Верховный правитель адмирал А. В. Колчак
© Хандорин В. Г., текст, 2017
© Горева Е. А., дизайн и оформление обложки, 2017
© Русский фонд содействия образованию и науке, 2017
Введение
Почти четверть века после падения советской власти наша страна блуждает в поиске национальной идеи. Вопрос приобрел особую остроту в начале нового века, когда стало ясно, с одной стороны, что провозглашенный реформаторами 90-х лозунг «деидеологизации общества» ведет к утрате не только идейных, но и моральных ориентиров, с другой стороны – что менталитет и реалии постсоветского общества во многом отторгают современные западные ценности, на прививку которых надеялись эти реформаторы. Как для почвоведа ясно, что роза и пальма не приживутся в тайге, так и для политика должно быть аксиомой, что перенимание европейских ценностей возможно лишь до определенной степени и с учетом национальных особенностей страны, ее конкретно-исторических реалий.
Врач перед постановкой диагноза изучает историю болезни пациента, чтобы узнать ее истоки, так и в истории человеческого общества корни современных проблем во многом уходят в прошлое. В современном состоянии нашей страны многое объясняет опыт революции, предстоящий юбилей которой дает лишний повод осмыслить ее уроки и последствия. Если смотреть шире, то строительство правового государства и гражданского общества невозможны без анализа и переосмысления переломной в истории России эпохи революции и Гражданской войны, с учетом расширяющегося круга источников и открывшейся в последние четверть века возможности новых научных подходов. Именно тогда интернациональной и утопической (хотя и оказавшейся привлекательной для значительной части народных масс) идеологии большевиков была противопоставлена в качестве национальной альтернативы идеология Белого движения, представлявшая собой попытку синтеза консерватизма (в смысле учета национально-исторического опыта, менталитета и традиций) и либерализма (как применения идей общечеловеческого прогресса к этим реалиям). Этот синтез, как поиск «золотой середины», родился, с одной стороны, по причине крушения традиционной российской государственности, с другой – из-за неудачной попытки привить народу идеалы либеральной демократии с февраля по октябрь 1917 г. (ведь именно невыученные уроки драматичной истории российского либерализма во многом объясняют, почему либеральная модель не прижилась в России и в более поздний период 1990-х гг.). Именно такой синтез национального с общечеловеческим лучше всего подходит под определение «национальная идея». Что представлял из себя этот «либеральный консерватизм»? Почему сами российские либералы в период Гражданской войны эволюционировали в его сторону, получив горький опыт революции? Как либеральный консерватизм выразился в идеях и практических действиях Белого движения и его лидера, Верховного правителя адмирала А. В. Колчака? Наконец, почему эта попытка не увенчалась на том этапе успехом? На эти вопросы отвечает предлагаемая вниманию читателей книга.
Эта книга развивает идеи, высказанные автором в предыдущих монографиях, одна из которых стала первым в исторической науке исследованием эволюции либерального движения и идеологии в Сибири в эпоху революции и Гражданской войны.[1] Собственно история русского либерализма в начале ХХ века разбивается на два резко отличающихся один от другого этапа – до и после 1917 г. До революции в нем параллельно развивались два направления: одно из них (октябристы) отличалось политической умеренностью в сочетании с либеральным подходом к социально-экономическим вопросам, второе (кадеты) – демократизмом политических взглядов при определенном влиянии социалистических теорий в экономике. Революция и Гражданская война привели к кардинальной ломке либеральной идеологии, в итоге которой былые демократы-западники преобразились в идеологов национальной диктатуры. И, если первый из названных периодов достаточно изучен историками, то второй, более противоречивый и поучительный, еще ждет своих исследователей.
При этом в эпоху Гражданской войны особое значение (с конца 1918 г.) приобрела Сибирь, став центром всероссийской «контрреволюции» и Белого движения, после признания его лидерами в других регионах власти А. В. Колчака в качестве Верховного правителя России. В разработке идеологии и тактики этого движения ключевую роль играли либеральные общественные силы, и прежде всего кадетская партия.
Исходя из сказанного, автор разделил книгу на две части: в первой прослеживается процесс вызревания «Белой идеи» на востоке России в переломный период 1917–1918 гг., вторая посвящена непосредственно идеологии правительства А. В. Колчака и ее практическому осуществлению; особое внимание уделено кадетской партии, как главной политической опоре белых.
Первые очерки истории либеральных партий России вышли в начале революции из-под пера кадетских историков и касались ведущей из них – партии кадетов (Партии народной свободы).[2] Они обрывались на Февральских событиях и их влиянии на программно-тактические установки партии. К полемической большевистской литературе того времени, направленной на «разоблачение» кадетов, можно отнести ряд статей В. И. Ленина.[3]
В СССР первые очерки истории «буржуазной», и прежде всего кадетской, «контрреволюции»[4] носили разоблачительно-пропагандистский характер, изобиловали фактическими ошибками и в основном касались дореволюционной эпохи и 1917 г. (Сибири в них почти не уделялось места). Отрывочные данные содержались в работах о Гражданской войне и в Сибирской советской энциклопедии.[5] Деятельности отдельных кадетов – сподвижников А. В. Колчака (В. Н. Пепеляева, А. К. Клафтона, А. А. Червен-Водали) частично касались авторы публикаций по истории «колчаковщины».[6] Специальных исследований, посвященных идеологии Белого движения, не было, больше внимания уделялось «разоблачению» «белого террора» и освещению военных действий, а также деятельности «отступников от социализма» (с точки зрения большевиков) – правосоциалистических партий.
С 1930-х гг. в обстановке диктатуры И. В. Сталина изучение «непролетарских» партий и движений России (т. е. всех, кроме большевиков) прекратилось совсем (отдельные работы, затрагивавшие их деятельность, касались больше дореволюционной эпохи и носили обличительный характер[7]) и возобновилось лишь в конце 1950-х гг. Первые работы такого рода были обобщающими и довольно поверхностными,[8] по-прежнему основное внимание уделялось борьбе большевиков с «буржуазными» и «мелкобуржуазными» партиями, а не самим этим партиям. Между ними даже не делалось большого различия: партии эсеров и меньшевиков односторонне трактовались как «соглашатели и прислужники буржуазии». Нередко допускались фактические ошибки.
Первые серьезные исследования стали появляться в преддверии 50-летнего юбилея Октября (1967 г.). Преимущественное внимание уделялось социальному составу «непролетарских» партий. В основном изучалась их деятельность в центре страны (особенно в 1917 г.[9]) и на Юге России, где в Гражданскую войну обретались некоторые крупные кадетские деятели. В одной из работ (Х. М. Астрахана) впервые в СССР было отмечено, что форма правления в государстве (парламентская монархия или республика) не являлась для кадетов принципиальным вопросом.
