Национальная идея и адмирал Колчак. Часть I. В поисках национальной идеи: от февраля 1917 г. до колчаковского переворота (В. Г. Хандорин, 2017)

Глава 1. Накануне катастрофы

Как уже говорилось, до Февраля 1917 г. политические силы, впоследствии составившие опору Белого движения и сформировавшие его идеологию, разделялись на две крупные партии: октябристов (либеральных консерваторов) и кадетов (либеральных демократов). В Сибири организации этих партий отсутствовали лишь в Якутии. В остальных регионах они, повсеместно возникнув в годы первой революции 1905 г., существенно сократились и местами закрылись после ее поражения. Сравнительно с Европейской Россией в Сибири они были более малочисленны – не только из-за меньшей плотности населения, но и потому, что городское население Сибири, представлявшее основную социальную базу политических партий, составляло всего 13 % (1,3 млн чел.).

Кадетские организации были многочисленнее октябристских, невзирая на поддержку последних властями (так, в Иркутской губернии они отсутствовали вообще). Средний возраст кадетских активистов был выше, чем функционеров революционных партий, но моложе октябристов, около 40 лет (у октябристов – около 50[131]). Образовательный же уровень их превышал все остальные партии. 80 % кадетов имели высшее образование, в то время как среди эсеров людей с высшим образованием было 45 %, среди большевиков – 20 %.[132] Слой интеллигенции и чиновничества, многочисленный среди кадетов, составлял в Сибири примерно 90–100 тыс. чел., из которых около 50 % были заняты на службе в госаппарате, 30 % – в культурно-просветительной сфере и 20 % – на производстве.[133]

Интеллектуальную элиту этого слоя составляла профессура. Социальный состав сибирской профессуры и студенчества (по происхождению) был более демократичным сравнительно с Европейской Россией, среди них преобладали разночинцы, особенно много было выходцев из духовенства. И хотя материальное положение профессоров было несравнимо с нынешним (помимо высокого оклада, начислялась надбавка за службу в Сибири – 50 %, и зарплата ординарного профессора составляла 4,5 тыс. рублей в год – столько же, сколько оклад вице-губернатора,[134] а пенсия равнялась зарплате), тем не менее, профессура в основном была в оппозиции к императорскому правительству. Хотя до революции все преподаватели вузов при поступлении на службу давали расписку в том, что «не принадлежат ни к каким масонским ложам и другим тайным обществам», профессура традиционно (особенно после восстановления с 1905 г. университетской автономии) была источником распространения либеральных и демократических идей. Впрочем, как и другие «буржуазные» категории интеллигенции – адвокаты, частнопрактикующие врачи, инженеры и т. д. Преобладание профессоров и юристов в активе кадетской партии отмечали и раньше.[135]

Интеллектуальной «столицей» Сибири начала ХХ века был Томск – старейший научный и университетский центр азиатской части Российской империи, в котором располагалось 3 вуза (университет, технологический институт и высшие женские курсы). В партийных организациях Томска среди профессоров в разное время числилось 5 черносотенцев, 15 октябристов, 22 кадета, 2 эсера, 2 меньшевика и 1 большевик.[136] Бросается в глаза, что большинство были либералами, представители революционных партий (как и крайне правые) находились в ничтожном меньшинстве. Всего же среди профессорско-преподавательского состава томских вузов насчитывалось 43 зарегистрированных члена Партии народной свободы (официальное название кадетов) и лишь 15 членов Союза 17 октября (все до единого – профессора солидного возраста).

Любопытно, что из 43 кадетов было 26 профессоров и преподавателей технологического института и всего 17 – университета, тогда как среди октябристов – 14 профессоров университета и лишь 1 – технологического института.[137] Очевидно, что среди гуманитарной научной интеллигенции кадеты и октябристы были представлены почти поровну, но научно-техническая интеллигенция была значительно левее, более оппозиционной к существовавшему строю. Доходило до того, что в 1910 г. попечитель учебного округа предлагал министру народного просвещения закрыть технологический институт как источник «крамолы», ядовито называя его «высшим внеучебным забастовочным заведением». Кадеты неоднократно увольнялись по политическим мотивам (среди них – первый директор технологического института Е. Л. Зубашев). При этом, хотя либерализм профессоров и стимулировал радикальные настроения студенчества, последние были гораздо более «красными»: среди них преобладали эсеры и социал-демократы. В противовес кадетам, октябристы писали о том, что недопустимо «втягивать в политику зеленую молодежь, подрывая в ней сознание необходимости работать над собой», и выступали за «школу вне политики».[138]

Профессора играли видную роль в деятельности либеральных партий. Профессора Томского университета Н. Ф. Кащенко и И. А. Базанов по очереди возглавляли местную организацию Союза 17 октября и редактировали ее печатный орган – газету «Время» (оба покинули Томск еще до революции). Профессор-богослов протоиерей Д. Н. Беликов, тоже октябрист, избирался членом Государственного совета (после революции перешел на позиции сотрудничества с советской властью и стал митрополитом «обновленческой» церкви).

Активными деятелями и публицистами кадетской партии были профессора Томского университета М. Н. Боголепов, И. А. Малиновский, И. В. Михайловский, С. П. Мокринский, Н. Я. Новомбергский, Н. Н. Розин, В. В. Сапожников, М. Н. Соболев, Г. Г. Тельберг, первый директор Томского технологического института Е. Л. Зубашев, профессора технологического института В. Л. Малеев, Н. В. Некрасов, В. А. Обручев. Профессора-кадеты И. А. Малиновский, М. Н. Соболев, В. Л. Малеев, В. А. Обручев были в разное время редакторами ведущей либеральной газеты региона «Сибирская жизнь» (все четверо покинули Сибирь до революции). Среди видных идеологов правого крыла кадетов был профессор-юрист И. В. Михайловский, левого крыла той же партии – профессора-юристы И. А. Малиновский и Н. Я. Новомбергский.

Помимо Томска, в Сибири было 2 города, в которых уже после революции, в 1918 г., были созданы вузы: Иркутск (университет) и Омск (политехнический и сельскохозяйственный институт). Оба города являлись к тому же административными центрами соответственно Восточной и Западной Сибири. Омск, кроме этого, в ходе Гражданской войны стал столицей Белого движения на всем пространстве Востока России.

Вторую по численности социальную опору либеральных партий составлял предпринимательский класс. К началу Первой мировой войны в Сибири он не превышал 20 тыс. чел. (с семьями – 55–60 тыс.), из них к крупной буржуазии (условно принимая за таковую плативших не менее 1000 руб. годового налога) исследователи относят 1,3–1,4 тыс. чел. (с семьями – 5–7 тыс.).[139] Численность миллионеров в Сибири определяют в 60–70 чел.[140] Представители высшего, «олигархического» слоя, имевшие бизнес в Сибири, постоянно проживали в столицах (Второв, Михельсон, владельцы акционерных обществ «Лензото», «Абакан», Кольчугинской железной дороги и др.). Большинство местных предпринимателей составляли купцы. Среди промышленников в Западной Сибири преобладали владельцы обрабатывающих предприятий, в Восточной Сибири – горнопромышленники.

Ближайшую к кадетам прослойку буржуазии до революции составляли представители издательского бизнеса, специфика которого располагала к демократизму, и горнопромышленники, страдавшие от усиленной опеки царского правительства над добычей полезных ископаемых (не случайно в Восточной Сибири, где преобладала горная промышленность, октябристов практически не было).[141] В целом в Сибири процент предпринимателей среди кадетов был выше, чем в Европейской России.[142] В Восточной Сибири накануне событий 1917 г. предприниматели составляли 38 % от общего числа кадетов в Чите, 27 % в Иркутске и Красноярске, интеллигенция – 69 % в Красноярске, 64 % в Иркутске, 59 % в Чите, средние городские обыватели – всего 9 % в Иркутске, 4 % в Красноярске и 3 % в Чите.[143] Из видных представителей сибирской буржуазии тяготели к кадетам В. Горохов, П. Гудков, П. Макушин, Я. Фризер, Ф. Штумпф.[144]

В целом по России среди кадетов было значительно больше (по сравнению с буржуа) выходцев из дворянства, более политизированного, чем предприниматели в своей массе. Но в Сибири их было крайне мало.

Сибирские кадеты имели вес в руководстве партии и ее думской фракции. Членами ЦК партии от Сибири были с 1909 г. томич Н. В. Некрасов и красноярец В. А. Караулов, с 1916–1917 – также красноярец С. В. Востротин, томич В. Н. Пепеляев (будущий колчаковский премьер), забайкалец Н. К. Волков и казах А. Н. Букейханов. Из четырех созывов Государственной думы в I Думе (1906 г.) было 6 кадетов от Сибири (А. Макушин, Пуртов, Ильин, Немченко от Томской губернии, Колокольников, Нестеров от Тобольской губернии), во II Думе (1907 г.) – 4 (Таскин, Кочнев, Очиров от Забайкальской области, профессор Розин от Томской губернии), в III Думе (1907–1912 гг.) – 5 (Н. Некрасов, Милошевский, Штильке от Томской губернии, Караулов от Енисейской губернии, Волков от Забайкальской области), в IV Думе – 6 (Н. Некрасов, Пепеляев, Дуров от Томской губернии, Волков, Таскин от Забайкальской области, Востротин от Енисейской губернии). Двое сибиряков избирались членами Государственного совета от кадетской партии – бывший директор Томского технологического института профессор Е. Л. Зубашев и омич И. П. Лаптев.[145]

Бросается в глаза, что, несмотря на резкое сокращение общей численности кадетских депутатов в III и IV Думах по сравнению с I и II (после изменения избирательного закона П. А. Столыпиным 3 июня 1907 г.),[146] число представителей фракции от Сибири не уменьшилось, что говорит об их возросшем удельном весе в парламентской фракции.

Обращает на себя внимание то, что наибольшее число кадетов в Думу от Сибири «поставлял» Томск. Томская организация Партии народной свободы была самой многочисленной в Сибири, еще до Февраля насчитывала временами до 600 членов. Признанным лидером сибирских кадетов и левого крыла всей партии был молодой профессор Томского технологического института Николай Виссарионович Некрасов (1879–1940). Родом из Петербурга, по происхождению попович, он был членом ЦК партии, депутатом III и IV Госдумы, товарищем председателя партийной фракции, а затем и товарищем председателя всей Думы. Это была противоречивая личность, и впоследствии современники считали Некрасова одним из виновников краха Временного правительства А. Ф. Керенского. Честолюбивый и амбициозный, он далеко не всегда сопровождал свою острую критику (в т. ч. и в адрес лидера партии П. Н. Милюкова) конструктивными предложениями, что дало повод Милюкову на VI съезде партии (1916 г.) скаламбурить в адрес Некрасова, что он «жестко стелет, а спать довольно мягко». Многих отталкивали и черты его личности. Член кадетского ЦК А. В. Тыркова-Вильямс писала, что он «жаден к почету и неразборчив в средствах». Еще более резко оценивал Некрасова другой член ЦК – князь В. А. Оболенский: «Под личиной его внешнего добродушия и даже некоторой слащавости чувствовались внутренний холодок и двоедушие алчного карьериста».[147]

Накануне революции 1917 г. в Сибири сохранялись 3 реально действующие кадетские организации – в Томске, Иркутске и Красноярске. Но сокращение численности коснулось всех партий России после поражения первой революции 1905–1907 гг. (может быть, кроме черносотенцев), однако их ядро – и у кадетов даже в большей степени, в сравнении с другими, – сохранилось. Именно поэтому в дни Февральских событий и в первые недели после них кадетская партия развернула свои организации быстрее других. С другой стороны, этому способствовала их окончательная легализация, поскольку до революции Партия народной свободы, будучи в оппозиции, была вынуждена мириться с полулегальным статусом своих местных отделов и комитетов. До войны царское правительство не без основания считало кадетов возбудителями революционных настроений, хотя и стоявшими в стороне от революции. Не раз кадетские активисты подвергались арестам (бывший томский городской голова, депутат I Госдумы А. Макушин, редактор газеты «Омский вестник» Н. Гладышев, бывший красноярский городской голова Н. Шепетковский, томские профессора И. Малиновский и М. Соболев), а кадетские газеты закрывались по распоряжению властей за резкую критику правительства.[148]

Социальный облик октябристов был значительно более «буржуазным». Удельный вес предпринимателей среди них был в 4 раза выше, чем у кадетов. Влиятельным деятелем и «спонсором» партии октябристов был томский миллионер А. Е. Кухтерин, из других видных представителей сибирской буржуазии тяготели к ним И. Некрасов, И. Гадалов, И. Смирнов, В. Усков.[149] Уязвимым местом октябристов было расхождение между теоретизированием их идеологов (в значительной степени выходцев из интеллигенции) и прагматизмом буржуазии. К началу Первой мировой войны отделы Союза 17 октября в Сибири практически прекратили свою деятельность. Ощутимую поддержку октябристам оказывала местная правительственная администрация, в противовес кадетам.

О слабости октябристов в Сибири красноречиво говорит тот факт, что из всех 4 созывов Государственной думы лишь в I Думу от региона прошел один депутат-октябрист (Ерлин от Томской губернии). Это не идет ни в какое сравнение с активностью и влиянием сибирских кадетов. Одной из причин такой ситуации можно считать повышенную оппозиционность сибирской интеллигенции к царскому режиму в сочетании со слабой политической активностью сибирской буржуазии – основной опоры октябристов.

Правда, в городских думах Сибири кадеты и октябристы традиционно набирали примерно равное число голосов.[150] Этому способствовал имущественный ценз, обеспечивавший буржуазным элементам преобладание на выборах.

Разница в численности и влиянии кадетов и октябристов отражалась и в количестве печатных органов. В Сибири насчитывалось 17 кадетских газет и всего 7 октябристских.[151] Правда, октябристы меньше нуждались в собственной прессе, имея выход на официальную печать и пользуясь поддержкой администрации на всех уровнях.

В биржевых комитетах, где тон задавали предприниматели, октябристы преобладали, но и там кадеты конкурировали с ними.

До революции центрами объединения либералов чаще всего становились редакции газет, различные научные и культурно-просветительские общества.

В годы Первой мировой войны к ним прибавились такие быстро набиравшие мощь общественные организации, созданные формально для помощи фронту, как военно-промышленные комитеты, Всероссийский земский союз и Всероссийский союз городов. В связи с отсутствием в дореволюционной Сибири земств, земский союз не имел здесь отделений. Зато активную деятельность развернул Всероссийский союз городов (Согор). Ряд его местных комитетов возглавили кадеты, в т. ч. в Омске – В. А. Жардецкий, в Иркутске – П. И. Федоров, в Красноярске – С. В. Востротин. Военно-промышленный комитет в Омске возглавлял либерал Н. Д. Буяновский, в Иркутске – К. Л. Лавров (кадет с 1917 г.).[152] Красноярский кадет и золотопромышленник, депутат IV Госдумы С. В. Востротин одновременно входил в состав Всероссийского совета съездов представителей биржевой торговли и сельского хозяйства, руководящего бюро Земгора и Центрального военно-промышленного комитета («Вопрома»). В центральный орган Земгора входил и лидер сибирских кадетов Н. В. Некрасов, а в Центральный «Вопром» – депутат Думы от Забайкалья кадет Н. К. Волков. Заметную роль в консолидации либералов играл образованный в сентябре 1914 г. в составе 32 местных отделов Сибиртет (Сибирское общество подачи помощи больным и раненым воинам), в числе организаторов которого был тот же С. В. Востротин. Из 8 членов руководящего бюро Сибиртета 5 были кадетами (Н. В. Некрасов, С. В. Востротин, Н. К. Волков, Е. Л. Зубашев, П. И. Макушин).[153]

В последнее время вновь обрела популярность расхожая версия о чуть ли не поголовном членстве либеральных активистов в масонских ложах. Это не соответствует действительности (так, нет никаких данных в этом отношении о лидере кадетов, самом популярном либеральном политике России П. Н. Милюкове). Среди видных кадетских деятелей всероссийского масштаба масонов было около половины – 16 чел.,[154] из них двое из Сибири – Н. В. Некрасов и Н. К. Волков (из тех, кто оказался связан с Сибирью в годы Гражданской войны, – В. А. Виноградов и Л. А. Кроль). Это были представители левого крыла партии (Некрасов, Виноградов, Кроль) либо умеренные центристы (Волков). При этом Н. В. Некрасов был известен как один из четырех наиболее активных политических представителей российского масонства в данный период.[155] Несомненно, масонские ложи играли определенную роль в либеральном движении, но подлинную степень их влияния выявить до конца никому не удалось, и попытки гиперболизировать его пока не нашли подтверждения.

Социальная среда и специфика профессиональной деятельности влияли на идеологию и политические установки либерального движения. Всех либералов – как неославянофильского, так и западнического толка – объединяло признание прав и интересов личности первенствующими по отношению к обществу, как производному от личности. Те и другие придерживались идеи приоритета духовных и нравственных ценностей, но способы их реализации понимали по-разному. Для октябристов и правых кадетов – последователей П. Б. Струве и изданного в 1909 г. знаменитого сборника «Вехи» – они заключались прежде всего в просвещении и воспитании народа. За религиозный морализм октябристов позднее сравнивали с современными немецкими христианскими демократами.[156] От умеренно космополитичного ХДС «Союз 17 октября» отличала выраженная патриотическая направленность. Они, как и правое крыло кадетов, враждебно относились к политическому радикализму. В Сибири виднейшим идеологом этого направления до революции был профессор права Томского университета И. В. Михайловский. В своем неприятии революции он доходил до признания за государственной властью права нарушать в критических ситуациях собственные законы, «ради избежания гораздо большего зла творить меньшее».[157] Михайловский указывал, что революционный террор не может не вызывать со стороны государства ответных мер самозащиты.

Однако подавляющее большинство дореволюционных кадетов хотя и отвергали в принципе революционные методы террора и насилия, но под влиянием оппозиции к царскому правительству нередко оправдывали революционеров. Так, сибирский кадетский идеолог И. А. Малиновский (также профессор права Томского университета до 1917 г.) считал, что вспышки революционного насилия провоцирует само государство, своими репрессиями при недостаточных реформах лишь разжигая пламя революционной ненависти и борьбы.[158]

Большинство кадетов до 1917 г. твердо исповедовали идеи демократии западного образца. Своей нравственной обязанностью они почитали отстаивание либеральных и демократических идеалов, не слишком считаясь с отсутствием политической культуры народа. Они верили в традиционную для либералов XIX века, восходящую к эпохе Просвещения теорию линейного поступательного прогресса в жизни общества. Между тем, ряд правых либералов уже тогда подвергали эту теорию сомнению. Тот же И. В. Михайловский в скептическом отношении к ней сходился с Максом Вебером: «Прогресс сплошь и рядом… движется не по прямой линии, а по линии чрезвычайно извилистой во всех направлениях».[159]

Из приоритета интересов личности над общественными интересами для всех либералов следовало, что свобода важнее равенства, в противовес социалистам. Это различие определяло основную сущность их полемики. К классике либеральных изречений можно отнести высказанное И. В. Михайловским в развитие идей одного из «отцов» русского либерализма Б. Н. Чичерина заявление о задачах государства: «Государство не может и не должно быть нянькой для взрослых людей, не может заменить личной инициативы».[160] Учитывая традиции и национальные особенности России, Михайловский утверждал, что для России идеально «гармоничное сочетание монархии, аристократии и демократии… на основе монархического начала»,[161] не особенно расшифровывая, правда, этот тезис. Ведь такое сочетание было и в образцовой для либералов Великобритании, и (в другом соотношении слагаемых) в довольно далекой от демократических идеалов кайзеровской Германии.

В вопросах общей политики и законодательства кадеты отстаивали распространение в Сибири судов присяжных и земств с демократической реформой земских выборов,[162] ратовали за выборные суды и отмену смертной казни, ставя «нравственную силу выше физической», за ликвидацию институтов бюрократической опеки над сибирскими крестьянами – волостных судов и крестьянских начальников (с передачей их функций мировым судьям), защищали интересы находившихся в бедственном положении сибирских инородцев-аборигенов.

Представители левого крыла кадетской партии сочувственно относились к сибирским областникам, выступавшим за автономию Сибири, некоторые даже параллельно входили в их организации (например, ректор Томского университета В. В. Сапожников, директор Томского технологического института Е. Л. Зубашев). В свою очередь, признанный идеолог и лидер областников Г. Н. Потанин охотно сотрудничал с кадетской прессой. Кадетский лидер профессор Н. В. Некрасов развивал областнические идеи в своем федералистском проекте устройства России: «Один центральный парламент на всю гигантскую Россию, – писал он, – органически не может уследить за местными потребностями всех частей государства», которое надо разгрузить от «вермишельного законодательства».[163] До 1917 г. кадеты и областники были союзниками, но имели разные приоритеты: областников больше заботили социально-экономические проблемы Сибири, кадетов – политические и общегосударственные вопросы.

В противоположность кадетам, октябристы, выражая интересы предпринимательского класса, были непримиримыми противниками областников. Сибирской буржуазии областничество было чуждо, ибо она была в первую голову заинтересована в нормальном товарообмене с Россией. Их отрицательное отношение к областничеству объяснялось и унитарным государственным началом в программе Союза 17 октября, выраженным в лозунге «единой неделимой» России, унаследованном затем Белым движением. По той же причине они были против расширения полномочий земств. Вопреки расхожему в те годы мнению о славянофилах как о реакционных романтиках, их идейные последователи – октябристы были куда большими прагматиками, чем «западники»-кадеты, в большей мере учитывая национальные особенности и менталитет.

Октябристы разделяли программное требование кадетов о всеобщем избирательном праве, но были против прямых и тайных выборов, за высокий возрастной ценз, против распространения избирательного права на женщин. Также они были против превращения Государственной думы в Учредительное собрание, которое, по мысли большинства кадетов, должно было выработать основы нового государственного строя России.

В вопросах о гражданских правах и свободах, судопроизводстве октябристы не отличались от кадетов.[164]

Следуя традиции славянофилов, октябристы и близкие к ним правые кадеты стояли на непоколебимо патриотических, «почвеннических» позициях.

В сфере внешней политики кроется одна из причин сравнительно умеренной оппозиции кадетов к царской власти, а именно – в союзе Российской империи с тогдашними флагманами западной демократии – Англией и Францией, на которые издавна ориентировались российские либералы. Особенно это проявилось в ходе Первой мировой войны. Наконец, это была еще эпоха колониальных империй, когда геополитические интересы признавали священными не только правые, но и либералы.

Не меньшее внимание, чем политике и устройству государства, либералы обоих направлений уделяли социально-экономическим вопросам. Даже октябристы и правые кадеты признавали социальную функцию государства. Непримиримый противник социалистов И. В. Михайловский, тем не менее, вменял в обязанность государству поддержку неимущих слоев населения: «Выполняя свою культурную миссию, государство обязано обеспечить всем и каждому возможность человеческого существования».[165]

Большинство кадетов понимали социально-экономические функции государства еще шире. Они признавали необходимость государственного регулирования и даже – в земельном вопросе – ограничения частной собственности (из сибиряков об этих вопросах немало писали Н. Я. Новомбергский, М. И. Боголепов, Н. В. Некрасов).[166] Некоторые пункты их программы – отмена привилегий для отечественной промышленности по сравнению с зарубежной, ограничений для иностранного и инородческого капитала, прогрессивный подоходный налог и 8-часовой рабочий день – шли явно вразрез с интересами буржуазии.

Позиции сибирских кадетов по социальным и экономическим вопросам определялись не только партийной программой, но и местной спецификой Сибири, связанной с составом и структурой ее населения. Из почти 160 млн населения Российской империи накануне Первой мировой войны в Сибири, занимавшей огромную территорию, проживало всего 10,9 млн чел., в т. ч. в городах – 1,1 млн, или 10,4 %[167] (по более поздним подсчетам – 12 %),[168] тогда как в среднем по России 27 %. Очень низким был и процент грамотности – 11,7 % (в среднем по России – около 40 %). Отчасти это объяснялось тем, что 1/5 населения Сибири составляли крайне отсталые коренные народы – буряты, якуты, тунгусы (эвенки) и др. (относительно более развитыми были татары), в юго-западной части – также казахи («киргизы»); за исключением татар, они были почти сплошь неграмотными (меньше аборигенов проживало в западных и центральных губерниях Сибири – Тобольской, Томской и Енисейской, за исключением Акмолинской области, на юге включавшей казахские степи, больше всего – в Забайкалье и особенно в Якутии).[169] Зажиточные русские крестьяне – старожилы Сибири – относились к более бедным и отсталым инородцам как к туземцам второго сорта.

Отличительными чертами Сибири были, с одной стороны, слабое развитие обрабатывающей промышленности, буржуазии и рабочего класса, с другой – динамичное развитие в начале ХХ века земледелия (сборы зерна возросли в 1900–1914 гг. в 1,5 раза, из них 30 % шло на рынок), скотоводства и особенно маслоделия (настолько, что накануне Первой мировой войны Сибирь поставляла 90 % российского экспортного масла). Имея 7 % населения Российской империи, Сибирь давала 1/6 сборов зерна, но всего лишь 2 % промышленной продукции России. Удельный вес обрабатывающих предприятий по сравнению с горнодобывающими хоть и увеличился с 35 до 60 % за те же годы, но основу их составляли пищевые предприятия.[170] Могучий толчок развитию края дало строительство Великой Сибирской магистрали, благодаря чему вывоз зерна из Сибири возрос с 1901 г. по 1910 г. почти в 10 раз, а производство масла приносило прибыли больше, чем золото (в 1913 г. – 60 млн руб. против 28).[171]

Средний уровень жизни был выше, чем в Европейской России, и, в частности, надо отметить зажиточность коренного сибирского крестьянства (хотя земельные владения крестьян в Сибири ограничивались 15 десятинами на одного жителя мужского пола). Еще в советское время признавалось, что 60 % сибирских крестьян можно было назвать зажиточными.[172] Особенно состоятельными в массе были казаки Забайкальского и Сибирского казачьих войск, в среднем имевшие по 32 десятины земли на душу населения. Для сравнения: в среднем по России казаки имели по 6 десятин, в т. ч. самые многочисленные – донские – по 14 десятин, а кубанские – по 8: те и другие – даже меньше, чем сибирские крестьяне. Обеспеченность землей крестьян Европейской России была еще намного меньше[173] (правда, при определении достатка надо учитывать не только размеры наделов, но и плодородность почвы, которая в Сибири была хуже).

Итак, в Сибири аграрный вопрос не стоял так остро, как в Европейской России. Большинство коренных сибирских крестьян-старожилов по своей зажиточности напоминали казаков. Главным отличием было то, что казаки владели землей на правах общины, крестьяне же, как правило, арендовали ее у государства. Лучшими по качеству были т. н. «кабинетские» земли. Кадеты выделяли и такие особенности сибирских крестьян, как самостоятельность, вследствие отсутствия в прошлом крепостного права и барской опеки, а в качестве негативной черты – избыток опеки бюрократической, которая в Европейской России смягчалась земствами (в Сибири их до революции не было).[174]

Рабочий класс Сибири достигал 700 тыс. чел. – около 1/3 городского населения региона и 4 % от численности всего российского пролетариата.[175] Как отмечалось, социальная поляризация в Сибири была меньше, чем в европейской части страны.[176] По данным переписи населения 1897 г., 40 % сибирских рабочих были выходцами из Европейской России – благодаря, с одной стороны, относительной зажиточности крестьянства Сибири, меньше стремившегося в город, с другой стороны – более высоким сравнительно с Европейской Россией заработкам рабочих (хотя надо отметить и более высокий уровень их эксплуатации на периферии страны). Среди них лучше всех оплачивались строители, далее по нисходящей – железнодорожники, горняки и меньше всех – фабрично-заводские рабочие.[177]

В аграрном вопросе кадеты в большинстве выступали за наделение крестьян землей не до трудовой, а до минимальной потребительской нормы (представлявшей минимум земли, необходимой для обеспечения крестьянской семьи), поскольку для реализации трудовой нормы в России, при демографическом буме, который она тогда переживала, попросту не хватило бы земли, по подсчетам экономистов-аграрников. Максимальную же, трудовую норму предполагалось применять при отчуждении частновладельческих (помещичьих) земель: отчуждению за выкуп подлежали как раз излишки сверх трудовой нормы. Образцовые помещичьи хозяйства и земли, занятые предприятиями, согласно партийной программе вообще не подлежали отчуждению. Особое мнение представляли томские и минусинские кадеты, выступавшие за наделение крестьян землей также до максимальной, трудовой нормы.

При этом и до, и после революции кадеты выступали за прогрессивное понижение расценок за излишки отчуждаемых земель в зависимости от их площади – по принципу «оптом дешевле». Кроме того, они выступали за отчуждение удельных, кабинетских и монастырских земель.

До 1917 г. кадеты полагали, что, поскольку в Сибири частного землевладения нет, то заводить его ни к чему, и в связи с этим критиковали реформу П. А. Столыпина, идеализируя, подобно эсерам, крестьянскую общину. Парадокс, но в этом вопросе Столыпин проявлял себя более последовательным либералом, у кадетов же зримо проглядывал отпечаток социалистических воззрений, что признают отдельные исследователи.[178]

Сибирские октябристы в аграрном вопросе ограничивались требованием отчуждения государственных земель. Реформу Столыпина они в целом поддерживали, как и вся их партия, но считали чересчур активной его переселенческую политику, выступая за постепенность в этом вопросе.[179]

Местные октябристы и кадеты сходились в требовании отмены ссылки в Сибирь как меры наказания, ухудшавшей ее социальный климат. Еще в советское время исследователи пришли к интересному выводу, что удельный вес политических ссыльных в Сибири в общей массе ссыльных не превышал 1 % (остальные – уголовники либо «бытовики») и совсем не соответствовал их заметному влиянию на политический климат Сибири.[180]

В рабочем вопросе кадетская программа отстаивала 8-часовой рабочий день «там, где это возможно». Можно согласиться, что этот пункт, как и ограничение помещичьего землевладения, тоже по сути расходился с позициями классического либерализма.[181] Нередко кадеты становились членами третейских судов и примирительных комиссий, рассматривавших споры между предпринимателями и рабочими. При этом они старались занимать внеклассовую позицию и в зависимости от ситуации защищали тех или других.

Для октябристов был характерен меньший интерес к социальным вопросам. Они больше внимания уделяли гражданским правам, в чем проявляли себя более последовательными либералами в классическом значении этого слова.

Отклонение кадетов от принципов либеральной экономики усилилось в годы Первой мировой войны, когда они выступали за временное введение госмонополий, расширение госсектора промышленности и государственное регулирование цен. Впрочем, в условиях войны с ними были солидарны и некоторые либералы Запада.

Можно согласиться, что причинами относительно высокой политизированности и оппозиционности населения Сибири, мало соответствовавшей его сравнительной отсталости и зажиточности, были, во-первых, его давнишняя относительная независимость (сравнительно с населением Европейской России) и пассионарность (что объяснялось и меньшим удельным весом государственной администрации, и отсутствием пережитков крепостничества, более свободным образом жизни), во-вторых, влияние политических ссыльных[182] (несмотря на их мизерный удельный вес, о чем уже говорилось, их духовное воздействие на местное население и прежде всего интеллигенцию было очень существенным).

