Начало русской истории. С древнейших времен до княжения Олега. Часть вторая. Обособление славянских народов (VI–IX вв.) (С. Э. Цветков, 2012)

Склавены и анты

V в., наполнивший мир грохотом рушашихся городов и империй, стенаниями и воплями избиваемых жертв, был только прелюдией к средневековой истории. Под эти гибельные звуки славяне выступили наконец из исторического небытия. Началось самое длительное и масштабное в истории переселение. Этот мощный колонизационный порыв, зародившийся на заре Средневековья в Висло-Одерском междуречье, иссяк лишь спустя полтора тысячелетия, достигнув берегов холодной Аляски и знойной Калифорнии.

В конце V – начале VI в. создалась благоприятная ситуация для продвижения славян на северо-запад и юг. Переселение воинственных германских племен на территорию Западной Римской империи освободило для славян земли по течению Одера и Эльбы. В то же время распад Гуннской империи облегчил им дальнейшее проникновение в Подунавье и Поднепровье.

Не встречая серьезного сопротивления, славянские племена вплотную придвинулись к северным и северо-восточным границам империи, а также к Балтике в районе полуострова Ютландия. Через всю Центральную и Восточную Европу протянулся широкий «славянский пояс». Начинаясь на западе от Эльбы и Одера, он простирался через верховья Вислы и Карпаты до среднего течения Днепра и низовьев Днестра и Буга[48].

Византийские писатели VI столетия – Иордан, Прокопий Кесарийский и Маврикий – уже знают самоназвание славян (в форме «склавены», «склавы») и их племенное многообразие.

Говоря о племени герулов, побежденном лангобардами и вынужденном переселиться на север, к самому Балтийскому побережью, Прокопий замечает, что герулы в своем продвижении «проходили через все племена склавенов, минуя их последовательно».

Однако названия отдельных славянских племен византийцам все еще неизвестны. Славянский этнос подразделяется ими на две большие группы – склавенов и антов[49]. Прокопий и Иордан проявляют хорошую осведомленность об их расселении. Согласно Иордану, склавены живут от низовьев Дуная «вплоть до Днестра и на севере до Вислы… Анты же, самые могущественные из них, там, где Понтийское море делает дугу, простираются от Днестра вплоть до Днепра». Прокопий, писавший несколько позже Иордана, о склавенах сообщает только то, что они обитают к северу от Дуная; зато он располагает информацией о более широком расселении антов: их западным пределом Прокопий называет нижний Дунай, а на востоке отводит им земли к северу от побережья Азовского моря. Эта территория в целом соответствует ареалу славянской пражско-пеньковской культуры V–VII вв.

В связи с географией расселения антов в них традиционно видели восточную, собственно «русскую» ветвь славян. Однако приписываемая антам выдающаяся роль в этногенезе русского народа не согласуется ни с неопределенностью происхождения этого этнонима, ни с краткостью их исторического существования, по крайней мере, в литературной традиции. Поэтому предпочтительнее говорить об убывающей, а не нарастающей силе антской колонизации южнорусских земель в VII–VIII вв., так как военная мощь антов в это время, как мы увидим, была значительно подорвана нашествием аваров. Потомками антов, вероятно, были летописные тиверцы, угличи и северяне, заселившие южную окраину Русской земли.

Жизнь славян в VI–VII вв.

Славяне, выступившие в VI в. на историческую сцену под своим именем, не были ни молодым, ни девственно-диким народом, вышедшим едва ли не нагишом из лесов и степей необозримой Сарматии, каким его изображали далеко не беспристрастные раннесредневековые писатели. По крайней мере, та часть из них, которая граничила с дунайскими и причерноморскими провинциями Римской империи, вынесла из поздней Античности немалый исторический и культурный опыт. Никогда славяне не стояли особняком от мировой истории, и если они до поры до времени не творили ее сами, то все равно она приходила к ним вместе с товарами греческих и римских торговцев, сеющими восхищение и соблазны, или врывалась по кровавым следам очередного повелителя, покорителя или потрясателя вселенной: всегда в виде Плутоса или Марса и почти никогда в образе Минервы[50].

Многое повидав и испытав, славяне немало усвоили. Искусство и ремесла, религия и нравы окружающих народов уже тогда оказывали значительное влияние на славянский культурный тип, как это происходило и позднее; при этом, однако, усвоение чужого не приводило ни к культурной, ни к расовой ассимиляции. Во многих отношениях славяне вступили в Средневековье почти на равных с ветшавшим античным миром: они умели громить войска ромеев в полевых сражениях и брать хорошо укрепленные города, организовывать речные переправы и морские экспедиции; их социальная структура, хотя и претерпела изменение и усложнение, соприкоснувшись с раннесредневековым византийским обществом, но все же сохранила своеобразие и доказала свою жизнеспособность; зависть и восхищение, которые они испытывали, взирая на изделия византийской городской промышленности, не позволяют нам пренебрежительно отнестись к их собственной тонкой технике обработки металлов, ювелирному, гончарному и кожевенному мастерству.

Начиная с VI в. славяне сделались основным военным противником Византии, что заставило византийских писателей обратить на них самое пристальное внимание. С этого времени наши предки как бы обретают историю (разумеется, историю «письменную»), или, скорее, она даруется им – в результате их соприкосновения с цивилизованным миром, и затем, в течение нескольких столетий, – лишь по мере взаимодействия с этим миром.

Святилище на Благовещенской горе во Вщиже (реконструкция)

Наиболее подробное этнографическое описание славян содержится в давно уже ставших хрестоматийными фрагментах сочинений императора Маврикия и Прокопия Кесарийского.

Оба византийских писателя отмечают подлинно варварскую неприхотливость быта славянских племен. «Жалкие хижины», расположенные далеко одна от другой, в труднопроходимых местах среди лесов, рек, болот и озер, – таковы, по их словам, славянские поселения. Византийцы, наследники эллинистической культуры, привыкли к проживанию в относительной тесноте и видели в ней некую норму, поэтому разбросанные усадьбы, дворы и прочие поселения славян особенно бросались им в глаза. Причину непритязательного отношения славян к своим жилищам, которые они легко покидают, часто передвигаясь с места на место, Маврикий усматривал в том, что славяне постоянно подвергаются нападениям соседних народов: опасность, говорит он, заставляет их устраивать с разных сторон много выходов из своих поселений, а также зарывать все ценные вещи в тайники. Археология, в общем, подтверждает эти сведения.

