Сентябрь 1990
К пересмотру всей нашей точки зрения на распределение
Ленинское выражение о пересмотре “всей нашей точки зрении на социализм” стало почти крылатым, и многие употребляют его применительно к задачам переориентации современного советского общества. Ни В.И. Ленин, ни социализм в этом случае ни при чём. Ленин ставил вопрос о том, что социалистическую цель и способы движения к ней надо понимать иначе, чем понимали их революционеры прежде. У нас же, говоря о социализме, имеют в виду фактически сложившуюся общественную реальность. Но она – не социалистическая, она псевдосоциалистическая, тоталитарная. Об этом теперь перестают спорить – настолько ясен вопрос.
Тем не менее, рассматривая не строй вообще, а конкретные сферы отношений, сплошь и рядом пытаются описывать существующие здесь реальности категориями и законами социализма. К примеру, берут сферу обращения и говорят: социализм построен на отрицании товарно-денежных отношений, на прямом предписании траектории движения товаров и услуг к потребителю, на нормативно-командном назначении цены и т. п. Да, в советском хозяйстве всё так, но социализм-то тут при чём? Получается, что знак равенства поставлен между тоталитаризмом и социализмом. И когда надо сказать “долой тоталитаризм!”, говорят “долой социализм!”.
Точно так же обстоит дело и с описанием сложившихся в СССР отношений распределения. Многие годы мы пытаемся раскрыть их социалистическую природу, устранить искажения и недостатки. Успехов, если говорить о практике, очень мало. Очевидно, теория неадекватна реальности. Нужна другая теория – теория распределения в тоталитарном, псевдосоциалистическом обществе.
Предлагаю такую теорию. Она многое ставит на свои места, снимает зашоренность, открывает путь к реалистическому рассмотрению фактического положения дел.
К глубокой и полной характеристике отношений распределения методологически оправданно восходить, начиная с общих свойств общественного строя, с социальных ценностей.
Социальные ценности отражают общественное положение человека, социальной группы, класса. Власть в хозяйстве (собственность) находит свою реализацию в социальных ценностях, устойчивое, надёжное обеспечение которых (в том числе и экономическими средствами) считается общественно нормальным. Укоренившаяся в сталинистской политэкономии манера рассматривать общественно-экономические отношения, игнорируя социальные ценности, – это яркое проявление экономического детерминизма, политэкономии без человека, без примата социальных целей (и ценностей).
Чтобы рассмотреть отношения распределения, “не потеряв человека”, надо принять во внимание по крайней мере такие социальные ценности, как социальная защищенность и социальная справедливость. Социальная защищенность – тип и уровень обязанностей общества по отношению к человеку и любой социальной группе, степень реальности их прав и свобод. Социальная справедливость – социально-психологическое восприятие принципов и форм организации общества как отвечающих интересам людей и социальных групп.
Фундаментальная связь человека с обществом в тоталитарном государстве – отчуждение народа от власти, антинародность власти. Права и свободы в таких условиях приобретают сугубо номинальный характер, а защищённость реально возникает лишь в случае прямой “поддержки” руководства. Социальная ценность, адекватная положению человека в тоталитарном обществе, – беззаветная преданность руководству. Именно руководству, хотя до сознания человека это может доводиться и доводится в виде формул “преданность делу коммунизма”, “преданность партии”, “преданность народу”, “верность интернациональному долгу” и т. п. На деле же вся система казарменного “социализма” цементируется преданностью вышестоящему начальству.
Отчуждение народа от власти складывается как система кастового расслоения общества. Правящая каста (номенклатура, элита) обладает властью, но и здесь чёткая иерархия позволяет и требует осуществить принцип беззаветного подчинения руководству. Остальные касты общества подчинены правящей, но одновременно являются и орудиями осуществления её власти над народом.
Казарменному псевдосоциализму присуща своя специфическая мера социальной справедливости – иметь то, что “положено”. Кем положено? Руководством. Кому положено? Той или иной касте, а значит, и человеку, принадлежащему к ней. Своё “положено” – руководителям (номенклатуре), своё – военным, своё – крестьянам, свое – рабочим, свое – интеллигенции.