Взгляды сибирских либералов во многом определяли их тактику и отношения с другими партиями. У кадетов и октябристов они были различными. Острая вражда разделяла кадетов с черносотенцами. Их отношение к революционным партиям было куда более терпимым, не исключалась возможность совместных действий. Над идеалами социалистов кадеты снисходительно иронизировали, хотя их революционную тактику критиковали всерьез как авантюристическую. Еще после декабрьских событий 1905 г. в Москве видный сибирский кадет В. А. Караулов заявил: «Наши пути разошлись и не могут сойтись. Мы пережили ужасный деспотизм правительства и не желаем добровольно подчиняться еще более ужасному деспотизму социалистических партий».[183]

Отношение кадетов к социалистам было неоднозначным. Представители правого крыла партии (последователи П. Б. Струве), идеологом которых в Сибири до революции был И. В. Михайловский, остро критиковали их и прозорливо называли социалистический идеал государства «полицейским».[184] Но большинство кадетов до революции и в первое время после Февраля рассматривали социалистов как союзников в борьбе за демократию. Профессор права Томского университета кадет Н. Я. Новомбергский заявлял в их оправдание, что они стремятся привлекать народ к участию в управлении и так же далеки от полицейских идеалов, как либералы – от анархистов.[185] Жизнь показала, что прав оказался Михайловский, а не Новомбергский, ибо большевики наиболее последовательно реализовали социалистические идеалы.

Напротив, октябристы полностью одобряли репрессии против революционеров, именуя их фанатиками антинаучных утопий, «красными врагами Отечества» и «анархистами». К черносотенцам, наоборот, относились терпимо, осуждая лишь их погромную тактику и крайний антисемитизм. В свою очередь, «Союз русского народа» оценивал октябристов как потенциальных союзников, отзываясь о них как о «единственной в России строго конституционной и в то же время монархической партии».[186] Местами их связывали тесные контакты.

До Первой мировой войны взаимодействие между двумя ветвями российского либерализма – октябристами и кадетами – практически отсутствовало. Первые упрекали вторых в популизме, недостатке патриотизма и заигрывании с социалистами. Кадеты отвечали им обвинениями в дружбе с реакцией и классовой ограниченности. Сибирские кадеты и их лидер Н. В. Некрасов, в отличие от руководства партии, считавшего возможными технические контакты с октябристами, относились даже к таким контактам отрицательно.

В целом кадеты в Сибири проявляли значительно большую политическую активность, чем октябристы.

В годы Первой мировой войны объединивший всех либералов лозунг «Война до победного конца», а затем политический кризис и окончательное падение авторитета династии и правительства впервые сблизили кадетов и октябристов и создали почву для сотрудничества в рамках оппозиционного «Прогрессивного блока», завоевавшего большинство в Госдуме. Все сибирские кадеты – депутаты Думы и члены Государственного совета – вошли в состав блока, а Н. В. Некрасов – в его руководящее бюро и в список намеченного блоком «правительства доверия». Но и тогда они нередко проявляли себя «левее» общей партийной линии.

Несколько сблизились кадеты и с буржуазией, от которой ранее дистанцировались. Данный факт с удовлетворением констатировал идеолог московской буржуазии П. П. Рябушинский: «Исторический момент, который мы переживаем, как нельзя ярче выявил несостоятельность застарелой тенденции русского интеллигентного общества отмежевывать себя от торгово-промышленных классов – тенденции, давно уже ставшей вредной и глубоко консервативной».[187] Отчасти это было связано и с ростом оппозиционности в самих предпринимательских кругах, наблюдавшейся с 1910 г. С 1915 г. кадеты входили в состав организованных буржуазией военно-промышленных комитетов («вопромов»). Можно согласиться, что Первая мировая война способствовала консолидации русской буржуазии.[188] Но от прямого лоббирования ее корпоративных интересов кадеты по-прежнему уклонялись.[189] Общие настроения либералов в предшествовавшие революции месяцы отразил в своем дневнике будущий идеолог сибирских кадетов Н. В. Устрялов: «Кабинет бессилен, царь слаб, бестолков и безволен, царица больна религиозным помешательством, Россией правят пройдохи, темные проходимцы, безграмотные мужики и Бог знает кто… Живем прямо-таки как на вулкане, вот-вот ожидая извержения. Уже слышны подземные удары, уже колеблется почва».[190]

В целом до революции размежевание между классическими либералами (октябристами) и радикальными неолибералами (кадетами) было вполне четким. Тяготевшее к союзу с первыми правое крыло кадетов, возглавляемое П. Б. Струве (до его выхода из партии в 1915 г.), было гораздо слабее полусоциалистического левого крыла во главе с Н. В. Некрасовым, при общем господстве милюковского центра, позиции которого были ближе к левым. Несомненно, раскол российского либерализма на кадетизм и октябризм до 1917 г. стал одной из причин его исторической трагедии.

Можно согласиться, что, не отличаясь радикально от кадетов Европейской России по социальному составу и общим программным установкам, сибирские кадеты накануне революции и отчасти еще в 1917 г. выделялись более «левой» тактикой[191] (лишь их взгляды на земельный вопрос были более умеренными, что объяснялось отсутствием в Сибири помещиков и характерного для Европейской России крестьянского малоземелья). Тем более показательна их эволюция «вправо» в дальнейшем.

Глава 2. Послефевральские сдвиги

После падения монархии Союз 17 октября, как и другие монархические партии, распался. Все либералы консолидировались вокруг кадетов, к которым примкнули и многие бывшие октябристы. Первые месяцы после Февраля 1917 г. стали пиком влияния кадетской партии.

Последняя в новых условиях резко активизировала деятельность. «В настоящее время, – заявил на организационном собрании томских кадетов в марте 1917 г. профессор С. П. Мокринский, – каждый гражданин должен вступить в какую-либо партию. Политическая жизнь вне партий невозможна. Задачи Партии народной свободы – подготовить выборы Учредительного собрания и провести туда как можно большее число своих кандидатов».[192]

О возросшей активности кадетов говорит тот факт, что за один 1917 г. состоялось 4 общероссийских съезда партии (с VII по X). Несоизмеримы влияние и численность кадетов накануне Февраля и к моменту Октябрьского переворота. В феврале 1917 г. в Сибири сохранялось всего 3 партийных организации – в Томске, Иркутске и Красноярске (для сравнения: во время революционных событий 1905–1907 гг. – 17), да и те практически бездействовали, а октябристские фактически прекратили существование.[193] Сибирские предприниматели группировались в основном вокруг внепартийных деловых организаций – военно-промышленных и биржевых комитетов, Всероссийского союза городов. К концу же 1917 г. организации кадетов в Сибири распространились на все губернские и областные (кроме Якутска) и некоторые уездные города, начали создаваться объединенные региональные комитеты партии. Накануне Октября кадетские комитеты действовали в 7 губернских и областных[194] и в 16 уездных городах (не исключено, что это неполный перечень, ибо документация сохранилась отрывочно).[195] Это значительно превышало количество кадетских организаций в Сибири во время событий 1905–1907 гг., до 1917 г. бывшее максимальным. Именно в 1917 г. здесь сложилось большинство организаций партии, действовавших до окончательного установления советской власти в конце 1919 – начале 1920 г. (см. приложение II). Правда, активность большинства из них ограничивалась работой в прессе и предвыборными кампаниями. Как вспоминал позднее заместитель председателя Тюменского комитета партии, кооператор Н. И. Беседных, местная кадетская группа «никакой практической работы не провела, с центром конституционных демократов организационно связана не была и прекратила свое существование к Октябрьской революции».[196]

Демократическая революция чрезвычайно оживила деятельность интеллектуальной элиты, и в частности, вузовской интеллигенции. В марте 1917 г. новый министр народного просвещения Мануйлов дал распоряжение о «беспрепятственном приеме в учебные заведения… бывших учащихся, понесших наказания по политическим и религиозным делам», и о запрещении требовать от абитуриентов ранее обязательные полицейские свидетельства о благонадежности, а затем – о восстановлении в правах «устраненных при прежнем режиме за политическую деятельность лиц педагогического персонала».[197] В соответствии с этим, Совет Томского технологического института 30 марта пригласил обратно уволенных ранее по политическим мотивам либеральных профессоров В. А. Обручева, Н. М. Кижнера, Ф. Э. Молина, Б. В. Казанского, М. П. Рыбалкина и М. Е. Янишевского.[198]

На основании биографических справочников и данных исследователей[199] можно подсчитать, что из 130 профессоров вузов Томска в рассматриваемый период 1917–1919 гг. (включая 44 эвакуированных в Гражданскую войну из Пермского, Казанского и др. университетов) активно участвовали в политике 39. Из них 30 накануне и во время революции являлись активистами партий и других политических движений: 3 черносотенца, 1 умеренно-правый, 5 октябристов (П. П. Авроров, И. Н. Грамматикати, П. Н. Лащенков, М. Ф. Попов, П. А. Прокошев), 13 кадетов (С. А. Введенский, Е. Л. Зубашев, М. Н. Иванов, Н. Н. Кравченко, А. В. Лаврский, В. А. Малеев, С. П. Мокринский, В. Л. Некрасов, Е. С. Образцов, В. Н. Саввин, В. В. Сапожников, Г. Г. Тельберг), 4 беспартийных активиста областнического движения (в т. ч. бывшие кадеты И. В. Михайловский и Н. Я. Новомбергский), 2 эсера и 2 меньшевика.

Стремясь не отстать от быстро «набиравших очки» социалистических партий, кадеты после Февраля открыли двери в партию всем желающим. Усилилась пропаганда. За март—апрель 1917 г. ЦК партии выпустил 22 агитплаката и 2 млн экземпляров листовок.[200] Партийные активисты ездили с лекциями по городам. В Сибирь на развертывание парторганизаций прибыли видные деятели кадетской фракции Госсовета и Госдумы, сибирские избранники И. П. Лаптев (в Омск), Е. Л. Зубашев (в Томск), С. В. Востротин (в Красноярск). Самые влиятельные организации сложились в Омске, Томске, Красноярске и Иркутске. Их точная численность не установлена за отсутствием списков. Примечательно, однако, что самой крупной стала по существу возникшая вновь 21 марта 1917 г. Омская организация, насчитывавшая около 400 чел.[201] во главе с молодым энергичным адвокатом В. А. Жардецким.[202] В других крупных центрах Сибири кадетские организации насчитывали по 200–300 чел.[203] (притом что численность населения этих городов не превышала 130–140 тыс. чел.). В деревне кадетам не удалось найти опору. Общая численность кадетских организаций Сибири приближалась к 2400–2500 чел.,[204] примерно столько же, сколько в период революционных событий 1905–1907 гг. (данные приблизительны, особенно по уездным городам, т. к. отчетов о численности организаций не сохранилось). Во многом это объяснялось тем, что в ходе революции двери в партию были открыты чиновникам и военным, ранее не имевшим права вступать в какие-либо партии по статусу госслужащих. Вместе с тем, при общей численности Партии народной свободы по России (по разным подсчетам – от 65 до 70–80 тыс.)[205] это было сравнительно немного.

Однако социальный состав кадетских организаций стал значительно более «буржуазным», и это стало «ахиллесовой пятой» партии. Одной из причин был фактический распад после Февральских событий партии октябристов и консолидация буржуазии вокруг кадетов, что тоже, несомненно, повлияло на начавшийся поворот партийной идеологии вправо, особенно заметный с мая 1917 г. Вокруг кадетов стали собираться все правые элементы, сам В. М. Пуришкевич поддержал их на частных совещаниях членов Госдумы в мае.[206] В Сибири несогласованность буржуазии и кадетов сохранилась лишь в Красноярске, что предопределило слабость партии в этом регионе и, как считают исследователи, стало одной из причин усиления большевиков.[207]

Видя узость своей социальной базы, кадеты пытались привлечь в партию и простонародные слои населения, но в целом безуспешно (за исключением части казачества): среди рабочих преобладало влияние меньшевиков и большевиков, среди крестьян и основной массы солдат – эсеров. Исследователи социального состава кадетских организаций Сибири в 1917 г. определяют удельный вес буржуазии и интеллигенции в них – 80 %, в т. ч. свыше 60 % – интеллигенты, что примерно соответствовало их удельному весу в партии в целом по России (около 2/3).[208] Средние слои населения после Февральских событий значительно «полевели», был заметен их отток от кадетов к социалистическим партиям и группировкам (эсерам, меньшевикам, энесам, в Сибири – также к областникам, близким к партиям энесов и эсеров). На селе и в рабочих регионах (таких, как Кузбасс) социальная база либералов по-прежнему отсутствовала.

Социальный состав кандидатов от кадетской партии на городских выборах в июне 1917 г., согласно выборке по 8 городам России и Сибири (в т. ч. из сибирских – Омск, Тобольск и Барнаул), был везде примерно одинаков: 45 % – интеллигенция, 40 % – чиновники и предприниматели (хотя, на мой взгляд, объединять госслужащих и коммерсантов в одну группу некорректно), 7 % – выборные общественные деятели, всего 2 % – студенты, представители других слоев населения не набрали даже по одному проценту. Катастрофическое отсутствие массовой поддержки наглядно демонстрирует тот факт, что из 491 баллотировавшегося от кадетов в этих городах кандидата были всего 1 крестьянин, 1 ремесленник и ни одного рабочего.[209]

VIII съезд кадетской партии в мае 1917 г. обновил ее ЦК, в который от сибиряков были избраны Н. В. Некрасов, С. В. Востротин, Н. К. Волков и А. И. Макушин (брат известного просветителя П. И. Макушина, тоже активного кадета).[210] На съезде томский делегат А. Еселевич впервые поднял вопрос об учреждении в ЦК партии постоянного областного представительства от Сибири (с аналогичным предложением от своих областей выступили делегаты Украины).[211] Практически эта идея будет реализована в совершенно других условиях лишь в ноябре 1918 г., накануне колчаковского переворота в Сибири.

Центр активности сибирских кадетов начинает перемещаться из Томска в Омск. Причиной этого было отмеченное изменение социального облика партии, вокруг которой после Февраля, с одной стороны, сплотились буржуазия и все политические группировки правее ее, включая октябристов (за исключением крайне правых), с другой стороны, начался отток в социалистические партии средних слоев населения. Омск, в то время – чиновно-буржуазный город относительно консервативных традиций, по сравнению с демократичным интеллигентско-вузовским Томском, наглядно отражал эти изменения. Этому способствовала и начавшаяся под влиянием событий лета 1917 г. эволюция вправо идеологии и тактики кадетов, в результате которой партию покинула часть левых интеллигентов, не поддержавших изменившуюся линию руководства (о чем речь в следующей главе). Кстати, правительственным комиссаром Акмолинской области (в которую номинально входил Омск) был кадет Н. И. Лепко.

С самого начала активную роль играли кадеты в Омском коалиционном комитете, образованном 3 марта 1917 г.[212] В Омске был самый высокий по Сибири удельный вес кадетских газет в региональной периодической печати: если в среднем по Сибири он составлял около 1/4, то в Омске и Акмолинской области – около 1/2.[213]

Одним из проявлений относительной слабости сибирских кадетов в сравнении с Центральной Россией было отсутствие молодежных организаций партии, создававшихся в ряде городов Европейской России после Февраля.

В целом можно согласиться, что у кадетов общеполитическая деятельность преобладала над организационной, последняя ограничивалась по преимуществу выборами в различные муниципальные и общественные организации.[214] Так и не была созвана планировавшаяся на конец июля II Сибирская партийная конференция.[215] В условиях обострения борьбы за власть недостаток внимания к организационной работе, свойственный интеллигенции, стал одной из причин утраты кадетами сильных стартовых позиций, которые они заняли в Феврале. С другой стороны, частичный отток из партии средних слоев населения к социалистам скорее был объективным итогом стремительного сдвига «влево» всей политической ситуации и настроений в стране в тот период.

Глава 3. От демократической эйфории – к повороту вправо

Февральский переворот 1917 г. с ликованием встретила большая часть российской интеллигенции. Но версия о решающей роли либералов в его организации, подхваченная в наше время рядом публицистов, не находит подтверждения. Обычно здесь подразумеваются планы заговора с целью дворцового переворота, вынашивавшиеся накануне Февраля отдельными либеральными лидерами во главе с А. И. Гучковым. При этом дальше обсуждения дело, как известно, не пошло. Одним из участников этих обсуждений был лидер сибирских кадетов, видный масон Н. В. Некрасов.[216] По свидетельству П. Н. Милюкова, именно он стал автором текста отказа от престола великого князя Михаила Александровича 3 марта 1917 г.[217] Но многие либералы скептически относились к идее дворцового переворота, понимая, по выражению члена кадетского ЦК князя П. Д. Долгорукова, что «среди Романовых нет никого, кто смог бы заменить Государя».[218] Отношение же большинства из них к Февралю лучше всего иллюстрируют сказанные позже слова их лидера П. Н. Милюкова (в письме И. И. Петрункевичу 2 октября 1919 г.): «Революция 27 февраля совершена не нами и против нашей воли (выделено мной – В. Х.), когда мы (тоже не я, но некоторые из наших) готовили другую, дворцовую революцию». Но, по признанию кадетского вождя, уже осенью 1916 г. он «думал, что раз революция стала неизбежной – а я считал ее уже неизбежной, – то надо попытаться взять ее в свои руки».[219]

Поначалу падение монархии вызвало сдвиг идеологии и программы ведущей в либеральном лагере кадетской партии влево. В первые же дни революции перед ней встал вопрос о смене ориентации с монархии на республику. Он решился тем проще, что для кадетов (в отличие от октябристов) никогда не был принципиальным – они исходили из конкретной политической ситуации в стране и настроений масс. А эти настроения наглядно показало выступление П. Н. Милюкова 2 марта 1917 г. на митинге в Таврическом дворце в защиту парламентской монархии, враждебно встреченное массовой аудиторией, после чего сам оратор поспешил оговориться, что это лишь его личное мнение.[220] Учитывая эти настроения, 10 марта кадетский ЦК высказался за республику, но окончательное решение вопроса вынес на партийный съезд.[221] Но еще до съезда вопрос обсуждался на партийных собраниях в крупных городах Сибири. Уже 8 марта первым высказался за республику Красноярский партийный комитет.[222]

На организационном собрании кадетов в Томске 12 марта 1917 г. мнения разделились. Профессор Н. Н. Кравченко предлагал доверить вопрос компетенции ЦК партии, напомнив, что «основа партии – парламентаризм и принцип народовластия», т. е. содержание, а не форма власти. Но победили республиканские настроения с учетом настроений народа, обозначившихся в первые недели революции. М. П. Логиневский настоял на принятии предварительной резолюции на месте, до съезда партии и решения ЦК. По-революционному, открытым голосованием решение в пользу республики приняли подавляющим большинством в 160 голосов против 8 при 30 воздержавшихся.[223] Логиневский обратился с открытым письмом «К Конституционно-демократической партии», в котором призывал к «демократической парламентарной республике», поскольку монархия «не найдет места в душе широкой народной массы».[224] Немногочисленные сторонники монархии настояли на повторном собрании 17 марта и на избрании на съезд делегатов от всех трех течений (от приверженцев монархии – профессор В. Л. Малеев, от республиканцев – профессор Н. Н. Кравченко и адвокат И. А. Некрасов, от колеблющихся – профессор С. П. Мокринский).[225]

14 марта за республику высказался третий из уцелевших до революции, Иркутский комитет кадетов. Докладчик Н. Н. Горчаков заявил, что партия «в душе была всегда партией республиканской».[226] Его поддержали другие. Н. Кармазинский пошел дальше и заявил о необходимости коренной переработки партийной программы, которую назвал «пропавшей грамотой», с учетом произошедших в стране изменений (вскоре этот деятель перешел в партию эсеров).

Наконец, 25 марта 1917 г. VII съезд Партии народной свободы в Петрограде (проходивший с 25 по 28 марта) официально провозгласил лозунг республики. Новая редакция п. 13 Программы партии гласила: «Россия должна быть демократической и парламентарной республикой. Законодательная власть должна принадлежать народному представительству. Во главе исполнительной власти должен стоять президент республики, избираемый на определенный срок народным представительством (выделено мной – В. Х.) и управляющий через посредство ответственного перед народным представительством министерства».[227] Позже это решение единогласно поддержали вновь образованные кадетские комитеты в Омске, Тюмени и Тобольске.[228]

Ошибкой большинства кадетов было то, что падение авторитета в народе конкретных представителей монархии (Николая II и дома Романовых в целом) они приняли за готовность к демократической республике. На том же собрании кадетов в Томске М. П. Логиневский оптимистично заявлял, что «народ… подготовлен к республике», более того, что «народ всегда был республиканцем».[229]

В вопросе о парламенте партийный съезд высказался за однопалатную систему (правда, окончательное обсуждение его было отложено) и за умеренно широкие полномочия президента, включая право формирования кабинета министров, который, однако, был бы одновременно ответственным и перед парламентом. Речь шла о республике смешанного парламентско-президентского типа, где президент к тому же избирается не всенародным голосованием, а депутатами парламента.

Будучи последователями исторической школы В. О. Ключевского, кадеты в большинстве своем отдавали предпочтение идеям государственности, единства Империи и выступали против двухпалатной системы, усложнявшей, по их мнению, конструкцию власти. В том же марте 1917 г. Временное правительство создало Юридическое совещание для разработки проекта конституции, из 8 членов которого 6 были кадетами (Ф. Ф. Кокошкин, В. А. Маклаков, В. Д. Набоков, Б. Э. Нольде, М. С. Аджемов и Н. И. Лазарев), включая председателя Ф. Ф. Кокошкина.[230]

Кроме того, VII партийный съезд высказался за скорейший созыв Учредительного собрания на основе всеобщего, равного и прямого избирательного права при тайном голосовании для выработки конституции и основ государственного строя России[231] (после чего, по мысли его инициаторов, оно должно было быть распущено, уступив место новому, постоянному парламенту, как это было в годы Французской революции).

Поправку в этот вопрос внесла Сибирская областная конференция кадетской партии в начале мая 1917 г. По докладу томского профессора Н. Н. Кравченко в резолюцию была внесена оговорка: если Учредительное собрание примет закон о двухпалатном устройстве постоянного парламента, настаивать на формировании верхней палаты из представителей земств и городов.[232]

Все либералы единодушно выступали за Временное правительство как единственный источник власти в стране до Учредительного собрания, против «двоевластия» с Советами. Красноярский военно-промышленный комитет в обращении к рабочим заявлял даже, вопреки действительности, что в правительстве отныне представлены «все трудящиеся классы».[233] Бийская кадетская группа в воззвании к населению призывала всемерно поддержать правительство, говоря, что иначе «новорожденная свобода будет задушена, вся Россия вновь закована в кандалы».[234] Кадеты разных регионов Сибири называли Временное правительство «единственным в настоящий момент законодателем и распорядителем земли Русской» (Барнаул), «верным слугой народа» (Тюмень), правительством «всенародного доверия» (Иркутск), выражали ему «глубокую признательность за революционные действия» (Омск).[235]

Вот как популярно излагались в сжатой форме основные положения политической программы партии газетой омских кадетов «Сибирская речь»:

«Основные права граждан: равенство всех перед законом, свобода вероисповедания и слова, право устраивать публичные собрания, составлять союзы и общества, право петиций, неприкосновенность личности и жилища, свобода передвижения. Никто не может быть подвергнут преследованию иначе, как на основании закона и установленным судом. Всем населяющим государство народностям предоставляется право свободного культурного самоуправления.

Государственный строй: Россия должна быть демократической парламентарной республикой… Во главе исполнительной власти должен стоять президент республики, избираемый народным представительством… Народные представители избираются всеобщей, равной, прямой и тайной подачей голосов, без различия вероисповеданий, национальности и пола.[236]

Местное самоуправление… должно быть распространено на все Российское государство…» и основано на тех же условиях, с правом образования земских союзов и расширением полномочий, помимо вопросов, во всех странах составляющих исключительную прерогативу центральной власти (подразумевались внешняя политика, оборона, госбезопасность и т. п.).

Народное просвещение должно быть децентрализовано, с обеспечением «свободы частной и общественной инициативы в открытии учебных заведений». Предусматривались «уничтожение всех стеснений при поступлении в школу, связанных с полом, происхождением и религией», «полная автономия и свобода преподавания в высших школах».[237]

Вопрос о реформе избирательной системы был конкретизирован VIII съездом кадетской партии 9–12 мая 1917 г. в Петрограде. Съезд принял решение о выборах в Учредительное собрание по пропорциональной (а не мажоритарной) системе, а также о создании соединенного комитета членов Госдумы всех 4 созывов для обеспечения представительной поддержки правительству (до созыва Учредительного собрания). С учетом произошедших в стране перемен, съезд принял новую редакцию программы партии: в нее были внесены принятые VII и VIII съездами изменения по вопросам о власти и по национальному вопросу[238] (см. ниже).

После Февраля уже ни одна партия не оспаривала лозунг всеобщего и равного избирательного права – один из краеугольных камней кадетской программы со дня основания партии. Дебаты развернулись по частным вопросам. Социалистические партии и особенно большевики отстаивали снижение возрастного ценза избирателей, будучи заинтересованы в поддержке радикальной молодежи. Кадеты, наоборот, выступали за сохранение высокого возрастного ценза, как необходимого для достижения гражданской зрелости. В итоге комиссия Временного правительства под председательством кадета Ф. Ф. Кокошкина разработала компромиссный проект, по которому возрастной ценз устанавливался в 20 лет для гражданского населения и 18 – для военнослужащих (изначально кадеты предлагали 21 год для всех). По проекту избирательных прав лишались дезертиры.[239] Протест Советов вызвало демократичное предложение кадетов оставить избирательные права членам бывшей императорской фамилии Романовых, и они были вынуждены снять этот пункт.[240]

В рамках демократизации государственного строя поднимались вопросы о децентрализации управления, и в частности – об автономии Сибири, давно муссировавшийся сибирскими областниками. Уже в начале марта 1917 г. они предложили созвать Сибирскую областную думу. Омский коалиционный комитет предложил схему ее организации: всеобщие, равные, прямые и тайные выборы, с обязательным представительством от крестьянского съезда и от коалиционных комитетов городов.[241] Один из лидеров областников В. М. Крутовский торжественно заявил: «При обновленном строе Сибирь явится уже не штрафной колонией, а свободной равноправной частью Российской федерации».[242]

Вопрос об автономии Сибири стал темой бурного обсуждения Сибирской областной конференции кадетской партии 30 апреля – 2 мая 1917 г. в Томске, на которую съехались делегаты из Омска, Томска, Иркутска, Красноярска, Барнаула, Енисейска, Бийска и Ачинска. Делегаты от Восточной Сибири выступали солидарно с областниками за преобразование России в федерацию (так, красноярский делегат А. Кузнецов выступил за вхождение в состав федерации по отдельности Западной и Восточной Сибири), делегаты от Западной Сибири предлагали ограничиться умеренной автономией Сибири. Особенно резко критиковали «затею» областников омские кадеты во главе с В. А. Жардецким, уже тогда обозначившие собой правое крыло партии в Сибири. В конце концов большинством голосов конференция поддержала лозунг умеренной автономии Сибири (по докладам А. Еселевича и И. Некрасова) и созыв Сибирской областной думы.[243]

Против выступил Омский комитет партии. Лидер омских кадетов В. А. Жардецкий заявил, что для автономии нужны такие особенности политического и национального уклада, какими Сибирь не обладает, поэтому «не может быть и речи о федеративном устройстве Сибири». К тому же, настаивал Жардецкий, Сибирь неоднородна по своим экономико-географическим особенностям, в ней можно выделить 3 части: Западную (Тобольская и Томская губернии и Акмолинская область), «Срединную» (Енисейская губерния) и Восточную (Иркутская губерния и Якутия), для каждой из которых (но не для Сибири в целом) возможна (но не обязательна) лишь «культурно-хозяйственная автономия», но «Сибирская областная дума с правами местного законодательства должна быть отвергнута». Веско прозвучал аргумент поддержавшего его кадета Катанаева о том, что областнические мечтания могли иметь резон до тех пор, пока Сибирь не имела современных средств связи с Россией. После же постройки Транссибирской магистрали Сибирь стала экономически и культурно неотделимой от России, а потому идея федерации является утопией.

Жардецкий и Катанаев выступили и против притязаний Томска на роль центра Сибири, указав, что он мог считаться таким до прокладки Великой Сибирской магистрали, обошедшей его стороной, после чего ведущим экономическим центром Западной Сибири стал Омск. Жардецкий со свойственной ему резкостью заявил, что к Томску «нет никакого тяготения со стороны других городов Западной Сибири, он представляет город культурно беспомощный, заброшенный в стороне». В этих выступлениях отразилось соперничество между двумя фактическими центрами Западной Сибири – старым и новым.

Такая позиция наиболее активной группы сибирских кадетов привела их к разрыву с областниками, цитаделью которых был Томск. Томская «Сибирская жизнь» напечатала большую статью «патриарха» областников Г. Н. Потанина под саркастическим названием «Акакий Акакиевич об областной Сибирской думе», страстно защищавшую идею автономии Сибири и называвшую Омск за его протест делу «возрождения» Сибири «военно-чиновничьим… городом Акакиев Акакиевичей… без базы, без фундамента, без своей народной массы…, вымуштрованным дисциплиной и традицией».[244]

Жизнь показала, что омские кадеты оказались более дальновидны в этом вопросе. Не пройдет и года, и сам Г. Н. Потанин отречется от своего любимого детища, использованного в политических целях эсерами, и вынесет Сибирской областной думе суровый приговор.

Данный вопрос вызвал и более широкую дискуссию о федеративном или унитарном устройстве государства. Мнения на Сибирской областной конференции разделились: более правые кадеты выступали за унитарное государство с однопалатным парламентом (в согласии с руководством партии), более левые – за федерацию с двухпалатным парламентом. Когда в июне 1917 г. видный областник И. И. Серебренников анкетировал известных политиков России по вопросу об автономии Сибири, откликнувшийся на анкету Н. В. Некрасов выступил за федеративное устройство, «основанное частью на территориальном, частью – на национально-территориальном делении».[245] Характерно, что эсеры, в отличие от «классических» областников, хотя и поддержали идею федерации, но были за однопалатный парламент, что само по себе абсурдно при федеративном устройстве, ибо игнорирует запросы и нужды регионов.[246]

VIII съезд кадетской партии в мае 1917 г. в числе прочих принял резолюцию по национальному вопросу – о децентрализации управления на местах в существующих административно-территориальных границах, без их объединения в консолидированные национальные образования, справедливо усматривая в этом угрозу распада России. Соответствующие уточнения были внесены в партийную программу.[247] В этом вопросе не произошло никакого сдвига влево – напротив, сделанные уточнения были призваны предохранить Российское государство от распада. Эта программа подверглась на съезде критике со стороны левых кадетов во главе с Н. В. Некрасовым, осудивших ее как авторитарную и негибкую.[248]

Показательно, что большинство сибирских кадетов не поддержало своего прежнего лидера, согласившись по основным вопросам с линией партийного руководства во главе с П. Н. Милюковым.

