Начало русской истории. С древнейших времен до княжения Олега. Часть первая. Славяне в древнейшую эпоху (С. Э. Цветков, 2012)

Истоки

Славянская речь – когда зазвучала она? Еще во второй половине XIX в. славяне считались относительно «молодым» этносом, и ученые сомневались в самой возможности говорить о славянской истории до Рождества Христова. Но народы – не барышни, седина и морщины для них желанны. И век XX ознаменовался головокружительным углублением датировок ранней славянской истории. Оказалось, что и в дохристианскую эпоху она может измеряться тысячелетиями, ибо в языке, культуре, религиозных представлениях славян явственно проступает очень древний индоевропейский пласт.

Индоевропейская языковая семья возникла в 4–5-м тысячелетиях до н. э., то есть в начале медного века. Часть входивших в нее языков исчезла еще в античную эпоху – хетто-лувийские, италийские, тохарские, фракийский, фригийский, иллирийский и венетский; другие существуют и поныне – индийские, иранские, германские, романские, кельтские, славянские, балтские, греческий, армянский, албанский языки. Прародина индоевропейцев до сих пор не найдена, хотя на обширных пространствах между Атлантическим побережьем Европы и верховьями Енисея уже не осталось, кажется, клочка земли, в который бы в свое время не ткнул указующий перст науки: Испания, Балканы, Малая Азия, Армения, северная Гиперборея, алтайские и оренбургские степи… Не вполне ясно даже, в какой части света сложилась индоевропейская общность – в Европе или Азии.

Так, значит, славянство отковалось на наковальне медного века? Едва ли. Кто возьмет на себя смелость, ухватив одно звено непрерывной цепи поколений, провозгласить, что все началось с него? Индоевропейская общность в историческом смысле – не исходная точка, а завершающая стадия длительного процесса этнического сплочения и относительной культурно-языковой нивелировки входивших в нее племен и народностей. Невозможно вывести славян путем сложения двух этносов или, наоборот, выделить их из более обширной, полиэтнической общности. Славяне есть славяне, как прозорливо заметил патриарх славянской филологии аббат И. Добровский (1784–1829). Развитие славянства в рамках индоевропейской языковой семьи символически лучше всего выражает не устаревший образ «древа языков», а более соответствующий реальности «куст».

Иными словами, славянский язык и славянский этнос – вполне самобытное и уникальное историческое явление, с собственными корнями, уходящими в непроницаемую тьму времен. В известном смысле говорить о появлении или возникновении славянства можно лишь условно. История – бездонный колодец; напрасны наши попытки зачерпнуть с самого его дна. Мы даже вряд ли способны представить себе, что означает понятие «начало» по отношению к такому сложному процессу, как самоопределение этноса и его языка; образ вавилонского разделения языков и народов – по-прежнему едва ли не высшее наше достижение в этой области знания. Одинаково нелепо утверждать, что славяне «были всегда» или что они «появились тогда-то». Для историка вопрос начальной славянской истории заключается, собственно, не в том, когда она началась, а в том, откуда мы можем ее начать, исходя из имеющихся на сей день исторических, археологических, антропологических и лингвистических данных.

Первые шаги по Европе

История застает славян в Европе в числе других индоевропейских племен, которые на рубеже 4–5-го тысячелетий до н. э. заселили эти древние земли, хранящие в своих недрах человеческие останки и предметы быта многих эпох и культур.

Первоначально индоевропейцы теснились на европейских окраинах – в Испании и на Балканах, в степях между Волгой и Доном. Жили оседло, мотыжили землю, разводили скот, охотились… Все изменилось, когда в конце 4-го – начале 3-го тысячелетия до н. э. они изобрели колесо. С этого времени их взоры обратились на север – туда, где за голубой каймой бескрайних лесов лежали неизведанные земли. Возможно, именно тогда стали складываться легенды о стране «блаженных гипербореев», в которой жизнь протекает счастливо и привольно…

Отправиться на поиски новых мест обитания было в ту эпоху делом далеко не обыденным. Это означало не только подвергнуться всевозможным лишениям в пути и подставить свою грудь под копья и стрелы разъяренных вторжением туземцев. Чужая земля таила в себе гораздо большую опасность. В ней гнездились враждебные духи и боги, грозившие погубить любого пришельца, который осмелился бы переступить границу своей общины, охраняемую духами предков-покровителей. Изгнать или умилостивить иноплеменные божества было неизмеримо труднее, чем одолеть сопротивление чужаков. Сознание людей, которые в ту эпоху отваживались сняться с насиженных мест, можно без преувеличения назвать героическим – они бросали вызов земле и небу, людям и богам.

Первыми в речные долины Рейна, Эльбы, Одера, Вислы, Днестра и Буга устремились земледельцы с равнин среднего и нижнего Дуная. Эта волна индоевропейского переселения и выбросила славян на центрально- и восточноевропейские земли.

Доиндоевропейским, аборигенным населением Европы были племена охотников и рыболовов. Они жили здесь, по крайней мере, со времен позднего палеолита, постепенно продвигаясь на север и северо-восток буквально по следам отступавшего ледника. Об их этнической принадлежности нам ничего не известно, но, скорее всего, это были разные в языковом и племенном отношении народы – пеласги, баски, лигуры, лапоны и др. Некоторые из них были уничтожены индоевропейцами, другие ассимилированы, третьи, жившие в основном на окраинах Европы, сумели сохранить свое этнографическое своеобразие до наших дней.

Оседая на приглянувшихся землях, пришельцы вновь превращались в земледельцев. Если принять во внимание непроходимость лесных чащоб и плотность травяного покрова тогдашних европейских земель, то можно представить, ценой какого неимоверного труда переселенцы обживали новые места. Колонизация сопровождалась неизбежным экономическим и техническим упадком, поэтому медь и бронза пришли в Центральную и Восточную Европу с некоторым опозданием.

В эту эпоху уже различимы первые этнические и культурные контакты славян со своими соседями. В Судетах, на западных склонах Карпат и на Эльбе бывшие дунайские земледельцы смешивались с другими индоевропейскими племенами, шедшими им навстречу с запада. Это были выходцы из Испании, где в то время процветало меднорудное производство. Не исключено, что их восточная группировка в районе среднего Подунавья была ассимилирована славянами. Племена испанских металлургов снабжали медными изделиями половину Европы и некоторые острова Средиземноморья. Однако культурное первенство принадлежало не им.

Первое степное нашествие

На протяжении довольно долгого исторического периода кочевые, скотоводческие народы решительно преобладали в экономическом и культурном отношениях над племенами, жившими примитивным земледелием. Известный английский историк А. Дж. Тойнби (1889–1975) объяснял это превосходство тем, что приручение животного требует больших интеллектуальных усилий, чем выращивание злака, хотя труд земледельца, конечно, ничуть не менее, а возможно, и более тяжел, чем занятие скотоводством. Однако именно кочевое животноводство, не знавшее таких климатических рисков, как земледелие, и не требовавшее значительных людских и иных ресурсов, на ранних этапах развития общества было наиболее прибыльным способом производства. Не случайно в языке многих народов отразилась связь представлений о богатстве и о скоте. Старое нижненемецкое слово naut обозначает «теленок» и «деньги», фризское sket – «скот» и «деньги». Готское faihu, англосакское feoh, нортумберлендское feh и соответствующие выражения во всех остальных германских наречиях употребляются в значении «скот», «состояние», «деньги» и т. п. В арабском языке понятия «скот» и «деньги» тоже родственны[1]. У славян слово «скот» также использовалось в значении «деньги» и вообще «богатство» (в Древней Руси «скотница» означала «казна»).

Индоевропейцы-скотоводы, жившие в степях между Волгой и Днепром, раньше других европейцев восприняли достижения бронзовой культуры Северного Кавказа и Передней Азии. Помимо развитого скотоводства этим племенам было хорошо знакомо земледелие. Племенные союзы степняков возглавлялись вождями, скопившими в своих руках значительные богатства. Об игольном ушке на пороге Царства Небесного они еще не знали и потому забирали с собой в могилу свои сокровища и своих невольниц. Основным вооружением степных воинов были молотообразные топоры – прообраз булав и палиц, страшное оружие в руках всадника. В научной литературе эти племена отождествляются с представителями культуры боевых топоров, или шнуровой керамики (по характерному узору на посуде).

Мы не знаем, что заставило эти племена покинуть южные степи. Во всяком случае, не поиск новых пастбищ. Сплошной лесной массив простирался тогда от берегов Балтики до Черного моря, окаймляя все его северо-западное побережье, от Крыма до Босфора. Конечно, эти земли не могли быть привлекательными для степных скотоводов. Но войны в те времена вели не люди, не племена, а их божества, которые жаждали могущества и власти над чужими богами. Гул сражений на земле был отзвуком битв на небесах; в своих кровожадных племенных богах общество обожествляло собственные разрушительные страсти и воинственные порывы.

На исходе 3-го тысячелетия до н. э. индоевропейские земледельцы Центральной и Восточной Европы подверглись первому в своей истории нашествию степных орд. Их пешие ополчения не смогли противостоять победоносному натиску степной конницы. Виртуозно орудуя в бою своими молотообразными топорами, всадники-завоеватели обрушивали на головы противостоящих им пеших воинов удары сокрушительной силы. Превосходство в вооружении делало степняков непобедимыми. Сметая с лица земли поселения оседлых племен, их орды проникли далеко в глубь Европы вплоть до Северо-Восточной Прибалтики и Словении.

Другое направление продвижения степных племен пролегало в сторону Волго-Окского междуречья, куда они принесли неизвестное местному населению скотоводство, высокие формы металлургии и гончарного ремесла. Видимо, от них многие балтские племена[2] восприняли традиции коневодства и употребления в пищу кобыльего молока, о чем впоследствии с удивлением сообщали средневековые авторы. Но, оседая в европейских лесных массивах, степные пришельцы постепенно дичали и в конце концов разделили судьбу позднейших кочевых орд, постепенно растворившись в местном населении, в том числе и среди славян[3]. Тех из них, кто сохранил самобытность до начала «письменной эпохи» в Европе, античные авторы отождествили с киммерийцами[4].

Лужицкая культура – прародина славян

Кристаллизация племенных и языковых различий внутри индоевропейского населения Европы шла медленно. К середине 2-го тысячелетия до н. э. на европейской этнической карте все еще не обозначилось четких границ. Только на самом юге, в Греции, Ахейский союз племен провел первую пограничную черту в европейской истории, отделив эллинов от варваров.

Варварский мир, простиравшийся к северу от Дуная, объединяла поразительная близость религиозно-символических представлений о жизни, в основе которых лежал солнечный культ. Солнечная символика была чрезвычайно разнообразна. Бытовые изделия и предметы вооружения покрывались изображениями концентрических кругов, колес, крестов, бычьих рогов, лебедей и других водоплавающих птиц[5]. Смерть также являлась в виде очистительного огня погребального костра, и сосуд с горсткой человеческого пепла ставился в середину круга из камней – магического знака солнца.

Культовые фигурки с территории лужицкой культуры

Эта культурно-историческая общность, просуществовавшая в Средней Европе с XVI по VII в. до н. э., названа археологами культурой полей погребальных урн. В ее границах, по-видимому, и завершилось формирование основных этносов древней Европы. Именно с территории культуры полей погребальных урн в Западную и Южную Европу пришли народы, известные нам по античным письменным памятникам. С конца 2-го тысячелетия до н. э. на Апеннинский полуостров проникают италики; Францию и Северную Италию в VIII–V вв. до н. э. заселяют кельты; примерно тогда же Адриатическое побережье Балкан занимают иллирийцы; а в VII в. до н. э. в Ютландии и примыкающих к ней землях по нижнему течению Рейна и Одера появляются германцы.

А что же славяне?

Расселение индоевропейцев в Европе в середине 2-го – середине 1-го тысячелетия до н. э.

Около 1300–1100 гг. до н. э. из культуры полей погребальных урн выделилась лужицкая культура, охватившая бассейны Одера, Вислы и правобережье Эльбы, в границах современной Польши, Бранденбурга, Саксонии, северной части Чехии и Словакии. Свое название она получила по первым находкам в местечке Лужица, между Одером и Вислой. Лужицкие племена занимались скотоводством и земледелием и уже применяли для пахоты не только соху, но и плуг. Мужчины обладали высоким социальным статусом в качестве хозяев и воинов. Бронзовые мечи, топоры, серпы изготовлялись с высоким мастерством. Не позже IX в. до н. э. лужичане научились обрабатывать железо, и спустя столетие изготовление из него оружия и предметов хозяйственного обихода стало обычным делом. Жилищами служили так называемые «столбовые дома», стены которых воздвигали из вертикально вкопанных столбов с плетнем, обмазанным глиной; поселок окружали земляным валом. Хоронить умерших лужичане продолжали в погребальных урнах.

Лужицкое поселение эпохи железного века

Лужицкая культура не получила в античную эпоху достоверного этнографического описания. Не исключено нахождение на ее территории германских, балтских, кельтских племен. И все же преобладающим ее населением были, несомненно, славяне.

Лужицкая культура. Бытовые предметы и украшения с солярной символикой

Этим, в частности, хорошо объясняются установленные языковые контакты славян с италиками, кельтами, германцами и балтами, поскольку эти этносы примыкали к лужицким землям с севера, северо-востока, запада и юга. Древнейшая славянская лексика, касающаяся фауны, флоры и особенностей географического пространства, также полностью соответствует природным условиям этого района. Языковеды согласны в том, что «древний славянский регион, или славянская прародина… судя по лексическим данным, находился в лесной, равнинной местности с наличием озер и болот, в стороне от моря, горных хребтов и степных пространств»[6]. Правда, древнейшие славянские памятники в лужицком ареале датируются только V в. до н. э., но, с другой стороны, археологами не отмечено существенного изменения этнического состава населения в этом районе на протяжении всего предыдущего тысячелетия. Стало быть, славяне жили здесь издавна.

Здесь, в Висло-Одерском междуречье, возникло и племенное самоназвание славян – в своей древнейшей форме «словене», то есть «люди слова», «владеющие речью», «внятно говорящие», в отличие от их соседей – «немцев» («немых»), каковой псевдоэтноним в дальнейшем закрепился за германцами, так как другие соседи древних славян, балты, в языковом отношении – самый близкий славянам этнос: в славянских и балтских языках насчитывается около полутора тысяч родственных слов.

На территорию лужицкой культуры ведет нас и самая ранняя литературная традиция, связанная со славянами.

Славяне – наследники венетов

Бесполезно искать упоминание о славянах у античных авторов. Ни греческие, ни римские историки и географы, полководцы и путешественники не упоминают их общеплеменного самоназвания. Однако это не значит, что античная эпоха должна быть вычеркнута из истории славян. Античный мир все-таки знал их – под другим именем.

Об историческом псевдониме славян сообщает византийский писатель середины VI в. Иордан. В его время славяне уже были известны византийцам под именами «склавены» и «анты». Но в том месте своей «Гетики», где описывается «Скифия» и ее «великие реки» – Дунай, Тиса, Прут, – Иордан возводит славян («склавенов» и «антов») к «многочисленному племени венетов», обитающих «на огромных пространствах» между Альпами, Дакией и истоками Вислы.

Итак, по убеждению Иордана, славяне – это венеты. А между тем история этого народа отсылает нас к областям и землям, находящимся в значительном удалении от колыбели славянского племени, – как будто для того, чтобы еще раз напомнить о неисповедимых путях этнокультурных влияний.

