НАТАША ГОНЧАРОВА
– Таша, забудь его.
– Как можно? Как можно забыть Пушкина?
– Ташенька, он вовсю ухаживает за Ушаковой. Все вокруг говорят, что вот-вот женится.
Азя понимала, что это жестоко, но кто, как не сестра, скажет Таше правду?
У той на глазах выступили слезы, только по привычке сдержалась.
– Женится…
– Да, Катрин Ушакова уверена твердо, Пушкин, говорят, весь альбом им исписал, по три раза на дню на Средней Пресне в их доме бывает! Да я и сама видела вчера: он туда ехал как раз мимо наших окон.
– Откуда это видно?
– Из залы, я за фортепиано сидела, а он мимо окон ехал, повернулся, посмотрел, смеясь… Экий насмешник!
– Из залы? А в котором часу?
– Не смей! Это будет неприлично. – Сестра уже догадалась, почему спросила Таша. Тоже захотелось хоть глазком глянуть на Пушкина, когда ехать будет.
Но на следующий день вместо Александры в урочный час за роялем сидела Таша, пальцы бегали по клавишам, а голова повернута в сторону окна. У самого окна, прячась за занавеской, стояла верная Азя и подглядывала, чтобы дать знак.
Наконец раздался ее шепот:
– Едет!
Наташа живо отвернулась, щеки заполыхали, пальцы забегали по клавишам чуть резвее нужного темпа. По знаку сестры Александры: «Смотрит!» она повернула голову и действительно увидела Пушкина, приподнимающего шляпу в качестве приветствия. Не удержавшись, девушка улыбнулась, сначала чуть-чуть, а потом от души, и тут же смущенно отвернулась. Хорошо, что маменька не видит, не то было бы им обеим на орехи, разве можно вот так глазеть на чужого мужчину и улыбаться ему?! Ну и что, что известный поэт, тем более нельзя. К тому же он почти жених Ушаковой.
Дверь открылась, и в комнату вошла старшая из сестер Екатерина. Азя почти отскочила от окна, а Таша сбилась.
– Ты чего частишь, нужно куда медленней. – Сестра недоуменно посмотрела на одну, потом на другую, на окно:
– Кого вы выглядывали? А… Пушкина… Он к Ушаковым снова поехал. Говорят, жениться надумал на Екатерине. Катиш всем уши прожужжала, что это Пушкин ее помолвку с князем Долгоруковым расстроил, мол, столь ревнив, что и помыслить ни о ком не дает. И верно, к чему было расстраивать, коли сам жениться не намерен? А к Лизе сватается его приятель Александр Лаптев да еще Сергей Киселев. Кажется, родители дадут согласие. Небось две свадьбы в один день и сыграют. – Екатерина щебетала, не обращая внимания на несчастный вид младшей сестры, но потом и она вздохнула: – Вот и Ушаковы замуж выйдут… а мы когда же?
Таша сбилась еще раз, снова начала пассаж и снова сбилась. С досады бросила играть, уронив руки на колени.
Сестры переглянулись. Бедняжка… так обмануться в своих чувствах! И Пушкин тоже хорош! А как красиво все начиналось…
Александра, которую дома называли Азей, вспоминала, как появился в тот год Пушкин в Москве и сколько надежд дал сестре.
Наталья Ивановна Гончарова только начала вывозить младшую из дочерей в свет. Это было очень трудно, семья почти бедствовала, денег не хватало на наряды для дочерей, а потому использовались почищенные старые перчатки и старые туфельки, иногда попросту заштопанные. С Ташей труднее всего, она самая рослая, ей сестринские платья не годились и туфли тоже, приходилось надевать много раз одни и те же, вот и стирались до дыр. Но младшей дочери уже шестнадцать, пора вывозить…
А по общему мнению, эта дочь удалась больше других, в бабку Ульрику, мать самой Натальи Ивановны. Самая красивая… удивительно красива… классическая красота… Чего только не слышала мать о своей подрастающей дочери!
У Иогеля начинала танцевать вся Москва, невозможно найти московскую барышню, которая не назвала бы первым балом именно бал знаменитого танцмейстера. Иогель отличался завидным долгожительством и памятью. Он по-прежнему был легок и изящен в каждом движении и прекрасно помнил всех своих учеников и учениц, особенно талантливых. Наталья Гончарова была таковой, она гибкая и стройная, хорошо чувствовала ритм и изящно двигалась.