Кадеты первыми забили тревогу по поводу национального сепаратизма окраин, поднявшего голову после революции. Первыми грозными симптомами стали заявления о стремлении к суверенитету Украины и Финляндии, прозвучавшие в июне 1917 г. Уже на VIII съезде некоторые кадеты – делегаты нацменьшинств – выступали за право своих народов на «самоопределение». Большинство в партии, и ее руководство, отнеслись к этому с осуждением, сохранив прежнюю позицию предоставления культурной автономии национальным окраинам. Исключение было сделано для одной Польши, независимость которой (в этнических границах) была официально признана Временным правительством уже в марте 1917 г. Одним из мотивов выступлений кадетов против территориального размежевания по национальному признаку был тот, что это неизбежно приведет к засилью «титульных» наций и дискриминации остальных[249] (что мы, увы, наблюдаем сегодня).

Состоявшийся 25–28 июля 1917 г. IX съезд Партии народной свободы, наряду с жесткими резолюциями по итогам июльского путча большевиков, осудил защищаемый социалистами лозунг «права наций на самоопределение». В программу партии были внесены дополнения: в них говорилось об обеспечении фактического равноправия наций через систему пропорциональных выборов, проведение культурно-национальной автономии по экстерриториальному признаку (т. е. независимо от местопребывания представителей нацменьшинств, чтобы предохранить от образования территориальных очагов сепаратизма), допускалось использование местных языков в национальных муниципальных учреждениях. С другой стороны, съезд был вынужден признать провозглашенную летом 1917 г. автономию Украины, противоречившую экстерриториальному принципу.[250] Лишь после объявления украинской Центральной радой «незалежности» Украины в октябре 1917 г. X съезд кадетской партии выразил протест против сепаратистских действий.[251]

Показательно в этой связи и прогрессирующее расхождение кадетов с областниками, движение которых в это время подпало под влияние эсеров. I Сибирский областной съезд прошел в Томске 8–17 октября 1917 г. в здании университета. Постановление о его созыве и положение «Об автономном устройстве Сибири»[252] приняла Сибирская областная конференция общественных организаций, заседавшая в Томске с 2 по 9 августа 1917 г.[253] Томск издавна был «гнездом» областников, и сама инициатива созыва съезда исходила от местного губернского народного собрания. Даже многочисленные иркутские областники согласились, что, несмотря на удаленность Томска от Транссибирской магистрали и его относительно скромное промышленное значение, «за Томском остается преимущество морального свойства».[254]

На съезде присутствовало 182 делегата от 33 городов и 18 губерний и областей. Среди них было 94 эсера (более половины), 21 меньшевик, 12 энесов, всего 5 кадетов (Березовский, Букейханов, Гордзялковский, Кузнецов, И. Некрасов), 4 большевика, а также 8 областников и «социалистов-федералистов», 7 «беспартийных социалистов», 2 правых эсера-«воленародовца», 2 казахских автономиста от партии «Алаш-орда», 1 сионист и 26 беспартийных.[255] Здесь были видные общественные и политические деятели: казахский националист, в прошлом – левый кадет А. Букейханов, энесы Г. Потанин, А. Адрианов и Г. Патушинский, эсеры П. Дербер и И. Якушев, меньшевик профессор П. Гудков, «беспартийный социалист» (бывший кадет) профессор Н. Новомбергский.[256]

На съезде развернулись острые дебаты по вопросу об автономии Сибири. Областников поддержали эсеры, составлявшие абсолютное большинство делегатов, а также казахские и другие автономисты. Против выступили, но с диаметрально противоположных позиций, кадеты и меньшевики (все социал-демократы – как меньшевики, так и большевики, – были сторонниками централизации). В знак протеста меньшевики покинули съезд.[257]

Кадеты выступали осторожно, но критически. Так, И. А. Некрасов (не путать с Н. В. Некрасовым) обратил внимание на расплывчатость и непрактичность областнических лозунгов, а эсеров уличил в элементарном невежестве (в вопросе об устройстве швейцарского парламента). В своем выступлении[258] он указывал, что областники смешивают понятия автономии и федерации. В федерации, классическим образцом которой являются США, компетенции штатов ограничены, но вместе с тем центральное правительство не может вмешиваться в них; и, напротив, в автономии, в качестве примера которой оратор приводил британские доминионы, их компетенции практически не ограничены, но правительство метрополии может наложить свое вето. Критикуя «федералистов», он справедливо заметил, что исторически федерации (в США, Германии) возникали как объединения ранее разрозненных областей, тогда как России областники по сути предлагали проделать обратный путь: от исторически сложившегося централизованного, унитарного государства – к федерации, – путь неестественный.[259] Некрасов не без основания опасался, что в условиях России с ее авторитарными традициями федерализм, при котором интересы разных регионов могут расходиться друг с другом и с интересами государства в целом, приведет к хаосу и распаду государства (что вполне подтвердилось при реализации этого принципа в годы горбачевской перестройки). Основной аргумент областников, что автономия Сибири приведет к более плодотворному для нее использованию богатств края, Некрасов парировал напоминанием о том, что и культурно, и политически Сибирь никогда не противостояла России, а наоборот, тянулась за ней и подвергалась ее влиянию. Скептически отнесся он и к надеждам областников на то, что децентрализация поведет к сокращению управленческих расходов и бюрократического аппарата.

По сути, кадеты предлагали заменить автономию расширением прав местного самоуправления в лице городских дум и новоиспеченных сибирских земств. Наиболее прямо это высказали в приветственной телеграмме съезду уссурийские кадеты.[260] Исключение составил в прошлом левый кадет, в ходе революции преобразившийся в «беспартийного социалиста», профессор Н. Я. Новомбергский. В своем выступлении он провозгласил здравицу областникам.[261] Однако и он в своей статье, вошедшей в бюллетень оргкомитета съезда, при всех оговорках, выступил по существу за все то же развитие земств, но не за принципиально новые формы самоуправления.[262]

В выступлениях кадетов на съезде сквозило разочарование в результатах революции. Наиболее емко выразил его кадет Гордзялковский, говоря, что «развал, дезорганизация, анархия воцарились после светлых и радостных дней» Февраля уже весной 1917 г. Оценивая состояние страны на текущий момент (съезд проходил как раз накануне Октябрьского переворота), Гордзялковский резюмировал: «Россия кубарем летит в пропасть».[263]

Внимательное исследование опровергает распространенное с советских времен мнение о якобы поступательном сближении кадетов с социалистами и областниками на протяжении всего периода,[264] справедливое лишь в отношении оставшейся в меньшинстве левой части партии (Н. Я. Новомбергский, В. В. Сапожников, Н. Н. Кравченко, С. П. Мокринский и др.), большая часть которой, напротив, отдалилась от социалистов и все более дрейфовала вправо. Это свидетельствовало и об усилении размежевания внутри кадетской партии, в равной мере характерном для Европейской России и для Сибири. Именно по причине сохранения томскими кадетами (в их большинстве) традиционных демократических установок, их близости к областникам Томск теряет фактический статус центра сибирских кадетов, который переходит к Омску. Расхождения между большинством кадетов и областниками существовали не только по вопросу об автономии Сибири, но и по национальному вопросу.[265]

Даже в Сибири идеи областников нашли поддержку далеко не везде. Еще до съезда против них выступила Омская городская дума, в которой преобладали кадеты. А ряд общественных организаций Дальнего Востока стали выступать за его автономию отдельно от Сибири. Используя этот факт, все тот же И. А. Некрасов задался вопросом: где пределы федеративного дробления, которое может перерасти в цепную реакцию? Поддержавший его кадет Е. П. Березовский на съезде заявил, что в условиях «сплошной территории и многообразия народностей, ее населяющих»[266] единая сибирская автономия представляется проблемной, поэтому надо либо вообще отказаться от нее, либо придется устраивать не одну, а по крайней мере три автономии (западносибирскую, восточносибирскую и дальневосточную), с учетом разнообразия этнических и социально-экономических условий (т. е. примерно то же, о чем говорил еще весной 1917 г. на Сибирской кадетской конференции В. А. Жардецкий).

Против областников выступило и сибирское казачество, что само по себе представляет интересный факт и отдельную тему. В отличие от таких крупных казачьих войск Европейской России, как Донское и Кубанское, в которых были достаточно сильны автономистские настроения, сибирские казаки не разделяли их. Возможно, в силу меньшей численности и территориальной близости к Омску – в то время крупнейшему центру Западной Сибири, цитадели сибирской буржуазии. А буржуазия, как уже говорилось, никогда не разделяла идей областников из экономических соображений. В противоположность интеллигентскому Томску, буржуазно-чиновничий и армейский Омск был враждебен им. Не случайно и то, что выразителями этих настроений казачества выступили именно кадеты: на съезде упомянутый кадетский делегат от Сибирского казачьего войска полковник Е. П. Березовский сказал: «Сибирское казачество дало эту землю (России – В. Х.) и оберегало ее и теперь считает своей обязанностью сберечь российскую государственность, сберечь это огромное достояние для русского народа, чтобы оно и впредь у него осталось, чтобы он смог излишки населения перебросить сюда и приложить здесь свой труд к неисчерпаемым богатствам. Русское население Сибири, которое здесь давно укоренилось, должно помнить, что оно плоть от плоти русского народа, и если оно здесь, найдя простор, скорее достигло благосостояния, то оно не должно забывать своей кровной связи с остальным русским народом и поэтому должно быть крайне осторожно во всех попытках разрешения вопроса государственного устройства, где возможно уклонение от государственного единства».[267] В свою очередь, «народы Сибири, еще не вполне развившиеся…, должны помнить, что если бы они вздумали отколоться от Российского государства, то им грозит гибель».[268] Говоря о стремлении радикальной части либералов и демократов «облагодетельствовать» свой народ западными формами политического общежития, не считаясь с его традициями, Березовский высказал такую мысль: «Нельзя народу навязывать формы государственного устройства, может быть, совершенные, но не отвечающие его потребностям, ему еще непонятные даже».[269] В заключение он огласил резолюцию II войскового съезда сибирского казачества против автономии Сибири.

Выступления кадетов на съезде вызвали бурю возмущения эсеровского и проэсеровского большинства. В итоге оно победило своей численностью.

В отношении местного самоуправления и судебной системы программа кадетов повторяла прежние положения об упразднении института земских (в Сибири – крестьянских) начальников и волостных судов, носивших сословный характер.[270] Вместе с тем, уже в августе 1917 г. на созванном правительством совещании по вопросам местного самоуправления, под влиянием нарастающей анархии, кадеты вопреки собственной программе выступали за усиление власти назначенных комиссаров Временного правительства на местах. В то время как эсеры и меньшевики полагали ограничить функции комиссаров надзором за органами самоуправления, кадеты отстаивали полномасштабное управление сверху, по примеру дореволюционных губернаторов, аргументируя необходимость централизации критическим положением государства в обстановке войны.[271]

Во внешней политике кадеты, следуя резолюциям VII и VIII партийных съездов,[272] оставались неутомимыми пропагандистами войны до победного конца, агитировали население подписываться на «заем свободы» Временному правительству на военные нужды, боролись как с большевистскими лозунгами сепаратного мира, так и с выдвинутым революционной демократией лозунгом «мира без аннексий и контрибуций». В этой связи особую тревогу вызывало разложение армии. «Наш враг, – писала «Сибирская речь», – сумел под личиной братания и жирных поцелуев усыпить бдительность и деятельность нашей армии… Вопиющий факт нашей измены демократической Европе (союзникам по Антанте – В. Х.)… находит объяснение не только в гнусности ленинской пропаганды, но и в доверчивости малосознательного русского солдата». Призывая народ не верить заявлениям, будто «немецкий пролетариат против войны», газета добавляла: «Немецкий пролетариат давно уже стал на точку зрения своей империалистической буржуазии и своего обожаемого монарха Вильгельма».[273]

В другой статье говорилось: «Мы должны победить не только ради спасения России: с нами связали судьбу все демократии мира».[274] Здесь еще красной нитью проходит традиционная либерально-западническая идеология кадетов. Правда, в вопросе о войне они, подобно другим партиям, не избежали демагогии. Так, бездоказательно утверждалось, будто главной причиной революции было «возмущение» народа плохим ведением войны и даже… «изменой союзникам» (имеются в виду неподтвердившиеся слухи о намерении царского правительства заключить сепаратный мир). Таким образом, народу искусственно приписывались чувства, обуревавшие интеллигенцию. Более того, доходили до утверждения, будто и всплеск сепаратизма национальных окраин есть их реакция на «измену союзникам».

Особую позицию по вопросу о войне заняла часть левых кадетов во главе с Н. В. Некрасовым. Уже на майском VIII съезде партии он осудил лозунг «война до победного конца» как непопулярный среди солдат, предлагая присоединиться к выдвинутому социалистами лозунгу «мир без аннексий и контрибуций».[275] Но большинство российских и сибирских кадетов по этому, как и по другим программным вопросам, не поддержали своего прежнего лидера, солидаризировавшись с линией руководства партии во главе с П. Н. Милюковым.

Комментируя итоги провального июньского наступления на фронте, вызванного разложением армии в условиях революции и имевшего последствием попытку захвата власти большевиками в начале июля 1917 г., кадеты первой из политических партий признали правоту военных и вслед за ними стали называть вещи своими именами, открыто говоря о развале армии. Омские кадеты писали: «Армия не сдала экзамен на аттестат политической зрелости… Тяжелой ценой заплатила Россия за легкомысленную игру солдат в сознательных граждан». И по существу призывали к восстановлению уставных форм армейской дисциплины, говоря: «Воинское воспитание есть единственный способ воссоздания дисциплины». И далее – после ряда привычных демократических оговорок – проводили мысль о необходимости возрождения карательных мер в отношении неповинующихся, более того – призывали не останавливаться в случае крайности перед физическими наказаниями. Статья заканчивалась словами: «Во имя блага Родины, во имя единства армии должны быть дозволены все средства для поднятия ее боевой мощи».[276]

Иркутские кадеты подводили под лозунг войны до победы экономическую базу: «Мы экономически вынуждены идти совместно с союзниками и не можем без них думать о мире… Нам… нужны иностранные капиталы, их не будет, если мы откажемся от союзников».[277]

Впервые проявляется и такая черта, характерная для кадетов во всю последующую эпоху Гражданской войны, как ставка на офицерство, «ныне попранное и оплеванное» социалистами.[278]

Лишь после Корниловских событий, когда все более очевидной становилась явная невозможность продолжения войны в условиях прогрессирующего развала армии, часть умеренных деятелей партии (В. Д. Набоков, Б. Э. Нольде, А. И. Коновалов и др.) в октябре 1917 г. стали склоняться к ускорению мирных переговоров с Германией, побуждая к тому же державы Антанты.[279] Но большинство кадетов осудили эту позицию.

Тревожные симптомы разложения фронта и тыла уже летом 1917 г. заставили кадетов размышлять о национальной психологии. Многие обратились к еще недавно осуждавшимся партией идеям сборника «Вехи». Пытаясь раскрыть природу большевизма и секрет его влияния на массы, омские кадеты цитировали Н. А. Бердяева: «Русская социал-демократия хотя и сложилась теоретически под влиянием германской и находится у нее в рабстве, но носит на себе специфически русские, совершенно восточные черты… Русский большевизм и максимализм есть порождение азиатской души, отвращающейся от западных путей культурного развития и культурного творчества… Идея Интернационала есть болезненное классовое извращение и искажение великой идеи единства человечества и братства народов… Всечеловечность… не есть утрата и упразднение национальностей… Если бы Россия перестала быть Россией, а русские перестали быть русскими, то Россия и русские были бы потеряны для всечеловечества… У русских есть добродетели, которые опаснее пороков, есть какой-то расслабляющий морализм, есть что-то овечье. Слабость характера и овечьи добродетели – благоприятная почва для всяческой демагогии».[280]

Уже в этом отрывке сквозит попытка соединить традиционное для кадетов западничество с патриотизмом. В этом несомненно влияние прежних идей октябристов. С другой стороны, пытаясь объяснить влияние большевиков на русский народ, кадеты явно приписывали последнему недостатки российской интеллигенции. Ведь если кому и был свойствен «расслабляющий морализм», то в первую очередь ее представителям и кумирам, от Толстого и Достоевского до Чехова.

Значительно ближе к истине было другое удручающее наблюдение, процитированное сибирскими кадетами из «Русских ведомостей»: «Одна из удивительных и печальных особенностей русской революции состоит в том, что представители господствовавшей в России старого порядка народности, великороссы, обнаружили в своей массе почти полное отсутствие не только всероссийского, но и просто национального великорусского чувства».[281]

В данном случае они ограничивались простой констатацией факта. С учетом позднейших событий ясно, что прохладное отношение к патриотическим лозунгам в массах простого народа определялось не только усталостью от войны и непониманием ее целей, но и такими особенностями, как многонациональный состав населения, рассеянного на громадной территории, культурный разрыв и отсутствие взаимопонимания между интеллигенцией и народом, сохранявшееся до революции сословно-правовое неравенство в сочетании с упадком религиозности, о котором предупреждал еще Ф. М. Достоевский.

Со временем разочарование в последствиях революции усиливалось. В редакционной статье «Сибирской речи» от 23 июня под названием «Некоторые итоги русской революции» они излагались следующим образом: «Без дела и без толку слоняющиеся толпы, насильничество, повсеместная грязь и мерзость запустения, одно только разрушение без всякого пока намека на созидание, отсутствие уважения к заслугам, отсутствие любви к Родине… Милиция поглощает средства впятеро и вдесятеро больше старой полиции, не исполняя и десятой доли ее работы». Сравнивая произвол Совдепов с прежней имперской бюрократией, газета замечала: «Толмачев (прославившийся своими беззакониями градоначальник Одессы в 1907–1911 гг. – В. Х.) хоть не присваивал себе чужих типографий, современные «левые» Толмачевы не брезгуют и этим… Революционное хамство есть не что иное, как… самодержавие без царя… Все требуют средств и помощи от государства, отказываясь платить ему какие бы то ни было налоги, наивно думая, что для государственных нужд достаточно экспроприировать десятки тысяч богачей. Все стремятся только к одному: как можно больше получать и как можно меньше работать, не отдавая себе отчета, откуда же эти средства возьмутся». В заключение делался вывод: «Только патриотизм может спасти революцию и возродить наше государство».[282] Однако пути подъема патриотизма не раскрывались.

В другой статье тех дней говорилось: «Революция зажгла вселенский факел братства народов. Но… светящийся факел этот никого не согрел. Напротив, он стал распространять вокруг себя удушливый чад внутренних распрей и вражды, тяжелый туман интернационального обмана».[283]

Чем дальше, тем резче кадеты оценивали политическую ситуацию в России. Менее чем через три месяца после Февраля «Сибирская речь» констатировала: «Анархия начинает грозить самому существованию России».[284] Несколько дней спустя та же газета писала: «Вот уже третий месяц, как мы пытаемся околдовать, заворожить всю страну прекрасными словами, но что получается из этого, кроме одного говорения? Отечество несется на всех парусах к гибели, к экономическому и финансовому краху, к анархии…, а мы в это время, стоя на тонущем корабле, произносим свои заклинательные формулы, выносим резолюции, выкрикиваем лозунги и в этой словесной вакханалии кружимся, словно листья в ноябре… Довольно слов! Довольно лозунгов!»[285] – призывала в заключение газета.

Полемизируя с революционными демократами (эсерами и меньшевиками), по-прежнему упоенными «развитием революции», сибирские кадеты отмечали: «Весь ужас в том, что… мы приняли революцию как цель, а не как средство… Революция – движение, переход от одной формы общественного состояния в другую… Революция должна была кончиться с падением трона… Результатом продолжения революции явилось не укрепление, а расшатывание нового строя».[286] Автор статьи образно сравнивал затягивание состояния революционной стихии с затягиванием родов акушеркой.

Размышляя над причинами наступающей анархии в условиях демократии, сибирские кадеты усматривали одну из них в народной психологии, лишенной в силу исторических условий политической культуры: «Общество, привыкшее столетиями ютиться по перегородкам и полицейским камерам, на другой день после отмены сословных и национальных ограничений создало себе новые – партийные и социальные» (здесь и далее выделено мной – В. Х.). Они раскрывали произошедшую в народном сознании подмену понятий: «Первенствующее сословие – дворянство заменено новым первенствующим сословием – рабочим классом». Отмечая типичный для политических радикалов всех мастей психологический прием направлять народную агрессию против искусственно раздуваемого образа врага, они проводили прямую параллель между черносотенными еврейскими погромами дореволюционной эпохи и развернувшейся в 1917 г. травлей Советами «буржуев».[287]

Помимо здравых психологических наблюдений, в этой статье привлекает внимание точно подмеченная тенденция подмены одного сословного строя другим. Правда, в послефевральский период она проявлялась еще только на уровне действий и стремлений левых деятелей Советов и шедших за ними социальных низов, на практике же была реализована в полной мере большевиками после Октября в форме «диктатуры пролетариата». Но сам факт, что на нее обратили внимание еще за несколько месяцев до Октября, говорит о прозрении кадетов и предвидении дальнейшего развития событий, чего упрямо не хотели замечать социалистические партии и глава Временного правительства А. Ф. Керенский.

Развал армии и июльские события послужили первым толчком к пересмотру кадетами прежних идеалов, утверждавших приоритет демократических ценностей. Уже весной 1917 г. в мятежном Кронштадте один из лидеров сибирских кадетов, член IV Государственной думы В. Н. Пепеляев (впоследствии – один из главных деятелей правительства А. В. Колчака) записал в дневнике: «Право должно располагать силой, иначе оно – не право… И все эти рассуждения вроде: противопоставить силу права праву силы – не что иное, как сентиментальная фразеология».[288]

Омский кадетский журналист А. Русов, исследуя природу российского интеллигентского социализма, следом за авторами сборника «Вехи» указывал, что свойственное ему изначально «преклонение перед страданиями родного народа» привело к нетипичному для западных социалистов романтическому «народопоклонству», проявившемуся и в творчестве ряда русских писателей-демократов. Объясняя эту особенность национальной психологией русского человека, его эмоциональной отзывчивостью, он отмечал, что в условиях авторитарного царского режима «народопоклонство» развилось в своеобразную религию, «творившую чудеса, посылавшую верующих (т. е. революционеров – В. Х.) на каторгу и в ссылку, в тюрьму и на виселицу». Но после победы революции жизнь беспощадно развеяла сентиментальные иллюзии «народного счастья», «стремление спасти человечество оказалось не более чем претензией синицы, мечтавшей зажечь море». Когда «народ оказался сложнее», чем представляли его себе социалисты, они растерялись и теперь не знают, что делать.[289]

Отрезвление от безоговорочного преклонения перед народом, дань которому отчасти отдали в свое время и кадеты (хотя и в гораздо меньшей степени, чем эсеры и другие социалисты), в дальнейшем будет все острее ощущаться среди них. Еще более резко писала об этом газета иркутских кадетов «Свободный край»: «Идеология русской революции… основана на вере в народ, в его правду и мудрость… Более полустолетия русская интеллигенция воспевала народ в стихах и прозе как нечто бесконечно доброе, чистое, светлое, могучее… И вот лик этот понемногу начал проявляться… Это бесконечное варварство, дикость, злоба, беспощадность и бессмысленность… Жгут на кострах Толстого, Герцена, Достоевского, исчезают с лица земли культурные хозяйства… Господа интеллигенты-народники, покаемся всенародно – это наш грех…, ибо и в Священном Писании сказано: не сотвори себе кумира». И делала вывод: «Пора понять, что народу нужно просвещение, нужна дисциплина, нужно руководство честное, твердое, а… не потворство его страстям»[290] (выделено мной – В. Х.).

Обращение кадетов, убежденных западников, к национальному менталитету показательно. В. А. Жардецкий в одной из статей отмечал необходимость опоры на такие качества русского народа, как любовь к порядку, скромность, выносливость и т. п.[291]

Знаменательным с точки зрения «правения» кадетов стал произошедший на IX партийном съезде в конце июля 1917 г. поворот в сторону церкви. Если раньше партийная программа предусматривала отделение церкви от государства, то в новой ее редакции говорилось о православной церкви как об одном из государственных институтов публично-правового характера, помощь которому со стороны государства будет оказываться как господствующей в нем религии.[292] С другой стороны, церкви предоставлялась свобода самоуправления через посредство Поместных соборов, церковная регистрация браков заменялась гражданской и т. п.

Таким образом, преобладающей для кадетов становится идея государственности и буржуазного характера революции. Идейным лидером этого направления в Сибири становится В. А. Жардецкий, унаследовавший и развивавший (применительно к новой эпохе) идеи авторов знаменитых «Вех» П. Б. Струве, М. О. Гершензона, Б. А. Кистяковского – такие, как отказ от безоговорочного интеллигентского поклонения народу, приоритет понятий государства и права над свободой, усиление внимания к религии. В Иркутской кадетской организации эти идеи первым подхватывает полковник Никитин.

В целом либералы не учли «двуликого Януса» – «рабского» и одновременно анархического менталитета и максимализма широких народных масс. Оказавшись у власти в Феврале, к Октябрю они потеряли всякую популярность. Но, в отличие от эсеров и меньшевиков, в подавляющем большинстве так и не сделавших выводов из бесславного конца демократического Временного правительства, кадеты сделали резкий крен в сторону признания необходимости временной военной диктатуры для обуздания анархии в стране.

Тяготение кадетов к диктатуре, в дальнейшем определившее их слияние с белогвардейцами, впервые отчетливо проявилось после июльских событий 1917 г., а в руководстве партии – накануне. Уже в июне 1917 г. П. Н. Милюков негласно вел через Союз офицеров армии и флота (как свидетельствовал председатель Союза Л. Н. Новосильцев в письме А. И. Деникину в 1922 г.) первые зондирующие переговоры с адмиралом А. В. Колчаком (только что ушедшим с Черноморского флота) о возможности передачи временной власти военным.[293]

Наиболее видными представителями левого крыла партии в Сибири, оставшегося на старых позициях «классического» демократизма, были Н. В. Некрасов, Н. Н. Кравченко, Н. Я. Новомбергский, М. П. Логиневский (Томск), Н. Н. Кармазинский (Иркутск), П. А. Рогозинский (Тюмень). Но их голоса становились все слабее в партии. В условиях растущей политической поляризации некоторые из них (в т. ч. Некрасов, Новомбергский) вышли из партии; в ней однозначно победило правое крыло. Не последнюю роль в этом сыграло присоединение к кадетам октябристов и других более правых либералов, произошедшее после Февраля.

В Сибири процесс размежевания среди кадетов, характерный практически для всех партий эпохи революции, начался несколько позже, чем в Европейской России, а именно – после июльских событий. По существу эти события ознаменовали раскол кадетской партии. Бывший лидер сибирских кадетов и всего левого крыла партии Н. В. Некрасов покинул ее в ходе июльского правительственного кризиса, отказавшись подчиниться решению ЦК об отзыве своих представителей, был заклеймен на IX съезде как ренегат и вдобавок обвинен в развале транспорта в бытность свою министром путей сообщения.[294] Пути его и партии окончательно разошлись. С частью единомышленников он образовал Республиканско-демократическую партию. С другой стороны, часть бывших октябристов, не перешедших на платформу кадетов, образовала Либерально-республиканскую партию (поскольку прежние монархические лозунги после Февраля не имели шансов на успех).[295] Обе эти партии были малочисленны и маловлиятельны, а в Сибири практически не имели корней – за исключением Новониколаевска, где республиканцы-демократы выдвинули своих кандидатов на муниципальных выборах. Результатом стала дальнейшая эволюция кадетской партии вправо.

В августе 1917 г. кадетские лидеры по существу стимулировали Корниловское выступление, хотя и не решились открыто поддержать его. Понимание неизбежности военной диктатуры приходило к ним постепенно. Одной из первых эту мысль высказала в виде предупреждения «Сибирская речь» в передовой статье «Проблема власти» 19 августа 1917 г. В ней говорилось: «Шестой месяц Россия созидает власть. И шестой месяц Россия живет без власти… Продолжается академический спор вокруг вопроса о власти; между тем государство без власти существовать не может». Газета предупреждала: если правительство не проявит силу, «логика событий приведет… к военной диктатуре».[296]

Но по инерции кадеты еще сохраняли свои традиционные демократические лозунги. Неправомерно утверждение,[297] высказанное всего лишь на основе занятой съездом жесткой позиции по отношению к неудавшемуся путчу большевиков, будто IX (июльский) съезд кадетской партии означал поворот к идее диктатуры. Так, при обсуждении в прессе проекта конституции России тобольские кадеты высказались за демократическую модель Третьей республики во Франции как за «самый совершенный способ согласования исполнительной и законодательной власти», против вариантов американского (как чересчур авторитарного) и швейцарского (как слишком безответственного для исполнительной власти).[298]

На совещании ЦК партии в августовские дни 8 из 12 присутствовавших участников высказались против диктатуры – ни партия, ни ее руководство еще не были готовы к этому.[299]

По словам самого П. Н. Милюкова, итоги Корниловского выступления окончательно определили «грань между право- и левонастроенными членами партии» и «активное участие правонастроенных в будущем Белом движении».[300] П. Б. Струве (еще в 1915 г. покинувший кадетскую партию как слишком «правый», но по существу отражавший настроения ее правых кругов и теперь) в частной переписке сравнивал поражение Корнилова с разгромом русских войск под Нарвой, выражая надежду, что за Нарвой последует Полтавская победа.[301]

Совсем иначе отнеслись к Корнилову левые кадеты, часть которых к тому времени отмежевалась от партии. По свидетельству П. Н. Милюкова, именно Н. В. Некрасов первым в правительстве предложил объявить Корнилова «изменником» и составил текст воззвания А. Ф. Керенского на этот предмет в критические дни Корниловского выступления.[302] Но в сентябре Некрасов не вошел в последний по счету состав Временного правительства и был «понижен»: назначен на пост генерал-губернатора Финляндии.[303] Из других видных сибирских кадетов покинул партию Н. Я. Новомбергский, но, в отличие от Некрасова и Зубашева, продолжил политическую деятельность, объявив себя «беспартийным социалистом». Его примеру последовали многие левые кадеты, в особенности представители нацменьшинств.

Идея диктатуры находилась еще в начальной стадии вызревания. Неготовность кадетов к вариантам развития событий в «Корниловские дни» проявилась в растерянности и пассивности, в соответствии с уклончивой милюковской формулой «сочувствие, но не содействие». Но сочувствие было уже несомненным. Н. В. Устрялов (в будущем – видный кадетский деятель при Колчаке) писал в те дни в своем дневнике о Корнилове: «Он хочет стать диктатором, и он тысячу раз прав. Но есть ли у него реальная сила? Дай ему Бог успеха, давно пора взять Россию в руки».[304] После краха Корниловского выступления руководство партии и местные парторганизации поспешили осудить его; но подоплека событий, вызвавших неподчинение Корнилова и нарушение соглашения с правительством, выяснилась вполне лишь позднее, в ходе следствия.