Итак, беззаветная преданность руководству и справедливость “положенного” – вот основные социальные ценности казарменного псевдосоциализма. Эти его истинные ценности обряжены обычно в социалистическую фразеологию. Никто в казарменном обществе не сопоставляет декларируемые ценности и реальность. А если кто сопоставляет, тот изолируется как враг или диссидент, а то и как психически больной. Таков механизм усвоения массой ценностей казарменного псевдосоциализма как ценностей “реального социализма”. Ко всему человек привыкает и радуется привычному. По умению привыкать и радоваться “положенному” казарменный строй производит отбор годного народа от не годного для будущего. Такова социальная селекция казарменного псевдосоциализма.
В отличие от социализма, в котором труд должен быть высшей и даже единственной мерой справедливого распределения благ между трудоспособными, казарменный псевдосоциалистический строй непременно отрывает распределение от производства. Глубинная причина такого отрыва понятна: положение человека и социальной группы должно зависеть не от них самих, а от руководства. Руководство может организовать распределение и по принципу стимулирования, но при этом оно всегда будет добиваться, чтобы решающее слово в формировании доходов оставалось за ним.
Принцип отчуждения человека от общества имеет своей оборотной стороной приобщение человека к руководству. Отчуждение от общества включает в себя и отчуждение от производства. Командно-карательная власть не может состояться, если человек чувствует опору в обществе, в товарищах по работе, в коллективе, если основные параметры (условия) его жизни увязаны с его трудом, с эффективностью производства. Отрыв всех условий существования и развития человека и социальной группы от объективных условий и результатов их деятельности, недопущение непосредственной (прямой) увязки интересов человека с результатами его производственной и общественной деятельности – таковы логически завершённые требования к организации распределения в казарменном псевдосоциализме. Между интересом человека и эффективностью его работы должен стоять руководитель, из рук и но решению которого человек получает то, что “положено”, и которого он поэтому благодарит за заботу о своём благе. В СССР этот принцип был отлит в чеканную формулу “заботы партии и правительства о благе народа”.
Итак, первый принцип распределительной политики в казарменно-“социалистическом” обществе – монополия руководства на определение уровня дохода, общественно нормального уровня жизни.
Второй принцип распределения касается дифференциации доходов. Дифференциация доходов (уровней жизни) в казарменном обществе осуществляется по кастам, то есть но функциям в системе воспроизводства этого общества. Разные функции – разные касты – разные доходы. Таков принцип. Важно подчеркнуть, что не следует искать объективные основы дифференциации наподобие экономических закономерностей. Здесь иные закономерности. Здесь руководство ранжирует важность той или иной функции для жизнеобеспечения казарменного “социализма” в данное время. В иной ситуации ранги могут быть пересмотрены. Одна и та же деятельность, работа с одной и той же эффективностью – вовсе не основание для равенства дохода. Тут важно, одинаково ли кастовое положение. Если оно разное, по-разному и “положено”.
Третий принцип распределения, свойственный казарменному “социализму”, – равенство доходов как норма справедливости распределения.
Две реальные характеристики казарменного псевдосоциализма являются решающими для формирования представлений о справедливости в таком обществе:
1) кастовая структура общества, при которой различия между кастами сосуществуют с нивелированием положения людей внутри одной и той же касты;
2) “слоёная” идеология общества, при которой одна идеология – для правящей касты, другая – для народа.
Идеология правящей касты и привилегированное положение высших каст по возможности скрываются от народа, обряжаются в одежды демократичности, даже аскетизма, преданности делу, беззаветного служения и т. п. Всё внешнее пропагандистское оформление призвано создать у народа ощущение полного равенства условий жизни и равноценности для общества любого его члена.
Чтобы достичь и удерживать иллюзию равенства и справедливости, пускаются в ход такие средства, как секретность, беззастенчивая спекуляция на действительных, а чаще на выдуманных трудностях и чрезвычайных обстоятельствах, изоляция от внешнего мира (вплоть до “железного занавеса”). В результате высшие касты не имеют адекватного представления о положении низших каст, низшие касты – о положении высших. Люди видят только себе подобных, только жизнь своей касты. И здесь они зорко следят за справедливостью как за равенством в получении благ. Но ведь в пределах одной касты они действительно равноценны и равноправны (равно бесправны). Благодаря этому искусственно суженному видению социальной реальности и создаётся иллюзия справедливости на основе равенства доходов.