Первыми крупными трудами, широко (хоть и «попутно») освещавшими идеи и деятельность сибирских белогвардейцев и кадетов эпохи революции и Гражданской войны, стали монографии Л. М. Спирина и И. И. Минца.[10] Л. М. Спирин, подняв множество архивных документов, первым исследовал численность и социальный состав региональных кадетских организаций, данные об их лидерах, предпринял попытку сравнительного анализа их деятельности в годы Гражданской войны в Москве, на Юге и в Сибири, осмысления их идейной и тактической эволюции на данном этапе, связей с предпринимательскими кругами, хотя и с позиции идеологически ангажированного обоснования «буржуазной» классовой природы кадетской партии в рамках официальных установок КПСС. В 1970-е гг. были в обобщенном виде исследованы программные и политические позиции ведущих либеральных партий на разных этапах истории, социальный и руководящий состав и численность организаций, внутрипартийные течения, тактика и отношение к другим партиям.
В 1960-х гг. с подачи томского историка И. М. Разгона, предпринявшего первую попытку классификации антибольшевистских сил Сибири во время революции,[11] было положено начало специальному исследованию деятельности сибирских кадетов (сам Разгон в основном занимался областниками, которых тоже причислял к «буржуазным» течениям). Историками была исследована роль кадетов в органах власти и самоуправления Сибири в 1917 – начале 1918 гг., подсчитана численность некоторых кадетских организаций Сибири в начале революции,[12] затронута роль кадетов Сибири на выборах в Учредительное собрание и в сибирских земствах эпохи Гражданской войны,[13] подробнее изучено либеральное движение в Сибири до революции.[14]
Параллельно трудам томских историков – учеников И. М. Разгона – в Омске над проблематикой работала группа учеников профессора В. М. Самосудова, но в более узком аспекте, изучая лишь борьбу большевиков с «непролетарскими» партиями в Сибири. Определенный вклад в исследование темы вносили столичные историки.[15]
Задача углубленного изучения истории «непролетарских» партий по регионам была поставлена в сообществе советских историков в начале 1980-х годов.[16] Инициаторами новых подходов и направлений стали И. И. Минц, Л. М. Спирин, Н. П. Ерошкин. Наибольшее внимание по-прежнему уделялось периодам Временного правительства и «триумфального шествия» советской власти в Сибири, а по Гражданской войне – сотрудничеству кадетов в правительстве А. В. Колчака. И, хотя вопросам «белой» идеологии отводилось мало внимания, на научных конференциях был поднят ряд дискуссионных вопросов (так, Ю. В. Журов считал аграрную программу А. В. Колчака «кадетско-эсеровской», а Н. Г. Думова, вслед за А. Л. Литвиным – «кадетско-столыпинской»).[17]
Весомый вклад в изучение темы внесли работы Г. З. Иоффе.[18] В них серьезное (хотя и не главное) внимание уделено анализу идеологии режима А. В. Колчака и деятельности кадетов как его главной политической опоры. Иоффе поднял большой пласт архивных документов, впервые обратился к деятельности подготовительной комиссии к выборам в Учредительное собрание при Колчаке, обосновал тезис о «бонапартизме» колчаковского режима.
В изучении фактического материала можно отметить вклад В. Л. Соскина и С. А. Красильникова.[19] Их работа страдает недооценкой роли кадетов в русле советской традиции,[20] по сути отрицавшей их лидерство в либеральной оппозиции монархии, а затем и правительству А. Ф. Керенского, – хотя эта тенденция уже тогда была подвергнута критике В. А. Кувшиновым.[21]
Шагом вперед стали труды Н. Г. Думовой,[22] посвященные кадетской партии накануне и после революции. В них привлечен большой массив архивных источников – правда, лишь центральных, без исследования региональных архивов. Думова впервые обратила внимание на идейную и пропагандистскую работу в регионах эмиссаров Национального центра в годы Гражданской войны (ранее везде говорилось преимущественно о разведывательной и «заговорщической» деятельности Национального центра в пользу белых). В отличие от Л. М. Спирина и Г. З. Иоффе, проводивших новую для советской историографии мысль о центристской политике кадетов и Национального центра в борьбе за консолидацию антибольшевистского движения, Думова придерживалась ортодоксальной позиции, согласно которой Национальный центр больше тяготел к правым организациям, а сами кадеты «скатились» до реставрационных устремлений, что не подтверждается документами. В монографии, посвященной предреволюционной эпохе, главным для автора стал вывод о консолидации кадетов с буржуазией в годы Первой мировой войны, которая стала трамплином для их последующего политического взлета.
Главным недостатком работ всех советских историков, касавшихся данной тематики (как конкретно-исторических,[23] так и историографических[24] и источниковедческих[25]), была идеологическая ангажированность, в угоду которой факты подстраивались под официальную схему. Это и односторонний акцент на «буржуазный» классовый характер русского либерализма, игнорирование либо недооценка других факторов его идеологии, и попытки придать идеологии Белого движения и кадетов в этот период сугубо монархический характер.
В эмигрантской историографии выделяются работы лидера кадетской партии П. Н. Милюкова.[26] Многолетний признанный идеолог и глава партии усматривал причины ее конечного поражения в слабости идеи государственности, социально-экономической отсталости России сравнительно со странами Запада, низкой политической культуре народа, позволившей большевикам использовать воцарившуюся после Февраля 1917 г. свободу для демагогической агитации. Колчаковскому правительству и сибирским кадетам в его работах уделялось немного места, в основном ведущим персонам (В. Н. Пепеляев, А. А. Червен-Водали). Последнее относится и к работе эсера М. В. Вишняка об Учредительном собрании.[27]
Пожалуй, первой попыткой целостного описания политики правительства А. В. Колчака стал известный труд С. П. Мельгунова,[28] но его трудно назвать системным, т. к. в нем мало внимания уделялось самой идеологии; кроме того, он был написан на основе ограниченного круга источников.
Видный идеолог «евразийцев» И. Степанов видел причины краха Белого движения в слабости социальной программы и чрезмерном «европеизме» его идеологов, непонимании нужд народа. Он отметил практическую неспособность либеральных политиков возглавить антибольшевистское сопротивление, в результате чего лидерство перешло к лишенным политического опыта военным.[29] Классическим примером осуждения и критики белогвардейцев и кадетов с позиций социалистической демократии являются работы А. Ф. Керенского.[30]
Важнейшее место в эмигрантской историографии либерализма в России занимает монография В. В. Леонтовича.[31] Она описывает время до Первой мировой войны, но выводы затрагивают и более поздний период. В работе дана характеристика двух направлений дореволюционного русского либерализма: октябристского – как классического либерализма, и кадетского – как «неолиберального» и отчасти даже радикального, с отдельными элементами социалистической идеологии. В отличие от историков и политологов, считающих решающими в определении либерализма его цели (политические и экономические), а потому причислявших к либералам декабристов и даже А. И. Герцена, Леонтович, подобно теоретикам марксизма, но с противоположных позиций, считал обязательными для причисления к либералам также реформистские методы, отрицание революционного насилия. С другой стороны, трудно согласиться с его однозначным определением октябристов как «классических» либералов, учитывая их тягу к политическому авторитаризму в условиях России; было бы вернее назвать их (как и позднейших кадетов) либерал-консерваторами.
