановники в эпоху Хэйан здравствовали не очень долго. Бывали, разумеется, и исключения, но средняя продолжительность жизни женщин составляла 27 лет, а мужчин – 32 года. От туберкулеза легких умирало 54%, бери-бери – 20%, кожных заболеваний – 10% тогдашних аристократов. Распространению инфекционных заболеваний способствовало и то, что, как это ни странно, аристократы в отличие от простолюдинов ванну, в общем, не принимали. Даже императору ежевечерне готовилась лишь поясная ванна, а все тело и голову регулярно мыть было не принято. Поэтому широкое использование всевозможных благовоний носило не только и не столько эстетический, а практический характер: неприятный запах грязного тела для аристократа являлся недопустимым.

Когда Тобе перевалило за пятьдесят, он тяжело болел каждый год. 1 июня 1156 г. состояние императора-инока резко ухудшается, у него начинают опухать живот, руки и ноги…

К Приюту отшельника медленно подъехала скромно украшенная карета. Погонщик дернул вожжи, и вол послушно остановился прямо напротив главных ворот дворца. Плетеные шторки на окне скрывали озабоченное лицо экс-императора Сутоку, который приехал попрощаться с тяжело больным отцом. Хотя это был только предлог. На самом деле он хотел сделать последнюю попытку призвать императора-инока, хотя бы на смертном ложе, восстановить справедливость и подписать указ о взошествии на престол Сигэхито. Вряд ли император-инок захочет уносить с собой в потусторонний мир грех невыполненного обещания. Главное сейчас – попасть во внутренние покои. Сутоку прекрасно осознавал, что эта встреча крайне нежелательна для его противников, которые сделают все, чтобы она не состоялась. «Но кто осмелится воспротивиться прощанию в этом мире отца со старшим сыном?», успокаивал сам себя экс-император.

Он уже довольно долго сидел в карете, но ворота не открывались. Взаимные оскорбления и упреки, которыми осыпали друг друга слуги экс-императора и самураи охраны дворца, грозили перерости в нешуточную драку. «А если подпишет», ухмыльнулся словно в забытье Сутоку. «Ведь недаром же говорят, что приказ государя подобен поту – однажды пролившись, вспять не течет. Я и не позволю тогда этого». Тут доносившиеся от ворот дворца крики вернули экс-императора к реальности. «Как все это некстати», пробурчал он, вылез из кареты и направился к воротам. «Ты знаешь, кто перед тобой?», спросил он начальника охраны. «Да, государь», почтительно ответил тот, склонив голову. «Так почему же ты», тут Сутоку глубоко вздохнул, сдерживая распирающее его возмущение, «не открываешь ворота? Или тебе неведомо, что я могу въезжать в карете куда мне угодно?». «Все встречи с императором-иноком запрещены ввиду его крайне плохого самочувствия. Сейчас рядом с ним только монахи», не поднимая головы, пробормотал самурай. «Кто же, интересно, может запретить мне, экс-императору Сутоку, встретиться с умирающим отцом? Не ты ли, смерд?», воскликнул в гневе Сутоку. «Я лишь исполняю приказ императора Госиракавы!», с вызовом ответил самурай, и глаза его недобро заблестели. Сутоку не мог знать, что Тоба настрого приказал одному из приближенных, Фудзивара Корэкате, не допускать к нему экс-императора и тем более не показывать ему свое бездыханное тело.

Взбешенный Сутоку сделал шаг в сторону самурая, рассчитывая, что этот мужлан с востока не посмеет остановить самого экс-императора, однако тот не шевельнулся, показывая своим видом, что выполнит приказ без малейших колебаний. Гнев Сутоку сменился растерянностью: он просто не знал, что нужно делать в подобных случаях. А вот слуги его знали! Видя, что их господину на глазах у всех наносится оскорбление, они, долго не раздумывая, набросились на самураев охраны. Оружия у них не было, самураи же не решились обнажить мечи против экс-императора. В ход пошли палки и кулаки. Досталось всем, даже Сутоку. В карете, без шапки и в порванном носи, он разрыдался от бессилия.

Подъезжая к дому, экс-император успокоился и пришел в себя. К нему вернулась способность трезво размышлять. «Младшего брата только силой можно заставить уступить престол», твердо решил экс-император. Увидев ожидавшего его Ёринагу, Сутоку словно прорвало: «Боги тому свидетели, Ёринага. Я лишь хотел попрощаться с умирающим отцом, а из меня сделали посмешище. И кто? Деревенщина, возомнившая себя воином. Это оскорбление можно смыть только кровью. Кровью тех, кто подговорил моего младшего братца на этот низкий поступок. Мне нужны головы Синдзэя и Тадамити. Приказываю тебе собирать армию».

Ёринага услышал то, что хотел услышать. Теперь руки у него развязаны. Он сразу же посылает гонца к Минамото Тамэёси, который еще в 1143 г. поклялся ему в вассальской преданности. Сын Тамэёси, Ёсиката, к тому же стал сексуальным партнером Ёринаги, скрепляя вассальские связи Фудзивара и Гэндзи из Кавати гомосексуальными, что, в общем, мало кого удивляло в те времена. Аристократы не брезговали ничем, лишь бы привлечь на свою сторону влиятельных воинов, а Ёсиката считался наследником Тамэёси, который не поладил со старшим сыном, Ёситомо, и отправил его подальше из столицы в Тогоку. После этого карьера опального Ёситомо на удивление быстро пошла вверх. В августе 1153 г. он получает должность губернатора провинции Симоцукэ и по своему положению оказывается выше отца, что того явно не обрадовало. Сколько времени и сил Тамэёси потратил на то, чтобы стать губернатором Муцу и все напрасно, а ведь этот пост занимали и его прадед Ёриёси и дед Ёсииэ. Однако императорский двор был непреклонен: не заслужил Тамэёси подобного назначения. Пришлось тому довольствоваться должностью префекта Киото, отвечающего за общественный порядок на улицах столицы.

Когда Тамэёси предстал перед Ёринагой, тот сразу приступил к делу: «Послушай, Тамэёси, ты доволен своей работой? Ловить всяких прощелыг в темных переулках, растаскивать пьяниц на рыночных площадях, охранять вельможных ничтожеств, таскающихся по ночам из одной опочивальни в другую, ублажать разбушевавшихся монахов. Разве подобает сие занятие внуку великого Хатимана Таро?». «К чему вы клоните, министр?», нахмурился Тамэёси, «Я всего лишь выполняю указ императора-инока». «А если тебе укажут выносить горшок, предположим, за Фудзивара Иэнари. Он ведь может и на этот счет удостоиться высочайшей милости. Стоит только Бифукумонъин замолвить словечко за своего двоюродного братца. Она это сделает, не сомневайся. И не за красивые глазки Иэнари. Он столько земли оттяпал в Сагами для императорской семьи… И не без помощи твоего старшего, Ёситомо, который похоже напрочь забыл про сыновний долг. Так и лебезит перед двором. Не соизволите принять в дар это поместье, а как вам нравится вон та землица, а, вы хотите еще, так я это мигом и не беспокойтесь… Просто мерзость какая-то». Ёринага замолчал и уставился прямо в глаза Тамэёси, ожидая ответной реакции. Ему казалось, что он довольно ловко разбередил тлевшие в душе главы дома Гэндзи из Кавати угольки обиды и ненависти, которые непременно разгорятся безудержным пламенем мести, пожирающим все на своем пути. Однако Тамэёси был далеко не юнец и мог умело сдерживать эмоции. Он лишь насупился и не проронил ни слова, показывая всем свои видом, что ему явно не по сердцу пришлись замыслы министра. Видя это, Ёринага решается перейти к главному: «Молчишь? И правильно! Разговорами тут не поможешь. Если ты и дальше будешь безропотно сносить оскорбления, то запятнаешь не только свою честь, но и имя своего господина. Начинай собирать своих людей в столице. Нас ждет серьезное испытание».

Вернувшись домой, Тамэёси решает еще раз хорошенько подумать. Опять все говорило о том, что интрига Ёринаги обречена на провал. В сложившихся условиях силы явно неравны. Ёринаге непомогут ни авторитет Сутоку, волю которого он якобы выполняет, ни воины-монахи Кофукудзи, однако Тамэёси больше волновало не это. Он остро ощущал приближение какой-то огромной и безжалостной силы, которая хочет подчинить себе все и всех. Именно эта сила стравливает Тамэёси со старшим сыном. Именно она толкает Гэндзи в пучину самоуничтожения. Олицетворением этой силы, и Тамэёси ни минуты не сомневался в этом, был молодой глава дома Хэйси, Тайра Киёмори, которого уже обуревали идеи прихода к власти. Единственным препятствием, которое могло бы помешать по настоящему Киёмори, были не изнеженные аристократы из ближайшего окружения величайших особ, а воины из дома Кавати Гэндзи. Сейчас они готовы во исполнение воли своих господ обнажить мечи друг против друга, но на чей бы стороне они не оказались, всех их ждет незавидная судьба. Никто не избежит уготованного на небесах. Кто раньше, кто позже…

Горько вздохнув, Тамэёси еще раз вспомнил о своем старшем сыне Ёситомо, которым он всегда гордился. Почему он так поступает? Почему загоняет себя в мышеловку? Младшие братья, правда, в отличие от отца плохо относились к Ёситомо. Конечно, у них были разные кормилицы, они воспитывались в разных семьях, их обнимали и ласкали разные матери. Все так. Вместо братских чувств их сердца переполнял дух соперничества. И это можно понять. Вместе с тем в их жилах текла его кровь, Тамэёси. Разве она не должна была сплотить братьев вокруг отца в минуту опасности!? Тамэёси искренне верил в это. Верил, когда Ёситомо попался в сети, ловко расставленные врагами дома Гэндзи. Верил, когда его сын все больше и больше запутывался в этих сетях. Верил до того дня в августе 1155 г., когда его ошарашило известие о том, что Акугэнта Ёсихира из Камакуры, старший сын Ёситомо, уничтожил в Мусаси своего дядю Ёсикату. Внук Тамэёси убил его сына! Только тогда Тамэёси смирился с мыслью о невозможности примирения с Ёситомо. Значит, подумал Тамэёси, Гэндзи из Кавати приходит конец, но я выполню свой вассальский долг, чтобы мне это не стоило. Одно утешало старого воина. Рядом с ним со своим огромным луком встанет Тамэтомо, его восьмой сын, бесстрашный и искусный самурай, слава о котором гремела по всей стране. Он отличался буйным нравом, за что был изгнан на Кюсю, однако и там его никто не мог утихомирить. Когда Тамэтомо узнал, что в столице назревают жаркие события, то сразу же со своими людьми направился на поддержку отца.

В последней декаде июня болезнь императора-инока резко обострилась. Он уже не вставал с постели и почти все время находился в беспамятстве. Моления многочисленных монахов не помогали и 2 июня 1156 г. Тоба покинул этот мир в час обезьяны (примерно в четыре часа дня) в возрасте 54 лет. Началась обычная в таких случаях суматоха. Церемония похорон состоялась вечером того же дня. Тело императора-инока укладывали в гроб восемь человек, указанные им еще при жизни. Многих удивило, что все они являлись не родственниками усопшего, а приближенными, которым он глубоко доверял. Времена менялись. В эпоху правления регентов и канцлеров из дома Фудзивара определяющими были родственные связи, однако с наступлением периода экс-императорского правления преобладать стали вассальские отношения, построенные на основе принципа личной преданности господину. Показательным примером новых отношений явился Синдзэй, который не только входил в указанную «восьмерку», но и стал главным распорядителем на церемонии высочайших похорон.

Император-инок Тоба, будучи старейшиной императорской семьи, сосредоточил в своих руках неограниченную власть. Именно эти руки держали все ниточки государственного управления. Смерть Тобы создала политический вакуум и дестабилизировала обстановку, относительное спокойствие которой сохранялось лишь благодаря его авторитету. Противостояние партий Тайкэнмонъин и Сутоку с одной стороны, Бифукумонъин и Коноэ – с другой, раскололо сначала дом регентов и канцлеров, а затем и императорский двор в целом. Над этими силами царствовал Тоба. Авторитет «отца нации» поддерживал определенное равновесие противостоящих партий, сглаживая возникающие разногласия, не позволяя им перекинуться из роскошных аристократических усадьб на улицы «цветущей столицы».

Императора-инока похоронили в Анракудзюин в деревне Такэда уезда Кии провинции Ямасиро. Страна погрузилась в траур, а ее жители буквально цепенели от страха в предчувствии кровавой смуты. Все помнили пророчество Тобы о немалых волнениях после его смерти. Простолюдины видели все больше самураев в полном вооружении, которые группами и поодиночке стали встречаться в разных частях города. Ржание лошадей и строевые команды не затихали даже по ночам. Что-то действительно назревало. Неспроста город наводнили эти мужланы. Зачем они здесь? За кого поднимут свои мечи?

Столица гудела. Одни стояли за императора Госиракаву, другие – за экс-императора Сутоку.

Противостояние зашло так далеко, что преодолеть его можно было только силой оружия. Поэтому главной задачей идейных вдохновителей двух группировок, Ёринаги и Синдзэя, являлась мобилизация союзников, в первую очередь из влиятельных самурайских домов. Ёринага рассчитывал на Минамото Тамэёси и воинов-монахов из Нары, вдоволь натерпевшихся от выходок Киёмори. Главные силы Тамэёси находились в Канто, далеко от столицы, поэтому Ёринаге требовалось время и еще раз время. Форсирование событий не отвечало его интересам. Конечно, живи сейчас Тадамори, жена которого стала кормилицей принца крови Сигэхито, сына Сутоку, не надо было бы юлить и тянуть время. Вряд ли Тадамори бросил на произвол судьбы своего воспитанника. При необходимости он быстренько утихомирил бы Киёмори, который вряд ли бы отважился поднять руку на родного отца. Хотя, кто знает? Злые языки болтают, что он и не родной вовсе… Так или иначе, но Тадамори уже нет, а Киёмори здравствует и готов выполнить самурайский долг перед императором. Тем более, что все его самураи – поблизости от столицы, только свистни и они уже здесь.

Синдзэю же надо было, наоборот, спешить. Обстановка складывалась явно в его пользу. Минамото Ёситомо по-прежнему сторонился отца и отдавал предпочтение императорской стороне. Да и с Киёмори у него наметилось заметное сближение, хотя бы внешне они вели себя как настоящие друзья. Как пойдут дела дальше не мог знать даже Синдзэй, поэтому надо было побыстрее спровоцировать Ёринагу и вынудить его выступить против императорского двора.

8 июля 1156 г. во все провинции направляется указ императора, запрещающий вассалам левого министра Ёринаги прибывать в столицу. Примерно в тоже самое время в усадьбе Хигаси сандзёдоно, резиденции главы дома регентов и канцлеров, был обнаружен монах из Бёдоина, который перед курильницей для возжигания священного огня каким-то неестественным голосом творил заклинания. Монах долго упорствовал, но, получив несколько ударов палкой по голым пяткам, признался, что по просьбе Фудзивара Ёринаги заклинал богов укоротить жизненный путь императора Госиракавы.