В том году рождественский бал Иогель устраивал у Кологривовых на Тверском бульваре. Как всегда, кроме нынешних учеников и учениц было немало прежних, танцмейстера любили, как, собственно, и сами его балы, где не было чопорности, зато можно было всласть потанцевать. Наталья Ивановна повезла туда свою младшую – Наташу, которой исполнилось шестнадцать лет, две старшие уже выезжали на более серьезные.
Таша поехала к Иогелю в белом воздушном платье с золотым обручем на голове, что так шло к ее царственной красоте. Азя даже руками всплеснула:
– Ташенька… ты очаровательна! Любой, кто тебя увидит сегодня, непременно влюбится!
И без того смущенная Наталья покраснела:
– Очаровательных девушек и без меня немало…
Наталья Ивановна поморщилась: дочь скромна до болезненности, даже если кто и будет очарован, то красавица все умудрится испортить своей пресловутой конфузливостью. Красоте нужна еще и ловкость, и умение держать себя на людях! Это вон ее брату Дмитрию может нравиться такая конфузливость, а на тех же балах без бойкости над ней попросту смеяться начнут. Оставалось только надеяться, что это пройдет: вот поездит Таша на балы, попривыкнет к свету и перестанет дичиться, словно селянка или монашка.
Сама Наталья Ивановна никогда не дичилась, напротив, была весьма шустрой и в Петербурге известной, ее и замуж за Николая Афанасьевича спешно выдали, чтоб от императрицыного любовника подальше убрать. Самого любовника убили при выходе из театра, а Наталью Загряжскую, чтобы слухи не расползались, сосватали за Гончарова. Радости в семейной жизни не нашлось: ее свекор Афанасий Николаевич Гончаров с помощью любовницы-француженки мадам Бабетт успешно проматывал оставленное предками огромнейшее состояние, сам Николай Афанасьевич после неудачного падения с лошади страдал помутнением рассудка и простыми запоями, жить было не на что, а три дочери требовали выездов в свет и приданого, которого тоже не было. На учебу троих сыновей тоже требовались деньги.
Дом Кологривовых на Тверском сверкал огнями, почти как на настоящем большом балу. Юные особы исподтишка придирчиво оглядывали друг дружку, строили гримаски, изображая свое «фи» по поводу чужих нарядов, и стреляли глазками в поисках будущих жертв.
И вдруг прошелестело: в Москве Пушкин, мало того, он обещал быть у Иогеля! Десятки девичьих сердечек забились быстрее, увидеть господина Пушкина и поговорить с ним – это казалось почти несбыточной мечтой.
Таша вернулась с бала сама не своя, сестры с изумлением смотрели на нее, не в силах добиться путного рассказа о вечере. Удалась только одна фраза:
– Там был поэт Пушкин.
Азя ахнула, прижав руки к груди:
– Пушкин?! Я слышала, что он в Москве. Он был у Иогеля?! Таша, скажи честно, ты видела его? Ты…танцевала с ним?!
Старшая Екатерина фыркнула:
– Пушкин не танцует.
– Что, Таша? Расскажи, как он.
Но младшая только растерянно улыбалась. Не выдержала мать:
– Он весь вечер не спускал с нее глаз и говорил комплименты.
– Ташенька?! А ты, ты что ему отвечала?
– Не помню… я не знаю…
– Вот то-то и оно, что мямлила, точно дикарка какая, и краснела наша скромница. Где уж тут Пушкина завоевать, не расплакаться бы у всех на виду.
– Да ты не влюбилась ли? – участливо заглянула в лицо Азя.
– Нет, но он такой необычный.
Пушкин пробыл в Москве совсем недолго – уже в начале января уехал, казалось, все на том и закончилось. Ну увидел красивую барышню на подростковом балу, ну наговорил кучу комплиментов, ему не привыкать, вон сколько разговоров про пушкинские амурные дела и влюбленности ходит – и уехал в свой Петербург или еще куда-то. Для него Москва – провинция, не здесь барышень ловить.