В конце XIII – начале XII в. до н. э. главной опасностью для жителей Восточного Средиземноморья был северо-западный ветер, который приносил к их берегам бесчисленные флотилии «народов моря». Эта группа племен вторглась в Переднюю Азию с Балканского полуострова. В Малой Азии под их ударами пало государство хеттов, а Палестина благодаря им приобрела свое нынешнее имя (от поселившегося на ее территории племени пуласти – библейских филистимлян). В нашествии приняли участие также ахейцы (данайцы), которые упоминаются в древнеегипетских надписях среди атаковавших Египет «народов моря». Но почему-то от всей этой грандиозной эпопеи в памяти греческого народа осталась только не слишком блестящая в военном отношении осада незначительного малоазийского городка.

Около 1194 г. до н. э. сотни ахейских кораблей появились у стен Илиона, или по-хеттски Таруиса (Трои). Гомер рассказывает, что на помощь осажденной Трое из Малой Азии пришел вождь пафлагонцев Пилемен из рода энетов (Enetoi)[7]. Пафлагония входила тогда в состав Хеттской империи, а троянцев с хеттами связывали тесные союзнические узы. Известно, что троянцы участвовали на стороне хеттского царя Муваталлиса в неудачной для него битве под Кадешем с фараоном Рамсесом II (1312 г. до н. э.). Греки производили племенное название энетов от имени «предводителя троян» Энея, отпрыска одной из ветвей троянского царского рода и самого отважного защитника обреченного города после Гектора. Энею и энетам покровительствовало хеттское божество – Аполлон[8]. Современные лингвисты относят венетский язык к индоевропейской языковой семье.

Катастрофа, постигшая Хеттскую империю, и разгром греками союзной хеттам Трои побудили энетов перебраться в Европу. Маршрут их переселения находим у Страбона (63 г. до н. э. – 24 г. н. э.): «Наиболее общепризнанным является мнение, что эти энеты были самым значительным пафлагонским племенем, из которого происходил Пилемен… Лишившись своего вождя, они после взятия Трои переправились во Фракию и во время своих скитаний пришли в современную Энетику (историческая область на Адриатике, в районе современной Венеции. – С. Ц.)». По археологическим данным, венеты появились на севере Адриатики около XII в. до н. э. Следует заметить, что Страбон знал и иные версии происхождения адриатических венетов, но предпочтение отдавал все-таки пафлагонской версии. Доказывая тождество адриатических венетов и пафлагонских венетов, он, в частности, обращал внимание на то, что те и другие разводили лошадей – занятие в тогдашней Европе отнюдь не повсеместное и не рядовое. По сообщению Страбона, «венетский способ разведения и дрессировки жеребят прославился у греков, и порода эта долгое время высоко ценилась». Впрочем, во времена Страбона венеты уже не занимались разведением коней, но в жертву богу Диомеду по-прежнему приносился белый конь[9].

В V в. до н. э. фракийские и адриатические венеты были уже хорошо знакомы Геродоту, который описал один их любопытный обычай, – «самый благоразумный», по его словам. «Раз в году, – рассказывает греческий историк, – в каждом селении обычно делали так: созывали всех девушек, достигших брачного возраста, и собирали в одном месте. Их обступали толпы юношей, а глашатай заставлял каждую девушку поодиночке вставать, и начиналась продажа невест. Сначала выставляли на продажу самую красивую девушку из всех. Затем, когда ее продавали за большие деньги, глашатай вызывал другую, следующую после нее по красоте (девушки же продавались в замужество)… После распродажи самых красивых девушек глашатай велел встать самой безобразной девушке или калеке и предлагал взять ее в жены за наименьшую сумму денег, пока ее кто-нибудь не брал с наименьшим приданым. Деньги же выручались от продажи красивых девушек, и таким образом красавицы выдавали замуж дурнушек и калек».

Расселение венетов

Геродотовским рассказом иногда пытались подтвердить слова Иордана о родстве венетов и славян. Дело в том, что «Повесть временных лет» упоминает о бытовавшем среди восточнославянских племен обычае выкупать невесту. Однако сходство здесь мнимое. Славянские юноши вначале похищали («умыкали») своих невест, после чего вносили за них выкуп, тогда как венеты действовали по-деловому, устраивая для женихов настоящий девичий аукцион.

Адриатические венеты сохраняли самобытность вплоть до начала н. э., выступая традиционными союзниками Рима. Близость к Риму могла поддерживаться и традицией происхождения: римляне также вели свой род от Энея. Сила этой традиции была такова, что ради нее, по сообщению Страбона, Юлий Цезарь освободил жителей современного ему Илиона – города, принимаемого древними за настоящую Трою, от каких-либо выплат, поскольку считал их своими непосредственными родственниками[10].

Таблица с венетским письмом

Но вернемся в начало 1-го тысячелетия до н. э. Из Верхней Адриатики значительная часть венетов двинулась дальше на запад. Промежуточной остановкой в их странствиях было нынешнее Боденское озеро, которое Помпоний Мела в I в. н. э. именует Venetus lacus, то есть Венетское озеро.

Затем они прочно обосновались в галльской Арморике (нынешней французской Бретани), где сильное кельтское влияние заставило их забыть о политических связях с Римом. Арморикские (бретонские) венеты заняли среди галльских племен главенствующее положение, не ускользнувшее от проницательного взгляда Юлия Цезаря. «Это племя, – пишет он в «Записках о Галльской войне», – пользуется наибольшим влиянием по всему морскому побережью, так как венеты располагают самым большим числом кораблей, на которых они ходят в Британию, а также превосходят остальных галлов знанием морского дела и опытностью в нем. При сильном и не встречающем себе преград морском прибое и при малом количестве гаваней, которые вдобавок находятся в руках именно венетов, они сделали своими данниками всех плавающих по этому морю».

Столица арморикских венетов Gwenet (Гвенет/Венет) имела кельтское название Darioritum (по-кельтски – «дубовая гавань», современное французское Vannes). Венетские поселения в Бретани располагались на прибрежных островах и приморских мысах, становившихся неприступными во время морских приливов. При длительной осаде венеты вместе со всем имуществом уплывали на кораблях в другое место, не оставляя неприятелю никаких ценностей.

Венетские корабли были довольно громоздкими сооружениями, их борта высоко вздымались над палубами многоярусных римских судов, и тем не менее они были отлично приспособлены для плавания вдоль бретонского побережья. На каменных стелах кельтской Галлии встречаются изображения кораблей с высокими носом и кормой, сделанными в форме лошадиной головы. Позднее, уже в эпоху Средневековья, голова коня обычно украшала суда с южного берега Балтики, в отличие от скандинавских драккаров, увенчанных головами драконов и змей.

Цезарь отметил также выдающиеся свободолюбие и воинственность этого народа, который «поднял на ноги и другие общины, убеждая их лучше оставаться верными свободе, унаследованной от предков, чем выносить римское рабство».

Обладая лучшим на Европейском Севере флотом, арморикские венеты уже в VII в. до н. э. стали хозяевами Аа-Манша, Северного и Балтийского морей, на побережье которых возникли их многочисленные колонии. Римляне знали в Британии «землю венетов» – Виндоланд (Vindolanda, современный Честерхолм). Географические названия на севере Европы, содержащие корни «вен», «венд», сохранились до наших дней. Крайней восточной границей расселения венетов следует, по-видимому, считать реку Венту (на территории современной Латвии). В Восточной Прибалтике венеты появились не позднее XI в. до н. э., о чем свидетельствует датируемый этим временем курганный могильник в Резнес (на северном берегу Западной Двины, недалеко от Риги), с древнейшими следами культа лошади, характерного для венетов[11]. Могильник действовал в течение пяти столетий.

Лицевые урны: 1 – Пруссия; 2 – Гданьск; 3 – Троя; 4 – Этрурия; 5 –Рим; 6 – Померания

Венетская колонизация принесла на территории Балтийского Поморья, Ютландии, южных областей Швеции и Норвегии стиль так называемых лицевых урн, широко распространившийся в изделиях местной керамики. Археологический сюрприз этих находок состоит в том, что лицевые урны – характерная принадлежность еще только трех культур: древней Трои, этрусков и адриатических венетов, что еще раз косвенно подтверждает вышеописанный путь расселения венетов из Малой Азии на север Европы. Примечателен вывод археологов о том, что лицевые урны нельзя отнести к продуктам обмена и их распространение следует связать с «миграцией в области Польского Поморья иноплеменного населения»[12], причем пришельцы появились с запада. Антропологически прибалтийских венетов отличала от местного населения средиземноморская примесь[13]. В свою очередь, языковеды отмечают в языке прибалтийских венетов романо-италийские элементы[14].

Дальше всего венеты продвинулись в глубь материка в районе Польского Поморья. Здесь и начинается история их взаимодействия со славянами.

В VII в. до н. э. венеты появились на Кашубской возвышенности и прилегающих к ней землях, где подчинили себе местные балтские племена, – возможно, это были предки пруссов и кашубов. Судя по археологическим данным, начиная с середины VI в. до н. э. поморские племена балтов, очевидно предводимые венетами, упорно просачиваются на территорию лужицкой культуры и, постепенно продвигаясь все дальше на юг, в течение двух столетий заселяют почти все Висло-Одерское междуречье. Вторжение венето-балтских племен не сопровождалось уничтожением или вытеснением лужицкого населения, которое сохранило прежние места обитания. Пришельцы селились рядом со славянскими поселками.

Политическое господство венетов над поморскими балтами и славянами имело под собой экономическую основу, вполне естественную для народа-странника, – торговлю. Описав в своих странствиях по Европе широкую дугу, венеты замкнули круг в Норике[15], где установили торговые и культурные связи со своими адриатическими сородичами. В частности, они монополизировали торговлю янтарем (впрочем, здесь они пришли на готовое, так как прибалтийское население наладило торговое сообщение с Южной Европой и Передней Азией уже в глубокой древности: янтарь попадал в Вавилонию, а также в области микенской и италийской культур с XVI в. до н. э.).

Горельеф с территории фракийских венетов с изображением хеттского божества Пирваса / Перуна (справа; вверху – его прорись). Внизу слева – фигура с горельефа Дмитриевского собора во Владимире

Но торговля в те времена была довольно шатким экономическим фундаментом, и начавшиеся с V в. до н. э. переселения варварских народов Европы быстро положили конец процветанию венетской цивилизации. Спустя еще несколько столетий венетские торговцы стали редкими гостями даже в западной части Балтийского региона[16]. Однако остатки венетского населения в Восточной Прибалтике сохранялись на протяжении еще почти двух тысячелетий. По сведениям хрониста XIII в. Генриха Латвийского, современные ему венеты жили в районе Виндавы, откуда были вытеснены куршами.

Солнечное божество (двойник Аполлона) в колеснице и солярные символы. Из раскопок на территории лужицкой культуры

В пору своего могущества венеты оказали глубокое влияние на религиозные представления славян, а вместе с ними балтов, кельтов и германцев. Поклонение славян громовержцу Перуну (литовский Перкунас, кельтский Перкунья) восходит через религиозное посредничество венетов к культу хеттского божества Пирваса, чье имя считается родственным хеттскому «перуна» – «скала»[17]. Другой хеттский бог – Тару, или Тархунтас, – подобным же образом перевоплотился на европейской почве в германского Тора.

Пожалуй, ярче всего венетское влияние проявилось в почитании коня, воспринятом, в частности, кельтами и славянами. От германских средневековых миссионеров известно, что в священной конюшне славянского божества Святовита на острове Рюген насчитывалось 300 лошадей, причем самому идолу был посвящен белый конь, при помощи которого осуществлялось гадание: наблюдая за ним, жрец, в частности, объявлял войну. Конь являлся непременным атрибутом языческого культа и в других крупных центрах поморских славян – в Арконе, Ретре, Щецине и Волине.

Кроме того, венеты выступали культурными посредниками между эллинским Югом и варварским Севером. Геродот упоминает о неких жертвенных дарах, завернутых в пшеничную солому, которые «гипербореи», «жители севера», посылали на Делос – остров, где, согласно мифам, родились Аполлон и Артемида. Эти дары делосцам доставляли адриатические венеты, принимавшие их, в свою очередь, от «скифов», обитателей задунайских земель[18].

Неизвестно, сколько именно времени прибалтийские венеты сохраняли свое политическое господство над славянами. Но постепенно они смешались с местным славянским населением, усвоили его язык. Например, недавние генетические исследования показали, что население нынешней Словении обнаруживает значительную близость к адриатическим венетам[19]. Косвенно эта генетическая информация подтверждается написанным в 615 г. Житием святого Колумбана, где упоминается «страна венетов, которые также называются славянами».

Благодаря ассимиляционным процессам соседи венетов распространили их имя на славян, для которых, впрочем, оно не стало племенным самоназванием. Это была обычная практика варварских союзов, в которых союзные и подчиненные племена объединялись под общим для всех названием народа-предводителя. Поэтому народы, граничащие со славянами на западе и северо-востоке – германцы, финны, эстонцы, – запомнили их под именем венетов. Они и поныне называют русских именами, производными от этнонима Venedi, Venethi (венеды, венеты): эстонцы – vene («вене») или venelainen («венелайнен»), финны – venaja («венайя»). В верхненемецком диалекте для обозначения лужицких сербов используется термин Wenden/ Winden (венден/винден).

Локализация венетов в начале н. э. по В. Седову

От германцев термин «венеты» (в форме Venedi, венеды) попал в латинский язык и был узаконен римскими авторами начала н. э. для обозначения населения Центральной и Восточной Европы (тогда уже в массе своей славянского), отличного от германцев и сарматов[20].

Таким образом, вопреки распространенному в исторической литературе мнению, венеты не были предками славян – последние лишь унаследовали это имя. Связав славян и венетов узами этнического родства, Иордан просто повторил ошибку античной литературной традиции. Причиной заблуждения была высокая колонизационная активность венетской цивилизации, оказавшая глубокое воздействие на древнюю историю славян.

Славяне и скифы

Около 750 г. до н. э. на Черноморском побережье возникли первые колонии ионических городов-метрополий. Очень скоро Понт Аксинский («негостеприимный») сменил свой эпитет на Эвксинский – «гостеприимный». Литературным следствием греческой колонизации Черного моря было появление первого историко-этнографического описания северной части ойкумены, принадлежавшее Геродоту (ок. 484–425 гг. до н. э.). Более десяти лет им владела «охота к перемене мест». За это время он объездил почти все страны Передней Азии и побывал в Северном Причерноморье. Геродот наблюдал и изучал обычаи и нравы чужих народов без тени расового высокомерия, с неистощимым интересом подлинного исследователя, «чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности», за что был причислен Плутархом (ок. 46 – после 119 г. н. э.) к «филоварварам» – любителям чужого, презираемым образованными людьми того времени.

К сожалению, исконно славянские земли остались совершенно неизвестными «отцу истории». Области за Дунаем, пишет он, «по-видимому, необитаемы и беспредельны». Он знает только одну народность, живущую севернее Дуная, а именно сигиннов, кочевое ираноязычное племя. Сигинны во времена Геродота заняли территорию почти по всему степному левобережью Дуная; на западе их земли простирались до владений адриатических венетов. Из этого можно заключить, что в V в. до н. э. области славянского расселения все еще находились к северу от почти непрерывной горной цепи – Рудных гор, Судет, Татр, Бескид и Карпат, – протянувшейся по Центральной и Восточной Европе с запада на восток.

Гораздо больше сведений Геродоту удалось собрать о Скифии и скифах.

