Май 1990 г.
Основы теории переходного периода
Еще совсем недавно понятие «переходный период» ассоциировалось у каждого из нас с заботами народа, отвоевавшего власть у помещиков и капиталистов и приступившего к строительству социализма. НЭП, национализация земли, банков, налаживание соревнования, вопрос «кто-кого», коллективизация и индустриализация – всё это из содержательных характеристик того, послереволюционного переходного периода. Я не из тех, кто огульно отвергает Великий Октябрь и последовавший за ним переходный период. Это было время больших борений, искренних поисков, трагедий и прорывов в будущее, Я не судья нашим дедам и прадедам. И я смеюсь над теми, кто годен сегодня лишь на то, чтобы открыть консультационный пункт по проблеме, как надо было правильно действовать в начале нашего века. История состоялась, и её действующие лица не нуждаются в консультациях, не приемлют упреков и не могут учесть чьи-либо советы. Очередь за нами – творить нашу часть истории. И лучше сосредоточиться на этом.
О переходном периоде вновь заговорили в обстановке перестройки. При этом не все. Три идеологии перестройки несёт в себе современное советское общество:
1) неосталинистскую, то есть идеологию консервации и реставрации тоталитарного режима;
2) революционно-демократическую, то есть идеологию живого исторического творчества народа, свержения тоталитаризма методом антиказарменной народной революции и поворота общественного развития в демократическое русло, не исключающее при благоприятных условиях и социалистический выбор;
3) либерально-прагматическую, то есть идеологию реформ сверху (революции сверху), при которых масса действует не как инициатор, не как творец, а как исполнитель замысла реформатора.
Не стану развивать теорию консервации и реставрации тоталитарного режима, дабы не помочь своему политическому противнику. Не стану также излагать здесь стратегию и тактику социальных революций в обществах современного советского типа. Эта часть работы сделана своевременно, еще в 1987 г., хотя опубликовать ее удалось лишь попозже, в 1988–1990 гг.[11].
Займусь теорией переходного периода – так называют либералы-реформаторы свои проблемы, связанные со стратегией и тактикой «революции сверху». Еще точнее было бы назвать нужную им теорию теорией переводного периода. Ведь и в самом деле задача реформирования общества представляется либералам-реформаторам как перевод хозяйства и всего общества из одного состояния в другое. И притом перевод по составленному наверху плану.
Задача этой статьи – осмыслить либерально-прагматический взгляд на осуществление перестройки. Ведь цели «революции сверху» могут быть весьма далеко идущими и радикальными. Трудность в нерадикальном характере средств.
Идеология антитоталитарной революции снизу рассчитана на сочетание радикальных целей с радикальными средствами их достижения.
Либерально-прагматический вариант преобразований живо интересует сторонников революции. В каждый данный момент революционно настроенные силы могут «давить снизу» на реформаторов, заставляя их действовать более радикально. А кроме того, при варианте мирной революции народные силы становятся доминирующими в обществе и подчиняют себе действия реформаторов, трансформируют программу реформ сверху в созидательную программу революции снизу.
Осмысливая либерально-прагматические представления о переходном периоде под углом зрения, во-первых, задач революции сверху, во-вторых, задач революции снизу, придётся рассматривать одни и те же явления и процессы с двух точек зрения. Это не беда, это способствует объёмному видению мира. Классовый, то есть политический подход не изжил себя. И в наши дни это единственно плодотворный подход. Бедный марксизм! Он так устарел, что мы скоро откроем его заново.
Переходным периодом принято называть время, в течение которого преодолевается дистанция от исходного качественного состояния общества к его новому качественному состоянию. Переход к новому качеству может быть эволюционным и революционным – всё дело в характере разрешаемых противоречий. Именно по этому вопросу коренным образом и различаются либерально-прагматический и революционный подходы к характеру и задачам перестройки. Что же касается состава решаемых задач, то здесь различия, как нам кажется, несущественны. Но по вопросу очередности их практической постановки и решения, а также по вопросу о движущих силах перехода расхождения опять-таки весьма и весьма существенные.
Теория переходного периода должна охватить следующий необходимый и достаточный круг содержательных вопросов:
1) характер исходного состояния общества;
2) достигнутая степень вызревания внутренних противоречий и оценка кризисности ситуации;
3) направление движения (характер возможного нового состояния общества);
4) соотношение и взаимодействие социальных сил, заинтересованных в переходе и противодействующих переходу;
5) стратегическая программа перехода;
6) реальная последовательность действий и возможные варианты продвижения к цели.
Вульгарно-материалистическое (экономически детерминистское) представление об обществе подсказывает обыденному сознанию: каково на самом деле общество, таково и его представление о самом себе. Отсюда простой и ясный вывод: наше общество называется социалистическим, значит оно социалистическое.
«Чувство социализма» привито нам с детства. Но значит ли это, что действительность соответствует такому чувству? Научных доказательств социалистичности современного советского общества нет. Ученые-обществоведы разделились на три группы.
Первую из них составили (закономерный парадокс!) воинствующие сталинисты и оголтелые антикоммунисты. Их общая платформа в том, что в СССР и в странах современного советского типа построен именно социализм. Правда, в остальном у сталинистов и антикоммунистов диаметрально противоположные суждения. Первые напрочь отвергают очевидное – антинародность, антигуманность сложившейся общественной системы. Вторые – упирают на это очевидное и считают антигуманизм, тоталитаризм сущностью социализма.
Две другие группы обществоведов свободны от оголтелости и способны рассуждать здраво, соотнося действительный смысл слов с жизнью. Социализм – это реальный (реализующийся) гуманизм. Таково его самое общее и краткое сущностное определение. Если в советской действительности мы не обнаруживаем приоритета гуманистического начала, то приходится решительно отказать этой действительности в принадлежности к социализму (говоря словами В. И. Ленина, такая действительность не заслуживает названия социалистической). Революционное видение перестройки начинается именно с констатации несоциалистичности нашего современного общества в силу его антинародности, негуманистичности.
В отличие от революционеров, либералы видят ту же самую действительность в более успокоительном, примирительном ключе. Да, мы живем в обществе, где народ отчужден от власти, где нет социальной защищенности и социальной справедливости. Но ведь нет таких сил, которые были бы против социализма, защищенности и справедливости (тут точка перелома, перегиба, перехода в иное измерение рассуждений). Поэтому будем считать, что у нас ранний социализм, при котором сущностные черты социализма еще отсутствуют, хотя не отрицаются. Гуманизм, демократия – это все появляется, де, не сразу, а через 100–200 лет от начала социалистического строительства. Общество, в котором мы живем, действительно, еще не обладает чертами социализма, оно раннесоциалистическое, досоциалистическое, подготовительное для социализма, оно способно развиться в социалистическое, обрести черты и гуманизма, и демократии. Оно может стать демократическим социализмом.
Строго говоря, такая идеология – обман и самообман. Приверженность общества социалистическому выбору здесь просто декларируется. Нужно ещё доказать, что массовому сознанию присуще хотя бы «чувство социализма». Но даже если оно присуще массовому сознанию, требуется еще научно точно определить, не обманчиво ли это чувство, соответствует ли оно общественной реальности.
Состояние общества может быть по-разному интерпретировано, особенно если его оценивать не статически, а динамически, и притом находясь не вне этого общества, а внутри него.
Так оно и происходит, отчего и имеют место существенные расхождения оценок. Из мира фактов спор переносится в мир тенденций, а сравнительная сила тенденций, вероятный исход их исторического противоборства рассматриваются сквозь призму субъективного тяготения к тому или иному реально возможному варианту будущего. Все по-своему правы, а обществоведческая истина остается, как и прежде, плюралистической. А нас-то уверяли новые мудрецы, что классовый подход мёртв!
Значит, у нас есть основания констатировать бесспорные факты, характеристики и тенденции современного советского общества. И уже на этой основе установить размежевание интерпретаций состояния нашего общества. Похоже, что другого выхода в рамках «культурной дискуссии» нет.
Примемся за констатации. Постараемся охватить ими основные стороны жизни общества.
Первая сторона – политическая система. Фундаментальный факт, признаваемый теперь всеми, – отчуждение народа от власти, монополия на власть правящей касты. Решающим является то обстоятельство, что государство, его органы и институты противостоят народу. Их функции носят командно-карательный характер по отношению к собственному народу, а не защитительно-гарантирующий.
Весь режим власти тоталитарный по своему характеру, антидемократический. Отсутствует равноправие по той причине, что государство неправовое, что нет закона, правосудия и правопорядка. Правоподобное регулирование жизни общества на самом деле есть система произвола, разрешения и запрета по усмотрению управляющего.