Имели место признаки заговора, в котором замешан член императорской семьи, поэтому Киёмори, не медля, отправился в императорский дворец. Во время высочайшей аудиенции присутствовали приближенные Госиракавы и содержание конфиденциального доклада довольно быстро должно было «просочиться» через стены дворца, на что и рассчитывал Киёмори. Выслушав его слова, император выглядел спокойным. «В отличии от тебя, Киёмори, я не думаю, что во всем этом замешан мой брат», тихо промолвил он и замолчал. Затем, словно не в силах сдержать охватившие его чувства, воскликнул: «Но что будет со страной, если все это окажется правдой?!». Успокоившись, он продолжил: «Дело чрезвычайной важности, поэтому я направляю к экс-императору личного посланника для выяснения того, что все это значит».

Однако ответа от Сутоку император Госиракава не дождался и выглядел крайне огорченным. В душе он до последнего надеялся, что Сутоку найдет слова оправдания, которые развеют все подозрения в заговоре. Выходит, что Синдзэй прав. Как мог экс-император так отнестись к своему родному младшему брату? Как мог он поддаться на уговоры проходимца Ёринаги, пожираемого демонами корысти и честолюбия? Теперь их может остановить только сила. Госиракава подзывает Синдзэя и что-то тихо говорит ему. Тот склоняет голову перед императором в глубоком поклоне, с трудом сдерживая самодовольную улыбку.

Минамото Ёситомо получает приказ конфисковать в пользу двора усадьбу Хигаси сандзёдоно и охранять ее от мародеров. Это означало, что Ёринага больше не рассматривается императором как глава дома регентов и канцлеров. Совсем недолго оставалось до ареста и обвинения Ёринаги в заговоре, а также наказания его покровителя – экс-императора Сутоку. И тому и другому дали четко понять, что их дни сочтены. Их довольно остроумно загнали в угол и вынудили защищаться. Разгоралось пламя мятежа.

Девятого июля 1156 г. Сутоку покидает усадьбу Танакадоно в Тобе и с немногочисленной свитой переезжает в пригород столицы под названием Сиракава, где располагалась обширная усадьба Сиракавадоно. После отъезда принцессы крови Тоси, родной младшей сестры Сутоку (в будущем – Дзёсаймонъин), усадьба пустовала. Помимо северного и южного дворцов (соответственно Китадоно и Минамидоно) в состав усадьбы входило шесть храмов, в названии которых присутствовал иероглиф «победа». Их так и величали – «Шесть храмов победы». Когда-то эта усадьба принадлежала регенту Фудзивара Ёсифусе, прозванного Сиракавадоно (господин из Сиракавы). Он прославился тем, что первым из подданных стал великим министром (ранее это была привилегия членов императорской семьи). В 1075 г. потомок господина из Сиракавы, Фудзивара Мородзанэ, преподнес усадьбу императору Сиракаве. Впоследствии уже экс-император Сиракава сделал ее своей резиденцией. Именно отсюда он руководил страной. Эту традицию продолжил император-инок Тоба, которому особенно по душе пришелся дворец Китадоно. Поэтому переезд сюда экс-императора представлялся не случайным и содержал скрытый смысл, понятный, правда, многим. Теперь он, Сутоку, взвалил на свои плечи тяжелое бремя «отца нации» («титэн но кими») и именно отсюда, из Китадоно, он намерен править страной по примеру своих божественных предков, восстановив тем самым попранную его недругами справедливость. Таким образом и Сутоку и Ёринага сделали последнюю попытку склонить на свою сторону колеблющихся самураев, таких как Минамото Тамэёси и… Тайра Киёмори.

Глава дома Хэйкэ для многих оставался загадкой. Он добился немалого в попытках сблизиться с придворными аристократами и членами императорской семьи. Некоторые из них до сих пор не могла поверить, что это тот самый паренек по имени Такахэйда, который в гэта на высоких подставках частенько навещал верхом на черной, как тушь, лошади усадьбу процветающего Фудзивара Иэнари в надежде найти покровительство у двоюродного брата своей мачехи. Но тогда хозяин усадьбы и смотреть не хотел в его сторону. Для своей дочери он подбирал мужа поприличнее. Это сейчас Иэнари вертится вокруг когда-то Такахэйды, почитая за честь выдать дочь за его старшего сына, Сигэмори. Теперь уже аристократы искали дружбы Киёмори.

Тот же в свою очередь ловко использовал эту дружбу для усиления позиции своего дома и, следовательно, ослабления главного конкурента – дома Гэндзи. К тому же стремился Синдзэй, фаворит императора Госиракавы. Синдзэй, наверное, раньше других осознал опасность появления новой силы – самурайства. Пока оно млеет от милостей столичных небожителей и готово пресмыкаться перед ними ради получения хоть какого придворного ранга или захудалой должности чиновника в провинции побогаче. Но скоро, очень скоро эти толстолобые очухаются и своим хилым умишком дойдут все же до того, что все милости можно, оказывается, взять силой, грубой силой оружия. Конечно, они передерутся между собой, как голодные псы за мясную кость. Если они будут медлить с этим, их надо будет стравить. В этом не было никакого сомнения. Однако пока Синдзэй не знал, как обуздать эти орды, как сделать послушными воле императорского двора? Он знал лишь на кого надо ставить, чтобы игра оказалась беспроигрышной. Только на Хэйкэ, дом Тайра из Исэ! Вряд ли Киёмори забыл тот случай с воинствующими монахами из Энрякудзи. Когда они в очередной раз толпой спустились с горы с прямой жалобой императору и бросили священное дерево на центральной улице, Киёмори не сдержался и разогнал их стрелами, одна из которых угодила точь-в-точь в «святую святых». Что тут началось! Возмутились все. Если бы не заступничество Синдзэя, левый министр Ёринага по крайней мере сгноил Киёмори за подобное святотатство в какой-нибудь глуши.

Тайра Киёмори не забыл этого. Как не забыл и эпизод на охоте в те времена, когда «канцлер в рясе» Синдзэй был еще Фудзиварой Митинори из южного домы Фудзивара, известный тем, что его жена являлась кормилицей будущего императора Госиракавы. Стрела, пущенная Киёмори, вонзиласт в шею убегающей лисицы, которая то ли от боли, то ли от удара резко подпрыгивает вверх как раз перед лошадью Митинори, который, который, как выяснилось, гнался за той же лисицей. Лошадь от неожиданности встала на дыбы, Синдзэй не удержался в седле и плюхнулся на землю. Слуги помогли ему подняться и собрались подсадить на лошадь. «Постойте», промолвил Синдзэй, «кто это помешал мне?», и гневно уставился на Киёмори. Молча выслушав объяснение, Синдзэй без посторонней помощи взобрался на лошадь. Как подобает истинному аристократу, он попытался скрыть раздражение. Подведенные брови и ухоженные усики придавали некоторое изящество лицу Синдзэя. Однако в глубине его глаз стоял холод: «Так ты сын косоглазого из Исэ Хэйси?», с явной издевкой спросил он. С трудом сдерживая гнев, Киёмори выдавил из себя: «Да, я сын Тадамори, главы рода Хэйси из Исэ. Еще раз прошу извинить меня за бестактное поведение. Все произошло случайно, без какого-либо умысла, уверяю вас». Уже трогая поводья, Синдзэй повернулся к склонившему голову Киёмори и отчеканил: «Подумай, что станет со страной, если самурай перестанет уважать аристократа?».

Эти слова, а также высокомерие и презрительность, с которыми они были произнесены, надолго врезались в память Киёмори. Чувство унижения, испытанное тогда им, не покидало его все эти годы и постоянно бередило душу. Неужели я должен выполнять приказы этого человека, неужели мне мало полученного урока, не раз задавал эти вопросы самому себе Киёмори. Сомнения опустошали его, но подошло время выбора, может статься, самого важного в его жизни. И здесь нельзя ошибаться, ибо в ближайшие дни на кон будет поставлена не только его судьба, но и всего дома Хэйкэ. Колебания Киёмори не остались незамеченными и его мачехой, Икэнодзэнни, женщины острого ума и доброго сердца, к советам которой он все чаще стал прислушиваться.

Когда в небольшую молельню тихо, словно боясь нарушить ее уединения, вошел Киёмори, встал рядом с ней на колени и с шутливой улыбкой спросил: «Что на этот раз посоветует мне проницательная монахиня?», она моментально смекнула, с чем связан этот вопрос. Не отрывая глаз от фигурки Будды, со сложенными перед грудью руками она заговорила своим приятным голосом: «Послушайте, Киёмори-доно, женщину, желающую вам только добра. Высшим правителем страны является император. Именно в его руках находятся три священные регалии императорской власти, дарованные ему небом. Отец нации может повелевать подданными, лишь пользуясь авторитетом императора. Экс-император Сутоку – старший брат императора, но отнюдь не его отец, поэтому не имеет даже морального права заявлять претензии на престол вопреки воле императора Госиракавы. Сутоку и его окружение своими действиями нарушили незыблемые догматы добродетели и долга, и превратились в жалкое сборище мятежников. Вы должны выполнить долг чести и встать на защиту сына неба».

Резиденция императора в то время находилась в усадьбе Такамацудоно. Ее географическое расположение с учетом создавшейся обстановки выглядело крайне неудобным. К тому же усадьба не была рассчитана на наплыв огромного количества людей, поэтому по приглашению канцлера Тадамити император ночью переезжает в усадьбу Хигаси сандзёдоно. В паланкине рядом с ним лежали священные регалии. Фудзивара Тадамити имел полное право приглашать сюда столь именитого гостя, поскольку Госиракава особым указом восстановил главенство Тадамити в доме регентов и канцлеров. Вообще-то по давней традиции определение главы дома являлось внутренним делом Фудзивара, однако сейчас подобные церемонии выглядели неуместными.

В усадьбу начали стекаться сторонники императора – аристократы и самураи. Когда в заварившейся суматохе, среди паланкинов, карет и повозок кто-то заметил одного из сыновей Киёмори и доложил об этом Синдзэю, тот облегченно вздохнул и как-то сразу приосанился, словно гора упала с плеч. На его лице опять засияла снисходительная улыбка. Теперь он мог великодушно выслушивать запальчивые речи Минамото Ёситомо, призывающего к немедленной ночной атаке противника. Рвение Ёситомо представлялось вполне объяснимым. После разрыва с отцом ему не терпелось блеснуть перед императором, покровительство которого помогло бы ему утвердиться в качестве главы Кавати Гэндзи. А блеснуть было чем. Годы, проведенные в постоянных стычках в Канто, не прошли для него бестолку.

Столь же великодушно Синдзэй мог наблюдать за пассивностью Киёмори, который все больше отмалчивался и выглядел каким-то опустошенным. Любой понимал, в чем тут дело. Киёмори принял нелегкое решение и наверняка ощущал что-то вроде угрызения совести. Его симпатия к Сутоку, нет, скорее даже к его сыну была известна всем, но политическая воля Киёмори оказалась сильнее человеческих чувств. Впрочем, Синдзэя это не раздражало, даже наоборот. На той стороне не будет самураев Хэйкэ и это самое главное, а победить он сможет и без них.

В усадьбе Сиракава вопреки ожиданиям под знамена экс-императора Сутоку собралось не так много самураев, под тысячу, не больше. Верховодил ими Минамото Тамэёси со своими сыновьями. Была здесь и горстка беспутных монахов Кофукудзи, совершенно случайно и совершенно по другому поводу оказавшихся в столице в сей час. Тамэёси не раз сожалел, что в свое время погорячился и уступил главенство в доме Ёситомо, старшему сыну. Ему казалось лишь на время, пока забудутся буйства Тамэтомо на Кюсю. Однако Ёситомо оказался молодцом. Время даром не терял и многие вассалы Гэндзи пошли за ним. И это бы ничего, но Ёситомо удалось сблизиться с ближайшим окружением императора-инока Тобы, которое не на шутку схлестнулось по земельному вопросу с домом регентов и канцлеров. С этим домом Тамэёси связывали многолетние вассальские отношения. Бывший глава этого дома Тададзанэ не раз выручал Тамэёси, а в июне 1143 г. тот вручил мёбу Ёринаге, став и формально его вассалом. С той поры и эта дощечка, на которой тушью выведено «Минамото Тамэёси» и сама его жизнь стали принадлежать Ёринаге. Именно вассальский долг привел Тамэёси в усадьбу Сиракава, а не то, и боги тому свидетели, его и силком туда не затащили.

Старый вояка, а ему было уже за шестьдесят, прекрасно понимал, вернее, предчувствовал, чем эта заваруха должна закончиться. Синдзэй готов на все, лишь бы урезать земельные владения северного дома Фудзивара – экономический фундамент военного могущества дома регентов и канцлеров. И без большой крови здесь не обойтись. Оставалось надеяться только на небеса да прибытие подкрепления из Кофукудзи. Воины-монахи вроде бы уже в пути, но счет пошел на часы или даже минуты. Можно попробовать напасть на усадьбу Хигаси сандзёдоно прямо нынешней ночью, не медля. Такого от них не ждали – мол, без монахов они не осмелятся. Подпалить там все, да и пострелять в темноте, когда все бросятся врассыпную. Но стоило Тамэтомо лишь заикнуться об этом, в общем-то обычном деле, как Ёринага вскипел и с нескрываемой брезгливостью осадил его порыв: «Не забывай, Тамэтомо, что это будет великое сражение за императорский престол. Мужланские методы вроде твоей ночной атаки, да еще с пожарищем хороши для деревни где-нибудь на Кюсю, а здесь, в столице, им не место. Не хватало еще, чтобы ты с бревном бросился на отважных самураев, защищающих самого императора. Пусть не по праву он занял престол, но это император. Помни об этом, Тамэтомо!».

Не поздно было еще уйти на восток вместе с экс-императором Сутоку и его сыном. И уже там попытать счастья, опираясь на поддержку местных самураев, но Ёринага упорно стоял на своем. В отличие от Тамэёси он то понимал, что отступление на восток, т.е. бегство экс-императора из столицы означало бы окончательное признание своей нелегитимности. Беглецы превращались в бунтовщиков и смутьянов, и любой смерд получал право насадить на деревянное копье голову Ёринаги. И многие еще раз убедятся в незыблемости предсказанного мудрецом: «жизнь человеческая – словно утренняя роса, словно шаг быка или барана, ведомого на бойню…».

Ночью одиннадцатого июля 1156 г. колонны воинов заполнили улицы, ведущие к дворцу Китадоно в Сиракаве на восточном берегу реки Камогава. Лошади, предчувствуя в предрассветных сумерках надвигающееся сражение, перестали ржать и фыркать. Столица мира и спокойствия, где сотни лет жизнь, хотя бы чисто внешне, протекала элегантно и размеренно, оказалась на пороге большого и кровавого потрясения. Сын пошел на отца, а брат на брата. Примерно в четыре утра над рядами самураев, подступивших к стенам дворца Китадоно, проносится команда Ёситомо: «Стреляйте! Победа будет за нами. И чтобы ни один из них не ускользнул». Нападавших ждало отчаянное сопротивление. Стрелы громадного лука Тамэтомо разили всех подряд. Любой панцирь был бессилен перед ними. В резиденцию императора Госиракавы поступали тревожные донесения: противник не уступает, и разворачиваются тяжелые бои. Временами казалось, что инициатива переходит к мятежникам и они вот-вот ринутся в ответную атаку. Так бы, наверное, и произошло, если бы Ёситомо не отдал приказ в нескольких местах поджечь дворец. Деревянные строения полыхнули багряно-красными языками огня и, разгоняемое ветром пламя принялось пожирать все вокруг. Дальнейшее сопротивление стало невозможным. Среди проигравших началась паника, и они бросились в разные стороны. К восьми утра все было кончено. Император Госиракава силой подтвердил право наследования престола императора-инока Тобы.