Преимуществом эмигрантских историков было отсутствие идеологической цензуры, широкая свобода мнений.
Демократические реформы в СССР конца 1980-х гг., закончившиеся крушением советского строя, открыли эпоху современной российской историографии. Были сняты идеологические «табу», начался поиск новых научных подходов, расширился круг источников. В 1988 г. было рассекречено 5,5 млн архивных дел по Гражданской войне и Белому движению.[32] Вопрос освоения новых подходов к истории революции и Гражданской войны, политических партий России был поднят учеными в тематических научных сборниках.[33] Изменили свои позиции отдельные ученые, начинавшие свою деятельность до наступления гласности. Так, Л. М. Спирин и Г. З. Иоффе по сути обвинили большевиков в развязывании Гражданской войны.[34]
Оживленную дискуссию вызвало высказывание видного историка А. Я. Авреха о несоответствии партийного деления в России классовому, подрывавшее устои советской историографии. Аврех отметил, в частности, что до революции буржуазия не считала кадетов «своей» партией, хотя и утверждал (в соответствии с канонами ленинизма), что эта партия «лучше и глубже» понимала и выражала интересы данного класса, тогда как сама русская буржуазия была политически незрелой.[35] С последним трудно согласиться потому, что консолидация и общественная активность буржуазии на уровне ее корпоративных организаций была достаточно высока. Основной тезис Авреха поддержал В. В. Шелохаев, одним из первых занявшийся анализом оргструктур кадетской партии. Подчеркивая сложность и многослойность дореволюционного русского общества, неоднозначность программ его партий, он заявил, что «в России не было и не могло быть чисто классовых партий».[36]
На схематизм и упрощенность деления российских партий по классовому признаку указывали и другие историки.[37] О том, что идеология и социальный состав кадетской партии носили скорее интеллигентскую, а не буржуазную окраску, писали Ф. А. Гайда и В. Ю. Карнишин.[38] Данную позицию разделяет и автор этих строк.
В. В. Шелохаев, вслед за В. В. Леонтовичем, определил мировоззрение дореволюционных кадетов как «социальный либерализм», называя его предшественниками К. Д. Кавелина и А. И. Герцена, а предтечей октябристов – Б. Н. Чичерина.[39] Эту позицию поддержал автор единственной в своем роде попытки проследить эволюцию кадетской идеологии от основания партии в 1905 г. до смерти ее лидера П. Н. Милюкова в 1943 г. В. А. Кувшинов. Отметив такие несвойственные классическому либерализму пункты программы кадетов, как ограничение рабочего дня и принудительное отчуждение помещичьих земель, Кувшинов назвал кадетов «отцами» теории конвергенции, распространившейся на Западе после Второй мировой войны.[40] Влияние идей социализма на программу и идеологию кадетов отмечали и другие исследователи.[41] Томский историк Т. В. Кисельникова проследила генезис этих взглядов в творчестве таких либеральных мыслителей начала ХХ в., как П. Б. Струве, С. Н. Булгаков, М. И. Туган-Барановский, С. Л. Франк и др.[42]
Еще дальше пошел нижегородский историк Ф. А. Селезнев,[43] выдвинувший тезис об «антибуржуазном» характере кадетской партии. Одним из его аргументов стал тот факт, что из всех кадетских лидеров открыто называл свою партию либеральной один П. Б. Струве; сами же «отцы» партии считали своим предтечей А. И. Герцена, а не западников. Не думается, однако, что эти аргументы достаточны для далеко идущего вывода об «антибуржуазности». И затушевывание термина «либеральный», и апелляции к памяти Герцена, колебавшегося между либерализмом и социализмом, вполне объяснимы стремлением кадетов к расширению своей социальной базы. Впрочем, историк оговаривался (вслед за А. Я. Аврехом[44]), что сближение буржуазии с кадетами началось накануне Первой мировой войны ввиду роста ее оппозиционности. Более интересен вывод Ф. А. Селезнева о том, что в среде буржуазии наиболее близки к кадетам (помимо представителей издательского бизнеса, что легко объяснимо) были горнопромышленники, больше других страдавшие от чрезмерной бюрократической опеки царского правительства.[45]
Крайне спорное положение выдвинул М. Н. Барышников, считавший, что либерализм вообще был несвойствен русской буржуазии.[46] Такое утверждение может быть применимо к наиболее патриархальным слоям купечества конца XIX в. и к части спекулятивно-хищнических слоев буржуазии начала ХХ в., но никак не для предпринимательского класса в целом. Постепенное сближение все большего числа его активных представителей с октябристами и кадетами (особенно в годы Первой мировой войны, революции и Гражданской войны) наглядно иллюстрируется ростом их удельного веса в центральных и местных комитетах этих партий. Классической либерально-буржуазной партией были прогрессисты (в Сибири, впрочем, не представленные).