Скифские воины

Скифы, в VIII в. до н. э. вытеснившие из Северного Причерноморья полулегендарных киммерийцев, вызывали живой интерес у греков по причине соседства скифских кочевий с греческими колониями в Крыму, снабжавшими хлебом Афины и другие эллинские города-государства. Аристотель даже упрекал афинян за то, что они целые дни проводят на площади, слушая волшебные повести и рассказы людей, возвратившихся с Борисфена (Днепра). Скифы слыли по-варварски храбрым и жестоким народом: они сдирали кожу с убитых врагов и пили вино из их черепов. Сражались они как пешими, так и конными. Особенно славились скифские лучники, чьи стрелы были обмазаны ядом. В изображении образа жизни скифов античным писателям редко удавалось избежать тенденциозности: одни рисовали их людоедами, пожиравшими собственных детей, тогда как другие, наоборот, превозносили чистоту и неиспорченность скифских нравов и упрекали своих соотечественников за то, что они развращают этих невинных детей природы, приобщая их к достижениям эллинской цивилизации.

Помимо личных пристрастий, заставлявших греческих писателей выпячивать те или иные черты скифских нравов, правдивому изображению скифов мешало одно, чисто объективное затруднение. Дело в том, что греки постоянно путали скифов, принадлежавших к ираноязычным народностям, с другими народами Северного Причерноморья. Так, Гиппократ в своем трактате «О воздухе, водах и местностях» под именем скифов описал каких-то монголоидов: «Скифы походят только на самих себя: цвет кожи их желтый; тело тучное и мясистое, они безбороды, что уподобляет их мужчин женщинам»[21]. Сам Геродот затруднялся сказать что-либо определенное о преобладающем в Скифии населении. «Численности скифов, – пишет он, – я не мог узнать с точностью, но слышал два разных суждения: по одному, их очень много, по другому, скифов собственно мало, а кроме них живут (в Скифии. – С. Ц.) и другие народы». Поэтому Геродот называет скифами то всех обитателей причерноморских степей, то только один народ, господствующий над всеми другими. При описании образа жизни скифов историк также вступает в противоречие сам с собой. Его характеристика скифов как бедного кочевого народа, не имеющего ни городов, ни укреплений, а живущего в повозках и питающегося продуктами скотоводства – мясом, кобыльим молоком, творогом и т. п., тут же разрушается рассказом о скифах-пахарях, торгующих хлебом.

Скифский праздник. Пластина из Сахновки (р. Рось)

Это противоречие проистекало из того, что античные писатели плохо представляли себе политическое и социальное устройство степняков. Скифское государство, представлявшее собой конфедерацию собственно скифских родов, было устроено по образцу всех прочих кочевых империй, когда одна сравнительно небольшая в численном отношении орда господствовала над чужеплеменными кочевыми ордами и оседлым населением.

Согласно Геродоту, главной скифской ордой были «царские скифы» – их самоназвание было «сколоты», которых историк называет самыми доблестными и наиболее многочисленными. Всех прочих скифов они считали подвластными себе рабами. Цари скифов-сколотов одевались с поистине варварской пышностью. На одежде одного такого владыки из так называемой Куль-Обской могилы близ Керчи было пришито 266 золотых бляшек общим весом до полутора килограммов. Кочевали сколоты в Северной Таврии. Восточнее, в соседстве с ними, жила другая орда, именуемая у Геродота скифами-кочевниками. Обе эти орды и составляли собственно скифское население Северного Причерноморья.

Скифия простиралась на север не очень далеко (днепровские пороги не были известны Геродоту), охватывая довольно узкую в то время степную полосу Северного Причерноморья. Но как любые другие степняки, скифы нередко отправлялись в военные набеги на своих близких и дальних соседей. Судя по археологическим находкам, они достигали на западе бассейна Одера и Эльбы, разоряя по пути славянские поселения. Территория лужицкой культуры подвергалась их нашествиям с конца VI в. до н. э. Археологами обнаружены характерные скифские наконечники стрел, застрявшие в валах лужицких городищ с внешней стороны. Часть городищ, относящихся к этому времени, хранит следы пожаров или разрушений, как, например, городище Вицин в Зеленогурском регионе Чехии, где помимо прочего найдены скелеты женщин и детей, погибших во время одного из скифских набегов.

Вместе с тем своеобразный и изящный звериный стиль скифского искусства находил множество поклонников среди славянских мужчин и женщин. Многочисленные скифские украшения на местах лужицких поселений свидетельствуют о постоянных торговых сношениях славян со скифским миром Северного Причерноморья.

Торговля велась, скорее всего, через посредников, так как между славянами и скифами вклинились известные Геродоту племена ализонов и «скифов-земледельцев», живших где-то по течению Буга. Вероятно, это были какие-то подчиненные скифам ираноязычные народности. Далее на север простирались земли невров, за которыми, по словам Геродота, «идет уже безлюдная пустыня». Историк сетует, что проникнуть туда невозможно из-за метелей и вьюг: «Земля и воздух там полны перьев, а это-то и мешает зрению». О самих неврах Геродот рассказывает с чужих слов и очень скупо – что обычаи у них «скифские» и сами они колдуны: «…каждый невр ежегодно на несколько дней обращается в волка, а затем снова принимает человеческий облик». Впрочем, Геродот добавляет, что не верит этому, и, разумеется, правильно делает. Наверное, в данном случае до него дошли в сильно искаженном виде сведения о каком-то магическом обряде или, быть может, обычае невров во время ежегодного религиозного праздника одеваться в волчьи шкуры. Высказывались предположения о славянской принадлежности невров, поскольку легенды об оборотнях-волкодлаках позднее были чрезвычайно распространены на Украине. Однако это маловероятно. В античной поэзии есть короткая строка с выразительным описанием невра: «…невр-супостат, в броню одевший коня». Согласимся, что невр, восседающий на бронированном коне, мало похож на древнего славянина, каким его рисуют античные источники и археология. Зато известно, что кельты были искусными металлургами, кузнецами и всадниками. Поэтому более естественно допустить кельтскую принадлежность геродотовских невров, связав их имя с названием кельтского племени нервиев (Nervii)[22].

Такова Скифия и прилегающие к ней земли по сообщениям Геродота. В классическую эпоху Греции, когда сложилась и оформилась античная литературная традиция, скифы были самым могущественным и, главное, наиболее известным грекам народом варварской Европы. Поэтому впоследствии имя Скифии и скифов использовалось античными и средневековыми писателями как традиционное название Северного Причерноморья и обитателей юга нашей страны, а иногда вообще всей России и русских. Об этом писал уже Нестор: славянские племена улучей и тиверцев «седяху по Днестру, по Бугу и по Днепру до самого моря; суть грады их и до сего дня; прежде эта земля звалась греками Великая Скуфь». Характерно, что византийский историк X в. Лев Диакон в своем описании болгарской войны князя Святослава назвал русов их собственным именем – 24 раза, зато скифами – 63 раза, тавроскифами – 21 раз[23]. Западноевропейцы очень долго использовали эту традицию, именуя скифами жителей Московского государства даже в XVI–XVII вв.

Славяне и кельты

Со стороны юго-запада славяне были открыты кельтскому влиянию.

Кельтами (keltoi) эллины называли варварские племена Европы, которые начиная с V в. до н. э. тревожили своими на бегами Италию и Балканы. Римляне знали их как галлов, подразумевая под этим именем народы, обитавшие к северу и северо-западу от реки По и отделенные от германцев Рейном и Дунаем.

Галльские воины III–I вв. до н. э.

Кельтский этнос сформировался к VIII в. до н. э. в западном ареале культуры полей погребальных урн, на территории современной Австрии. В последующие два столетия кельты заселили Галлию, Британию и проникли в Испанию. Начиная с 500 г. до н. э. кельтские племена становятся постоянной головной болью цивилизованных народов Средиземноморья. В V в. до н. э. они разгромили венетскую Адриатику, сровняли с землей этрусские колонии в долине реки По, на месте которых основали Милан, и в 390 г. до н. э. разграбили Рим. Другая кельтская волна прокатилась вдоль Дуная и его притоков. Вскоре здесь появились мощные кельтские крепости – Виндобона (на месте венетского поселения, будущая Вена), Аррабона (Дьер), Бойодурум (Пассау), Новиодунум (Дрново), Сингидунум (Белград) и др.

III в. до н. э. в Европе стал веком кельтов. Они считались крупнейшим варварским народом после персов и скифов. Их боевые качества внушали уважение и страх. Страбон сообщает, что кельты отличались вспыльчивостью, отвагой, готовностью в любой момент вступить в схватку. Поэтому их охотно нанимали на службу. Кельтские отряды находились в составе войск сиракузского тирана Дионисия Старшего, Александра Великого, Ганнибала.

Но эти воинственные люди, как свидетельствует тот же Страбон, вовсе не были неотесанными дикарями. Археология подтверждает его слова. Памятники кельтской культуры резко выделяются из современных ей европейских «варварских» культур высокой техникой обработки железа. Можно без преувеличения сказать, что кельтские кузнецы и металлурги заложили основы европейской металлургии. Они оставили после себя сыродутные железоделательные горны, технику науглероживания, закаливания и сварки железа и стали, более семидесяти видов кузнечного и слесарного инструмента, изобретенные ими дверные замки и ключи, ножницы и кочергу. Правда, сравняться со средиземноморскими металлургами кельтским мастерам все же не удалось. По словам Плутарха, «плохо выкованные, тонкие железные мечи галлов легко гнулись и ломались…». В искусстве кельты творчески переработали этрусские и греческие мотивы и создали свой неповторимый стиль.

Грекам и римлянам пришлось вступить в смертельную схватку с кельтами, чтобы отстоять свою независимость. В начале III в. до н. э. кельты обрушились на Македонию и Грецию. Под руководством своего вождя Бренны, оставившего истории свое знаменитое «горе побежденным», они, опустошая все кругом, в 279 г. до н. э. достигли Дельф, где, однако, в жестоком бою потерпели поражение от греков. С той поры солнечный Аполлон, которому было посвящено дельфийское святилище, стал еще и вечным символом победы цивилизации над варварством. В свою очередь римляне в 225 г. до н. э. отразили нападение кельтов на Рим, а четверть века спустя, после победы над Ганнибалом, очистили от кельтских поселенцев долину По, окончательно обезопасив себя от беспокойных северных соседей.

Галльский воин III–I вв. до н. э.

Но воинственная ярость кельтов не утихла. Одна группировка племени галатов около 270 г. до н. э. прорвалась в Анатолию в районе современной Анкары и осела в области, получившей от них имя Галатии. Другая устремилась на восток и достигла западных районов Украины и Бессарабии – память о них сохранилась в названиях Галич, Галиция, Галичина. Между тем войска Бренны отошли из Греции на север и обосновались в Подунавье, в междуречье Савы и Моравы. Здесь возникло сильное государство скордисков с центром в Сингидунуме, которому подчинялась часть фракийских и иллирийских племен. На последнем всплеске агрессивности в конце III – начале II в. до н. э. часть кельтских племен пересекла Судеты и, оторвавшись от основного кельтского массива, поселилась в Силезии, а также в верховьях Вислы, где вошла в непосредственное соприкосновение со славянами. По подсчетам польских археологов, в Силезии и Малой Польше[24] проживало около 10 000 кельтов. Здесь они вели себя спокойнее, не строили мощных крепостей и довольно легко смешивались с местным населением. Видимо, на их миролюбивом поведении сказалась изоляция от сородичей. Но их культурное превосходство было настолько велико, что даже эти немногочисленные колонисты оставили мощный пласт в славянской культуре.

Воздействие кельтов было чрезвычайно многогранным. Оно запечатлелось буквально на всех видах славянских бытовых изделий – от украшений и принадлежностей одежды до оружия. Глубокое влияние прослеживается в сфере духовной культуры и в языке[25].

Кельтский шлем

К началу христианской эры немногочисленная группировка кельтов растворились в славянском населении. Но их культурный опыт (прежде всего в металлургии) не пропал и был творчески усвоен славянами. В соседних районах повсеместно развивались специализированные центры по добыче и обработке железа и изготовлению гончарной посуды (хотя лепная посуда преобладала). В одном только Свентокшицком районе современной Польши, где в античную эпоху особенно процветала добыча железа, археологи открыли 95 металлургических комплексов, насчитывающих свыше 4000 сыродутных горнов. Продукция древних славянских металлургов удовлетворяла не только местные нужды, но и экспортировалась в римские провинции. Кельтское влияние сказывалось в похоронном обряде: хотя в целом он продолжал славянскую традицию захоронения кремированных покойников в могильных курганах, однако изломанные наконечники копий, лезвия кинжалов, мечей указывают на связь с похоронным ритуалом кельтов, которые подобным образом «умерщвляли» принадлежавшее покойному оружие.

Славяне и сарматы

Обратимся теперь опять к Северному Причерноморью. В III в. до н. э. сюда пришли новые хозяева – сарматы. Это были ираноязычные кочевники, которые прежде обитали в степях между Доном и Туркестаном, но затем, испытывая сильное давление со стороны тюрков, начали отток на запад, потеснив, в свою очередь, скифов. После упорной борьбы в первой половине II в. до н. э. Скифское царство прекратило свое существование. Часть скифов осталась кочевать в Северной Таврии, признав власть сарматов, остальные ушли на правобережье Дуная в район Добруджи – эта территория стала именоваться античными авторами Малой Скифией.

Сарматы жили в войлочных кибитках, питаясь мясом и молоком. Отличительной чертой их наружности были длинные рыжеватые волосы. Римский историк Аммиан Марцеллин (вторая половина IV в.) находил внешность сарматов «симпатичной», даже несмотря на то, что «свирепостью своего взгляда они внушают страх, как бы они ни сдерживались».

Сарматская орда представляла собой грозную военную силу. Иранский мир в то время переживал военно-политический подъем. В Передней Азии нарастала мощь Парфянского царства[26]. Римская пехота оказалась бессильной перед тяжелой кавалерией парфян.

Сарматские воины

Сарматская конница была вооружена по образцу парфянской. Ядро и цвет войска составляли всадники из знатных родов, облаченные в железные шлемы и панцири, оружием им служили мечи и копья. Прочие сарматы нашивали себе на халаты роговые пластины, искусно нарезанные из конских копыт. В бою тяжеловооруженные знатные всадники становились в центре боевого порядка, а их легковооруженные сородичи на флангах. Тацит замечает, что остановить напор сарматской кавалерии можно было только на пересеченной или заболоченной местности или при неблагоприятных для конницы погодных условиях – например, в дождливый день, когда сарматские кони могли поскользнуться под тяжестью закованного в броню всадника. Огромное преимущество перед римской конницей давало сарматам использование стремян, благодаря которым они крепче держались в седле (правда, сарматские стремена были, как правило, не железные, а кожаные).

Еще большее значение имела та система ценностей, которой придерживались сарматы и которая ставила убийство и разрушение в разряд высочайших доблестей. Аммиан Марцеллин пишет об аланах, одном из племен, входивших в состав сарматской орды: «То наслаждение, которое добродушные и миролюбивые люди получают от ученого досуга, они обретают в опасностях и войне. Высшим счастьем в их глазах является смерть на поле боя; умереть от старости или несчастного случая для них позорно и является признаком трусости, обвинение в которой страшно оскорбительно. Убийство человека – это проявление геройства, которому нет и достойной хвалы. Наиболее славным трофеем являются волосы скальпированного врага; ими украшают боевых коней. У них не найдешь ни храма, ни святилища, ни даже крытой соломой ниши для алтаря. Обнаженный меч, по варварскому обычаю вонзенный в землю, становится символом Марса, и они набожно поклоняются ему как верховному владыке тех земель, по которым проходят». Этому мировоззрению суждено было стать господствующим на протяжении нескольких столетий.