Когда ликования по поводу победы затихли, настала пора решать деликатный вопрос – что делать с заговорщиками? Среди них имелись и члены императорской семьи, и знатные аристократы, и влиятельные самураи. Правда, сначала их требовалось разыскать, поскольку ни одного сколько-нибудь значимого трупа обнаружить не удалось. Госиракава откровенно тяготился необходимостью выносить вердикт по делу о мятежниках. В нем уже пробуждался искусный политик, который скоропалительными приговорами, а главное, связанной с ними ответственностью, не хотел ограничивать свободу маневра в будущем. В том, что маневрировать придется очень скоро, он не сомневался.

Когда перед императором предстал для доклада Синдзэй, тол молча дал знак начинать. Перечень арестованных и разыскиваемых, вернее, их должности и придворные ранги, испортили настроение впечатлительного императора. С кислым выражением лица он промолвил: «Печальная сложилась ситуация, Синдзэй. Склоки и кровь. Как все это неприятно. К тому же совсем нет времени для имаё. Прошу тебя внимательно и серьезно разобраться и сделать все как положено. И не смей докучать разными пустяками. Я тебе полностью доверяю и уполномачиваю действовать от моего имени». Сказав это, император заметно повеселел – найден козел отпущения, который позволит сохранить лицо при любом развитии ситуации. Госиракава не сомневался, что этот козел умен и поступит именно так, как хочется его хозяину. Загадочно взглянув на Синдзэя, император проронил: «Помнишь, как там, у этого китайца… А, вспомнил, Бо Цзюйи. Смолкнет цитра, и ей на смену – вино. Уходит вино, а на смену – стихи. Три друга, сменяясь, приходят. И в их круговороте не замечаешь часов…».

«Ты не так глуп, как хочешь казаться, государь», подумал Синдзэй, сохраняя на лице подобострастную улыбку. «Желаешь, мол, кушать из зеленоватого танского фарфора, развлекаться с друзьями, с тремя сразу. До государственных ли тут дел. Ну, что же…». Синдзэй сообразил, что от него требуется: без лишних колебаний взвалить на себя тяжкое бремя управления государством. Пока же он будет нести это бремя, император, его воспитанник, посвятит себя или, скорее всего, сделает вид, что посвятит, исключительно изящным искусствам и прочим милым сердцу утехам. Мечта Синдзэя исполнилась – он стал фактическим правителем страны. И для начала ему надо найти и примерно покарать зачинщиков смуты.

В столице и за ее пределами появились доски-объявления: «Тот, кто замешан в мятеже, но готов в искупление вины принять монашество, должен по своей воле объявиться в усадьбе Хигаси сандзёдоно. Заблудшим, но раскаявшимся будет дарована жизнь». Поверив Синдзэю, к усадьбе потянулись сторонники экс-императора. Они надеялись на традиционное милосердие победителей. В Киото примерно триста пятьдесят лет не издавалось высочайших указов о смертной казни. Императоры и окружавшие их аристократы страдали крайним суеверием и искренне боялись мстительных духов казненных, поэтому обычным наказанием стала ссылка. По древнему законодательству существовало три вида ссылки: дальняя, средняя и ближняя. В случае незначительного преступления ссылали в Этидзэн или Аки; преступления средней тяжести – в Синано или Иё. Самым суровым наказанием считалась дальняя ссылка в Идзу, Ава, Хитати, Оки, Садо, Тосу. Про провинцию Тоса вообще говорили, что это страна чертей. Если человека приговаривали к ссылке в Тосу, его охватывало такое отчаяние, словно он прощался с этим миром навсегда. И лица там другие, и обычаи. Язык тамошний не разберешь, а лошади маленькие, как собаки…

По столице поползли слухи, что большинство тех, кто поверил властям и явился с повинной, казнены. Слухи подтвердились и люди содрогнулись от невиданной жестокости. Однако Синдзэй не унимался. Его обуревала жажда крови. Любой, направивший лук против государя, считал он, – отъявленный бунтовщик, будь он хоть аристократом, хоть самураем. Ссылать таких бесполезно – пройдет время, и они примутся за старое.

Экс-император Сутоку бежал в храм Ниннадзи, где принял подстриг, выражая тем самым отказ от претензий на роль «отца нации» и покорность Госиракаве. Он надеялся избежать сурового наказания и провести остаток жизни где-нибудь недалеко от столицы. Как он ошибался! Для Госиракавы, оказавшегося на престоле по стечению обстоятельств, можно сказать даже случайно, Сутоку – старший представитель прямой линии императорской династии, да еще имеющий прямого и законного наследника, оставался главным противником в борьбе за власть. Нынешнее поражение вовсе не исключало возможности его экс-императорского правления в будущем при своем сыне. В этом мире чего только не случается. И монашеская ряса тому не помеха. Потенциального конкурента требовалось устранить. На смертную казнь старейшины императорской семьи Госиракава пойти, конечно, не мог. А вот заслать куда-нибудь подальше и забыть о его существовании – совсем другое дело. В те времена ссылка имела особый смысл. Император, как воплощение святости и непогрешимости, должен постоянно пребывать на чистой неоскверненной земле, каковой и считалась столица. Удаление от нее означало погружение в скверну. Именно по этой причине императоры очень редко покидали Киото. Ссылка не только унижала и оскорбляла Сутоку, но и полностью лишала надежд на возвращение власти, ибо от подобной скверны его не смогли бы очистить никакие молитвы.

Сутоку ссылают в провинцию Сануки на острове Сикоку, где он вместе с любимой женой, матерью принца Сигэхито, проживет восемь лет и умрет в 1164 г. Сигэхито отдадут в храм Ниннадзи, в котором он будет вести монашескую, уединенную жизнь под строгим надзором братии. Земной путь он окончит в 1162 г. в возрасте двадцати трех лет.

Судьба Ёринаги сложилась еще трагичнее. Во время защиты дворца Китадоно он был ранен стрелой, но сумел бежать, и направился с горсткой сопровождающих в Нару, где надеялся получить помощь в храме Кофукудзи. Ёринага сохранял бодрость духа, но от потери крови слабел. Он уже не мог самостоятельно передвигаться и его несли на носилках. В предместье Нары, куда Ёринага все же добрался, он попытался встретиться с отцом, но тот категорически отказался. Теряя силы, Ёринага незаметно вытащил из-под одежды короткий меч и молча воткнул в шею прямо под ухом. Воистину смерть, достойная воина. Он стал единственным из аристократов и видных самураев, кто погиб, можно сказать, на поле боя. Другие же покорно пошли на поклон к победителю, рассчитывая сохранить голову. Удалось это далеко не всем.

Левый министр не обрел покоя и после смерти. По приказу Синдзэя труп извлекли из могилы и лишили головы, которую выставили на всеобщее обозрение. Не избежали наказания и дети Ёринаги. Старшего сына, Канэнагу, сослали в Идзумо, где через два года он умрет в возрасте двадцать одного года. Третий сын, Таканага, закончит жизненный путь в Идзу. Второй сын, Моронага, будет сослан в Тосу. Он окажется более везучим, чем братья. По ходатайству жены, фрейлины Бифукумонъин, Моронагу простят и разрешат жить в Киото. Более того, его прекрасная игра на биве пленит Госиракаву настолько, что он назначит в 1177 г. бывшего ссыльного великим министром! Сын заклятого врага Госиракавы станет его первым советником. Однако удача опять отвернется от Моронаги. На этот раз его сошлют в Овари. Там он примет монашество и уйдет на покой, закончив придворную карьеру. Дети Моронаги последуют его примеру, и ветвь Ёринаги полностью исчезнет с политической сцены.

В Киото продолжались казни. Рокудзё Кавара и Фунаокаяма были завалены головами тех, кто поверил объявлениям Синдзэя и явился с повинной. В самурайских владениях смертная казнь слыла обыденным средством предотвращения кровной мести, однако столица давно отвыкла от подобных зверств. Последний смертный приговор, вынесенный императорским двором, привели в исполнение в 810 г. во времена «инцидента Кусуко» («Кусуко но хэн»). Правил страной тогда император Хэйдзэй, человек умный и последовательный. Его окружали разные люди: и те, кто верно служил отечеству, и те, кто думал лишь о своей выгоде. К последним относились аристократ Наканари и его младшая сестра Кусуко, распорядительница женских покоев императорского дворца. Их отец, Фудзивара Танэцугу, отличился при строительстве новой столицы Нагаока, что помогло старшей дочери Кусуко стать женой императора Хэйдзэя. С ее помощью братцу и сестрице удалось втереться в доверие императора, и их влияние при дворе стало расти. В 809 г. болезнь вынудила Хэйдзэя уступить престол наследному принцу, взошедшему на престол под именем Сага. Сам же Хэйдзэй, уже экс-император, уединяется в старой столице Наре. Боясь потерять свое положение, Наканари и Кусуко вместе с сановниками и чиновниками последовали за экс-императором. Образовались два двора: при экс-императоре Хэйдзэе в Наре и императоре Саге в Хэйане (Киото). Дворы всячески соперничали и издавали взаимоисключающие указы. Двоевластие продолжалось более года. Наконец, экс-император приказывает императору покинуть Хэйан и перенести столицу в Нару. Далее, по замыслу Наканари и Кусуко император Сага должен был вернуть престол своему старшему брату Хэйдзэю. Сага, возмущенный поведением последнего, категорически отказывается, арестовывает Фудзивара Наканори, случайно очутившегося в Хэйане, и направляет войска в Нару. Не ожидавший подобного ответа Хэйдзэй принимает монашество, а Кусуко совершает самоубийство. Наканари по приказу двора казнят.

Проходит без малого четыреста лет и Синдзэй отменяет негласный мораторий на смертную казнь. Именно он заставил всех вспомнить о Кусуко и ее брате. Именно он дал понять недругам императора, что их ждет, если они забудут старину и попытаются силой реализовать свои замыслы. Всем своим нутром Синдзэй предчувствовал приближение страшных потрясений, по сравнению с которыми бойня в Сиракаве покажется пустяком, недостойным внимания. Наступала эпоха воинов. Эпоха передела власти и земли. Эти Гэндзи обязательно сцепятся с Хэйкэ и прольется поток крови, в котором утонут многие, кичащиеся ныне авторитетом и родовитостью. Сам Синдзэй, что вполне вероятно, мог оказаться среди них. Только уничтожив одних и оперевшись на других еще можно было сохранить влияние императорского двора, а также покой в стране, но самое главное – удержаться при власти. Синдзэй давно решил сделать ставку на главу дома Хэйкэ – Киёмори. Гэндзи ждет незавидная судьба: сначала раскол, потом уничтожение и полное забвение. И делать это надо как можно быстрее… и аккуратнее. Все должно происходить по закону.

«Я просто не знаю, как и быть, Киёмори-доно», вкрадчивый голос Синдзэя словно убаюкивал собеседника. «Со всех сторон меня обливают грязью, обвиняя в неоправданной жестокости. Послушать плебс на улицах, так я изверг какой-то. А мне, на самом деле, не по себе от происходящего. И что, отступит, выказать снисходительность к врагам? Но их еще ой как много. Прикинулись овечками, льют слезы оправдания, мол, бесы попутали. И как с ними прикажите поступить?». С этими словами Синдзэй уставился прямо в глаза Киёмори. Все уже знали, что в Рокухару заявился Тайра Тадамаса и смиренно дожидается своей участи. «Я знаю, как надо поступить, положитесь на меня», не отводя глаз, ответил Киёмори. «Люди с оружием в руках выступившие против императора, не заслуживают пощады. Я самолично выполню свой долг. И пусть в этом никто не сомневается!». Лицо Синдзэя озарила снисходительная улыбка. «Я и не сомневался, что ты именно так и поступишь», думал он, глядя в след удаляющемуся Киёмори. «Убив дядю и его сыновей, ты окончательно утвердишься как глава дома Хэйкэ. Но самое главное – этим поступком ты утихомиришь Минамото Ёситомо, который все еще надеется спасти жизнь отца и братьев».

Тадамори, отец Киёмори, не ладил с младшим братом, Тадамасой, который вел себя так, словно хотел забыть свои самурайские корни. Он во всем старался подражать аристократам. Его лицо всегда покрывал толстый слой пудры. Братья часто и серьезно спорили, порой на глазах Киёмори. Тадамаса буквально вскипал, забывая про аристократизм, если племянник терял выдержку и хоть чем-то проявлял негативное отношение к дяде. Киёмори отлично помнил слова Тадамасы накануне смуты, когда тому не удалось уговорить его выступить на стороне экс-императора Сутоку: «По воле старшего брата ты унаследовал и владения дома Хэйкэ и семейные реликвии – доспехи под названием Каракава и длинный меч Когарасу. Видно, так угодно было небу. Но я еще кое-что значу в этом мире. Очень переменчивом мире…». Именно в этот момент Киёмори осознал, случись что, рука у Тадамасы не дрогнет.

На следующий день после разговора с Синдзэем Киёмори лично отрубил голову Тадамасе и трем его сыновьям недалеко от усадьбы Рокухара. Там же нашли смерть и три внука Тадамасы. Когда слухи об этом достигли усадьбы Рокудзё Хорикавы, ее хозяин, Ёситомо, сразу понял, на что его вынуждают. Пример, поданный Киёмори, не оставлял Тамэёси ни малейшего шанса, хотя тот, став монахом, продолжал надеяться на чудо. «Сын не отважится на такое», успокаивал себя Тамэёси. «Казнить престарелого монаха… Вряд ли. Наверняка есть какой-нибудь выход». Но любой «выход» делал из Ёситомо личного врага императора. Он станет изгоем и запятнает позором свой род. И тогда прощай мечты о прекращении кровавых раздоров внутри клана Гэндзи из Кавати, да и об укреплении позиции в Тогоку придется забыть. С другой стороны, смерть отца и братьев, несмотря на всю бесчеловечность этого поступка, устраняла конкурентов, превращая семью Ёситомо в главную линию Гэндзи из Кавати. Политическая целесообразность оказалась весомее родственных чувств: вблизи Фунаокаямы Ёситомо собственной рукой лишает жизни Тамэёси и пяти его сыновей. Освещаемая факелами голова Тамэёси хорошо виднелась с галереи усадьбы Хигаси Сандзёдоно, на которой стояли Фудзивара Синдзэй, Тайра Киёмори и Минамото Ёситомо.

Казалось, на этом кровопролитие закончится, однако стало известно, что в Рокудзё Хорикаве проживают малолетние дети Тамэёси. Ёситомо срочно вызвали во дворец и передали волеизъявление императора: все четверо мальчиков, старшему из которых едва минуло тринадцать лет, а младшему – семь, должны быть казнены. Головы казненных детей захоронили рядом с могилой отца. Их несчастная мать утопилась в реке Кацурагава. Злые языки в столице болтали, что резню эту устроил сам Ёситомо! Якобы выполнял вассальский долг перед императором, а на самом деле беспокоился совсем о другом. Дети Тамэёси от официальной жены, Кита но каты, могли оспорить главенство Ёситомо в доме Гэндзи. Так или иначе, но в дальнейшем «на всякий случай» схватили и обезглавили всех детей мужского пола наложниц Тамэёси, которых у него было великое множество. Для глубоко набожного Киёмори подобная жестокость по отношению к детям явилась сильным эмоциональным потрясением. Долго живя в столице, он уже начинал забывать старые самурайские традиции. Неужели и его детей могла ждать подобная участь? Киёмори не сомневался, что не все еще закончилось. Настоящая смута – впереди. Может быть именно тогда он зарекся казнить детей врага в надежде, что сия судьба минует его собственных. Боги будут милостивы к нему за это милосердие.