На данном этапе идейный поворот либералов «вправо» еще не стал определяющим. Во всяком случае, X съезд партии 14–16 октября 1917 г. постановил не отказываться от демократических программных лозунгов на предстоящих выборах в Учредительное собрание, определенных предыдущим майским съездом, и от деятельности в Предпарламенте.[305] Это выразилось и в известной речи П. Н. Милюкова в Предпарламенте, заканчивавшейся здравицей в духе прежних, западнических партийных традиций: «Да здравствует цвет человечества – передовые демократии Запада, давно прошедшие тот путь, на который мы только что вступаем неверными нетвердыми шагами!»[306] В такт своему лидеру, иркутская кадетская газета «Свободный край» в редакционной статье «Революция и самобытность» сравнивала положение в России с анархией и голодом первых лет Французской революции и писала: «Что же касается самобытности, то пока забудем о ней, ибо все разумное, вечное, светлое пришло к нам с Запада, а те пережитки самобытности, которые еще крепко сидят в нашем русском нутре, мы должны изжить. И чем скорее, тем лучше».[307]

Из изложенного видно, что развитие событий после Февраля 1917 г., вознесшего либералов на вершину власти, поначалу действительно вызвало, с одной стороны, их консолидацию вокруг кадетской партии, с другой стороны – максимальный сдвиг ее программы «влево» и коалицию с революционной демократией. Но лишь до того момента, когда ситуация стала окончательно выходить из-под контроля Временного правительства. Уже после апрельского кризиса, по существу лишившего кадетов господства в правительстве, можно говорить о постепенном сдвиге вправо позиций большинства из них по ключевым вопросам, и в первую голову – по вопросу об организации власти и ее методах. Рубежом следует считать события лета 1917 г.: июньскую катастрофу на фронте, неудавшийся июльский мятеж большевиков, который вынудил уже социалистов пойти навстречу кадетам, и Корниловское выступление, крах которого привел к фактическому распаду коалиции и сделал правый поворот в идеологии кадетов необратимым (притом что деятели, несогласные с ним, остались в меньшинстве и начали покидать ряды партии). Особенно наглядно этот поворот проявился именно среди кадетов Сибири, до революции представлявших в основном левый фланг партии. С этой поры начались глубокие изменения идеологии и тактики, внешне ознаменованные фактическим перемещением регионального партийного центра из вузовско-интеллигентского Томска в буржуазно-чиновничий Омск.

Глава 4. Кадеты и экономика: от народнического уклона – к классике либерализма

Социально-экономический кризис, начавшийся в ходе Первой мировой войны и углубившийся в 1917 г., равно как и рост запросов народных масс после Февральских событий, активизация забастовочного движения, а затем и крестьянских требований передела земли, привели к пересмотру либералами своих позиций по ряду финансовых, экономических и социальных вопросов. В согласии с решениями VII съезда кадетской партии, общий курс финансовой и экономической политики государства должен был основываться на освобождении госбюджета от непроизводительных расходов, постепенной отмене косвенных налогов на предметы потребления и переходе к единому прогрессивному подоходному и имущественному налогу (включая налог на наследство).[308] В конце концов эти мероприятия были реализованы Временным правительством.

С другой стороны, сибирские кадеты резко выступили против вводившейся правительством начиная с лета, в условиях продовольственного кризиса и под давлением «слева», госмонополии на торговлю хлебом. Как последовательные либералы, они указывали, что запрет свободной торговли приведет лишь к исчезновению продуктов с прилавков – что в полной мере проявилось позднее, в период «военного коммунизма».

В вопросах внешнеэкономической политики кадеты продолжали отстаивать расширение иностранных инвестиций, прежде всего за счет союзных держав Антанты.[309]

X съезд кадетской партии в октябре 1917 г. принял резолюцию о необходимости подготовки плановой конверсии экономики после войны, во избежание острого кризиса и для обеспечения работой демобилизованных солдат и офицеров.[310]

Первостепенное значение приобрел земельный вопрос. Уже первый состоявшийся после Февраля VII съезд кадетской партии в марте 1917 г. создал комиссию для пересмотра аграрной программы, с учетом произошедшего в стране сдвига «влево» и роста социальных запросов крестьян. В общих чертах выводы комиссии сводились к следующему: «Земли сельскохозяйственного пользования должны принадлежать трудовому земледельческому населению» с правом выбора предпочтительных для него форм собственности. «Наличный запас государственных земель (включая бывшие удельные и кабинетские земли) пополняется землями монастырскими, церковными, принадлежащими Крестьянскому и Дворянскому банкам и принудительно отчуждаемыми частновладельческими. Принудительному отчуждению не подлежат земли сельских обществ, все не превышающие трудовой нормы мелкие владения отдельных лиц и участки членов товариществ, земли, принадлежащие городским и земским учреждениям, а также земли прочих учреждений, предназначенные для… общеполезных целей. В прочих частных владениях подлежит принудительному отчуждению все количество земли сверх трудовой нормы… на основе выкупа государством по оценке, соответствующей нормальной доходности земли».[311] Комментируя эти тезисы на основе цифр наличных земельных фондов в Европейской России, омская кадетская газета «Сибирская речь» писала: «Если дать безземельным крестьянам по 10 десятин на двор и довести владения малоземельных до той же нормы, то на долю остальных крестьян можно прибавить на двор не более 2 десятин», к тому же излишки земель распределяются «неравномерно по губерниям и уездам». Следовательно, заключала газета, придется продолжать политику переселения малоземельных в Сибирь, но и тогда «Учредительное собрание не найдет земли для всех».[312]

Принятые VII съездом тезисы поддержала в начале мая Сибирская областная конференция партии. С докладами по аграрному вопросу выступили томичи Н. Н. Кравченко и В. Н. Рубчевский. Н. Н. Кравченко оптимистично заявил: «В Европейской России крестьяне ожидают земли, в Сибири же земля ожидает крестьян. В четырех губерниях Западной Сибири – Томской, Тобольской, Енисейской и Акмолинской области – 50 млн десятин для надела». Попутно он отметил: «В Сибири более 1 млрд десятин леса, которым государство в будущем только и может уплатить возникший во время войны государственный долг: рассчитывать при уплате долга на хлеб нельзя, ибо хлеб будет нужен всему населению. Как единственный фонд для уплаты долга, леса не могут подлежать отчуждению и должны остаться государственной собственностью. Что же касается земли, то должна быть проведена национализация земли с выделением из нее культурных хозяйств».[313]

Но никакого решения принято не было: ввиду сложности вопроса и разногласий конференция поручила разработать детальные проекты местным партийным комитетам, дабы рассмотреть их на следующей партийной конференции (следующая состоялась лишь в 1918 г.).

Майский VIII съезд партии принял по докладу А. Черненкова обновленную схематичную программу по аграрному вопросу. Она включала полное отчуждение в пользу государства, помимо бывших удельных и кабинетских, также монастырских и церковных земель, а также принадлежавших Крестьянскому и Дворянскому банкам. Частновладельческие (прежде всего – помещичьи) земли подлежали отчуждению лишь сверх «трудовой» нормы, а на территориях, где нет недостатка земель – сверх «предельной» нормы, существенно превышавшей трудовую. Оценка земли определялась соответственно ее доходности и возлагалась на местные земельные учреждения. Источником государственной компенсации бывшим владельцам за отчужденные земли определялся земельный налог. Не подлежали отчуждению «культурные» хозяйства с техническими усовершенствованиями, а также земли, занятые под фабрики и заводы, муниципальные и общинные земли. Особо оговаривалась защита прав крестьянских общин, нередко нарушавшихся в годы столыпинской реформы.[314]

В целом это была все та же дореволюционная кадетская программа, но с некоторыми уточнениями. Какой-либо демократизации она не подверглась. Вопрос о разработке конкретных программ для казачьих земель, Сибири и национальных окраин партийный съезд поручил специально созданной комиссии. Но состоявшиеся вслед за ним в том же 1917 г. IX и X партсъезды практически не решили его, хотя и обсуждали походя. Пока же Временное правительство в первые месяцы революции в аграрном вопросе ограничилось объявлением государственной собственностью бывших кабинетских земель.

Новым было то, что под влиянием бывших октябристов кадеты (хотя и с оговорками и еще осторожно) все более склонялись к столыпинскому курсу, указывая, что «при капиталистическом строе разложение земельной общины и замена ее частной земельной собственностью – дело неизбежное».[315] Утверждение отдельных историков о несочувствии сибирских крестьян идее частной собственности на землю[316] не подкрепляется достаточными доказательствами.

На Сибирском съезде агрономов, открывшемся 29 июня 1917 г. в Омске, с программными докладами выступили представители трех политических партий: кадетов, эсеров и социал-демократов (меньшевиков). Представитель кадетов Н. Н. Диго в своем докладе подчеркивал, что не меньшее значение, чем наделение землей (запасов которой не хватило бы на обеспечение всех крестьян даже до «трудовой нормы»), в условиях России имеют продолжение столыпинской переселенческой политики и развитие агрокультуры. Последнее, подчеркивали кадеты, особенно важно, т. к. территориальные ресурсы экстенсивного развития земледелия по сути исчерпаны. Но большинство сибирских агрономов поддержали эсеров, упорно отстаивавших уравнительный «черный передел». Осуждая негибкость эсеровской программы, кадеты отмечали, что в случае ее принятия придется «грабить» не только помещиков, но и бывших государственных крестьян (как обеспеченных сверх нормы) в пользу бывших помещичьих крестьян.

Особое внимание сибирские кадеты уделяли сохранению в неприкосновенности за их владельцами гуртов тонкорунных овец, составлявших исключительное богатство Сибири. В условиях неуклонного сокращения поголовья последних в Европейской России, отмечали они, эта проблема имеет общегосударственное значение, поскольку раздробление культурных «овечьих латифундий» между мелкими хозяевами может привести к их гибели.[317]

Думается, что упор большинства кадетов на развитие агрокультуры и отказ от признания отчуждения земли главным способом решения аграрного вопроса можно рассматривать не как «сдвиг вправо» по сравнению с их дореволюционной программой (поскольку от отчуждения они не отказывались), но как отрезвление, избавление от заимствованного у «левых» упования на метод «цивилизованного дележа» как на панацею. В связи с этим кадетскими специалистами приводились данные землевладения в России (хотя они местами разнятся с другими источниками). Согласно этим цифрам, из 395 млн десятин используемой в хозяйстве земли наибольший массив (145 млн) составляли государственные земли, далее по убывающей шли земли во владении крестьянских общин – 133 млн, лишь на третьем месте – помещичьи (75 млн), на четвертом – крестьянские частновладельческие, приобретенные по столыпинской реформе (25 млн), и замыкали список 10 млн десятин земель, принадлежавших различным юридическим лицам, и 7 млн десятин бывших удельных земель свергнутой императорской фамилии.[318] Отсюда видно, что раздел помещичьих земель, составлявших менее 1/5 в общем объеме земли в России, мог лишь частично решить вопрос «земельного голода», особенно при быстром росте численности крестьянского населения. Тем временем развитие технической агрокультуры, повышение урожайности, на что отныне упирали кадеты, могли стать гораздо более эффективными и долгосрочными мерами. В дальнейшем эта тенденция в аграрной программе кадетов усиливается, и, на мой взгляд, следует признать ее вполне прагматичной и в большей степени отвечавшей классическим принципам либерализма в экономике.

При этом часть сибирских крестьян (и прежде всего – столыпинские переселенцы, жившие значительно беднее коренных «старожилов»), ободренная эсеровской агитацией, стала выступать за уравнительный передел всей земли. С лета 1917 г., как и в Европейской России, начались самовольные захваты земли.

Критикуя эсеровскую аграрную программу, принятую I Всероссийским крестьянским съездом в мае 1917 г. по мотивам, «психологически понятным» для крестьян, иркутские кадеты возлагали ответственность за содержавшиеся в ней широкие посулы на эсеровскую интеллигенцию, «которая слишком неосторожно играет сейчас на доверчивых сердцах народных масс, увлекая их в заоблачные дали и суля им молочные реки в кисельных берегах».[319] Они считали необходимым отложить вопрос земельного передела до конца войны, резонно аргументируя это утверждение тем, что нельзя проводить передел без мобилизованных в солдаты крестьян и учета их интересов.[320]

Среди первых по данному вопросу высказались красноярские кадеты. Защищая прежде всего интересы сибирских крестьян-старожилов, они по традиции, свойственной местным кадетам до революции, критиковали поспешную столыпинскую политику переселения: «Широкий земельный простор сибирского крестьянина-старожила сузился», – заявляя, что при этом «земельная теснота в Европейской России осталась по-старому» и что «переселенческими законами сломаны устои сибирской деревни, была обобрана община, дедовские пашни по отводу перешли в пользование новоселов…, и в конце концов старожильческому и инородческому населению Сибири стало так же скверно жить, как и крестьянину Европейской России».[321] Конечно, в этих утверждениях содержалась большая доля преувеличения.

Красноярский кадетский комитет, единственный среди организаций партии в Сибири, успел до Октябрьского переворота завершить разработку проекта аграрной программы по поручению майской Сибирской партконференции и принять его на своем заседании 22 октября. По докладу Д. Лаппо земли коренных русских крестьян закреплялись за общиной. Предлагалось пускать на них переселенцев лишь после удовлетворения нужд местного населения, а не как это делалось при П. А. Столыпине. Малоземельные и безземельные крестьяне подлежали удовлетворению за счет свободных и национализируемых земель. Значительно более льготные условия определялись для казаков недавно образованного Енисейского войска: учитывая большие пространства их земель, предполагали определить для них норму землевладения в 30 десятин на семью плюс 10 десятин запаса, а недостачу пахотной земли восполнять за счет промысловых угодий; при этом казачьи земли оставались войсковой собственностью.[322] Позицию красноярцев поддержали кадеты Минусинска.[323]

Аграрный вопрос приобрел особую остроту летом 1917 г., благодаря развитию стихийных крестьянских бунтов и захватов помещичьих имений в Европейской России. Тем временем эсеровский лидер и министр земледелия В. М. Чернов по сути исподволь начал (до Учредительного собрания) постепенную реализацию программы своей партии. Со стороны кадетов это вызвало резкую критику. Детально разбирая аграрный вопрос в ряде статей и полемизируя с эсерами, иркутская кадетская газета «Свободный край» под редакцией П. И. Федорова писала: «Конфискация земли невыполнима без катастрофического потрясения всего народного хозяйства». В качестве одного из аргументов приводилась огромная ипотечная задолженность большинства помещиков, держателями ценных бумаг по которой являлись представители самых широких слоев населения. «При конфискации, – писала газета, – все эти бумаги подверглись бы обесценению», в результате «потери землевладельцев будут не более чем 1/3 стоимости имений, а 2/3 понесут держатели закладных… и вкладчики сберегательных касс». Противопоставляя этому кадетский проект выкупа «излишков» и подчеркивая нежелание партии взвалить весь груз выкупа на одних крестьян, «Свободный край» отмечал: «За чей счет должен быть произведен выкуп земель для народного фонда – Партия народной свободы считает этот вопрос совершенно ясным, бесспорным: за счет общегосударственных средств»[324] (выделено мной – В. Х.), т. е. всех налогоплательщиков.

С развернутой отповедью эсеровской программе «социализации» всей земли выступили тобольские и бийские кадеты. В своих статьях они отмечали, что замена частной собственности на землю ее арендой у государства лишит крестьян права свободно распоряжаться ею, а значит, снизит стимул к труду, сам же факт бесплатной передачи помещичьей земли в пользование крестьян обесценит ее в глазах населения, приведет к небрежному отношению.[325] Комментируя это, можно сказать, что аграрная история советской эпохи полностью подтвердила мнение данных авторов.

Тобольские кадеты считали главным для Сибири в аграрном вопросе упорядочение арендных отношений путем создания примирительных камер, вознаграждения арендаторов в случае передачи аренды другому лицу за произведенные улучшения, законодательного регулирования размеров арендной платы, выступали за распространение на сельхозрабочих социального страхования и за учреждение для этого сельскохозяйственной инспекции.[326] Наиболее приемлемой они считали программу профессора А. А. Кауфмана, выступавшего за приоритетное обеспечение привилегий сибирских крестьян-старожилов и «коренных инородцев» и временное прекращение столыпинской переселенческой политики.[327] В этом вопросе они в целом сходились с красноярскими кадетами.

Омские кадеты ограничились провозглашением частной собственности «священной и неделимой» основой государственного строя и традиционным требованием компенсации за отчуждение помещичьих земель.[328]

Томичи не внесли существенного вклада в разработку аграрной программы, ограничившись тиражированием и пропагандой общепартийной программы, принятой на VIII съезде.

Барнаульские кадеты в целой серии статей выступали за обеспечение алтайских крестьян землей по норме 15 десятин на душу мужского населения, расширение прав местного земского самоуправления и ограничение переселения.[329] Опять же, в последнем вопросе они сходились с красноярскими и тобольскими кадетами.

Заметно отличалась позиция иркутских кадетов, изложенная в серии статей «К аграрному вопросу» в газете «Свободный край». Это объяснялось низкой плотностью населения в Иркутской губернии, что позволяло им поддерживать столыпинский курс переселения при помощи государства.[330]

До Октября разработка новой аграрной программы кадетской партии так и не была закончена. X партсъезд в октябре 1917 г. дополнил ее лишь резолюциями о неприкосновенности войсковых казачьих земель и о необходимости агрономической помощи государства крестьянским хозяйствам.[331]

Среди других вопросов уделялось внимание интенсивно развивавшейся кооперации, игравшей с начала ХХ века особую роль в экономике Сибири. Кадеты выступали за ее поощрение и в этом вопросе почти не расходились с более левыми партиями. Одна из резолюций VIII партийного съезда посвящалась всемерной поддержке кооперации и мелкого кредита.[332]

Рабочий вопрос не играл для Сибири такую роль, как для Европейской России, по причине ее относительной промышленной отсталости и малочисленности рабочего класса. Поначалу после Февраля основные тезисы кадетской партийной программы в этом вопросе оставались прежними: «Свобода рабочих союзов и собраний. Право стачек. Распространение рабочего законодательства и инспекции труда на все виды наемного труда. Введение… 8-часового рабочего дня. Учреждение примирительных камер. Обязательное… страхование от болезни, несчастных случаев и профессиональных заболеваний с отнесением издержек на счет предпринимателей. Государственное страхование на случай старости».[333] При этом мартовский VII съезд партии подтвердил оговорку о том, что 8-часовой рабочий день допустим лишь «там, где это возможно по условиям производства» – во всяком случае, до Учредительного собрания.[334] Прежде всего эта оговорка объяснялась условиями военного времени. Кадеты протестовали против самовольного, без согласования с правительством и с предпринимателями, введения 8-часового рабочего дня по постановлениям местных Советов, как это делалось в Омске и Красноярске. «Правильное решение рабочего вопроса, – писала красноярская кадетская «Свободная Сибирь», – должно идти путем социального законодательства, а не путем насильственным, который неминуемо приведет страну к полному экономическому краху».[335]

Вместе с тем, в предложениях кадетов не хватало конкретики. Главный выход из экономического кризиса они видели в преодолении «классового эгоизма» и укреплении правительственной власти. «Отказ рабочих от чрезмерных требований в повышении заработной платы и подчинение промышленников общественному контролю – вот два кита, на которых возможно удержать нас от дальнейшей разрухи», – писала «Сибирская речь».[336] Для борьбы с кризисом кадеты предлагали ограничиться более энергичным привлечением биржевых комитетов и иностранных капиталов, выступая за урегулирование рабочего вопроса без национализации. Особое место они уделяли подготовке технических специалистов и развитию технического образования.[337]

Анализируя причины растущей безработицы, представлявшей парадокс в условиях войны, кадеты отмечали: «Безработица в настоящее время вызывается не недостаточностью общего спроса на рабочие руки…, а непропорциональным распределением рабочих рук между отдельными отраслями труда». Отсюда делался вывод: следует облегчить процесс перелива рабочей силы между отраслями, и эту задачу, по мнению кадетов, должны были решать профсоюзы и биржи труда.

В той же статье приводилось прозорливое замечание выдающегося экономиста М. И. Туган-Барановского о том, что современная безработица «есть ничто в сравнении с той всеобщей безработицей», которая наступит после войны в процессе демобилизации армии и конверсии военной промышленности. В связи с изложенным предлагалось не ждать, «когда десятки тысяч безработных будут ходить процессиями с черными флагами по улицам наших городов», а готовиться к этому заранее, а именно: разработать предварительный план организации государством и муниципальными органами общественных работ.[338]

Летом и осенью 1917 г., в условиях прогрессирующего кризиса, рабочий вопрос в России и Сибири обострился. Подстрекаемые большевиками рабочие предъявляли к хозяевам предприятий все более широкие требования. Число стачек в Сибири возросло с 13 в июле—августе до 23 в сентябре—октябре.[339] В ответ на это администрация Судженских копей и золотых приисков Южно-Енисейской тайги прибегла к локаутам. Рабочие не подчинились и самовольно захватили предприятия. Кадеты осуждали подобные методы борьбы за свои права, выступали за примирительные камеры между предпринимателями и рабочими. К тому же, подобные захваты приводили лишь к тому, что другие предприятия и банки стали отказывать в кредитах тем предприятиям, на которых был установлен «рабочий контроль» (АО «Абакан», рудник «Юлия», прииски Мариинской и Южно-Енисейской тайги и др.).[340]

Как видим, основной сдвиг вправо в умонастроениях сибирских кадетов по социально-экономическим проблемам произошел в связи с аграрным вопросом. Это выразилось, во-первых, в переносе акцента с отчуждения помещичьих земель (не отказываясь от него) на развитие агрикультуры, и, во-вторых, в начавшейся переоценке столыпинской аграрной политики и поддержке частного землевладения крестьян, против которого сибирские кадеты выступали до революции. Это был несомненный сдвиг в сторону классических принципов либерализма в экономике – правда, не вполне своевременный. Вместе с тем, аргументы кадетов были вполне прагматичными. Что касается рабочего вопроса, то до Октября он не получил развития в их программе.

Глава 5. Тактические зигзаги

После Февраля превращение кадетской партии из оппозиционной в правительственную, а в первые месяцы (с марта по май 1917 г.) – по существу даже в правящую привело к изменению ее тактики. VII съезд партии в марте 1917 г. высказался за коалицию всех демократических сил страны в поддержку Временного правительства, за диалог и сотрудничество с социалистическими партиями. В принципе за такой диалог кадеты выступали и раньше, но тогда он был направлен против царского правительства. Больше всех ратовал за это Н. В. Некрасов, выступавший за «объединение всех демократических элементов» общества. Но его позиция не нашла поддержки у руководства партии, занявшего компромиссную позицию партнерства с социалистами без блокирования и при сохранении свободы их критики. Не поддержал съезд и выдвигавшуюся левыми кадетами идею коалиционного правительства. Их лидер Некрасов в своем выступлении проявлял радужный оптимизм, выдавая все анархические эксцессы за «временное явление» и «трудности роста».[341] Как показали ближайшие события, он жестоко заблуждался.

Некоторые сибирские кадеты играли видную роль при Временном правительстве, особенно на первом этапе (до мая—июля), когда партия занимала господствующее место в правительстве. Тот же Н. В. Некрасов в Февральские дни был членом Временного комитета Госдумы, во Временном правительстве 1-го и 2-го составов (с марта по июль 1917 г.) – министром путей сообщения, во Временном правительстве 3-го состава (с июля до сентября) – вице-премьером и министром финансов, ближайшим сподвижником А. Ф. Керенского.

В Февральские дни видный забайкальский кадет, член ЦК партии и депутат Госдумы Н. К. Волков был комиссаром Временного комитета Госдумы в Министерстве земледелия; комиссарами Временного комитета в войска были направлены думские депутаты-кадеты от Сибири В. Н. Пепеляев (томич, член ЦК партии) и С. А. Таскин (забайкалец), именно они остановили разграбление оружейного арсенала в Петропавловской крепости в начале революции. В первом составе Временного правительства Н. К. Волков занимал пост товарища министра земледелия (Шингарева). Бывший директор Томского технологического института и член Государственного совета, профессор-кадет Е. Л. Зубашев был назначен правительством губернским комиссаром Томской губернии (занимал эту должность недолго), член Государственного совета кадет И. П. Лаптев – комиссаром Омского военного округа.

В условиях наступившей после Февраля политической свободы резко возросла роль прессы. Количество выпускаемых в Сибири газет увеличилось с 33 в феврале 1917 г. до 101 в сентябре.[342] Удельный вес либеральной периодической печати между Февралем и Октябрем в среднем составлял около 1/4 (подробнее см. приложение IV). Но суммарный тираж либеральных газет Сибири, имевших солидный опыт и финансовую базу, значительно превышал тиражи их оппонентов: на протяжении данного периода он достигал 250 тыс. экземпляров, тогда как тираж газет умеренных социалистических партий не превышал 120 тыс., а большевистских – 30 тыс.[343] Рост политической активности отразился и в увеличении удельного веса партийных газет в общей массе с 1/7 в марте (10 из 71) до почти 1/3 в сентябре (29 из 101).[344]

Ведущим органом либеральной прессы в Сибири становится (и остается им до конца рассматриваемой в книге эпохи) омская кадетская газета «Сибирская речь» (названная по аналогии с центральным органом кадетской партии – газетой «Речь»), первый номер которой вышел 21 мая 1917 г. Ее первым редактором стал П. П. Емельянов. Номера газеты выходили под шапкой «Да здравствует парламентарная демократическая республика!». В первом выпуске газета, излагая обращение Омского комитета кадетов, провозглашала: «Долголетние чаяния русского народа ныне сбылись: самодержавный строй, давно изживший себя, пал… Революция была национальным делом во имя спасения России как государства, и в ее подготовке Партия народной свободы играла самую выдающуюся роль (что, конечно, не соответствовало действительности – В. Х.). Теперь, когда завоевана свобода, перед гражданами России встала еще более трудная задача: создать без потрясения государства новый строй его жизни, при котором родина могла бы мирно и неустанно развиваться. Никто не вправе уклоняться от такой работы, но для ее продуктивности надо действовать сообща, надо вступать в политические партии». И от имени своей партии призывала «всех, кто выше всяческих классовых интересов ставит благо всей России как единого государства», вступать в ее ряды.[345]

В унисон кадетам вели себя в первые месяцы после Февраля и другие либеральные общественные организации Сибири. Так, в Томске биржевой комитет пожертвовал 20 тыс. на нужды освобожденных политзаключенных[346] (хотя при его оборотах это была скорее символическая сумма).

Одним из первых наглядных проявлений кризиса власти стал апрельский кризис Временного правительства, окончившийся в начале мая отставкой ведущих либеральных министров во главе с П. Н. Милюковым и А. И. Гучковым и образованием первого коалиционного правительства, в котором фактически первую скрипку играли уже социалисты во главе с А. Ф. Керенским. Лишь после этого кризиса ЦК партии склонился к идее правительственной коалиции с социалистами. Этот поворот был подготовлен накануне кризиса вожаком сибирских кадетов Н. В. Некрасовым на тайном совещании своих сторонников (включая видного сибирского кадета Н. К. Волкова) с представителями центристской группы в ЦК М. М. Винавером и В. Д. Набоковым, где Некрасов критиковал «бескомпромиссную» позицию Милюкова в вопросе о коалиции.[347]

После кризиса в кадетском ЦК произошел раскол по этому вопросу: на непримиримых позициях остался лидер партии П. Н. Милюков, демонстративно отказавшийся от предложенного ему в новом кабинете второстепенного поста министра народного просвещения. На заседании ЦК 2 мая 1917 г. он высказался за коллективный выход кадетов из правительства, в ответ на это Некрасов заявил, что готов выйти из ЦК, но останется в правительстве. А. И. Шингарев пошел еще дальше Милюкова и предложил передать власть в полном объеме Петроградскому совету, чтобы быстрее обнаружилась его недееспособность. В итоге ЦК большинством голосов высказался за коалиционное правительство. Роль посредника между новым правительством, в котором ведущую роль стал играть А. Ф. Керенский, и кадетской партией выполнял, по словам Милюкова, все тот же Н. В. Некрасов, ставший ближайшим соратником Керенского.[348]

В то время как социалистические партии винили в апрельском кризисе кадетов, пытавшихся обуздать народную стихию, а не эксплуатировать ее и не плыть по течению, кадеты обвиняли социалистов. Иркутская «Народная свобода» писала, что они во главе Советов ведут страну к анархии и гражданской войне, о невозможности положения, когда рядом «с признанной властью и даже над нею стояла другая, самочинная власть в лице Советов».[349] Особую тревогу вызывала открыто деструктивная деятельность большевиков. Кадетский «Омский вестник» впервые сравнил их с черносотенцами,[350] до революции бывшими главными врагами кадетов. С тех пор параллели между черносотенцами и большевиками становятся излюбленным приемом кадетской прессы.

Упреки в адрес социалистов в попустительстве анархии разделяли и лидеры партии. Об ее угрозе писала еще в дни апрельского кризиса газета «Речь», орган ЦК партии,[351] говорили 4 мая 1917 г. на совещании членов Госдумы в Петрограде П. Н. Милюков и бывший лидер октябристов А. И. Гучков, только что покинувшие правительство. Наиболее пессимистичную оценку развития событий дал на совещании В. А. Маклаков, заявивший, что «Россия оказалась недостойна той свободы, которую она завоевала», и что с начала революции «власти не было до сих пор».[352]

В свою очередь, социалисты нападали на кадетов за противодействие «углублению революции» и рассматривали их притязания на надклассовый характер идеологии как скрытое потакание буржуазии. «Вся их внеклассовая фразеология, – писал о кадетах томский «Голос свободы», – не более как идеологический флер, которым каждый господствующий класс стремится прикрыть свои классовые вожделения».[353]

И все-таки большинство сибирских кадетов (даже наиболее правые из них – омичи), демонстрируя лояльность к коллективным решениям партийного руководства и (пока еще) к действиям правительства в целом, приветствовали созданное накануне коалиционное правительство, пришедшее на смену кадетскому, как начало «диалога» с социалистами. «Да умолкнет всякая партийная рознь!» – восклицала по этому поводу «Сибирская речь».[354]

В эти месяцы кадеты не избежали воздействия словесной магии А. Ф. Керенского, на короткое время очаровавшей всю Россию (за исключением большевиков и затаившихся в подполье монархистов). В том же выпуске «Сибирская речь» называла его хоть и социалистом, но «не доктринером вроде Чхеидзе и Ленина», «человеком горячего чувства», «романтиком до мозга костей, напоминающим собой лучших народовольцев». Газета вопрошала: «Зажжет ли Керенский энтузиазмом борьбы нашу уставшую армию?» и заключала: «Если не он – сейчас никто другой этого не сделает».[355]

При этом, однако, «Сибирская речь» не преминула заявить, что политическая борьба кадетов при старом режиме, «полная государственного смысла, имела для страны несравненно большее значение, чем подпольная догматическая агитация социалистов».[356]

Впоследствии кадеты признавали свою долю вины в развале власти при Временном правительстве и, в частности, в стремительном выдвижении Керенского, которого поначалу рассматривали как «заложника демократии» и связующее звено между правительством и Советами. Известный сибирский кадет Н. К. Волков позднее говорил: «Керенский – наш общий грех… Мы сами его выдвигали и поддерживали».[357]

Чувствуя ослабление своих позиций в правительстве, кадеты после апрельского кризиса способствовали возрождению деятельности (хоть и достаточно формальному) Государственной думы в объединенном варианте всех четырех ее созывов. Здесь они имели опору в «цензовых» слоях общества, ибо социалистические партии были в Думе в ничтожном меньшинстве, а сохранившие активность и не ушедшие при этом в подполье депутаты фракций правее кадетов, включая самого В. М. Пуришкевича[358] (за исключением ультраправых), в условиях распада своих партий и резкого сдвига политической обстановки «влево» после Февраля сами солидаризировались с ними.