Но и в семье Гончаровых Пушкина как возможного жениха не воспринимал никто, даже сама Таша. Она понимала, что просто попала на глаза знаменитому поэту, понравилась своей красотой, но это ничего не значит. Сердечко Наташи Гончаровой если и билось, то вовсе не от любви к Пушкину, а просто от воспоминания, что известнейший поэт и любитель женской красоты столь высоко оценил ее внешность.
Однако в марте Пушкин приехал в Москву снова, хотя раньше его сюда ничем не заманить. Был Великий пост, балов не давали, зато проходило множество концертов, в том числе благотворительных. Это было Наталье Ивановне по карману, билеты стоили недорого, к тому же на концерты можно отпускать девиц одних, не тратясь на платья для сопровождения.
На концерты в Благородном собрании Азя и Таша ездили вместе, там и увидели снова Пушкина. Он уверенно подошел, снова говорил, снова был восхищен младшей Гончаровой… И так едва ли не каждый день. В начале апреля Федор Иванович Толстой, прозванный Американцем, представил Пушкина Гончаровым официально, Наталья Ивановна пригласила поэта бывать у них дома. Пушкин приглашением воспользовался, бывал часто, но вел себя просто странно.
– Не понимаю, столько слышала о его вольностях и его предерзком с дамами обращении, но ничего такого не вижу… – пожимала плечами Наталья Ивановна.
Младший из сыновей Сергей с удовольствием рассмеялся, лукаво поблескивая на сестру глазами:
– А он в Ташу влюбился!
– Господь с тобой!
– Влюбился, влюбился! Свататься будет, я точно знаю.
Не успели спросить, откуда знает, как Сергей показал альманах «Северные цветы», выпущенный к Святкам:
– Вон, смотрите, все сватовство и описано!
В альманахе действительно была напечатана глава из «Арапа Петра Великого», как раз та, в которой царь лично приезжает сватать Наталью Ржевскую за своего крестника Ибрагима.
– Тьфу на тебя, глупый какой! – рассердилась мать.
А сама Таша едва не плакала от смущения.
– И она влюбилась, вон как краснеет.
– Ничего не влюбилась. Просто он же Пушкин.
Однако Пушкин вел себя странно не только у Гончаровых, он посещал два дома с невестами – на Никитской Гончаровых и на Средней Пресне Ушаковых. С Екатериной Ушаковой его связывала давняя дружба и влюбленность. Сестры Ушаковы, почувствовав угрозу потери поэта для своего дома, принялись активно распускать слухи о скорой его женитьбе на Екатерине, а еще, словно в отместку, изрисовывали свои альбомы карикатурами на Наталью Гончарову.
Потому и страдали Таша и Азя.
– Ташенька, а ты его любишь?
– Не знаю…
– Так не любят! – авторитетно заявила Екатерина. – Любовь – это всепоглощающее чувство, если любишь, то уж никак не скажешь «не зна-а-ю…». И он тебя тоже не любит; если любят одну, то другой амуры строить не будут. Забудь его!
Наташа печально вздохнула. Нет, она и правда не любила Пушкина той самой всепоглощающей любовью, о которой говорила старшая сестра, но забыть его глаза, его легкие, умные речи, его восхищение, наконец, не могла. Лучше бы не приезжал совсем!
И вдруг 30 апреля к Гончаровым явился Федор Иванович Толстой. Весь вид его говорил о необычности визита и особой важности. В комнату, где Наташа и Екатерина сидели с рукоделием, вбежала возбужденная Азя:
– Таша… там Толстой!
– И что?
– Таша, он сватать приехал, вот тебе крест сватать!
– Да ну тебя! – отмахнулась Екатерина. – Скажешь тоже: сватать!
Но Александра оказалась права: Федор Иванович Толстой и впрямь приехал просить руки Натальи Николаевны от имени Пушкина.
Наталья Ивановна Гончарова явно смутилась. Конечно, лестно, когда первый поэт России, столь известный Пушкин твердит о своей любви к ее дочери, о том, что она краше всех девиц на свете, однако что за спешка? Да и Таша совсем молода… Имелась еще одна причина раздумий – сестры Гончаровы были бесприданницами, и хотя об этом знала вся Москва, признаваться не очень-то хотелось.
Мать решила повременить: коли серьезны намерения поэта, так никуда не денется. Ответила уклончиво, мол, молода слишком та, чьей руки Александр Сергеевич просит, пусть несколько подрастет. Это не был отказ, но и не согласие тоже.