Вторая сторона – идеология. Отчуждение народа от власти, узурпация власти господствующим аппаратом предполагает (требует для своего воспроизведения) как минимум политическую дезактивацию народа, а как оптимум – экстатического верноподданничества. Вот почему страх (запугивание) и спекуляция на популярной идее – взаимодополняющие компоненты идеологии для массового сознания (для господствующей касты требуется и существует иная идеология). Не допускается не только плюрализм организаций и общественных действий, но даже разнообразие мнений. Тотальное единообразие идеологии и политической практики поддерживается репрессиями, изоляцией от внешнего мира и демагогией. Сила репрессий при тоталитарном режиме современного советского типа прямо пропорциональна влиянию на умы социалистических или хотя бы просто общедемократических идей. Тоталитарный строй в СССР возник как результат контрреволюции под лозунгами социализма. Социалистическая фразеология маскировала подмену и идеологии, и практики социалистического строительства. Большие репрессии 1930-х гг. преследовали задачу подавить размах массового социалистическою сознания, вызванный революцией. Каждый подъём активности народа вызывал со стороны тоталитарного режима соответствующий контрудар. Вспомним патриотизм и героизм времен войны и репрессии 40–50 гг., оттепель и андроповско-сусловские психушки, борьбу с инакомыслием в 1970-80-е годы. Перестройка всколыхнула сознание масс, подняла активность. Великие репрессии потребовались бы тоталитарному режиму для восстановления себя самого. Он может их провести, если мы дрогнем. До сих пор ему удавалось. Но должно же хоть раз удасться и нам! Не вечен же этот распроклятый сталинизм!
Третья сторона жизни советского общества – экономика. Привычное для нас изображение экономического строя СССР включает следующие ключевые идеи: 1) собственность у нас общенародная (государственная), то есть социалистическая; 2) уровень обобществления производства очень высок, реально сложился единый народнохозяйственный комплекс; 3) имеет место демократический централизм как тип управления хозяйством; 4) планомерное управление хозяйством в целом дополняется широкой оперативно-хозяйственной самостоятельностью трудовых коллективов и трудящихся. И так далее. При внимательном же рассмотрении оказывается, что все это – лишь псевдосоциалистический словесный камуфляж откровенно тоталитарного, антинародного режима хозяйствования.
Первая ложь в отношении советской экономики – это приписывание собственности общенародного, социалистического характера. На чем основана эта ложь? На неправомерном знаке тождества между государством и народом. Даже если бы отношения собственности сводились к имущественным отношениям, то и в этом случае нельзя было бы ставить знак тождества между общенародным и государственным. Требовалось бы доказать, что государственное управление имуществом ведется в интересах народа. Доказать такое применительно к советской действительности невозможно. В подобное доказательство не вписываются ни милитаризация хозяйства, ни подчинение его задачам военной и экономической экспансии, ни игнорирование экологических и социальных ограничений при хозяйствовании (то самое «хищническое использование» природы и человека), ни многое-многое другое.
Но нельзя забывать, что отношения собственности не сводятся к имущественным. Собственность – власть в хозяйстве, социально-политический тип хозяйствования. Как в обществе, так и в хозяйстве народы СССР отчуждены от власти. Государство в СССР – не народное, чуждое народу. Государственная собственность в связи с этим также не имеет ничего общего с общенародной. Общенародность собственности означает прежде всего защищенность каждого хозяйствующего субъекта народом в целом через народную государственную власть. Современный советский строй являет нечто прямо противоположное: посредством государства народ отчуждается от власти, каждый хозяйствующий субъект посредством государства лишается возможности получить защиту народа. Хозяйствующие субъекты не ассоциируются имеющейся в СССР хозяйственной властью, а разъединяются, диссоциируются.
Вторая ложь о современной советской экономике касается степени ее обобществления. В обычном политико-экономическом смысле обобществление понимается как степень органической связанности, спаянности воедино различных хозяйственных явлений и процессов. Эта связанность, спаянность должна быть внутренним свойством хозяйства подобно тому, как в живом организме специализация систем и органов вызвана потребностями целостности. Советское хозяйство, конечно же, содержит в себе немало моментов действительного единства. Но немало в нём и такого, что идёт от командования, от сконцентрированности власти наверху. Вот эту сконцентрированность власти, степень централизации управления чаще всего и принимают (или выдают) за степень обобществления хозяйства. Глубокое заблуждение. Сконцентрированность функций управления далеко не всегда оправдана внутренними потребностями функционирования хозяйства, а очень часто представляет собою разрушение возможного обобществления. Достаточно назвать проблемы рынка и любых других горизонтальных хозяйственных связей. Их либо нет, либо они ослаблены до дистрофии. Прибалтийские республики, к примеру, несколько десятилетий не имели прямых межреспубликанских связей, а устанавливали их кружным путем, через «сильный центр». Единый диспетчерский пункт советского хозяйства нам всё время изображают как единый народнохозяйственный комплекс. Но комплекс – не подведомственность, а реальная связь. Реально же связь внутри экономики порвана, подменена административно-командной связью. Вот в чём дело.
Подобным же образом обстоит дело и с демократическим централизмом. О том, существует ли централизм в СССР, можно спорить. Централизм как субординированность, как органическое единство системы, устроенной иерархически, относится в СССР разве что к системе командования обществом. Но хозяйству внутренне не присущ централизм, нет экономической субординированности, нет единства, достигаемого через самостоятельность действий органически увязанных звеньев хозяйства. Централизм придан хозяйству как некий внешний для него объединитель, не дополняющий, а заменяющий собой экономические субординированные связи. Не централизм, а командование – вот что есть в советской экономике. Вопрос о демократизме отпадает при этом сам собою. В неправовом государстве, да еще при отчуждении народа от власти нет и не может быть демократического управления. Тип управления, свойственный хозяйству СССР, – командно-карательное управление.
Четвертая ложь о советском хозяйстве – будто оно ведётся планомерно, а планомерные решения, касающиеся хозяйства в целом, дополняются хозяйственной самостоятельностью и инициативами снизу. В принципиальном плане основные возражения на это связаны с приведённым выше раскрытием характера централизма. Тоталитаризму свойствен мертвящий централизм, когда движущее начало вынесено за пределы движущегося. Становясь внешним по отношению к хозяйству, управление приобретает вид командования, то есть полной противоположности самоуправлению, демократии, добровольному сознательному централизму. Планомерность как сознательная целесообразность вырождается при этом для хозяйства и для каждого хозяйствующего субъекта во внешний (спускаемый сверху) план, в жесткое предписание конкретных действий. Управляющий при этом действует планомерно, а управляемый – слепо, бессознательно, повинуясь указанию извне, по чужому плану. Хозяйствующие субъекты, люди, работники отчуждаются от планомерной деятельности. Их инициатива не имеет своим предметом их интересы, а своей целью – саморазвитие той хозяйственной среды (формы), в которой они находятся. Это инициатива исполнителя приказа. Правда, исполнение приказа в тоталитарной системе однозначно отождествляется с выполнением долга. Даже долг и совесть становятся критериями пригодности для исполнения только чужой воли, которую рекомендуется воспринять как волю собственную.
Словом, советская экономика, как её ни оценивай, не подходит под критерии социалистичности. То, что выдаётся обычно за ее социалистические якобы свойства, – не является социалистическим, а только называется «социалистическими» словами.
Четвертая сторона жизни советского общества – культура. В отличие от социалистической революции, призванной продолжить историческую традицию гуманизма и приумножить гуманистические накопления, тоталитаризм задерживает прогрессивное развитие, пытается повернуть его вспять, осуществить антигуманистическую (фашистскую) альтернативу в истории. Таким целям и действиям тоталитаризма адекватно враждебное отношение к культуре, к накоплениям цивилизованности. От презумпции неблагонадежности до истребления культуры – таков спектр «отношения» тоталитарных режимов к культуре. Сталинщина и брежневщина типичны в этом отношении.
Гуманизм, социализм, коммунизм (если рассматривать их как идейные течения и идеологии практических движений и обществ) нацелены на свободу развертывания своеобразия и разнообразия как на приоритетную социальную ценность. Разнообразие, своеобразие воспринимается как реальное богатство общества, как реализация его созидательных потенций, как активная культура в её конкретно-историческом виде. Напротив, для тоталитаризма разнообразие, своеобразие – признак слабости общества, его немонолитности, отсутствия единства. Рассматривая единство общества как фактор своей силы, тоталитаризм понимает единство исключительно как единообразие, как монолитное единство, а не единство разнообразного.
Тоталитаризм метафизичен как всякое субъективное насилие. Народ для него – объект окультуривания, пользователь одобренного вождями набора культурных благ и форм жизнедеятельности, но, конечно же, не творец новых форм и новых благ, тем более – не свободный их творец, не носитель и не верховный их ценитель.
Не буду развертывать этот тезис применительно к советской истории. Сегодня говорят страшные слова, оценивая итоги культурной политики сталинизма: бездуховность, отчуждение от культуры, разрушение культурных традиций и т. п. Думаю, все это – не издержки полемики, а предварительные оценки. Вся полнота разрушения пока еще нам не видна.