Например, Гочевское городище на берегу Ворсклы, относящееся к VI–VII вв., состоит из расположенных по кругу квадратных землянок размером 25 м². Глиняный очаг посередине и земляные скамьи вдоль стен исчерпывают все бытовые удобства. Возле этих хижин имеются ямы – нечто вроде пищевых складов с остатками проса и костей домашних животных. Среди находок того времени на территории от нижнего Дуная до реки Донец встречаются украшения из бронзы, серебра и золота как местного происхождения, так и греческие, добытые путем торговли или грабежа. Обычно эти находки называют «антскими кладами», хотя многие из них могут быть отнесены к иным, неславянским этническим группам.

Это несоответствие между сокровищами, находящимися в земле, и жалкой бедностью славянского быта наводит на мысль о неэкономическом использовании славянами захваченных богатств. Для варварских народов Европы клад имел прежде всего сакральную ценность – стоит вспомнить хотя бы наследственные сокровища Нибелунгов, утопленные в Рейне. Часто встречающееся расположение клада в центре погребальных курганов или поселений, то есть на явно сакральной территории, применение бересты в качестве оберточного материала не только для гробов и тел покойников, но и для сокровищ делают очевидными религиозные мотивы сокрытия кладов. Возможно, закапывание кладов в виде жертвоприношений было частью культа земли, широко распространенного среди славянских племен[51].

Вообще отношение к богатству в древних обществах существенно отличалось от нынешнего. Обладание богатством было важно прежде всего в социально-политическом, религиозном и даже этическом смысле. Богатство выступало в качестве, так сказать, нематериальной ценности. Не случайно слова «бог» и «богатство», оба старославянские, обнаруживают корневую связь, восходящую к индоевропейской общности. В золоте и серебре воплощались сила, счастье, благополучие – именно это в первую очередь и придавало ценность благородному металлу. Удача (военная, торговая) приносила богатство, которое, в свою очередь, олицетворяло и сулило успех и преуспеяние его обладателю в будущем. Главным стремлением было иметь богатство, накапливать, а не тратить его, так как оно аккумулировало в себе социальный успех его владельца и выражало благосклонное отношение к нему богов. Поэтому его необходимо было скрыть, спрятать, то есть сделать своим навечно, чтобы обеспечить процветание себе и своему роду.

Предметы из Мартыновского клада

Отсюда понятно, что в древности богатство не было напрямую связано с отношениями социального неравенства. Если сокровища и накапливались изначально в руках вождей, то формально принадлежали они все-таки племенному коллективу в целом, чьим олицетворением и являлся вождь. Но разумеется, близость вождя к накопленным богатствам, которыми род или племя определяли степень своего благосостояния, благоволения к ним высших сил и свое положение среди других родов и племен, постепенно усиливала его социальный престиж и власть. В хозяйственном же укладе племени или рода, равно как и в социально-экономических отношениях между их членами, богатство длительное время не играло существенной роли. Богатый человек не имел никаких преимущественных прав перед своими более бедными сородичами и соплеменниками. При господстве во внутренних экономических отношениях меновой торговли деньги расходовались от случая к случаю, главным образом в сношениях племени с внешним миром и опять-таки отнюдь не в производительных целях. Пожертвования в языческие святилища, покупка хорошего оружия, выкуп своих плененных сородичей, обеспечение военных операций – например, плата за переправу через реку, за передвижение по нейтральной территории или приобретение посредством подарков союзнических отношений, одаривание своих отличившихся дружинников или ополченцев – вот главные статьи расходов в бюджете любого варварского племени той эпохи.

Частая смена славянами мест поселений также была обусловлена не столько угрозой вражеских нападений, сколько условиями хозяйствования, в частности истощением пахотных земель. Понятие «частая смена», впрочем, нуждается в уточнении: согласно археологическим данным, славянские поселки существовали на одном месте зачастую десятилетиями и жители покидали их, вероятно, только в силу чрезвычайных обстоятельств.

Привязанность к земле не противоречила высокой мобильности славянского населения, ведь эта мобильность во многом объяснялась именно желанием завладеть более плодородными землями. На вновь колонизованных землях славяне сразу показали приверженность к освоению прогрессивных форм земледелия. Наряду с последним, чрезвычайно важную роль в хозяйственном укладе играло скотоводство. Описывая обыкновенный вид славянских поселений, Маврикий пишет о «множестве разнообразного скота и злаков, сложенных в скирды, в особенности проса и полбы». При всем том нужно учитывать, что древний славянин менее всего проявлял тягу к тому, чтобы стать крестьянином. Каждый мужчина был прежде всего воином и лишь потом земледельцем и пастухом.

Политическую и социальную организацию славянских племен Прокопий называет народовластием. В отличие от него Маврикий полагает, что славяне пребывают в состоянии анархии и взаимной вражды, не зная порядка и власти, добавляя, что у славян есть множество вождей, которые обыкновенно живут в несогласии друг с другом. Столкновения между склавенами и антами, а также проводимая в ряде случаев независимая друг от друга внешняя политика действительно зафиксированы в источниках. Все это типично для родоплеменной организации общества. Но замечание Маврикия об «анархии» следует понимать в том смысле, что у славян не было единодержавия, подобного императорской власти, которая для византийских писателей являла единственный образец подлинно легитимной власти.

Политический статус славянских «вождей» и размеры их власти остаются для нас неясными. Менандр Протектор, говоря о предводителях антов, употребляет термин «архонты», который вообще прилагался византийскими писателями к независимым правителям (князьям) варварских племен и племенных объединений, но из его дальнейших слов можно сделать вывод о существовании среди антских вождей определенной иерархии. Уже знакомый читателю рассказ Иордана о казни «короля» Боза и семидесяти старейшин подтверждает это и вместе с тем свидетельствует о высоком внутриплеменном авторитете славянских вождей, так как расправа над верхушкой антов прекратила их сопротивление готам. Этот эпизод сравним с рассказом Тацита о том, как знатный германец Сегест советовал римскому полководцу Вару заключить в оковы вождей германского племени херусков. «Простой народ, – уверял он, – ни на что не осмелится, если будут изъяты его предводители».