Одновременно другие исследователи отстаивали традиционную концепцию «буржуазного» характера либеральных партий России.[47]
Дискуссии вызывает и политическая эволюция кадетской партии после Октября, оказавшая влияние на идеологию Белого движения. Оспаривается принятый в СССР тезис об однозначно монархическом характере этой идеологии, не подкрепленный достаточным количеством документов; но его нельзя считать и целиком опровергнутым. Любопытно, что в оценке эволюции кадетов от демократизма к колчаковской диктатуре как «реакционной» отчасти сходятся приверженцы советской традиции[48] и ряд сторонников либеральных и демократических взглядов,[49] хотя последние осуждают и большевистский экстремизм. Впрочем, откровенно ортодоксальных историков-марксистов осталось сравнительно немного.[50]
Позиции демократических критиков «белой» идеологии местами непоследовательны. Так, В. Д. Зимина сначала говорила о белогвардейских режимах как о «диктатуре ради демократии», позже – как о «бюрократии при диктатуре» и о «бонапартизме»,[51] преувеличивала их зависимость от Антанты, хотя на ошибочность этой точки зрения указывали еще в советское время Г. З. Иоффе и военный историк Г. Х. Эйхе.[52] Преобладающую роль кадетов в идеологии Белого движения Зимина объясняла их гибкостью, надклассовыми и надпартийными лозунгами, направленными на консолидацию антибольшевистских сил.[53] Интересно рассуждение о сочетании в «белой» государственности всех трех типов господства по классификации М. Вебера, оценивающее ее как переходный тип от традиционного к рациональному с элементами харизматического, а с точки зрения теории модернизации – как вариант «догоняющей модернизации» России.[54] Попытку соединить теорию модернизации с культурно-цивилизационным подходом по данной тематике предпринял красноярский историк А. Г. Рогачев. Утверждая, что Россия «шла по пути традиционной модернизации», характерному для Японии (а позднее – Южной Кореи, Тайваня, Сингапура), он соглашается с марксистами в том, что страна страдала от недостатка капиталистического развития. Главную ошибку кадетов в 1917 г. Рогачев видит в том, что они оказались «прикованы к милитаристской тележке», не учли антивоенных настроений масс, а роковую слабость Временного правительства – в неумении использовать на местах потенциал земско-городского самоуправления и «комитетов общественной безопасности» в противовес Советам, которые он удачно назвал «органами сословной демократии» низших слоев населения.[55] Рогачеву свойственны и спорные утверждения (вроде того, что А. В. Колчак был «ставленником демократии»), и фактические ошибки. С близких позиций писал о режиме Колчака В. В. Журавлев.[56] В работах И. В. Нам заметна идеализация Временного Сибирского правительства в противовес Колчаку и кадетам.
Напротив, мнение о закономерности отхода кадетов от демократии к диктатуре, с точки зрения логики борьбы с большевизмом и поляризации сил (сходное с советской традицией, но с диаметрально противоположной оценкой), защищают В. А. Кожевников, И. Ф. Плотников, В. В. Рыбников, В. П. Слободин, С. В. Устинкин, В. Ж. Цветков.[57] При этом С. В. Устинкин, а вслед за ним – И. Ф. Плотников и В. Ж. Цветков обосновывают легитимный и правовой характер белогвардейских режимов. Особое значение имеет тезис В. Ж. Цветкова об идейном и организационном единстве Белого движения,[58] поскольку в 1919 г. все его региональные лидеры формально признали Верховным правителем А. В. Колчака; кроме того, их объединяли общая программа и однотипность политических режимов. С этим солидарен и автор этих строк. Попутно отмечу, что фундаментальный труд В. Ж. Цветкова стал первым по сути системным исследованием белой государственности и ее эволюции. В. П. Слободин с позиции самих идеологов Белого движения определял причины краха умеренно социалистических партий России во главе с эсерами («безнациональность», пацифизм и т. п.) и усматривал истоки русской революции в реформах Петра I, создавших колоссальный духовный и культурный разрыв между «верхами» и «низами» общества, незрелости демократии и национальной идеи. Слободин первым из современных отечественных историков попытался дать общее определение Белого движения как «военного и общественно-политического течения, выражавшего либерально-консервативные взгляды части русского общества по объединению всех его слоев на общенациональной платформе…, выступавшего за определение демократическим путем будущего России в Учредительном собрании в соответствии с идеями Французской революции, за сотрудничество с передовыми государствами мира на основе приоритета национальных интересов, за сохранение культурных и религиозных традиций».[59] Несомненно, в отношении «демократизма» это определение грешит преувеличением.
В последнее время, главным образом в публицистике, распространился диаметрально противоположный тезис о «феврализме» (подразумевается западнический либерализм) Белого движения, родившийся в крайне правых кругах эмиграции и используемый как ее последователями – современными российскими монархистами,[60] так и публицистами, пытающимися соединить советское наследие с национальной традицией.[61] Для них роль кадетов в Белом движении служит одним из обвинений последнего в западничестве и враждебности «национальной идее». При этом игнорируются поворот кадетов в рассматриваемую эпоху от либерально-демократического курса к «почвенническому», либерально-консервативному, и стихийность Февральских событий 1917 г., представляемых делом рук либеральной оппозиции и «примкнувшего» к ней генералитета.
Слабо изучен вопрос о региональных особенностях белой идеологии и кадетизма в Сибири периода Гражданской войны. В. Д. Зимина разделяет тезис Л. М. Спирина и Н. Г. Думовой об их «правоцентристской» позиции относительно кадетских группировок в других регионах.[62]
Не получила должного освещения эволюция кадетской социально-экономической программы от «неолиберализма» к классическим либеральным приоритетам. Исследовавший аграрную политику Колчака С. В. Расторгуев лишь отметил ее «прокадетски-реформистский» характер, а «белую» модель сельского хозяйства России – как вполне прозападную,[63] не раскрывая, однако, сдвигов в самой программе кадетов. То же можно сказать о выдающихся работах В. М. Рынкова,[64] хотя собранный им большой фактический материал позволяет обосновать такие выводы.
Продолжаются дискуссии о тактике Белого движения и кадетов в отношении социалистических партий в эпоху Гражданской войны. Некоторые историки защищают традиционный советский тезис о консолидации «буржуазной» и «мелкобуржуазной» контрреволюции.[65] Однако скорее уместно говорить о временной консолидации в начале войны, в борьбе за свержение советской власти в регионе, после которого возобновилась и обострилась борьба между либерально-консервативными силами во главе с кадетами, с одной стороны, и социалистическими партиями во главе с эсерами – с другой. Итогами этой борьбы стали поражение социалистов, военный переворот 18 ноября 1918 г. и диктатура А. В. Колчака. После этого можно говорить лишь о тактическом союзе белых с немногочисленной, наиболее правой частью социалистов (энесы, правые областники и др.). И уж совсем неправомерно утверждение, будто в 1918 г. уже «не было принципиальных расхождений в программных установках конфликтующих сторон – эсеров и кадетов», а лишь «борьба элит за власть».[66] Факты свидетельствуют о прямо противоположных позициях эсеров и кадетов (читай – и белых) по основным вопросам. Более того, в этот период расхождения усилились, в связи с отходом кадетов от демократии (а отмеченное сближение с наиболее правым крылом социалистов было тактическим, а не идейным).