Так что и с этой стороны современное советское общество никак не выходит на социалистические критерии.
Резюмирую. Характер исходного состояния общества – не социализм и не «ранний социализм», а казарменный псевдосоциализм, тоталитаризм.
Четкое обозначение сущностной противоположности социализма и действительного состояния советского общества, которое является исходным для перестройки («доперестроечным»), невозможно переоценить. Вся концепция переходного периода (состояния), то есть вся концепция стратегии и тактики перестройки как социальной революции несет на себе глубочайший отпечаток того, какой вывод делается из сопоставления по существу социализма и «доперестроечного» состояния советского общества.
Если «доперестроечное» – это тоже социализм, то социальная основа общества признается доброкачественной и ее надо совершенствовать, обновлять, притом можно делать это и радикально. Так складывается концепция перестройки как переходного периода (и в формуле этой уже погашен политический накал, уже игнорирован антагонизм и уже слышатся сладкие мелодии «революции сверху»). Если же «доперестроечное» – не социализм, а тоталитаризм, то сама сложившаяся основа общества не может быть признана доброкачественной, и ее надо ломать, заменять принципиально иной – гуманистической, демократической. Так складывается концепция перестройки как социальной революции (и в формуле этой высок политический накал, пульс антагонизма бьется как сердце общества, слышатся позывные революции снизу – мощные, благородные, полные надежд на очищение).
Неправильная оценка исходного состояния, а также запаздывание с правильной его оценкой пагубно сказались на развертывании советской перестройки. Утверждение, что в СССР построен именно социализм (пусть с недоделками и с извращениями), в период массовой политической активизации (1988–1990 гг.) оттолкнуло очень многих от социалистического выбора, погасило «чувство социализма». Это чувство было иллюзией социализма, но люди ею дорожили, а значит, – она могла стать фактором социалистического выбора в перестройке.
Теперь положение осложнилось. Люди все больше переключаются на поиск выхода не на путях социализма, ибо для массы социализм стал синонимом сталинизма, тоталитаризма. Пошел массовый процесс внутреннего отказа людей от социалистического выбора. Возможно, это поветрие, неустойчивая тенденция, мода. Но тогда надо действовать, чтобы процесс стал обратимым. К сожалению, необходимых действий пока нет.
Известно, что ЦК КПСС назвал свою платформу «К гуманному, демократическому социализму». В проекте платформы дан абрис социалистического выбора, хотя проглядывают черты непоследовательности, во-первых, при отмежевании от прошлого, во-вторых, при определении способов перехода на социалистический путь развития. Не улавливая глубочайшей пропасти, несовместимости сложившегося тоталитарного строя и социализма, платформа ЦК КПСС упрощает и искажает реальное положение дел и реальную сложность исторического выбора. Позволю себе образное сравнение, чтобы резче обозначить суть обсуждаемой проблемы. В платформе ЦК КПСС рассуждение ведется по схеме «нам нужен не любой социализм, а гуманный, демократический, очищенный от извращений, деформаций».
Это похоже на то, как если бы кто-то объяснял: «Наша задача – достигнуть на шкале отметки 10, а сейчас мы находимся на отметке 6. Отсюда – масштаб задач». При этом упускался бы из виду «пустяк»: нам нужна отметка «плюс 10», а мы находимся на отметке «минус 6».
Понятно, что это уже иная ситуация и иной масштаб. Рассуждая о социалистическом выборе, наша партийная идеология сплошь и рядом упускает это различие между минусом и плюсом, преподносит построенный у нас казарменный псевдосоциализм как социализм, как доброкачественную основу социалистического выбора. В этом – огромное заблуждение. И притом опасное для судеб социалистического выбора.
Ведь взяв за основу тоталитарный псевдосоциализм, нельзя построить социализм, а можно на демократический лад модернизировать тоталитаризм.
Долгое время решающие причины неблагополучия в нашем обществе (падение темпов развития, эффективности, неповоротливость воспроизводственной структуры, невосприимчивость производства к научно-техническому прогрессу и т. п.) видели в экономике. Было стереотипное объяснение: а) гигантски выросли производительные силы, усложнились хозяйственные связи, а формы и методы хозяйствования остались практически неизменными; б) эти формы и методы (как и весь строй производственных отношений) когда-то были эффективными и передовыми, а ныне устарели и стали тормозом развития производительных сил; в) нужно изменить формы и методы, производственные отношения, чтобы дать простор развитию производительных сил.
С такими представлениями о причинах «негативных явлений» и путях их преодоления мы вышли к экономической реформе 1960-х годов. Судьба реформы показала, что причины кризисных явлений мы вскрывали тогда недостаточно глубоко. Были упущены из виду причины причин. Экономическая реформа была свернута не случайно. Она шла вразрез с корнями социально-политической системы.
Не надо думать, что в 1950-е и 1960-е годы никто не догадывался, что экономическая реформа будет воспринята в штыки правящими органами. Но в том-то и дело, что, предвидя такое сопротивление, сторонники реформы не сомневались, что это сопротивление будет сломлено. Во-первых, потому, что перемены в экономике – перемены в основе общества, так что надстройка должна будет «придти в соответствие». Во-вторых, сопротивление может исходить, считали мы тогда, от людей и органов, отступивших от социалистического характера системы. Ожидали, что в ходе реформы эти отступления будут устранены, наша социалистическая система возьмет верх. Жизнь заставила нас извлечь уроки из опыта реформы 1960-х годов, переменить и расширить представления о причинах и характере кризиса. Обратите внимание, что система предлагаемых направлений и мер экономической реформы в 1980-х годах принципиально близка к замыслам реформы 1960-х годов. Но общественный контекст реформы понимается сегодня принципиально иначе.
Начать хотя бы с того, что нужда в экономической реформе проистекает, как теперь стало ясно, не потому, что произошло мощное развитие производительных сил, а потому, что осуществилось и продолжает осуществляться экстенсивное наращивание мощностей и производства, не отвечающих современным научно-техническим возможностям. В результате – некомплексность, диспропорции, консервативность техники, технологии и организации производства.
Привычным стало утверждение, что в предвоенные годы нынешние принципы и формы хозяйствования были эффективны, позволили достигнуть поставленных целей. Но теперь, когда мы стали смотреть на прошлое трезвее и критичнее, напрашивается вопрос: а действительно ли в довоенные годы ставились и достигались народные, социалистические цели?
Сегодня причина экономической реформы видится, следовательно, иначе: надо переменить экономическую систему, сложившуюся в «сталинскую эпоху». Эта система ни тогда, ни позже не позволяла организовать хозяйство на основах всемерного развития инициативы масс, утилизации новейших достижений науки и техники. Этот вывод принципиален: не обновить и усовершенствовать, не развить дальше сложившуюся систему организационно-экономических отношений, а признать её недоброкачественной основой и заменить принципиально новой системой.
Вторая крупная перемена в понимании существа экономической реформы связана с уяснением действительной роли политики в осуществлении хозяйственных преобразований. В 1960-е годы многие из нас сокрушались, что на проведение экономической реформы не выделялось даже минимально необходимых (стартовых) ресурсов. Реформа наша, острили мы, бесприданница. Некоторые, впрочем, добавляли: «и беспризорница», имея в виду пассивность высшего партийного и хозяйственного руководства в деле проведения реформы. Насчет пассивности мы были, как теперь стало понятно, совершенно не правы. Пассивность и была активной формой действия против реформы. Неудача реформы 1960-х годов прояснила теснейшую связь экономики и политики, опрокинула экономико-материалистические (экономико-детерминистские) иллюзии насчёт того, что экономическая реформа мало-помалу активизирует и улучшит политическую систему. Оказалось иначе: экономическая реформа может подводить более прочную основу под политическую власть, но не может качественно «перестраивать» политическую систему. Если власть не работает на реформу, реформе не бывать. В 1960-е годы политическая система не работала на реформу, отчасти работала даже против реформы (в идеологии это проявилось как организованная травля так называемого «рыночного социализма» и третирование товарно-денежных отношений как несоциалистических, антисоциалистических).
Стало быть, сейчас мы не делаем прежней оплошности и не упускаем из виду, что экономическую реформу (тем более радикальную) можно сделать только при условии активного действия в пользу реформы всей властной структуры в обществе и в хозяйстве. Но тут возникает самый острый вопрос: примет ли и поддержит ли сложившаяся политическая система радикальную экономическую реформу?
Почему она не поддержала реформу такого типа в 1960-е годы? И изменилась ли с тех пор политическая система?