Характерной особенностью общественного устройства сарматов было высокое положение женщин, которые зачастую возглавляли племена, исполняли жреческие функции и сражались наравне с мужчинами. В археологической зоне сарматских кочевий (на смежных территориях России и Казахстана, на Северном Кавказе и в Северном Причерноморье) встречаются курганные захоронения женщин с доспехами, боевым оружием и с конской сбруей. По всей видимости, сарматский род на этапе разложения родового строя был еще материнским, и счет родства велся по женской линии. Поэтому античные писатели часто называли сарматов «женоуправляемым» народом. Эта черта их общественного быта привела к возникновению мифа об амазонках. По словам Геродота, сарматы происходили от браков скифских юношей с легендарными женщинами-воительницами, чем якобы и объясняется, почему сарматские женщины ездят верхом, владеют оружием, охотятся и выступают на войну, носят одинаковую с мужчинами одежду и даже не выходят замуж, пока в бою не убьют врага.

В политическом отношении сарматская орда была конфедерацией нескольких родственных племен. В первые десятилетия после Рождества Христова наиболее глубоко на запад – в паннонские степи – вклинились язиги; между Доном и Днепром кочевали роксоланы («светлые аланы»), еще дальше на восток – аланы (или асы, «ясы» нашей летописи, предки осетин). При первых римских императорах язиги и роксаланы перешли Дунай и вторглись в Мезию; император Адриан (117–138) должен был выплачивать им ежегодную дань.

В дальнейшем борьба велась с переменным успехом. Сцены военного торжества римлян над сарматами изображены на барельефах триумфальной колонны императора Марка Аврелия (161–180). Наиболее ожесточенные войны на сарматском фронте империи пришлось вести в последние десятилетия III в., при императорах Аврелиане и Пробе, которые за свои победы над степняками получили один и тот же титул – «Сарматский». Готы и гунны положили конец владычеству сарматов в Северном Причерноморье, но их последняя волна – аланская орда – докатилась до Балтики, Испании и Северной Африки, правда, уже в союзе с другими варварами, вандалами и свевами.

В III в. сарматские вторжения нанесли тяжелый урон Среднему Поднепровью. Но о непосредственных славяно-сарматских контактах источники умалчивают. Это дает основание считать, что в судьбах славян античные сарматы сыграли незначительную роль, хотя, быть может, и несколько большую, нежели скифы. В сарматскую эпоху иранский и славянский миры двинулись навстречу друг другу, но подлинной взаимооплодотворяющей культурной встречи тогда не произошло. Сарматские кочевья располагались несколько выше по Днепру, чем скифские, и, возможно, соседствовали с восточной группировкой славянских племен, продвинувшихся к тому времени к верховьям Днестра. Высказывались предположения, что главный сарматский город, или, скорее, лагерь, известный грекам под названием Метрополиса, мог стоять на месте нынешнего Киева – эта догадка, впрочем, не подтверждается археологически[27]. Сарматское давление, а значит, и влияние испытывала только окраина славянского мира. Поэтому в культурно-историческом смысле сарматское владычество в причерноморских степях было столь же бесплодным, как и скифское. Память о нем сохранилась только в имени Сарматия, используемом античными и средневековыми писателями для обозначения Восточной Европы наряду со Скифией, и в некотором количестве иранизмов в славянском языке. Заимствовать у сарматов славянам было, собственно, нечего. Показательно, например, что металлурги Среднего Поднепровья, несмотря на географическую близость к сарматским кочевьям, ориентировались исключительно на кельтское железоделательное производство.

Этнокультурное слияние некоторых восточнославянских племен с потомками сарматов на юге России произойдет значительно позже, в VII–VIII столетиях, во время активной славянской колонизации Поднепровья и Подонья, о чем будет сказано ниже.

Славяне и германцы

Германцы, подобно славянам, поздно выделились этнографически в глазах античных людей из окружающей массы варварских племен. Собственно говоря, их существование как самостоятельного этноса, отдельного от кельтов, впервые письменно зафиксировал Посидоний (135–51 гг. до н. э.). В середине I в. до н. э. авторитет Цезаря ввел этноним «германцы» в литературную традицию, а спустя столетие обстоятельное этнографическое описание «Германии» сделал Тацит.

Достоверные археологические свидетельства о германцах не уходят глубже VII в. до н. э. (ясторфская культура на территории Ютландии и прилегающих к ней земель). В этническом отношении германцы, как показывают последние генетические исследования, обнаруживают весьма значительное смешение с доиндоевропейским населением Центральной и Северной Европы. Примерно в III в. до н. э. часть ясторфских племен продвинулась на правобережье Одера и дальше на восток, где, видимо, ассимилировала часть венетского населения. В результате этого смешения сформировалась специфическая ветвь восточных германцев, представленная готами и другими германоязычными племенами, позднее переселившимися в Северное Причерноморье.

Народное собрание у германцев

Во времена Цезаря большинство германских племен еще не перешло к полной оседлости, важную роль у них играло скотоводство. Земля всецело принадлежала общине, а земледелие было примитивным. Кое-как взрыхлив землю и собрав скудный урожай, племя на следующий год переходило с этой территории на новый участок. «Записки о Галльской войне» Цезаря свидетельствуют, что германцы питались в основном не хлебом, а молоком, сыром и мясом. Племенные вожди играли выдающуюся роль только во время войны.

Но столетие римского соседства не прошло даром, и в «Германии» Тацита германские племена в массе своей предстают уже оседлыми, живущими в поселениях, деревнях, на хуторах. Земледелие становится основным занятием, германцы старательно расчищают пустоши, вырубают леса. У них имеются тяжелый плуг и неплохие познания в кузнечном, гончарном и ткацком ремесле. Родовая знать старается присвоить лучшие земли и использует труд большого числа рабов.

Тем не менее родовой быт по-прежнему пронизывал всю общественную жизнь германцев. На войне родичи сражались плечом к плечу. Родовая месть была узаконена обычаем, уклонение от нее считалось позорным. На племенных собраниях заключались браки, происходили инициации молодежи, разбирались судебные дела.

Древнегерманские племена не имели собственного общего для всех самоназвания. «Германцы» – это не что иное, как псевдоэтноним. Первоначально германцами галлы называли одно из зарейнских племен и познакомили с этим названием римлян, которые перенесли его на все народы, обитавшие между Рейном и низовьями Дуная – таковы были границы античной Германии. Иначе говоря, для римских писателей германцами были все, кто не походил на кельтов (галлов) и ираноязычных кочевников (сарматов). Поэтому в германцы были поверстаны и многие славянские племена[28].

Причислению славян к германцам в немалой степени способствовало то обстоятельство, что те и другие зачастую вступали в военно-политические союзы. По словам Тацита, германские (то есть вообще варварские) племенные дружины постоянно пополнялись воинами из соседних племен. «Если племя, – пишет он, – в котором они родились, закосневает в длительном мире и праздности, множество знатных юношей отправляется к племенам, вовлеченным в какую-нибудь войну…» Подобно германцам, славяне (у Тацита – венеды) отнюдь не отличались миролюбием. Тацит свидетельствует, что они «многое усвоили из их (германских. – С. Ц.) нравов, ведь они обходят разбойничьими шайками все леса и горы между певкинами и феннами», то есть земли между Дунаем и Восточной Прибалтикой.

Как явствует из слов историка, германские воины часто примыкали к славянам в их военных набегах на соседние земли. Любое варварское войско состояло в то время из двух частей: княжеской дружины и племенного ополчения. Главными доблестями дружинника считались преданность вождю и личная храбрость. По сути, это были профессиональные военные, каких в каждом племени было не так уж много. Поэтому дружинники зачастую набирались среди соседних племен, и бывало, что инородцы преобладали численно в дружине над сородичами князя. Германцы славились как отважные воины (Цезарь писал, что галлы настолько боялись своих восточных соседей, что не могли бестрепетно выносить даже одного их «острого взора»), и не вызывает сомнений, что они были широко представлены в дружинах славянских князей. Очевидно, их присутствие в славянских войсках, да еще в непосредственной близости к вождям, играло не последнюю роль в отождествлении германцев и славян в римской традиции, облегчая для последней головоломную классификацию бесчисленных варварских племен, появлявшихся возле римского лимеса примерно из одного и того же географического пространства. Мы уже знаем, как легко тогда было попасть в скифы; точно так же обстояло дело и с германцами. С другой стороны, германские дружины, разумеется, могли пополняться за счет славянских воинов.

Затем примем во внимание, что славяне (венеды), по выражению Тацита, «обезображивали» себя смешанными браками. Это значит, что славянские мужчины брали себе в жены германских женщин: «обезображивали» себя – то есть именно женились, а не выдавали замуж своих дочерей[29]. Дети от таких смешанных браков, разумеется, вырастали славянами по языку и культуре; но по распространенному у всех варваров обычаю детям, родившимся от иноплеменных матерей, давали имена из именника того народа, к которому принадлежала их мать. Это важно помнить, сталкиваясь с обилием германских имен в античных и раннесредневековых источниках.

Смешение славян и германцев приобрело особый размах в эпоху Великого переселения народов, когда значительная часть славянских племен покинула висло-одерские земли, чтобы принять участие в германском штурме Гесперии – Западной Римской империи.

Германский воин

Славяне и Римская империя

Из-за Дуная на славянский мир активно воздействовала древнеримская цивилизация. Керамика раннесредневековых славянских культур Подунавья все еще изготовлялась в точном соответствии с римскими мерами жидкостей и сыпучих тел. Из северодунайских провинций империи славяне заимствовали развитые формы земледелия. В местах славянских поселений находят сравнительно короткие мечи, подобные римским гладиусам. Культурное взаимовлияние между славянами и латиноязычным населением римских провинций зафиксировано и в языковой сфере. Все это свидетельствует о весьма длительном и плодотворном соприкосновении славян с античной цивилизацией. Разумеется, речь идет только о племенах, живших вдоль римского лимеса – системы пограничных укреплений; далее на север античное влияние не проникало.

Римляне даже с трудом отличали славян (венедов) от более известных им народов – германцев и сарматов. Хрестоматийным примером в этом отношении является Тацит, который хотя и выделил венедов (висленских славян) в отдельную народность, наряду с германцами, певкинами (племенем не совсем ясной этнической принадлежности, занимавшим левобережье Нижнего Подунавья) и сарматами, но, поколебавшись, причислил их все-таки к германцам, поскольку они «и дома строят, и носят большие щиты, и имеют преимущество в тренированности и быстроте пехоты – это все отличает их от сарматов, живущих в повозке и на коне».

В противоположность ему Певтингерова карта (Tabula Peutingeriana) – дорожник III или IV столетия, сохранившийся в единственной средневековой копии, – поселяет северо-восточнее Карпат и в Поднестровье «венедов-сарматов». Кроме того, в ряде географических названий, сгруппированных главным образом в среднем и нижнем течении Дуная, можно усмотреть искаженные славянские слова. Таковы, например, Bersovia (ср. совр. река Брзава), Tierna (ср. совр. река Черна), Ulka (ср. «волк»), Urbate (ср. «верба») и т. д.[30]

Как видно, в своей классификации варварских народов позднеантичный географ руководствовался какими-то иными соображениями, нежели Тацит. Впрочем, римских историков и географов смущало не столько действительное этнографическое сходство между славянами, германцами и сарматами, сколько их общая принадлежность к необъятному и единоликому варварскому миру.

Не зная общеплеменного самоназвания славян и с трудом отличая их от германцев и сарматов, древнеримские авторы тем не менее невольно скользнули взглядом по многим славянским племенам и даже в искаженном виде зафиксировали их племенные этнонимы. Например, Тацит и другие историки помещают к северу от гор, окаймляющих Богемию (современную Чехию), «германское» племя лугиев. Аугии отмечены и у Страбона: «большое племя луйев». Территория обитания лугиев совпадает с ареалом лужицкой культуры, в связи с чем «мы можем считать лугиев такими же предками славян, как и венедов»[31]. Действительно, в средневековых немецких хрониках эти лугии становятся лужичанами – славянским племенем, живущим «в лугах». То же можно сказать о варнах, или варинах, – это племенное название находит объяснение только в языке поморских славян, где «варн» произносилось вместо «вран», «ворон». Память о них хранит река Варнова. К северу от Богемии Страбон упоминает племена колдуев и мугилонов – этнонимы явно славянские, сохранившиеся до позднейших времен в названиях коледичей (ветви полабских сербов) и Могильна – города лужичан[32].

Этнографическая проверка Тацитовых «германцев» в Висло-Одерском междуречье, проведенная немецкими монахами, католическими миссионерами XI–XIII вв., способствовала славянизации и множества других античных «германских» племен. Перейдя из мира античной литературной традиции в реальный этнографический мир Польского Поморья, немецкие средневековые писатели уточнили сведения классических авторитетов: не германцы, а славяне. Так, античные вельты сделались велетами, гелизии – геленсичами, хатты – хуттичами, дидуны – дедошанами, семноны – земчичами и т. д.

Помимо культурных контактов на границах провинций римляне могли познакомиться со славянами во время военных конфликтов за границами дунайского лимеса. Здесь можно выделить три эпизода. Во время маркоманских войн, которые в 160 – 170-х гг. вел в Подунавье император Марк Аврелий, римлянам пришлось столкнуться с мощным племенным объединением северных варваров, куда помимо маркоманов входили квады, варисты, гермундуры, свевы, лакринги, бурей, виктуалы, созибы, сикоботы, бастарны, певкины и костобоки. Название последнего племени звучит как славянская нота в этой варварской какофонии. Заслуживает внимания и то, что римские источники ставят в этом перечне костобоков рядом с певкинами, которых Тацит называет соседями венедов. Впрочем, утверждать наверняка здесь ничего нельзя.

Второй эпизод относится к середине III в., когда империей правил Волузиан. Римские авторы сообщают, что он одержал победу в Нижнем Подунавье над конгломератом «скифских» племен. Но показательно, что сенат преподнес ему титул не «Скифский», а «Венедский», что указывает на пребывание славян в это время по крайней мере в Поднестровье, в полном согласии с данными Певтингеровой карты («венеды-сарматы»).

Наконец, в тот же III в. отсылает нас одна старинная чешская легенда, записанная в 1767 г. францисканским монахом Прокопом Слободой. В ней говорится, что где-то в конце III столетия (Прокоп даже называет точную дату – 278 г.) славяне, жившие тогда в области Крапины (бассейн реки Дравы), терпели великие притеснения от начальника римских войск в Паннонии и Иллирии Аврелия. В конце концов, когда угнетение стало невыносимым, знатный славянский вельможа Чех со своими братьями Аяхом и Русом поднял восстание против Аврелия и убил его. Затем, опасаясь мести римлян, он увел славян на новые земли, к северу от Дуная, которые и сделались второй родиной чешского народа.

Эта легенда имеет довольно точное историческое соответствие. В 276 г. римские легионы, стоявшие в Иллирии, провозгласили императором иллирийца Аврелия Проба. «Он обладал большими познаниями в военном деле, – пишет римский историк IV в. Аврелий Виктор, – и был прямо вторым Ганнибалом по умению закалять молодежь и давать различные занятия воинам. Ибо подобно тому, как тот засадил огромные пространства Африки оливковыми деревьями, применяя труд воинов, безделье которых казалось опасным и ему и властям, таким же образом Проб засадил виноградниками Галлию, Паннонию и холмы Мезии», то есть современную Францию, Венгрию, юг Румынии и север Болгарии. Однако солдатам пришлись не по душе эти сельскохозяйственные занятия, и когда в 282 г. Проб приказал им рыть ров и водоемы для осушения болотистой местности около города Сирмия в Паннонии, они взбунтовались и убили его. Сирмий располагался в районе реки Савы, по соседству с Крапиной, а дата гибели Аврелия Проба – 282 г. – всего на четыре года расходится с той, которую называет Прокоп.

