Так что там с мёртвым насильником?
Долго заснуть не могла. Так, о творчестве размышления нахлынули. О жизни.
Дед за стенкой поворочался ровно пять минут – стандартный промежуток – потом захрапел. Счастливый человек, чистая совесть. Мне бы так.
Он лишь под вечер вернулся. Выгрузил из сумки какое-то барахло – пассатижи, набор отвёрток, пакет с гвоздями и ещё один с саморезами. И ещё что-то, но уклоняюсь от пересказа, ибо заинтересована в его приобретениях в самой ничтожной степени, да и названия этим прибамбасам не знаю.
Спросил, как дела. Узнав про опознание, лишь поскрежетал пару секунд стиснутыми зубами, а над выброшенным в продажу песочком – ха, я так и думала! – посокрушался громко и даже с выражениями. Подумать только: могли приобрести десять кило, а взяли лишь пять. Горе горькое.
Интересно, он действительно за нас воевал в Великую Отечественную? Может, за власовцев?
Часы тикают, шорохи какие-то в подполе. Да и с улицы звуки доносятся. Ветер у развесистого вяза, что растёт в трёх метрах от дома, ветви прополаскивает – несильно, но настойчиво. Вяз сердится – отдохнуть ночкою хочется. А бывает – и человек пройдёт. Собака – это уж само собой. Не тявкнув, не проскочит.
В городе тише. Ни часов с ходиками, ни шорохов. Стоит бетонная громадина и не пискнет. Воспоминаниями не наделена, а если и всплывают у какой – то сдерживается. Не то что эти капризные брёвнышки.
Что, мам? Что говоришь? Не родила меня, а в канаве нашла? Да ну, брось! Что за шуточки в неурочный час?!
В цветастую юбку была завёрнута? В цыганскую? Да быть того не может!
Господом Богом клянёшься???
Так значит… Значит, я цыганка?!
Ай да дела!.. То-то мне все говорили: Светланой звать, а сама темноволосая. И глаза индусские, с раскосинкой. Что же мне, в табор уходить?
Мама, ну нельзя же так, мама! А как мне тебя звать ещё!!! Думаешь, я вот так просто позабыть тебя должна, всю жизнь свою прошлую?! Эх, ну и гадина же ты редкостная, мачеха проклятущая!!! Кто просил тебя подбирать меня из той канавы, кто? Лучше б я сдохла там – не было б сейчас так невыносимо!
– Света! – меня держали за руку.
А я уйду, уйду в табор, будь спокойна! Плясать буду под бубен, обнажёнными плечами вертеть, юбку до груди задирать и песни вопить про участь тяжкую!
– Света!!! – затрясли меня сильнее, и я проснулась.
На кровати – Алёша. Хоть и темно, но я сразу узнала. Сидит на краешке и глядит пристально. Обеспокоено.
– Ты чего плачешь? Приснилось что?
Инстинктивно ладонями по глазам провела – мокрые. И вправду ревела. Приснится же чушь какая! В канаве… В цыганской юбке…
– Ты как здесь?
Я огляделась. Нет ли кого ещё?
Не, один вроде.
– Да-а… – промямлил и головой повёл неопределённо. – В гости заглянул.
– Дверь-то закрыта. Или дед забыл?
– Не забыл.
– Ну вот.
– Я через стены могу.
– А-а-а…
Усмехнулся. Не так уж и темно вообще-то – с улицы свет доносится робкий. Луна.
– Покричать, что ли? Вы чего все на меня, как на медовую? Я вроде как исчерпывающе тебе всё объяснила.
– Нет, тобой овладели эмоции.
– Да что ты говоришь!
Он серьёзный такой. Смотрит грустно.
– Я же должен тебя добиваться, правильно? Что ты обо мне подумаешь, если я с полпинка отстану? Ладно во мне – во всех людях разочаруешься.
– Гладко стелешь. Для сведения: уже разочарована.
– Это не так. Ты замечательная. Чистая. Волшебная. Хочу, чтоб ты всегда такой оставалась.
– Подожди, подожди! Не гони лошадей, а то сердце из груди выскочит.
Он джентльмен – замолчал и в угол уставился. Я осмысливать услышанное не пыталась – не до того было.
– Я надеюсь, ты ложиться со мной не собираешься?
– Нет. Если не пригласишь.
– А вот знаешь – не приглашу! Тик-так. Время аудиенции окончено. Королева отбывает на покой. Дверь открывать не надо, так ведь? Через стену?
Он поднялся на ноги.
– Вот и молодец. Хороший мальчик.
– Ещё об одном с тобой поговорить хотел. Но раз…
– О чём это?
Он выдержал мхатовскую паузу. Эге, а в театральный, Алексей? А после армии, а на полном серьёзе?