Политическая система с тех пор в принципе не изменилась. И радикальную экономическую реформу эта система не поддержит, постарается опрокинуть по тем же причинам, что и в 1960-е годы. Дело в том, что экономическая реформа строится на принципах демократизации хозяйствования, а имеющаяся (созданная сталинизмом) политическая система не только не является демократической, но и представляет собою антипод демократии. Она – тоталитарная система.
В 1960-е годы многие из нас исходили из того, что в принципе в нашей стране и в нашем хозяйстве имеет место демократический централизм, вот только под влиянием особых обстоятельств приходилось делать «перекос» в сторону централизма, а теперь надо как бы подбавить демократии. Не все заметили тогда явную фальшь конструкции «централизм сверху плюс демократизм снизу». В том-то и дело, что такой слоеный демократический централизм оставляет верх без демократии, а низ – без доступа к проблемам, решаемым в центре. Мне приходилось в 1960 – 1970-е годы критиковать такое понимание демократического централизма (но не думаю, что эта критика была услышана даже коллегами). Лишь к концу 1970-х годов стало ясно, что критика должна идти дальше. Тоталитарная система создает такой централизм, который принципиально не приемлет демократических методов ни вверху, ни внизу. Адекватные ему методы – командно-карательные. Демократизация же остается лишь на словах, как мираж для отвода глаз массам. Любые мероприятия по демократизации, приемлемые для тоталитаризма, – это хоровод вокруг командно-карательной власти, это «воспитание чувства демократии» при отсутствии самой демократии.
Тоталитаризм и есть коренная причина кризиса советского общества и его экономической системы. Не в экономике, а в политической системе коренится причина всех наших бед.
Отсюда следуют по крайней мере два вывода:
1) поскольку причины кризиса имеют явно выраженный политический характер, постольку и преодоление кризиса зависит в решающей мере не от экономических, а от политических действий;
2) стадии развития кризиса и степени его остроты отражают главным образом политическое состояние тоталитарного общества, а экономика при всей ее важности – фактор не первого, а второго ряда.
В соответствии с теорией деформаций и перерождений социализма[12], деформация строя является кризисным, неустойчивым состоянием общества, когда противоборствуют тенденции к выходу (или возврату) на траекторию, ведущую к первоначальной цели общества, и к окончательному перерождению строя. Движущей силой выхода из деформации является та массовая сила, в сознании которой первоначальные цели движения остаются приоритетными.
Казарменный «социализм» – это такая деформация общества, при которой тоталитарная политическая система отчуждает народ от власти в обществе и в хозяйстве, руководит обществом и хозяйством командно-карательными методами, прикрывает свои подлинные цели и средства (в том числе эксплуатацию и угнетение человека и народа) социалистической фразеологией, в то время как трудовой народ в своем большинстве предан идеалам социализма как идеалам свободы, добра, гуманизма, справедливости и мира.
Представление о казарменном псевдосоциализме как о перманентно кризисном состоянии общества позволяет рассматривать стадии развития казарменного строя как стадии кризиса. По-видимому, история советского варианта тоталитаризма позволяет выдвинуть в качестве гипотезы следующие стадии:
– становление тоталитаризма (от контрреволюции до достижения монолитного единства). Самоназвание этой стадии в СССР – сталинская эпоха;
– поддержание тоталитаризма в устойчивом состоянии (эпоха организуемого застоя). Самоназвание этой стадии в СССР – реальный социализм;
– разложение и ослабление тоталитаризма, попытки его оживления, модернизации. Самоназвание этой стадии в СССР – перестройка, или переходный период.
Возможна, как показал опыт Румынии, стадия агонии тоталитаризма.
Степени остроты кризиса могут быть определены по степени обострения антагонизмов. Исходным является политическая активизация масс. В зависимости от благоразумия тоталитарной власти степень и формы ее противостояния народу могут быть разными. Крайняя по остроте степень кризиса – открытое столкновение властей и народа, например, в форме восстания (Венгрия 1956 г., Румыния 1989 г.). Самая мягкая степень – инакомыслие как заметное социальное явление.
В СССР к весне 1990 г. наблюдается средняя степень остроты кризиса. Ее характерные приметы: народ не доверяет руководству; власти перестают изображать из себя защитников интересов народа, выдвигают идею «сильной власти», «сильного центра» и т. п.; возникают первые акции массового неповиновения, массового протеста, массового вызова тоталитарным властям.
Из трех идеологий перестройки (неосталинистская, революционно-демократическая и либерально-прагматическая) одна явно не даёт надежд на преодоление кризиса. Это неосталинизм. Он рекомендует возврат к старым, сталинским порядкам в модернизированном виде, то есть консервирует причины кризиса, насильно подавляя его проявления. Две других идеологии отражают программу действий по преодолению кризиса. Стало быть, два варианта выхода из кризиса существуют сейчас как основные.
Если говорить броско, то варианты эти таковы: реформы («революция сверху») и революция (революция снизу). Фактически силы общества распределяются между этими вариантами. И эти силы не обязательно должны конфронтировать. Более того, на первом этапе разрешения общественного антагонизма силам этим по пути – от тоталитаризма к демократии. Но заметьте – по пути им лишь в политической области. Тоталитаризм – главный враг, антинародная сила. Его антипод – демократия, власть народа. Однако народ не един, имеет структуру. По этой причине демократия оказывается понятием с разными смыслами для разных социальных групп.
О нашем советском тоталитарном обществе мы приучены рассуждать по сталинской схемке: это общество, где народ состоит из классов рабочих и колхозников и прослойки – интеллигенции. На самом деле социальная структура тоталитарного общества не может быть описана в терминах классовой структуры. Тоталитарное общество – кастовое. Мы живём сейчас в обстановке перехода от кастового, тоталитарного к классовому, правовому обществу. Эта особенность переживаемого нами перехода и объясняет, почему понятие «демократия» имеет разный смысл для разных социальных групп, а лучше сказать – для разных людей, ориентированных на разные социальные интересы. Ибо будущие социальные группы ещё не сформировались на деле, а существуют пока что в идеале, в сфере субъективных устремлений людей, принадлежащих к той или иной касте тоталитарного режима.
Так вот: одни тянутся к абстрактной демократии, которой не может быть в действительности; другие – к буржуазной демократии, третьи – к народной, революционной демократии. По мере продвижения от тоталитаризма к правовому обществу вариантов остаётся два: буржуазная и народно-революционная демократия. Это варианты политического результата преодоления кризиса (ухода от тоталитаризма).
Что же касается экономических процессов, то и здесь складываются два возможных варианта:
1) переход от эксплуататорской системы тоталитарного государства к более цивилизованным формам капиталистической эксплуатации, становление частнопредпринимательской экономики;
2) переход от эксплуататорской системы тоталитарного государства к системе хозяйствования под руководством народного государства.
В соответствии с этими вариантами формируются и ключевые лозунги. Один из них – разгосударствление, другой – самоуправление. Поскольку в реальном перестроечном процессе складывается большая «сумятица в мозгах» (хорошо выразился М. С. Горбачев!), многим кажется, что разгосударствление, самоуправление (вдобавок к этому переход к рыночной экономике) – все это одно и то же. Но это совсем не одно и то же. Тенденций складывается две: 1) к буржуазной демократии и частнопредпринимательской организации хозяйства, что закрывает перспективу социалистического выбора, и 2) к народно-революционной демократии, когда государственная власть переходит в руки трудящегося народа и меняет характер собственности, оставляя возможность двигаться к обществу без эксплуатации трудящихся.
В кастовом обществе большая часть людей лишена возможности влиять на структуру и перспективы развития общества. В условиях антитоталитарных перемен, разложения и падения тоталитаризма возможность такого влияния оказывается реальной. При этом новые структуры общества не обязательно должны образовываться как комбинация прежних каст в их полном составе. Этим объясняется, в частности, что среди консерваторов-неосталинистов встретишь ныне и рабочих, и крупных писателей, и ученых, и крестьян. А среди либералов-реформаторов могут оказаться представители высшего руководства КПСС, генералы, опять-таки рабочие, ученые и др. Даже в революционно настроенных силах возможны представители разных каст, притом не в единичных количествах, а во множестве. Социальная структура делается мобильной. Переход к новому общественному состоянию совершает не только общество в целом, но и отдельные группы, группки, формирования и лица.
И всё же можно выделить основные социальные силы, активно участвующие в переходе от тоталитаризма к демократии. Взаимодействие этих сил формирует облик переходных процессов. Что же это за силы?
Первая – инициаторы перестройки. В условиях тоталитарного строя идея перестройки, демократизации систематически подавляется, а носители и выразители этой идеи приобретают статус диссидентов. Эпоха брежневщины-андроповщины породила новые жестокие и изощрённые формы борьбы с инакомыслием и политической активностью (карательная психиатрия, преследования по политическим мотивам, лишение гражданства, остракизм, всенародное осуждение и др.). Подавление идей демократизации входит в механизм организации так называемого застоя. Суть этого механизма – вытравить саму возможность появления политических инициатив и методично пропалывать редкие ростки и свободомыслия, и даже просто инакомыслия. Тоталитаризм осуществляет геноцид инициативы снизу, какой-либо самостоятельности в общественных сферах деятельности.