Время от времени иллюзия справедливости подпитывается громкими показательными процессами и суровыми наказаниями отдельных расхитителей, взяточников, “плесени”, “пены”, “накипи”, перерожденцев. И тогда люди спокойны: они живут в трудное время, в сложных условиях, но по справедливости. Так им представляется. И каждый, кто пробует рассеять их иллюзии, кажется им врагом.
При рассмотрении механизмов осуществления принципов распределения казарменного псевдосоциализма следует точно указать генеральную цель всей распределительной политики тоталитарного государства. Это – исходное суждение, краеугольный камень всех дальнейших рассуждений, точка отсчёта. Генеральная цель распределительной политики казарменного государства – обеспечение максимального уровня эксплуатации трудящихся. Эта цель может по-разному преподноситься и разными способами прикрываться, по суть её именно такова – максимизация эксплуатации. Суть всегда обряжается в казарменном “социализме” в гуманные, демократические, социалистические формы. Поэтому не следует удивляться, что максимизация эксплуатации, будучи целью тоталитарного государства, формулируется так: “Всё – для человека, для его блага!”. Слова – одни, дела – другие.
Стержнем механизма распределения в казарменном псевдосоциализме является тотальный контроль государства над распределительными процессами. Метод такого тотального контроля – государственное нормирование распределения всех благ.
Тут крайне важно не перепутать функции правового и тоталитарного государств. Это разные государства, их функции не имеют ничего общего. Правовое государство устанавливает законы, которые регламентируют правила хозяйствования, правила принятия решений. Законы защищают права, свободы и обязанности граждан. Все распределительные процессы в правовом обществе протекают в правовой, законной форме, все они регулируются законами. Но характер этого регулирования иной, чем в тоталитарном государстве. Тоталитарное государство может оформлять свою волю в законодательной форме, а может обходиться и просто постановлениями, инструкциями и т. п. Законодатель и исполнитель здесь един в двух лицах. Здесь царят приказ, прямое распоряжение, а не закон.
В области распределения тоталитарное государство (и исполнительная власть – это одно и то же) устанавливает конкретные нормы поступления благ тем или иным категориям граждан. Складывается система разовых решений, служащая основанием для распределения тех или иных благ. Что не разрешено решениями, то запрещено. Вот в этом и суть тотального контроля государства за распределительными процессами в казарменном псевдосоциализме: ничто не может быть распределено и перераспределено без разрешения государства. Распределительные отношения как бы остановлены, а затем происходят по разрешению государства. Никто не может включиться в распределение, не получив разрешения или согласования с государственным (распорядительным) органом. Самостоятельные действия не допускаются, преследуются или пресекаются. Самая ненавистная для тоталитарного государства форма деятельности – это “бесконтрольная” форма, самостоятельность. Всякая неконтролируемая государством форма распределения объявляется стихийной (с оттенком вредности для народа).
Тотальный контроль над процессами распределения (он же – “забота государства о благе народа”) представляет собой механизм, адекватный генеральной цели распределительной политики казарменного государства – обеспечивать максимальную эксплуатацию народа. В сфере потребления и развития потребностей цель эта конкретизируется как стремление к минимизации необходимого продукта в обществе в целом.