Вызывает дебаты и вопрос о причинах поражения Белого движения и кадетов в революции и Гражданской войне. В. В. Шелохаев (работы которого, впрочем, не посвящены специально этому периоду) и В. А. Кожевников отмечают среди важнейших из них слабость в России «среднего класса».[67] А. В. Шевцов считал идеи и тактику кадетов безнадежно отстававшими от событий. Об этом же писала в одной из своих поздних статей Н. Г. Думова.[68] Г. А. Трукан и Ю. И. Игрицкий сетовали на стереотипы имперского мышления у белогвардейцев и кадетов (последний даже склонялся к мысли о вероятности «правого» тоталитаризма в случае их победы), поддержку народными массами большевистского передела собственности и наличие у большевиков (в противоположность белым) единой идеологии и единого руководства. В. И. Шишкин и В. А. Кожевников считают решающей причиной неудачи позицию «непредрешения» политического будущего, мешавшую выработке внятной для масс программы.[69] Напротив, В. П. Слободин, рассматривая Белое движение как средоточие духовных и нравственных ценностей, видит истоки победы большевизма в незрелости национальной идеи, считая, что оно опередило свое время и не проявило прагматизма, с учетом реалий той эпохи.[70] В. В. Московкин отметил, что к моменту чехословацкого восстания, как внешнего фактора, ускорившего падение советской власти в Сибири, ее население не успело в полной мере испытать тяжесть большевистского режима, что послужило причиной его относительной пассивности.[71] Схожие попытки переосмысления значения белогвардейско-кадетской идеологии содержались и в статьях других авторов.[72]
Для исследования непосредственно сибирского либерализма отправной точкой могут служить работы О. А. Харусь.[73] В них наиболее полно описана история этого направления в предреволюционный период, на основе архивных материалов изучены региональные особенности кадетского и октябристского направлений в философском, политическом, социальном, организационном и тактическом аспектах. Харусь развивает положение В. В. Леонтовича об октябризме как классическом либерализме и о кадетизме как о «неолиберализме», заимствовавшем отдельные положения социалистических теорий. Опыты обобщающего исследования по истории и историографии «непролетарских» (в т. ч. либеральных) партий в Сибири до революции предприняли А. П. Толочко, Ю. Ю. Патылицына.[74]
В 1990-х гг. появились первые специальные исследования либерального движения в Сибири в 1917 г. Л. М. Коломыцева подняла ряд новых источников по деятельности кадетских организаций Сибири, их представителей в органах местного самоуправления, уточнила партийную принадлежность ряда сибирских газет. Недостатком ее работы являются идеологические штампы советской эпохи.[75] Позднее отдельные сюжеты истории кадетских организаций Сибири нашли отражение в работах других историков.[76]
В. А. Кожевников рассмотрел деятельность колчаковской подготовительной комиссии по выборам в Учредительное собрание. Н. И. Наумова отметила панславистские тенденции в национальной идеологии колчаковского правительства (к сожалению, ее работы, богатые фактическим материалом, страдают догматизмом в подходе и оценках, частично унаследованных от советской эпохи). Национальной политике белогвардейских правительств посвящены также работы О. А. Сотовой.[77]
Вопрос об отношении российской и сибирской буржуазии к либерализму в эпоху Гражданской войны наиболее полно и взвешенно осветил М. К. Шацилло. Специфику взглядов буржуазии в то время он определяет как тяготение к кадетам в вопросах экономического либерализма и поддержки военной диктатуры, с одной стороны, и равнодушие к политическим теориям, классовый эгоизм – с другой стороны.[78]
Большую работу по изучению общественно-политических движений в Сибири в рассматриваемую эпоху проделали новосибирский историк М. В. Шиловский и томич Э. И. Черняк (в частности, последний систематизировал материалы их форумов в период с Февраля 1917 г. до колчаковского переворота).[79] А. А. Штырбул попытался проследить эволюцию партий в Сибири с начала ХХ в. до Гражданской войны и первых лет советской власти[80] (хотя с отдельными его выводами трудно согласиться – например, о том, что до революции А. В. Колчак неформально входил в сибирскую парламентскую группу).
По отдельным сюжетам тема затрагивалась и в других работах, посвященных историографии либерального движения в Сибири и России начала ХХ в.,[81] историографии и источниковедению революции и Белого движения в Сибири и России,[82] идеологии Белого движения и кадетской партии,[83] государственности «белой» России и Сибири,[84] экономической политике белых правительств,[85] их аграрной политике,[86] национальной политике колчаковского правительства,[87] внешней политике Колчака и кадетской партии,[88] земско-городским организациям Сибири периода Гражданской войны,[89] антибольшевистской прессе, агитационно-пропагандистской деятельности белых правительств и кадетов,[90] ликвидации сибирской демократии и колчаковскому перевороту,[91] Учредительному собранию,[92] антисоветскому подполью в 1918 г.,[93] сибирской профессуре начала ХХ в.,[94] борьбе партий в разных регионах Сибири накануне и в начале революции,[95] по той же тематике применительно к Гражданской войне,[96] об отдельных политиках колчаковского режима и близких к нему.[97] Биографические очерки видных политиков Сибири эпохи Гражданской войны систематизированы в сборниках и энциклопедиях.[98]
Среди перечисленных хочется выделить монографию Е. В. Лукова и Д. Н. Шевелева – наиболее основательное на сегодня исследование агитационно-пропагандистской системы белой Сибири, раскрывающее, помимо недостатков, и ее достоинства, в частности, профессиональную методику формирования газетных номеров. К сожалению, авторы практически не уделили внимания роли кадетских идеологов в организации пропаганды при Колчаке, а местами допустили неточности.[99]
В целом для 1990-х гг. были характерны накопление фактического материала на основе рассекреченных архивных документов и сокращение числа исследований по социально-политическим сюжетам Гражданской войны и Белого движения за счет увлечения военной тематикой. 2000-е гг. стали временем более углубленной разработки новых концепций на основе накопленного материала. В основном она велась в русле теории модернизации и культурно-цивилизационного подхода, во многом – с учетом философского наследия русской эмиграции (П. Б. Струве, И. А. Ильин, Н. А. Бердяев, С. Л. Франк, идеологи «евразийства»), пытавшейся осмыслить причины и уроки революции.
Материалы исследований по истории революции и Гражданской войны, в той или иной степени касающихся рассматриваемой темы, излагались и обсуждались на научных конференциях и в сборниках.[100] Итоги этой работы, новые концепции и подходы нашли отражение в справочных изданиях.[101]
Из зарубежных исследований выделяется добросовестная капитальная монография американского историка У. Розенберга о кадетской партии в 1917–1921 гг., достоинства которой отчасти признавались даже в СССР. В отличие от большинства зарубежных работ по истории России, она основана на привлечении ряда новых источников. С позиций сочувствующего кадетам западного либерала Розенберг не считал их политический поворот вправо логически обоснованным, а воспринимал как жест отчаяния, имевший роковые последствия, «не созвучный целям их партии».[102] Как и большинству западных либералов, ему свойственна некритическая идеализация демократической модели в любых исторических коллизиях.