На VIII съезде кадетской партии в мае 1917 г. П. Н. Милюков в своем докладе признал: «Правительство оказалось бессильно бороться с всевозрастающим распадом страны и армии. Выход из такого невыносимого положения был найден в образовании коалиционного министерства». Заявляя, что «в стране резко обозначились три течения: контрреволюционное, созидательное и разрушительное», он указал, что «Партия народной свободы должна придерживаться среднего течения».[359] В итоге съезд принял резолюции по основным тактическим вопросам: 1) о поддержке коалиционного правительства как гарантии единства общества, что предохраняло от опасности его крена «влево», 2) об ответственности партийных министров перед партией (год спустя кадеты не только отвергнут этот тезис, но станут яростными оппонентами эсеров в этом вопросе), 3) о создании соединенного комитета членов Госдумы всех четырех созывов для обеспечения представительной поддержки правительству до созыва Учредительного собрания.

При особом мнении осталось левое крыло кадетов. На том же съезде Н. В. Некрасов (в тот период – министр Временного правительства) ратовал за идейное (а не только организационное) сближение с социалистами, против возрождения Думы, в которой он узрел (в обстановке подготовки к выборам в Учредительное собрание) выражение недоверия правительству и попытку взять его под контроль «цензовыми элементами».[360] В очередной раз он подверг критике П. Н. Милюкова, обвиняя его и вожака октябристов А. И. Гучкова в апрельском кризисе. В свою очередь, Милюков и его сторонники обвинили Некрасова в недобросовестности и оппортунизме, в нанесении Милюкову «удара в спину» в дни апрельского кризиса. В итоге лидер партии сохранил свои позиции.[361]

Подавляющее большинство сибирских кадетов не поддержали Некрасова, выразив солидарность с ЦК. После Февраля Н. В. Некрасов тесно сблизился с социалистами и лично с А. Ф. Керенским, все более отдаляясь от своей партии. Впоследствии он заявлял советским следователям, что возглавляемое им левое крыло кадетов было по сути «социалистическим» и еще до революции разделяло республиканские и федералистские взгляды.[362] Скорее, однако, эти высказывания были продиктованы стремлением сохранить себе жизнь. Позже П. Н. Милюков вспоминал: «Я имел даже в то время все основания считать Некрасова просто предателем, хотя формального разрыва между нами не было».[363] Признавая, что он протежировал Некрасова в правительство из-за его влиятельной роли в масонской ложе, планировавшей дворцовый переворот накануне Февраля, он отмечал, что «выбор этот остался непонятным для широких кругов» партии. Конечно, не исключено, что в Милюкове говорила и старая неприязнь к Некрасову, постоянно спорившему с ним. Но факт остается фактом: на посту министра путей сообщения Некрасов содействовал развалу транспорта, своим печально известным циркуляром от 27 мая (иронически прозванным «приказом № 1 по путейскому ведомству», по аналогии с развалившим армию приказом Петросовета) предоставив профсоюзу Викжелю право контроля над всем железнодорожным хозяйством и деятельностью администрации.[364]

Обострились отношения между либеральными и советскими организациями на местах. Так, Омский Совет рабочих и солдатских депутатов, находившийся под преобладающим влиянием эсеров, с конца мая 1917 г. выступал за роспуск местного коалиционного комитета как «органа буржуазии», хотя в его состав, наряду с кадетами, входили представители народных социалистов (энесов) и плехановской меньшевистской группы «Единство». В свою очередь, кадеты постепенно теряют благодушную терпимость к социалистам всех мастей и начинают требовать репрессий против большевиков. Еще в апреле П. Н. Милюков и центральный кадетский орган газета «Речь» приветствовали вернувшегося из эмиграции В. И. Ленина как «главу одной из крупнейших и уважаемых политических партий». Всего два месяца спустя «Сибирская речь» называла большевиков «наглыми хамами», «социал-хулиганами», «низменными демагогами» и писала: «По отношению к Ленину и кучке авантюристов, работающих с ним под разными псевдонимами, должен быть наконец применен и настоящий уголовный суд».[365]

Первой в Сибири с резкой критикой на большевиков обрушилась еще в апреле 1917 г. красноярская кадетская газета «Свободная Сибирь». По поводу нашумевших «Апрельских тезисов» В. И. Ленина ее редактор Ф. Ф. Филимонов заявлял, что ленинская пропаганда «не менее вредна, чем всякая контрреволюционная пропаганда справа».[366] А через два месяца красноярские кадеты требовали от правительства, «пока не поздно, принять должные меры к пресечению их деятельности»[367] (в Красноярске положение осложнялось тем, что большевики уже тогда захватили контроль над местным «Совдепом» и по сути начали политику захвата предприятий). Из либеральных и демократических партий кадеты стали первыми, кто ясно осознал исходящую от большевизма опасность.

Стремясь развенчать растущую как на дрожжах популярность большевиков, омские кадеты писали: «Ничего в них нет демонического… Обыкновенные люди с обыкновенными страстишками и недостатками, с обыкновенным честолюбием и властолюбием, но зарвавшиеся в политической игре и теперь не видящие другого средства выиграть ее, кроме последней ставки – ставки крови». И предупреждали: «За кровавой попыткой большевиков добиться диктатуры будет именно та «контрреволюция», которой они пугают воображение своих недалеких поклонников. И эта вторая диктатура будет покрепче большевистской и заставит всех нас надолго забыть о том, что такое политическая свобода».[368]

Итак, еще до июльских событий кадеты предвидели попытку большевиков захватить власть и ее возможный успех, но не верили в его прочность. Предупреждая о замыслах большевиков, «Сибирская речь» писала: «Враг более опасный, чем сами немцы… готовит нанести предательский удар в спину. Гнуснейшая революционная крамола свила себе гнезда». И цитировала центральную газету «Русская воля»: «Большевизм вырождается в погромное черносотенство… Погромная сущность проповедей Ленина естественно привлекла к нему погромные слои населения… Лозунг «дави буржуя» получил особенный успех среди тех, кто явился жертвой не столько существующего строя, сколько собственного отвращения к всякому производительному труду».[369]

Характерно, что здесь, наряду с использованием вошедшего в обычай у либералов публицистического приема – сравнения большевиков с черносотенцами, названы в качестве одной из их (большевиков) социальных опор маргинальные слои населения (по терминологии того времени, «люмпен-пролетариат»). Строго говоря, это – одна из немногих черт, которые действительно роднили большевиков и черносотенцев.

Но коалиционное Временное правительство по инерции относилось гораздо более подозрительно к мнимой «контрреволюции», чем к большевикам. В ответ на запрос кадетов об антигосударственной деятельности Ленина министр юстиции Переверзев благодушно заявил: «Пока Ленин борется открытым словом, пока он только агитатор, он не страшен».

В этой связи кадеты были окрылены поражением большевиков на I Всероссийском съезде Советов в июне 1917 г. Но торжество оказалось преждевременным…

Недолгое оживление надежд на перелом в ходе войны вызвало июньское наступление русской армии на фронте, начатое по приказу Временного правительства. «Воодушевленно начатое нашими войсками наступление на Юго-Западном фронте еще раз доказывает величие и мощь родного народа»,[370] – писала в те дни «Сибирская речь». Но позорный провал наступления погасил эти надежды.

Крах наступления на фронте и июльская попытка захвата власти большевиками в Петрограде, разочаровавшие кадетов в демократии и впервые заставившие задуматься о военной диктатуре, вызвали изменение отношения к левым партиям. Ошеломление от провала наступления и восстания большевиков красноречиво отражает дневник Н. В. Устрялова: «Позор. Ужас, ужас. Разгром, развал, сплошная деморализация. Стыдно чувствовать себя русским… Гниль кругом, всюду распад, разложение. Будь тысячу раз прокляты все эти солдатские депутаты, вся эта тупая и невежественная муть, эти господа сегодняшнего дня – хамы пришедшие».[371]

Еще в июне П. Н. Милюков на совещании кадетского ЦК вновь поднял вопрос о коллективном выходе кадетов из Временного правительства, но опять не получил поддержки: возобладала компромиссная линия «давления» на социалистов в правительстве. Но после большевистского восстания в июле ЦК принял точку зрения Милюкова 16 голосами против 11. Кадеты создали второй министерский кризис. Лишь в конце июля, после бурных переговоров с социалистами, они вернулись в правительство (хотя на этот раз – всего в числе 4 чел.) на компромиссных условиях: главным из них было обязательство правительства (во главе которого кадета князя Г. Е. Львова сменил эсер А. Ф. Керенский) бороться с большевиками и принять решительные меры по восстановлению порядка в стране и в армии. Несмотря на меньшинство в правительстве (4 кадета + 2 радикальных демократа против 7 эсеров и меньшевиков при 2 беспартийных), либералы сохранили некоторое влияние на его деятельность. Оптимизма им придавал тот факт, что новая коалиция была образована уже без посредничества Советов.

В первые дни после июльских событий «Сибирская речь» вышла с передовицей «У последней черты»,[372] предупреждая, что, если правительство не расправится с большевиками теперь, потом будет поздно. Газета призывала социалистические партии окончательно порвать с большевиками, с которыми их связывали «узы революционной солидарности». Критикуя сам факт дальнейшего «полевения» Временного правительства, кадеты, однако, выражали готовность подчиняться ему ради объединения против большевистской опасности.

С резкими обвинениями в адрес большевиков после июльских событий единодушно выступили все кадетские газеты, и сибирские в том числе.[373] Читинская «Забайкальская речь» назвала неудавшийся путч «контрреволюционным мятежом». Отношение к большевикам достигает пика враждебности – тем более что после восстания контрразведка сообщила о финансировании ленинской партии немецким Генеральным штабом. Называя Ленина «Иудой-предателем в маске социалиста…, питавшимся со стола германских империалистов», «Сибирская речь» комментировала: «Попытка государственного переворота… сняла маски с прославленных псевдонимов, и лики германских агентов…предстали перед нами во всей их мерзости».[374] Газета призывала «кричать на всех перекрестках, бить в набат», разоблачая большевиков.

Казалось бы, на сей раз Временное правительство вняло призывам кадетов и приняло некоторые репрессивные меры: восстановило смертную казнь на фронте, издало приказ об аресте Ленина и других большевистских лидеров, закрыло «Правду» и ряд других большевистских газет. Приветствуя эти меры, кадеты выражали сожаление об их запоздалости.

Создавалась иллюзия, что общий язык в этих вопросах между кадетами и социалистами наконец-то найден. Отрезвлению последних содействовал и опыт работы в правительстве начиная с мая месяца. «Теперь, – писала «Сибирская речь», – когда социалисты принимают на себя ответственность за судьбу Родины, мы готовы повиноваться им».[375] Ведущий орган сибирских кадетов с удовлетворением отмечал: «До сих пор социалисты выступали в роли критиков кадетов. Теперь (оказавшись во главе правительства – В. Х.) они… проявляют государственный ум и такт. Язык, которым они говорят теперь, ничем не отличается от языка Милюкова и Шингарева».[376] «Сотрудничество социалистов с «буржуазией» на почве взаимных уступок, – подчеркивала газета, – вот главное условие совместной работы… Первые должны более глубоко проникнуться государственной психологией, мыслью о национальных задачах России, вторые должны… понять, что социализм вовсе не противоречит патриотизму». Пока что, говорилось далее, «Временное правительство выдержало экзамен государственной зрелости», а «людям капитала, представителям крупной буржуазии предстоит особое испытание… Будем верить, что Минины не перевелись еще на Руси».[377]

И все-таки даже тогда соперничество между кадетами и социалистами сохранялось. В предвыборном воззвании накануне выборов в Омскую городскую думу в июле 1917 г. кадеты обвиняли их во всех бедах, делая исключение для наиболее правых, т. н. «оборонцев» – народных социалистов, группы «Единство» Г. В. Плеханова и группы оборонцев-эсеров Б. В. Савинкова. Остальные, говорилось в воззвании, «раздули вражду классов, которая окончательно подорвала истощенное войной государственное хозяйство». «Граждане! – взывала «Сибирская речь». – Вам говорят, что Партия народной свободы преследует купеческие и помещичьи интересы. Не верьте этой лжи! Припомните, кто стоит во главе партии», – и, перечисляя имена Милюкова, Шингарева, Родичева и др., с гордостью добавляла: «Это люди, которых знает почти весь мир как истинных борцов за счастье трудящихся людей… За три с половиной месяца крайние социалистические течения привели Россию на край гибели – если вам не жаль Родины, стойте за представителей этих течений!»[378] Обвинения в контрреволюции газета называла «злобной выдумкой».

Со своей стороны, Советы (в отличие от Временного правительства), внешне отмежевавшись от большевиков, все же продолжали возражать против радикальных мер по наведению порядка. Ряд социалистов в местных Советах продолжали занимать враждебную позицию в отношении кадетов. Примером может служить деятельность председателя Омского «совдепа» меньшевика К. Попова (впоследствии возглавлявшего следственную комиссию по делу А. В. Колчака).[379] В противовес ему кадеты организовали в Омском уезде «Союз сельских хозяев», который высказался за доверие Временному правительству и войну до победного конца.[380] Возмущение социалистов, поддержанных в данном случае большевиками, вызвало звучавшее среди кадетов требование, чтобы министры несли ответственность не перед своими партиями, выдвинувшими их в правительство, а «перед своей совестью» (впоследствии это привело их к идее внепартийности правительства). Томское «Знамя революции» ядовито напоминало, что Николай II тоже считался как монарх «ответственным только перед своей совестью», и заявляло, что кадетские лозунги ведут по существу к реставрации старых порядков: «Если признать условия кадетов, то у нас будет, правда, не один самодержец, а столько, сколько будет министров».[381]

Важным направлением деятельности кадетов, в связи с их лозунгом войны до победного конца, стала борьба за восстановление боеспособности армии, разложение которой наглядно проявилось в провальном июньском наступлении. «Сибирская речь» писала: «Опубликовано бесконечное количество приказов, воззваний, распоряжений о введении в войсках «железной» дисциплины, но, к несчастью, вместо железной получилась бумажная дисциплина (выделено мной – В. Х.), а развал идет все глубже и глубже. Армия фактически самоуправляется всевозможными комитетами». И приводились примеры из жизни тыловых сибирских войск: «Томский, Новониколаевский и другие гарнизоны считают себя правомочными решать всяческие вопросы, не считаясь с мнением… даже и военного министра».[382] Следует добавить, что гарнизоны (в частности, в Томске) были наводнены освобожденными по мартовской всеобщей амнистии уголовниками, поспешно призванными в армию и крайне осложнявшими криминальную обстановку в городах.

Настроения большинства кадетов в эти месяцы, в частности, в отношении армии, ярко отражают строки из письма члена Государственной думы и ЦК кадетской партии В. Н. Пепеляева жене от 9 июня 1917 г.: «Я пока еще в распущенном, развратном и грязном Петрограде… Меня очень зовут на Румынский фронт для агитации, но мне хочется не звонить языком, а драться самому. Надо показать этой сволочи, как воевать. Войну, видимо, мы проиграли. Союзники нас презирают и, возможно, скоро плюнут на нас. Обаяние Керенского падает. Мы идем к новой катастрофе. Так жить нельзя. Надо спасать государство или погибнуть. Но лучше смерть, чем позор».[383]

После сдачи немцам Риги в августе 1917 г. кадеты прямо обвинили правительство в развале армии. Зачем «клеймить солдат названиями изменников и предателей», – задавала вопрос «Сибирская речь», если в тылу пацифистам и пораженцам из числа революционных партий «разрешается говорить солдатам, что мы воюем не за интересы Родины, а ради империалистических вожделений буржуазии союзных стран? …Даже сейчас, когда немцы идут к Петрограду, решаются говорить о Стокгольмской конференции, где (какая ложь!) немецкие социал-демократы согласятся будто бы на мир без аннексий и контрибуций… Только предатели и безумцы могут говорить о его возможности».[384]

Сравнивая российских социалистов с западными, лидер омских кадетов В. А. Жардецкий зорко подмечал, что на Западе социалистические партии росли и развивались в легальных условиях парламентаризма и профсоюзов, поэтому «вопросы государства, права, чувство законности были им не чужды», отсюда – преобладание патриотических настроений среди них в годы мировой войны (то, что Ленин называл «социал-шовинизмом»). В России же «социализм родился и вырос в интеллигентском подполье. Власть гнала его нещадно». Поэтому он «развивался с душой привычного бунтовщика», лишенный «опыта государственной и общественной работы», ненависть к царскому правительству «заслоняла для него Русское государство». Патриотизм чужд русскому социалисту, утверждал Жардецкий, так как «он – гражданин мира и занят осчастливить все человечество». Отдельные русские социалисты (вроде Б. В. Савинкова и Г. В. Плеханова), занявшие в годы войны патриотическую позицию, выглядели среди своих товарищей «белыми воронами, хорошо если чудаками, а то и «буржуями»».

Вспоминая патриотический подъем в начале войны и его постепенный упадок в народе, Жардецкий винил в этом царское правительство, боявшееся просвещения солдат. «Все попросту хотели победить немца, без чего не представляли конца войны, – писал он, – но старая власть… растеряла все уважение», а новая, революционная вместо сплочения нации для победы допустила под предлогом свободы «отравленную клешню социализма». Хотя в условиях победившей демократии социалистам вроде бы нечего опасаться победы в войне, продолжал он, они не вовремя раздули болезненные социальные вопросы, натравливая рабочих на «буржуев», солдат – на офицеров, крестьян – на помещиков, «младшего – на старшего», устраивая показные «братания» с немцами и митинги на фронте. Раззадоренные этим массы по сути перестали и работать, и воевать, без конца митингуя и «качая права», отчего разруха в экономике естественным образом прогрессировала.[385]

Не менее резко обвинял социалистов в развале армии орган иркутских кадетов «Свободный край»: «Революционная демократия организованно вела кампанию за лозунги циммервальдизма. И результаты получились преотличные… Позор и развал в тылу, позор и развал на фронте – это другая сторона кампании «без аннексий и контрибуций»… Страна погибает, и каждый день приносит все новые и новые ужасы. А революционная демократия…лепечет жалкие и беспомощные слова… Ничему не научились и ничего не забыли… Для русского народа есть оправдание в его безучастном отношении к войне в той темноте, невежестве и произволе, которыми он был окружен много веков. Но для тех, кто спекулировал и строил свои безумные планы на народной темноте и беспомощности, нет оправдания».[386]

Менее чем через месяц после июльских событий пробудившиеся было у кадетов надежды на то, что правительство А. Ф. Керенского «взялось за ум», стали улетучиваться. После первых шагов по борьбе с большевизмом и восстановлению дисциплины в армии оно остановилось на полдороге. Развал государства продолжался. Сибирские кадеты писали, что в России складывается «какое-то странное толстовское «непротивленческое» государство, сводящее свою деятельность к голосованиям резолюций и изданию манифестов», не подкрепленных реальными действиями. Между тем, железнодорожный профсоюз Викжель уже обсуждал планы ликвидации Министерства путей сообщения и перехода железных дорог в руки профсоюза. «Такое предприятие, – комментировали они, – есть явное упразднение государства».[387] Тем временем «аппарат государственного управления разлагается», – говорилось в другой статье, его служащие, поддавшись общему настроению, требуют бесконечных прибавок к жалованью, а работать не хотят.[388]

Состоявшийся в конце июля IX съезд кадетской партии высказался за жесткие меры по восстановлению порядка в стране и дисциплины в армии, за единовластие правительства и единоначалие в войсках, ограничение полномочий Советов и солдатских комитетов, а в случае их сопротивления – за роспуск и силовые меры подавления. По сути, эти требования совпадали с теми, что предъявил правительству новый Верховный главнокомандующий генерал Л. Г. Корнилов. Съезд выступил за активизацию партийной агитации в армии, для чего была создана военная комиссия при ЦК партии.[389] Ранее кадеты придерживались традиционного принципа «армия вне политики», но в процессе ее разложения осознали необходимость агитации в такой обстановке (в принципе оставаясь по-прежнему сторонниками изгнания из армии политики). Видный сибирский кадет В. Н. Пепеляев возглавил городской военный комитет Петрограда; забайкальский кадет С. А. Таскин добился созыва II войскового съезда забайкальского казачества и отмены на этом съезде наиболее радикальных демократических решений, принятых в первые месяцы после Февраля I съездом. Но в целом в тех условиях кадетская агитация за продолжение войны не имела успеха.

IX партсъезд также выдвинул из среды своих делегатов кандидатов на выборы в Учредительное собрание: от Сибири ими стали Н. Волков, С. Востротин, Е. Зубашев и В. Пепеляев.[390]

Кадеты стали инициаторами созыва Государственного совещания в Москве в августе 1917 г. Но итоги совещания, закрывшегося 15 августа, не удовлетворили ни левых, ни правых. По факту оно окончилось ничем: каждая партия осталась при своем мнении, причем правые и либералы окончательно разочаровались в А. Ф. Керенском, продолжавшем в своей манере извергать потоки возвышенных, но к тому времени уже никого не впечатлявших слов о свободе, демократии и защите революции. (Яркое описание выступления Керенского на совещании оставил П. Н. Милюков: «Выражением глаз, которые он фиксировал на воображаемом противнике, напряженной игрой рук, интонациями голоса, который то и дело, целыми периодами повышался до крика и падал до трагического шепота, размеренностью фраз и рассчитанными паузами этот человек как будто хотел кого-то устрашить и на всех произвести впечатление силы и власти в старом стиле. В действительности он возбуждал только жалость»).[391] Становилось ясно, что на решительные меры он не способен. Тем временем генерал Л. Г. Корнилов на совещании потребовал ограничить полномочия Советов и солдатских комитетов, а донской атаман А. М. Каледин – даже упразднить их совсем. В своей резолюции Государственное совещание требовало от правительства «признать, что оно вело страну по ложному пути» и «решительно порвать со служением утопиям».[392] Этого не последовало.

Комментируя Государственное совещание, «Сибирская речь» славила кадетских лидеров как «выдающихся мыслителей», а их оппонентов-социалистов презрительно аттестовала «ничтожными недоучками, умеющими только повторять шаблонные лозунги». Отсюда делался вывод: «Советы – только помеха на пути создания твердой власти».[393]

Приведем характерный пример раскола внутри коалиции кадетов и революционно-демократических партий. На заседании Совета Томского университета в начале августа 1917 г. по вопросу избрания делегатов на Государственное совещание большинство профессоров выступило против, аргументируя свою позицию не только тем, что делегат не успеет к началу совещания, но и «несерьезностью» планируемого мероприятия. Обращает на себя внимание, что активно выступавшие против участия в совещании профессора С. Лобанов и М. Покровский были эсерами, а Н. Я. Новомбергский ранее представлял левое крыло кадетской партии и покинул ее летом 1917 г., вслед за Н. В. Некрасовым. Из единичных же профессоров, выступавших «за», И. Н. Грамматикати до революции был активным октябристом. Демократически настроенные профессора не желали участия в Государственном совещании, инициатива которого принадлежала правым силам (в итоге против посылки делегата голосовали 17 профессоров, за – всего 2).[394]

Либералы, и кадеты в частности, стремились не допустить раскола между А. Ф. Керенским и Л. Г. Корниловым, чреватого гражданской войной. 19 августа Н. В. Некрасов (в то время – заместитель А. Ф. Керенского) официально опроверг, для успокоения общественности, слухи о противостоянии между ними, подчеркнув, что в принципиальных вопросах правительство и Корнилов едины, «частные разногласия» решаются в рабочем порядке, но имя Корнилова пытаются использовать «реакционные круги».[395]

В дни Корниловского выступления, застигнувшего партию врасплох, кадеты вели себя пассивно, ограничившись милюковской формулой «сочувствие, но не содействие». Такая двусмысленная позиция по сути ослабила позиции Корнилова и объективно содействовала его поражению – хотя, с другой стороны, вряд ли кадеты могли в той обстановке оказать ему реальную помощь. П. Н. Милюков предложил Керенскому свое посредничество в переговорах с Корниловым, надеясь на их примирение, но безуспешно. Официально ЦК кадетской партии был вынужден отмежеваться от Корниловского выступления, а некоторые местные парторганизации публично осудили его. Красноярские кадеты поспешили даже сравнить «корниловцев» с большевиками по их методам.[396] Но большинство кадетов, приличия ради осудив их, вместе с тем обрушили шквал критики на правительство. Тюменский кадет П. Рогозинский в статье «Удар по родине», после высокопарной фразы о том, что патриотизм Корнилова – это «лжепатриотизм, граничащий с изменой», тут же осудил и «политику опыта над страной со стороны людей, недостаточно подготовленных к государственной деятельности и повлекших за собой разложение и невероятную хозяйственную разруху», подразумевая социалистических лидеров Временного правительства.[397]

Крах Корниловского выступления ударил по позициям кадетов: их двусмысленное поведение в критические дни, демонстративный выход группы кадетских министров из правительства (создавший третий правительственный кризис) и отчаянные попытки примирить Керенского с Корниловым были использованы социалистами, и особенно большевиками, в агитации против них. И хотя во Временное правительство 4-го состава вошли 5 представителей кадетской партии и предпринимательского класса, позиции их были шаткими.

После этих событий раскол между кадетами и социалистами углубляется. Кадеты все резче нападают на правительство, в котором их представители теперь играют незавидную роль. Впервые открыто делаются сравнения – пока что частные – между дореволюционными и новыми порядками в пользу первых. В. А. Жардецкий во всеуслышание заявляет в Омской городской думе, что революция развалила не только армию, но и правоохранительные органы, ибо старая полиция, беря взятки и творя произвол, все же «худо-бедно справлялась со своими обязанностями», новая же милиция, страдая теми же пороками, не справляется.[398] Кадет А. Русов пишет о «потрясающем крахе русской революции», о дошедшем до предела развале государства и народного хозяйства.[399] В. А. Жардецкий назвал забастовку железнодорожников в дни войны «государственной изменой», обвиняя социалистов и Советы, которые «6 месяцев убеждали, что законно пользоваться затруднениями государства и предъявлять во время войны вымогательские требования к правительству…, 6 месяцев разжигали аппетиты и усыпляли чувство ответственности перед Россией».[400] «Сибирская речь» называла социалистическую демократию «революционной обывательщиной», которая действует по поговорке «на рубль амбиции, на грош амуниции» и «в момент величайшей национальной катастрофы ничего не может произвести, кроме бесконечного словоизлияния». Тот же Жардецкий дает следующую уничижительную характеристику социалистам: «Ядро – это подполье, ссылка и эмиграция последних лет. Россию не знают. Россию любить не умеют… Спора, крика, азарта – хоть отбавляй. По части добрых нравов общественных – несомненный ущерб: негде и некогда было научиться».[401] Даже демократическая томская «Сибирская жизнь» относилась к правительству А. Ф. Керенского все более иронически.[402]

Кадетская пресса отмечала и двойные стандарты социалистического правительства Керенского по отношению к «контрреволюции справа» и к большевикам.[403] Так, Министерство юстиции практически не расследовало июльский мятеж большевиков, его фактические зачинщики (включая Л. Троцкого и Л. Каменева) после Корниловского выступления были спешно выпущены на свободу. Одновременно оно заявило о предании в ближайшем времени генерала Корнилова и его соратников военно-революционному суду.

В свою очередь, часть социалистической прессы выступает в эти месяцы против коалиции с кадетами, за «однородное» социалистическое правительство, обвиняя их в защите интересов буржуазии, торможении революции и попустительстве Корнилову.[404]

Расхождение большей части партии с отколовшимися (формально либо фактически) левыми ее элементами и социалистами проявилось и в работе Демократического совещания в Петрограде, созванного 13 сентября под эгидой социалистических партий. Это совещание и избранный им «Совет республики» (Предпарламент) явились своеобразным ответом на московское Государственное совещание, созванное ранее по инициативе правых. Подавляющее большинство делегатов Демократического совещания и членов избранного им Предпарламента составляли социалисты, кадетам и цензовым организациям отвели место «бедных родственников». Многие делегаты во главе с В. М. Черновым выступили за отказ от правительственной коалиции с кадетами, как с партией, замешанной в Корниловских событиях. Лишь после долгих дебатов с незначительным перевесом голосов (766 против 688 при 38 воздержавшихся) большинство высказалось за сохранение коалиции при условии господства «демократических элементов», т. е. социалистов.[405] В Предпарламенте, начавшем работу 7 октября, – менее чем за три недели до большевистского переворота, кадетам и «цензовым элементам» было отведено менее 1/4 мест (из сибирских кадетов в него вошли С. В. Востротин, Н. К. Волков и Л. М. Ещин[406]) – даже с учетом демонстративного отказа от участия в этом органе большевистской делегации во главе с Л. Д. Троцким (участие которой в коалиции, однако, даже не обсуждалось другими социалистами, их приглашали однозначно). С образованием Предпарламента утратила свою роль и прекратила собираться Государственная дума, ранее служившая опорой кадетов.

В обновленную коалицию (как во Временном правительстве, так и в Предпарламенте) вошли лишь левые кадеты, в основном последователи Н. В. Некрасова. ЦК партии и большинство кадетов заняли критическую позицию. «Сибирская речь», превращавшаяся в ведущий орган сибирских кадетов, откровенно высмеивала Демократическое совещание и Совет республики. Неужели, спрашивала она, руководимый этой «бестолковой обывательщиной» Предпарламент хоть кем-нибудь может быть признан «силой, которой должно будет предоставить создавать министерства? Ведь это все равно, что принять трясущееся желе за фундамент из гранита».[407] В свете таких высказываний трудно согласиться с утверждением[408] о снижении оппозиционной активности кадетской прессы после неудачи Корниловского выступления.

Ярким показателем раскола стало заявление кадетской фракции Иркутской городской думы о бойкоте Демократического совещания и Предпарламента.[409] Фактически это был бойкот Временному правительству.