Тоталитаризм не оперирует категориями “человек”, “социальная группа”, “обособленный экономический интерес”, “регион”, даже “отдельный народ”. Все объективные импульсы, мотивы и требования, исходящие от частей общества, квалифицируются как “рвачество”, “групповой эгоизм”, “местничество”, “сепаратизм”, “национализм” и т. п. Тоталитарное государство знает и признаёт себя и народ как целое. В идеале народ состоит из социально диссоциированных индивидов, всецело преданных государству. Из такого “человеческого материала” удобно созидать кастовую структуру, идеально совпадающую с распределением функций воспроизведения казарменной системы. Социальные цели тоталитарного государства, изначально чуждые народу, в процессе их реализации порождают чуждую народу структуру экономической жизнедеятельности общества и кастовую социальную структуру. Лишь в течение ряда поколений посредством кровавой селективной политики (по сути дела, политики геноцида против собственного парода, ядро которой – вытравливание и репрессирование всего активного, живого, творческого в народе) тоталитаризм надеется создать новую породу людей и их совокупность – народ нового типа. Ряд классических антиутопий[16] даёт представление об облике и механизме функционирования тоталитарного псевдосоциалистического общества.
Эти характеристики казарменного псевдосоциализма предопределяют основные закономерности формирования необходимого продукта. С одной стороны, требуется минимизировать общий объем средств существования и развития народа, чтобы при повышающейся производительности труда получить максимум прибавочной стоимости. С другой стороны, обеспечение ряда функций системы требует дифференцирования средств существования и развития. Так возникает необходимость, говоря словами Дж. Оруэлла, выделить среди равных наиболее равных. Это управленческое действие вовсе не означает, что члены привилегированных каст купаются в роскоши. Идеология аскетизма и сдерживание развития потребностей распространяются на всю казарменную псевдосоциалистическую систему. Поэтому привилегии вышестоящих над нижестоящими и казарменном обществе (пока оно не перешло в стадию разложения) – это привилегии бедных над очень бедными и нищими. В стадии разложения казарменного псевдосоциализма высшие касты могут дорываться до относительного достатка и богатства, но тогда общая культурная неразвитость (и подавленность) общества проявляется в образе жизни высших каст как пошлая роскошь. Отвратительность такой богатой пошлости усугубляется казарменной стандартизированностью.
Итак – минимизация “общего котла” при неизбежных кастовых привилегиях “нужным” тоталитаризму специалистам. Эта закономерность осуществляется в виде строжайшего контроля за средним уровнем доходов и в виде разветвлённейшей системы привилегий и льгот отдельным категориям. Уравнительность как средство минимизации “общего котла” и привилегия как средство отличия, стимулирования верноподданничества – таковы механизмы минимизации необходимого продукта в казарменном псевдосоциализме. Следует обратить внимание, что обывательское сознание (особенно рабское, политически дезактивированное сознание) воспринимает и уравнительность, и привилегии как справедливость. Даже в обстановке кризиса тоталитарной системы, когда привилегии правящих каст стали известны народу и подверглись порицанию, борьба за отмену этих привилегий ведётся ради передачи средств нижестоящим кастам в форме…привилегий и льгот. Особенно активно претендуют на привилегии исполнители “интернационального долга”, другие военнослужащие, крестьяне разоренных областей, многодетные хлопкоробы, “женский класс” и многие другие. Так что борьба идёт не против системы привилегий, а за её модернизацию в духе уравнивания.
Усреднение пая (контроль за средним уровнем пая) – фундаментальный метод распределения казарменно-“социалистического” типа. Его суть четко прослеживается во всех классических способах тоталитарного государственного контроля за распределением благ. Это, к примеру, государственный контроль за соотношением роста средней заработной платы и роста производительности труда; контроль за соответствием средней зарплаты по категориям работников средней величине в “вилке” окладов по категориям; норматив перевыполнения норм выработки по министерству; нормативная доля заработка в цене продукции или в чистой продукции, это тысячи иных способов. Их принципиальное свойство – не допускать относительного роста “общего котла”, погашать дифференциацию, останавливать уходящих вперед в работе и в заработке равнением на среднемассовую величину. В отличие от этого при социализме демократический государственный и общественный контроль за мерой труда и мерой оплаты откроет простор для соревнования, лидерства, защитит равенство оплаты за равные и неравенство оплаты за неравные трудовые усилия. В казарменном же обществе тотальный контроль за распределением благ играет роль мощного пресса минимизации необходимого продукта, а вовсе не защиты права на заработок по труду. Как и другие права, право на труд и оплату по труду в казарменном обществе декларировано, но реализуется не иначе, как с санкции того или иного реально управляющего органа.