Из огромного потомства Тамэёси уцелеть удалось немногим. Последним схватили Тамэтомо. Восхищенный удалью и мужеством этого человека император Госиракава, тайно наблюдавший за его допросом, приказывает сохранить ему жизнь. Перерезав сухожилия на руках, чтобы Тамэтомо не смог использовать свой громадный лук, его ссылают на остров Осима архипелага Идзу. Там он чудесным образом исцелился и продолжил буйствовать. Окруженный правительственными войсками Тамэтомо совершает самоубийство.

Главными героями смуты Хогэн предстали самураи, правда, воевали они не за себя, не за свои интересы, а по воле императора. «У меня нет большей радости, чем по приказу императора вступить в бой с его врагами», как-то воскликнул Минамото Ёситомо. Самураи стали дубинкой в руках императорского двора, однако после смуты Хогэн столичные аристократы четко осознали, что без такой дубинки они уже не смогут править страной, да и сами самураи уверовали в мощь своего оружия. В последствии Дзиэн, сын кампаку Фудзивара Тадамити и главный настоятель буддийской секты «Тэндай», отметит в своем историческом пронизанном эсхатологическими настроениями трактате «Гукансё», что после смуты Хогэн наступила эпоха правления воинов. Другими словами, эта смута ознаменовала конец абсолютной власти аристократов и открыла дверь в мир самурайской вольницы, первыми в которую вошли Минамото Ёситомо и Тайра Киёмори, вожди кланов Гэндзи и Хэйси. Они выступили на стороне императора Госиракавы и сражались вместе против общего противника, но минуют всего лишь три года и бывшие союзники пойдут друг на друга.

2—2—2. Смута годов Хэйдзи

Минамото Ёситомо недоумевал. Кто больше других отличился в смуту Хогэн? Он, Ёситомо! Кто предложил ночью напасть на усадьбу Сиракава Китадоно? Он, Ёситомо! Кто первым бросился на врага? Он, Ёситомо! Его заслуги признавались бесспорными. Несмотря на это императорский двор, награждая победителей, в первую очередь выделяет не его, а… Тайра Киёмори. За что? Что такого он совершил? Где отличился? Многие наблюдали, как он бросился бежать, едва завидя Тамэтомо. А нате вам, становится губернатором самой Харимы, получает третий ранг и превращается в высшего сановника. Сам же Ёситомо удостоился должности, соответствующей какому-то пятому рангу первой младшей степени. Однако далеко не все считали, что Ёситомо обошли с наградами. До смуты он был всего лишь помощником главного правого конюшего пятого ранга второй младшей степени, поэтому повышение Ёситомо можно полагать вполне достойным, если учитывать, что в бюрократической системе древней Японии левое ценилось выше правого. Помимо этого ему даровали право присутствия в залах императорского дворца, т.е. приличия соблюдены и ни о каких обидах не могло быть и речи: подвиги Ёситомо оценены справедливо. Что же касается наград Киёмори, то и тут все укладывалось в рамки формальности. Он являлся губернатором провинции Аки с четвертым рангом и до третьего, который присваивался высшим сановникам и открывал путь к важнейшим государственным постам, ему оставалось рукой подать, поэтому заслуги Ёситомо получили не столь низкую оценку, как думалось ему самому.

Именно так и считал Синдзэй, ставший фактическим правителем страны. Он не сомневался, что Ёситомо поворчит, поворчит, а затем успокоится и займется повседневными обязанностями. Иного выбора у него не было, а если и был, то сейчас это особо не волновало Синдзэя. За его спиной стоял Киёмори, а это – главное! Император Госиракава по-прежнему не проявлял заметной тяги к государственным делам. Пока он до хрипоты распевал «имаё» вместе с бродячими артистами и предавался другим формам изящных и изощренных искусств, Синдзэй на правах наставника и доверенного лица императора взвалил на себя восстановление авторитета абсолютной императорской власти, заметно потускневшего в последнее время. Для этого в первую очередь требовалось прекратить бродячую жизнь сынов неба, которая воспринималась уже как обыденное явление. Официальную резиденцию императоров практически уничтожили пожары, и им ничего не оставалось, как «ютиться» в частных усадьбах родственников с материнской стороны – регентов и канцлеров. Подобное «бродяжничество» заметно подрывало авторитет императорской власти. Поэтому, вопреки всем трудностям, Синдзэй исхитряется получить из провинций необходимые материальные ресурсы, и в 1157 г. начинаются восстановительные работы. Не прошло и года, как основные сооружения императорского дворца были отстроены заново. Синдзэй не только составил генеральный план строительства, но и постоянно контролировал финансовые расходы. Каждый вечер из его дома доносился звук костяшек японских счет.

Во дворце возобновилось проведение традиционных и основательно подзабытых праздников и церемоний во имя мира и покоя в государстве, обильного урожая, здоровья императорской семьи. Император и его приближенные в привычной обстановке могли лицезреть всевозможные соревнования по стрельбе из лука и даже борьбу сумо. С этой целью со всей страны собрали сорок лучших борцов. Дворец просто бурлил от этих новшеств. Именно здесь в 1158 г. состоялась церемония взошествия на престол пятнадцатилетнего наследного принца Морихито, ставшего императором Нидзё. Прежний император Госиракава отказался от трона в пользу сына под давлением Бифукумонъин, которая приняла монашество незадолго до смерти императора-инока Тобы. Другой монашествующий, Синдзэй, особо не противился этому. Во-первых, подобная передача престола была обговорена довольно давно. Во-вторых, немалое влияние «канцлера в рясе» сохранялось, поскольку Госиракава на правах отца мог осуществлять экс-императорское правление.

Жизнь в столице постепенно наладилась. Потекли мирные и спокойные дни, заполненные обычными придворными интригами. Новый император Нидзё обустраивался в новеньком дворце и ничем особенным не выказывал пока своенравной натуры. Новый экс-император Госиракава не собирался отказываться от своих увлечений, поэтому решение текущих проблем как и раньше зависело от Синдзэя, деятельность которого, и в первую очередь откровенное покровительство Киёмори, все больше настораживала Минамото Ёситомо. Он не сомневался, что дома Гэндзи и Хэйкэ, установившие прочные связи с влиятельными аристократами и крупными местными феодалами, обладающие мощными самурайскими дружинами, просто обречены столкнуться в кровавой битве за власть. Однако незамедлительное выступление против Тайра таило в себе смертельную опасность. В смуту Хогэн казни подверглись виднейшие представители Гэндзи – отец и девять младших братьев Ёситомо. Потери же Хэйси оказались не столь значительными – дядя Киёмори, Тадамаса, и его сыновья. К тому же в сложившихся обстоятельствах задобренные двором самураи вряд ли с большой охотой встанут под знамена Минамото. И во имя чего? Разумного предлога для устранения Киёмори под видом выполнения вассальского долга не имелось. По всему выходило, что надо ждать подходящего момента и не просто ждать, а как-то приспосабливаться к возникшим реалиям. Иначе тебя оттеснят на задворки политической жизни, от которых не так уж далеко и до задворков жизни бренной.

«Сейчас гневом делу не поможешь. Лучше попробую, как Киёмори, наладить отношения с временщиком из Фудзивара», решает Ёситомо, и предлагает Синдзэю отдать ему в зятья сына – Саданори. Однако тот категорически против: «Мой сын стремится посвятить себя наукам и мне как-то не с руки отправлять его в дом самурая, где признают только одну науку – науку воевать». Между строк этого, в общем-то внешне вполне вежливого ответа, явственно проглядывалось нежелание Синдзэя родниться с семьей такой деревенщины, как Ёситомо. Отказав последнему, Синдзэй, с другой стороны, с превеликим удовольствием сделал зятем Киёмори другого своего сына, Наринори. По столице поползли слухи, что Ёситомо нанесено оскорбление. Хотя о каком оскорблении можно говорить? Социальное положение Ёситомо и Киёмори отличалось как небо от земли. Дети Синдзэя – способные и образованные люди, прирожденные чиновники, которым среди самураев действительно делать было нечего. Родственники же Киёмори стремительно аристократизировались. В их облике, поведении, манере разговаривать уже мало что напоминало лихих воинов, ищущих приключений на просторах Канто. Киёмори вошел в круг высших сановников, поэтому породнение с его семьей считалось не зазорным и даже почетным.

Учитывая это, вряд ли можно полагать, что отказ Синдзэя сильно оскорбил Ёситомо, но и настроения ему не улучшил. Тому все труднее удавалось сдерживать раздражения, наблюдая за «медовым месяцем» Синдзэя и Киёмори. Тем более нашелся человек, которому тоже пришлась не по душе складывающаяся расстановка сил. Этим человеком оказался Фудзивара Нобуёри, на удивление быстро поднимавшийся по карьерной лестнице. В 1158 г. в возрасте двадцати шести лет он получает третий ранг первой степени и должность гонтюнагона (внештатного советника в Государственном совете). По своему влиянию при дворе Нобуёри приближался к Синдзэю, чиновничий рост которого проходил очень медленно. Лишь в тридцать восемь лет он дослужился до младшего советника, рьяно проявляя изворотливый ум и познания в различных науках. А вот Нобуёри был обязан быстрому продвижению совсем другим факторам. Этот красивый статный и молодой аристократ очаровал Госиракаву настолько, что злые языки начали шептаться о постыдной связи между ними. Экс-император, отъявленный бисексуал и тонкий ценитель однополой любви, потеряв голову от прелестей Нобуёри, и дня не мог прожить без него. Они беспрестанно обменивались нежными посланиями, не раз вместе «пережидали дождь», а бывало, уединившись в глубине старого сада на берегу журчащего ручья, безудержно предавались мужской страсти.

Однако любовь вещь не всегда постоянная, тем более тогда, когда одним из партнеров движет не только истинное чувство, но и трезвый расчет. У Госиракавы, пылкого по натуре человека, обнаружились новые и более молодые фавориты, правда, тоже из Фудзивара – Наритика и Мотомити. Все это тяготило Нобуёри. Ко всему прочему охладевший к нему экс-император поддался на уговоры Синдзэя и отказал бывшему любимцу в должности начальника личной императорской охраны, которую так стремился заполучить Нобуёри. Тот вдруг остро почувствовал зыбкость своего положения. Его карьера оказалась под угрозой. Синдзэй на этом вряд ли успокоится. Зачем ему конкуренты? И Госиракава уже не поможет, точнее, не захочет помогать. Его влекут новые ощущения, новые идеи. До старых ли тут друзей. Они всего лишь обуза и не более того. «Если экс-императору, допустим, доложат о моей смерти, слезы печали не прервут его посиделки с разным сбродом в Приюте отшельника», с горькой усмешкой подумал Нобуёри. Ветреный и непостоянный Госиракава едва ли будет печься о нем. Его тетка, кормилица экс-императора, не в счет. Какой теперь от нее прок?! Ко всему прочему она всегда прохладно относилась к племяннику. Бифукумонъин, давнишняя покровительница Нобуёри, кое-что еще значит, но слаба здоровьем, да и монашеское одеяние не позволит ей заниматься мирской суетой. Синдзэй и не допустит этого. Ему нынче все по силам.

В поисках выхода из критической ситуации Нобуёри нередко задумывался о молодом императоре Нидзё, который уже начал проявлять независимый и упрямый характер. У почившего императора Коноэ осталась супруга, вдовствующая императрица Таси, дочь правого министра Кинъёси из боковой ветви Фудзивара, носившей фамилию Токудайдзи. Она слыла первой красавицей в государстве, но жила скромно и уединенно. Нидзё, никогда не забывавший о любовных утехах, воспылал к ней страстью. Вова не отвечала на его письма. Тогда император посылает в дом правого министра указ, повелевающий вдовствующей императрице вступить во дворец как его законной супруге. Поступок неслыханный. Семьдесят владык сменились на троне в Японии с времен легендарного императора Дзимму, однако ни разу не бывало, чтобы женщина становилась официальной женой двух императоров, предостерегали сановники. Экс-император также увещевал сына, говоря, что недоброе он затеял, но получил резкий отпор: «У сына неба нет отца и нет матери! Властью, данной мне небом, я волен вершить судьбы страны, а не только это пустячное дело. Кто осмелится помешать мне?!». Государь-отец был бессилен, что-либо изменить, и прекрасная Таси вступила в императорские чертоги, дважды став императрицей.

Нидзё все хотел решать сам без оглядки на отца, который иногда боялся перечить сыну. Император стремился к личному правлению без канцлеров, регентов и экс-императоров. Еще больше этого хотелось его окружению во главе с Фудзивара Цунэмунэ, родственника Нидзё по материнской линии, и Фудзивара Корэкате, мужа кормилицы Нидзё. Для прекращения экс-императорства Госиракавы им лишь требовалось устранить Синдзэя, остававшегося главным препятствием на пути к власти. В этом смысле их планы совпадали с замыслами Нобуёри, созревшего и для дальнейших шагов, т.к. он окончательно разуверился в Госиракаве. Приближенные императора Нидзё не только с пониманием воспринимали намеки Нобуёри на беззакония, творимые Синдзэем, но и всячески провоцировали того на активные действия. Они знали, кто стоит за этим раздираемым тщеславием человеком. Нобуёри не отличался воинскими доблестями, но под его влияние попал Минамото Ёситомо, глава дома Гэндзи. В его вассалах числились многие самурайские кланы Востока, представляющие собой реальную силу, которой явно не хватало заговорщикам, и не только им. К примеру, у Фудзивара Тадамити, виднейшего аристократа, занимавшего главнейшие придворные должности, не было никого, кто мог бы защитить владения дома регентов и канцлеров, поэтому он пошел на такое унижение, как женитьба своего законного наследника Мотодзанэ на младшей сестре Нобуёри, который стал как-бы опекуном-защитником северного дома Фудзивара, т.е. добился возможности прикрываться авторитетом этого дома.

Судьба давно связала совершенно разных людей – придворного интригана Фудзивара Нобуёри и старого вояку Минамото Ёситомо. В августе 1155 г. Ёсихира, старший сын последнего, уничтожает в уезде Хики провинции Мусаси своего дядю Ёсикату, верного человека Фудзивара Ёринаги, «героя» смуты Хогэн. Поступок дерзкий и вызывающий, однако Ёсихира не понес никакого наказания, поскольку действовал с молчаливого одобрения Нобуёри, губернатора Мусаси. Эта провинция была очень важна для императора-инока Тобы, его жены Бифукомонъин и их сторонников, ибо именно здесь формировались мощные самурайские дружины. Бифукумонъин и иже с ней всячески заигрывали с местными самураями, пытаясь не совсем законным образом прибрать к рукам некоторые тамошние сёэны. Проводником подобных идей в этом регионе стал как раз Нобуёри, которому удалось замять указанный инцидент и помочь Ёситомо сохранить лицо.