Раскол с социалистами проявился и в борьбе вокруг либеральной прессы. В июле 1917 г. Томский «совдеп» и исполком народного собрания бойкотировали популярную либерально-демократическую газету «Сибирская жизнь» за ее ярко выраженный антибольшевизм. Социалистический «Голос свободы» обвинял газету в потворстве кадетам, а ее ведущего публициста профессора И. И. Аносова – в том, что он «говорит языком петроградского кадетского официоза», и заклинал не верить либералам с их предложениями политических компромиссов: «Берегитесь данайцев, дары приносящих!»[410] В отличие от кадетов, эсеры и меньшевики продолжали считать большевиков «заблудшими», но потенциальными союзниками, даже после неудавшегося июльского большевистского путча в Петрограде. Профсоюз томских грузчиков угрожал силой закрыть газету. В свою очередь, редактор «Сибирской жизни» А. В. Адрианов в статье «Им мой ответ» обвинил социалистические власти Томска во главе с губернским комиссаром Б. Ганом в перенимании худших методов самодержавия, в перлюстрации писем («При каком угодно правительстве этому деянию нет другого названия, как гнусность»), называл своих гонителей «пустословами» и «безумцами», а защищаемый ими большевизм определил как «злокачественную экзему…, угрожающую гибелью нашему Отечеству». В том же выпуске газеты идейный вождь и патриарх движения областников Г. Н. Потанин обличал организаторов бойкота в том, что они «покрывают государственную измену» большевиков, и заявлял: «Если разоблачение деятельности большевиков есть преступление, то мы готовы идти в суд и сесть на скамью подсудимых… Мы видим в этом наш подвиг, исполнение нашего долга перед Родиной».[411] В другой статье под названием «Областничество и диктатура пролетариата» Потанин назвал В. И. Ленина «русским Игнатием Лойолой».[412]

Между тем, «Сибирская жизнь» на тот момент даже не была кадетской газетой (как до революции), возглавивший ее с марта 1917 г. А. В. Адрианов был областником, представителем партии народных социалистов, как и его друг Г. Н. Потанин, издававший в Томске с сентября 1917 г. местный орган этой партии – газету «Труд и земля». Наиболее авторитетная среди сибирских газет, «Сибирская жизнь» хотя и выступала за твердую власть, но была против диктатуры и осудила выступление Л. Г. Корнилова. Тем не менее, эсеры (не говоря о большевиках) вели себя агрессивно даже по отношению к ней. В сентябре большевизированный Томский «совдеп» голословно обвинил газету в «корниловщине», после чего Адрианов обратился за защитой от клеветы и нападок к окружному прокурору.[413]

Аналогично омский «совдеп» бойкотировал кадетскую газету «Омский вестник», курганский – местную кадетскую газету «Свободное слово». В августе «совдеп» Барнаула устроил самовольный обыск в редакции кадетской газеты «Народная свобода» и изъял номер газеты, содержавший выпады против большевистских кандидатов на выборы в городскую думу. Конфискованный номер объявили ни много ни мало …«погромной литературой».[414] И это – в условиях, когда большевики еще не имели большинства в Советах! Данные примеры наглядно демонстрируют подлинное отношение эсеров и меньшевиков (в подавляющем большинстве) к кадетам, с одной стороны, и к большевикам – с другой.

В кадетской прессе все чаще звучали ноты уже не пессимизма, а мрачного отчаяния. Известный кадет Н. В. Устрялов с подавленным чувством писал в те месяцы: «Тупая, тупая безнадежность, беспросветно. Гнилая страна. Прочь, все эти обольщения славянофильства, золотые сны прежних дней!» «Глупостью веет от «революционной демократии», и, увы, хамством… Кривляются шуты и скоморохи интернационала, бессмысленно бахвалятся и блеют наши домашние иванушки-дурачки… Безумие, да нет – просто глупость торжествует в стране. И безвкусие, достойное плебса». ««Учредиловка» потеряла всякое обаяние, ясно, что из нее ничего не выйдет… Правительство слабее, чем когда бы то ни было, быстро растет большевизм, словом, тупая безнадежность. И все же революционная демократия в лице своих вождей продолжает глупо кривляться, пошло фиглярничать… Лицом к лицу остаются большевики и корниловцы. Не миновать соответствующих событий».[415]

С другой стороны, опомнившись от первого шока после падения и ареста Корнилова, кадетская печать уже в сентябре, по мере публикации материалов следствия, разворачивает кампанию в его защиту.[416]

Политическое влияние кадетов, как и других крупных партий (за исключением монархических, распавшихся после Февраля), поначалу возросло не только в центре, но и на местах. В первые же дни новой власти повсеместно были образованы временные коалиционные комитеты из делегатов от городских дум и общественных организаций (в Томске – уже 2 марта, в Омске – 3 марта); в разных городах они назывались по-разному: комитеты общественной безопасности, комитеты общественного спасения, комитеты общественных организаций, комитеты общественного порядка, коалиционные комитеты и т. п. Деморализованные победой революции царские губернаторы и командующие военными округами были вынуждены признать их, а вскоре сами губернаторы были отстранены от дел как ставленники свергнутой власти.

Комитеты общественных организаций были образованы в 34 городах Сибири. Стоя на позициях полной поддержки Временного правительства, они составили противовес Советам, изначально попавшим под контроль социалистических партий, и создавались на более широкой демократической основе. Активную роль в них играли кадеты и представители торгово-промышленного мира. 1-е место в комитетах занимали умеренные социалисты разных оттенков – от энесов до эсеров и меньшевиков (32 % членов губернских комитетов и 11 % уездных), с заметным преобладанием эсеров, 2-е – кадеты (соответственно 9 и 2,5 %), 3-е – большевики (соответственно 7 и 1 %). Более 1/2 членов губернских комитетов и 3/4 членов уездных комитетов были формально беспартийными.[417] В первые недели революции эти комитеты сыграли решающую роль в установлении на местах новой власти. С апреля управление перешло к назначенным комиссарам Временного правительства, наделенным правами губернаторов. Весной 1917 г. в Омске, Томске и Забайкальской области прошли районные и областные (губернские) съезды комитетов.[418]

Активную роль играли кадеты, в частности, в Омском коалиционном комитете. Из видных либералов в нем участвовали лидер местных кадетов В. А. Жардецкий, Н. Д. Буяновский и Н. Д. Двинаренко. В первые же дни в противовес Совету комитет принял решения о том, что «сношения Совета с органами гражданской и военной власти осуществляются через коалиционный комитет… Все назначения на должности, исходящие от командующего войсками округа, считать обязательными для войсковых частей», т. е. без утверждения «солдатской демократией». Правда, предложение кадета С. И. Кадыша о прохождении всех обращений Совета к солдатам через коалиционный комитет было отвергнуто как «чрезмерное».[419] Кадеты вошли в образованные комитетом комиссии по реформе городского самоуправления и по разбору архива бывшего областного жандармского управления.[420]

Но и здесь их влияние было ограниченным. Так, в связи с беспомощностью и разложением созданной Временным правительством взамен старой профессиональной полиции «народной» милиции (находившейся в ведении городского самоуправления), на основании сообщений окружного прокурора и командующего военным округом о противозаконных действиях чинов милиции, «незнакомых с гражданским и уголовным правом», в мае 1917 г. В. А. Жардецкий предложил в коалиционном комитете создать временную военную милицию для эффективной охраны порядка. Но демократическое большинство постановило «снять без обсуждения» проект Жардецкого как «реакционный». Даже кадет Н. И. Лепко (в то время – областной комиссар Временного правительства) предложил «не заниматься разработкой каких-либо новых правил о милиции, а исключительно провести в жизнь, планомерно, существующий закон о милиции», принятый Временным правительством.[421]

В процессе перевыборов комитетов в апреле—мае 1917 г. позиции кадетов ослабли, но все же они сохранили существенное влияние. Они возглавили местные комитеты в Чите (А. Дудукалов), Тюмени (Н. Беседных), Бийске (И. Шендриков), Минусинске (П. Бахов). В Барнауле кадетами были оба товарища председателя комитета. В Иркутске кадеты, имея всего 12 % в самом комитете (37 чел. из почти 300), сумели завоевать 25 % мест (11 из 45) на выборах в исполком. Всего же в процессе перевыборов в комитеты общественных организаций в Сибири было избрано 104 кадета.[422] Правда, значительную прослойку (от 12 до 17 %) они сохранили лишь в Омске, Иркутске, Тобольске, Тюмени, Бийске и Минусинске. Стремительно упало влияние кадетов в таком крупном городе, как Томск, ранее являвшемся оплотом партии в Сибири, а также в Чите, Красноярске, Барнауле.

Существует мнение, что Временное правительство не использовало в полной мере потенциал коалиционных комитетов (равно как земств и городских органов самоуправления) в противовес Советам как органам «сословной демократии».[423]

Относительное влияние сохранили кадеты и в традиционных органах местного самоуправления. В течение года прошли первые после революции земские и городские выборы (выборы в земства были вообще первыми в Сибири, т. к. до революции они не распространялись на нее) на основе нового закона о всеобщем, равном и прямом избирательном праве. В преддверии летних выборов в городскую думу Омский комитет кадетской партии заявлял в обращении к избирателям: «Партия народной свободы… стоит на строго демократической, но вместе с тем надклассовой точке зрения; она поэтому не может воздействовать на воображение избирателей разными планами утопических реформ…, выдвигает идеи свободы, права, общих интересов, перед которыми должны смолкнуть узкогрупповые и классовые притязания».[424]

В целом итоги городских выборов были неутешительными для кадетов, хотя и не провальными. В среднем по России, по данным МВД, полученным окончательно в сентябре 1917 г., за них проголосовало 13 % избирателей в губернских городах и всего 5 % в уездных и заштатных (за умеренно социалистические партии, выступавшие где по отдельности, а где в блоке, – соответственно 58 и 32 %, за большевиков – 7 и 2 %).[425] В городах Сибири их результаты оказались еще слабее, чем в Европейской России. Так, в Петрограде кадеты завоевали 22 % голосов (хотя в свое время на выборах в Госдуму – от 58 до 61 %), в Москве – 17 % (в Госдуму – от 54 до 65 %). Победу повсеместно одерживали эсеры (в Москве они набрали 58 % голосов). Прежде всего, это объяснялось разницей между цензовыми выборами по куриям в Государственную думу и всеобщими равными выборами, впервые проведенными в 1917 г., когда эсеры были безусловно самой популярной и массовой партией. Тем не менее, в Москве кадеты завоевали почетное 2-е место. В Сибири же итоги выборов для них были значительно скромнее. Наибольший процент (около 13 %) они набрали в Омске (8 мест из 60), в Иркутске – всего 11 мест из 96 (менее 9 %), в Барнауле – 5 из 61 (св. 8 %), в Красноярске – 9 из 84, в Тюмени – 3 из 46. И хотя в Иркутске, например, кадеты заняли «почетное» 3-е место, набрав 3,6 тыс. голосов, они оказались численно бессильны по сравнению с эсеро-меньшевистской коалицией, в совокупности получившей на выборах 17,7 тыс. голосов избирателей. Наиболее плачевной была ситуация в Томске, где кадеты не получили ни одного места ни в городской думе, ни в исполкоме губернского народного собрания, преобразованном затем во временную земскую управу. Не прошли они и на выборах в народное собрание такого быстро развивавшегося города Западной Сибири, как Новониколаевск, хотя близкая к ним партия республиканцев-демократов, образованная из левого крыла кадетов (сторонников Н. В. Некрасова), заняла 3-е место, да и то с огромным отставанием от эсеров и социал-демократов.[426]

Еще меньше мест кадеты набрали на прошедших позже в Сибири земских выборах, не имея влияния в деревне, где пользовались почти непререкаемым авторитетом эсеры.

Можно согласиться с мнением, что в регионах при Временном правительстве имело место не «двоевластие», как привыкли с легкой руки В. И. Ленина называть этот период, а «многовластие», т. е. по существу – анархия.[427] На местах представителями власти параллельно являлись комиссары Временного правительства, коалиционные комитеты, земские и городские самоуправления и Советы. Не случайно уже 4 марта 1917 г. в Томской городской думе гласные Н. Патрушев и К. Эман выступили с тревогой по поводу молниеносного развала общественного порядка и критиковали поспешные меры по разгону старой полиции, возглавлявшейся опытным полицмейстером Шереметом, и замене ее набираемой из непрофессионалов милицией.[428] Но в выступлениях большинства депутатов преобладало благодушие, характерное для интеллигенции в те дни, объяснявшей «временные эксцессы» «революционным энтузиазмом масс».

Вскоре именно Томск дал яркий пример анархии и самоуправства. Поскольку до революции на Сибирь не распространялись земские учреждения, 15 марта 1917 г. местный коалиционный комитет принял постановление о выборах в губернское народное собрание и его исполнительный комитет, а также в аналогичные собрания и исполкомы в уездах, волостях и селах, хотя это совсем не входило в компетенцию городских властей. Но городская дума утвердила постановление. Первая сессия губернского народного собрания состоялась в апреле—мае 1917 г. Поскольку большинство избирателей составили крестьяне, 3/4 делегатов были эсерами. В составе избранного им исполкома тоже преобладали представители социалистических партий.[429] Более того, выборы, вопреки закону, проводились по мажоритарной системе (а не пропорциональной) и с произвольным понижением возрастного ценза избирателей с 20 до 18 лет.[430]

Подобная самодеятельность, шедшая вразрез с установлениями правительства, вызвала возмущение кадетов. Томский, барнаульский и бийский комитеты партии резко осудили затею с народным собранием.[431]

Популярный в Сибири кадет Е. Л. Зубашев, бывший директор Томского технологического института и выборный член Государственного совета, назначенный губернским комиссаром Временного правительства, был торжественно встречен в Томске 20 марта на вокзале под звуки «Марсельезы», с красными знаменами и почетным караулом. Но он не нашел общего языка с социалистами и менее чем через два месяца ушел в отставку.[432] Решение Временного правительства назначить комиссаром вместо него бывшего управляющего губернской казенной палатой было опротестовано народным собранием под тем предлогом, что народ не желает видеть во главе губернии «представителя старой бюрократии». После этого народное собрание решило, что правительственный комиссар вообще не нужен.[433]

Омская кадетская «Сибирская речь» язвительно называла Томск по этому поводу «Томским удельным княжеством» и констатировала, что «с наступлением революции Томск потерял голову».[434] Возмущение кадетов вызвало и требование исполкома Томского губернского народного собрания к министру юстиции сменить председателя окружного суда, в чем они справедливо усматривали (вне зависимости от личности судьи) покушение на базовый демократический принцип несменяемости судов.[435] Резкий протест Томского комитета кадетской партии вызвала фактическая отмена губисполкомом тайны частной переписки под предлогом «безопасности» (на что, как справедливо комментировали кадеты, не решалось и царское правительство). В свою очередь, печатный орган Томского губернского народного собрания «Голос свободы» допускал в своих статьях резкие нападки на кадетов.

Томская фронда вызвала ответную реакцию Временного правительства, заморозившего ассигнования на нужды губернии. В итоге был достигнут компромисс: комиссаром был назначен председатель губисполкома беспартийный социалист Б. Ган. Но правительство не признало самого народного собрания, как незаконно возникшего органа. Пришлось подчиниться и назначить выборы в городскую думу и губернское земство по новым правилам, после чего народное собрание и его исполком были распущены.[436]

Оплотом большевиков в Сибири стал Красноярск, который называли «цитаделью сибирского большевизма», «сибирским Кронштадтом».[437]

Внешне анархия управления на местах несколько ослабла летом 1917 г., когда губернские и уездные комиссары правительства по существу подчинили себе коалиционные комитеты, местную администрацию и милицию (за исключением Красноярска, где наибольшей реальной властью пользовался Совдеп). Но им так и не удалось поставить на место главный очаг оппозиции – Советы. К тому же среди комиссаров с самого начала преобладали социалисты. В Сибири среди 77 губернских и уездных комиссаров и их помощников даже в мае 1917 г. насчитывалось 46 представителей социалистических партий и всего 3 кадета[438] (многие были формально беспартийными). Кадеты занимали посты губернских и областных комиссаров в Омске (бывший член Государственного совета И. П. Лаптев, затем Н. И. Лепко, в дальнейшем – городской голова Омска в 1918 г. и при Колчаке) и Чите, совсем недолго – в Томске (Е. Л. Зубашев).

Сибирские кадеты оказались слабее, чем в Европейской России, не сумели обескровить местные Советы и загнать большевиков в подполье, что удалось сделать (вплоть до Корниловского выступления) в центре после упомянутых событий. Эта слабость проявлялась постоянно. Так, 13 августа в Омске прошла демонстрация в поддержку II Западно-Сибирского съезда Советов. Кадеты агитировали против нее, но на их призыв к бойкоту откликнулись лишь две школы прапорщиков. В условиях вторжения политики в армию одной из важнейших задач для всех партий стало приобретение сторонников среди командного состава. Сформированный в Красноярске с помощью местного совещания общественных деятелей (включая кадетов) новый гарнизонный комитет постановил разоружить находившиеся на стороне местного «совдепа» воинские части. В поддержку командование Иркутского военного округа выслало в Красноярск карательный отряд. Но местным большевикам удалось разагитировать войска и сорвать операцию.[439] Таким образом, в Сибири, в отличие от Европейской России, большевики продолжали не только действовать легально, но и оказывать влияние на ход событий. К осени 1917 г. фактически прекратили существование коалиционные комитеты общественных организаций, в которых кадеты играли видную роль. Их полностью вытеснили Советы, в которых безраздельно господствовали социалистические партии, а с сентября 1917 г. – большевики. Так, в Омске под давлением «совдепа», в котором после краха Корниловского движения победили большевики, областной комиссар кадет Н. И. Лепко и командующий военным округом Прединский были смещены с должности, коалиционный комитет распущен, после чего совет потребовал распустить городскую думу и заменить ее «комитетом революционной демократии».[440]

С другой стороны, в Сибири медленнее, по сравнению с Европейской Россией, шло партийное размежевание. Так, если в центре страны окончательное размежевание между большевиками и меньшевиками произошло в апреле 1917 г., то в Сибири их объединенные организации сохранялись до осени, а на муниципальных выборах они местами даже блокировались с эсерами.

Муниципальные выборы осенью 1917 г. еще раз показали, что после Февраля кадетская партия стала центром притяжения всех либеральных сил. Вокруг нее сплотились наиболее влиятельные буржуазные организации – торгово-промышленные съезды и биржевые комитеты. Как правило, кадеты выступали на выборах отдельными партийными списками, но порой в них входили их союзники, формально не являвшиеся членами партии. Так, на городских выборах в Омске по списку прошло 10 «партийных» кадетов, но с шедшими по одному с ними списку беспартийными их оказалось 15; в Тобольске аналогично прошли по списку 8, но в итоге оказалось 11.[441]

Вместе с тем, итоги осенних выборов показали повсеместный после Корниловских событий рост влияния большевиков. Так, в Томске они получили 32 % голосов (почти половина избранных были рабочими), тогда как эсерам досталось всего 23 % против 75 весной (практически все они были интеллигентами), кадетам – 16,5 % (17 мест, среди них – известный профессор Г. Г. Тельберг), остальные партии получили незначительное число голосов.[442] Парадокс в том, что сами кадеты торопились провести перевыборы в Томске, еще в июле требовали роспуска самодеятельного «народного собрания».[443] По-прежнему не получили ни одного места кадеты в Новониколаевске, близкие к ним республиканцы-демократы не улучшили своих позиций (правда, и влияние большевиков здесь не усилилось: преимущество сохранили эсеры).[444]

Для сравнения: на прошедших практически одновременно перевыборах городской думы в Москве кадеты завоевали второе место после большевиков, а эсеры очутились на третьем, набрав в 3 раза меньше голосов, чем большевики, и в 1,5 раза меньше, чем кадеты,[445] – хотя весной того же года эсеры практически повсеместно были первыми. В промышленно развитых регионах и крупных городах влияние эсеров падало гораздо быстрее, чем в провинциальных городах сравнительно отсталой Сибири. В столицах изменения соотношения сил на июньских и августовских муниципальных выборах были таковы: численность голосовавших за большевиков возросла с 20 до 33 % в Петрограде и с 12 до 52 % в Москве, за кадетов – осталась на уровне 22 % в Петрограде и возросла с 17 до 26 % в Москве, в то же время за эсеров и меньшевиков – напротив, сократилась с 55 до 44 % в Петрограде и с 70 до 15 % в Москве.[446]

Правда, с учетом блокирования кадетов с другими либеральными элементами их позиции выглядели несколько лучше. Так, в 8 городских думах Тобольской губернии (без Березова и Сургута) кадеты и примкнувшие к ним группировки завоевали 27 % голосов, в Красноярске – 30 %, в Томске – 33 %.[447]

И, хотя в целом по стране и по Сибири в частности на муниципальных перевыборах победил опять же блок умеренных социалистических партий, а в Томске и Красноярске – большевики, влияние кадетов, достигнув нижней отметки летом 1917 г., осенью вновь существенно возросло, что неоднократно отмечалось исследователями. Особенно заметно это было в таких городах, как Омск, Иркутск, Тобольск, Тюмень, Бийск.[448] По сути, это был симптом разочарования широких масс избирателей в умеренно социалистических партиях, доминировавших и во Временном правительстве (с мая—июля), и в Советах (до сентября). Происходила естественная в условиях агонии демократии поляризация политических сил.

Комментируя ситуацию с «большевизацией» местных органов самоуправления (как Советов, так и городских дум и земств), иркутская кадетская газета «Свободный край» констатировала: «Эсеровская демагогия оказывается уже недостаточно острой, требуются более сильные раздражители, и их-то щедрой рукой рассыпают перед невежественными массами большевики».[449]

Осенние муниципальные выборы выявили и еще одну тенденцию. Несмотря на то, что им предшествовала активная агитационная кампания политических партий (в ходе которой, в частности, кадеты обвиняли социалистов в развале народного хозяйства, хотя в правительство А. Ф. Керенского входили и их представители), к избирательным урнам пришло почти вдвое меньше граждан, чем на весенне—летних выборах, что свидетельствовало об упадке политической активности.[450] Оценивая причины такого «избирательного абсентеизма», сибирская кадетская пресса прозорливо предсказывала подобный же исход предстоявших выборов в Учредительное собрание: «Учредительное собрание, с которым связывали столько надежд, для многих представляется такой же бесконечной говорильней, как и все бесчисленные совещания и съезды, от которых, кроме чувства оскомины, ничего не остается», и констатировала «полный разброд среди так называемой революционной демократии, которая и до сих пор не умеет сговориться между собой»[451] и выработать общую линию поведения. Налицо был тупик незрелой российской демократии.

Тем не менее, после перевыборов городских дум и осенних выборов земств на основе нового, демократического закона кадеты и их союзники стали последовательно выступать за роспуск временных органов революционного самоуправления – как Советов, так и коалиционных комитетов. Это была единственная возможность ограничить нараставшее влияние большевиков. Красноярские кадеты высказывались наиболее определенно: «Революционные организации Советов должны уступить место законной организованной власти – городским думам и земским управам».[452] Но у социалистов на этот счет было свое мнение: считая «совдепы» детищем революции, они отстаивали сохранение этих, в сущности, нелегитимных органов. Вопрос о Советах явился еще одним пунктом резкого расхождения между ними.

X съезд кадетской партии в октябре 1917 г. принял резолюцию о соединении на выборах в Учредительное собрание партийных списков кадетов с близкими к ним партиями (вроде радикально-демократической).[453]

В целом разочарование в итогах демократической революции, стремление восстановить элементарный правопорядок в стране привели кадетов к резкому расхождению с социалистами, ставившими во главу угла «углубление завоеваний революции». На протяжении данного этапа можно проследить своеобразную «синусоиду» отношений с ними: от подлинной коалиции в первые месяцы после Февраля – к начавшимся в мае—июне трениям – затем очередное сближение после июльских событий, вызванное «поправением» политики социалистов в отношении большевиков – и, наконец, окончательное расхождение после Корниловских событий. Такая же «кривая» наблюдается в колебаниях уровня влияния кадетов: достигнув пика в февральско-мартовские дни формирования Временного правительства и новой власти на местах, оно резко падает в последующие месяцы, но, достигнув нижней точки к лету 1917 г., к осени вновь возрастает по мере поляризации политических сил и падения авторитета центристских демократических партий. Однако попытки кадетов «переломить» ситуацию были запоздалыми, к тому времени они утратили лидерство в правительстве и вплоть до Октября так и не решились ни на активные действия (ограничиваясь публичной критикой), что показало, в частности, их пассивное поведение в Корниловские дни, ни на окончательный разрыв правительственной коалиции. В Сибири же итоги региональных выборов продемонстрировали более слабое их влияние по сравнению с Европейской Россией: здесь, где влияние правительства было слабее, большевики не были по существу разгромлены даже после июльских событий, сохранив фактически полную легальность.

Глава 6. После Октября: организационный тупик и новые пути

После Октябрьского переворота кадетская партия оказалась первой, по которой был нанесен удар новой власти. Специальным декретом Совнаркома от 28 ноября 1917 г. Партия народной свободы объявлялась партией «врагов народа», что означало запрет ее деятельности. Фактически в разных регионах советская власть установилась в разное время (приводим данные по Сибири): в Красноярске – 29 октября 1917 г., в других городах Енисейской губернии и в Омске – в течение ноября, в Томске, Иркутске, Новониколаевске, Барнауле – в декабре, в Тюмени – в январе 1918 г., в Чите – 16 февраля 1918 г., а в некоторых уездных городах и на селе – и того позже (во многих сибирских деревнях советская власть по существу так и не сформировалась вплоть до ее падения летом 1918 г.).[454] Собственно, это подтверждает сделанное еще в СССР признание, что не везде установление советской власти укладывалось в известную ленинскую схему «триумфального шествия».[455] Это резко отличало ситуацию от Февраля 1917 г., когда власть Временного правительства была признана повсеместно по всей России в первые же дни. В Омске и Иркутске установление советской власти сопровождалось затяжными (в Иркутске – до 10 дней) боями между большевиками и юнкерами; примечательно, что восстания юнкеров опирались во многом на поддержку офицеров-кадетов из штабов военных округов (в Иркутске восстанием руководили полковники Л. Скипетров и Н. Никитин).

В этих условиях кадеты пытались в союзе с социалистическими партиями – с которыми их вновь на время сплотили последствия переворота – создать на местах органы сопротивления – «комитеты спасения родины и революции». После неудачи их деятельности в декабре в сибирских губернских и областных центрах повсеместно возникают (первый – в Омске по инициативе местной городской думы) «комитеты защиты Учредительного собрания».[456]

В первые месяцы после окончательного утверждения советской власти в Сибири (январь—май 1918 г.) кадеты продолжали деятельность в подполье. При их содействии были сколочены тайные вооруженные организации. Одна из них (под руководством прапорщика Самарина, затем подполковника А. Н. Гришина-Алмазова) выступала под знаменами Сибирской областной думы, другая – офицерская «беспартийная» (под руководством подполковника А. Н. Пепеляева) и третья – эсеровская боевая дружина.[457] В финансировании антисоветского подполья приняли участие (через эмиссара Добровольческой армии генерала В. Е. Флуга) коммерсанты Омска и Иркутска.[458]

Вместе с тем, данный период отмечен еще пассивностью, подавленностью и растерянностью кадетов. Упомянутый генерал В. Е. Флуг отмечал, что для них типичен «принципиальный отказ от активной борьбы», что лишь отдельные кадеты «самоотверженно работали по оказанию поддержки военным организациям» и подготовке антибольшевистского восстания.[459] Более активную роль в этот период играли эсеры: по сути, основным источником финансирования офицерского подполья были учреждения сибирской кооперации, в которых они господствовали.

После Брестского мира в марте 1918 г. наступила временная «оттепель»: были освобождены арестованные активисты кадетской партии, она даже перешла на полулегальное положение. Но это продолжалось совсем недолго, до конца мая. В условиях начавшейся Гражданской войны по всей стране вновь прокатились аресты активистов, и кадетская партия на территориях, занятых советской властью, окончательно перешла на нелегальное положение. Последним общепартийным форумом стала конференция Партии народной свободы в Москве 26–29 мая 1918 г. А в конце июля в Москве состоялся последний пленум общероссийского ЦК партии.[460]

В Сибири же как раз в это время вспыхнуло восстание чехословацкого корпуса, ускорившее падение советской власти (не успевшей прочно закрепиться здесь) от Волги до Тихого океана. Летом 1918 г. Гражданская война охватила всю страну. Ее развязыванию по сути способствовали своими действиями сами большевики – факт, не вызывавший сомнений в эмигрантской и зарубежной историографии.[461] Своим крайним радикализмом в социальном, политическом, духовном отношениях, своей сепаратистской и провокационной (в одно и то же время) международной политикой большевики вызвали сопротивление самых разных классов и слоев населения, за исключением наиболее обездоленных. Дворянство, утратившее привилегии (а помещики – и лишенные своих земель), буржуазия, лишенная собственности, и те, и другие – подвергавшиеся преследованиям, офицерство, униженное травлей 1917 г. и не смирившееся с развалом родной армии, духовенство, гонимое и преследуемое, интеллигенция, возмущенная попранием демократических свобод, казачество, потерявшее привилегии и теснимое на своих землях «иногородними», зажиточные слои крестьянства, подвергавшиеся «продразверстке», наконец, все патриоты, оскорбленные в своих чувствах унизительным и кабальным сепаратным миром и разрушением национальных святынь, – все эти слои общества поднялись на вооруженную борьбу, поскольку мирная борьба при новом режиме стала невозможной: окончательно это показал разгон Учредительного собрания в январе 1918 г.

Но все эти социальные слои были слишком разнородны по своим целям. В Гражданской войне в России, продолжавшейся два с половиной года в масштабах всей страны и еще два года – на отдельных окраинах, действовали три основных противостоявших друг другу движения: 1) советская власть (большевики), социальную опору которой составляли рабочий класс промышленно развитых Центра и Северо-Запада страны, Донбасса и Причерноморья, беднейшие слои крестьянства Европейской России, включая «иногородних» из казачьих областей, городская беднота; 2) демократическое движение, опиравшееся на зажиточное крестьянство всех регионов, связанный с деревней рабочий класс Урала, разночинную интеллигенцию во главе с партией эсеров; 3) Белое движение, социальной базой которого были офицерство, казачество, буржуазия, дворянство, духовенство, часть наиболее зажиточного крестьянства Сибири (где не было помещиков), либерально-консервативная интеллигенция во главе с партией кадетов.

Ни одно из этих движений не пользовалось поддержкой подавляющего большинства населения – настолько смутным и противоречивым было время. Самым слабым и аморфным оказалось демократическое движение, в котором главенствовали эсеры. Уже к концу 1918 г. оно было раздавлено большевистским террором в центре страны и сброшено белыми на востоке, что и привело к власти А. В. Колчака.

Сразу после падения советской власти в Сибири, произошедшего в разных ее регионах на протяжении лета 1918 г. (конец мая – Новониколаевск, Томск, июнь – Омск, июль – Иркутск, август – Чита), кадетские и близкие к ним организации выходят из подполья. Особенностью этих организаций эпохи Гражданской войны стала территориальная разобщенность, поскольку в ее сердцевине и обеих столицах удерживали власть большевики. Сохранявшиеся в пределах Советской России подпольные кадетские и иные группы не могли претендовать на роль полноценного объединяющего центра.