Может показаться, что усреднение пая и привилегии – противоречащие друг другу начала, что в казарменном “социализме” нет внутреннего органического единства. Ничуть не бывало. Усреднение пая – генеральный метод. Но на первых стадиях развития казарменного псевдосоциализма всё ещё не изжиты индивидуальные и групповые материальные интересы, люди и трудовые коллективы всё ещё не до конца понимают, что работать на благо общества (так называют здесь интересы тоталитарного государства и его истинных хозяев) надо исходя не из расчёта на вознаграждение за свои усилия и результаты, а из понимания полезности твоей деятельности для общего дела, для народа, для счастья будущих поколений. Эту недостаточную продвинутость людей и трудовых коллективов в понимании высшего смысла тоталитарного прогресса (он трактуется как их коренной интерес) приходится так или иначе компенсировать привилегиями в оплате и других формах доходов. При этом, если привилегия касается не отдельного лица, не уникального специалиста, то следует выдавать равные привилегии всей категории привилегированных по тем или иным соображениям. Усреднение пая присутствует и здесь, хотя средние размеры пая различаются для каждой из категорий. Такова уж диалектика казармы: не имея возможности сразу выровнять весь строй, она выравнивает его повзводно. Но идеал “выровнять” всех остаётся всё же как генеральная закономерность, как перспектива. Прогресс в этом выравнивании описывается наукой в терминах социализма как нарастание социальной однородности, как укрепление социальной справедливости, как движение к социальному равенству. Какие стрессы ещё ожидают ученых, способных увидеть интерпретируемые ими так процессы в истинном свете!
Ещё одна, и притом крайне важная составная часть механизма распределительной политики тоталитарного государства – сочленение в механизме формирования доходов населения привычного, сулёного и добавляемого. Это три стадии существования “положенного”, то есть отпущенного тоталитарным государством народу. Расчленённость “положенного” на указанные три состояния глубоко закономерно для казарменного псевдосоциализма. Такова реальная динамика воспроизведения “положенного” и реальная основа системы мотиваций и важных черт образа жизни казарменного псевдосоциализма.
Начнём с привычного. Тоталитарное государство целенаправленно формирует политически пассивное, послушное, преданное себе население. Такое население фактически лишено способности адекватно оценивать свое истинное социальное положение. Круг интересов и социально значимых действий предельно ограничивается. Свобода, разносторонность, полнота жизнедеятельности, самодеятельность и самореализация в общественно полезных делах уходят из числа существенно важных составных частей критерия благосостояния. Всё сводится к ограниченному набору “положенного”, заданного тоталитарным государством. Такое подавленное состояние народного интереса – не только цель тоталитарного государства, но одновременно и параметр социальной системы, требующей от государства своего неукоснительного воспроизведения. Тоталитарное государство, если оно желает сохранения казарменного строя, вынуждено действовать однозначно заданным образом во имя сохранения подавленности и суженности народного интереса. Эта однозначность – в стабильности достигнутого положения, в его неухудшаемости.
Таков объективный закон, допускающий, конечно, временные подпорки при своём нарушении. Так, многое можно списать на временные трудности (они разнообразны, их перечень зависит от изобретательности пропагандистского аппарата при данной степени засекреченности истинного положения дел). Но временные ухудшения не должны превращаться в постоянные для большинства, в противном случае даже у пассивной массы могут возникать недовольства и политические суждения. В этих случаях единственно действенный компенсатор – страх. Однако повышение уровня страха – шаг к бесстрашию, то есть к восстанию, к возрождению народа. Вот почему ухудшения, по логике казармы, должны быть временными и, желательно, компенсируемыми. Только при этом условии система может быть долговечной. Один из законов, обеспечивающих её долговечность, – неухудшаемость достигнутого положения по крайней мере большинства населения. Главная его формула такова: “То, что положено однажды, не должно быть отнято никогда”. Во всяком случае, при безупречном поведении и соблюдении норм жизни и работы, устанавливаемых тоталитарным государством.