Племенной знати, следовательно, уже принадлежала ведущая роль в управлении. Хотя, по замечанию Прокопия, все дела решались у славян сообща, введенный Ф. Энгельсом термин «военная демократия», строго говоря, неприемлем для определения общественного строя варваров. «Демократическая» стадия развития доисторических обществ – не более чем иллюзия. В варварских коллективах власть изначально носила аристократический характер, то есть предполагала высокое личное значение вождя, исправлявшего высшие военные, судебные и жреческие функции, которые постепенно закреплялись за одним, «царским» родом. Под «демократизмом» властных отношений у варваров, таким образом, следует понимать только непринудительный, добровольный характер связи знати и рядовых членов племени.

Славянское общество было по преимуществу обществом свободных сородичей. Однако в нем уже существовал институт рабства. Рабами были пленники – мужчины, женщины и дети, захваченные в чужих землях во время военных походов. В VI столетии, по сведениям византийских авторов, их количество исчислялось уже десятками тысяч. Правда, рабство не было пожизненным. По истечении некоторого, точно установленного срока пленным предоставлялось на их усмотрение – вернуться домой за известный выкуп или остаться среди их бывших хозяев в качестве «свободных людей и друзей». Это показание Маврикия находит соответствие в древнерусском фольклоре. В былине о Чуриле Плёнковиче говорится, как этот богатырь попал в услужение к князю Владимиру, фактически став его домашним рабом. Затем, по прошествии некоторого времени, Владимир даровал Чуриле свободу в следующих словах:

Да больше в дом ты мне не надобно.

Да хоша в Киеви живи, да хоть домой поди.

Четкого, определенного законом (или даже обычаем) места для рабов в социально-экономическом укладе раннеславянского общества еще не было, а работорговля практически отсутствовала. Полон захватывали, во-первых, ради получения выкупа, причем выкупа коллективного и, следовательно, весьма прибыльного, так как в роли выкупающей стороны выступали в большинстве случаев византийские власти – государство и Церковь; и, во-вторых, для пополнения убыли мужского населения в военных походах – за счет тех пленников, которые после своего освобождения соглашались стать членами славянских родов. Род, племя выступали главными собственниками и распорядителями захваченного полона, а отдельные члены племени были, по сути, всего лишь временными пользователями рабского труда, в котором, впрочем, еще не существовало особой хозяйственной нужды. До своего выкупа или освобождения по сроку пленники выполняли роль домашних слуг, женщины зачастую становилась наложницами. Некоторую часть пленных использовали в качестве, так сказать, «алтарного мяса», то есть для ритуальных жертвоприношений, но этот кровавый обычай в Средневековую эпоху отмечен только у славян Балтийского региона.

Религиозные представления славян обрисованы Прокопием в следующих словах: «…они считают, что один из богов – создатель молнии – именно он есть единый владыка всего, и ему приносят в жертву быков и всяких жертвенных животных. Предопределения же они не знают и вообще не признают, что оно имеет какое-то значение, по крайней мере, в отношении людей, но когда смерть уже у них в ногах, охвачены ли они болезнью или выступают на войну, они дают обет, если избегнут ее, сейчас же совершить богу жертву за свою жизнь; а избежав смерти, жертвуют, что пообещали, и думают, что этой-то жертвой купили себе спасение. Однако почитают они и реки, и нимф, и некоторые иные божества и приносят жертвы также и им всем, и при этих-то жертвах совершают гадания».

Жертвенник V–VIII вв. в старейшей части Старокиевской горы (рис. В.В. Хвойко, 1908 г.)

Раннеславянское святилище

Из этого отрывка явствует, что, в отличие от греков, чья мысль о судьбе-роке была глубоко проникнута фаталистическим миропониманием, у славян понятие судьбы, видимо, включало в себя свободную возможность ее изменить. Роковые моменты человеческой жизни, конечно, не отрицались, однако даже они несли в себе выбор, по крайней мере внутренний. А уже совершенный поступок оценивался божеством, влияние которого не могло не отразиться на судьбе (в «Слове о полку Игореве» приводится «припевка» певца Бояна: «Ни хитрому, ни гораздому суда Божия не минути»). В таком понимании судьба одновременно может выступать и как реальная действующая сила, и как не существующая в фатальном смысле, вследствие возможности изменить ее своим же выбором-поступком. Наличие самих судьбоносных моментов говорит о том, что в целом судьба могла представляться славянами как канва жизни, хотя и изменяемая волей человека[52].

Насколько можно судить по археологическим находкам, славянский религиозно-обрядовый комплекс верований и обрядов включал в себя культ предков, аграрный и скотоводческий культы, а также культ домашнего очага. Но в целом наши знания о язычестве славян в ту эпоху чрезвычайно скудны, поэтому дополнить сообщение Прокопия практически нечем. Можно лишь уточнить, что под богом-громовержцем подразумевается отнюдь не Перун, который, скорее всего, не был общеславянским божеством и никогда не почитался в качестве «единого владыки всего». Прямую параллель к сообщению Прокопия содержит показание немецкого хрониста XII в. Гельмольда, который, говоря о балтийских славянах, отметил, что «среди многообразных божеств… они признают и единого бога, господствующего над другими в небесах», и что «они от крови его происходят, и каждый из них тем важнее, чем ближе он стоит к этому виду богов». Далее Гельмольд называет и имя этого бога: «Среди множества славянских божеств главным является Святовит… Рядом с ним всех остальных они [славяне] как бы полубогами почитают».

Нимфы – это, вероятно, русалки, или вилы.

Славяне, по словам Прокопия, – это высокие и сильные люди, «телом же и волосами не слишком светлые и не рыжие, отнюдь не склоняются и к черноте, но все они чуть красноватые», то есть русые. Обыкновенной одеждой славянских мужчин была длинная рубаха и плащ, но многие, как пишет Прокопий, не имея ни того ни другого, довольствовались одними штанами; при этом «они постоянно покрыты грязью». Исидор Севильский в своем сочинении «О свойствах народов» также отмечает в качестве характерной национальной черты «нечистоту славян», воздавая, впрочем, всем сестрам по серьгам. Другие народы характеризуются им тоже не слишком лестно: отмечены «зависть иудеев», «раболепие сарацин», «обжорство галлов», «дикость франков», «тупость баваров», «пьянство испанцев», «злоба британцев», «алчность норманнов» и т. д.; шведы попали в разряд грязнуль вместе со славянами.