В такой обстановке уже не созывались всероссийские съезды, конференции и пленумы ЦК кадетской партии. Зато возросла роль региональных центров и возникла потребность в их объединении в рамках территорий, освобожденных от большевиков. Высшими форумами партии на освобожденной территории востока России стали Восточные конференции (в 1918–1919 гг. их было созвано три – в августе и ноябре 1918 г. и в мае 1919 г.). Последняя общероссийская партийная конференция в мае 1918 г. поручила члену ЦК уральцу Л. А. Кролю сформировать Восточный отдел ЦК партии. Но Кроль как представитель левого крыла партии не пользовался авторитетом в Сибири, где уже возобладало правое крыло. По его собственным воспоминаниям, фактический разрыв произошел незадолго до колчаковского переворота, когда Кроль демонстративно покинул заседание Омского комитета партии, а эмоциональный В. А. Жардецкий крикнул вслед ему: «Скатертью дорога!»[462] По словам Кроля, Жардецкий еще ранее пытался преобразовать Омский комитет партии в ее ЦК, но члены всероссийского ЦК Кроль и Виноградов воспрепятствовали этому. Положение изменилось с прибытием из Москвы влиятельного правого члена ЦК В. Н. Пепеляева, возглавившего процесс централизации кадетских организаций на Востоке. 9 ноября 1918 г. на территории, освобожденной от большевиков, был организован Восточный отдел ЦК партии кадетов в Омске под председательством В. Н. Пепеляева. Товарищами председателя были избраны В. А. Жардецкий и прибывший из Самары А. К. Клафтон, секретарем – А. С. Соловейчик. В состав отдела вошли также находившиеся на этой территории члены общероссийского кадетского ЦК и по одному представителю от каждого губернского комитета (на правах членов ЦК).[463] Фактическим органом Восточного отдела ЦК партии стала «Сибирская речь» под редакцией В. А. Жардецкого.

Виднейшими лидерами сибирских кадетов периода Гражданской войны стали В. Н. Пепеляев, В. А. Жардецкий, А. К. Клафтон и Н. В. Устрялов (впоследствии, на закате «колчаковщины», крупную роль играли также прибывшие из Европейской России А. А. Червен-Водали и С. Н. Третьяков). Все они со временем сосредоточились в белой «столице» Омске (хотя омичом был среди них один Жардецкий; остальные, кроме Пепеляева, до революции вообще не жили в Сибири). Также видную роль в партии играли: в Омске – П. П. Емельянов (поначалу возглавлявший местную парторганизацию), в Томске – профессора Н. Н. Кравченко, С. П. Мокринский и Г. Г. Тельберг (в дальнейшем также переехавший в Омск и вошедший в правительство), в Иркутске – Д. А. Кочнев, Н. Н. Горчаков, редактор кадетской газеты «Народная свобода», затем «Свободный край» врач П. И. Федоров (умер в октябре 1919 г.), в Красноярске – С. В. Востротин, в Чите – С. А. Таскин. Среди них В. Н. Пепеляев, С. В. Востротин, С. А. Таскин и Д. А. Кочнев в прошлом были депутатами Государственной думы, а первые двое, А. А. Червен-Водали и С. Н. Третьяков – также членами всероссийского ЦК кадетов. В. Н. Пепеляев, Г. Г. Тельберг, А. А. Червен-Водали и С. Н. Третьяков впоследствии играли виднейшую роль в правительстве Колчака.

Глубокий кризис, пережитый всеми (кроме большевиков) политическими партиями после Октябрьского переворота, переход кадетов на нелегальное положение в занятых большевиками местностях и нарушение организационного единства в условиях Гражданской войны вызвали к жизни новые политические организации с конкретными практическими целями. В 1918 г. активную роль начинает играть Национальный центр – созданная в Москве и развернувшая филиалы во многих регионах подпольная антисоветская организация под эгидой кадетов (непосредственные руководители – члены ЦК партии М. М. Федоров и Н. Н. Щепкин), ставившая целью организационную консолидацию антибольшевистских сил. Наиболее активную подпольную деятельность Национальный центр вел в Москве и центре страны, где при нем была сформирована глубоко законспирированная военно-диверсионная организация. В условиях большевистских репрессий правление Национального центра к осени 1918 г. переехало из Москвы в Екатеринодар, где была власть А. И. Деникина, а в 1919 г. – в Ростов-на-Дону. Национальный центр постепенно наладил связи с кадетскими организациями на Востоке и на Юге, где были образованы его филиалы.[464]

3–4 октября 1918 г. в Уфе состоялось заседание инициативной группы во главе с членом Национального центра А. С. Белоруссовым-Белецким (редактором влиятельной газеты «Отечественные ведомости», в прошлом – одним из ведущих журналистов московской газеты «Русские ведомости») и одним из лидеров эсеров Б. В. Савинковым, возглавлявшим отколовшуюся наиболее правую группу своей партии, по созданию на востоке России организации по образцу Национального центра – Национального союза. Некоторые историки считают Национальный союз восточным филиалом Национального центра, но в кадетской прессе того времени говорилось, что это – самостоятельная организация, хотя и родственная и призванная поддерживать тесные контакты со своим «прообразом».[465] В первые же дни создания Национального союза были выработаны основные программные положения его деятельности, в целом совпадавшие с программой Национального центра. Был избран Центральный комитет во главе с А. С. Белоруссовым-Белецким.[466]

Но деятельность Национального союза не была особенно активной. В дальнейшем было создано 8 его отделений: в Сибири – в Омске, Новониколаевске и Барнауле, на Урале – в Екатеринбурге, Перми, Нижнем Тагиле и Шадринске, на юге Степного края (территория современного Северного Казахстана) – в Семипалатинске.[467] Более активным и организационно широким объединением антисоветских сил на востоке России стал Омский национальный блок (см. ниже).

В большей степени тяготел к умеренным социалистам Союз возрождения России, сложившийся летом и осенью 1918 г. (как и Национальный центр, он имел отделения и на юге, и на востоке). Организационное собрание Союза возрождения в Сибири состоялось в Омске 16 августа 1918 г. С докладом об основах организации будущей государственной власти в России выступил лидер омских кадетов В. А. Жардецкий, с соображениями об экономической платформе будущего правительства – И. В. Галецкий.[468]

В дальнейшем Союз возрождения России объединил левое крыло кадетов и наиболее правые круги социалистов (энесов, умеренные группировки эсеров и меньшевиков) на почве сотрудничества в деле возрождения государственности, по сравнению с Национальным центром стоя на демократических позициях. Одним из организаторов его филиала в Омске стал упоминавшийся Л. А. Кроль. В своем первом воззвании Омский отдел Союза возрождения провозглашал следующие цели: 1) война с Германией и большевиками, 2) возрождение армии, 3) организация беспартийной всероссийской власти, 4) созыв съезда членов Учредительного собрания, 5) народоправство, 6) местное самоуправление, 7) борьба с разрухой, 8) доведение страны до Учредительного собрания[469] (не расшифровывая при этом ни лозунга «народоправства», ни того, за какое Учредительное собрание они выступают – старое, разогнанное большевиками и скомпрометированное в глазах патриотов своим «эсеровским духом», или новое, и когда намерены его созвать).

Вместе с тем, как отмечал один из наиболее объективных мемуаристов – видный кадет и член Временного Сибирского правительства Г. К. Гинс, «Союз возрождения существовал больше на бумаге, чем в действительности. Ни в одном городе Сибири он не дал себя знать… потому, что ни одна из вошедших в Союз партий не желала отказаться от самостоятельности».[470] Получившие преобладание в Сибири правые кадеты относились к Союзу возрождения скептически, особенно В. А. Жардецкий. В Европейской России продолжительное время действовало тактическое объединение Национального центра и Союза возрождения под названием Тактический центр,[471] но в Сибири его отделений не было, и сколько-нибудь тесного взаимодействия не наладилось.

Не прослеживалась в Сибири деятельность организаций правее Национального центра, созданных во время Гражданской войны на Юге России – Правого центра, затем Совета государственного объединения России (СГОРа),[472] потому что наиболее консервативные слои российского общества – дворянство и старая имперская бюрократия – численно были представлены здесь слабее.

После I Восточной конференции Партии народной свободы (август 1918 г.) омские кадеты развернули работу по консолидации антисоветских сил и осенью 1918 г. создали т. н. Омский национальный блок, в который вошли 14 организаций: партийно-политические – кадеты, Национальный союз, энесы, Союз возрождения России, отколовшиеся от своих партий небольшие группы наиболее правых эсеров («Воля народа», шедшая за Б. В. Савинковым) и меньшевиков (основанная Г. В. Плехановым группа «Единство»), и общественные – Совет съездов торгово-промышленников, военно-промышленные и биржевые комитеты, некоторые кооперативы, представители казачьих войск.[473] Мотивы создания блока пояснял упомянутый деятель Национального центра А. С. Белоруссов-Белецкий, писавший на юг его председателю М. М. Федорову 10 марта 1919 г., что из-за «ревности» других партий целесообразнее коалиция в форме блока, а не Национального союза, в котором слишком явно доминирование кадетов (последний, впрочем, продолжал существовать параллельно). При этом перед блоком ставились самые широкие задачи, вплоть до регулирования «всей жизни страны и правительственной власти».[474]

Кадеты играли организующую и ведущую роль в блоке. Его отделения были созданы: на Урале – в Екатеринбурге и Перми, в Сибири (помимо Омска) – в Иркутске, Барнауле и Бийске. Формальным председателем блока был кадет кооператор А. Н. Балакшин, идейным вдохновителем – редактор кадетской «Сибирской речи» омский адвокат В. А. Жардецкий.

Помимо политических партий и организаций либерально-консервативного направления, активную позицию заняла примыкавшая к кадетам буржуазия Сибири. После свержения советской власти летом 1918 г. были возрождены военно-промышленные комитеты. Ведущую роль среди них играл Омский «вопром», благодаря столичному статусу города, ставшего с июня 1918 г. резиденцией Временного Сибирского правительства, а впоследствии – Директории, и затем А. В. Колчака. На Сибирской конференции военно-промышленных комитетов в сентябре 1918 г. он был официально признан центральным. Его председателем был Н. Д. Двинаренко.[475]

Кроме того, в эти месяцы были созваны два съезда (в июле и октябре 1918 г.) и одна конференция (в июне) представителей торговли и промышленности Сибири. Они стали рупором, выражавшим политическую волю и настроения предпринимательского класса Сибири.

После образования Директории, претендовавшей на всероссийскую власть, на II торгово-промышленном съезде 12 октября 1918 г. Сибирский совет съездов представителей торговли и промышленности был преобразован во Всероссийский совет съездов представителей торговли и промышленности с резиденцией в Омске.[476] В него вошли 5 членов от Омска как временной белой столицы, по 1 – от Казани, Самары, Симбирска, Сызрани, Уфы, Екатеринбурга, Челябинска, Оренбурга, Уральска, Новониколаевска, Томска, Красноярска и Иркутска. Председателем совета съездов был избран А. А. Гаврилов из Уфы, товарищами председателя – князь А. А. Кропоткин (Казань), С. П. Абрамов (Томск) и В. С. Каргалов (Красноярск).[477]

Как видим, в Сибири после Октября до осени 1918 г. кадетские и близкие к ним организации либерального направления прошли трудный путь от разгрома, разрыва связей с центром и перехода на нелегальное положение в условиях победы советской власти к восстановлению и легализации после ее падения летом 1918 г. Кадетской партии пришлось особенно тяжело, как объявленной вне закона большевистским декретом (социалистические партии эсеров, меньшевиков и др. на том этапе еще не преследовались). Новые условия деятельности после падения советской власти в регионе потребовали и новых организационных форм, окончательно сложившихся к концу 1918 г. Столица «белой» Сибири Омск стал официальным центром кадетской партии и тяготевших к ней предпринимательских организаций на всей освобожденной территории от среднего Поволжья до Дальнего Востока и местом проведения их форумов. Попутно такие организации, как Национальный центр, Национальный союз и Союз возрождения России, а затем и Омский национальный блок, созданные в обстановке Гражданской войны с целью консолидации антибольшевистской борьбы и находившиеся под определяющим влиянием кадетов (кроме Союза возрождения), помогали поддерживать связь и осуществлять координацию действий с другими освобожденными регионами страны (прежде всего с Югом), антикоммунистическим подпольем в Советской России и русским зарубежьем.

Глава 7. От демократии – к курсу на диктатуру

После Октябрьских событий 1917 г. в Петрограде и Москве сибирская кадетская пресса писала: «Несмываемым позором покрыли свое бесславное имя…большевики. Позор и проклятие им в этом поколении и в грядущих! Все, что сохранялось звериного в современном человеке, все, что было преступного в подонках нашего общества, – все это большевики вызвали наружу, всему этому открыли безграничный простор». И укоряла революционную демократию и правительство А. Ф. Керенского в том, что большевизм «тщательно и любовно выращивался нашими «садовниками» социализма»,[478] что они не пытались бороться с ним всерьез, в противоположность Л. Г. Корнилову. «Временное правительство, – писала иркутская газета «Свободный край», – сознавая свою слабость, с болезненной подозрительностью относилось к опасности, которая могла угрожать справа, совершенно пренебрегая той опасностью, которая нарастала слева… Премьер Керенский во Временном совете (Предпарламенте – В. Х.), вооружившись целым фолиантом улик, отчитывал большевиков по всем правилам ораторского искусства. И, как некий повар-грамотей, пока это он пел, кот Васька все жаркое съел».[479] Здесь подразумевалось непринятие Керенским решительных мер против большевиков даже после того, как поступили достоверные сведения о подготовке ими восстания.

Поначалу, однако, мало кто из оппонентов большевиков (не исключая и кадетов) отнесся к Октябрьскому перевороту с достаточной серьезностью. Настроения либеральной интеллигенции в первые недели после него отражает дневник одного из будущих лидеров сибирских кадетов Н. В. Устрялова. С одной стороны, он с отвращением пишет: «Революция превратилась в отвратительный бунт рабов, алчный, гадкий, бессмысленный».[480] С другой стороны, в первые дни после Октября рассуждает еще легкомысленно: «Я все-таки не думаю, что большевистское правительство продержится больше недели. У него совсем нет корней в стране, а массы солдат, на которые оно опирается, гнилы до мозга костей».[481]

Прозрение приходило по мере того как становилось очевидно, что интеллигенция, упустив власть в руки большевиков, не может противопоставить им ни серьезной организации, ни воли к действию. Надежда устранить «узурпаторов» мирным путем рухнула в январе 1918 г. после разгона Учредительного собрания.

Своеобразным подведением итогов и приговором Учредительному собранию стала резолюция кадетского ЦК в феврале 1918 г., в которой говорилось: «1. …Учредительное собрание… не было в состоянии осуществить принадлежавших ему функций и тем выполнить задачу восстановления в России порядка, и потому возобновление его деятельности должно быть сочтено нецелесообразным и ненужным… 2. Становится неотложно необходимым установление в той или иной мере сильной единоличной власти (выделено мной – В. Х.). 3. Только после установления нормальных условий жизни власть эта созовет свободно избранное Учредительное собрание».[482]

Отмечая игру большевиков на некоторых отрицательных чертах менталитета русского народа и вместе с тем – несбыточность надежд на «мировую революцию», кадеты писали: «Дальнейший расцвет социальной революции, или, вернее, бессмысленного бунтарства и анархии, будет совершаться только в злополучной России, ибо это наиболее соответствует тому титаническому буйству, стихийности и бунтарству русской натуры, которые являются ее слабостью и ограниченностью».[483]

Под влиянием бесславного краха Временного правительства в либеральной среде нарастает тенденция к вдумчивой, трезвой переоценке ценностей. Затихает огульная критика «старого режима», характерная для первых месяцев революционной эйфории. В дни гибели сибирской демократии в январе 1918 г. В. А. Жардецкий писал: «Весь пройденный пепелищем путь внушает жуткую мысль: хорош был старый дом наш – Россия», – и вопрошал: «Не забавно ли в столь прискорбных обстоятельствах твердить затверженные в марте слова: демократия, общественность, завоевания революции, свобода, всеобщее и проч.», когда «надо спасти самую возможность государства в России, установить в ней порядок в самом грубом смысле этого слова (здесь и далее выделено мной – В. Х.)… Довольно болтовни… Может быть, государство Русское ближайших столетий будет весьма далеким от тех широких надежд, в которых мерещилось нам его будущее в марте 1917 года. Но это несравненно лучше, нежели если оно умрет совершенно. И мы можем спасти Россию только при условии, если поймем, что нам не по пути с ее врагами, с ее мстительными пасынками – социалистами. Пусть они – потомки Иуды Искариота – идут презренным путем своего духовного предка».[484]

В этом отрывке обращает на себя внимание, во-первых, то, что врагами России именуются уже не только большевики, а все социалисты. Во-вторых, знаменателен отказ от излюбленной кадетами парламентской демократии для России не на ближайшие даже годы, а на долгий период, возможно, столетия. В этом они шли гораздо дальше руководства партии (позиция которого излагалась в приведенной резолюции ЦК), поднимавшего вопрос о диктатуре лишь на ближайшее время. По сути, это был радикальный поворот в мировоззрении. В конце 1917 г. с первой страницы ведущей газеты сибирских кадетов «Сибирская речь» исчезает девиз: «Да здравствует парламентарная демократическая республика», под которым газета выходила с момента основания в мае 1917 г.

Несомненна перекличка цитированного текста с идеями П. Б. Струве (покинувшего кадетскую партию еще до революции), высказанными весной 1918 г. в сборнике статей «Из глубины».[485] Можно согласиться, что краеугольным камнем расхождения между либералами и революционными демократами (социалистами) в Гражданскую войну стало отношение к Февралю и его итогам, глубоко переосмысленное кадетами и оставшееся прежним у эсеров и меньшевиков.[486] За временный отказ от демократических лозунгов выступает на Южнорусской конференции кадетской партии (январь 1918 г.) сам П. Н. Милюков, за отказ от идеи всеобщего избирательного права в условиях малограмотности и политической незрелости народа (по опыту выборов в Учредительное собрание) – В. А. Маклаков.[487] Показательно, что отказ кадетов от демократических лозунгов совпадает с мнением даже зарубежных либеральных историков.[488]

Противопоставляя себя социалистам, сибирские кадеты утверждали: «В отличие от западноевропейских либеральных слоев, наша либеральная интеллигенция свои интересы никогда не выставляла вперед», выступая защитником «страждущих и обездоленных», претендуя на роль общенациональной внеклассовой партии. В чем же причина того, что «народ заподозрил в ней врага», спрашивали они. И сами отвечали: радикальная часть интеллигенции, «всегда относившаяся враждебно к реальному Русскому государству и витавшая в области социальных утопий», с началом революции стала внушать народу такие заманчивые лозунги, «перед которыми программы нашей прогрессивной (т. е. либеральной – В. Х.) интеллигенции стали казаться бледными и узкими… По России стало гулять глупейшее слово «буржуй», каким стал именоваться всякий, кто хотел стоять на реальной почве. Народное невежество и интеллигентский максимализм как нельзя лучше подошли друг другу. Но, разнуздав народ, распалив до крайности его социальные инстинкты, социалисты немедленно удовлетворить их не могли», и тогда явились большевики, объявившие, «что рай на земле они могут создать не в ближайшем будущем, как социалисты, а ныне». В итоге, заключал автор статьи, «социалисты жнут то, что сеяли».[489]

Не случайно окончательный поворот либерального большинства к идее диктатуры наметился после разгона Учредительного собрания, доказавшего на практике свою беспомощность. К тому же сам состав собрания, по преимуществу эсеровский, разочаровал либералов. Именно тогда кадетский ЦК принимает резолюцию о «неотложно необходимом установлении в той или иной форме единоличной власти».[490] В дальнейшем курс на диктатуру был подтвержден партийной конференцией в мае 1918 г.[491]

Большинство советских историков трактовали этот поворот как «монархический». В доказательство приводили резолюцию кадетского ЦК в феврале 1918 г., в которой говорилось: «После долгого и горького опыта революции… восстановление законно приемлемой монархии как единственной формы, могущей обеспечить еще наше национальное и государственное бытие и порядок, представляется безусловно необходимым».[492] Однако это единственный официальный партийный документ, в котором можно найти такую декларацию. Несомненно, он отражал колебания партии в вопросе о форме правления. Но делать на основании одного-единственного документа вывод о повороте «назад к монархии» чересчур «смело». Во всяком случае, в дальнейшем это не встречается в решениях ЦК партии, ее региональных конференций и местных органов – в то время, как идея диктатуры проходит красной нитью постоянно. Да, в частной переписке некоторые видные кадеты продолжали высказывать подобные мысли (свидетельства об этом сохранились в мемуарах Л. А. Кроля и дневнике В. Н. Пепеляева[493]), но они не выражали общее настроение. Будучи прагматиками, кадеты никогда не придавали решающего значения форме правления, видя в ней лишь оболочку, и прекрасно понимали, что после революции идея монархии была слишком непопулярна. Именно поэтому, стремясь примирить монархические настроения Белой армии с настроениями народа, они выдвинули в дальнейшем уклончивый лозунг «непредрешения» формы власти. На майской конференции партии вопрос об этом вообще был снят с повестки дня из-за расхождения примерно поровну среди делегатов. В итоге был принят прагматичный тезис о том, что выбор формы правления откладывается на будущее и «будет зависеть от господствующих настроений в массах».[494] На последующих кадетских форумах и совещаниях вопрос не поднимался вообще, хотя высказывания отдельных либерально-консервативных лидеров (вроде М. В. Родзянко) в пользу монархии имели место и в дальнейшем. В основном они были характерны для тех деятелей, которые, по свидетельству П. Виноградского, высказались за конституционную монархию на совещании общественных деятелей в Москве, предшествовавшем созданию т. н. Правого центра.[495] Однако повис вопрос о кандидатуре монарха.

Нельзя утверждать и того, будто кадеты в это время полностью отвергли принцип всеобщего и равного избирательного права. В цитированном февральском постановлении ЦК говорилось лишь о том, что «народ на данной ступени развития (выделено мной – В. Х.), очевидно, не может учредить жизнь великого государства применительно к современным сложным и трудным условиям».[496] Именно поэтому кадеты, выдвигая лозунг созыва Национального (или Учредительного) собрания после победы над большевиками и умиротворения страны, при этом выступали категорически против возрождения того Учредительного собрания, которое было разогнано большевиками, по причине его левизны, проистекавшей от несвоевременности его избрания в обстановке народной смуты.

Особенно настаивали на использовании лозунга Учредительного собрания левые кадеты. Их своеобразную позицию пояснял Л. А. Кроль на конспиративном заседании кадетских депутатов Учредительного собрания в Москве в январе 1918 г.: «Для Учредительного собрания – счастье, что его разогнали. По составу и характеру своему Учредительное собрание могло бы только скомпрометировать себя, а вместе с собой и самую идею… Разгон же Учредительного собрания по крайней мере не скомпрометировал идеи».[497]

Фактический переход кадетов на позиции прежней партии октябристов по ряду вопросов прямо признавали некоторые кадетские лидеры (например, Б. Э. Нольде).[498]

По закону поляризации сил в экстремальных исторических ситуациях, главными противоборствующими силами в российской Гражданской войне оказались крайние течения – красные (большевики) и белые. Война стала неизбежной в условиях радикальной ломки всех социальных и национально-государственных устоев общества, разжигания большевистским правительством классовой ненависти вместо поисков путей общенационального примирения. В этих условиях произошло окончательное размежевание среди кадетов, наметившееся еще в 1917 г.: большинство во главе с В. Н. Пепеляевым, В. А. Жардецким, А. К. Клафтоном, Н. В. Устряловым, Г. Г. Тельбергом отстаивало новый курс общероссийского руководства партии на военную диктатуру. Одним из ведущих идеологов правого крыла сибирских кадетов стал В. А. Жардецкий. Его известности способствовали темперамент, ораторский и полемический дар. Описывая его выступление на I Восточной партконференции (август 1918 г.), где он был ведущим докладчиком, иркутский кадет Н. Н. Горчаков писал, что Жардецкий «говорил ярко и образно, проявляя хорошее ораторское искусство и умело пользуясь приемом сравнений». О страстности и бескомпромиссности его позиций свидетельствует фраза, оброненная в докладе: «Если бы для спасения России пришлось возвести на костер всю Партию народной свободы, то и это нужно было бы сделать».[499]

Меньшинство по существу отмежевалось от партии и, оставаясь приверженцами демократии, пошло на сближение с социалистами, среди них – бывший член ЦК партии и Учредительного собрания, уральский кадет Л. А. Кроль, член ЦК и уфимской Директории В. А. Виноградов, в прошлом видный томский кадет профессор Н. Я. Новомбергский, бывший член ЦК, после революции – лидер казахской автономистской партии «Алаш-орда» А. Н. Букейханов. Для них типична платформа Н. Я. Новомбергского, изложенная им в лекции «Текущий момент» 28 июня 1918 г. Прежде всего, это сохранение курса на сближение с социалистами. Комментируя резолюцию прошедшего в мае 1918 г. VIII съезда партии эсеров, призывавшую к созданию «единого общенародного фронта» против большевиков, профессор усматривал в этом позитивную эволюцию социалистов-революционеров, ранее призывавших к «единому революционному фронту». Отмечая относительно благоприятное экономическое положение России до революции, ее развитие по западному пути, Новомбергский считал, что роковую роль в «гибели национальной идеи монархии» сыграли Распутин и «грязный придворный канкан». Попутно он указал на «эпидемию пораженчества», охватившую часть левых кругов еще во время русско-японской войны. Характеризуя политические партии России после Февральского переворота, Новомбергский выносил приговор и бывшей собственной партии: «Эта партия «сдобных слов» не могла спасти Россию, хотя у нее были большие надежды. Она владела земством, городскими самоуправлениями, печатью, университетами. И даже взявшись спасать Россию, организовав думский комитет, она шла против демократии». Социалистические партии он критиковал за «непрактичность», извиняя их тем, что они только что вышли из подполья: «Разрушать они умели, но созидать – нет». Ссылаясь на опыт немецких социал-демократов, Новомбергский проповедовал теперь соединение социализма с национализмом, подчеркивая при этом необходимость «участия в государственном строительстве буржуазии». Пожалуй, единственным, что объединяло его с позицией кадетов в условиях Гражданской войны, был его панегирик офицерству, что стало типичным для всех либералов этого периода.[500]

О степени расхождения сибирских кадетов с их бывшими товарищами из левого крыла партии говорит их крайне негативное отношение к ведущим деятелям бывшего Временного правительства Керенского, и в частности – к своему бывшему признанному лидеру Н. В. Некрасову. По свидетельству премьер-министра Временного Сибирского правительства П. В. Вологодского, летом 1918 г. В. А. Жардецкий заклинал его «близко не подпускать к правительству» Некрасова, хотя его в Сибири давно не было.[501] По воспоминаниям видного областника И. И. Серебренникова, когда Некрасов в описываемый период посетил Омск, столичный город Сибири «встретил его весьма холодно».[502]

Промежуточную, умеренно центристскую позицию среди кадетов занимали деятели Сибирского правительства профессора В. В. Сапожников и Г. К. Гинс, члены всероссийского ЦК С. В. Востротин и Н. К. Волков.

Краеугольным камнем разногласий между правыми кадетами, ставшими господствующим крылом партии, и ее левыми членами стал вопрос о власти. Уже на данном этапе многие деятели (причем не только правые) выступали против любых попыток созыва парламента (в масштабах освобожденной от большевиков территории) до окончания Гражданской войны. Их мнение четко выразил такой довольно умеренный представитель партии, как председатель ее Томского комитета профессор С. П. Мокринский: «Маргаринового (т. е. урезанного, суррогатного – В. Х.) народоправства нам не надо, а подлинное, по условиям момента, практически недостижимо. Нужна и достижима твердая власть в форме Директории».[503]

Еще дальше шли алтайские кадеты. Уже в июле 1918 г. барнаульская «Народная свобода», критикуя проект введения в Сибирскую областную думу «цензовых элементов», замечала, что в условиях всеобщих выборов «они исчезнут в преобладающей массе других представителей».[504] Отсюда сама собой напрашивалась идея ограничения избирательного права для обеспечения баланса интересов между малочисленными имущими, экономически господствующими слоями населения и многочисленной рядовой массой. Таким образом, некоторые кадеты были готовы уже отступиться от одной из основ своей партийной программы – принципа всеобщего и равного избирательного права.

Противоречивую позицию занимали иркутские кадеты, продолжавшие (как и эсеры) защищать пропорциональную избирательную систему[505] (еще до колчаковского переворота замененную Директорией на мажоритарную, в отношении земских и городских выборов). Пропорциональная система не только является классической для демократии, но и предохраняет от «диктатуры большинства»: для иркутских кадетов, находившихся в своем регионе в меньшинстве, она была безусловно выгодна.