Стабилизация достигнутых условий получения доходов оказывается практической формой согласования интересов тоталитарного государства и его граждан. При этом важно помнить, что гражданские права (если таким термином можно описывать бесправное положение обитателей казарменного общества) остаются лишь у послушной части населения, не помышляющей не то что о сопротивлении тоталитарному строю, но даже о диалоге с ним. Для такого населения стабильные условия получения дохода – это фундамент “уверенности в завтрашнем дне”, то есть уверенности в неухудшении положения назавтра. Для тоталитарного же государства стабилизация достигнутых условий выдачи доходов есть гарантия социальной устойчивости режима (социального спокойствия) и одновременно с этим средство удержания доходов на минимальном уровне. Прирастание эффекта от хозяйственной деятельности оказывается целиком в распоряжении государства, если условия получения доходов не имеют связи с ростом эффективности.
Однако потребность стимулировать более высокую производительность всё же заставляет тоталитарное государство идти па увязку доходов с ростом производительности труда. Эта увязка в форме пресловутого контроля за соотношением роста производительности труда и роста средней зарплаты издавна поглощает значительную часть усилий специалистов по организации и оплате труда в СССР. Написаны десятки трудов, доказывающих необходимость отставания роста средней зарплаты от роста производительности. И лишь немногие работы доказывают губительный, эксплуататорский характер контроля за этим соотношением, направленным на планомерное понижение доли зарплаты в цене продукции.
При высокой степени эксплуатации и низких реальных доходах не может не возникать проблема улучшения материального положения. Эта проблема и в самом деле постоянно стоит в казарменном обществе. Практика распределительной политики тоталитарного государства породила развитую форму улучшения материального положения, решающую сразу две задачи: минимизировать прирост реальных доходов и максимально оттягивать фактическое улучшение. Делается это так.
Остро назревшее мероприятие по улучшению материального положения сперва громко и торжественно провозглашается как новая забота партии и правительства о благе народа. Появляются так называемые “объявленные мероприятия”, существо которых – посул, то есть такое обещание, сроки выполнения и содержание которого весьма неопределенны. Именно о такого рода обещаниях русские говорят: “Сулёного три года ждут” и “Сулиха недахе родная сестра”. От объявления о предстоящем улучшении до реального действия проходит некоторое время, и это время работает на государство. Это ресурс минимизации уровня жизни.
Мероприятие по улучшению условий получения доходов протекает и форме добавления к “положенному”, обставляется как получаемая человеком непосредственно из рук государства добавка. Само собой разумеется, что такая процедура приращения доходов (номинальных или реальных) не предполагает какого-либо сопоставления прибавки с достигнутым ростом эффективности производства в обществе в целом. Государство в этом отношении остается бесконтрольным. Работает не механизм присвоения народом части эффекта от его же усилий, а механизм возбуждения, а затем и удовлетворения ожиданий подачки от государства.
Социальная психология общества, в котором тоталитарное государство монополизировало право на распределение эффекта воспроизводства и субъективно определяет, кому и сколько “положено”, формируется как рабская, холопская психология. Её иной раз весьма неточно называют иждивенческой. Со стороны тоталитарного государства, со стороны правящей в нём касты рабская психология и впрямь выглядит как иждивенческая. Ибо правящая каста не признаёт за трудящимися права на результаты их труда. Право на эти результаты правящая каста (номенклатура) присваивает. Вот почему не то что претензии, а только лишь надежды и ожидания улучшений номенклатура воспринимает как попрошайничество, иждивенчество. Если на те же вещи смотреть не с позиций номенклатуры, а с позиций революционной идеологии пролетариата, то социальная психология трудящихся, смирившихся с казарменным “социализмом”, это психология раба. Увы, это так.
Консервативные тенденции в условиях перехода от тоталитарного режима к демократическому строю выражает и защищает, как это ни покажется парадоксальным, трудовая масса. Приученная к ценностям тоталитаризма, привыкшая к формам казарменно-“социалистического” распределения трудовая масса оказывается в положении крепостных, почувствовавших слабость барской власти. Начинается борьба за более выгодные условия эксплуатации, но вопрос о смене формы эксплуатации, а тем более о ликвидации эксплуатации не ставится. То есть характер системы распределения не ставится под сомнение трудовой массой и тем самым как бы консервируется, тогда как размеры доходов считается важным увеличить. Такая направленность чаяний трудящейся массы порождает диковинные формы функционирования прежней системы, суть которых – идти вразнос. Когда ослабла подавляющая сила, оказался вынутым стержень старой тоталитарной системы, а потому дело быстро пошло к распаду. Укажем ряд новых явлений, свидетельствующих об этом.