Наталья Ивановна воспринимала это как не согласие, а Пушкин как не отказ. Он написал благодарное письмо за то, что не отказали, оставив надежду, и… умчался невесть куда! Поговаривали, что на Кавказ. Судьбу испытывать? Или, не получив быстрого согласия, так же быстро передумал?
– Нашел кому поручать сватовство! – смеялась Екатерина. – Сам Толстой-то личность ненадежная, вот и женишка такого же привел!
Федор Иванович Толстой и впрямь был примечателен своим беспокойством и готовностью ввязаться в любую авантюру. Американцем его прозвали за то, что некогда за дерзость бароном Крузенштерном был попросту ссажен на одном из диких Алеутских островов, добро хоть не безлюдном. Подобрали его местные жители, приютили, граф принял помощь, взамен научив их играть в карты, сумел-таки по льду выбраться на берег и даже добраться до Петербурга. Вся жизнь графа Толстого, кажется, состояла из одних приключений. Он вечно с кем-то ссорился, стрелялся, бывал разжалован и снова обласкан за свои боевые заслуги…
Екатерина права: при всей доброте характера Федор Иванович Толстой не был для строгой маменьки солидным гарантом, скорее напротив. Именно потому, узнав, что несостоявшийся жених вдруг умчался, даже не попрощавшись, Наталья Ивановна перекрестилась, а дочери и думать запретила о непостоянном женихе.
Наташа старательно выкидывала Пушкина из головы все лето. Но осенью…
Шум в прихожей привлек внимание сидевших за чаем младших Гончаровых. Маменька не вставала так рано, а потому ее за столом не было. Не было и Таши, она не любила утренних чаев. Дмитрий начал подниматься, чтобы посмотреть, в чем дело, как в дверь… влетела калоша, видно с ноги пришедшего. Следом, едва сбросив одежду на руки прислуге, ворвался и сам хозяин калоши – Пушкин.
Первый вопрос после приветствия о Наталье. Но перепуганная Таша отказалась выходить, пока Пушкин не поговорит с маменькой. Пушкин в отчаянье: хозяйка дома еще в постели, пока встанет, пока приведет себя в порядок, нет, он не может столько ждать!
Азя, прижимая руки к щекам, испуганно повторяла:
– Таша, он украдет тебя! Украдет и увезет на свой Кавказ! Я это чувствую.
Сережа Гончаров с трудом сдерживал смех, ему очень понравилась влетевшая впереди хозяина калоша. Давненько в их доме не было столько шума!
Наталья Ивановна приняла неожиданного гостя прямо в спальне, не вставая с постели (сам напросился, нечего ни свет ни заря по гостям ходить!). Сам прием Пушкина совершенно обескуражил, он оказался холодным – в Москве уже прочитали кое-какие стишки из старых запасов, которые он сам хотел бы спрятать, а вот издатель совершенно не вовремя напечатал, стихи весьма фривольные, если не сказать больше. Для человека, надумавшего жениться на юной девице, публикация не слишком подходящая, оттого и холодность.
Казалось, вопрос исчерпан, от ворот поворот не дали, но понять, что ловеласа зятем видеть не жаждут, продемонстрировали.
Мало того, сам Пушкин начал снова посещать Ушаковых, причем так часто, как только позволяли приличия. А потом и вовсе уехал в Петербург. Наталья Ивановна надеялась, что дочь забудет своего непостоянного жениха, тем более появились другие поклонники. Таша была весьма успешна в свете, блистала в живых картинах, очаровывала, привлекала внимание.
Конечно, маменька предпочла бы князя Платона Мещерского – симпатичного, умного, образованного и, главное для Гончаровой, богатого. Были и помимо него поклонники, но этот – самый лучший. Это по мнению маменьки, а к ее мнению дочь привыкла прислушиваться.
Тем неожиданней для Натальи Ивановны стало упорство дочери:
– Нет! Только за Пушкина.
Недаром маменька говорила, что в тихом омуте… Тихая и застенчивая Наташа оказалась кремнем, она отстояла право самой выбирать, за кого идти замуж.
Но Пушкин своего предложения не подтверждал, мало того, вся Москва знала, что он влюблен в старшую из сестер Ушаковых – Екатерину и почти сделал предложение.