Наталия Гончарова. Счастливый брак. Звездный час Натали (Л. А. Черкашина, 2009)

Звездный час Натали

В жизни избранницы поэта, сколь удивительно счастливой, столь и трагичной, было немало таинственных знамений и пророчеств, что ждут еще своей разгадки. И вот одно из них, по времени совпадающее с первым знакомством юной красавицы и поэта.

Небесная покровительница была необычайно щедра к Наталии Гончаровой, одарив ее сполна и божественной красотой, и чуткой душой, и предобрым сердцем. Шестнадцатилетняя Натали, только что увидевшая свет, и, быть может, сама того не желая, затмила редкостной красой всех своих сверстниц – московских дев.

Натали Гончарова, как одна из самых очаровательных московских барышень, приглашалась для участия в живых картинах – весьма модном тогда светском развлечении.

Удивительно, но благодаря воспоминаниям и письмам современников можно узнать ныне, какими же картинами восхищались именитые гости в тот предновогодний вечер в генерал-губернаторском особняке на Тверской.

Завсегдатай светских салонов, Александр Булгаков, в будущем московский почт-директор, полагал, что великолепнее всех была живая картина, «изображавшая Дидону»: «Лазарева была восхитительна, хотя ее бесконечно длинные ниспадавшие волосы придавали ей скорее вид прелестной Магдалины. Но кто была очаровательна, – это маленькая Алябьева – красавица; маленькая Гончарова, в роли сестры Дидоны, была восхитительна».

Публика в восторге требовала вновь и вновь повторения изящной сценки…

«А что за картина была в картинах Гончарова!» – восторгается князь Вяземский. В его памяти так свежи впечатления от живых картин, виденных им на святочном балу у московского генерал-губернатора. И пишет он Пушкину в Петербург, словно поддразнивая приятеля, безнадежно влюбленного в первую московскую красавицу.

Натали Гончарова и Александра Алябьева – две восходящие звезды на московском небосклоне, словно вступили меж собой в негласное состязание. Да и Вяземский в письме в Пушкину, сравнивая юных красавиц, отмечал у Алябьевой классическую красоту, а у Гончаровой – романтическую, и заключал: «Тебе, первому нашему романтическому поэту, и следовало жениться на первой романтической красавице нынешнего поколения».

Той далекой ныне весной балы в Первопрестольной шли беспрестанной чередой. Вот что сообщал биограф поэта П. В. Анненков о московских событиях, что предшествовали сватовству Пушкина:

«В 1830 году прибытие части высочайшего двора в Москву оживило столицу и сделало ее средоточием веселий и празднеств. Наталия Николаевна принадлежала к тому созвездию красоты, которое в это время обращало внимание и, смеем сказать, удивление общества. Она участвовала во всех удовольствиях, которыми встретила древняя столица августейших своих посетителей, и между прочим – в великолепных живых картинах, данных Московским генерал-губернатором князем Дмитрием Владимировичем Голицыным. Молва об ее красоте и успехах достигла Петербурга, где жил тогда Пушкин. По обыкновению своему он стремительно уехал в Москву, не объяснив никому своих намерений, и возобновил прежние свои искания».

В марте того же года произошло еще одно знаменательное событие – император Николай I, обратив впервые внимание на юную Натали, отметил ее любезность и красоту в беседе с Наталией Кирилловной Загряжской, родственницей Гончаровых.

Знал о царских комплиментах и Пушкин. Чему есть подтверждение – его письмо к невесте, где, описывая свой визит к старой кавалерственной даме, фрейлине двух императриц, Пушкин отмечает, что она «повторила мне комплименты государя на ваш счет – и мы расстались очень добрыми друзьями».

Романтический облик Натали Гончаровой, усиленный образами ее героинь в живых картинах, оставил яркий след в душе и памяти поэта.

И вновь его письмо к невесте. Пушкин только что покинул Москву и уже спешит поделиться дорожными впечатлениями с милой Натали: «…За несколько верст до Новгорода я нагнал вашего Всеволожского… Мы закончили путь вместе, подробно обсуждая картины князя Голицына».

…В далеком 1830 году вышел в свет журнал «Московский телеграф» с литографией картины Пьера Нарцисса Герена, где Эней, спасшийся из горящей Трои и волею судеб оказавшийся в Карфагене, повествует царице о своих странствиях. Там же для читателей модного журнала прилагалось «изъяснение картинки»:

«Московские любители изящных искусств припомнят, что в числе живых картин, представленных нынешнею зимою у князя Д.В. Голицына, была и Геренова Дидона. Карфагенскую царицу представляла М.А. Ушакова; Энея и Аскания – князь А.С. Долгорукий и А.С. Ланской; сестру Дидоны – Н.Н. Гончарова».

В живой картине вместе с юной Наташей участвовал молодой человек Александр Сергеевич Ланской – ему досталась роль сына Энея Аскания. Не правда ли, какое роковое сочетание имени первого мужа Наталии Гончаровой с фамилией ее второго супруга! Самого же Энея играл князь Долгоруков – тоже Александр Сергеевич!