Все это позволяет заключить, что славяне начали вторжения на территорию империи задолго до эпохи Великого переселения народов, хотя, по всей вероятности, еще не претендовали на самостоятельную роль в варварских союзах.

Вследствие этого римляне обращали на них мало внимания. Для античной историографии варварский мир был отталкивающе чуждым и, как следствие, внеисторичным. Правда, именно римские писатели перенесли имя венетов на славян, но в этнографических описаниях Средней Европы и Северного Причерноморья они прибавили мало нового к тому, что было известно уже грекам.

Почтенная литературная традиция в изображении варваров зачастую брала верх даже над личными наблюдениями и впечатлениями, как это можно видеть, например, у Овидия. Мы могли бы иметь в ссыльном поэте один из достовернейших источников по истории и этнографии Северного Причерноморья, если бы он непостижимым образом не предпочел опереться в описании природы и населения этого края не на собственные наблюдения, а на литературный авторитет Вергилия, который, в свою очередь, поэтически обработал классический отрывок из «Истории» Геродота о скифах. Впрочем, Страбон жаловался на чисто физические трудности, с которыми приходилось сталкиваться исследователю этих районов: страны там холодные и бедные, говорит он, а жители их, свирепые и дикие, чрезвычайно неприязненно относятся к иноземцам. Область обитания славянских племен продолжала оставаться для римлян, как и для греков, terra incognita (неизвестной землей), суровой пустыней, которую покинули люди и боги[33].

Славяне и античное христианство

В I столетии н. э. христианство стремительно распространяется по римским провинциям. Согласно Евангелию, миссия апостольской проповеди была возложена Иисусом Христом на двенадцать ближайших свидетелей его жизни и на семьдесят учеников, провозвестников его учения в тех городах, которые намеревался посетить Спаситель (Ак., 10: 1). Апостол Петр первым допустил язычников к святому крещению, а апостол Павел начал проповедовать учение Христа всему миру. О деятельности остальных апостолов сохранились не столь определенные известия, хотя все они, как свидетельствует церковная традиция, ревностно исполнили возложенное на них самим Спасителем поручение.

Входили или нет славяне в число народов, просвещенных учениками Христа?

Пожалуй, самый любопытный ответ на этот вопрос дает «Повесть временных лет», где имеется три взаимоисключающих мнения на этот счет. Так, автору летописной повести об убиении варягов-христиан (статья под 983 г.) и сказания о крещении киевлян в 988 г. было совершенно ясно, что «здесь (то есть в Русской земле. – С. Ц.) не учили апостолы, не пророчествовали пророки… телом апостолы суть здесь не были».

Тем не менее автор или редактор другого фрагмента – о переложении святым Мефодием «всех книг с греческого языка на словенский» – проявил тенденцию вывести русское христианство прямо из апостольских времен. Назвав славянского первоучителя Мефодия «настольником Андрониковым» (апостол из числа 70-ти), он со страстной убежденностью продолжил: «Словеньску языку учитель есть Андроник апостол, ибо ходил в Моравы; и апостол Павел учил тут, в Иллирике, где словене жили изначально. Так что и словеньску языку учитель есть Павел, а от этого языка ведем происхождение и мы, Русь, так что и нам, Руси, учитель есть Павел».

Наконец, сказание о хождении апостола Андрея приводит первого Христова ученика прямехонько на киевские горы, а оттуда в Новгород, заставляя его исходить своими стопами всю Русскую землю с юга и до самого севера.

Впоследствии на Руси утвердилось именно последнее мнение о преемственности русского христианства от апостольского по линии апостола Андрея. Но прямых исторических свидетельств в его пользу нет.

Канонические сведения об Андрее исчерпываются краткими замечаниями двух евангелистов. По Матфею, он был галиеянином и братом апостола Петра (Мф., 4: 18–20); по Иоанну (Ин., 1: 35, 40–42) – одним из учеников Иоанна Крестителя, еще раньше Петра призванным Христом на Иордане (откуда и прозвище Первозванный). Но умолчание Книги деяний апостольских о судьбах всех двенадцати ближайших учеников Христа, за исключением апостола Павла, только способствовало появлению многочисленных апокрифов, подробно излагавших историю трудов и подвигов апостолов из числа как 12-ти, так и 70-ти. Уже во II в. возник целый цикл сказаний о проповеди апостолов Петра, Андрея и Матфея в стране легендарных антропофагов, или мирмидонян.

Наряду с пространными, в духе приключенческого романа, повествованиями о путешествиях апостолов в эпоху поздней Античности появились краткие известия, выдержанные в форме списков или каталогов. Все они, впрочем, восходили к древнейшим апокрифам и их позднейшим церковным переделкам. Единственный отголосок самостоятельного церковного предания встречается у Евсевия Кесарийского, который пишет: «Когда святые апостолы и ученики Спасителя Нашего рассеялись по всей вселенной, то Фома, как содержит предание, получил в жребий Парфию, Андрей – Скифию… Это сказано слово в слово у Оригена в третьей части его толкований на Бытие». Предание, записанное Оригеном, можно датировать концом III – началом IV в., что позволяет видеть в нем источник, независимый от апокрифических сказаний. Здесь впервые имя Андрея оказывается связанным со Скифией, которую, впрочем, следуя географическим ориентирам текста, должно поместить скорее в Прикаспийский, чем в Причерноморский регион.

Все эти разнообразные известия в VIII–IX столетиях послужили источниками к составлению бесчисленных «деяний», «похвал» и «житий» апостолов. В этих новых сочинениях миссионерская деятельность апостола Андрея частично захватывает уже таврическую Скифию. У монаха Епифания (конец VIII – начало IX в.) Первозванный апостол из кавказских стран через Керченский пролив приходит в Боспор, посещает крымские города Феодосию и Херсонес, откуда затем возвращается морем в Синоп. В этом же сочинении, между прочим, не раз фигурирует животворящий крест, которым апостол отмечает места своего пребывания и который впоследствии в русском сказании будет воздвигнут на берегах Днепра.

Позднейшие греческие авторы отводят апостольской миссии Андрея еще более обширную область севера. Так, Никита Пафлагонянин (конец IX – начало X в.) в похвале святому Андрею уверенно перечисляет следующие народы и страны: «Получив в удел север, ты обходил иверов и сарматов, тавров и скифов, всякую страну и город, которые лежат на севере Евксинского Понта… Итак, обняв благовестием все страны севера и всю прибрежную область Понта… он приблизился к оной славной Византии». Теперь и этнографическая терминология апокрифов, унаследованная от классической древности, стала прилагаться именно к южным пространствам России. Уже в VI в. Иоанн Малала подразумевал под мирмидонянами-антропофагами азовских булгар. А для Льва Диакона, жившего в X столетии, мирмидоняне – это предки росов-тавроскифов.

Интерес греческих писателей к апостолу Андрею был вызван двумя причинами. Во-первых, все более углубляющийся разрыв между Римской и Константинопольской церквями побуждал византийское священство изыскивать аргументы в пользу своей равночестности римской иерархии. Ведь папы, формально признавая греческую теорию пентархии (существования пяти истинных патриархатов, включая Константинопольский), решительно отрицали претензии Константинополя на второе место в христианском мире. Папа Николай I (IX в.) писал болгарскому царю Борису, что хотя Константинополь и зовет себя «новым Римом», однако же апостолы не учреждали там кафедр и патриархатом он может числиться разве только по политическим соображениям. Поэтому подчеркивание патроната святого Андрея – старшего брата Петра и первого по времени ученика Христа – над византийскими землями превращало Константинопольскую кафедру в подлинную Sedes apostolica (кафедру, учрежденную апостолом), не меньшую, а, пожалуй, большую Римской.

Другой целью возвеличивания святого Андрея было обеспечение церковного приоритета Константинополя над всеми восточными церквями, уже существующими, а также могущими возникнуть в будущем, – и эта цель достигалась путем утверждения взгляда на Андрея как на апостола всего Востока. У монаха Епифания есть эпизод, в котором Петр и Андрей бросают жребий и Петру выпадает в удел просвещать западные страны, а Андрею – восточные (включая северные области Понта).

Таким образом, обзор «андреевской» литературы не позволяет отнести сведения о посещении апостолом «северных» стран к числу достоверных[34]. Все подробности его странствий сообщают нам не очевидцы, а гораздо более поздние авторы, чьи сочинения к тому же не свободны от определенной идеологической направленности. Но главное, Андрей не мог быть первоучителем славян по той причине, что последние в I в. н. э., как мы уже убедились, не имели ничего общего с причерноморскими «скифами».

С точки зрения географического соприкосновения маршрутов путешествий апостолов с областью тогдашнего славянского расселения несколько большего внимания заслуживает упоминание летописью имен Павла и Андроника. Жизненный путь обоих апостолов оказался в той или иной степени связанным с придунайскими землями – Иллирией, Паннонией, Нориком, то есть с теми областями, которые очень скоро вошли в ареал славянского расселения. Но ничего определенного и в этом случае утверждать нельзя. Павел, по церковному преданию, объездил Малую Азию, Испанию, Британию, Италию, а значит, мог побывать и в Подунавье, однако никаких точных данных на этот счет нет. Андроник, его ученик, был епископом города Сирмия на реке Саве. Впрочем, присутствие здесь славян ранее II в. маловероятно.

Итак, историческая истина содержится только в тех фрагментах «Повести временных лет», где утверждается, что «телом апостолы суть здесь не были». Этот взгляд наших предков на географию миссионерской деятельности апостолов является, безусловно, древнейшим, еще не подвергшимся церковному переосмыслению.

Славяне под властью Готской державы

Следующий этап славянской колонизации Европы был связан с возникновением в Северном Причерноморье нового государственного образования – Готской державы.

Исторические сведения о ней носят полулегендарный характер. Ее официальным историографом выступает византийский историк первой половины VI в. Иордан, гот по происхождению. В своем сочинении «О происхождении и деяниях гетов», или сокращенно «Getica» («Гетика»), он ссылается на труды своих предшественников – Аблавия и Кассиодора, – к настоящему времени утраченные. Поэтому нельзя сказать, в какой мере сочинение Иордана компилятивно. Судя по его вялому и местами невразумительному слогу, он был довольно посредственный писатель, хотя далеко не глупый человек. Кажется, он может претендовать на нелестное звание первого фальсификатора истории (сознательного, по крайней мере), ибо, всячески стремясь доказать древность готского племени, он ввел в генеалогию готов реальную и мифическую историю других народов – гетов, даков, скифов и даже легендарных амазонок. В то время варварские народы, пришедшие на древнюю землю империи, на скорую руку стряпали себе генеалогию и историю, стремясь доказать, что они завладели достоянием Рима если и не по праву прямого наследования, то, во всяком случае, в силу древности и благородства своего происхождения. Так и Иордан приписал готам еще большую древность, чем римлянам, перечислив девять поколений готских королей, живших за несколько веков до Троянской войны и Энея, считавшегося отцом римского народа. Италия во времена Иордана находилась под властью готского короля Тотилы, и, видимо, россказни о благородном происхождении готов должны были несколько облегчить тяжесть варварского ярма, согнувшего гордые римские выи.

По сведениям Иордана, готы издавна жили на острове Скандза, под которым, возможно, следует понимать не Скандинавию, а остров Готланд, лежащий напротив висленского устья – южного географического ориентира йордановской Скандзы. Скорее всего, готы были не этническими германцами, а германизированными потомками местного, догерманского населения. Приблизительно в I в. до н. э., при короле Бериге, они высадились на южном побережье Балтийского моря, где-то между Одером и Эльбой, и назвали это место Готискандзой. Пришельцев было немного: Иордан сообщает, что готы приплыли всего на трех кораблях, причем на третьем находилось родственное им племя гепидов, – цифра маловероятная, но тем не менее характерная. Однако малочисленность не помешала готам быстро стать хозяевами всего южнобалтийского побережья между Ютландией и устьем Вислы.

Дальнейший двухтысячекилометровый бросок готов из Польского Поморья в Крым очерчен Иорданом довольно бегло. Во время правления пятого после Берига короля Филимера (конец I – начало II в.), когда в готских поселениях «выросло великое множество люда», войско готов вместе с семьями двинулось на юг «в поисках удобнейших областей». Вместе с готами в поход отправились подчиненные им племена Балтийского Поморья – руги, вандалы, часть поморских славян и балтов.

Переправившись через Вислу где-то в среднем ее течении, готы спустя некоторое время достигли местности, которую Иордан именует Ойум. Филимер «восхитился великим изобилием тех краев». Надо полагать, перед готами лежали Волынь и Подолия – действительно благодатные в климатическом и хозяйственном отношениях земли. Но путь туда преграждала некая сильно заболоченная река – очевидно, Буг. Готы начали переправу через реку по мосту, однако тот обрушился, и готы оказались разделенными на две части, «так что никому больше не осталось возможности ни перейти, ни вернуться».

Одна часть готов, переправившаяся на другой берег вместе с Филимером, «завладела желанной землей». После этого они напали на племя спалов и разгромили его. Плиний Старший знает спалов под именем «спалеи», расселение которых он соотносит с рекой Танаисом (Доном). Уместно заметить, что Диодор Сицилийский (ок. 90–21 гг. до н. э.) упоминает о «палах» – потомках какой-то части исчезнувших скифов. Так что спалы, вероятнее всего, были ираноязычным племенем, кочевавшим в Подонье, и, следовательно, к моменту столкновения с ними готы успели переправиться через Днепр, – в этом они не должны были встретить никаких препятствий, поскольку в районе Киева с давних пор существовала лодочная переправа, наличие которой подтверждается летописной легендой о Киеперевозчике. «Отсюда уже, как победители, – повествует Иордан, – движутся они в крайнюю часть Скифии, соседствующую с Понтийским морем»; они остановились, достигнув Мэотиды (Азовского моря). Эти готы стали называться остроготами, или остготами.

Сородичи остроготов, оторвавшиеся от них при переправе, получили имя «везеготов», или «вестготов». Латинизированные этнонимы «остготы» («восточные готы») и «вестготы» («западные готы») закрепились за остроготами и везеготами вследствие созвучия их самоназвания с латинскими наименованиями сторон света: «ост» – «восток» и «вест» – «запад». Остроготов называли также грейтунгами – «жителями поля, степи», а везеготов – тервингами, «жителями леса». Границей между ними служил Днепр.

Везеготы двинулись вдоль течения Буга и далее по долинам Днестра и Прута в Северное Причерноморье и, наконец, обосновались в устьях Дуная и Днестра.