В отличие от него, современный канадский историк Н. Перейра в своей монографии о белой Сибири[103] считает отказ кадетов от демократической модели закономерным и вытекавшим из обстановки. Главную причину краха демократических правительств он усматривает в ментальной неготовности народа к восприятию демократии. Относительно специфики кадетского либерализма Перейра (в работе которого, впрочем, присутствуют отдельные неточности) справедливо отметил, что, «по их понятиям, либерализм всегда был менее важен, чем российская государственность».[104]
Интересные наблюдения можно найти в монографиях американских историков Р. Пайпса и М. Бернштама,[105] хотя они посвящены более широкой проблематике и не содержат открытий по нашей теме. Большинство иностранных историков затрагивают ее в самом общем и поверхностном виде.[106]
Рассматриваемые сюжеты изучались на Западе в основном представителями англоязычной историографии (американской, британской и канадской). В целом для них типичны симпатии к белым и кадетам, подчеркивание надклассового характера их идеологии и деятельности. Вместе с тем, некоторые из них – представители т. н. «ревизионистского» направления (У. Розенберг, Ш. Фитцпатрик и др.), распространившегося в 1960-е гг. в противовес классической для западных историков тенденции (заложенной У. Чемберлином), полагают, что большевизм не имел в России реальной альтернативы.
Уязвимым местом зарубежной и эмигрантской историографии является ограниченность источниковой базы.
Завершая обзор, можно отметить отсутствие системных обобщающих работ по «белой» идеологии и либеральному движению рассматриваемого периода, недостаточный анализ природы, характера и направлений эволюции русского либерализма (как и причин его поражения), незрелость новых научных подходов. В связи с этим можно предположить, что поставленные здесь проблемы еще долго будут оставаться дискуссионными.
Исходя из этого, основной своей целью автор ставил раскрытие причин и основных тенденций национально-консервативной эволюции российского либерализма в период революции и Гражданской войны на примере Сибири и конечного этапа этой эволюции – идеологии и политики правительства А. В. Колчака. При этом автор исходит из расширенного толкования термина «либерализм», наиболее удачно сформулированного Ф. А. Селезневым, – «понимание индивидуальной свободы человеческой личности как высшей ценности», которую обеспечивает прежде всего неприкосновенность частной собственности, в соответствии с принципом «мой дом – моя крепость».[107] В политическом же отношении либерализм может ориентироваться как на демократическую, так и на авторитарные модели власти, в зависимости от обстоятельств и традиций. Собственно, поэтому и оказалась возможной его эволюция к либеральному консерватизму в поиске национальной идеи.
В своем исследовании автор опирался прежде всего на сочетание культурно-цивилизационного подхода, обоснованного в трудах А. Тойнби, О. Шпенглера и Н. Я. Данилевского,[108] с концепцией модернизации, получившей наибольшее развитие в трудах С. Хантингтона (применительно к России – С. Н. Гаврова).[109] Это предполагает в первую очередь учет многофакторности исторического процесса: с одной стороны – особую роль культурных традиций и национальных особенностей; с другой стороны – влияние западных образцов и ценностей в процессе формирования индустриального общества. Именно противоречия «догоняющей» модернизации России в начале ХХ века (корни которых восходят к петровской эпохе), наложившись на духовный разрыв между вестернизированной интеллигенцией и переживавшим кризис традиционного сознания народом, в условиях Первой мировой войны привели к революции в ее наиболее экстремальном варианте. Это вызвало глубокий кризис либеральной идеологии в России и огромные сдвиги в ее программе и тактике в том направлении, о котором говорилось на первых страницах книги. При изучении причин идейного кризиса русской интеллектуальной элиты, плохо учитывавшей особенности психологии собственного народа и потерпевшей крах своих иллюзий в период между Февралем 1917 г. и Учредительным собранием, и поисков ею выхода использовалась теория ментальностей, обоснованная отцами французской «школы Анналов»[110] и исследующая отношения между личностью, социальным слоем и обществом через призму исторически и географически сложившихся особенностей менталитета.
Источники монографии представляют комплекс опубликованных и неопубликованных материалов из 53 фондов 10 российских архивов. Многие из них были опубликованы в СССР и за границей еще в 1920-х – начале 1930-х гг., в т. ч. в многотомных советских и эмигрантских сборниках по истории революции и Гражданской войны[111] (в СССР они печатались выборочно и нередко в сокращении). С ужесточением политического режима в СССР в начале 30-х публикации прекратились, большая часть изданных документов изъята в спецхраны библиотек, неизданные – в спецфонды архивов. В эмиграции публикации выходили все реже, основная часть вывезенных за границу документов и написанных за рубежом мемуаров была издана в первое десятилетие после Гражданской войны. С наступлением гласности в конце 1980-х гг. публикации документов в СССР, а затем в России возобновились и продолжаются до сих пор, некоторые из них переизданы (нередко репринтным способом), включая значительную часть документов, ранее опубликованных за рубежом.
В российских архивах сохранилось и множество неопубликованных документов, отражающих проблемы по нашей теме; при этом велика степень их отрывочности и рассредоточенности (что касается партий, то это объясняется прежде всего тем, что партийные организации не формировали свои делопроизводственные фонды, а документы откладывались отрывочно, главным образом в личных фондах их лидеров: так, не сохранилось отчетов региональных кадетских организаций об их численности, приблизительно подсчитать ее можно лишь по спискам партийных комитетов и участников партсобраний через газетные отчеты, кандидатов в различные выборные органы и т. п.).
Документы, послужившие основой для книги, можно разделить на 3 основные группы: официального происхождения, частного характера и материалы периодической печати.