Будущее подчас, словно позабавясь над смертными, слегка приоткрывает свою завесу, но им не дано распознать тайных знамений.

Живые картины и участие в них первой московской красавицы были тогда поистине у всех на устах.

Но какие же сцены были представлены в тех картинах? Известно, что предпочтение отдавалось мифологическим сюжетам. Та живая картина, в которой играла Натали, поставлена была на сюжет древнеримского мифа о Дидоне. Натали исполняла в ней роль младшей сестры Дидоны, ибо по возрасту она никак не могла предстать в образе самой трагической царицы, и вызывала всеобщий восторг своей небесной красотой.

Кто же она, эта мифическая Дидона? И какой эпизод из ее необыкновенной, полной героических деяний жизни был представлен вниманию избранной публики в московском особняке князя Голицына?

Дидона – дочь царя Тира, покровителя письменности и наук. Ей суждено было стать женой Акербаса, жреца могучего Геракла, но супружеское счастье длилось недолго… Пигмалион, родной брат Дидоны, убил ее мужа, дабы завладеть всеми его богатствами. Это был тот самый Пигмалион, что, согласно мифу, изваял статую Галатеи и страстно влюбился в нее, а богиня любви Афродита, вняв мольбам художника, оживила его прекрасное творение.

Дидона же, оставшись вдовой, вынуждена была бежать в Северную Африку. Там купила она у берберского царя Ярба землю и основала на ней город-крепость Карфаген. Царь Ярб, покоренный красотой и умом Дидоны, настойчиво домогался ее руки, но она, желая сохранить верность погибшему мужу, его памяти, по собственной воле взошла на жертвенный костер…

Была и другая версия этого мифа, ставшая известной благодаря героическому эпосу «Энеида» римского поэта Вергилия. Царица Дидона страстно полюбила троянского героя Энея, корабль которого страшная морская буря забросила к Карфагену. И когда божественный Юпитер послал к Энею гонца с приказом плыть в Рим, Дидона предпочла смерть на костре разлуке с любимым. Но перед своей гибелью она предсказала кровавую вражду Рима и Карфагена. Пророчество ее, как известно, сбылось.

Миф о карфагенской царице Дидоне был чрезвычайно популярен в европейском искусстве XVII–XVIII веков. Не счесть, сколь много композиторов, поэтов и драматургов вдохновил он на создание опер, поэм и пьес, посвященных великой вдове древности. В России снискали известность две драмы, написанные по мотивам римского мифа с одинаковым названием «Дидона» – Я.Б. Княжнина и М.Н. Муравьева. Воспели жертвенный подвиг царицы и прославленные западные живописцы – Гверчино, Тьеполо, Рубенс запечатлели на своих полотнах героическую смерть Дидоны.

Да и сам Пушкин прекрасно знал этот поэтический миф. В стихотворении «Калмычке», написанном им по пути на Кавказ, всего через три недели после первого неудачного сватовства к Натали Гончаровой, есть такие строки:

«Ma dov,è» – так начиналась ария из итальянской оперы «Покинутая Дидона». И в заметках о русском театре Пушкин пишет об игре одной актрисы «в роли Дидоны» в пьесе Княжнина. И даже о сценическом костюме карфагенской царицы есть упоминание поэта – «в венце и мантии».

Встреча Пушкина с «живописной» Дидоной состоялась весной 1830 года в Архангельском, подмосковном имении князя Николая Борисовича Юсупова.

Из обычной подмосковной Архангельское стараниями князя превратилось в «Русский Версаль», – загородную резиденцию, поражавшую гостей изысканностью дворцово-паркового ансамбля: триумфальными воротами, великолепным зеленым партером, статуями, террасами, павильонами, храмом-памятником Екатерине II…

И хоть беды, одна страшней другой, преследовали его детище (война 1812 года, бунт господских крестьян, пожар в 1820-м), всякий раз Архангельское возрождалось и хорошело. Правда, москвичи видели иную причину всех злоключений барской усадьбы. «Бедный Юсупов! Бедное Архангельское! – восклицал современник. – Зачем он эдакое имя оставил: архангелы, я думаю, ему не очень покровительствуют, ибо он часто возит туда своих мамзелей». Впрочем, слабость простительная для вельможи, чья молодость пришлась на куртуазный восемнадцатый век.

Милостями матушки-государыни Екатерины Николай Юсупов был вознесен на небывалую высоту. Именно с ее рекомендательными письмами к европейским монархам в 1774 году он впервые покинул пределы Российской империи.

В князе Юсупове счастливо сошлись Восток и Запад. Природа поступила непредсказуемо, обратив потомка ногайского мурзы в просвещенного европейца. Перед молодым дипломатом открылись великие города: Рим и Париж, Лондон и Турин, Венеция и Мадрид; его взору предстали небывалые сокровища. Счастливейшие годы – князь впитывает в себя культуру чужеземных государств, ему дарована редкая и счастливая возможность вести ученые беседы с Вольтером и Бомарше, встречаться с Папой Пием VI. Восемнадцатый век распахивает ему свои объятия.