Здесь они повстречались с дако-гетами. Многочисленные гетские племена в дохристианскую эпоху жили по нижнему течению Дуная на границе с Фракией. Греки считали их фракийцами. В I в. до н. э. они объединились с даками, говорившими с гетами на одном языке, и создали мощную племенную группировку, во главе которой стоял гетский вождь Бурвиста. По словам Страбона, «он был страшен даже римлянам, так как дерзко переходил Истр, ограбляя Фракию до Македонии и Иллирии; он разорил кельтов, смешанных с фракийцами и иллирийцами, бойев же (кельтское племя, давшее название Богемии, нынешней Чехии. – С. Ц.) до конца смел с земли». Иордан сообщает, что войска Бурвисты вторгались в германские области и, в частности, совершенно разорили землю франков. Досталось и причерноморским провинциям Римской империи. Сосланный сюда Овидий жаловался: «Кругом грозят жестокими войнами бесчисленные племена… Враг густыми толпами, подобно птицам, налетает и уносит добычу… поэтому редко кто осмеливается обрабатывать землю, да и тот, несчастный, одной рукой пашет, а в другой держит оружие… Чуть часовой с дозорной вышки подает сигнал тревоги, мы тотчас дрожащей рукой надеваем доспехи. Свирепый враг, вооруженный луком и напитанными ядом стрелами, осматривает стены на тяжко дышащем коне… Иногда, правда, бывает мир, но никогда веры в мир…»

Огромная держава Бурвисты включала в себя современные Молдавию, Румынию, Болгарию, часть Западной Украины, Буковину, Венгрию и Чехию. Дако-геты были первыми варварами, которым римляне – «повелители мира» – стали выплачивать дань. Рост военно-политического могущества сопровождался усвоением гетами некоторых философских и научных знаний античной цивилизации.

При преемниках Бурвисты его держава, распавшаяся на несколько частей, после упорной борьбы была разгромлена римлянами, и в 107 г. император Траян превратил Дакию в римскую провинцию. Значительная часть даков и гетов была отброшена к северу и северо-востоку от Дуная, в области, куда скоро начали проникать везеготы и возглавляемые ими племенные группировки.

В результате смешения даков, гетов и везеготов образовалось новое племенное объединение, возглавляемое пришельцами с Балтики. Подавляющее численное превосходство в нем дакогетов и созвучие названий «готы» и «геты» (при давнем знакомстве греков и римлян с последними) послужило причиной этнографической путаницы у Иордана и многих других античных и раннесредневековых писателей, которые стали называть готов гетами. Вот что пишет, например, византийский историк VI в. Прокопий Кесарийский: «В прежнее время готских племен было много, и много их и теперь, но самыми большими и значительными из них были готы, вандалы, везеготы и гепиды. Раньше, правда, они назывались савроматами и меланхленами. Некоторые называли эти племена гетами». Раннесредневековый церковный писатель Иероним утверждал, что «все ученые скорее привыкли называть готов гетами…». В полном согласии с ним Исидор Севильский (ок. 570–636) говорит, что «древние называли готов чаще гетами, чем готами». Если ко всему этому прибавить слова Аммиана Марцеллина о том, что готы, устремляясь в битву, «издавали шум на разных языках», то станет понятно, что Готская держава была полиэтническим государственным образованием, в котором германский элемент был почти незаметен. Действительно, в поселениях Черняховской культуры – археологического двойника Готского государства в Северном Причерноморье – так называемые «большие дома», характерные для германцев и соотносимые археологами с готогепидским населением, составляют в разных местах всего от 3 % до 15 % жилых построек (антропологически же германские черты на территории Черняховской культуры вообще не просматриваются)[35]. Следовательно, готы только возглавили весьма разношерстный племенной союз.

К середине III в. Готская держава распространилась на все Северное Причерноморье и Приазовье.

Переселение готов самым непосредственным образом затронуло славян – ведь, продвигаясь с берегов Балтики в Подолию и на Волынь, готы пересекли все территории тогдашних славянских поселений. Однако ни Иордан, ни другие авторы ничего не сообщают об участии славян в готском переселении. И тем не менее распространение славянских древностей, относящихся к этому времени, прослеживается именно по линии продвижения готов на юг – из Повисленья (пшеворская культура) в верховья Днестра, на Волынь и затем в лесостепные районы междуречья Днестра и Днепра. Кроме того, готское нашествие заставило еще одну группу славян уйти на восток, в земли Северо-Западной Руси, где в конце V в. в бассейнах Псковского и Ильменского озер возникает раннеславянская археологическая культура длинных курганов.

В Верхнем Поднестровье славяне уже составили преобладающую часть населения. Это хорошо знал составитель упомянутой выше Певтингеровой карты, разместивший здесь «венедов-сарматов», а также римские сенаторы, поднесшие императору Волузиану титул «Венетский».

Поэтому вполне вероятно, что славяне принимали деятельное участие в военных экспедициях готов. Особенно разрушительными для империи были морские набеги готов на побережье Балкан и Малой Азии. Греческий историк V в. Зосима рассказывает о подобном походе 268 г., когда из днестровского устья на морской простор вырвалось около 6000 варварских лодок. Эта огромная флотилия прорвалась через Дарданеллы и опустошила Фракию. Среди участников нападения Зосима называет остроготов, везеготов, гепидов, герулов и «келтионов». Последних можно было бы принять за кельтов, если бы так называемая Пасхальная хроника VII в. не содержала замечания, что «келтионы» тождественны «спорадам». Между тем под именем «споры» Прокопий Кесарийский объединял славянские племена «склавенов» и «антов». Таким образом, вспомогательные отряды славян использовались везеготами (по чьим владениям варварский флот спустился в Черное море) в их нападениях на империю.

Но собственно имя одной из племенных группировок славян (антов) упоминает только Иордан.

В середине IV в. королем готов стал Эрманарих (Германарих, Херменерек) из династии Амалов. По словам Аммиана Марцеллина, это был «наиболее воинственный монарх, вызывающий испуг соседних наций благодаря своим многочисленным и различным доблестям». После «избиения» приазовского племени элуров Эрманарих двинул войско на славян-антов, которые, как повествует Иордан, «хотя и были достойны презрения из-за слабости их оружия (то есть плохого вооружения. – С. Ц.), были, однако, могущественны благодаря своей многочисленности и пробовали сначала сопротивляться». Но будучи побеждены более организованными в военном отношении готами, они были вынуждены подчиниться власти Эрманариха.

«Умом своим и доблестью, – продолжает Иордан восхваление готского вождя, – он подчинил себе также племя эстов, которые населяют отдаленнейшее побережье Германского океана (Балтийского моря. – С. Ц.). Он властвовал, таким образом, над всеми племенами Скифии и Германии как над собственностью». Среди подвластных Эрманариху народов Иордан перечисляет, помимо венетов (славян), еще рогов (ругов), а также искаженные финские и балтские этнонимы, которые опознаются как «чудь», «весь», «меря», «мордва» и «голядь», – иначе говоря, распространяет власть остроготов на огромную территорию от Черного моря до Балтийского. Подобный территориальный размах державы Эрманариха, безусловно, является плодом исторического мифотворчества Иордана, в котором он так поднаторел, ибо Черняховская культура не выходит на севере за пределы днепровских порогов.

После смерти Эрманариха новый поход против антов предпринял его наследник, король (rex) Винитарий. Это событие произошло уже в конце IV или в начале V в. В то время военное могущество готов было подорвано поражением, понесенным ими от гуннов, и сами они обитали уже не в Приазовье, а на Нижнем Дунае. Славяне-анты, надо полагать, поддержали гуннов и вернули себе независимость, утраченную после войны с Эрманарихом. Для Винитария, который, по словам Иордана, «с горечью переносил подчинение гуннам», поход против антов был пробным шагом на пути к освобождению готов от гуннского владычества. В первой стычке анты взяли верх, но окончательная победа осталась все-таки на стороне готов. Чтобы наказать антов и удержать их в повиновении, Винитарий прибег к террору. По его приказу был распят антский «король» (regem) по имени Боз (или Бож). Вместе с ним подверглись казни его сыновья и семьдесят «первых» (primarios – знатные люди, вероятно, племенные старейшины), «чтобы трупы повешенных удваивали страх покоренных». Возможно, этот способ казни говорит о том, что в глазах готов славяне были рабами, восставшими против своих господ с оружием в руках. Между тем равенство в титулатуре Винитария и Боза подчеркивает возросшую мощь антов. Видимо, Боз возглавлял крупный союз семидесяти славянских родов[36].

К сожалению, Иордан не указал конкретной области, где проживали славяне, воевавшие с готами. Данные археологии побуждают поселить их где-то на Волыни, в Подолии или, быть может, несколько восточнее – между верховьями Днестра и Днепра.

«Антский фрагмент» текста Иордана позволяет видеть в имени готского короля два компонента: в первой его части отражен этноним «венеты», второй компонент – готское arjan – означает «пахать, потрошить», следовательно, Vinith-arius переводится буквально как «потрошитель венетов»[37].

Новое подчинение антов готам было непродолжительно, ибо уже в следующем году гуннский вождь Баламбер убил Винитария и пресек попытку готов восстановить свое государство.

Говоря о гото-славянском взаимовлиянии, обыкновенно упоминают имена готских королей – Витимира, Видимера, Валамира, которые звучат совсем по-славянски; во всяком случае, в них нет ничего германского. Иордан отметил существовавшую в то время среди цивилизованных и варварских народов своеобразную моду перенимать друг у друга имена: римляне, по его словам, заимствуют их у македонян, греки – у римлян, сарматы – у германцев. Правда, о готах историк сообщает, что они «преимущественно заимствуют имена гуннские», но не исключено, что под гуннами здесь подразумеваются все народы, подчиненные гуннской орде, в том числе и славяне (ниже мы увидим, что славяне занимали видное место в войске гуннов). Впрочем, невозможно выводить вышеупомянутые имена из одного только славянского источника. Следует учитывать, что в то время личные имена у славян носили лишь вожди и старейшины (рядовые члены племени довольствовались прозвищем) и этот весьма небогатый именослов, содержащийся в раннесредневековых памятниках, по всей вероятности, сам испытал сильное германское, кельтское, иллиро-венетское и иранское влияние.

Продолжая тему готского влияния, нельзя обойти молчанием такое капитальное событие, как христианизация готов. По курьезной случайности, благодаря личным богословским пристрастиям «апостола готов» Ульфилы, или Вульфилы (311–383), новообращенные стали исповедовать арианство, которое Никейский собор вскоре объявил ересью. Нам ничего не известно о миссионерской деятельности готов среди славян, но почти не вызывает сомнений, что первые сведения о той религии, которая в будущем должна была коренным образом изменить всю их жизнь, наши предки получили от готских еретиков.

Тем не менее в целом история государства готов относится, так сказать, к истории российского пространства, а не русского народа. Непосредственного воздействия ее на этногенез и культурное развитие славян не видно. Черняховская культура, особенно ее «готский» ареал, если даже и включала в себя какую-то периферийную часть славянских племен, не получила ярко выраженного археологического продолжения в славянских культурах Поднепровья VII–VIII вв., и это отсутствие преемственности не позволяет говорить о существенной роли государства готов в культурно-историческом развитии славянства.

Значение готского переселения для славян состояло главным образом в том, что оно невольно способствовало расширению области славянской колонизации Восточной Европы, ибо в своем движении на юг готы увлекли за собой значительную часть висленских славян, которые заселили Верхнее Поднестровье и западную часть Среднего Поднепровья. Набеги славян на империю в составе готских войск можно рассматривать в качестве своеобразной разведки, во время которой славяне могли познакомиться с военным искусством своего будущего противника и получить представление о географии задунайских земель. Далее будет показано, что военное сотрудничество славян с везеготами – уже на правах союзников, а не подчиненных – продолжилось и в V в., когда Готское государство в Причерноморье прекратило свое существование.

Начало нашествия гуннов

Вопрос об этнической и языковой принадлежности гуннов доныне остается дискуссионным. Обыкновенно в них видят тюркский народ сюнну, или хьюнг-ну (Huing-nu), упоминаемый в китайских хрониках еще за несколько столетий до Рождества Христова. Под натиском империи Хань гунны якобы постепенно откочевывали из Внутренней Азии на запад, включая в свою орду покоренные народы – монголов, угров, тюркские и иранские племена. Около 370 г. они переправились через Волгу, разгромили алан и затем набросились на готов.

Этой точки зрения придерживаются главным образом ученые «евразийской» школы для иллюстрации своих концептуальных построений. Однако письменные источники и археология свидетельствуют, что исторические судьбы сюнну оборвались в начале н. э. где-то на территории Средней Азии. Все I столетие – это эпоха непрерывного упадка некогда могущественного племенного объединения. Голод, бескормица и внутренние распри привели к тому, что в середине I в. держава сюнну, охватывавшая Южную Сибирь, монгольский Алтай и Маньчжурию, распалась. Часть сюнну откочевала на запад, в некую страну Канцзюй (предположительно на территории Киргизии). Здесь один их отряд численностью в 3000 воинов, возглавляемый шаньюем Чжи-Чжи, был разгромлен китайцами и полностью уничтожен. Другие орды сюнну, мигрировавшие в этот район, в течение I в. были подчинены племенным союзом сяньби. Характерно, что источники ничего не сообщают о дальнейшем продвижении сюнну на запад. Бегут «неизвестно куда» только их вожди – шаньюи, а основная масса племени остается на месте. Так, наиболее крупная орда сюнну, насчитывавшая 100 000 кибиток, после своего поражения в 91 г. «приняла название сяньби», то есть влилась в это племенное объединение. Археологических памятников сюнну западнее Средней Азии не обнаружено. Таким образом, родство гуннов и сюнну/хьюнг-ну основывается евразийцами исключительно на некотором сходстве их имен. Поэтому, видимо, правы те филологи, которые полагают, что отождествление этих народов, «некритично принимаемое многими учеными… в действительности не обосновано и противоречит данным лингвистики, антропологии и археологии…»[38].

Расселение славян в эпоху Великого переселения народов

С гораздо большей вероятностью европейские гунны IV–V вв. могут быть отождествлены с племенем хунну, о котором уже в середине II в. писал Птолемей, помещая его на территорию «между бастарнами и роксоланами», то есть значительно западнее Дона, вероятно, где-то между Днестром и Средним Поднепровьем. По всей видимости, эти хунны принадлежали к угро-финской языковой семье[39]; кроме того, они испытали сильное кельтское и скифо-сарматское культурное влияние[40]. Но хуннская орда была, конечно, неоднородна по своему этническому составу. Скорее всего, к середине IV в. хунны подчинили себе тюркские племена Подонья и Поволжья. Это племенное объединение и получило в Европе название «гунны».

Вторжение гуннов в Северное Причерноморье и Крым было подобно падению камня, вызвавшему сход горной лавины. Военное преимущество гуннам обеспечивала их тактика. В начале сражения, избегая рукопашного боя, они кружили вокруг противника и осыпали его стрелами до тех пор, пока вражеские боевые порядки не приходили в полное смятение, – и тогда решительным ударом собранных в кулак конных масс гунны довершали разгром; в рукопашном бою они орудовали мечами, «нисколько не помышляя о себе», как замечает Аммиан Марцеллин. Их стремительное вторжение застало врасплох не только римлян, но и племена Северного Причерноморья. Современники в связи с этим единогласно пишут о «внезапном натиске», «внезапной буре» и уподобляют гуннское нашествие «снеговому урагану в горах».

В 371 г. гунны ворвались во владения Эрманариха. Ряд раннесредневековых авторов, в том числе Иордан и Прокопий Кесарийский, приводят в связи с этим забавный случай, который помог гуннам проникнуть в Крым. Однажды гуннская молодежь охотилась на оленей на берегу Мэотиды (Азовского моря) и прижала одну самку к самой воде. Неожиданно она бросилась в волны и пересекла море вброд, увлекая за собой охотников. На другом берегу, то есть уже в Крыму, она исчезла, но гунны не огорчились: ведь теперь они узнали то, о чем раньше и не подозревали, а именно: что в Крым, к остроготам, можно попасть, минуя хорошо охраняемый Перекопский перешеек. Вернувшись к сородичам, охотники сообщили о своем открытии, и гунны всей ордой вторглись в Тавриду по пути, указанному им животным.