По указанной причине инициаторы перестройки как социально значимая сила могут возникнуть в тоталитарных условиях либо как диссидентская общность, либо как часть правящей касты, решившей по тем или иным причинам модернизировать режим. Несмотря на совершенно разные конечные цели, обе категории инициаторов перемен добиваются устранения старых форм и методов господства в обществе. Начинается критика сложившейся реальности. Направленность и границы этой критики «реформаторы сверху» пытаются установить в пределах понимаемых ими задач государственной безопасности. На этой стадии идет в ход идеология примата общечеловеческих ценностей, выживания, идеи типа «все мы по одну сторону баррикад» или «все мы в одной лодке».
Политика ограниченной (дозированной) критики устаревших антинародных порядков получила название политики гласности. Это большая заслуга «реформаторов сверху». Она часто недооценивается, но только потому, что современники – не историки, они сравнивают перемены не столько с тем, что было только что, сколько с потребностями общества. А потребности эти значительно превосходят дозы гласности. Вот почему она разными путями расширяется за рекомендуемые сверху пределы, охватывая постепенно как весь круг общественных явлений, так и мало-помалу существо сложившегося строя.
Инициаторы перестройки оказываются при этом в массе своей отстающими от реальных процессов. Все чаще и чаще имеющим власть инициаторам («новой номенклатуре») кажется недопустимой и нарушающей элементарные порядки в обществе инициатива «неформалов». Появляется целая череда «несанкционированных» инициатив. «Реформаторы сверху» становятся в позу охраняющих перестройку от экстремистов, сепаратистов, авангардистов, безответственных элементов. Инициаторы-диссиденты также далеко не всегда способны догнать реальные процессы, но они не могут существенно повредить им.
Вторая сила – «несанкционированные». Их правомерно рассматривать всех вместе, невзирая на подчас противоположные воззрения и несовместимые способы действия. Появление «несанкционированных» в более или менее заметных масштабах – свидетельство новой стадии перехода, когда значительная (заметная) часть общества сознательно противопоставляется сложившимся порядкам, в том числе и установленным сверху порядкам проявления инициативы. Появление «несанкционированных» расслаивает «реформаторов сверху» на тех, кто продолжает быть за перестройку, и тех, кто начинает блокироваться с консерваторами.
Третья сила – активные консерваторы. Они консолидируются на платформе защиты прежних порядков как якобы социалистических. Их непосредственное влияние в обществе убывает, их не слушают вовсе или воспринимают как экзотику тоталитаризма. Однако они сплочены, в этом их сила и способность к реваншу в случае какой-либо конкретной возможности. Их реваншистские вылазки возбуждают антитоталитаристские силы, помогают им сплотиться, увидеть свою подлинную значимость (яркий пример – демонстрации и митинги в Москве 4 и 25 февраля 1990 г.). Но вылазки и вся деятельность консерваторов углубляют ошибку отождествления тоталитаризма с социализмом. В итоге социалистический идеал (тем более идеология марксизма-ленинизма) утрачивают свои былые позиции в общественном сознании. Деятельность консерваторов, рекламирующих себя как поборников социализма и марксизма-ленинизма, постепенно сводит на нет шансы подтверждения народом социалистического выбора.
Четвертая сила – народная масса. Она не расчленена в политическом отношении, нет устойчивых оформившихся ориентиров в политической перспективе. Сейчас это, к сожалению, часто «толпах», настроением которой можно воспользоваться как в добрых, так и в злых целях. Такое состояние народной массы крайне опасно, чревато катастрофами. В ходе вызревания революции вовсе не обязательно состояние, когда народная масса начинена по преимуществу настроениями отрицания и разрушения. В условиях советской перестройки такая ситуация создалась потому, что «реформаторы сверху» очень сильно запаздывали, отставали от реальности, слишком сильно блокировались с консерваторами и тем самым способствовали сосредоточению усилий здоровых сил почти исключительно на прорывах сквозь запреты и разного рода препоны и рогатки.
Так сложились в СССР (конкретно – в России) основные действующие политические силы к весне 1990 г. Это: инициаторы перестройки, считающие перестройку чем-то вроде своей собственности; те, кто «рвется к власти» (так о них пишут официальные газеты), то есть «несанкционированные»; консерваторы, то есть те, кто цепляется за власть; и, наконец, «народ, которому все надоело и который устал ждать».
Само собою понятно, что это ситуативная характеристика политических сил, их моментно зафиксированная диспозиция. Социальный, то есть устойчивый разрез отличается от ситуативного. В общем плане этот разрез ясен. Это антагонизм командно-карательной власти и народа. Появление «несанкционированных» и слабо структурированной народной массы (по существу «толпы») стало обозначать этот антагонизм, однако в крайне опасном ракурсе. Дело продвигается у нас (если давать оценку на март 1990 г.) пока что в сторону обостренных форм противостояния властей и народа. А в интересах народа – не восстание, не румынский вариант революции, а ее мирное развитие.
Хотелось бы со всей определенностью подчеркнуть, можно сказать, абсолютное расхождение взглядов «реформаторов сверху» и сторонников революции снизу на вопрос о возможности и способах обеспечения мирного характера перехода. Либералы (сторонники исключительно «реформирования сверху») уверены, что мирный переход можно обеспечить путем разработки руководством программ и сценариев перехода с тем, чтобы народ активно включался в исполнение таких программ и сценариев. То есть трудовая масса должна ждать решений сверху и быть инициативной в их исполнении. Либералы путают ситуацию революции с ситуацией обычного, так сказать, повседневного эволюционного обновления. В условиях революции мирный переход совершается совсем не так. Мирный характер гарантируется подъемом массы до самых вершин власти, полной доступностью власти для массы. Другими словами, мирной революции не может быть без развертывания двоевластия. Вот где корень, вся сущность решения о мирном характере перехода в обстановке общедемократической революции.
Опыт ряда стран, в том числе и СССР в 1988–1990 гг. подтверждает это. Ведь совсем не случайно все нити политической активности сошлись в СССР в 1989 г. на отмене статьи 6 Конституции, то сеть на вопросе о единовластии КПСС в обществе.
Если устранение конституционного оформления монополии КПСС на государственную власть получит развитие в реальной демократизации политической жизни, путь к мирному развитию перестройки будет открыт. Сейчас требуется создание массовых политических партий и движений, способных представить и отстаивать интересы формирующихся классов общества. Крайне желательно также создание параллельных властных структур, способных подготавливать опыт народа в управлении делами общества. Надо помнить, что мирная революция всегда проходит стадию двоевластия.
Сейчас можно лишь гипотетически обозначить основные социальные силы дальнейшего перехода от тоталитаризма к демократическому обществу. Отметим среди них:
а) рабочее демократическое движение. Это большая сила, активность которой является гарантом мирного хода перестройки;
б) народно-освободительные движения. При мирном, то есть достаточно благоприятном развитии революции такие движения становятся её мощным фактором. Напротив, блокирование мирного развития революции усиливает националистические моменты в народно-освободительных движениях;
в) общедемократическое народное движение на базе ясно осознанных интересов и политической организованности разных социальных групп;
г) реакционное движение сил, защищающих имперский характер Союза ССР, тоталитаризм, монополию на власть одной партии.
Повторяю, мы живем в кастовом обществе, а переходим к классовому. Разграничить социальные силы переходного периода как по прежним кастам, так и по будущим классам невозможно. Переходный характер общества и его структуры заставляет мыслить о социальных силах общества не категориями «каста» или «класс», а категорией «движение». Как только революция развернется и достигнет исторического перевала, станут различимыми и более или менее устойчивыми будущие классовые деления.
Самые большие сложности перехода от тоталитаризма к демократическому обществу возникли и возникают в СССР потому, что командно-карательная система власти не желает освобождать историческую сцену, затрудняет нарождение нового, мимикрирует под новое. Главный вопрос – расчистка пути новому в экономике, культуре, нравственности посредством кардинального изменения типа власти, посредством перехода власти к народу.
Пока не возникнет народовластие, будет вновь и вновь повторяться провал одной экономической программы за другой. Только правительство, пользующееся доверием народа, способно осуществить действенные меры по выходу страны из кризиса, в том числе и экономического.
Такая принципиальная констатация не исключает возможности готовить и обсуждать экономические программы оздоровления. Если не ошибаюсь, весной 1990 г. правительство в срочном порядке приступило к разработке программы форсированного введения рыночной экономики. До этого была программа, утвержденная II Съездом народных депутатов СССР, а еще раньше – программа, созданная в 1987–1988 гг., начиная от закона о предприятии и кончая законами о кооперации, об индивидуальной трудовой деятельности и рядом других.