Вилы-русалки (сирины) на колтах и других предметах

Эти рослые, красивые, хотя не совсем опрятные люди любили весело пожить, попировать (вспомним угощение «медосом» Приска) и отличались замечательной музыкальностью. У Феофилакта Симокатты (ум. после 628 г.) находим идиллический рассказ о захваченных ромеями трех славянах. При них не имелось никакого оружия и вообще «ничего железного», одни только «кифары», как возвышенно именует хронист славянские гусли. Будучи отведены к императору, они, в ответ на его расспросы, рассказали, что «их страна не знает железа, что делает их жизнь мирной и невозмутимой; они играют на лирах, не знакомые с пением труб. Ведь тем, кто о войне и не слыхивал, естественно, как они говорили, заниматься безыскусными мусическими упражнениями». Написанный как будто пером Руссо, этот рассказ отражает скорее предрассудки цивилизованного человека относительно простоты и «естественности» жизни «дикарей», чем подлинные условия жизни славянских племен; но он, безусловно, интересен как свидетельство музыкальных талантов наших предков.

Маврикий, кроме того, отмечает свойственные славянам добродушие и гостеприимство. Славянские женщины, по его словам, «целомудренны сверх всякой человеческой природы, так что многие из них кончину своих мужей почитают собственной смертью и добровольно удушают себя, не считая жизнью существование во вдовстве». Подобный обычай у славян VI в. археологически неизвестен. Англосаксонский миссионер VII в. Бонифаций сообщает еще об обычае самосожжения вдовы на костре умершего мужа, распространенном у балтийских славян. И действительно, останки молодой женщины, сожженной на погребальном костре ее мужа-воина, были обнаружены археологами в одном из захоронении VII–VIII вв. в Прютцке близ Бранденбурга и во многих парных погребениях, относящихся к X столетию.

О боевых качествах славян и постановке у них военного дела Прокопий и Маврикий, оба профессиональные военные, отзываются без тени пренебрежения. Исключительно свободолюбивые, славяне «никоим образом не склонны ни стать рабами, ни повиноваться, особенно в собственной земле». Все взрослое мужское население было воинами; сражались в основном пешими, лошадей использовала, вероятно, только племенная знать – князья и старейшины, так как конь считался священным животным. «Каждый мужчина, – пишет Маврикий, – вооружен двумя небольшими копьями, а некоторые из них и щитами, крепкими, но труднопереносимыми. Пользуются они также деревянными луками и небольшими стрелами, намазанными отравляющим веществом, которое оказывает действие, если пораженный им заранее не намазался соком териака или другими средствами, известными врачебным наукам, либо если тотчас не вырезал рану, чтобы отрава не распространилась на все тело». Действительно, наконечники копий, дротиков, стрел преобладают среди археологических находок того времени, относящихся к славянскому вооружению. Не зная правильного боевого порядка, славяне предпочитали совершать нападения на своих врагов в «местах лесистых, узких и обрывистых», причем, как предупреждает Маврикий, они были неистощимы на военные хитрости, «ночью и днем выдумывая многочисленные уловки». Засады и внезапные нападения были их излюбленными тактическими приемами. На открытых местах они редко принимали сражение. Если же такое случалось, то славяне с криком (другой писатель говорит о «волчьем вое») всем скопом устремлялись на врага. Дальнейшее зависело от случая: «И если неприятели поддаются их крику, славяне стремительно нападают; если же нет, прекращают крик и, не стремясь испытать в рукопашной силу своих врагов, убегают в леса, имея там большое преимущество, поскольку умеют сражаться подобающим образом в теснинах».

Древнеславянский воин. V–VI вв.

Боевым кличем в древности действительно выигрывали сражения. Показательна в этом отношении знаменитая битва между римлянами и кельтами, происшедшая в 390 г. до н. э. Противники впервые столкнулись на поле боя, и римляне буквально оцепенели, увидев перед собой рослых воинов с развевающимися волосами, танцующих под непривычные для римского уха звуки музыкальных инструментов, напоминающие звериный рев. А когда кельты единогласно издали страшный крик, повторенный вдалеке эхом долин, римлян охватил панический ужас, и они, даже не попытавшись вступить в бой, обратились в бегство[53].

Неистовство варваров, проявляемое ими в бою, вообще поражало людей античной культуры, «порождая великий ужас». Изматывающий душу, вызывающий оцепенение боевой клич непременно присутствует в античных описаниях сражающихся варваров. Характерны следующие строки Аммиана Марцеллина, повествующего о битве под Адрианополем в 378 г. между готами и римлянами: «Можно было видеть варвара, преисполненного ярости, со щеками, сведенными судорогой от пронзительного вопля, с подсеченными коленными сухожилиями, или с отрубленной правой рукой, либо с растерзанным боком, находящегося уже на самой грани смерти и все еще с угрозой вращающего свирепыми глазами».

Боевой клич у всех древних народов имел сложное предназначение, совмещая военно-психологическую и магическую функции. Во-первых, при помощи его (иногда подсобными средствами служили также музыка, песни и танцы) воины входили в состояние экзальтации и устрашающим образом воздействовали на психику противника. А во-вторых, в состав боевого клича непременно входили различные заклинания, имеющие целью обезвредить вражеских богов или духов и тем самым лишить неприятеля силы. В «Слове о полку Игореве» русские воины криком «перегорождают поля» и «полки побеждают, звонячи в прадедню славу», то есть славяне боевым кличем призывали на помощь своих предков-покровителей.

Для славянского войска не существовало водных преград. Привыкнув селиться по руслам рек, славяне легко переправлялись через них в случае необходимости и в этом искусстве, по мнению Маврикия, не имели себе равных. Реки и озера служили также убежищем для мирного населения, женщин, стариков и детей, внезапно застигнутых опасностью. В этом случае они погружались глубоко в воду, держа во рту длинные тростинки, и так, «лежа навзничь на глубине, они дышат через них и выдерживают много часов, так что не возникает на их счет никакого подозрения». Только опытные византийские воины могли распознать ложную тростинку «по срезу и положению», и тогда спрятавшимся приходилось плохо. Обнаружив их, ромеи сильным ударом по тростинке пронзали сидящим в воде глотки или, выдернув тростинки, вынуждали людей вынырнуть из воды.