– О том парне, что ты опознала. О насильнике.
– Что с ним не так?
– Да почти ничего… Только не участковый его грохнул. А цыгане.
Да что ты будешь делать с этими цыганами? Будет от них спасение, нет?
– Присаживайся, сокол! – великодушно указала ручкой.
В груди заурчало что-то – и не знаю, от возбуждения, от страха ли. И словно из-за горизонта зов раздался.
Алёша уселся на краешек кровати – как и минутой ранее. Через одеяло провёл ладонью по моей ноге. Я не отреагировала.
– Колись! – призвала.
Он вздохнул, подготавливаясь.
– Стрельбу я в лесу слышал. Как раз в тот день, когда труп нашли. Два выстрела. Потом цыган видел – на машине проехали мимо. Меня не видели, не волнуйся.
– Ха! Вот уж изволновалась – сил нет. Больно надо. Кто ты мне?
– А затем Кондаков туда выехал. Его «УАЗик». Ну, а после из райцентра криминалисты нарисовались.
– А, ну конечно! Преступление раскрыто… И как же ты рядом оказался?
– Так получилось. Шалаш у меня там. Время провожу. Ночую, бывает.
– Просекаю, просекаю… С милым рай и в шалаше. Тебе сколько лет, золотце, чтобы в лесу штабы строить? В войнушку не наигрался?
Алёша изобразил недоумение. Лёгкое.
– Он не для игр. О нём никто не знает. Я тебе первой рассказал… Да и вообще, причём тут это? Я о другом – не участковый стрелял.
Не верю! Константин Сергеевич Станиславский…
Э-эх, чёрт, а верю ведь! Вспоминаю, каким нервным участковый был на опознании – и верю.
– Нет, ты сам посуди, – всё же не сдавалась и пыталась быть рациональной. – Ну нафига ему это всё надо, цыган покрывать? С какой стати?
– Да мало ли. Мы же ничего не знаем. Вот и надо выяснить.
– Выяснить…
А заход его понравился. Жутко, блин, понравился. Выяснить…
– Странно это конечно, – рассуждал Алёша вслух. – Тем более если принимать в расчёт личность убитого. Но других объяснений быть не может – завалили его цыгане. А Кондаков покрывает. Они заодно. Вот только какая здесь мотивация?
– А что там с личностью убитого? Ты знал его что ли?
Он взглянул на меня пристальней и с сомнением каким-то.
– У-у, да ты не в курсе. Разве не знаешь, кто был твоим насильником?
Я выжидающе молчала.
– Если конечно был… Это Вовка Елизаров.
– Елизаров?!
Видимо воскликнула – и видимо громко. Потому как Алексей инстинктивно вытянул руку, как бы ротик мне прикрыть, а дед за стенкой резко скрипнул пружинами.
Минуту переждали. Дед опять захрапел. У меня в это время мелькнула мысль, что рано я, пожалуй, взбаламутилась. Вдруг не родственник того самого? Вдруг однофамилец.
Хотя в деревне все родственники.
– Он что, сын председателя?
– Угу. Плотником работал после армии. Прошлой осенью вернулся. Отец его пристроил на пока. В институт хотел подаваться. Нормальный парень, знаешь. Ни в каком насилии раньше не замечен. Не пойму, с чего это он вдруг решил на тебя напасть? И второй, говоришь, был? Кто же это – ума не приложу.
Лучшая атака – нападение. А то есть тут разные умники, которые продолговатыми извилинами шевелить любят…
– Твой ангелочек порвал мне всё внутри! Хочешь посмотреть?
– Извини… – буркнул Алёша.
Нет, не то. Заезженная пластинка. Меня не впечатлила его реакция. Надо разнообразить эмоционально-смысловую палитру. Надо брать откровенностью – а что? Тем более что у нас с Алексеем намечается интересное сотрудничество.
– Хорошо, откровенностью за откровенность, – говорю. – Дело в том, что ты тоже многого не знаешь. Дело в том, что я приехала в деревню не просто так. Дело в том, что моя мать зачала меня от одного из…
Внимай, человече, горькие истины мира. Внимай и проникайся моей скорбью. Разве сравнится она с твоей счастливой и бестолковой жизнью? Разве стоял ты у тех же шокирующих развилок откровений, как стояла у них я? Да что ты знаешь вообще, глупышка, о жизни этой? Мальчик мой, мне боязно за тебя. Ведь откровения пришли и за тобой, ведь касаются они и твоего отца…
– Так что же получается, – смотрел он на меня внимательно, и отмечала я с досадой, что выражение его глаз увидеть ожидала иное, смятенное, а тут ирония. – Значит, я могу оказаться твоим братом?
– Ага, – ответила печально. – Как и убитый кем-то сын председателя.