В первую группу входят:
1. Документы органов и представителей государственной власти и управления: законодательные и иные нормативные акты (указы, положения, постановления, декларации, грамоты, распоряжения), законопроекты, журналы заседаний Временного правительства России 1917 г., претендовавшей на этот статус Сибирской областной думы 1918 г., Западно-Сибирского комиссариата, затем Временного Сибирского правительства, затем Директории («Временного Всероссийского правительства»), и, наконец, в ноябре 1918 – январе 1920 г. – Российского правительства А. В. Колчака; доклады управляющих губерниями и областями, аналитические и статистические сводки МВД, информагентств Сибирского и колчаковского правительств, армейских осведомительных отделов, органов государственной охраны (при Колчаке) с обзорами политического положения, деятельности партий и печати; материалы совещательных представительных учреждений при правительстве Колчака – Государственного экономического совещания и подготовительной комиссии «по разработке вопросов о Всероссийском представительном собрании учредительного характера и областных представительных учреждениях»; служебная переписка официальных лиц о различных законопроектах, политических событиях и деятелях; формулярные списки и личные дела политических и общественных деятелей Белого движения (В. Н. Пепеляева, П. В. Вологодского, А. А. Червен-Водали, Г. К. Гинса, Н. К. Волкова, С. А. Таскина, П. А. Прокошева, Н. Н. Петрова).[112]
2. Материалы выборных органов местного самоуправления – стенограммы, журналы заседаний, списки гласных и постановления учреждений земского и городского самоуправления в 1917–1919 гг., «коалиционных комитетов» (комитетов общественного спасения, общественной безопасности и т. п.) в 1917 г., избирательных комиссий, а также советов вузов (в последних попадаются документы о политической деятельности профессоров), съезда по организации Института исследования Сибири.[113]
3. Официальные документы кадетской партии (Партии народной свободы): программные документы, материалы последних четырех (с VII по X) общероссийских партийных съездов в Петрограде за 1917 г. и Московской конференции 1918 г. (ставшей последним общепартийным форумом); региональных конференций в Омске: в 1917 – начале 1918 г. – I и II Сибирских, во второй половине 1918–1919 г. – I, II и III Восточных (представлявших делегатов со всей освобожденной от большевиков территории востока России, включая Урал, часть Поволжья и Дальний Восток), постановления и отчеты ЦК партии в 1917 – начале 1918 г. и Восточного отдела ЦК в конце 1918–1919 г., губернских и областных партийных комитетов, а также (для сравнения) материалы кадетских конференций и постановления ЦК на Юге России в период Гражданской войны и заграничных групп кадетов.[114]
4. Протоколы заседаний, постановления и отчеты «белогвардейских» политических и общественных организаций коалиционного типа (под фактическим руководством кадетов) в годы Гражданской войны – Омского национального блока и его отделений, местных отделений всероссийского Национального центра (как в Сибири, так и в Москве и на Юге) и Национального союза, Русского общества печатного дела (включая образцы пропагандистских листовок и прокламаций), коалиционных политических форумов: всероссийских в 1917 г. (частные совещания депутатов Госдумы, Государственное совещание, Демократическое совещание, Предпарламент) и региональных в 1917–1918 гг. (Сибирская областническая конференция, I и Чрезвычайный Сибирские областнические съезды 1917 г., Челябинское государственное совещание и Уфимское государственное совещание 1918 г.).[115]
5. Материалы буржуазных (корпоративных и общественных) организаций – Всероссийских и Сибирских съездов и совещаний представителей торговли и промышленности, журналы заседаний Совета съездов, биржевых и военно-промышленных комитетов в регионах Сибири.[116]
6. Материалы следствия по делу А. В. Колчака и суда над представителями его правительства в 1920 г. (к которому были привлечены в числе прочих видные идеологи режима – А. А. Червен-Водали, А. К. Клафтон, расстрелянный вместе с Колчаком В. Н. Пепеляев) – протоколы допросов, судебных заседаний.[117]
В этой группе наиболее полно представлены и в основном опубликованы в сборниках документы кадетской партии. В отношении Сибири, ее губерний и областей большую работу по систематизации документов вплоть до ноября 1918 г. проделал коллектив томских историков во главе с Э. И. Черняком. Документы последующего периода прослеживаются по материалам сибирской кадетской прессы.
Не меньший массив представляют материалы правительственных организаций, особенно при А. В. Колчаке. Они систематизированы хуже партийных документов и в основном рассредоточены по фондам Госархива Российской Федерации.
Материалы коалиционных и буржуазно-корпоративных организаций и их форумов мало публиковались отдельными изданиями, но полнее сохранились в периодике и частично в архивах. То же можно сказать о документах органов местного самоуправления. В основном они находятся в областных и краевых архивах Сибири.
Зато практически полностью изданы к сегодняшнему дню материалы следствия и суда по делу А. В. Колчака и его министров. Правда, они наименее информативны, поскольку показания подследственных (за исключением лично Колчака, державшегося независимо, и еще отдельных лиц) и подсудимых носили в основном самооправдательный характер.
В целом документы официального происхождения сохранились довольно полно и позволяют проследить идейную эволюцию кадетской партии, содержание идеологии и политики Белого движения и их отличительные черты в Сибири, когда само движение в условиях Гражданской войны было территориально разобщено.
С другой стороны, официальный характер этой группы документов не всегда позволяет определить скрытые «подводные течения» и мотивацию отдельных деятелей, группировок и движения в целом.
Вторая группа источников включает:
1. Материалы личной переписки лидеров и политиков Белого движения и ранее – либерального движения (А. В. Колчака, А. И. Деникина, Н. Н. Юденича, П. В. Вологодского, В. Н. Пепеляева, В. А. Жардецкого, А. А. Червен-Водали, С. Н. Третьякова, Н. К. Волкова, А. К. Клафтона, А. С. Белоруссова-Белецкого, П. Н. Милюкова, князя Г. Е. Львова, С. Д. Сазонова, В. А. Маклакова, Н. И. Астрова, М. М. Федорова, В. А. Степанова и др.).[118]
2. Дневники, наброски речей деятелей колчаковского правительства и кадетской партии (П. Н. Милюкова, В. Н. Пепеляева, П. В. Вологодского, И. А. Михайлова, Н. В. Устрялова, генерала А. В. Будберга), журналистов и бытописателей (Вс. Н. Иванова, Н. С. Романова).[119]
3. Мемуары белогвардейских, кадетских и близких к ним политических и государственных деятелей (при Колчаке – Г. К. Гинса, И. И. Сукина, Н. В. Устрялова, И. И. Серебренникова, Л. А. Кроля, Н. Н. Беседных, в других регионах – П. Н. Милюкова, М. В. Родзянко, князя Г. Е. Львова, М. М. Винавера, А. С. Изгоева-Ланде), представителей эсеро-меньшевистского лагеря и близких к нему деятелей (А. Ф. Керенского, И. Г. Церетели, Н. Д. Авксентьева, В. М. Зензинова, А. А. Аргунова, генерала В. Г. Болдырева, И. А. Якушева, Е. Е. Колосова, Н. И. Ракитникова, К. Буревого, С. И. Гессена) и большевиков (В. Абова [А. Ансона], В. Вегмана, С. Чудновского, А. Ширямова и др.).[120]
Сохранившиеся дневники и мемуары известных деятелей к сегодняшнему дню полностью либо частично опубликованы, за отдельными исключениями. Подлинники территориально рассредоточены, находятся как в Москве, так и в сибирских архивах.
Отрывочно и разрозненно сохранились материалы личной переписки, некоторые из них не публиковались. Те и другие сохранились в основном в личных фондах.
Перечисленные документы во многом восполняют недостаток первой группы источников. В них содержатся уникальные сведения о скрытых перипетиях политической борьбы, более откровенный анализ событий, взаимоотношений в собственном лагере и между союзниками (в первой группе наиболее откровенны политические сводки государственной охраны и контрразведки), а в мемуарах – и личная оценка причин поражения. Материалы данной группы помогают полнее проследить причины вызревания «белой» идеи, природу и сущность разногласий в белом лагере.