Достигнутый славянами к VI в. культурный уровень сохранялся почти неизменным на протяжении всего периода славянской колонизации Европы; из всех известных им искусств и ремесел одному только военному искусству суждено было развиваться преимущественно перед другими.

Загадка скамаров

Ко второй половине V в. славяне вплотную придвинулись к северным границам Византийской империи – по всей линии дунайского лимеса и, возможно, в некоторых местах уже пересекли ее. Не исключено, что это переселение было поощряемо самими византийскими императорами, заинтересованными в трудолюбивых землепашцах и хороших солдатах. В этой связи интересны упоминания раннесредневековых источников о скамарах.

Самое раннее известие о скамарах содержит «Житие святого Северина» (511). Составитель этого сочинения аббат Евгиппий, ученик Северина (епископа придунайской провинции Норик) и очевидец событий, создал, по сути дела, хронику повседневной жизни Северо-Западной Паннонии и прилежащей к ней части Северо-Восточного Норика. Это время, названное Евгиппием «жестоким владычеством варваров», было ознаменовано вторжением в Паннонию и Норик отдельных варварских племен – готов, ругов[54], алеманнов, тюрингов, а также толп «грабителей» и «разбойников». Внезапно появляясь из лесных чащ, последние разоряли поля, угоняли скот, пленников и даже пытались при помощи лестниц штурмовать города. В 505 г. империя была вынуждена направить против них довольно значительное войско.

Вот эти крупные банды, видимо чем-то отличавшиеся от прочих варваров, местные жители и называли «скамарами».

Более или менее убедительное происхождение слова «скамары» возможно только от славянского «скамрах» или «скоморох», как бранного или насмешливого нарицательного имени[55]. Правда, сами скамары были, скорее всего, деклассированной частью разоренного крестьянского и городского населения придунайских областей, искавшего спасения от голодной смерти в разбоях и грабежах и ради этого зачастую примыкавшего к варварам во время их набегов на империю[56]. Но по свидетельству Евгиппия, термин «скамары» был местным, простонародным, что позволяет говорить или о постоянном присутствии славян среди местного населения, или о близких и частых контактах между ними.

Начало славянских вторжений за Дунай

Первый зафиксированный в византийских источниках самостоятельный набег на Балканы славяне совершили в правление императора Юстина I (518–527). По свидетельству Прокопия Кесарийского, это были анты, которые «перейдя реку Истр, огромным войском вторглись в землю ромеев». Но антское нашествие было неудачным. Императорский полководец Герман нанес им поражение, после которого на дунайской границе империи на некоторое время воцарился мир.

Однако с 527 г., то есть с момента восшествия на престол Юстиниана I и до самой его смерти, последовавшей в 565 г., непрерывная череда славянских вторжений опустошает балканские земли и угрожает самой столице империи – Константинополю. Ослабление северной границы империи было результатом величественного, но, как показало время, неисполнимого замысла Юстиниана, стремившегося восстановить единство Римской империи. Военные силы Византии оказались распыленными по всему побережью Средиземного моря. Особенно затяжными были войны на востоке – с Сасанидским царством и на западе – с королевством остроготов в Италии. К концу правления Юстиниана империя полностью истощила свои финансовые и военные возможности.

Императорские амбиции не распространялись на северодунайские земли, поэтому основой стратегии местных военных властей была оборона. Некоторое время они успешно сдерживали славянский напор. В 531 г. главнокомандующим во Фракии был назначен талантливый полководец Хилвудий, офицер императорской гвардии и, возможно, ант по происхождению. Он пытался перенести военные действия на славянские земли и организовать на другом берегу Дуная опорные пункты, размещая там войска на зимние квартиры. Однако это решение вызвало сильный ропот среди солдат, жаловавшихся на непереносимые лишения и холод. После гибели Хилвудия в одном из сражений (534) византийские войска вернулись к сугубо оборонительной стратегии.

И все же славянам и антам почти ежегодно удавалось проникнуть во Фракию и Иллирик. Многие местности подвергались грабежу более пяти раз. По подсчетам Прокопия, каждое славянское нашествие стоило империи 200 000 жителей – убитыми и уведенными в плен. В это время население Балкан достигло минимума своей численности, сократившись с двух до одного миллиона человек[57].

Подчинение антов Византии

К счастью для Византии, вспыхнувшая междоусобная война между склавенами и антами приостановила их дальнейшие совместные вторжения за Дунай. Византийские источники сообщают, что «…анты и склавены, оказавшись в ссоре друг с другом, вступили в сражение, где и случилось антам потерпеть поражение…».

Дипломатам Юстиниана в это время даже удалось привлечь склавено-антские отряды к военной службе в рядах византийской армии. Именно эти подразделения спасли от крупных неприятностей главнокомандующего итальянской армии Велизария, который весной 537 г. был осажден остроготами в Риме. Прибывшие к ромеям подкрепления, состоявшие из склавенов, антов и «гуннов» (под ними подразумеваются, скорее всего, булгары), позволили Велизарию отстоять город и вынудить противника снять осаду.

Тем временем разногласия между склавенами и антами побудили последних к более тесному сближению с Византией. На эту мысль антов натолкнули случайные обстоятельства. Один антский юноша, по имени Хилвудий, был взят в плен склавенами. Спустя некоторое время среди антов распространился слух, что этот Хилвудий и его тезка, византийский полководец, главнокомандующий во Фракии, – одно и то же лицо. Творцом интриги был некий грек, захваченный антами во Фракии. Им двигало стремление выслужиться перед своим господином и получить свободу. Он представил дело так, что император щедро вознаградит того, кто вернет ему Хилвудия из плена. Хозяин грека отправился к склавенам и выкупил Лжехилвудия. Правда, последний чистосердечно отрицал свое тождество с византийским полководцем, но грек объяснил его возражения нежеланием раскрывать инкогнито до прибытия в Константинополь.

