Лицом к лицу
Приняв благословение от иеромонаха Илии, Митрофан ушел из Колы на северо-запад, по направлению к норвежской границе. Там и кочевали лопари-язычники. Митрофан знал их язык. Через леса, по болотам, дикими местами, по которым рыскали хищные звери, пробирался он, отыскивая первое кочевье.
В сумке, висевшей у него через плечо, был черствый хлеб и долбленая чашка, чтоб зачерпнуть воды из горной речки или ключа, встретившегося по пути. Долго пришлось идти. Лопари кочевали в северной пустыне на пространстве в сотни верст. Прошло несколько дней и ночей, прежде чем Митрофан увидел в горной котловине оленье стадо.
«Вот она, дикая лопь», – подумал он, и сердце его дрогнуло. Какое-то сладостное и вместе с тем тревожное чувство овладело Митрофаном и, не ощущая усталости, которая еще минуту тому назад давала о себе знать, он торопливо зашагал по направлению к скучившемуся оленьему стаду. Он был уже в нескольких десятках шагов от стада, когда наконец его заметил один из пастухов, лежавший на земле. Он гикнул, вернее, как-то дико прокричал, и на этот крик отозвались несколько голосов в противоположных местах. Олени бросились бежать по направлению, откуда послышался первый окрик, и несколько мгновений спустя из-за ветвистых оленьих рогов показался человек, в звериной шкуре, покрывавшей его с головы до ног. Он замахал руками, как бы предупреждая, чтобы Митрофан не приближался. В глазах пастуха был виден страх.
– Не бойся, не бойся, – крикнул ему Митрофан по-фински, – я друг ваш.
Слова ли родного языка или кротость, чувствовавшаяся в каждой ноте голоса незнакомца, произвели впечатление, но на угрюмом лице лопаря появилась сдержанная, непривычная улыбка, и он сам пошел навстречу Митрофану.
Это был Ильмаринен.
Встретившись лицом к лицу с пришельцем, пастух пристально оглядел его: Митрофан отличался высоким ростом, был сутуловат, окладистая борода опускалась на грудь. Из-под густых бровей его светились ласкою глаза, и если они действительно являются зеркалом души, то в Митрофановых глазах отражалась чистая и ясная душа. Изогнутый нос его резко, как будто сурово возвышался над щеками, худыми, без румянца.
Ильмаринен опять сдержанно улыбнулся.
– Кто ты? – спросил он у Митрофана, и тот отвечал:
– Я купец из Торжка и пришел познакомиться с вами. Может быть, доведется нам с вами торговые дела завести.
Тут подошли остальные.
– Вот, – обратился к ним Ильмаринен, – купец из Московии.
Двое из пастухов дружелюбно улыбнулись.
– Мы были в Москве, – сказали они, – хороша ваша Москва, хороша.
– Он назвал себя нашим другом, – продолжал Ильмаринен.
О, для друга лопарь ничего не пожалеет. Пастухи-оленеводы повели Митрофана в один из шалашей. Шалаш этот был сделан из деревьев. Одно отверстие сбоку служило входом, другое в крыше – трубой.
Там и сям на земле валялись кости оленей и остатки рыбы. Пахло гнилью и мертвечиной. Приезжему человеку тяжело было дышать этим смрадом, но лопари, по-видимому, к нему привыкли. Они равнодушно проходили мимо падали. Гниющая рыба не вызывала у них брезгливости.
Войдя в чум (шалаш), лопари принялись потчевать гостя олениной и треской. Перед Митрофаном появилась сырая пища.
– Москов ест сырое мясо? – спрашивали лопари.
Он отвечал им:
– Никогда не ел, но если это будет вам приятно, я стану есть и сырое мясо.
– А кровь оленью пьешь?
– Нет, крови не пью. И не следует ее пить.
– Твой Бог не велит тебе пить оленью кровь?
– Зачем пить кровь животного, если Бог создал реки, озера и родники, вода которых совершенно утоляет жажду!
– А мы пьем кровь оленей. Она теплая…
– Я знаю, что вы пьете оленью кровь, – сказал Митрофан, – я знаю, что вы поклоняетесь камням, горам, лесам, солнцу, луне, звездам и боготворите всякую тварь до гада болотного. Я знаю и говорю вам: вы заблуждаетесь. Есть только один Бог, и Он – истинный Бог. Это – Бог, сотворивший небо и землю, леса, камни, горы, солнце, луну, звезды, всех животных, птиц и человека. Он – единый Отец и Спаситель всех людей. Московы молятся только Ему, и благо им.
Июльский вечер медленно перетекал в белую ночь, и она таинственно опускалась над пустыней и погружала тундру в какое-то будто робкое, серебряное сияние. С каждой минутой потухали алые сполохи. На синем небе догорали янтарно-пурпурные лучи. От них по горизонту разливался розоватый свет, и, чудилось, он трепетал, как трепещет крылышком бабочка. Только в одном месте облачко, сиротливо затерявшееся в поднебесье, протянулось золотистой камкой, подернутой сверху маковым цветом. А то сплошная синь небес. Вспыхивали тут и там звезды, вздрагивали, мигали. Луна выплыла из-за гор и точно замерла над ними. Пора бы спать. И не будь Митрофана, лопари, наверное, уж спали бы в своих шалашах и ямах, но теперь сон бежал от северных кочевников.
Окружив пришельца, этого, как он назвал себя, купца из Торжка, «дети пустыни» слушали его рассказы о житье-бытье в Московском княжестве и о чудесах святых угодников. Они слушали с напряженным вниманием, поражались чудесам, поражались и той божественной силе, которую носили в себе избранники Божий.
Митрофан не сразу перевел разговор на эту тему, а постепенно. И чем более он убеждался в том, что рассказ его захватывает слушателей, тем проникновеннее и убедительнее звучал его голос.
В эти минуты Митрофан забыл всех и все в дольнем мире, кроме слов: «Иди и возопи, ибо Я вспомянул вас, милуя, и обручение Моей любви не уничтожится». И они будто вновь звучат с небес, синих, безоблачных небес, которые вон нависли над тундрой необъятным куполом. И хорошо-хорошо чувствовалось Митрофану в эти минуты, и он готов был говорить о Творце вселенной и о святых угодниках долго, без конца. Однако на первый раз проповедник побоялся утомить слушателей множеством новых для них впечатлений и поднялся с земли, чтобы уходить.
Вдруг несколько голосов воскликнули разом:
– Куда же ты?
И грусть слышна была в этих голосах.
Митрофан отвечал:
– Я не знаю куда. У меня нет здесь пристанища. Я пришел к вам из Колы, но пора и уходить. Не у вас же мне оставаться.
Те же голоса произнесли:
– А отчего ты не хочешь остаться с нами?
– Вы разрешаете?
И радостно затрепетало сердце Митрофана.
Ильмаринен положил ему на плечо свою руку и сказал:
Конец ознакомительного фрагмента.