В отношении мемуаров можно сказать, что, в отличие от большей части подобной литературы, воспоминания деятелей, оказавшихся после Гражданской войны в эмиграции, довольно откровенны, поскольку, во-первых, не зависели от цензуры, во-вторых, после произошедшей катастрофы замалчивать ее причины не было смысла. По информативности среди них выделяются фундаментальные мемуары видного деятеля правительства Колчака кадета Г. К. Гинса, а также министра Сибирского правительства областника И. И. Серебренникова и дневники одного из руководителей колчаковского правительства кадета В. Н. Пепеляева и видного кадета Н. В. Устрялова (впоследствии «сменовеховца»). Для характеристики левого крыла кадетов, оказавшегося в меньшинстве и ставшего в оппозицию Белому движению, типичны мемуары Л. А. Кроля. Эпистолярное наследие белогвардейских и кадетских деятелей других регионов позволяет сравнить особенности их идеологии и тактики с Сибирью. Документы, вышедшие из-под пера деятелей враждебных лагерей – как большевиков, так и представителей социалистической демократии (прежде всего эсеров), пытавшихся играть роль третьей силы, – интересны в основном характеристикой их отношения к Белому движению и его представителям.
Основной массив документов обеих групп сосредоточен в Госархиве Российской Федерации (Москва). Материалы сибирских архивов (Тюменской, Омской, Новосибирской, Томской, Иркутской областей, Алтайского, Красноярского и Забайкальского краев и Тобольского филиала архива Тюменской области) содержат в основном отрывочную информацию о деятельности местных органов власти и самоуправления и выборах в них, областнических сибирских съездах, о местных кадетских и близких к ним организациях, иногда биографические данные об их активистах, донесения управляющих губерниями и чинов политической полиции (государственной охраны) правительству А. В. Колчака о политическом положении на местах, порой содержащие характеристику деятельности различных партий. Основная часть документов по периоду Гражданской войны частично была вывезена в Москву в ЦГАОР (Центральный госархив Октябрьской революции, ныне ГА РФ), частично увезена представителями правительства А. В. Колчака в эмиграцию, где в 1930-х гг. все «белогвардейские» документы были сосредоточены в Русском заграничном историческом архиве (РЗИА) в Праге, а в 1948 г., по соглашению с социалистическим правительством Чехословакии, перевезены в Москву в тот же ЦГАОР.
Третью группу документов составляют публицистические и информационные материалы периодической печати: статьи, очерки, фельетоны и заметки журналистов, сообщения и репортажи о событиях и т. п.
При этом за 1917 г. сведения можно почерпнуть как из местных, сибирских, так и из центральных газет.[121]
За годы Гражданской войны основными источниками данной группы являются материалы сибирской прессы. Региональные газеты можно разделить на несколько подгрупп:
1. Официальные органы Временного Сибирского правительства, а затем Российского правительства А. В. Колчака (в т. ч. военные и подконтрольные правительству издания Русского общества печатного дела).[122]
2. Местные органы комиссаров Временного правительства, комиссаров и управляющих губерниями сибирских правительств периода Гражданской войны и учреждений самоуправления.[123]
3. Кадетские (центральной из которых с 1918 г. являлась «Сибирская речь», рупор Восточного отдела ЦК партии, хотя на этот статус также претендовала томская «Наша мысль») и близкие к ним газеты либерального и умеренно-областнического направлений.[124]
4. Социалистических партий и направлений.[125]
5. Большевистские[126] (до падения советской власти в Сибири летом 1918 г.).
Хотя пресса имеет, прежде всего, пропагандистское значение и является наименее фактически достоверной разновидностью документов, ее изучение позволяет оценить уровень журналистской и агитационной работы, полемики с политическими оппонентами, тем более что в ней подчас публиковались программные статьи. По газетным материалам, наиболее полно сохранившимся в газетном фонде научной библиотеки Томского госуниверситета,[127] можно найти отрывочные данные о кадетских и близких к ним организациях Сибири, составе их комитетов, участии в выборах и т. п.
Весомый вклад в систематизацию сибирской печати того времени внесли в советское время С. А. Красильников, позднее – С. Ф. Фоминых, Л. М. Коломыцева и Е. Н. Косых.[128] С. А. Красильников и Е. Н. Косых впервые провели сравнительный количественный анализ отношения газет разных партий и движений к различным политическим и экономическим институтам, явлениям и лозунгам. Но четкой идентификации сибирских газет этого периода (большинство из которых сохранились отрывочно) по политическим направлениям нет. Это приводило к путанице: так, в справочном издании Е. Н. Косых и С. Ф. Фоминых ошибочно отнесена к эсеровским умеренно социалистическая омская газета «Русь»,[129] издававшаяся вместо закрытой колчаковским правительством «Зари». Ошибочно и утверждение, будто являлась кадетской в эти годы томская «Сибирская жизнь»:[130] с приходом на пост редактора А. В. Адрианова в марте 1917 г. газета приобрела областническую окраску в духе идей группы Г. Н. Потанина.
В этой книге показаны политические и социокультурные условия, в которых формировалась идеология Белого движения в результате эволюции либерального направления в Сибири эпохи революции и Гражданской войны, его социальный состав и организационные структуры. Раскрыты мотивы, сущность и направления преобразования либеральной идеи и тактики в «белую» идею, ее специфика сравнительно с другими регионами России, разногласия внутри либерального, а затем и белого лагеря, роль и позиция интеллектуальных центров Сибири в этой полемике; определены степень влияния кадетской партии на программу и деятельность правительства А. В. Колчака, ее роль в Белом движении; отношения белых с другими движениями; дано представление о причинах краха как либерально-демократической, так и – в итоге – либерально-консервативной, белогвардейской модели переустройства России, несмотря на национальную направленность последней; доказана несостоятельность шаблонных представлений об отношениях белогвардейцев и кадетов с умеренными социалистами и сибирскими областниками, о соотношении политических группировок внутри Белого движения в Сибири и позициях отдельных лидеров, о степени монархизма Белого движения – и, наоборот, о его якобы «феврализме», о тенденциях экономической программы. Введен в научный оборот ряд новых источников.
Несмотря на большой фактический материал, введенный в научный оборот в последние годы, правомерно сказать, что в исследовании политической истории Белого движения (как и – шире – истории эволюции либерализма в России в рассматриваемую эпоху) рано ставить точку. Серьезный, объективный анализ поставленных проблем с использованием новых источников и научных подходов позволит избавиться от стереотипов при изучении этих тем и лучше осмыслить исторические уроки Белого движения.