Анты были взбудоражены перспективами, которые сулило обладание таким важным заложником. На племенном собрании Ажехилвудий, к его отчаянию, был провозглашен вождем антов. Возник план мирного переселения во Фракию, для чего решено было добиться от императора назначения Лжехилвудия главнокомандующим дунайской армией. Между тем Юстиниан, ничего не зная о самозванце, направил к антам послов с предложением поселиться на землях возле древнего римского города Турриса (современный Аккерман) на правах федератов, намереваясь использовать их военные силы для защиты границ империи от набегов булгар. Анты согласились стать федератами империи, и Ажехилвудий был отправлен ими в Константинополь для переговоров. Однако по дороге он столкнулся с полководцем Нарсесом, который лично знал настоящего Хилвудия. Несчастный самозванец был арестован и доставлен в столицу пленником.

И все же выгоды имперского протектората показались антам более существенными, чем обида из-за ареста их вождя. Варвары вообще, как правило, домогались союзнических отношений с Византией, которые сулили им значительные жизненные блага. Прокопий Кесарийский сообщает о жалобах одного кочевого племени, недовольного тем, что император оказывает предпочтение их соседям – другой орде, получавшей из Константинополя ежегодные подарки. В то время как мы, говорили послы этого племени, «живем в хижинах, в стране пустынной и бесплодной», этим счастливчикам «дается возможность наедаться хлебом, они имеют полную возможность напиваться допьяна вином и выбирать себе всякие приправы. Конечно, они могут и в банях мыться, золотом сияют эти бродяги, есть у них и тонкие одеяния, разноцветные и разукрашенные золотом». В этой речи как нельзя лучше обрисованы заветные мечты варваров: есть досыта, пить допьяна, носить дорогие одежды и украшения и мыться в бане – вот символ земного благополучия, предел стремлений и желаний.

Анты, надо полагать, были не чужды подобного умонастроения. Польстившись на императорские подарки, они признали верховенство Византии, и Юстиниан включил эпитет «Антский» в свой императорский титул. В 547 г. небольшой отряд антов в 300 человек участвовал в военных действиях в Италии против войск остроготского короля Тотилы. Их навыки ведения войны в лесистой и гористой местности сослужили хорошую службу ромеям. Заняв узкий проход в одном из труднопроходимых мест холмистой Аукании, анты повторили подвиг спартанцев при Фермопилах. «С присущей им доблестью (при том, что и неудобство местности им споспешествовало), – как повествует Прокопий Кесарийский, – анты… опрокинули врагов; и произошло великое их избиение…»

Дальнейшее проникновение славян на Балканы в VI в.

Склавены, однако, не присоединились к византийско-антскому соглашению и продолжали опустошительные набеги на земли империи. В 547 г. они вторглись в Иллирик, грабя, убивая и забирая в плен жителей. Им удалось даже овладеть многими крепостями, считавшимися ранее неприступными, причем ни одна из них не оказала сопротивления. Вся провинция была парализована ужасом. Архонты Иллирика, имея под началом 15-тысячное войско, тем не менее остерегались приблизиться к противнику и только следовали за ним в некотором отдалении, безучастно наблюдая за происходящим.

На следующий год бедствие повторилось. Хотя славян на этот раз насчитывалось не более 3000 и при этом их отряд разделился надвое, ромейские войска, вступившие с ними в битву, «неожиданно», как говорит Прокопий, потерпели поражение. Начальник византийской кавалерии и телохранитель императора Асвад попал в плен к славянам и нашел там ужасную смерть: его сожгли, предварительно нарезав из спины ремней. Затем славяне растеклись по фракийским и иллирийским областям и взяли осадой множество крепостей, «хотя раньше они не штурмовали стен». При осаде Топира, например, они прибегли к военной хитрости. Выманив притворным отступлением гарнизон из города, славяне окружили его и уничтожили, после чего всей массой ринулись на приступ. Жители пытались обороняться, но были согнаны со стены тучей стрел, а славяне, приставив к стене лестницы, ворвались в город. Население Топира было частью вырезано, частью обращено в рабство.

Взятие славянами Топира (Топера)

Сотворив по пути еще много жестокостей, славяне вернулись домой, обремененные богатой добычей и многочисленным полоном.

Ободренные успехом, славяне настолько осмелели, что при следующих набегах уже оставались на Балканах на зимовку «будто в собственной стране и не боясь никакой опасности», возмущенно пишет Прокопий. А Иордан с огорчением отметил, что славяне, еще недавно такие ничтожные, «ныне по грехам нашим свирепствуют повсюду». Остановить их нашествия не помогла даже грандиозная оборонительная система из 600 крепостей, возведенных по приказу Юстиниана I вдоль Дуная: у империи не нашлось достаточного количества солдат для несения гарнизонной службы. Славяне довольно легко прорывались за пограничную линию.

Стены Феодосия в Константинополе (Длинные стены)

В один из таких походов их отряды достигли Адрианополя, отстоявшего от Константинополя всего в пяти днях пути. Юстиниан вынужден был послать против них армию под началом своих придворных. Славяне стали лагерем на горе, а ромеи – на равнине, неподалеку от них. Несколько дней ни те ни другие не осмеливались начать сражение. Наконец ромейские воины, выведенные из терпения скудным рационом, заставили своих полководцев решиться на битву. Выбранная славянами позиция помогла им отразить нападение, и ромеи были полностью разгромлены. Византийские полководцы спаслись бегством, едва не попав в плен, а славяне среди прочих трофеев захватили знамя святого Константина, которое, правда, позже было отбито у них ромеями.

Еще большая опасность нависла над империей в 558 или 559 г., когда славяне в союзе с булгарским ханом Заберганом подступили к самому Константинополю. Обнаружив в Длинной стене[58] проемы, образовавшиеся после недавнего землетрясения, они проникли за эту оборонительную линию и появились в непосредственной близости от столицы. В городе имелась только пешая гвардия, и, чтобы отразить нападение, Юстиниану пришлось реквизировать для нужд армии всех городских лошадей и отправить своих придворных нести сторожевую службу у ворот и на стенах. Дорогая церковная утварь на всякий случай была переправлена на другой берег Босфора. Затем гвардейские части под предводительством престарелого Велизария предприняли вылазку. Чтобы скрыть малочисленность своего отряда, Велизарий распорядился волочить позади боевых линий срубленные деревья, отчего поднялась густая пыль, которую ветер понес в сторону осаждавших. Хитрость удалась. Полагая, что на них движется большое ромейское войско, славяне и булгары сняли осаду и без боя отступили от Константинополя.