Вопрос об общей концепции реформы – один из наиболее сложных и актуальных. Нередко высказываются сомнения насчет того, есть ли у нас вообще общая концепция радикальных преобразований. По-видимому, такие сомнения вызваны мнением, что концепция представляет собой некий писаный и утвержденный проект, а то и с приложениями сетевого графика мер, с проектным заданием для каждой меры и т. д. Но новое состояние механизма хозяйствования нельзя спроектировать наподобие обычного механизма. Метафорическое (через термин «механизм») изображение системы организационно-экономических отношений не должно вводить в заблуждение.
Мне думается, что неправильно требовать и сколько-нибудь детализированного описания будущего состояния этих отношений. Не надо забывать, что новое состояние общественных отношений (в том числе их составной части – организационно-экономических отношений, или же хозяйственного механизма) складывается как результат живого творчества народа. Заранее этот результат невозможно спроектировать, в особенности детально. Но направления перемен можно и предвидеть, и обосновать как цель. В этом случае концепция перемен (особенно если это радикальные перемены) приобретает вид совокупности взаимоувязанных сдвигов, дающих в итоге новое качество. Само это новое качество может быть строго определено не детальными, а сущностными характеристиками. Помимо этого концепция радикальных преобразований предполагает и определение социальных сил, призванных и способных осуществить такие преобразования.
К 1987–1988 гг. сложилась достаточно убедительная и полная система представлений о направлениях и принципиальных мерах радикальных реформ экономической и политической систем. Осенью 1989 г. правительство выдвинуло концепцию «углубления реформы» и мер по оздоровлению экономики. Преемственность новой концепции с первоначальной не очевидна, требуется экспертиза на предмет их взаимосоответствия. Есть основание предположить существенное несоответствие новых подходов тем, которые были провозглашены в 1987–1988 гг.
Полагаю, что концепция 1987–1988 гг. не требует пересмотра по существу, что ее развитие должно происходить без отступления от основных принципов. В этой концепции (хотя и она не без недостатков) определено новое качество, которого требуется достичь в итоге перестройки. Это слом командно-карательной системы управления, замена ее демократическим централизмом[13].
Этот общий стержень преобразований объединяет кардинальные перемены по важнейшим сферам и функциям хозяйственного руководства. Среди них перераспределение функций между уровнями управления; укрепление единого государственною руководства в области целеполагания, прогнозирования, перспективного планирования и комплексного целевого программирования; расширение хозяйственной самостоятельности и круга компетенций каждого из уровней и звеньев управления; развертывание социалистического рынка, более полное использование регулирующих потенций товарно-денежных отношений, развертывание эффективного разнообразия форм хозяйствования; реформа финансовых взаимоотношений хозяйственных звеньев с государством (с обществом); усиление экономического стимулирования и т. д. Органическая увязка реформ экономической и политической систем происходит в виде всесторонней и последовательной демократизации как хозяйственной жизни, так и всего общества.
К сожалению, промедление с демонтажом сталинистской системы, с демократизацией обусловило ряд принципиальных ошибок и факторов, сразу же блокировавших экономически грамотную программу 1987–1988 гг. Уже в момент разработки программы была выдвинута концепция – «начать с предприятия», или, другими словами, концепция предприятия как основного звена, за которое надо всеми силами ухватиться на начальном этапе экономической реформы, чтобы успешно осуществить всю реформу. Я пришел к выводу, что эта концепция ошибочна, не способствует успеху реформы, неверно определяет приоритетность задач в перестройке хозяйственного механизма.
Лозунг «начать с предприятия» очень выигрышен в социально-психологическом плане. Действительно, сразу создается впечатление, что взяли быка за рога, что дело делается в самом эпицентре столкновения всех интересов – в конкретных трудовых коллективах, в производящих звеньях. Однако очень скоро неизбежно выясняется, что предоставленные предприятию права и свободы в законе записаны, а в жизни нереализуемы, что новые правила хозяйствования выглядят маниловщиной перед десятилетиями отлаженной, почти монолитной привычной практической системой. Закон СССР «О государственном предприятии (объединении)» был введен в действие в 1988 г. и почти сразу же обнаружилось, что действовать в хозяйстве по этому закону практически невозможно. Оказалась неготовой система организационных отношений, органов управления и институтов общества.
Хозяйствующее звено – то общественное пространство, на котором основной массив организационно-экономических отношений выходит наружу в максимально конкретных формах, в сложнейших и притом весьма изменчивых комбинациях. Здесь разнообразие максимально, здесь поверхность экономической жизни. Однако было принято решение зарегулировать в первую очередь это пространство, это звено. Сказались, видимо, добрые намерения создать целостную модель хозяйственного механизма. Сказалось и то, что для центральных органов управления самым привычным делом было решение конкретных вопросов работы предприятий (то, что называют ещё мелочной опекой).
Однако смоделировать конкретное можно, лишь уйдя от конкретности, упростив представления до сущности, оперируя содержательными абстракциями. Так выходит, что смоделировать работу предприятия – это значит разложить эту работу на функции и на устойчивые комбинации функций, типизировать их, найти формы реализации в масштабах народного хозяйства. Но это значит, если вдуматься, выработать структуру функций управления народным хозяйством и организационную схему распределения (комбинации) функций по уровням управления, типам хозяйствующих звеньев.
Но составители закона о предприятии пошли иным, испытанным путем – составили свод деклараций о правах предприятий, соединив с инструктивным материалом. Предполагалось, что начав действовать по этому закону, предприятие даст мощный импульс переменам по всей надстройке над собою. Так бы, может быть, и случилось, если бы по закону 1987 г. предприятие могло начать полноценно действовать. Увы, даже те импульсы, которые пошли от предприятий, не были восприняты всей системой органов управления. Дело приостановилось в положении, очень близком к исходному.
Почему же так получилось? Потому что закон о предприятии 1987 г. – образец доперестроечного мышления (в смысле подходов, методологии разработки). В самом деле, как шла мысль? Наверное так (и примеры тому можно найти в публикациях): 1) экономика – решающий фактор, перестроим экономику – перестроим и все общество; 2) предприятие – основное звено хозяйства; 3) производительные силы, производство имеют примат в обществе, развитие производства вызывает цепную реакцию прогрессивных изменений; давайте начнем с перестройки на производстве – и всем придётся подравнивать свой шаг под перестроившееся производство; 4) демократия – хорошо, но прежде чем заниматься политикой, человек должен есть, пить и одеваться, производить, распределять, обменивать, потреблять. Давайте наладим экономику – и тогда демократия примет не форму разглагольствований на митингах, а форму полезной активности на производстве прежде всего, а кроме того и в обществе; 5) пока человек не станет хозяином в своем цехе, на своем заводе, как он может стать хозяином страны? Не надо громких слов о демократии вообще, начните с хозяйского отношения к своему рабочему месту, с бригадного хозрасчета, подряда, с самоуправления в своем коллективе, с выборности своего руководителя. И так далее.
Есть разные формулировки, определяющие суть такого хода мысли, подобной методологии. По-житейски просто сказал Ф.Энгельс: иногда придают «больше значения экономической стороне, чем это следует»[14]. Грубопрямолинейная наука вешает ярлыки «экономического материализма», «экономического детерминизма». Будем избегать ярлыков – они обижают. Обратим лучше внимание на то, что в приведенном способе рассуждений политика всегда оказывается следствием, а экономика причиной. В жизни так не бывает: они взаимодействуют и определяют друг друга, притом не только в порядке обратного, но и в порядке прямого влияния. В этом-то вся суть диалектического и исторического материализма. Жаль, что мы практически утратили эту методологию.
Концепция «начать с предприятия» породила узаконенную модель государственного предприятия. Разнообразие форм свелось к двум моделям хозрасчета. Почти сразу выявилось, что это ничтожно узкий выбор, а главное, – все нарождающиеся инициативные формы хозяйствования оказались обреченными появляться не иначе, как незаконнорожденными. Хорошенькая оказалась гарантия для инициативы! Впрочем, инициатива инициативе рознь. Одна инициатива (законопослушная) либо заглохла, либо пошла на поклон в парторганы (за поддержкой), в хозяйственные и советские органы (за разрешением). Тем самым инициатива не ломала старые порядки, а закрепляла их. Другого рода инициатива воспользовалась неурегулированностью тех или иных отношений и откровенно приступила к экономическому разбою, самоуправству. Тут уж власти стали прибегать к пресечению не по закону, а по своему усмотрению.