Прежние ценности – быть преданным вышестоящему руководителю и считать справедливым то, что “положено”, – не кажутся само собой разумеющимися в условиях демократизации. Если выдвигаются и укрепляются новые, демократические ориентиры, то вакуума может не создаваться. Но в условиях СССР новые ценности не возникли как социалистические, демократические. Напротив, слишком долго старые тоталитарные порядки защищаются как социалистические. Из-за этого народ стал воспринимать борьбу с антинародным, тоталитарным как борьбу с социалистическим. Путь для любых несоциалистических ценностей оказался освобожденным.
Привычка к тому, что руководство определяет уровень дохода и что именно у руководства надо просить, от него ожидать повышения дохода, в переходных условиях выливается в эскалацию требований к правительству о повышении доходов. Правительство, не имея стратегии и даже не очень-то ориентируясь в существе складывающихся тенденций, уступает, а иной раз и использует повышение доходов для поддержания хоть какой-то популярности. Всё активнее действуют явочные способы выхода из-под правительственного контроля за ростом общих объёмов потребления. Словом, никакой явной увязки роста доходов с какими-либо воспроизводственными (полезными) показателями не наблюдается. Свойственная тоталитаризму разорванность движения необходимого продукта и народнохозяйственного эффекта сохраняется, но при отсутствии прежнего подавления народа оборачивается стихийным ростом доходов, открытой схваткой народа и правительства за уровень реальных доходов.
Трудовая масса настойчиво воюет за перераспределение в свою пользу привилегий и льгот, активно препятствует введению более цивилизованных экономических форм хозяйствования. Сама она на первых порах перестройки не овладела какими-либо созидательными программами, не выставила их в качестве программ демократических партий или движений (исключение составляют Прибалтика с её программами народно-освободительных движений, а с 1990 г. – ещё и Конфедерация труда). Масса сопротивляется всему, что идёт “сверху”, от правительства и руководства, считающихся преемниками тоталитаризма. Отсюда и консерватизм массы в тех случаях, когда руководство начинает осуществлять модернизацию.
Масса будет реакционно-консервативной до тех пор, пока её будут удерживать в положении политически слепой, неорганизованной. Положение быстро изменится, когда станут создаваться массовые политические партии и движения. Масса расчленится на конкретные движения, а в перспективе – на классы. Их программы будут включать в себя созидательные цели, средства, формы действия, в том числе и в сфере демонтирования тоталитарного распределения и становления иных способов формирования и реализации доходов.
Что касается реформаторских попыток преобразовать отношения распределения, то они имеют большой диапазон. На первых порах перехода от тоталитаризма к демократии этот диапазон мало заметен, так как все обещаемые реформы укладываются в формулу отхода от крайностей тоталитаризма в области распределения. Гласность высвечивает низкий общий уровень, обездоленность некоторых категорий и слоёв населения, незащищённость их от роста цен. Гласность называет некоторые экономические процессы своими именами: инфляция, привилегии власть имущих, бюджетный дефицит, скрытое повышение цен, теневой капитал и т. п. Соответственно этому формируется и либерально-реформистская программа действий: повышение заработков, пенсий, стипендий, индексация доходов, отмена привилегий правящей элиты, контроль за ценами, борьба со спекуляцией и т. д.
По мере продвижения в сторону модернизации или даже частичного демонтажа тоталитарного режима обозначаются и всё более вырисовываются два потока либерально-реформистской идеологии в области распределения. Один – рассчитанный на становление частнопредпринимательского хозяйства, другой – рассчитанный на самоуправление трудящихся в хозяйстве и народовластие в обществе. Проблемы ответственности за хозяйственный риск и социальной защищённости прав на труд и доход неизбежно находятся в центре внимания.