Совсем уходить из Фракии они, однако, не думали. Тогда византийский флот вошел в Дунай и отрезал славянам и булгарам путь домой, на другой берег. Это вынудило хана и славянских вождей пойти на переговоры. Им было позволено беспрепятственно переправиться через Дунай. Но одновременно Юстиниан натравил на орду Забергана другое булгарское племя – утигуров, союзников Византии.

Образование Аварского каганата

И все же успехи византийцев на Балканах носили временный характер. Во второй половине VI в. баланс сил в Подунавье и Северном Причерноморье, основанный на византийско-антском союзе и натравливании друг на друга кочевников, входивших некогда в состав Гуннской империи, был нарушен приходом новых завоевателей. Центральная Азия, словно необъятная утроба, продолжала исторгать из себя кочевые орды. На сей раз это были авары.

Их происхождение до сих пор остается загадкой. По известию Феофилакта Симокатты (который, в свою очередь, цитирует письмо тюркского кагана Дяньгу к византийскому императору Маврикию от 598 г.), с названием этого народа произошла довольно забавная путаница. Дело в том, что настоящие авары (а-ба, по китайским источникам) были сильной тюркской ордой, установившей в конце V – начале VI в. свое господство на Северном Кавказе. Но ничего общего с «аварами», появившимися в Европе, они якобы не имели. Эти последние состояли из сарматских племен уаров и хионитов (или, по-другому, эфталитов), живших по крайней мере с IV в. на территории нынешнего Северного Казахстана. Угроза порабощения со стороны могущественного Тюркского каганата, неудержимо распространявшегося тогда во всех направлениях, заставила уаров и хионитов переправиться через Волгу. Первыми, кого они встретили на другом берегу, были барсельты, оногуры и савиры, ранее бежавшие за Волгу под натиском «настоящих» аваров. Увидев пришельцев, эти племена будто бы приняли их за своих давних врагов и «почтили их блестящими дарами, рассчитывая тем самым обеспечить себе безопасность»; а уары и хиониты, сообразив, «сколь благоприятно складываются для них обстоятельства… воспользовались ошибкой тех, которые прислали к ним посольства, и сами стали называть себя аварами», чему способствовало созвучие имен «авары» и «уары».

Аварский воин

Несмотря на то что современные ученые больше не придают сообщению Феофилакта Симокатты большой ценности, полагая, что авары Подунавья все-таки были не самозванцами, а частью настоящей аварской орды, происхождение и этническая принадлежность этого народа до конца не установлены. Как свидетельствуют археологические изыскания, в аварских захоронениях на территории современной Венгрии в массе своей покоятся европеоиды, однако небольшая прослойка, судя по всему – господствующая, имеет ярко выраженные монголоидный и так называемый туранский (среднеазиатский) типы строения черепа. С учетом этих данных представляется наиболее вероятным, что аварское племенное объединение сложилось из правящей верхушки – монголоидных аваров и подчиненных им иранцев, возможно, при участии каких-то тюркоязычных групп[59].

Предводитель аваров Баян принял титул кагана. Первое время под его началом было не более 20 000 всадников, но затем аварская орда пополнилась воинами из покоренных народов. Авары были превосходные наездники, и именно им европейская кавалерия обязана важным нововведением – железными стременами. Приобретя благодаря им большую устойчивость в седле, аварские всадники стали использовать тяжелые копья и сабли (пока еще слабо изогнутые), более подходящие для рукопашного конного боя; железные и кожаные панцири покрывали грудь всадника и лошади. Эти усовершенствования придали аварской коннице значительную силу удара и устойчивость в ближнем бою. Кроме того, в военном деле авары широко пользовались искусством подчиненных народов: пленные византийцы изготовляли для них осадные машины, речные суда строили им славяне, морские – лангобарды.

Аварское иго

На первых порах закрепиться в Северном Причерноморье, опираясь только на собственные силы, представлялось аварам затруднительным, поэтому в 558 г. они направили посольство в Константинополь с предложением дружбы и союза. Жителей столицы особенно поразили волнистые, заплетенные в косы волосы аварских послов, и константинопольские щеголи немедленно ввели в моду эту прическу под названием «гуннской». Посланцы кагана стращали императора своей силой: «К тебе приходит самый великий и сильный из народов. Племя аварское неодолимо, оно способно отразить и истребить противников. И поэтому тебе полезно будет принять аваров в союзники и приобрести себе в них отличных защитников».

Аварский воин с пленником

Византия предполагала использовать аваров для борьбы с другими варварами. Императорские дипломаты рассуждали так: «Победят ли авары или будут побеждены, и в том и в другом случае выгода будет на стороне римлян». Между империей и каганом был заключен союз на условиях предоставления аварам земель для поселения и выплаты им некоторой денежной суммы из императорской казны. Но Баян отнюдь не собирался быть послушным орудием в руках императора. Он рвался в паннонские степи, столь привлекательные для кочевников. Однако путь туда прикрывал заслон из антских племен, предусмотрительно выставленный византийской дипломатией (восточнославянские памятники этого времени сосредоточены главным образом в Восточном Прикарпатье и на нижнем Дунае).

И вот, усилив свою орду булгарскими племенами кутригуров и утигуров, авары напали на антов. Военное счастье было на стороне кагана. Анты вынуждены были вступить в переговоры с Баяном. Посольство возглавил некий Мезамер (Межемир?), очевидно, влиятельный антский вождь. Анты хотели договориться о выкупе своих сородичей, захваченных аварами в плен. Но Мезамер предстал перед каганом отнюдь не в роли просителя. По словам византийского историка Менандра, он вел себя высокомерно и даже «нагло». Менандр объясняет причину такого поведения антского посла тем, что он был «пустослов и хвастун», но, вероятно, дело было не только в свойствах характера Мезамера. Скорее всего, анты не были побеждены окончательно, и Мезамер стремился, чтобы авары почувствовали их силу. За свою гордость он поплатился жизнью. Один знатный булгарин, по-видимому хорошо осведомленный о высоком положении Мезамера среди антов, предложил кагану убить его, с тем чтобы затем «безбоязненно напасть на вражескую землю». Баян последовал этому совету, и действительно смерть Мезамера дезорганизовала сопротивление антов. Авары, говорит Менандр, «пуще прежнего стали разорять землю антов, не переставая грабить ее и порабощать жителей».