Вывод: приоритетная задача (основное звено цепи) оказалась выбрана неверно. Сосредоточение основного внимания на предприятии увело из поля зрения кардинальные проблемы преобразования общества в целом, без чего существенно изменить условия деятельности любого звена и их совокупности просто невозможно, нереально. Предприятие было поставлено в условия, когда оно должно было впредь до осуществления политической реформы бороться со всей старой по существу системой управления, да еще и поддерживаемой прежней недемократической политической системой. Это парализовало ход экономической реформы в самом начале. Была повторена ошибка реформы 1966–1968 гг., когда также начали с предприятий (воссоздание министерств – не в счет, это была воссоздана антиреформенная сила). В итоге дальше предприятий и не двинулись. Тогда, правда, здорово выручил энтузиазм заводчан. Сейчас реформа сколько-нибудь широкого энтузиазма не вызвала.
Таковы мои доводы в пользу утверждения, что главная причина неудач хозяйственного реформирования остается той же, что и 25 лет назад: разъединенность экономики и политики, неумение видеть их взаимоувязанность, неумение и нежелание наладить эффективное политическое сопровождение хозяйственной реформы – последовательную и уверенную десталинизацию, демократизацию на деле, переход к народовластию.
«Начать с предприятия» – концепция неверная. Верная – «начать с государства». Мысль проста. Чтобы охватить все самое важное и не увязнуть в подробностях, не поставить ненужных ограничений, нужно принять решения о развитии и преобразовании хозяйства как целого. При этом, само собой разумеется, не забыть, что хозяйство – это лишь система средств для достижения целей общества. Поэтому цели и характер обновления общества должны быть взяты в расчет при реформировании хозяйства в целом. То есть начинать надо не со звена хозяйства, не это считать исходным пунктом реформы, а с изменения целообщественного масштаба. Наилучшим образом мы учтём это требование и со стороны задач экономической реформы, и со стороны ее связи с необходимыми политическими преобразованиями, если приоритетным делом будем считать реформу государства, начнём с государства.
Напомню, что характер государства воплощает в себе главное противоречие общества. В нашем обществе – это антагонистическая отчужденность народа от власти, а властей – от народа. Такая отчужденность пронизывает все сферы, экономику в том числе. Начиная с решения проблемы взаимного отчуждения народа и властей, мы начинаем с коренной проблемы предстоящей революции (перестройки) – оздоровление общего климата в обществе. Начиная с государства, с его переделывания, мы волей и неволей ставим в центр внимания стратегические вопросы и обсуждаем их в ракурсе социальных сил, реально способных изменить положение дел в обществе.
Определим круг ключевых проблем, которые нужно рассмотреть, если начинать от государства.
1. Становление народовластия. Существо власти. Собственность как власть в хозяйстве. Народ и человек как хозяева.
2. Общее направление выхода из кризиса. Реальность социалистического выбора. Целесообразна ли и возможна ли конвергенция нашего общества с капитализмом? Общенародность или многоукпадность? Многоукладность или разнообразие форм ведения социалистического хозяйства?
3. Социальная защищённость и социальная справедливость. Проблема доверия народа государству и правительству.
4. Реформа Союза ССР и новые принципы организации народного хозяйства.
5. Нормализация обращения (цены, снабжение, рынок).
6. Социальная защищённость трудящегося (трудовые права и свободы, формирование и реализация трудового дохода).
7. Нормализация денежного обращения.
8. Реформа общественных фондов потребления.
Есть и другие проблемы, но мы ограничимся рассмотрением некоторых из перечисленных, ибо их совокупность достаточно полно отражает взаимосвязь социальных и экономических аспектов созидательных дел революционной перестройки.
Рассмотрим в самом конспективном виде решающие проблемы выхода страны из кризиса.
Власть, собственность, хозяин. Власть есть объединяющее действие (сила). В обществе с отчуждением и в обществе без отчуждения власть имеет разный характер и разные формы. При отчуждении власть принудительна, в справедливом обществе власть опирается на поддержку управляемых, на добровольность их действий, на понимание справедливости требований со стороны власти. Вот это отношение к власти как к справедливо действующей объединительной общественной функции – суть демократии. Нам предстоит перейти от общества, в котором власть основана на принуждении, к обществу, в котором власть основана на добровольном, осознанном принятии законов и установлений как норм жизни в обществе. Принуждение – формальная власть, непрочное объединение, способное ослабевать и распадаться. Как ни велика принуждающая сила, народ всегда сильнее её. Но он сильнее в потенции. Главная задача принудительной власти – не дать потенции стать реальностью, не дать народу активизироваться. Всякая активизация ведёт к осознанию народом своей силы, своего первородного права на власть. Даже простейшая форма активизации – высказывание собственного мнения – необратимый удар по принуждению.
Собственность неправомерно сводится у нас к имущественным отношениям, тогда как собственность – это и власть в хозяйстве. В этой связи хозяин представляется не как собственник имущества, а как собственник процесса воспроизводства, суверенный субъект хозяйствования.
Крайне важно, чтобы была глубоко понята взаимосвязь народа и человека как хозяев, собственников, субъектов ведения хозяйства. Разные типы этой взаимосвязи лежат в основе разных типов обществ, разных типов хозяйственного устройства (способов производства или хозяйственных укладов). Когда трудящийся народ осуществляет верховную власть в обществе и в хозяйстве (в строгом смысле слова это и есть социализм), тогда положение каждого труженика и трудового коллектива как реальных хозяев (суверенных субъектов хозяйствования, собственников) обеспечивается их функцией представителей всего народа в сфере их хозяйственной деятельности и реальной доступностью для них пользоваться демократическим общенародным государством как политическим выразителем и проводником их интересов. В этой связи общенародная собственность – не глупость и не способ отчуждения трудящихся от производства. Тоталитаризм помпезно (но без всяких оснований) называет свою антинародную экономическую систему государственной собственностью, общенародной собственностью, социалистической собственностью. На самом деле в государственной собственности тоталитарного (сталинистского) режима нет ни грана ни общенародности, ни социалистичности. В условиях же действительного народовластия, в условиях социализма общенародный характер собственности есть критериальный признак социалистичности экономической системы, способа производства. Это вывод фундаментального характера. Прошу обратить на него особое внимание.
Магистральное направление и варианты выхода из кризиса. Магистраль преодоления кризиса предопределена тем, что коренная причина кризиса – тоталитаризм, командно-карательная система власти как в обществе, так и в хозяйстве. Все, что направлено на демократизацию общества и хозяйства, лежит на магистральном направлении преодоления кризиса, прогрессивно. Это не исключает разнообразия действий, вариантов оздоровления общества и хозяйства. Находясь в целом в русле преодоления кризиса, разные варианты в разной мере эффективны, отражают разные интересы и разные представления о желаемом будущем. С этим нельзя не считаться. На этом должен быть основан сдержанный, демократический подход к оценке разных концепций и доктрин экономического развития.
Мною исследован ряд идеологически острых вопросов, касающихся вариантов дальнейшего развития советского хозяйства. Например, такие: сохранит ли наше хозяйство социалистический характер? Насколько реален для будущего социалистический выбор? Целесообразна ли и возможна ли конвергенция нашего общества и нашего хозяйства с капитализмом? Суть выводов следующая. Вопрос о сохранении социалистического характера нашим хозяйством исходит из того, что наше хозяйство – социалистическое. Наука не подтверждает этой оценки. Правильно ставить вопрос так: может ли советское хозяйство стать социалистическим? По моему мнению, может до тех пор, пока казарменная деформация не привела к окончательному перерождению. Условием социалистического выбора становится теперь антитоталитарная революция снизу, то есть наиболее радикальный вариант перестройки.
Преобладание «революции сверху» приведёт страну скорее всего к модели конвергенции тоталитаризма с капитализмом, к тоталитаризму с цивилизованным лицом. Много и верно написано о невозможности конвергенции капитализма и социализма. Всё тут остается в силе. Но этот вывод не закрывает путь конвергенции с капитализмом казарменному псевдосоциализму. Если казарменный псевдосоциализм пытается выйти из своего кризиса путем ослабления эксплуатации трудящихся, отказа от крайних форм угнетения, попрания прав человека и народов, то почему бы ему не взять на вооружение опыт буржуазной демократии? Либерализация советского хозяйства в форме конвергенции с капитализмом способна принести облегчение эксплуатации, улучшение организации воспроизводства, вхождение не только в мировую торговлю, но и в мировое хозяйство и т. п. Это было бы реальным улучшением во многих отношениях. Это надо признавать. Но не надо самим думать и других обманывать, что конвергенция советского хозяйства с капитализмом была бы шагом на пути к социализму.
В свете сказанного рассмотрим вопрос о так называемом многообразии форм собственности. Надо различать многообразие форм собственности (многоукладность) и многообразие форм реализации того или иного типа собственности (многообразие форм ведения хозяйства). Конвергенция советского хозяйства с капиталистическим предполагает многоукладность экономики. Именно поэтому программы либерально-демократических и отчасти социал-демократических движений в СССР включают положения о многоукладности. У трудящихся мысль о частной капиталистической собственности непопулярна. Социалистический выбор может допустить многоукладность как тактическую меру, но в принципе основан на общенародной собственности при самом широком разнообразии форм ее реализации (форм ведения хозяйства). Разделительная граница тут – допущение или недопущение эксплуатации чужого труда, сохранение или полное устранение отчуждения труженика от функций собственника, хозяина.