История с оленихой, если это, конечно, не легенда, могла произойти только в одном месте – в Сивашском заливе, через который с севера на юг тянется Арабатская стрелка – узкая и длинная коса, на севере очень близко подходящая к берегу моря. Это еще раз подтверждает, что остроготов атаковали хунны Птолемея, а не сюнну, пришедшие из-за Волги, которые в таком случае должны были появиться в Крыму со стороны Тамани.

Под ударом гуннов держава готов рухнула в одночасье. Готские поселения были превращены в груды развалин, население подверглось массовой резне, сам престарелый Эрманарих в отчаянии покончил с собой. Большинство остроготов отступили на запад, к Днестру; оставшиеся признали власть гуннов, и только небольшой части остроготов, укрепившейся на Керченском полуострове, удалось сохранить свою независимость[41].

Гунны между тем обрушились на везеготов, устроив им настоящую бойню. «Побежденные скифы (везеготы. – С. Ц.) были истреблены гуннами, и большинство их погибло, причем не было предела жестокости при их избиении», – пишет современник этих событий Евнапий.

В 376 г. десятки тысяч спасающихся от нашествия везеготских семейств появились на берегу Дуная, умоляя римские власти позволить им переправиться и поселиться во Фракии. За ними шли остроготы, слыша за своей спиной топот и ржание гуннских лошадей. Император Валент согласился принять везеготов, намереваясь использовать их для пограничной службы на дунайской оборонительной линии. Однако переправа такого огромного количества людей заняла много времени; подвоз припасов не был организован должным образом, и среди везеготов разразился голод. Римские чиновники вместо помощи варварам использовали ситуацию в целях личного обогащения. За кусок хлеба они заставляли везеготов отдавать им в рабство жен и детей. Дошло до того, что любого раба продавали за десять фунтов говядины или за ковригу хлеба. Аммиан Марцеллин пишет даже, что римляне «по ненасытности своей, набрав откуда только было можно собак, давали их по одной за каждого раба», а Иордан утверждает, что голодные везеготы порой продавали своих детей в рабство за «дохлятину – собачью и других нечистых животных».

Доведенные до отчаяния везеготы взбунтовались, опустошили Фракию, и римлянам пришлось усмирять их силой оружия. Но на помощь разбитым везеготам пришли остроготы, переправившиеся через Дунай без императорского позволения и приглашения. 9 августа 378 г. на равнине возле Адрианополя римские легионы были растоптаны готской кавалерией. Решающая роль в победе принадлежала остроготам и их союзникам аланам, которые «как молния» обрушились на врага. Император Валент пал в сражении, и даже тело его не было найдено. По известию Иордана, он укрылся в каком-то поместье близ Адрианополя, а готы, не зная об этом, сожгли дом вместе с ним. Его преемник, император Феодосии I, с большим трудом спас положение, даровав готам права федератов (союзников империи, получающих регулярное жалованье). Тем временем в Паннонию вступила гуннская орда, увлекая за собой аланов, угров, булгар и другие кочевые племена южных степей. Эти события были началом Великого переселения народов.

Германский натиск

Если на юге переселение варварских народов было вызвано изменившейся военно-политической ситуацией, то северных варваров заставило сняться с насиженных мест прежде всего резкое похолодание и увлажнение климата, которое сопровождалось обильными осадками и наступлением Балтийского моря на сушу, что привело к подъему грунтовых вод, повышению уровня воды в реках и озерах и разрастанию болот. Изменение европейского климата было ощутимо даже в Италии, где из-за многолетних наводнений местное население прониклось мыслью, что грядет новый потоп.

Затопление поселений и пахотных земель было главной причиной переселения. Вместе с тем конец IV в. мог ознаменоваться неизвестными нам по источникам войнами между германскими племенами, вынудившими большую их часть сняться с насиженных земель и двинуться на поиски новых, более безопасных для поселения мест. Так, почти все деревни, открытые археологами на островах Эланд и Готланд, погибли от пожаров в эпоху Великого переселения народов. Нельзя исключить и давления на германцев со стороны славян. По словам Юлия Капитолина, германцы, потрясшие угасавшую Римскую империю, сами бежали от «верхних варваров», то есть от народов, наседавших на них с севера и востока – как раз со славянских территорий.

Немаловажным стимулом переселения была также мысль о разграблении богатых римских провинций. Например, Иордан следующим образом объясняет причину одного из походов готов в Италию: «Ввиду того что со временем уменьшилась добыча от грабежа соседних племен, возник у готов недостаток в продовольствии и одежде. Людям, которым некогда война доставляла пропитание, стала противна мирная жизнь; и вот все они с громким криком приступают к королю Тиудимеру и просят его: куда ему ни вздумается, но только вести войско в поход».

Под воздействием природных и социальных факторов варварский мир пришел в возбуждение, и это очень скоро почувствовали на римских границах.

С 407 г. волна за волной варварские нашествия заливают империю. Везеготы, остроготы, вандалы, франки, свевы, бургунды, тюринги, англы, юты, саксы попеременно или в союзе друг с другом опустошают римские провинции и саму Италию.

Сражение римлян с германцами

Длинный германский меч накрыл империю своей смертоносной тенью, положив начало бесконечным средневековым повествованиям о сражениях и поединках, разрубленных шлемах и головах, распластанных надвое телах, подчас вместе с конем… «Если ты хочешь стать на путь подвига и прославить свое имя, – наставляет одного варварского короля его мать в хронике Фредегара, – разрушай все, что другие построили, и уничтожай всех, кого победишь; ибо ты не можешь строить выше, чем делали твои предшественники, и нет подвига более прекрасного для обретения славного имени».

И новые герои, напутствуемые подобным образом, стараются вовсю – «безумствуют» и «неистовствуют» на еще недавно мирных и цветущих землях империи. Ориенций, епископ города Оша, свидетельствует, что от Галлии остался только дым пожарищ: «Одним костром дымилась вся Галлия». Еще более мрачные сцены рисует испанский епископ Идаций: по его словам, из-за всеобщего голода матери поедают своих детей. Война, голод, болезни и звери, словно четыре всадника Апокалипсиса, терзают некогда цветущие земли. По приблизительным подсчетам, с 200 по 700 г. население Европы сократилось с 67 млн до 27 млн человек[42]. «Зачем помышлять о торговле там, куда ни один купец более не явится?» – отвечает святой Северин своей пастве, просящей его добыть у вождя племени ругов разрешение на торговлю.

На фоне всеобщего разрушения падение Вечного города вызвало только сдавленный стон. «Мой голос дрожит, и от рыданий перехватывает горло, пока я диктую эти слова, – делится своей скорбью святой Иероним. – Он завоеван, этот город, который покорил весь мир».

В целом известия античных и раннесредневековых письменных источников об этой эпохе очень ненадежны. Вавилонское столпотворение на земле Европы, вызванное Великим переселением народов, произвело такую путаницу в головах раннесредневековых авторов, все еще основывающихся в своих познаниях о варварском мире на античной традиции, что Равеннскии аноним VIII в., автор «Космографии», откровенно признался: «Итак, как было условлено, я подробно, с помощью Христа, расскажу… обо всем, если только не буду введен в заблуждение тем, что различные племена, возжелав из-за своей чрезмерной дерзости чужих или лучших земель или же, возможно, терпя тяжкие притеснения от других народов, переместились из собственных владений, и при этом страны, города или же реки, названные когда-то одним именем, теперь стали называться иначе, как это бывает у варваров».

И все же мы можем разглядеть в мутном потоке Великого переселения народов славянскую струю.

Вандалы

Племя вандалов-силингов, отнесенное историками XVIII–XIX вв. к восточным германцам, в эпоху Средневековья традиционно причислялось к славянам. Так, немецкий историк XI в. Адам Бременский пишет: «Славия – это очень обширная область Германии, населенная винулами, которые некогда назывались вандалами». Его соотечественник, писатель XII в. Гельмольд, в полном согласии с ним говорит, что славян в древности называли вандалами, а в его время – винитами, или винулами. Польский аноним XV в. приводит любопытное сопоставление названий балтийских славян у разных народов: древние римляне, галлы и итальянцы, пишет он, называли их «вандалы», немцы – «венды», славяне – «галмаци» (последнее название соотносимо со славянским племенем гломачей или делемичей, заселивших Далмацию). Фламандский монах Рубрук писал в 1253 г., что «язык русинов, поляков, богемов (чехов. – С. Ц.) и славян тот же, что и у вандалов». Также и уроженец словенской Каринтии Сигизмунд Герберштейн (первая половина XVI в.) утверждал, что немцы именуют всех славян «виндами, вюндами и виндитами, производя их имена от одних только вандалов». Об этом же пишет, ссылаясь на не дошедшую до нас «Историю вандалов» Альберта Кранция, хорватский просветитель из Далмации Мавро Орбини (XVII в.): «Вандалы имели не одно, а несколько различных названий, а именно: вандалы, венеды, венды, генеты, венеты, виниты, славяне и, наконец, валы». Для подкрепления своего утверждения о тождестве вандалов и славян он приводит выдержки из вандало-славянского словаря Карла Вагрийского, свидетельствующие о языковой близости этих двух народов. Схожее наблюдение принадлежит географу XVI в. Меркатору, который заметил о языке населения острова Рюген, что у них в ходу «славянский да виндальский» языки. Этноязыковое родство вандалов и славян утверждается также во многих средневековых русских источниках и славянском фольклоре – в частности, об этом говорит легенда о старейшине Словене и его сыне Вандале.

Столь единодушное причисление вандалов к славянскому этносу требует объяснений. Прежде всего следует заметить, что собственно вандалы, вероятно, были потомками венето-поморских племен, некогда заселивших Висло-Одерское междуречье. Они делились на две крупные ветви – асдингов и силингов. По словам Прокопия Кесарийского, вандалы говорили на германском наречии – «так называемом готском». Но под именем вандалов, как это обыкновенно бывает в античной литературе, несомненно, скрывался обширный племенной союз, куда входили и славяне, и германцы[43].

Их краткая история выглядит так.

Племя вандалов, населявшее первоначально полуостров Ютландия, в I в. до н. э. передвинулось южнее – в славянскую область между Одером, Вислой, Судетами и Карпатами, а в IV в. после Рождества Христова обосновалось в Паннонии. Часть вандальских племен приняла участие в создании Готской державы: Прокопий Кесарийский упоминает о расселении вандалов в Приазовье. Позднее они подверглись полной германизации. Прокопий Кесарийский засвидетельствовал, что вандалы, жившие у Азовского моря, «под давлением голода ушли к реке Рейну, к германцам, которых сейчас называют франками». Те же вандалы (принадлежавшие к ветви силингов), которые остались на славянских землях или в областях, попавших в зону славянской колонизации», были впоследствии ославянены. Так вандалы-силинги сделались в средневековых хрониках поморскими слензянами и вообще «прародителями» славян.

Но вероятно, и вандалы-асдинги в своем движении на юг увлекли часть славянских племен.

Вандалы славились как отличные солдаты, поэтому римские императоры и военачальники охотно пополняли ими свои редеющие легионы. Особенно прославился на римской службе вандал Стилихон (365–408), ставший опекуном малолетнего императора Гонория и одним из последних великих полководцев Римской империи. При помощи вандалов Стилихон отразил нашествие везеготов, разбил франков, а затем, чтобы избавиться от ненадежных союзников, направил их в пределы Пиренейского полуострова.

В 406 г. король Гунтерих повел вандалов, к которым присоединились свевы и аланы, в Испанию. За несколько лет страна была завоевана и поделена между пришельцами. Гунтериху достались провинции Галисия и Бетика, где он безраздельно господствовал восемнадцать лет. В память о королевстве вандалов область Бетика стала называться Андалусией (собственно, Вандалусией), и название это сохранилась до наших дней.

Но под давлением везеготов вандалы должны были покинуть обжитые места. К ним вновь присоединились аланы. В 429 г. вандало-аланская орда высадилась в Северной Африке. Исидор Севильский сообщает, что через Гибралтар переправилось около 80 000 варваров. В течение десяти лет вандалы и аланы захватили все североафриканское побережье от Гибралтара до Карфагена, образовав первое варварское королевство на территории Западной Римской империи.

Их новый король Гейзерих (428–477), наследовавший Гунтериху, был арианец и человек строгих нравов. Ему внушал отвращение утопавший в роскоши и излишествах Карфаген. Разрушив «африканский Рим», Гейзерих основал рядом новый город, главными достопримечательностями которого стали не цирки и бани, а церкви и гимназии. Местное население по его требованию должно было креститься; непокорным Гейзерих нес «не мир, но меч». Его девизом было: «Атаковать жилища людей, на которых разгневался Бог». Таким образом, этого короля можно считать первым крестоносцем.

Вандалы создали мощный флот, при помощи которого захватили Корсику, Сардинию и Сицилию. В 455 г. войско Гейзериха переправилось в Италию и подвергло страшному разграблению Рим. Этот сомнительный подвиг позволил Гейзериху занять в варварском мире место «Бича Божьего», опустевшее после смерти Аттилы в 453 г.

Впрочем, королевство вандалов в Северной Африке просуществовало недолго. В 533–534 гг. византийский полководец Велизарий вновь присоединил карфагенские земли к империи, после чего вандалы исчезли как историческая народность. Возможно, они вместе с аланами стали предками североафриканских берберов (так по-арабски звучит римское «варвар»). Готовясь к походу в везеготскую Испанию, арабский полководец Муса набрал в свое войско от 12 000 до 30 000 берберских юношей. С их помощью арабы в 711 г. разгромили на равнине у Херес-де-ла-Фронтеры войско последнего везеготского короля Родриго и завоевали Испанию.

Сильное культурное влияние славян (а возможно, и непосредственное славянское присутствие) обнаруживается и в период пребывания вандалов в Северной Африке. Арабский писатель XI в. аль-Бекри отметил, что свадебные обычаи берберов подобны славянским. Обычай родового наследования у вандалов также имел близкое сходство с тем, который практиковался у славян: престол переходил к старшему в роду[44].

Неприятное следствие из всего этого заключается в том, что славяне, по всей видимости, должны разделить с германцами позорные исторические права на термин «вандализм».

Славяно-готский союз

Полиэтничность вообще была характерна для многих варварских политических образований. Средневековые сербо-хорватские историки сохранили предания о славяно-готском военном союзе. Сербская «Летопись попа Дуклянина» сообщает, что во время правления византийского императора Анастасия (491–518) «готы-славяне», возглавляемые тремя вождями – Брусом, Тотилой и Остроилом, – вторглись с севера на Балканы; Тотила, кроме того, воевал в Италии и Сицилии.

В отличие от «Летописи» «Сплитская история» далматинского происхождения знает одного Тотилу, который действовал вместе с семью или восемью «благородными» племенами славян, пришедшими «из земель Польши». Этот «дукс» (герцог, вождь), прежде чем направить войска в Италию, «прошел, опустошая, по землям Далмации и в том числе город Салону (современный Сплит. – С. Ц.) опустошил», причем, вступив в императорский дворец, находящийся в этом городе, уничтожил выбитую на стене надпись с гордым титулом императора Диоклетиана.

В «Большой Сплитской истории» предводитель готов носит имя Дукс Гот, то есть просто Готский герцог. Он «стоял во главе всей Славонии» (в данном случае – Славянская земля) и, «собрав большое войско конных и пеших», «спустился с гор», чтобы напасть на Салону.