Ответственность за хозяйственный риск в условиях тоталитаризма не касается трудящихся. Они существуют на средства, уровень которых минимально необходим по деформированным (заниженным) меркам. Риск касается государства-эксплуататора, но это государство – монополист в хозяйстве. Так что все вопросы риска укладываются в проблему эффективности общей экономической политики. При разложении тоталитаризма и желании его реформировать возникает потребность вовлечь трудящихся в ответственность за ход дел на предприятии и в обществе. Попытки “воспитывать чувство хозяина” ничего не могут дать при отчуждении народа от власти как в обществе, так и в хозяйстве. Провал таких попыток подводит к экспериментам с подрядом, с бригадной солидарной ответственностью, с другими формами внедрения артельной психологии, наконец, с арендой. В конце концов в полный рост встаёт вопрос о необходимой и достаточной мотивации хозяйственной инициативы и активности.
Первоначально все были уверены, что дело – в стимулах, в количестве уплаченных за работу денег и проданных на них товаров. Однако мало-помалу приходится убеждаться, что теоретики стимулирования правы, когда настаивают на необходимости органического единства материальной, моральной и творческой заинтересованности в труде. Поиск форм такого органического единства ведёт одних к апологии частной собственности и заинтересованности предпринимателя, а других – к вере в способность трудящихся к самоуправлению. По этой линии и проходит водораздел либеральной реформистской мысли: одни – за приватизацию, другие – за самоуправление. Но все пока что за разгосударствление, то есть за отход от государственного руководства хозяйством и процессами распределения. Общее свойство либеральных реформаторов – не видеть кардинальных различий между тоталитарным и демократическим государством или же верить в постепенную трансформацию одного в другое.
Только революционно-демократический подход позволяет решить вопросы перехода от казарменной к демократической системе распределения благ наиболее благоприятно для трудящихся. Революция снизу разрушает тоталитарное государство, но создаёт демократическое государство, способное защитить права и интересы людей труда. Формы хозяйствования могут быть разнообразны, однако сила государственной демократической власти делает реальной социальную защищённость. Две перспективы – в сторону капиталистического развития и в сторону социализма – остаются при демократическом государстве. Но выбор делает народ. Ответственность за хозяйственный риск трудящиеся могут брать на себя, объединяясь в самоуправляющиеся коллективы и распределяя получаемый эффект внутри коллектива, либо передавать его государству, но не тоталитарному, эксплуатирующему их нещаднее любого капиталиста, а демократическому, защищающему трудящихся от всякой эксплуатации. Даже в том случае, когда хозяйственный риск возьмёт на себя капиталист, частный собственник, демократическое государство потребуется трудящимся для защиты от чрезмерной эксплуатации. Так что лозунг “разгосударствление” никак не может быть лозунгом демократической революции. Это лозунг либералов-реформистов, программы которых непременно содержат опасность перекладывания на трудящихся основных тягот выхода из кризиса.
Революция снизу устраняет тоталитарное государство со всей его распределительной системой. Это не означает автоматического становления социалистической системы распределения, но такой шанс появляется. Пока активность снизу сдерживается и упор делается на “революцию сверху”, шансов на становление социалистической системы распределения становится все меньше и меньше. Модернизирующийся тоталитаризм, выдавая себя за социализм, окончательно подрывает последний оплот социалистического выбора – социалистически ориентированное общественное сознание.
В СССР наибольшая готовность активизирующихся масс к социалистическому выбору была в 1987–1988 гг. С тех пор многие отшатнулись от социализма, поскольку так называли крепкую стену между тем, чего люди хотели, и тем, что им дозволялось. Становление социалистической системы хозяйства и распределения сейчас стало более проблематичным, чем ещё два года назад. Но есть надежда, что люди отшатнулись от социализма временно. Ведь история не имеет опыта преодоления казарменного псевдосоциализма. Будем надеяться, что тут ещё возможны варианты. Ближайшее будущее покажет, чего стоят такие надежды, реальны ли они.
Печатается по публикации в журнале “Вопросы экономики” № 11, 1990. Стр. 3-13.