Социальная защищенность и социальная справедливость. Доверие народа властям. Общенародный характер собственности вполне адекватно проявляется в форме социальной защищённости хозяйственной деятельности и в форме социальной справедливости ее организации. Социальная защищённость и социальная справедливость – две высших ценности как демократии вообще, так и особенно социалистической демократии. Социальная защищённость – такое положение труженика и трудового коллектива в обществе, когда их права, свободы и обязанности в сфере хозяйствования определены народом (народной властью), закреплены законами и гарантированы всем общественным правопорядком. Социальная справедливость – восприятие установленных и осуществляемых в обществе порядков хозяйствования как приемлемых, верно отражающих интересы человека, народа, трудового коллектива, общества, словом всех субъектов и участников хозяйственной жизни.
Кризис доверия народа к властям отражает недостаточную социальную защищённость и недостаточную социальную справедливость.
Реформа Союза ССР и новые принципы организации народного хозяйства. Воспроизвожу основные положения специальной научной разработки, выполненной в 1989 г.[15]. Смысл реформы Союза ССР вижу в отходе от имперских отношений и в утверждении союза суверенных республик.
Экономическая система союза должна быть основана на следующих принципах.
Верховными субъектами, организующими хозяйство общества, являются народы, объединяющиеся в Союз ССР. Обладая политическим суверенитетом, каждая из союзных республик имеет право на экономический суверенитет, то есть на верховенство в организации всей хозяйственной деятельности на территории республики.
Суверенитет союзных республик (народов) не может быть урезан действиями Союза ССР. Хозяйственные полномочия Союза ССР возникают на основе добровольного делегирования республиками части своих суверенных прав Союзу. Хозяйственная деятельность Союза ССР организуется союзным государством и союзным правительством без нарушения суверенитета союзных республик.
Народное богатство Союза ССР состоит из совместного имущества союзных республик и народных богатств союзных республик. Совместное имущество (ресурсы) создается союзными республиками по совместному решению (на основе консенсуса) для ведения совместной (союзной) хозяйственной деятельности или другого совместного общественно полезного использования. Вклад каждой республики в совместные (союзные) ресурсы, а также часть эффекта от совместной (союзной) деятельности остаются собственностью республики.
Союзные республики и Союз ССР договариваются о единых принципах организации хозяйственной деятельности и об определённых формах ее регулирования. По кругу договоренностей (на основе консенсуса) государство и правительство СССР вправе издавать законы, постановления и другие правовые и нормативные акты. Все союзные законы и другие нормативные акты, касающиеся хозяйственной деятельности, вступают в силу на территории союзной республики после их регистрации республиканским органом соответствующей компетенции.
Союз ССР осуществляет долгосрочное и среднесрочное планирование народного хозяйства СССР, а также в полном объеме управление совместной (союзной) хозяйственной деятельностью. Финансовая и кредитная системы Союза ССР строятся на основах защищенности экономического суверенитета союзных республик. В соответствии с этим денежная система может быть как единой для Союза ССР, так и состоящей из нескольких денежных систем, вплоть до самостоятельной денежной системы каждой союзной республики.
Использование союзной республикой своего права на самоопределение (суверенитет) в экономической деятельности не должно вызывать ни со стороны других союзных республик, ни со стороны Союза ССР каких-либо противодействий.
Нормализация обращения (цены, снабжение, рынок). Политика инфляции, проводимая начиная с середины 60-х годов, привела к существенному обесцениванию денежной массы (хотя и к неравномерному). Панические оценки современного состояния хозяйства (грозящая катастрофа, хаос, крах и т. п.) основаны вовсе не на скачкообразном ухудшении положения. Они отражают осознание властями своей неспособности переломить тенденции, вызванные экономической политикой периода застоя. Лозунг оздоровления правилен. Но упор на чрезвычайность мер оздоровления вызывает тревогу, ибо командно-карательная система власти может воспользоваться ширмой чрезвычайности для восстановления и укрепления антидемократических порядков. Здесь требуется особая бдительность масс и немедленное реагирование на любые попытки властей ущемить права и свободы граждан и народов, демократических общественных движений и организаций.
Оздоровление (нормализация) сферы обращения должна происходить при последовательном и неуклонном возрастании социальной защищённости и социальной справедливости.
В основу процесса оздоровления обращения целесообразно положить сегментирование рынка. Эта мера включает в себя: выделение республиканских рынков как защищенных от дезорганизующей экспансии и разделение рынка на социально защищенный и коммерческий.
Республиканский рынок, защищенный от дезорганизующих внешних воздействий самостоятельной денежной системой, представляется непременной составной частью экономического суверенитета в современных условиях. Потребность в сегментировании союзного рынка на республиканские вызывается фактически сложившейся неравномерностью хода перестройки в разных частях СССР. Защищённость республиканских интересов отзовётся повышением ответственности республик, ощущением социальной защищённости и социальной справедливости, а в конечном счете – созидательной активизацией народных сил.
Что касается республиканского рынка, то и он в свою очередь может быть сегментирован в целях быстрейшего оздоровления. Для этого нужно будет выделить социально защищенный рынок, а весь остальной рынок перевести на коммерческие основы. Социально защищенным рынком должна стать та часть потребительского рынка, которая доставляет семьям близкий к среднему уровню объем и состав потребления. Право на гарантированное снабжение на среднем уровне защищается карточной системой. Отоваривание по карточкам ведётся по твердым государственным ценам (как вариант возможна индексация цен, связанная с ростом средней зарплаты). Когда у населения произойдет твердое осознание социальной защищенности среднего уровня потребления, можно будет постепенно (по группам товаров) и обязательно гласно и под контролем народа осуществлять реформу розничных цен с использованием полной компенсации (то есть такое изменение цен, при котором государство не получает в свою пользу ни копейки).
Коммерческий рынок (весь рынок средств производства и часть потребительского рынка) оздоровляется путем введения равновесных цен. С использования цен равновесия начинается оздоровление. Целесообразно в течение 10 лет осуществлять компенсационное государственное регулирование, задача которого – изъятие части превышения равновесной ценой государственной цены и передача этих сумм в форме дотации покупателям. Если равновесная цена ниже государственной, то покупатель доплатит государству, а государство передаст продавцу эту доплату. В первый год компенсационные платежи и дотации могут составлять 90 % разницы между равновесной и государственной ценой, во второй – 80 %, в пятый – 50 %, в десятый – 0%.
Поддерживаю предложения о введении твердого рубля и о продаже конвертируемой валюты на внутреннем рынке. Что касается акций и других форм вовлечения личных средств в производственные вложения, то это направление оцениваю как фактор усиления инфляции, снижения социальной защищённости трудового дохода. По моему мнению, правда, большого притока личных средств в производственную сферу на добровольных началах произойти не должно, так как отсутствует необходимое для этого доверие народа властям. Это относится также к перспективам добровольного участия в новых 5-процентных государственных займах. Попытки силового распространения акций и облигаций, предоставление владельцам акций и облигаций преимуществ на потребительском рынке вызовут ощущение социальной несправедливости.
Оздоровление сферы обращения возможно без обид со стороны населения. Но эта возможность на все сто процентов связана с темпами демократизации жизни общества и хозяйства. Если же чрезвычайность будет понята как неизбежная непопулярность, возникнут предсказуемые последствия – массовые недовольства и разрушительные формы протеста.
Лето 1989 г. ознаменовалось выходом на общественную арену рабочего движения. Это кладет конец этапу, когда правительственные программы могли существовать как прикрытие оттяжек кардинальных реформ.
В «Декларации основных принципов Конфедерации Труда», принятой в г. Новокузнецке 1 мая 1990 г. формулируется тот облик переходного периода, который устраивает рабочее движение:
«Конфедерация Труда выступает за экономическую самостоятельность предприятий, за развитие регулируемых рыночных отношений по мере осуществления широких социальных программ защиты и улучшения жизни трудящихся. Руководство государственными и коллективными предприятиями должны осуществлять органы и люди, избранные самими рабочими, трудовыми коллективами. Права трудовых коллективов и граждан на хозяйственную самостоятельность, на выбор вида собственности, форм организации производства и труда должны защищаться всей силой демократической государственной власти».
По-моему, очень взвешенный взгляд на вещи. Он вселяет оптимизм.
Печатается по публикации в книге: ЧЕРЕЗ ТЕРНИИ / Сост. А. А. Протащик. – М.: Прогресс, 1990, с. 262–292.