Скорее всего, в этих сообщениях сербо-хорватских писателей нашли отражение драматические события, разыгравшиеся на Балканах и в Италии в конце IV – начале V в. и детально описанные в «Истории» Павла Орозия, их очевидца, а также в сочинениях других, более поздних писателей.

В то время восточная и западная части разделившейся Римской империи оспаривали друг у друга пограничные балканские земли – иллирийские провинции. В борьбе за них Константинополь и Рим различными посулами стремились привлечь на свою сторону везеготов, получивших ранее, как мы помним, статус имперских федератов. Однако везеготская знать в конце концов предпочла воспользоваться слабостью обеих враждующих сторон в собственных целях. В 400 г. в Северную Италию вторглись две армии варваров, ведомые Аларихом и Радагайсом. Консулу Стилихону удалось разгромить захватчиков. Оба «короля», пристыженные неудачей, запросили «мира и хлеба». Приведенным к покорности федератам выделили земли на юго-западе Паннонии. Тогда же Стилихон заключил с ними договор, направленный против Восточной империи.

Выполняя свои военные обязательства, Аларих со своим войском ограбил «всю Грецию» и расположился в Эпире в ожидании распоряжения Стилихона о нападении на Иллирию. Однако поход не состоялся из-за коварного поведения Радагайса, который, нарушив соглашение, собрал «от Дуная и Рейна» «саранчеподобную толпу», состоявшую из «галлов и германцев» (в источниках их численность колеблется от 200 000 до 400 000 человек, что, конечно, является преувеличением), и в 405 г. двинул это огромное войско прямо на Рим. Нашествие было остановлено только благодаря энергии и полководческому таланту Стилихона, который, задействовав все наличные силы Западной империи, включая британские легионы, и наняв отряды алан, гуннов и остроготов, нанес под Флоренцией сокрушительный удар войскам Радагайса. Остатки его армии были окружены где-то в Тосканских горах. Как пишет Олимпиодор, в этой критической ситуации примерно 12 000 готов перешли на сторону Стилихона и тем обеспечили ему бескровную победу. Сам Радагайс был захвачен в плен и обезглавлен.

Судя по сообщению Олимпиодора, везеготы только возглавляли огромный племенной союз, в котором они были основной ударной силой, но отнюдь не численным большинством. В связи с этим допустимо поставить вопрос о славянском присутствии в войске Радагайса. В пользу такого предположения говорит, во-первых, география набора воинов в его армию – с территории между Рейном и Дунаем. Во-вторых, негерманский элемент в этом племенном союзе источники обозначают этнонимом «галлы» (вспомним отождествление «келтионов» и славян/«споров» в Пасхальной хронике), что является явным анахронизмом и свидетельствует об уже хорошо знакомом нам стремлении древних историков причислять малоизвестные им народы к тем племенам, чьи названия или самоназвания закрепились в классической традиции. Самого же Радагайса Павел Орозий называет «язычником и скифом», тогда как везеготы в то время были уже христианами арианского толка. Наконец, имя вождя везеготов, который в других источниках именуется также Редегастом, можно рассматривать как искаженную форму славянского имени Радогост – именно так звали божество славянского племени ободритов, живших на берегах Одера, как раз «между Рейном и Дунаем». Словом, очень многое говорит в пользу того, что наряду с готским «королем» Аларихом во главе везеготского племенного объединения стоял и славянский вождь Радогост.

Славяне в войске Аттилы

Страшное опустошение Северного Причерноморья, произведенное вторжением гуннов, не замедлило отразиться на самих разрушителях, среди которых разразился голод. Приостановив наступление на запад, гуннская орда в конце IV столетия перевалила через Кавказ и наводнила Переднюю Азию, разоряя и грабя города и массами уводя население в рабство. Сельские местности Сирии и Каппадокии совершенно обезлюдели. Осаде подверглась Антиохия, Иерусалим и Тир готовились к отражению нашествия; Аравия, Финикия, Палестина и Египет, по словам писателя V в. Иеронима, «были пленены страхом». Гунны отступили только после того, как иранский шах двинул против них крупные силы.

Гуннам понадобилось еще несколько десятилетий на то, чтобы прочно обосноваться в причерноморских степях. В первой четверти V в. они наконец появились в Паннонии, которая освободилась благодаря уходу в Галлию аланов и вандалов. В 434 г. гуннский вождь Ругила осадил Константинополь, спасенный на этот раз, как повествует византийское предание, лишь посредством вмешательства небесных сил. В том же году Ругила умер и власть в гуннской орде наследовали его племянники – Аттила и Бледа. Последний вскоре был убит своим соправителем, которому и суждено было превратить свое имя и имя своего народа в нарицательные.

Гунны привели в ужас цивилизованный мир: после них готы и вандалы казались афинскими воинами. Они вызывали отвращение даже у самих варваров. Готы рассказывали, что один из их королей сослал в глубь Скифии колдуний, которые встретились там с блуждающими демонами. От их соития и родилось отвратительное племя гуннов, отродье, по словам Иордана, зародившееся в болотах, – «малорослые, тощие, ужасные на вид, не имеющие с человеческим родом ничего общего, кроме дара слова», чье лицо – безобразный кусок сырого мяса с двумя дырами вместо глаз. Аммиан Марцеллин описывает их с чувством естествоиспытателя, столкнувшегося с неведомыми чудовищными тварями. Рассказав об отталкивающей наружности гуннов, об их приземистых телах, непомерно больших головах, о приплюснутых носах, о подбородках, изрезанных шрамами, якобы для того чтобы помешать расти бороде[45], он заключил: «Я сказал бы скорее, что это двуногие животные, а не люди, или каменные столбы, грубо вытесанные в образ человека, которые украшают парапеты мостов».

Читая рассказы современников о нравах этих кочевников, можно подумать, что гуннская орда – это скорее волчья стая, чем сообщество людей. Если галлы, по рассказам римских писателей, боялись одного: что небо рухнет им на голову, то гунны, казалось, опасались только того, чтобы на них не упали крыши. У них не было даже кибиток, и они проводили свой век на спинах своих лошадей, к которым были точно приклеены. Иероним утверждал, что, согласно поверью гуннов, кто-либо из них, коснувшийся земли, считал себя уже мертвым. Верхом они исправляли всякие дела, продавали и покупали, обсуждали общеплеменные вопросы, верхом же и спали, наклонившись к сухопарым шеям своих лошадей, «нескладных, но крепких». Одежда из холста или меха истлевала на их теле, и только тогда заменялась новой. Огня они не знали и, когда хотели есть, клали себе под седло кусок сырого мяса и таким образом размягчали его. Грабили они с бессмысленной жестокостью.

Впрочем, сегодня гунны не кажутся нам такими уж дикарями. Мы знаем, что двор Аттилы был средоточием европейской дипломатии и развлекались там не только выходками шутов, но и беседами «философов». Образованная гуннская верхушка использовала письменность – правда, неизвестно, свою или заимствованную. Именно к гуннам бежал в 448 г. известный врач Евдоксий, выходец из Галлии, уличенный в сношениях с багаудами[46]. Один из римских дипломатов при дворе Аттилы встретился там с соотечественником-эмигрантом, который расхваливал ему общественные порядки гуннов и даже не думал о возвращении на родину (главным социально-экономическим благом в Гуннской империи было отсутствие налогов: грабежи и контрибуции с лихвой покрывали издержки и нужды двора Аттилы). При осаде городов гунны с успехом использовали сложные военно-инженерные сооружения и стенобитные машины.

С появлением Аттилы варварство, доселе почти безымянное и безликое, обретает имя и лицо. Из своего далекого степного стана он грозил империи, уже разделенной, и Рим с Константинополем истощали свою казну, чтобы удовлетворить его требования. Посланники империи униженными просителями приближались к деревянному ханскому дворцу, весьма искусно построенному из бревен и досок и украшенному резьбой, где подвергались долгим мытарствам, прежде чем были допущены внутрь, за линию оград и частоколов. Представ перед Аттилой, они видели большеголового человека с проседью, коренастого, широкогрудого, курносого, безбородого, почти черного лицом; маленькие глазки его обыкновенно горели гневом. Во время пиршества владыка гуннов ел и пил из деревянной посуды, тогда как его гостям подавали яства на золотых и серебряных блюдах. Посреди пира он оставался неподвижен, и, только когда в зал входил младший из его сыновей, взгляд «Бича Божьего» смягчался, и, ласково схватив ребенка за щеку, он привлекал его к себе.

Именно здесь, в степном лагере Аттилы, мы слышим первое славянское слово, долетевшее до нас из бездны времен. И обозначает оно хмельной напиток. Приск, один из участников византийского посольства 448 г. к Аттиле, рассказывает, что по пути к лагерю гуннов послы останавливались на отдых в «деревнях», жители которых поили гостей вместо вина питьем, называемым по-туземному «медос», то есть славянским медом. К сожалению, Приск ничего не говорит об этнической принадлежности гостеприимных и хлебосольных жителей «деревень», но этот отрывок из его сочинения можно сопоставить с более поздним известием Прокопия Кесарийского о том, что войска ромеев переправлялись через Дунай, чтобы поджечь деревни славян и разорить их поля. Стало быть, Приск проезжал именно через славянские поселения.

Другое славянское слово донес до нас Иордан. Он рассказывает, что после смерти Аттилы труп гуннского вождя был выставлен посреди степи в шатре, и всадники, объезжая его кругом, устраивали нечто вроде ристаний, оплакивая его в погребальных песнопениях, в которых превозносились подвиги покойного. «После того как он был оплакан такими рыданиями, – пишет Иордан, – они устраивают наверху его кургана великое пиршество, которое они сами называют страва, и, сочетая в себе поочередно противоположное, выражают похоронную скорбь, смешанную с радостью, и ночью труп, тайно скрытый в земле, окружают покровами – первый из золота, второй из серебра, третий из прочного железа… И чтобы такие богатства были сохранены от человеческого любопытства, они, вознаградив гнусностью, уничтожили предназначенных для этого дела, и мгновенная смерть с погребенным последовала для погребавших».

Иордан прав лишь отчасти, приписывая убийство устроителей могилы Аттилы стремлению гуннов скрыть место погребения своего предводителя. Точнее, перед нами – древний обычай убийства слуг вождя для сопровождения его в загробный мир. Например, византийский писатель Менандр в 576 г. сообщает, что в день погребения правителя Западного Тюркского каганата Дизабула были убиты кони умершего и четверо пленных (гуннов), которых как бы послали в загробный мир к усопшему, чтобы рассказать ему о совершенной в его честь тризне. Как часть похоронного ритуала для знати, этот обычай зафиксирован также у русов еще в начале X в.

Несмотря на то что описание похорон Аттилы имеет этнографические параллели в погребальных обрядах не только кочевников, но и вообще многих народов древности, термин «страва» (strava) в смысле «погребальное пиршество, поминки» известен только в славянских языках. Так, в польском и чешском он имеет значение «пища». Возможно, гунны заимствовали его у славян вместе с какими-то чертами, обогатившими их собственный погребальный обряд[47].

Сознавая слабость обоих частей разделенной Римской империи, Аттила вел себя как подлинный повелитель мира. С ножом у горла он требовал от западного и восточного императоров выполнения всех своих требований и даже капризов. Однажды он велел византийскому императору Феодосию отдать ему богатую наследницу, на которую зарился один из его воинов: насмерть перепуганная девушка спаслась бегством, но Феодосии, чтобы предотвратить войну, был вынужден найти ей заместительницу. В другой раз Аттила потребовал от западноримского императора Валентиниана священные сосуды, спасенные епископом Сирмии при разграблении гуннами этого города. Император ответил, что такой поступок будет с его стороны святотатством, и, пытаясь удовлетворить алчность гуннского вождя, предложил вдвойне оплатить их стоимость. «Мои чаши – или война!» – ответил Аттила. В конце концов он захотел получить от Феодосия баснословную дань, а от Валентиниана – его сестру Гонорию и половину империи в качестве приданого. Встретив от того и другого отказ в своих притязаниях и будучи, кроме того, взбешен попыткой одного из членов посольства Приска отравить его, он решил атаковать сразу обоих своих врагов. Два гуннских посланника в один день предстали перед Феодосием и Валентинианом, чтобы сказать им от имени своего повелителя: «Аттила, мой господин и твой, приказывает тебе приготовить дворец, ибо он придет».

И он действительно пришел в страшный 451 г. Потрясенные современники уверяют, что его приход возвестили кометы, лунное затмение и кровавые облака, посреди которых сражались призраки, вооруженные пылающими копьями. Люди верили, что наступает конец света. Аттила виделся им в образе апокалипсического зверя: одни летописцы наделяли его головой осла, другие свиным рылом, третьи лишали его дара слова и заставляли издавать глухое рыканье. Их можно понять: это было уже не нашествие, а потоп, Германия и Галлия исчезли в водовороте людских масс, конных и пеших. «Кто ты? – кричит Аттиле святой Лу с высоты стен Труа. – Кто ты, разметавший народы, как солому, и ломающий короны копытом своей лошади?» – «Я Аттила, Бич Божий!» – звучит в ответ. «О, – отвечает епископ, – да будет благословен твой приход, Бич Бога, которому я служу, и не я остановлю тебя».

Помимо гуннов Аттила привел с собой булгар, аланов, остроготов, гепидов, герулов, часть франкских, бургундских и тюрингских племен. Источники умалчивают о славянах, однако не приходится сомневаться, что и они присутствовали в качестве вспомогательных отрядов в этой разноплеменной орде. По словам Иордана, гунны держали во власти весь варварский мир. А писавший в середине XIII в. Рубрук прямо утверждал, что славяне некогда были «вместе с гуннами». Собственно, только этим и можно объяснить отмеченное выше влияние славян на гуннские обычаи.

И все же на этот раз Гесперия устояла. Полководец Аэций, последний из великих римлян, противопоставил гуннской орде коалицию германских племен – гибнущую цивилизацию должны были отстаивать варвары. Знаменитая «битва народов» произошла в июне 451 г. на обширных Каталаунских полях в Галлии, близ современного Труа (в 150 километрах восточнее Парижа). Ее описание современниками напоминает рагнарёк – последнее грандиозное побоище богов в германской мифологии: 165 000 убитых, ручьи, вздувшиеся от крови, обезумевший от бешенства Аттила, кружащийся вокруг гигантского костра из седел, в который он намеревался броситься, если бы неприятель ворвался в гуннский лагерь… Противникам так и не удалось сломить друг друга, но спустя несколько дней Аттила, не возобновив сражения, увел свою орду назад в Паннонию. Солнце античной цивилизации замедлило свой кровавый закат.

На следующий год Аттила опустошил Северную Италию и, обремененный добычей, снова вернулся в придунайские степи. Он готовился нанести удар по Византии, но в 453 г. внезапно скончался, на другой день после свадьбы с германской красавицей Иль дико, которую молва обвиняла в отравлении «Бича Божьего» и «осиротителя Европы». Впрочем, Иль дико вряд ли была новой Юдифью. Скорее всего, как об этом свидетельствует Иордан, Аттила умер во сне от удушья, вызванного часто случавшимся у него носовым кровотечением. После его смерти Гуннская империя быстро распалась, и гунны ушли из Паннонии назад в Южное Поднепровье и на Северный Кавказ.

Гуннское «опустошение мира» сыграло важную роль в истории славянского племени. В отличие от скифских, сарматских и готских вторжений нашествие гуннов было чрезвычайно масштабным и привело к разрушению всей прежней этнополитической ситуации в варварском мире. Уход на запад готов и аланов, а затем и распад империи Аттилы позволил славянам в V в. начать широкую колонизацию Северного Подунавья, низовьев Днестра и среднего течения Днепра.