Со стратегической точки зрения большую ценность для него представляла провинция Муцу, где он приобретал быстроногих лошадей и прочные доспехи. Эта провинция находилась в кормлении того же Нобуёри, старательно поощрявшего купцов продавать все необходимое Ёситомо, на которого очень рассчитывал в дальнейшем.

Третьего февраля 1158 г. в возрасте двенадцати лет назначается на свою первую придворную должность Ёритомо, законный наследник Ёситомо. Во время проведенной накануне церемонии инициации шапку на голову Ёритомо торжественно одел Нобуёри. Мало того. Не ограничившись ролью «крестного отца», он решает даровать «крестнику» иероглиф из своего имени. На листе бумаги в нижней его части Нобуёри рисует као (своеобразную стилизованную печать), в середине листа – красиво выводит кистью иероглиф «ёри», а в верхней части тщательно пишет – для Ёритомо, и вручает тому этот лист. Таким образом, взрослое имя наследника Ёситомо образовалось из двух иероглифов: «ёри» – от Нобуёри и «томо» – от Ёситомо.

Синдзэй, в отличие от многих, знал, что союз Нобуёри с Ёситомо носил неслучайный характер и не являлся плодом оскорбленного самолюбия. Первый еще до смуты Хогэн начал приручать второго и делал это с присущими ему талантом и элегантностью. Синдзэй настороженно, но в целом спокойно следил за дружбой аристократа и воина. Таким путем один хочет выбиться в люди, а другой упрочить свой авторитет. И всего лишь! Проходит время, и Синдзэю сообщают, что его сына Тосинори переводят из секретариата императора на повышение. В ином случае он от души порадовался бы этому, но не сейчас: его лишали информации обо всем, что происходило в окружении Нидзё.

Синдзэй давно обратил внимание на подозрительную возню приближенных императора. Правда, поначалу он думал, что Цунэмунэ и Корэката затевают что-то против него. Это было вполне предсказуемым. Кто любил Синдзэя? Кто не завидовал его детям? Но что ни могли предпринять? По большему счету – ничего. Посуетятся, посекретничают, да и успокоятся. В столице всегда кто-то что-то замышляет. Когда же в компании этих высокопоставленных бездельников очутился Нобуёри, еще один искатель власти, Синдзэй насторожился. Когда же в свои дела Нобуёри стал впутывать искренне преданного ему Ёситомо, Синдзэй сильно занервничал. Не слишком ли много силенок стягивается против смиренного монаха? Не целят ли они в дичь покрупнее? А что? Под покровительством Нидзё можно оттеснить в сторону не только Синдзэя, но и, страшно подумать, самого экс-императора Госиракаву, и без помех приступать к личному императорскому правлению, к которому стремился и не скрывал этого Нидзё. А как могут обойтись с экс-императором, помнили все. Пример несчастного Сутоку никто не забыл.

Но как предупредить Госиракаву? Без доказательств просить об аудиенции нет смысла. Экс-император способен подумать, что заговор затевает сам Синдзэй, пытаясь завуалировать его подготовку всякими небылицами. Так дойдет и до открытого разрыва с сыном, а этого Госиракава никогда не допустит. Скорее он зашлет доносителя в какую-нибудь глушь, чем поверит его словам. После долгих раздумий Синдзэй решается прибегнуть к поэтическому образу, аллегории в виде поэмы на мотив китайской истории, которую страстно любил и слыл ее знатоком. Он создает повесть в картинках под названием «тёгонка» (в вольном переводе что-то вроде «коварство и любовь»). Синдзэй самолично нарисовал на свитке бумаги картины, иллюстрирующие отдельные эпизоды повести и добавил к ним пояснительный текст. Повесть посвящалась трагической судьбе императора танской династии Сюань-цзуна, правление которого прославило Китай, и его любимой наложницы Ян Гуй-фэй, которую величали Драгоценной Госпожей или Любимой Супругой императора. Фаворитом последнего был Ань Лу-шань, командующий войсками северо-восточных провинций. Этот статный и красивый мужчина, пользуясь благосклонностью императора, стремительно шагал по служебной лестнице. Он ненавидел первого министра Ян Го-джуна, который всячески препятствовал низменным устремлениям фаворита и считал того «сыном ведьмы». В декабре 755 г. Ань Лу-шань, опасаясь отставки и опалы, поднимает мятеж. Полилась кровь. Первым делом мятежники убили Ян Го-джуна, а затем вынудили Сюань-цзуна казнить его Драгоценную Госпожу. По приказу императора главный евнух задушил ее. Повесть Синдзэй завершил стихами из поэмы Бо Цзюйи «Вечная печаль», посвященной этой любви:

Повесть-свиток Синдзэй преподнес в подарок экс-императору пятнадцатого ноября 1159 г. Тому понравилась выделка ладно скроенного подношения, однако он не оценил по достоинству его содержания. Подтекст повести выделялся своей очевидностью. Без малейшего труда можно было догадаться, что под Сюань-цзуном подразумевается Госиракава, Ань Лу-шанем – Нобуёри, Ян Го-чжуном – Синдзэй. Откровенные намеки автора экс-император воспринял как необоснованные нападки на Нобуёри, могущие осложнить и без того натянутые отношения Госиракавы с императором Нидзё. Однако больше всего Синдзэя опечалило то, что экс-император обошел вниманием, пожалуй, квинтэссенцию всей повести: фаворит, по сути, взбунтовался против самого императора, а первого министра убили так, мимоходом.

Когда при случае Госиракава рассказал о повести Нобуёри, тот, естественно, поклялся богами и буддами, что не способен на подобное злодейство. «Пусть демоны Ахо и Расэцу истерзают мое тело раскаленными железными вилами, если я обманываю вас, государь», заверял экс-императора в своей верности Нобуёри. И тут же намекнул, что в императорском дворце с недоумением и беспокойством восприняты слухи о том, что Синдзэй ради укрепления собственной власти под предлогом усиления экс-императорского правления готов на все, даже на убийство императора и преподобной Бифукумонъин.

Всемогущий Синдзэй оказался фактически беззащитным. Повесть вызвала противоположный эффект и экс-император начал косо поглядывать на своего советника и наставника. На его покровительство надеяться нельзя. Киёмори вряд ли без высочайшего волеизъявления выступит против заговорщиков, или же, в крайнем случае, потребует неопровержимых доказательств умысла против экс-императора. А таковых не имелось, одни лишь домыслы заинтересованного лица. Потянулись томительные дни ожидания.

Узнав о повести в картинках, Нобуёри моментально смекнул, что решающий момент близок. Надо спешить, а не то Синдзэй придет в себя и выкинет такое… В целом – все готово и обговорено. Осталось только расшевелить угли гнева, постоянно тлевшие в душе Минамото Ёситомо.

«Разве я не доказал преданность императору, лишив жизни отца и младших братьев?! И что получил взамен?», бормотал порядком захмелевший Ёситомо. «Вся власть досталась подхалиму Синдзэю. Теперь лебезит перед Киёмори. И монахом посоветовал тому стать. И придворный ранг присвоил выше моего. Куда это годится? Подсунул достопочтенному государю Госиракаве какие-то картинки, по которым вроде бы выходит, что мы замыслили страшное злодейство. Одна мерзость и только. А вас этот мудрец и любитель китаизированных аллегорий и вовсе оскорбил. Надо что-то делать, Ёситомо-доно. При ваших заслугах как-то не к лицу молча сносить все это», нашептывал, подливая сакэ в казалось бы бездонную чашу Ёситомо, Нобуёри. Он не случайно, а с умыслом оговорился, привязав к подозрениям, а точнее, обвинениям в измене не только себя, но и своего гостя, о котором в повести не было и капли намека. Так будет вернее, рассчитывал Нобуёри. Благодаря этой «ошибке» Ёситомо станет, несомненно, позговорчееве, иначе его голова полетит вслед за головой Нобуёри. «Ну, что же, значит снова в бой…», словно про себя пробормотал внезапно протрезвевший Ёситомо. «Да, кстати», как бы невзначай напомнил Нобуёри. «Четвертого декабря Киёмори, сынок его, Сигэмори, в общем, вся семейка Тайра, это бельмо на глазу из Исэ, отправляются в паломничество. В Кумано». Ёситомо промолчал. Что-то мешало принять ему окончательное решение.

В Кумано на полуострове Кии отправлялись для спасения души путем телесного очищения и искупления грехов всевозможным подвижничеством. Люди безгранично верили в действенность молений в трех храмах Кумано, поэтому поток паломников всех рангов и сословий не иссякал практически круглый год. Экс-император Сиракава совершал паломничество по храмам Кумано десять раз, император-инок Тоба – двадцать один раз, а экс-император Госиракава – тридцать четыре раза. Отъезд Киёмори с домочадцами выглядел вполне естественным и никаких подозрений не вызывал. Столицу окутали тишина и благостность.

Четвертого декабря 1159 г. рано утром из ворот Рокухары выехали Киёмори, его сыновья, Мотомори, Сигэмори, Мунэмори, и сопровождавшие их лица. Они направлялись в Кумано помолиться о благополучии императора и семьи Тайра, поэтому двор не возражал против этой поедки. В Рокухаре на всякий случай остались Цунэмори и другие младшие братья Киёмори, хотя причин для беспокойства не было ни у последнего, ни у его спутников. Отъезд из столицы на целый месяц главы клана Хэйси являлся символом мира и спокойствия. Дела Тайра после смуты Хогэн шли отлично и они никого не опасались.

Паломники хотели отъехать незаметно, но это им не удалось. Вдоль дороги стояли сотни зевак, пытавшихся получше разглядеть в предрассветном тумане непроницаемые лица Киёмори и его сыновей. Среди зевак толпились и люди Нобуёри, который немедленно узнал о том, что Киёмори покинул столицу. Долгожданный час настал и Нобуёри срочно пригласил к себе в усадьбу Ёситомо. «Лучший шанс вряд ли еще представится. Надо действовать именно сейчас», взялся он за свое, но его гость все еще колебался. Следует ли выступать, когда в Киото отсутствует Киёмори? Не будет ли это проявлением слабости? Будь на месте Киёмори-доно, эти людишки и косо посмотреть не посмели в его сторону, не то, что бряцать оружием. Да и в Рокухаре братья Киёмори сидят не с пустыми руками. Нельзя забывать и его жену, Токико, способную на многое. Может лучше дождаться подкрепления из Канто… Однако последние сомнения Ёситомо развеяли слова Нобуёри: «Если ударим сейчас, то победим, и победа оправдает все». Эти слова отпечатались в душе Ёситомо. Возвращаясь домой верхом на лошади, он твердил, словно заклинание, одно и тоже: Все будет оправдано, все будет оправдано…».

Глубокая ночь девятого декабря 1159 г. По улицам опять несутся вооруженные всадники. Три года назад они направлялись в Сиракаву, предместье Киото, теперь же их путь лежал в резиденцию экс-императора Госиракавы – усадьбу Хигаси сандзёдоно, расположенную в центральной части столицы. В свое время ее построили для императора-инока Сиракавы. После его смерти усадьбу унаследовала мать Госиракавы, Тайкэнмонъин, а затем ее передали Дзёсаймонъин, старшей сестре экс-императора. В 1151 г. усадьба почти-что полностью выгорела и только совсем недавно ее отстроили заново. Здесь постоянно находился Синдзэй с сыновьями, поэтому именно сюда и подступили пятьсот самураев Ёситомо – им требовался прежде всего Синдзэй. Топот копыт и ржание возбужденных лошадей едва не заглушают громкий крик Ёситомо: «Все поджечь! Не жалеть никого. И смотрите, не упустите изменника Синдзэя». Сумрачная мгла озаряется светом пожарища. Охрана резиденции, застигнутая врасплох, пытается сопротивляться. Впервые за многолетнюю историю Киото сражение вспыхнуло в центре города. Начиналась решающая стадия реализации заговора по уничтожению Синдзэя, самого влиятельного в окружении экс-императора человека.

Перед напуганным Госиракавой предстал Нобуёри и сразу приступил к делу: «Всегда покорный вам Нобуёри, которому вы покровительствуете вот уже долгое время. Раскрыт заговор Синдзэя, замыслившего покушение на вашу драгоценную особу. Мы вынуждены выполнить свой долг и взять под защиту вашу милость». Экс-император ничего не понимал. Это какой-то гром среди ясного неба. О чем он говорит? Какой заговор? Но вокруг уже все полыхало и Госиракаве ничего не оставалось, как сесть в приготовленную карету. Под личной охраной Нобуёри и Ёситомо экс-императора вместе со старшей сестрой, Дзёсаймонъин, доставляют в дворцовый императорский комплекс и заключают в павильон, где хранились и переписывались редкие книги. Нобуёри не забыл, как в июле прошлого года тогда еще император Госиракава рассматривал имеющиеся там фолианты. При виде таких ценностей император не мог сдержать эмоций: «Великолепно! Сколько же здесь необыкновенно интересного. Запереться бы тут и читать, читать…». «А вы сделайте так, чтобы меня никто не тревожил», добавил он, обращаясь к сопровождавшим его придворным, и беззаботно рассмеялся. Нобуёри выполнил наказ государя и выбрал для его изоляции именно этот павильон. Император Нидзё также находился во дворце. Его под надуманным предлогом, якобы его жизни угрожают убийцы, подосланные Синдзэем, удалось перевезти в архивный павильон императорского комплекса вместе с тремя священными регалиями. Таким образом, и император и экс-император оказались под «охраной» Нобуёри. Из этого следовало, что он и его единомышленники уже не мятежники, а защитники императорской династии и могли объявить личным врагом императора практически любого человека, положение которого становилось безнадежным.

Когда экс-император покинул Хигаси сандзёдоно, там началась настоящая резня. Самураи Ёситомо блокировали ворота усадьбы и безжалостно убивали всех, кто пытался выбежать через них: аристократов, их жен, чиновников, простолюдинов. Спасаясь от стрел, люди бросались назад, в усадьбу, но там уже разливалось огненное море. Обезумев от страха и огня, многие прыгали в колодцы, которые оказались забитыми десятками трупов. Те, кто были внизу, задыхались, а те, кто наверху, сгорали заживо.

Огонь, бушевавший в Хигаси сандзёдоно, отлично видели самураи Рокухары, стоявшие на стенах вдоль реки Камогавы. Искры красиво порхали по темному небу, а под ним разыгрывалась настоящая трагедия. В резиденции семьи Тайра уже знали о том, что произошло. В отсутствии мужа всем в Рокухаре стала заправлять Токико. Усилив посты охраны, она выбрала пять молодых и надежных самураев и отправила их к Киёмори и верным людям, в том числе и в Кумано, прося о помощи. Она также категорически запретила первыми нападать на Минамото Ёримасу, присланного Ёситомо с наказом никого не выпускать из осиного гнезда. Выполняя приказ, самураи расположились лагерем на берегу Камогавы, по их поведению было видно, что они не собираются предпринимать активных действий.