В том же июле 1918 г. на торгово-промышленном съезде в Омске В. А. Жардецкий открыто заявил о необходимости «твердой единоличной власти»,[506] по сути повторив тезис последней (майской) общероссийской партконференции. Спустя месяц, в августе, это мнение было официально утверждено резолюцией I Восточной конференции партии (по существу, но не по названию она была третьей – после двух Сибирских партконференций мая 1917 г. и февраля 1918 г., но в ней участвовали кадеты уже не только Сибири, но и других освобожденных от большевиков восточных регионов страны). Против голосовало умеренно левое меньшинство делегатов, в т. ч. иркутские кадеты. Колеблющуюся позицию заняли алтайцы. Но большинство делегатов (в особенности красноярцы) поддержали линию омичей во главе с Жардецким. Конференция окончательно сформулировала отношение партии к распущенному большевиками Учредительному собранию, признав его «утратившим право устраивать дальнейшие судьбы России».[507] Идя дальше, В. А. Жардецкий высказался за твердость в политике репрессий: «Любовь к Родине требует лишенного всякой чувствительности отношения к ее мятежному населению».[508]

По мере оживления переговоров с самарским Комучем о создании объединенного правительства развернулась полемика об условиях объединения. Эсеровские лидеры Комуча пытались провести идею возрождения Учредительного собрания, распущенного большевиками. Против этого резко выступили сибирская буржуазия и кадеты. Обоснование этому дал их лидер В. Н. Пепеляев в статье под красноречивым заголовком «Привидение», опубликованной «Сибирской речью». Учредительное собрание прежнего состава, по его словам, было «скомпрометировано несколько раз»: участием в его выборах солдат, не имеющих такого права ни в одной демократии мира, большевистским засильем и произволом, в обстановке которых проходили выборы, и тем символическим фактом, что при открытии собрания, по инициативе его председателя В. М. Чернова, оно «в момент величайшего национального бедствия напевало Интернационал». Наконец, своей беспомощностью против насилия разогнавших его большевиков Учредительное собрание, по мнению Пепеляева, доказало свое бессилие и убожество: «И рассеялись, как дым, эти жалкие, несчастные фигуры, которые не догадались, как начать и как кончить единственный день своего существования… Учредительное собрание умерло без славы», – заключал Пепеляев, а партия эсеров, язвительно названная им «социалистическими Маниловыми», «хватается за этот призрак и хочет посадить его за один стол с живыми людьми». Наконец, сам факт созыва в сентябре 1918 г. Уфимского совещания представителей разных правительств и политических групп Пепеляев считал лишним доказательством того, что бывшее Учредительное собрание исчезло из реального расклада политических сил.[509]

Параллельно кадеты приходят к утверждению идеи внепартийности правительства. Профессор Г. Г. Тельберг в одноименной статье, напечатанной «Сибирской речью» в августе 1918 г., ставил обязательным условием для вступления в правительство выход министра из рядов политической партии и пояснял: «Конечно, этот выход отнюдь не означает перемены политических убеждений. Это – лишь освобождение из-под опеки узких партийных организаций, от партийных директив, от партийной дисциплины, от партийной ответственности… Противоположная этому система была испробована в младенческую пору нашей революции в коалиционном кабинете Керенского. Там каждый политический деятель вступал в состав правительства как делегат определенной партии…, получал от партийного комитета мандаты и директивы, связан был партийной дисциплиной… Немудрено, что правительство, состоявшее из таких министров с различными резолюциями в кармане, уподоблялось той крыловской тройке, которая усердно тянула воз в разные стороны и не могла сдвинуть его с места, пока не пришел сильный хищник, счастливый тем, что у него была лишь одна резолюция и одна директива (имелись в виду большевики – В. Х.)… Коалиция, построенная на сотрудничестве людей, остающихся в различной партийной зависимости, не может воплощать собою правительство. Это скорее конференция делегатов, уходящих каждые полчаса за кулисы, чтобы испросить инструкции от своих партийных комитетов». В деятельности правительства, по мнению Тельберга, «нет места духу партийной борьбы, а есть стремление примирить, согласить и объединить». В пример он приводил июльские события 1917 г., когда «инстинкт государственного деятеля, сознание близкой опасности, сведения контрразведки – все толкало правительство на путь решительной борьбы с большевизмом; но, так как партийные комитеты (имеются в виду ЦК партий эсеров и меньшевиков – В. Х.), далекие от понимания государственных интересов…подняли единодушный вопль против преследования «товарищей большевиков», то министры-социалисты… вместо того, чтобы разметать без остатка большевистский костер, предоставили ему тлеть, пока он не вспыхнул снова и не пожрал с одинаковой яростью и своих противников, и своих заступников». Опираясь на этот опыт, Тельберг делал вывод: «Нужно отбросить эту расслабляющую систему партийных министров, которых дергают, как марионеток, партийные комитеты… Дело партии работать над организацией общественного мнения и вести борьбу на этом просторном пути; но внутри правительства нет места ни партийной борьбе, ни партийной зависимости». Он сравнивал правительство с шахматной доской, «где ставкой – спасение Родины и где право свободного решения должно быть предоставлено ответственному игроку, перед которым все ходы и все фигуры, а не людям, которым из партийного окошка виден лишь один угол шахматной доски».[510]

Выступая поборниками централизации, кадеты добивались ликвидации всех областных правительств после образования центрального правительства. Постепенно у них крепла мысль, прямо высказанная представителями сибирской буржуазии еще в июне: о восстановлении дореволюционного административного аппарата управления, по крайней мере, на период войны. «Новое правительственное устройство, – писала «Сибирская речь» накануне исторического Уфимского совещания, – это дело просвещенного и вдохновенного творчества, на которое уйдет не меньше десятилетия напряженной работы в условиях государственного спокойствия. Пока неизбежно пользоваться старыми приборами… А вся наша машина управления – в централизации». Между тем, замечал кадетский публицист П. Васильев, со стороны самарского Комуча «мы снова видим безудержную партийную борьбу, снова слышим старые слова. Там, где требуются решительные действия, продолжаются бесконечные споры о народоправстве».[511]

В качестве допустимого компромисса с социалистами и с учетом позиций союзных демократий Антанты кадеты в эти месяцы высказывали согласованную с Союзом возрождения России идею Директории как своего рода «коллегиальной» диктатуры из 3 человек – кадета, социалиста и военного. Но на практике компромисс, достигнутый на Уфимском государственном совещании созданием 23 сентября 1918 г. 5-членной Директории, оказался неудовлетворительным для обеих сторон.

По воспоминаниям бывшего управляющего делами Сибирского правительства кадета Г. К. Гинса, «идея диктатуры носилась в воздухе. Ее культивировал Национальный центр, ее признал и пропагандировал торгово-промышленный класс».[512] Курс на диктатуру, взятый Восточным отделом ЦК партии, вызвал дальнейший отход от нее оставшихся в меньшинстве левых кадетов, сохранявших приверженность коалиции с социалистами по образцу правительства Керенского. Отражавший их настроения Л. А. Кроль в мемуарах писал, что Восточный отдел кадетского ЦК был «самым ярким проводником реакции в Сибири»[513] и состоял «из матерых реакционеров типа Жардецкого или из обезумевших от ненависти и с налитыми кровью глазами людей вроде Клафтона и других беженцев».[514] О Пепеляеве он писал, что «слепая ненависть к большевикам застилала у него все».[515] В воспоминаниях Кроль ясно обозначил мотивы фактического разрыва: «Директивы ЦК, привезенные Пепеляевым из Москвы, были для меня неприемлемы. В спасительность диктатуры я не только не верил, но считал ее гибельной для дела. Между тем директива, привезенная Пепеляевым, была весьма краткой: диктатура!»[516] Среди кадетов правого толка не принял столь радикального поворота профессор И. В. Михайловский, участвовавший во Временном Сибирском правительстве.

Особую неприязнь левых вызывал отличавшийся наиболее правыми взглядами и резкими нападками на социалистов редактор «Сибирской речи» В. А. Жардецкий, ставший ведущим публицистом партии на Востоке. О нем сложили популярное в оппозиционных кругах сатирическое стихотворение «Кадетский парус»:

Со своей стороны, правые кадеты обвиняли левых в политической слепоте и отсутствии должных выводов из Октябрьской катастрофы 1917 года. Как писал А. К. Клафтон Н. И. Астрову, они находятся «все еще в шорах прошлого и во власти фантастики».[518]

Так завершилось размежевание кадетов в Сибири, большинство которых вслед за ЦК партии по существу приняло идейный курс прежней партии октябристов (исключая лозунг монархии). Правда, следует отметить, что представители левого направления, сохранившие верность прежним политическим идеалам и потому отошедшие от партийной деятельности, при этом не всегда отказывались в дальнейшем от сотрудничества с правительством А. В. Колчака после переворота. Так, остался на посту министра его правительства В. В. Сапожников. Практически то же можно сказать о Г. К. Гинсе, который хотя и не относился к левому крылу партии и считал Директорию «нежизненным» образованием, но не был и безусловным сторонником диктатуры. Однако в правительстве Колчака он принимал деятельное участие вплоть до ноября 1919 г.

12 ноября 1918 г. Восточный отдел ЦК партии по докладу В. Н. Пепеляева принял окончательные тезисы: курс на диктатуру, осуждение итогов Уфимского совещания, опора на Совет министров (в большинстве состоявший из членов бывшего Сибирского правительства) против «левой» Директории.[519]

Состоявшаяся 15–18 ноября 1918 г. в Омске II Восточная конференция кадетской партии по докладу В. Н. Пепеляева приняла историческую резолюцию: «Партия… не только не страшится диктатуры, но при известных обстоятельствах считает ее необходимой… На Уфимском совещании государственные силы допустили ошибку, пойдя на компромисс с негосударственными и антигосударственными элементами» (имелись в виду представители революционной демократии – В. Х.).

По поводу собравшегося на Урале съезда членов Учредительного собрания, состоявшего в большинстве из эсеров и занимавшего позиции социалистической демократии и интернационализма, в резолюции говорилось: «Партия не признает государственно-правового характера за съездом членов Учредительного собрания, и самый созыв Учредительного собрания данного состава считает вредным и недопустимым».[520]

Правда, отдельные умеренные кадеты еще колебались и искали «средних» путей. Так, управляющий Министерством иностранных дел кадет Ю. В. Ключников в докладной записке членам Директории убеждал официально заявить об отказе от возрождения старого Учредительного собрания и распустить съезд его членов во главе с В. М. Черновым, не ручаясь в противном случае за успех работы своего министерства и признание Директории Антантой.[521]

Позднее, говоря о роли кадетов в организации колчаковского переворота на партийной конференции в мае 1919 г., А. К. Клафтон с гордостью заявил: «Мы стали партией государственного переворота… и приняли на себя всю политическую ответственность».[522] Сибирские кадетские вожаки – В. Н. Пепеляев, В. А. Жардецкий, Н. В. Устрялов, А. К. Клафтон – стали трубадурами диктатуры.

В данном вопросе они действовали в полном единомыслии с кадетами центра и юга России. Тезисы о «непредрешении» формы правления будущей России (ставший одним из основных лозунгов Белого движения) и сплочении антибольшевистских сил в масштабах страны под знаменем военной диктатуры были подтверждены на совещаниях членов кадетского ЦК в Гаспре (Крым) в октябре 1918 г. и – окончательно и бесповоротно – в Яссах (Бессарабия) в ноябре 1918 г.[523] На Ясском совещании после дебатов на тему, кого выбрать на роль диктатора – генерала Деникина или великого князя Николая Николаевича, было решено, что более своевременно с учетом обстановки поддержать кандидатуру А. И. Деникина. Участники совещания еще не знали о произошедшем в Омске перевороте, о котором их уведомил затем шифротелеграммой управляющий Министерством иностранных дел Омского правительства кадет Ю. В. Ключников. В дальнейшем они присоединились к поддержке А. В. Колчака в качестве Верховного правителя. На позднейших конференциях партии тезис единой военной диктатуры не подвергался даже обсуждениям.

Идея монархии, по некоторым свидетельствам, продолжала рассматриваться некоторыми кадетскими лидерами как один из вариантов на будущее, но не афишировалась с учетом обстановки. Во всяком случае, В. Н. Пепеляев в своем дневнике 22 сентября 1918 г. записал слова бывшего премьера Временного правительства князя Г. Е. Львова, сказанные ему на прощание при свидании на станции Маньчжурия: «Желаю Вам успеха насчет монархии».[524]

Идею диктатуры поддержали и такие организации под фактическим руководством кадетов, как Национальный центр и Национальный союз. В программе Национального союза, в целом совпадавшей с Национальным центром, по вопросу о власти (четвертым пунктом) декларировалась необходимость диктатуры, с оговоркой об условном признании Директории постольку, поскольку она будет оправдывать возложенные на нее надежды.[525]

Еще раньше кадетов открыто выступила за диктатуру, отбросив демократическую мимикрию, сибирская буржуазия. Состоявшееся в Омске 16 июня 1918 г. совещание представителей торговли и промышленности в своей программе устройства власти постановило: «Вследствие чрезвычайных обстоятельств вся власть вверяется одному лицу – диктатору… до полного конструирования и укрепления на местах всесибирской правительственной власти». Постановление категорически отметало эсеровскую идею реанимации прежнего Учредительного собрания и указывало, что после успокоения страны следует разработать новый закон о выборах и уже на его основе избирать новый учредительный парламент. До его созыва совещание рекомендовало восстановить действие дореволюционных законов, «с добавлением лишь тех распоряжений Временного правительства, которые проникнуты государственной точкой зрения и практически применимы (выделено мной – В. Х.) к русской действительности и современному положению вещей». Далее в документе декларировались необходимость воссоединения Сибири с Россией после победы над большевизмом, роспуск всех Советов и комитетов, кроме профсоюзных, отмена всех советских декретов.[526]

Правда, с учетом обстановки, в летние месяцы еще недостаточно определившейся, прошедший в Омске 14–19 июля съезд представителей торговли и промышленности Сибири смягчил решения июньского совещания. В его резолюции говорилось лишь о необходимости, с одной стороны, внепартийной власти, с другой – о создании несменяемого «особого органа» власти с «неограниченными диктаторскими полномочиями», который стал бы над правительством (в его состав предлагалось включить 5 ведущих министров Сибирского правительства), т. е. по сути – коллегиальной диктатуры. Очевидно, это было связано и с влиянием кадетов, пока еще занимавших выжидательную позицию. В дальнейшем же Совет съездов торговли и промышленности во главе с А. А. Гавриловым становится активным союзником кадетов в борьбе за единоличную диктатуру. Также съезд подтвердил отрицательное отношение к возрождению старого Учредительного собрания.[527]

После Уфимского совещания и неудачного опыта коалиционной Директории предпринимательский класс опять же раньше кадетов бесповоротно выступил за диктатуру. Развивая первоначальные тезисы июньского совещания во изменение компромиссных решений июльского съезда, октябрьский торгово-промышленный съезд в Уфе вынес программную резолюцию, гласившую: «Вся власть военная и гражданская до Учредительного собрания нового созыва (выделено мной – В. Х.) вручается Верховному главнокомандующему, ответственному перед этим Учредительным собранием». Для расширения пределов его власти предполагалось, что «министерства военное и морское, а также государственный контроль над общегосударственными и местными финансами находятся в исключительном единоличном ведении Верховного главнокомандующего… Министр, коему поручено образование кабинета, предлагает список членов Совета министров на утверждение Верховного главнокомандующего… Совет министров ответствен перед Верховным главнокомандующим… Совет министров издает законодательные меры общегосударственного характера, предварительно испросив утверждение Верховного главнокомандующего».[528] Аналогичный порядок работы определялся и для местных органов власти. Знаменательным стало выступление на съезде лидера помещичье-реформистского «Союза сельских хозяев» князя А. А. Кропоткина, под аплодисменты зала заявившего: «Мы видели у власти все партии, но они только губили Россию. Для того чтобы сохранить Россию, нужна сильная власть с каменным сердцем и твердым разумом. Так как Россия воюет, так как фронт раскинут по всей России, не может быть в ней двух властей, должна быть единая власть – военная».[529]

Историки давно обратили внимание, что активную социальную базу в поддержку диктатуры составляли беженцы, в основном – из числа интеллигенции, в большом числе стекавшиеся в Сибирь после падения советской власти.[530]

Из идеи единоличной власти вытекало требование изменений самих функций правительства. Оно неизбежно должно было превратиться из политического центра государства в рабочий орган административно-хозяйственного управления при диктаторе.

Не менее последовательно кадеты выступали против любых попыток децентрализации местного управления – против Сибирской областной думы и даже против расширения прав земств и городов, считая это несвоевременным в обстановке Гражданской войны. Об этом как о само собой разумеющемся говорили даже относительно умеренные иркутские кадеты в городской думе.[531]

Более подробно на этом вопросе остановился Национальный союз, с первых дней обозначивший в своей программе третьим пунктом пересмотр закона Временного правительства 1917 г. о выборах в земства и городские думы на условиях: «а) отказа от партийных списков с заменой на состязание персональных кандидатов, б) восстановления высокого возрастного ценза (25 лет) и 3-летнего ценза оседлости для исключения из списков «бродячего элемента».[532]

В этом с ним были практически единодушны предприниматели. Июньское совещание представителей торговли и промышленности выступило за возрождение городского самоуправления на началах, принятых Временным правительством, но со старым 25-летним возрастным цензом избирателей.[533] Последовавший июльский съезд в этом вопросе (в отличие от вопроса о диктатуре), наоборот, пошел дальше и призвал отменить избирательный закон Временного правительства как «несостоятельный», проникнутый «ложно понятым демократизмом», что усматривалось, в частности, в допуске к избирательным урнам солдат и прочей приезжей публики, не имевшей связи с местным населением и его нуждами. Вместо этого предлагались: возврат к цензу оседлости (не менее двух лет), 25-летнему возрастному цензу и замена пропорциональных выборов мажоритарными. На этих условиях предлагалось устроить досрочные перевыборы земств и городских дум.[534] Кроме того, предпринимательский съезд, в такт кадетам, находил излишним созыв Сибирской областной думы и предлагал отложить возбужденный областниками вопрос о созыве Сибирского Учредительного собрания до созыва нового всероссийского Учредительного собрания.[535]

На первый взгляд может показаться, что дебаты об организации власти распространялись лишь на период до окончательной победы над большевиками. Но вдумчивый анализ показывает, что это не так. Споры разворачивались и о дальнейших путях строительства российской государственности. Часть кадетов продолжала исповедовать прежние, западнические принципы в этих вопросах. Так, иркутские кадеты писали: «Мы должны пойти по проторенному пути культурных западноевропейских наций. Надо раз и навсегда отказаться от мысли…, что судьба предуготовила нам особые пути».[536] Здесь отразилось глубокое расхождение между умеренным и правым крыльями кадетов, первое из которых (оставшееся в меньшинстве) представляли иркутские и отчасти томские кадеты, второе (господствующее) – омские. Первые продолжали отстаивать господствовавшее в партии до революции убеждение об общности исторических путей России и Запада. Вторые олицетворяли присущее дореволюционным октябристам мнение о существенном своеобразии исторического пути России, необходимости учета особенностей ее менталитета и истории. Они следовали за крупнейшим политическим мыслителем России, одним из редакторов знаменитого сборника «Вехи» П. Б. Струве, что отметили еще советские исследователи.[537] В это время П. Б. Струве (находившийся на Юге России) в сборнике «Из глубины» констатировал, что революция обернулась для России национальным банкротством и мировым позором, в чем усматривал огромную долю вины интеллигенции.[538] Эти идеи подхватили и стали развивать омские кадеты во главе с В. А. Жардецким. Продолжая начатую еще в 1917 г. борьбу с традиционным для социалистов «народопоклонством», кадеты противопоставили эсеровскому лозунгу «Все для народа, все через народ!» лозунг: «Все для России, все через культуру!»[539]

Развивая мысль о превосходстве национального начала над социальным, «Сибирская речь» сетовала, что в свое время идеи авторов «Вех» не были оценены по достоинству партией, и с горечью замечала: «Мы много смеялись над немецким лозунгом «Германия превыше всего», а между тем немцы с этим лозунгом сумели создать сильнейшее государство…, мы же со своими широчайшими утопиями обратились в мировое позорище». Пытаясь соединить традиционное для кадетов западничество с национализмом, газета утверждала, что одно не противоречит другому, если рассматривать их как соединение двух здоровых начал. Говоря о глубоком моральном кризисе, охватившем русскую интеллигенцию после революции, и призывая ее «отучиться смотреть на свою историю как на что-то исключительно мрачное», изжить неверие и пессимизм, кадеты провозглашали: «Спасение от них – только в национализме, который один может одухотворить и нашу полуумершую литературу».[540] Резкое (даже по сравнению с периодом Первой мировой войны) усиление националистического акцента в пропаганде кадетов было налицо. Говоря о кризисе социалистического интернационализма («циммервальдизма»), они выражали надежду, что в недрах сибирской кооперации зародится «крестьянская партия, чуждая всяких социалистических утопий… и налета эсеровщины», окрыленная национальным духом и способная стать партнером Партии народной свободы.

В тесной связи с вопросами государственного строительства находились поиски его духовной основы. Знаменательно изменение отношения кадетов к религии после революции. Раньше большинство из них (как и вообще русских либеральных и революционных интеллигентов) были равнодушными к ней атеистами (воинствующими атеистами были только большевики) и не проявляли к религиозным вопросам особого интереса – в отличие от октябристов. Теперь же, под воздействием произошедшей катастрофы, среди них произошла существенная переоценка ценностей. Когда эсеровское большинство Иркутской городской думы в начале ноября 1918 г. отменило преподавание закона Божьего в начальных школах (с формулировкой: «как противоречащего научному изучению природы»), местные кадеты резко осудили такое решение как негосударственное, а упоминавшийся Н. Н. Горчаков назвал его инициаторов «достойными коллегами большевиков» и «демагогами».[541]

Не менее важен был вопрос об основах устройства армии как силовой опоры государства, а в обстановке Гражданской войны – и как основного инструмента борьбы с большевизмом. Наученные недавним горьким опытом, кадеты настояли на немедленном и безоговорочном изгнании политики из армии, разложившей ее в 1917 г. «Сибирская речь» цитировала фразу столпа французской либеральной политической мысли А. Ламартина: «Армия, которая рассуждает, подобна руке, которая стала бы думать».[542] Поразительно, но и тогда многие «ничего не понявшие и ничему не научившиеся» эсеры и меньшевики по-прежнему не понимали этого.

Сходной была позиция Национального центра и Национального союза. В программе сибирского Национального союза говорилось (п. 6) о возрождении армии на началах дореволюционной уставной дисциплины как необходимом условии ее боеспособности и завоевания победы над большевиками.[543]

Еще раньше приняли коллективные резолюции по этому вопросу сибирские деловые круги. Июньское совещание представителей торговли и промышленности поддержало восстановление единоначалия в армии.[544] Июльский съезд торгово-промышленников выступил за переход от добровольчества к всеобщей мобилизации (уже осуществлявшийся в то время в Красной армии) и полное единоначалие командиров во избежание повторения печального опыта 1917 г.[545]

Отказ от тотальной политизации всех сфер общественной жизни, характерной для 1917 г., просматривался и в других направлениях. В это время кадеты стали последовательно выступать за «изгнание» политики из школ и вузов. До революции такие требования исходили от октябристов.

В обстановке раскола многонациональной страны особое значение приобрел национальный вопрос. I Восточная конференция кадетов в августе 1918 г. высказалась за воссоздание «великой, единой и неделимой» России в довоенных границах.[546] Последовательно выступала кадетская пресса против созыва социалистической по составу Сибирской областной думы и даже против движений за автономию сибирских нацменьшинств (казахов, бурят и др.), вопреки традиционному признанию своей партией права на культурно-национальную автономию окраин. Не отказываясь от этого в принципе, в условиях Гражданской войны кадеты считали лозунг автономии несвоевременным и вредным проявлением «инородческого сепаратизма».

Несколько более умеренной была программа Национального союза по этому вопросу. Провозглашая лозунг национального единства и постепенного объединения всех антибольшевистских правительств России (более того, этот пункт стоял на 1-м месте в программе союза), он оговаривал в традиционном для кадетов духе ограниченную национально-культурную автономию окраин, а в некоторых отдаленных регионах России типа Сибири и Дальнего Востока – такую же ограниченную областную автономию.[547]

Национальный вопрос был неразрывно связан с внешней политикой. В ее вопросах большинство либералов придерживались с самого начала ориентации на союзников России в Первой мировой войне – державы Антанты. Вместе с тем, в 1918 г. Правый центр, в отличие от большинства антисоветских организаций, допускал возможность сотрудничества с немцами при условии пересмотра кабальных условий Брестского мира. Это предложение содержалось в записке П. Н. Милюкова и А. В. Кривошеина немецкому командованию в Киеве. Немцы уклонились от прямого ответа, а на совещании правительства и верховного командования Германии в Спа (Бельгия) в июле 1918 г. решили всячески препятствовать воссоединению России.[548] Проблеме внешнеполитической ориентации была почти целиком посвящена последняя общероссийская партийная конференция кадетов в конце мая 1918 г.[549] Актуальность вопроса тем более возросла, что в условиях казавшейся поначалу абсолютной победы большевиков главная надежда оставалась на помощь из-за границы. Тогда часть кадетов во главе с лидером партии П. Н. Милюковым, потеряв надежду на Антанту, резко переменили ориентацию и стали выступать за казавшуюся более реальной помощь Германии. Такой поворот, незадолго до окончания Первой мировой войны победой Антанты (тогда еще не являвшейся очевидной), мог в корне подорвать отношения с ней. Большинством голосов конференция осталась на позиции сохранения «союзной» ориентации, отвергнув новации своего партийного лидера. С теорией «свободы рук» в выборе союзников выступил на конференции Н. В. Устрялов (в дальнейшем – один из лидеров сибирских кадетов), но остался в одиночестве, разгромленный опытным докладчиком от ЦК М. М. Винавером.[550] В Сибири августовская I Восточная конференция кадетской партии поддержала курс общепартийной конференции на сохранение союза с Антантой против Германии.[551] В Сибири сторонники немецкой ориентации были в ничтожном меньшинстве, ибо одной из главных сил в борьбе с большевиками здесь до ноября 1918 г. оставались подчиненные Антанте чехи.

Решения обеих конференций оказались оправданными – поиски союза с Германией не имели успеха. Поражение Германии в Первой мировой войне в ноябре 1918 г. положило конец разногласиям о международной ориентации (редким исключением явилась прогерманская «Западная добровольческая армия» генерала П. Р. Бермонт-Авалова в 1919 г. в Прибалтике).

Необходимость иностранной помощи (хотя бы материальной) в борьбе с красными осознавалась и кадетами, и социалистами. При этом, трезво оценивая ситуацию, сибирские кадеты не обманывались относительно целей «союзников»: «Не для наших прекрасных глаз они помогают нам, – писал «Свободный край». – За ту услугу, какую нам оказывают союзники, придется расплачиваться. И в зависимости от участия нашего в общей борьбе с общим врагом определится и размер вознаграждения. Нам дана переэкзаменовка – и последняя, чтобы подготовиться на аттестат государственной зрелости. И если мы провалимся на этот раз, то слова германского историка (Г. Трейчке – В. Х.), что славянская нация представляет навоз для взращивания западноевропейской культуры, в отношении нас оправдаются».[552]

Различным было отношение к планам военной интервенции союзников. Большинство кадетов считали, что без нее не обойтись, но некоторые выступали против, считая, что вооруженное иностранное вмешательство, от кого бы оно ни исходило, вызовет недовольство народа и даст козырь пропаганде большевиков (что отчасти оправдалось впоследствии). Первым из сибирских кадетов публично высказал эту мысль на I Восточной конференции партии томский делегат И. А. Некрасов.[553] Но большинство не поддержало его.

Незадолго до падения Директории, 11 ноября 1918 года, окончилась Первая мировая война. Окончание войны особенно остро ставило вопрос о помощи союзников, которая теперь, после победы над Германией, становилась для них менее актуальной. Иркутский «Свободный край» призывал различать союзников по их целям и интересам. «Америка и Япония, – писала газета, – если не заинтересованы в смысле позаимствования кое-чего из нашей территории, то в высшей степени проявляют интерес в смысле эксплуатации наших естественных богатств и… проникнуты империалистическими тенденциями…, чтобы Сибирь находилась в сфере влияния этих государств. Другое дело – Англия и Франция. Оба государства являются самыми крупными нашими кредиторами… И, безусловно, оба этих государства заинтересованы в воссоздании России, ибо только единая, великая Россия, спаянная прочным правопорядком, в состоянии выполнить свои обязательства как должник».[554] Но и в отношении Англии и Франции полной ясности не было. Лидер сибирских кадетов В. Н. Пепеляев отмечал в дневнике: «Цели союзников и ближайшие задачи никому неизвестны. Вероятно, и им самим».[555]

Период с октября 1917 по осень 1918 г. стал решающим в идейном повороте российских либералов. Толчком к этому послужил плачевный финал демократии в лице Временного правительства в октябре 1917 г. и Учредительного собрания – в январе 1918 г. И это признавали не только кадеты. Обобщая опыт интеллигенции у власти в ходе революции, омская газета «Наша заря» позднее писала: «Мы всегда склонны думать, что мы… больше понимаем, лучше работаем, но стоит только нас поставить на работу, и мы должны сознаться в полной неспособности делать дело».[556] Не случайно вопрос о диктатуре ставится в повестку дня после разгона Учредительного собрания, в феврале 1918 г. После колебаний, вызванных новым альянсом с социалистами в начале Гражданской войны, вопрос бесповоротно решается в пользу диктатуры в октябре—ноябре, когда коалиция зашла в тупик. Обобщая суть разногласий с социалистами, В. Н. Пепеляев формулировал так: «Социалисты мыслят: да здравствует революция, хотя бы погибло государство. Мы же говорим: да здравствует государство, хотя бы погибла революция».[557] Приоритет государства, в противовес социалистическому «народопоклонству», становится стержнем идеологии кадетов. Этот поворот определил эволюцию и в других вопросах: признание особенностей национального пути развития, изменение отношения к церкви (с нейтрального на активную поддержку), требование внепартийного правительства, признание дореволюционного устройства армии и системы образования с изгнанием из них политики, усиление великодержавных тенденций. В этом повороте кадетов единодушно поддержали буржуазия (даже несколько опережая их) и созданные ими коалиционные организации (Национальный центр, Национальный союз, Омский блок и др.). И если отдельные изменения рассматривались как временные, вынужденные Гражданской войной (как отказ от автономии национальных окраин), то большинство из них (авторитарный курс, вопросы об армии и церкви) мыслились уже как долгосрочные.

Глава 8. Ставка на «крепкого хозяина»

В вопросах финансовой политики сибирские кадеты терпимо относились к вынужденной инфляции как к временному явлению, вызванному Гражданской войной, с юмором отмечая, что «избыток денежных знаков в обращении во всяком случае менее вреден, чем их недостаток».[558] В перспективе же они выступали за возврат к золотому обеспечению рубля, введенному С. Ю. Витте в 1897 г., и призывали граждан к сдаче золота государству.[559] При этом они указывали, что вводимые под влиянием финансового кризиса ограничения по выдаче вкладов населения из банков и сберкасс достигли обратного эффекта, как писал иркутский «Свободный край», «заставили коммерсанта и обывателя воздержаться от взноса сбережений в банки». Поэтому, подчеркивала газета, «чтобы извлечь припрятанные деньги, нужно прежде всего создать атмосферу доверия к власти», основанную на строгом соблюдении ею финансовых обязательств.[560]

Связывая финансовый вопрос с общей экономической политикой, кадеты с позиций классического либерализма выступали против унаследованных Сибирским правительством от Временного правительства А. Ф. Керенского попыток государственного регулирования цен и производства. «Твердые цены, монополии, реквизиции, – писал «Свободный край», – достигли диаметрально противоположной цели: здоровая частная торговля, нормальное частное предпринимательство постепенно стали исчезать. И на [их] место… выступило огромное полчище спекулянтов».[561] Результатом стал финансовый крах: «Всероссийская народная гулянка окончена, прогуляли все».

Что касается принципа социальной ответственности государства, отстаиваемого кадетами традиционно, то они не отказывались от него и теперь, по-прежнему демонстрируя расхождение своих неолиберальных теорий с присущими октябристам классическими либеральными постулатами о государстве как о «ночном стороже». «Прошло то время, – писали они, – когда на государство возлагались задачи стража и тюремщика; сейчас в большей степени государство должно выполнять функции социального врача».[562]

Позиция кадетов в отношении иностранного капитала оставалась двойственной. С одной стороны, они видели необходимость привлечения инвестиций для оживления экономики. С другой стороны, настаивали на сохранении преобладания отечественного капитала для обеспечения национальной независимости. «Те русские капиталисты, – писал «Свободный край», – которые в погоне за удачной реализацией своих капиталов продают свои предприятия японцам, совершают тяжкий грех перед Родиной… Передача предприятий в руки иностранцев уменьшает общую государственную мощь»[563] (выделено мной – В. Х.).

Сходную позицию в вопросах экономической политики заняла сибирская буржуазия. Июньское совещание деятелей торговли и промышленности 1918 г. в Омске постановило: «В данное время не может действовать обычный регулятор торговли – спрос и предложение, т. к. нет избытка ни товаров, ни сырья… Торговля должна все усилия направить на добывание товара, а затем на правильное распределение его (здесь и далее выделено мной – В. Х.). Такая задача выполнима только организованными силами торгово-промышленного класса». Необходимо «оживить деятельность банков, вселить в широкие массы населения, особенно сельского, в руках которого скоплены огромные суммы, доверие к банковским учреждениям и привлечь туда вклады», поскольку государственная казна разорена большевиками. «Для ослабления острого вопроса о безработице необходимо озаботиться о восстановлении и открытии торгово-промышленных предприятий, произвести преобразование биржи труда на паритетных началах – от труда и капитала».

Конец ознакомительного фрагмента.