От нашествия аваров пострадали и склавены. Согласно «Повести временных лет» авары подчинили племя дулебов. По археологическим данным, дулебы в VI в. жили в «склавенской» археологической зоне – в районе озера Балатон.

Отдельные отряды аваров доходили до самых отдаленных уголков славянской земли. Археологические находки VI в. в Польском Поморье указывают «на реальное присутствие среди переселенцев в Мазурский регион аваров…»[60].

Император смотрел на разбой, чинимый аварами над его союзниками-антами, сквозь пальцы. Один тюрский вождь как раз в это время обвинял двуличную политику византийцев по отношению к варварским народам в следующих выражениях: «Лаская все народы и обольщая их искусством речей и коварством души, вы пренебрегаете ими, когда они ввергнутся в беду головой, а пользу от того получаете сами». Так было и на этот раз. Смирившись с тем, что авары проникли в Паннонию, Юстиниан натравил их на врагов Византии в этом регионе. В 560-х гг. авары истребили племя гепидов, опустошили соседние области франков, вытолкнули лангобардов в Италию и, таким образом, сделались хозяевами дунайских степей. Согласно кабардинским преданиям, Баян также опустошил чуть ли не весь Северный Кавказ, вплоть до Дербента.

Для лучшего контроля над покоренными землями победители создали в разных частях Паннонии несколько укрепленных лагерей – хрингов, расположенных один от другого приблизительно на пространстве полутора десятков километров. Главный хринг Аварской державы – обнесенная кольцом укреплений резиденция кагана – находился где-то в северо-западной части междуречья Дуная и Тисы. Здесь же хранились сокровища – золото и драгоценности, захваченные у соседних народов или полученные «в дар» от византийских императоров. За время аварского господства в Среднем Подунавье (приблизительно до 626 г.) Византия выплатила каганам около 25 тонн золота. Большую часть монет авары, не знавшие денежного обращения, переплавили в украшения и сосуды.

Баян уже вел себя как повелитель мира. Иноземные послы по нескольку дней выстаивали перед его шатром в ожидании приема; а во время аудиенции стоило только заикнуться о неприятном для Баяна деле, как он осыпал посла и его повелителя бранью и приказывал разграбить посольское имущество. Иногда он бывал великодушен, мог безвозмездно выпустить на свободу тысячи пленных или предложить жителям осажденного византийского городка съестные припасы на Пасху. Но в другой раз он свирепо торговался в цене за каждого пленника и, не получив выкупа, хладнокровно убивал их целыми толпами. А вот образец его дипломатии. Прослышав, что в императорском зверинце содержатся редкие животные, Баян попросил себе в подарок слона; когда редкого зверя доставили в хринг, каган отослал его назад и потребовал прислать золотой трон. Получив и престол, он повысил сумму платимой ему империей дани.

Славянские племена, жившие в Подунавье, попали под власть кагана. В основном это были анты, но также и значительная часть склавенов. Богатства, награбленные славянами у ромеев, весьма привлекали аваров. По свидетельству Менандра, каган Баян полагал, что «склавенская земля изобилует деньгами, потому что издавна склавены грабили римлян… их же земля не была разорена никаким другим народом». Теперь и славяне подверглись ограблению и унижению. Авары обращались с ними как с рабами. Воспоминания об аварском иге потом еще долго сохранялись в памяти славян. «Повесть временных лет» оставила нам яркую картину того, как обры (авары) «примучиша дулебы»: завоеватели запрягали в телегу вместо лошадей или волов нескольких славянских женщин и разъезжали на них. Это безнаказанное издевательство над женами дулебов служит лучшим примером униженности их мужей.

От франкского хрониста VII в. Фредегара узнаем еще, что авары «каждый год приходили зимовать к славянам, брали жен славян и дочерей их к себе на ложе; сверх других притеснений славяне платили гуннам (в данном случае аварам. – С. Ц.) дань».

Помимо денег, славяне обязаны были платить аварам налог кровью, участвуя в их войнах и набегах. В сражении славяне становились в первую боевую линию и принимали на себя главный удар противника. Авары в это время стояли во второй линии, возле лагеря, и если славяне одолевали, то аварская конница бросалась вперед и захватывала добычу; если же славяне отступали, то измотанному в бою с ними противнику приходилось иметь дело со свежими аварскими резервами. «Я таких людей пошлю на Римскую империю, потеря которых не будет для меня чувствительна, хотя бы они совсем погибли», – цинично заявлял Баян. Так оно и было: авары сводили к минимуму свои потери даже при крупных поражениях. Так, после сокрушительного разгрома византийцами аварского войска на реке Тисе в 601 г. собственно авары составили всего лишь пятую часть всех пленных, половина остальных пленников были славянами, а другая – прочими союзниками или подданными кагана.

Сознавая эту пропорцию между аварами и входившими в их каганат славянами и другими народами, император Тиверий при заключении мирного договора с аварами предпочитал получать в заложники детей не самого кагана, а «скифских» князей, которые, по его мнению, могли повлиять на кагана в случае, если бы он захотел нарушить мир. И действительно, по собственному признанию Баяна, военная неудача страшила его главным образом тем, что она привела бы к падению его престижа в глазах вождей подчиненных ему племен.

Кроме непосредственного участия в военных действиях, славяне обеспечивали переправу аварского войска через реки и поддерживали сухопутные силы кагана со стороны моря, причем наставниками славян в морском деле были опытные лангобардские корабелы, специально для этого приглашенные каганом. По сообщению Павла Диакона, в 600 г. лангобардский король Агилульф направил к кагану корабельных мастеров, благодаря чему «авары», то есть славянские подразделения в их войске, овладели «неким островом во Фракии». Славянский флот состоял из лодок-однодеревок и довольно вместительных ладей. Искусство строительства больших военных кораблей оставалось неизвестным славянским мореходам, так как еще в V в. предусмотрительные византийцы приняли закон, каравший смертной казнью всякого, кто осмелится обучить варваров корабельному делу.

Конец ознакомительного фрагмента.