В императорский дворец из Хигаси сандзёдоно прибыл гонец, выслушав доклад которого, Нобуёри помрачнел. Жене и детям Синдзэя удалось бежать из горящей усадьбы. Что касается самого Синдзэя, то там его вообще не оказалось. Накануне нападения он, почуяв неладное, скрылся из усадьбы в сопровождении Фудзивара Моромицу и еще трех вассалов. Беглецы надеялись найти убежище у монахов в Нары. В пути Синдзэй узнает, что его сын Сигэнори сумел добраться до Рокухары, уповая на защиту Хэйкэ, но был выдан самураям Ёситомо. Синдзэй ощутил страшную опустошенность. «Все, наверное, это конец», процедил он сквозь зубы. С детства Синдзэй увлекался гаданием по звездам. Эту привычку он сохранил на всю жизнь и взял за правило по любому поводу советоваться со звездами. Теперь же их расположение предрекало неминуемое приближение смертного часа. Дом его сожжен, а самураи разыскивают членов его семьи для предания позорной казни. Чем погибнуть от рук врага, лучше самому посчитаться с жизнью, решает Синдзэй. Однако истинному монаху не пристало осквернять руки оружием, поэтому он дает монашеские имена всем четырем вассалам и приказывает закапать себя в землю, т.е. заживо похоронить! Достойная и мужественная смерть. Из-под земли еще некоторое время доносился голос Синдзэя, возносившего молитвы богам.

Тринадцатого декабря могилу Синдзэя обнаружили. Тело его извлекли из нее и отрубили голову, которую долго возили по улицам Киото, а затем вывесили под самым козырьком крыши тюрьмы на всеобщее обозрение. Жители столицы не верили своим глазам.

– Неужели это Синдзэй-сама? Кто мог подумать, что случится такое?!

– Говорят, он зарылся в землю, чтобы уйти от погони и избежать заслуженного возмездия. И дышал через бамбуковую трубочку. Её то и заметили самураи Ёситомо.

– А сам Ёситомо чего натворил?! Ночью напал на Приют отшельника и все там спалил. Не пощадил даже женщин.

Некоторые с нескрываемым страхом смотрели на голову всесильного временщика и только шептали: «Чур меня, чур меня».

Киёмори узнает о мятеже уже десятого декабря. Для него это известие станет не только неприятным, но и неожиданным. Хотя многие в последствии выражали уверенность в том, что паломничесво в Кумано являлось не столько богоугодным делом, а частью задумки Киёмори по окончательному уничтожению главного потенциального противника. Отъезд из столицы Киёмори и Сигэмори, военных и политических лидеров дома Тайра, спровоцирует, мол, Нобуёри и Ёситомо на открытый мятеж, а Киёмори просто вынужден будет усмирить бунтовщиков и восстановить законный порядок. Сил у него для этого достаточно, даже с запасом. Только вот одно но, одно из нескольких. Кто, интересно, издаст указ о наказании мятежников? Лишь волеизъявление императора или экс-императора придавало подобному поступку Киёмори легитимность и позволяло мобилизовать самураев на выполнение их святого долга по защите священной особы императора. Без указа уже выступление Киёмори походило бы на мятеж и давало в руки его противников огромные, просто убийственные козыри.

Но пока паломники ни о чем не ведали и наслаждались природой, проводя время в приятных беседах. Киёмори пребывал в отличном настроении. Ему редко удавалось общаться с детьми, да еще в столь безмятежной обстановке. На ночь они решили остановиться не в усадьбе какого-нибудь местного магната, а в скрытом густыми зарослями уединенном постоялом дворе под названием Киримэодзи в Танабэ провинции Кии.

На рассвете десятого декабря Киёмори доложили о прибытии гонца. Встревожившись, он вместе с Сигэмори вышел на улицу, где, склонив голову, ждал молодой самурай. «Срочное сообщение от Токико-самы. Меня зовут…», начал тот говорить, явно собираясь произнести все, что полагалась в подобных случаях. Однако в нетерпении Сигэмори оборвал гонца: «О тебе потом, давай сразу о деле». В верности самурая никто не сомневался, поскольку он являлся потомственным вассалом родного дома Токико. По его словам выходило, что ночью девятого числа совершено нападение на усадьбу Хигаси сандзёдоно, которая сожжена дотла. Атакована и усадьба Синдзэя. Руководят мятежниками Нобуёри и Ёситомо. От неожиданности услышанного Киёмори мертвецки побледнел. Прежде всего, его охватило чувство досады. Как он мог проглядеть Нобуёри?! Киёмори прекрасно знал, что этот вертехвост постоянно шушукается с Ёситомо и приближенными императора Нидзё, но относился к сему как к обычной придворной интрижке аристократов и не более того. А вот как повернулось. Киёмори стало стыдно, что он отправился в беззаботное путешествие, не приняв должных мер, поставив под угрозу не только свою судьбу, но и будущее дома Тайра. Положение складывалось тяжелое, однако натуре Киёмори не пристало выть от бессильной злобы на задворках постоялого двора. Он собрал близких на семейный совет.

Первым слова попросил Мотомори: «Отец, вернуться в Киото нам не дадут. Наверняка, повсюду расставлены засады. Всем известно, что паломничать в Кумано отправилось человек пятнадцать и они практически без оружия. Ничто не мешает перебить их по пути назад, свалить вину на каких-нибудь негодяев, постоянно шныряющих по здешним дорогам, и с почестями похоронить как героев. Пока не поздно, надо искать корабль и морем добираться до Кюсю. Так мы избежим опасности и сохраним жизни. А это сейчас – главное. Там мы соберем армию и накажем мятежников». Молча выслушав вполне убедительные доводы Мотомори, Киёмори бросил вопросительный взгляд на Мунэмори. «Брат призывает к войне», начал тот. «Именно так будет истолковано наше бегство. Мы словно напуганные псы, поджав хвосты, побежим или поплывем куда подальше, соберем стаю таких же псов и вцепимся мертвой хваткой в горло тех, кто нас шуганул, намеренно… или ненароком, поди, разберись в этой суматохе. Что ж, нам ли, воинам, бояться крови, но я не уверен, что следует отказаться от цели нашей поездки. Скорее всего, надо продолжить путь. Тем самым мы дадим понять мятежникам, что ответный удар не входит в наши планы, по крайней мере, ближайшие. Мы ехали молиться и не отступим от этого. Недруги наверняка ослабят бдительность, размякнут, у нас же появится время осмотреться и принять взвешенное решение. Единственно верное решение. Иначе… Впрочем, иначе не должно быть. Не надо рубить с плеча, отец. Следует все хорошенько взвесить. А в священных пределах Кумано никто не посмеет сводить счеты со смиренными паломниками. Там мы будем в безопасности».

Настала очередь Сигэмори: «Так или иначе, все по сути одно. Продолжим ли мы путь в Кумано, побежим ли на Кюсю, войны не избежать. Ёситомо ввязался в эту авантюру и пролил столько невинной крови не для того, чтобы дружить с нами. Дороги назад у него нет. Ее перегородили реки крови. Для чего все это нужно Нобуёри, трудно уразуметь здравой головой, а вот намерения Ёситомо видны как на ладони. Видимо приспело время судьбе определить – мы или они, иного не дано. Правда, нельзя с ходу бросаться в бой. Помните, священные особы в руках Нобуёри. Поэтому, прежде всего, требуется вызволить их из императорского дворца, а уж потом с полным правом покончить с Нобуёри и, главное, с Ёситомо». Наступила тишина. Все ждали, что скажет глава дома. Тот же в глубине души уже осознал, что бегство на Кюсю – бегство в никуда. Кто пойдет за ним против самого императора? Нобуёри с его способностями в миг превратит Хэйкэ во врагов престола, стоит лишь появиться малейшим слухам о том, что Киёмори собирает армию. А против кого это? Император и экс-император – в добром здравии, пребывают, как и положено, в Запретном городе, и ни о какой защите не просят. Значит, самозванец Киёмори замыслил бунт… Нет, только находясь у себя дома, в Киото, он мог предпринять что-то действенное, сведя до минимума опасность превратиться в государственного преступника. Рокухара, заложенная его отцом, Тадамори, представляла собой мощную цитадель. Со стороны реки Камогавы ее защищали стены, а с других сторон – горы. Там под охраной преданных самураев жили члены семьи Киёмори. Именно Рокухара должна была стать оплотом борьбы с заговорщиками.

Наконец, словно очнувшись от сна, Киёмори с пылом заговорил, как-будто пытаясь убедить самого себя в чем-то несбыточном: «Я что, ярый сторонник Синдзэя? Я не клялся ему в верности и не обязан мстить за него с алебардой наперевес. Более того, с Нобуёри я связан родством. И ради чего ему убивать свояка? Не такой он человек. Но остудить Ёситомо сумеет. Пока не выяснит мои планы. А может он рассчитывает на союз с Хэйси? Это заметно укрепит его положение. Нобуёри, как видится, сомневался во мне. Вдруг я помешаю штурму дворца экс-императора. Что тогда? Вот он и дожидался нашего отъезда. Покамест Нобуёри наша кровь ни к чему. Есть, конечно, Акугэнта Ёсихира, старший сын Ёситомо. Характер у него буйный, но герой, весь в дядю, Тамэтомо. Может, никого не спросясь, решиться на дерзкий поступок, и вряд ли кто-то осмелится встать у него на пути. Уж точно не Ёситомо. Тому то, в отличие от Нобуёри, хочется заполучить не союз с Киёмори, а его голову, желательно – вместе с вашими. Но тут мы обязаны что-то придумать. Нельзя допустить, чтобы нас постреляли как лисиц в чистом поле. Хорошо еще, что у Гэндзи маловато силенок под рукой. Как мы все уже поняли, мятеж готовился в глубочайшей тайне. Начни они загодя скликать самураев из Канто, сразу бы возникли подозрения, поэтому сейчас людей у Ёситомо не много. Главные же его головорезы поди наверняка собрались в дорогу и лишь ждут команды, чтобы рвануть в столицу за новыми землями и наградами. Вряд ли Ёситомо в настоящее время наберет столько самураев, что сможет перекрыть все возможные подходы к Киото. А у нас и в Иге и в Исэ и вокруг столицы полно друзей, сотни которых примкнут к нам, едва заслышав о нашем возвращении. В смуту Хогэн при Ёситомо было сотни две, три самураев, и теперь вряд ли больше. Так что ему не по зубам окажется Киёмори, даже если он захочет сожрать меня!».

С загадочной и несколько зловещей улыбкой Киёмори отдает приказ готовиться к немедленному возвращению в столицу. «Поверьте», сказал он молчавшим в некотором недоумении сыновьям, «иного выбора у нас нет. Да, мы рискуем, отправляясь домой, в общем, безоружными. Да, мы не в доспехах, а в дорожных костюмах. Да, обидно погибнуть от стрел неизвестных бродяг, промышляющих на горных тропах. Да, этот поступок покажется многим безумным. Но только действуя именно так, мы получим шанс выжить. Только в этом случае у дома Тайра и его сыновей будет будущее. Славное будущее!». Воцарилась тишина. Присутствующие уставились на Киёмори, пораженные его решимостью. Тут неожиданно поднимается Иэсада, потомственный вассал Хэйкэ, подходит к неизвестно откуда возникшему самураю, шепчется с ним и возвращается на место. Все с недоумением и некоторым раздражением наблюдают за происходящим. Киёмори уже собирался вспылить, когда Иэсада с покорнейшим видом обратился к нему. Лицо Киёмори вытянулось в искреннем удивлении. Из слов Иэсады выходило, что доставлены ящики с доспехами (Токико знала, на кого можно положиться в трудную минуту).

Сигэмори, услышав это, стремглав выбегает во двор, срывает крышку с одного из ящиков и действительно видит доспехи. Там же лежали и пучки стрел. «Отец, получается, вы не зря повелели съесть того большого судака, запрыгнувшего к нам на корабль. Теперь бог Кумано выразил нам свое благоволение. Чудеса!», весело воскликнул он. Через мгновение внезапно охватившая его радость сменилась чуть ли не отчаянием: «Иэсада, а где же луки, луки где?». Тот с непроницаемым лицом указал на длинные бамбуковые шесты, с помощью которых слуги тащили ящики. По знаку Иэсады один из них что-то вытащил из шеста. Лук! Лук со снятой тетивой. При виде этого богатства Киёмори и его дети заулыбались и захлопали в ладоши. Не удержались от громкого смеха и их вассалы…

Вооруженные Танкаем, настоятелем храмового комплекса Кумано, и усиленные самураями Юаса Мунэсигэ, феодала из Кисю, паломники отправляются домой, в Киото. Киёмори двигался очень осторожно. До него дошли слухи о засаде, устроенной Акугэнта Ёсихирой, и отряд надолго остановился. Слухи не оправдались, но Киёмори приказывает обойти подозрительное место. Сделать круг, но обойти. Он старался избегать ненужных стычек. Главное – добраться до Рокухары, желательно, без потерь. Киёмори постоянно направлял в столицу гонцов. Он должен быть в курсе того, где находится император, что предпринимает Ёситомо. До него доходит известие, что перед стенами Рокухары вдоль реки разбили лагерь самураи Минамото Ёримасы. Многих сей факт насторожил бы и озадачил. Зачем он там? Наверняка встанет на пути паломников и попытается не пустить их в Рокухару. Однако Киёмори думал совсем иначе. Он даже заметно приободрился, заслышав о Ёримасе. Тот был из Гэндзи, которые когда-то осели в провинции Сэтцу. Они исконно не ладили с главной линией Гэндзи из Кавати, к которой принадлежал и Ёситомо, чего не скажешь об их отношениях с Хэйси. Ёримаса слыл отважным воином, про геройство которого складывались легенды. Как-то тяжело заболел император Нидзё. Ученые мужи-монахи после долгих раздумий и споров, наконец, поставили диагноз: во всем виновата черная туча, нависшая над императорским дворцом. Ёримаса, великолепный стрелок из лука, выпускает в тучу стрелу. Та превращается в чудовище с головой обезьяны, туловищем тигра, хвостом лисицы и лапами тануки, которое падает на землю, издавая крики, как птица. Здоровье императора немедленно пошло на поправку.

Киёмори довольно давно познакомился с Ёримасой. Несмотря на заметную разность в возрасте они были близки по характеру и испытывали взаимную симпатию, поэтому Киёмори надеялся, что Ёримаса скорее решится вступиться за паломников, чем нападать на них. Интуиция не подвела Киёмори. Ёримаса не одобрял действий Нобуёри и Ёситомо, ибо считал, что в основе их кроется не борьба за справедливость, а корыстолюбие некоторых аристократов Фудзивара, пытавшихся использовать в своих интересах плохо разбирающихся в политических интригах самураев Гэндзи. Люди Ёримасы не проявляли никакого интереса к гонцам, снующим между отрядом Киёмори и Рокухарой. Их не только не арестовывали, но даже не останавливали для допроса.

Тем не менее, ожидалось, что Киёмори поведет отряд к задним воротам усадьбы, минуя самураев Ёримасы. Здравый смысл подсказывал именно такое решение. К этим воротам вела проложенная среди холмов дорога, по которой похоронные процессии, сменяя одну за другой, направлялись к унылому и печальному месту под названием Торибэно, столичному кладбищу. Однако все ахнули, когда Киёмори скомандовал двигаться к главным воротам. Когда дети указали отцу на эту ошибку, тот вспылил: «Не подобает витязям Тайра входить в собственный дом через черный ход, распугивая монахов, возносящих заупокойные молитвы. Разве за нами есть вина, лишающая нас права с высоко поднятой головой проехать через главные ворота? Сделай я по-вашему, сразу дам повод недругам усомниться в нашей чистой совести».

Завидев отряд Киёмори, воины Ёримасы выстроились в боевой порядок, перекрывая проход к усадьбе Рокухара. Впереди на белом коне восседал в блестящих доспехах Ёримаса, готовый к любому развитию событий. Если тайровцы, не выдержав гнетущей атмосферы «торжественной встречи», бросятся на него, он без раздумий ринется в бой, бесконечно обрадовав сим поступком Ёситомо. Если же паломникам хватит ума не обнажить мечи, то он пропустит их, сильно расстроив своего сородича. У Киёмори ума хватило, поэтому «встречающие» расступились, пропуская паломников к главным воротам усадьбы. Произошло это семнадцатого декабря 1159 г.

Оказавшись дома, Киёмори не предпринимает никаких резких действий и своим поведением выражает покорность Нобуёри, который совсем опьянел от успеха военного мятежа, расслабился и потерял всякую бдительность. Ему явно не доставало решительности и жестокости. Иначе вряд ли бы разросся пышным цветом авторитаризм Киёмори, борьба с которым в конце концов и привела к становлению в Японии самурайской вольницы, отодвинувшей на сотни лет Нобуёри и ему подобных на задворки политической жизни страны.

Нобуёри вел себя как истинный правитель. От имени императора Нидзё, находящегося фактически под домашним арестом, назначал на должности, присваивал придворные ранги. Поговаривали, что он якобы переехал во Дворец чистоты и прохлады, Сэйрёдэн, где обычно жил сам император. Про экс-императора он и не вспоминал. Нобуёри стремился убедить всех, что началось прямое императорское правление императора Нидзё, которому исполнилось уже семнадцать лет. Экс-императорское правление казалось забытым, как и сам Госиракава, влачивший жалкое существование в книгохранилище императорского комплекса. Там он имел время не раз вспомнить несчастного Синдзэя и горько пожалеть, что отмахнулся от его повести в картинках «тёгонка». Госиракава по существу и не охранялся. Кому он мог помешать? Синдзэя больше нет, Нобуёри оказался предателем, и уже никто не поддерживал его. Особенно досадовал Госиракава на то, что ему изменили не Цунэмунэ и Корэката, отношения с которыми у него с самого начала не заладились, а Нобуёри, пользовавшегося его глубоким доверием.

В отличие от экс-императора, тот испытывал совсем другие чувства. Перед ним в подобострастной позе сидел сам глава дома Хэйкэ. И не просто сидел, а учтиво ранним утром двадцать пятого декабря приподнес Нобуёри обернутую в бумагу тонкой выделки дощечку «мёбу» со своими именем и фамилией, выражая этим традиционным способом вассальскую покорность. Ход Киёмори сделал отличный. Теперь Нобуёри не надо ждать прибытия самураев из Канто, на чем настаивал Ёситомо. В столице надобность в них отпала, т.к. потенциальный главный противник Нобуёри превратился в его вассала.

Решившись на личную встречу с Нобуёри, Киёмори рисковал не только своей жизнью, но и судьбой клана Тайра из Исэ. Что мешало Нобуёри заставить императора или экс-императора издать указ об уничтожении Хэйси, обвинив их, скажем, в зловредных замыслах? Может быть, этот указ уже лежал в рукаве парадного кимоно Нобуёри. Взмах рукава и… Киёмори, уставившись в пол, замер в ожидании. Однако интуиция его не подвела и на этот раз. Страхи оказались напрасными. Сердце Нобуёри распирали различные чувства: и радость и тщеславие и восторг и злорадство. Перед ним смиренно склонил шапку сам Киёмори, потомок императора Камму. Мечта Нобуёри сбылась. Вокруг головы Синдзэя толпятся зеваки, Киёмори наверняка уединится у себя в усадьбе и предастся молитвам вместе с монахами из Ицукусима дзиндзя. Вряд ли он горит желанием взяться за оружие. Хотя, на всякий случай, его можно будет отослать на Кюсю. Пусть покомандует тамошними пограничниками, да заодно и молодость вспомнит. Но это потом, а сейчас не помешает и снисходительность проявить. Провожая гостя, Нобуёри как бы в шутку бросает напоследок: «Кто осмелится перечить мне, если за мной встанете вы, Киёмори-доно!». «Ну и дурак же ты», подумал тот, и с угодливым выражением лица попятился к выходу. Все пока шло, как он рассчитывал. Нобуёри, похоже, действительно поверил в этот спектакль, ловко разыгранный Киёмори. Теперь ему нечего опасаться. Все складывалось, как нельзя лучше. Захватив власть, Нобуёри ограничился полумерами, Можно сказать, ничего не изменилось, лишь союз Синдзэя и Хэйси сменился на союз Нобуёри и Гэндзи. Победитель радовался жизни и особо не терзал себя размышлениями о том, как и на основании чего он будет строить свое правление в дальнейшем. Ближайшее окружение императора – соучастники заговора против Синдзэя, канцлер Фудзивара Мотодзанэ женат на младшей сестре Нобуёри. Сам Тайра Киёмори изъявил желание стать его вассалом. Головокружительные успехи буквально парализовали разум Нобуёри, который забыл про неопытность в подобных делах семнадцатилетнего Мотодзанэ, полагающегося во всем на своего отца Тадамити. Нобуёри не мог или не хотел даже предположить, что проповедникам прямого императорского правления он больше не нужен, и что они способны немедленно откреститься от «вождя» при первой же его неудаче. Нобуёри как-будто не замечал того, что самураи Ёситомо находятся еще в Канто, а самураев его нового вассала полным полно на подступах к столице.

Непоследовательность и удивительная забывчивость Нобуёри играли на руку Киёмори, отлично разобравшемуся в ситуации. Пришло время вызволять из заточения императора Нидзё и экс-императора Госиракаву. Едва вернувшись в Рокухару из паломничества, Киёмори получил тайное послание от министра двора Фудзивара Киннори, влиятельного сановника, близкого к Бифукумонъин. Его взбесили дерзкий захват власти Нобуёри, бесчеловечное поведение Ёситомо обращение с Синдзэем, старший сын которого, Тосинори, приходилмя зятем министру. Киннори в послании предлагал освободить императора и рекомендовал нужных для этого людей: Фудзивара Цунэмуне, младшая сестра которого являлась родственницей Нидзё по материнской линии, и Фудзивара Корэкату, мать которого была кормилицей Нидзё. Прочитав послание, Киёмори ухмыльнулся: «Союзники, по всей видимости, перегрызутся между собой. После убийства Синдзэя их пути-дорожки разошлись – на кон поставлена политическая власть».

Исполнять роль начальника личной охраны императора поручили Фудзивара Тадаоки, старшему брату жены Корэкаты. Отец Тадаоки учил Нидзё уму разуму в бытность того наследным принцем. Кроме того, Тадаоки приходился младшим двоюродным братом Синдзэю, а мать его жены доводилась дочерью Тайра Тадамори. Естественно, человека с такой родословной не пришлось долго уговаривать, и он сразу согласился содействовать побегу императора в Рокухару.

На рассвете двадцать шестого декабря из северных ворот императорского дворца, в котором разбила лагерь армия Ёситомо, выходит в сопровождении служанки закутанная в изящные одежды женщина. Они садятся в запряженную волом карету. Она медленно отъезжает от ворот под громкие крики передовых: «Пропустите паломников, пропустите паломников». Расспросить, обыскать даму знатного происхождения или, тем более, попытаться приподнять накидку, закрывающую ее лицо, самураи охраны не посмели. Провожал женщин сам Тадаоки, поэтому никто не обратил внимания и на большой деревянный сундук, который несли слуги. Тут еще где-то во дворце запылал один из павильонов, началась суматоха, и было не до какого-то сундука. Карета тем временем прямиком направилась в… Рокухару, где ее с нетерпением ждал Киёмори. Придворной дамой в церемониальном наряде из двенадцати кимоно оказался император Нидзё! Из кареты с подобающим почтением извлекли меч и яшму – две священные регалии императорской власти. Еще одна регалия, зеркало, куда-то запропастилась, а времени ее искать уже не было. В сундуке, доставленном носильщиками, находились музыкальные инструменты и прочие фамильные сокровища императорской семьи.

Вечером двадцать пятого декабря, когда Нидзё находился еще во дворце, экс-императора навещает Тадаоки и от имени Киёмори предлагает тому немедленно бежать и укрыться в храме Ниннадзи у его родного младшего брата Какусё (там же в смуту Хогэн пытался найти убежище и экс-император Сутоку). Тадаоки в ответ на настойчивые расспросы взволнованного экс-императора, уж не провокация какая-то готовится, лишь слегка намекнул о возможном отбытии из дворца императора. Этого оказалось достаточно. Госиракава решается на побег. Надо было спешить. В противном случае ему вряд ли вообще удастся сделать это. Узнав о бегстве императора, Нобуёри наверняка попытается хоть как-то исправить положение. И тут экс-император, вернее, его имя, будет как нельзя кстати. Однако противостояние с императором, пусть и против собственной воли, превратило бы Госиракаву в мятежника, и он разделил бы участь старшего брата, Сутоку, чего очень хотелось приближенным Нидзё, да и ему самому тоже. Хотя экс-император формально оставался «отцом нации», его низкий авторитет делал невозможной победу в столкновении с императором, поэтому бегство и бегство прямо сейчас являлось для Госиракавы единственным средством сохранить свое лицо. Благодаря этому он мог избежать противостояния с сыном, которое наверняка попытается подстроить Нобуёри. К счастью, не только он, но и Цунэмунэ и Корэката предоставили экс-императора самому себе, поэтому мало кто заметил, как из открытых ворот дворца мелькнула тень всадника, удалявшаяся в направлении храма Ниннадзи.

Временной резиденцией Нидзё стала усадьба Рокухара. Вскоре к нему присоединились жены, экс-император Госиракава, вынужденный в сложившихся обстоятельствах неотступно следовать за императором, а также Фудзивара Тадамити, его сын, канцлер Мотодзанэ, другие вельможные аристократы. Обстановка стремительно менялась в пользу Киёмори. Ему торжественно вручается указ императора, повелевающий наказать Фудзивара Нобуёри и Минамото Ёситомо, которые автоматически превратились в бунтовщиков против законной власти. Три с небольшим недели легитимного правления Нобуёри пришли к концу. Киёмори осталось лишь довершить начатое и выполнить вассальский долг пере сыном неба – уничтожить засевших во дворце врагов императора.

Еще не протрезвевший после вчерашней попойки Нобуёри долго не мог уразуметь, почему его разбудили так рано. Что-же такое могло произойти, если слуги осмелились нарушить его покой. Когда до него все же дошло, что его предал родной дядя, Корэката, который, собственно, и затеял эту авантюру, Нобуёри не хотел в это верить. Неужели такой стратег и мудрый политик, как он, оказался игрушкой в чужих руках? Не может быть! Нобуёри приказывает перерыть весь дворец, но найти императора. Наверняка он здесь и прячется где-нибудь. Зачем ему бежать? Окруженный почитанием император вел обычный образ жизни без каких-либо ограничений, а не выпускали его из дворца по одной причине: кругом враги, готовые на все и Нобуёри не имел права рисковать жизнью священной особы.

Нидзё нигде не было, более того, отсутствовал и экс-император. Когда Нобуёри сообщили об этом, он наконец-то осознал, что происходящее не случайность, а ловко подстроенная ловушка. Нобуёри сразу как-то сник, раскис, от его энергичности и напора не осталось и следа. С полным безразличием он выслушал слугу, доложившего о прибытии Минамото Ёситомо. В слабо освещенной свечами комнате один из врагов императора сидел перед другим. «Вы говорите оба исчезли», не мог поверить в услышанное Ёситомо. В ответ Нобуёри, на которого жалко было смотреть, что-то нечленораздельно промямлил. «Беглецов следует немедленно разыскать и водворить на место», удивление Ёситомо сменилось гневом. «Если они доберутся до Рокухары, нам их не достать», пробормотал в полном отчаянии Нобуёри, уже осознавшего в отличие от Ёситомо всю безысходность положения. В этот момент в комнату без церемоний влетел запыхавшийся Минамото Моронака и с ходу выпалил: «Святейшие особы в Рокухаре. Киёмори готовится выполнить указ императора о нашем наказании. Мы отныне бунтовщики и мятежники». Ёситомо презрительно наблюдал за истерикой сотоварища по несчастью, затем резко поднялся и, глядя прямо в глаза Нобуёри, проговорил: «Трудно будет исправить вашу оплошность». Он хотел еще что-то добавить, но только махнул рукой и, тяжело вздохнув, направился к выходу. Было видно, что просто так он не сдастся. Моронака поступил более предусмотрительно. Не дожидаясь бойни, а в том, что она произойдет, не приходилось сомневаться, он тайно покинул дворец, припрятав на груди священное зеркало, попавшее ему в руки так… по случаю. Авось, пригодится!

Двадцать шестого декабря, ближе к полудню, несколько сот всадников, ведомых Тайра Сигэмори, подступили к воротам Тайкэммон императорского дворца, которые защищали Фудзивара Нобуёри и Акугэнта Ёсихира, старший сын Ёситомо. Послышались боевые клики самураев Тайра, прорывающихся во дворец. Нобуёри побледнел, его затрясло от страха. А тут еще лошадь под ним взбрыкнула, и он падает на землю. Глядя на главнокомандующего с исцарапанным лицом и окровавленным носом, самураи Гэндзи не скрывали ехидных усмешек: «Этот аристократ, похоже, ни на что не годен».

«В год Хэйдзи, в столице Хэйане, мы, Хэйси, обязаны покарать врагов императора», воодушевлял своих людей Сигэмори. Когда Ёсихире доложили, что показался старший сын Киёмори, тот без колебаний бросился в сторону развевающегося красного стяга с бабочкой, фамильным гербом Тайра из Исэ. Молодые Сигэмори (22 года) и Ёсихира (19 лет), величавые полководцы, сгорая от нетерпения и ярости, сошлись в поединке прямо перед павильоном Пурпурных покоев, Сисиндэн, главным зданием дворцового комплекса. Знаменитые вишня и померанец, растущие у его входа, оказались в море крови. Площадь у павильона завалили горы трупов. Волны атак накатывались одна за другой. Защитники дворца отчаянно сопротивлялись. Но, что это? Атаки внезапно прекратились. Враг обескровлен и бежит! Нельзя упускать шанс расправиться с Сигэмори и Ёсихира дает команду преследовать противника. Всадники Минамото, подбадривая себя боевыми возгласами, через ворота Тайкэммон бросаются в яростную погоню. Аналогичная картина наблюдалась и у ворот Икухомон, где самураи Ёситомо несколько раз отбрасывают противника, возглавляемого Ёримори, младшим сводным братом Киёмори, а затем решаются преследовать врага. Императорский дворец опустел, но его тут же занимает отряд Хэйси в двести человек. Ворота закрываются. Ловушка захлопнулась. Пути назад у самураев Гэндзи больше нет.

В этом сражении Киёмори, прекрасный политик и знаток порядков императорского дворца, проявил себя и как опытный военный стратег. Он не только выполнил строгий наказ экс-императора не поджигать отстроенный совсем недавно дворец, но и ловко выманил из него противника, вынудив того принять последний бой на своей территории. Когда Ёситомо убедился, что над дворцом реют красные стяги Хэйси, он предпринимает отчаянную попытку атаковать Тайра в их логове, Рокухаре. Двести с лишним воинов Минамото переходят через мосты на пятой и шестой линиях и сталкиваются лоб в лоб с армией Тайра в три тысячи мечей. Сильнейший ветер. Дождь со снегом. В такую непогоду на берегу Камогавы в Рокудзё Каваре начинается жестокая и неравная сеча. Удача отворачивается от Ёситомо. Кто мог подумать, что его союзник со времен смуты Хогэн, Минамото Ёримаса, на помощь которого он так надеялся, переметнется на сторону Киёмори?! Правда, сначала Ёримаса колебался и не вступал в бой, но, почувствовав, на чью сторону склоняется победа, принимает решение присоединиться к Тайра. Поняв, в чем дело, Ёситомо, перекрикивая шум сражения, стал осыпать Ёримасу проклятиями, обвиняя в предательстве. В ответ на это Ёримаса приосанился и заорал, что есть мочи: «Я всего лишь выполняю долг по защите императора!».

В шесть часов вечера все кончилось полной победой Тайра, продолжившейся охотой за проигравшими, как непосредственно участвовавшими в сражении, так и наблюдавшими за ним со стороны. Перед теми и другими встал извечный вопрос, что делать дальше? Кто-то бежал с поля боя куда глаза глядят, чтобы где-то в захолустье переждать, отсидеться, а там уже принимать решение. Некоторые посчитали нужным сразу же броситься в ноги победителям и попытаться вымолить прощение. Другие же надеялись продолжить борьбу после некоторой передышки.

Ёситомо поначалу вознамерился совершить сэппуку, но его отговорил верный вассал Камата Масаиэ: «С такими сыновьями, Ёситомо-доно, не годится в порыве отчаяния расставаться с жизнью. Все еще впереди. На востоке самураи только ждут вашего приказа. И мы сможем отомстить за сегодняшний позор». Небольшому отряду Ёситомо удалось вырваться из окружения и оторваться от погони. Люди обессилили и буквально валились с лошадей. В красивейшей сосновой роще в Ясэ у западного подножья горы Хиэйдзан Ёситомо делает привал. Дождь прекратился, и первые лучи солнца озарили окрестности. Когда воины, расседлав лошадей, отдыхали, перед ними словно из-под земли возник Фудзивара Нобуёри. Без доспехов, в каких-то лохмотьях, на голове грязная шапка, промокший до нитки. Неужели этот жалкий человек тот самый Нобуёри?! «Как я рад, что встретил вас, Ёситомо-доно. Вы, надеюсь, не забыли обещания бежать вместе со мной в Канто», затараторил бывший правитель. Он по-настоящему радовался этой встрече. «Теперь моя жизнь вне опасности», как бы про себя добавил Нобуёри. Ёситомо уставился на него и молчал, долго молчал. Он никак не ожидал натолкнуться на Нобуёри и с трудом подыскивал слова, чтобы выразить переполнявшие его чувства. Ёситомо взмахнул рукой и резко ударил Нобуёри хлыстом. Тот остолбенел ни то от страха, ни то от удивления. «Ты первый в Японии подлец!», проревел Ёситомо. «И я, идиот, выполнял приказы этой пустышки», продолжил он уже более спокойно. Затем, сделав паузу, добавил: «Я на самом деле отправлюсь в Канто, но без тебя. Мне безразлично, куда побежишь ты. Лишь бы ты сдох там».

Отряд Ёситомо уже скрылся из виду, а Нобуёри стоял как вкопанный. Холодок страха расползался по его телу. Он остался один в этой невероятной тишине, нарушаемой только скрипом вековых сосен. Нобуёри устремляется в Ниннадзи в надежде вымолить пощаду у находящегося там экс-императора. Но тот непреклонен. «Я не воин, а аристократ, поэтому не должен быть казнен», не успокаивался Нобуёри. Действительно, в смуту Хогэн самураев лишали головы, а сановников уровня Нобуёри оставляли в живых. Однако он возглавлял самураев и лично участвовал в боевых действиях, облачившись в доспехи, а также запятнал себя надругательством над Синдзэем. По его приказу сожгли резиденцию экс-императора и уничтожили массу невинных людей. И это в столице, где пребывал сын неба и должна сохраняться кристальная чистота. А Нобуёри осмелился осквернить священное место горою трупов и реками крови, что считалось немыслимым преступлением и великим грехом. Это прекрасно осознавал экс-император, поэтому, он не проронил ни слова в оправдание некогда своего любимчика, когда самураи Тайра уводили его.

Нобуёри казнили в Рокудзё Каваре как самурая, но после смерти отнеслись как к аристократу. Его голову, в отличие от Синдзэя, не возили по улицам и не выставляли на всеобщее обозрение. Еще один заговорщик, Фудзивара Наритика, смертной казни избежал, хотя тоже гарцевал на коне и щеголял новыми доспехами. Когда его приволокли в Рокухару, многие посчитали, что он разделит участь Нобуёри, однако у него нашелся заступник, да какой! Сам Тайра Сигэмори, женатый на младшей сестре преступника. Наритику даже не сослали, а только лишили официальных должностей. Пройдут два года, его простят, и он опять станет приближенным экс-императора Госиракавы. Другой участник заговора, Минамото Моронака, сдаваясь на милость победителей, очень рассчитывал на «спасенную» им священную регалию – зеркало, но его ждало жестокое разочарование. Моронаку схватили в храме Ниннадзи, уволили со службы и сослали в провинцию Симоцукэ. Ему позволят вернуться в столицу в 1166 г.

Заговорщики отправлялись в ссылку, а сосланные ими дети Синдзэя возвращались из нее. Они слыли неплохими чиновниками, особенно старшие, и, пользуясь покровительством отца, быстро делали придворную карьеру. К их мнению прислушивались и Нидзё и Госиракава. Нобуёри, расправившись с Синдзэем, пожалел его детей. Старшего сына, Тосинори, отправили в Этиго, а второго сына, Саданори – в Тосу. Тосинори в ссылке стал монахом и, возвратившись в Киото, политикой совершенно не интересовался. Его земной путь закончится в 1167 г. Саданори пошел по стопам старшего брата, также выбрав монашеское подвижничество вдали от мирской суеты. Дети Синдзэя от второй жены, Кинонии, Сигэнори и Наганори были сосланы соответственно в Симоцукэ и Оки, однако монашеские рясы, как их старшие сводные братья, они не одели. Вновь очутившись в столице, продолжили службу при дворе и заметно продвинулись по карьерной стезе. Бюрократическим талантом они особо не выделялись и целиком зависели от поддержки матери, являвшейся кормилицей Госиракавы. Когда в ноябре 1179 г. он окажется под домашним арестом, Киёмори только им, молочным братьям арестованного, разрешит навещать его. Честолюбием они не страдали, и Киёмори не опасался их. Некоторые полагают, что один из братьев, Сигэнори, причастен к созданию «Хэйкэ моногатари» («Повести о доме Тайра»).

Смута Хэйдзи завершилась безоговорочным триумфом Киёмори. Вздрагивая от ржания лошадей, пугаясь отчаянных криков самураев, видя отрубленные головы виднейших аристократов, жители Киото начали отчетливо осознавать, что эпоха изысканного императорского правления подошла к концу. Они стали невольными свидетелями того, как судьба страны из слабеющих рук изнеженных хэйанских вельмож грубо вырывалась железной хваткой самурайства. Смутные времена заканчивались, и над Японией во всей красе восходила звезда Тайра Киёмори.

Двадцать девятого декабря 1159 г. император Нидзё переезжает из Рокухары в усадьбу своей приемной матери, Бифукумонъин, на Восьмой линии. Здесь он намеревался жить, пока будет восстанавливаться императорский дворец, пострадавший во время смуты. Шестого января 1160 г. экс-император Госиракава переселяется в усадьбу Фудзивара Акинаги в Хатидзё Хорикаве. Переезды светлейших особ свидетельствовали о мире и согласии в столице. Один лишь победитель, Киёмори, не находил себе места от тревог и волнений: Ёситомо продолжал разгуливать на свободе. Не успокаивались и Корэката с Цунэмунэ, возомнившие себя спасителями императора, вернувшими ему бразды правления страной. Пользуясь моментом, они спешили устранить с политической сцены экс-императора – оставшееся препятствие на дороге к личному императорскому правлению авторитарного характера. Самым верным ходом в этом направлении представлялось лишение Госиракавы последних признаков авторитета, являвшегося по существу единственным средством легитимизации власти «отца нации». Не будет авторитета – не будет и власти экс-императора.

Высокомерное поведение Корэкаты и Цунэмунэ по отношению к Госиракаве приобретало вызывающие формы и выходило за рамки приличия, но им все сходило с рук, т.к. каждый знал, кто благословил их на это. Охлаждение между императором и экс-императором усиливалось. Стремление Нидзё к единоличной власти порой принимало болезненный характер. Он закипал от негодования при одном упоминании о своем отце. Его же ближайшие советники, Корэката и Цунэмунэ, по мере сил раздували пламя этого негодования. Император не упускал случая побольнее уколоть экс-императора, демонстрируя всем самостоятельность и независимость принятия решений. Госиракава после смуты желал найти временное пристанище где-нибудь на Второй или Третьей линиях в усадьбе одного из своих сановных родственников. Оттуда и до дворца недалеко и влажность там поменьше, дышится летом полегче. Однако по воле императора Госиракаве пришлось ответить согласием на приглашение Фудзивара Акинаги, далеко не самого близкого родственника по материнской линии, о существовании которого экс-император не сразу и вспомнил. Усадьбу Акинаги окружала глинобитная стена с черепичной крышей. После главных ворот была устроена стоянка для карет и паланкинов. Далее располагались внутренние ворота, пройдя через которые попадаешь в красивый сад с большим прудом. В северной части сада на некотором возвышении находилось главное здание усадьбы, «синдэн», где жил и принимал гостей хозяин. Здание опоясывала открытая веранда, поднимались на которую или по центральной лестнице посередине или по двум боковым.

На веранде по просьбе Госиракавы устроили довольно высокий помост, где тот любил сидеть и наблюдать за повседневной суетой в усадьбе: кто прошел мимо, в каком облачении, как украшена въезжающая в главные ворота карета, какой вол ее тащил. Убранство паланкинов, сборщики пожертвований, обрывки доносившихся фраз – все интересовало Госиракаву, и позволяло чувствовать себя живым человеком, причастным к тому, что происходило в мире. Это укрепляло его оптимизм и веру в будущее. «Да, я еще на этом свете, а не в гробу», любил он бормотать себе под нос. Подобное созерцание заметно скрашивало отшельническую жизнь экс-императора, которую он вел не по своей воле. Усердие Корэкаты и Цунэмунэ быстро приносило плоды. Госиракава оказался фактически изолированным от высшего общества, да и невысшего тоже. Желающих навестить его и навлечь гнев влиятельной парочки, а может и самого императора, не находилось. Унылость и безысходность бытия экс-императора словно нарочно подчеркивала глинобитная стена усадьбы, зарастающая травой и разваливающаяся во многих местах. На всех перекрестках стали болтать, что дела Госиракавы совсем плохи, если он смог найти приют только у такого родственника, у которого нет денег даже на поддержание ограды в подобающем состоянии.

В добавок ко всему Корэката и Цунэмунэ приказывают заколотить досками веранду. Если экс-императору угодно сидеть на помосте – пусть сидит, но негоже, когда на члена императорской семьи глазеют погонщики волов, прислуга и иные простолюдины. Этот поступок настолько опечалил Госиракаву, что он решается искать помощи у императора Нидзё. Только сын может остановить этих нахалов, надеялся экс-император. На поддержку Тайра Киёмори и Фудзивара Тадамити он явно не рассчитывал. Зачем он им? Однако… Двадцатого февраля 1160 г. вассалы Киёмори прямо в императорском дворце арестовывают Цунэмунэ и Корэкату. Дальше, в это трудно поверить, произошло следующее. Перед каретой прибывшего во дворец Госиракавы буквально на его глазах их начинают пытать. Раздались дикие вопли. Свое недоумение по поводу какого-то шума, доносившегося снаружи, выразил сам император. Но что он мог предпринять, даже узнав, кто и отчего так вопит?! В те времена аристократов не пытали. Никому и в страшном сне вряд ли бы привидилось, что такому оскорбительному наказанию подвергнутся фавориты императора, да еще у него дома. Кто посмел? Зачем? Почему? Естественно, у организаторов невиданного позорища имелись свои резоны. Фудзивара Тадамити очень опасался, и не напрасно, что главенство в доме регентов и канцлеров и соответствующую ему атрибутику в виде земель, титулов и т. д. и т. п. приберет к рукам смышленый Цунэмунэ. Резоны Киёмори проступали не столь очевидно. Эта парочка, по правде сказать, давно раздражала и его. И смута, которую она затеяла, и бесчеловечность, проявленная при штурме Хигаси сандзёдоно, и жестокая расправа над Синдзэем были труднообъяснимы по мнению Киёмори. Синдзэй ему, конечно, не отец, и не во всем ему нравился, тем не менее никак не заслуживал того, чтобы его голова торчала на виду зевак со всего города. Однако ради одной лишь памяти Синдзэя вряд ли бы Киёмори отважился на сей беспрецедентный поступок. Здесь скрывалось что-то более масштабное и значительное. После разгрома Ёситомо перед Киёмори и его кланом открывались такие перспективы, что дух захватывало. А чтобы не задохнуться с непривычки требовался союзник, способный своим авторитетом освящать грандиозныя деяния Киёмори. Император Нидзё на эту роль не годился, его характер скорее мешал бы Киёмори, чем помогал. Экс-император – другое дело. Гибкий и умудренный опытом, и не только приятным, Госиракава, тонко улавливающий откуда ветер дует или подует, наверняка сообразит, что союз с Киёмори выгоден им обоим.

Произошло столкновение противоположных интересов: одним хотелось максимально принизить авторитет экс-императора, а другим, наоборот, возвысить. Эту коллизию вторые преодолели прелюдной поркой первых, чтобы не через голову, так через жопу до них наконец-то дошло, что авторитет «отца нации» – вещь серьезная и требует должного отношения. Именно этими словами, грубоватыми, но убедительными, Киёмори напутствовал своих людей, направляющихся на благое дело. Наказывая Цунэмунэ и Корэкату, глава дома Хэйкэ преследовал, собственно, одну цель: продемонстрировать всему свету с кем он собирается «дружить». Ничего другого ему доказывать не требовалось. И так всё и всем понятно. Придворные аристократы тонко реагировали на подобные сигналы. Цунэмори сослали в Аву, а Корэкату – в Нагато. Последний станет в ссылке монахом под именем Дзякусин. Вернувшись в столицу, он посвятит себя поэзии и сблизится с Минамото Ёримасой и Сайгё. Остаток долгой жизни Дзякусин проведет в утонченном мире изящной поэзии. Судьба Цунэмунэ сложилась иначе. В 1162 г. его простят, он приедет в Киото и через два года окажется на посту правого министра, еще через два года он уже левый министр. Вплоть до 1189 г., когда Цунэмунэ примет монашество, он сохранит эту должность, всячески поддерживая экс-императорское правление. Госиракава, конечно, не забудет, как над ним измывался Цунэмунэ, однако несомненные управленческие способности и служебное рвение министра смягчат сердце экс-императора, который сделает вид, что не помнит зла. Кстати, Госиракава покровительствовал и Моронаге, старшему сыну Ёринаги, герою смуты Хогэн, продвинув его в великие министры.