Эстет «безумного и мудрого» осьмнадцатого столетия, князь Николай молод, богат, умен – везде, при всех европейских дворах принят и обласкан. Николай Борисович выполняет волю императрицы, он покупает произведения живописи для государыни, для Эрмитажа, но не забывает и о себе.

У князя Юсупова особый талант – творения великих европейцев: Рубенса, Тициана, Корреджо, Греза, Виже-Лебрен так и плывут к нему в руки. А от сиятельного князя – прямой путь в сокровищницы Петербурга и в подмосковное Архангельское.

Великолепный, полный изысканной роскоши дворец, собранные в нем коллекции старинного фарфора и серебра, богатейшая библиотека – «ученая прихоть» старого князя, чудесный парк, населенный мраморными кумирами, – все в Архангельском пленяло воображение Пушкина.

Не без гордости показывал гостю екатерининский вельможа свою картинную галерею, одну из лучших в России, соперничавшую разве что с императорской коллекцией в Эрмитаже. Какое созвездие великих: Буше, Корреджо, Тьеполо, Канова, Герен!

В числе величественных творений, что украшали стены дворца в Архангельском, был и совсем небольшой этюд кисти Пьера Нарцисса Герена «Эней и Дидона», написанный художником к большому полотну, хранившемуся в Лувре. Но вот этот живописный этюд и привлек внимание Пушкина. Именно его сюжет: «Эней рассказывает Дидоне о несчастиях Трои» и был представлен в той живой картине, что вызвала восторги гостей на святочном балу у князя Голицына. И соединенной с именем невесты поэта.

А, быть может, на «Геренову Дидону» указал Пушкину сам хозяин? И надо полагать, что разговор меж поэтом и князем тем мартовским днем шел и о недавнем, столь нашумевшем в Москве представлении – живых картинах у князя Голицына.

Старый князь большой знаток женской красоты. Женолюбив – в его жилах клокочет знойная татарская кровь. Княжий «гарем» так и остался тайным, и уже никому не узнать, сколько красавиц – русских, итальянок, француженок – являли свою снисходительность российскому меценату. По свидетельству известного историка Д.Н. Бантыш-Каменского: «Князь Николай Борисович Юсупов … даже в старости маститой приносил дань удивления прекрасному полу».

Ценитель изящных искусств. Ценитель женской красоты. И уж не мнением ли князя Юсупова о двух юных московских красавицах интересовался тогда Пушкин? И был несказанно рад, что восторги старого вельможи оказались созвучны его чувствам!

Каждой из красавиц воздано должное.

Живая картина, в коей участвовала Натали Гончарова, и с таким блеском, что, и сама того не желая, заставила говорить о себе всю аристократическую Москву, удивительнейшим образом связана с шедевром из собрания русского мецената князя Николая Юсупова.

И этим двум картинам – живой и живописной – суждено было стать знаковыми в истории любви Пушкина и его избранницы!

Картина французского живописца после смерти старого князя, последовавшей в июле 1831-го (и вызвавшей эмоциональный отклик Пушкина: «Мой Юсупов умер»), еще несколько лет служила украшением дворца в Архангельском. Затем, по воле князя Бориса Николаевича Юсупова, единственного сына-наследника, ее в числе других шедевров доставили в Петербург.

Случилось то, по странному стечению обстоятельств, в 1837-м, в год смерти поэта. В январе из Архангельского был отправлен первый обоз с часами, зеркалами, скульптурой, а в феврале в северную столицу на набережную Мойки (!), во дворец князей Юсуповых, прибыл второй – с самыми дорогими полотнами из фамильной галереи. Была среди них и «Геренова Дидона»…

В то же самое время Наталия Николаевна, обессилевшая от горя и слез, вместе с осиротевшими детьми покидала дом на набережной Мойки, оставляла Петербург… Как знать, не пересеклись ли в том печальном феврале пути живописной Дидоны, великой вдовы древности, и Наталии Пушкиной, вдовы поэта?

Необъяснимые «странные сближения»! А в покинутом доме, в последней петербургской квартире поэта, среди рукописей и книг затерялась небольшая картинка. На листке бумаге – любительский акварельный набросок, повторявший картину Герена: младшая сестра Дидоны, в тюрбане и тунике, грациозно облокотилась на спинку античного ложа. По краю листа надпись на французском: «Turban vert, tunique violette» («Тюрбан зеленый, туника лиловая»). Вероятно, картинка с подобными указаниями предназначалась для портного, коему был заказан сценический костюм для младшей Гончаровой. Но есть и смелое предположение: рисунок, а это копия с картины Герена (!), сделан рукой самой Натали – в память о ее первом светском успехе!!

Не удивительно ли, что и на Царскосельской даче, где прошли первые счастливые месяцы супружества Пушкиных, а ныне в мемориальном доме-музее можно встретить все тот же античный сюжет? «Геренова Дидона» представлена на одной из парных фарфоровых ваз! И, как знать, не из знаменитой ли юсуповской коллекции и сами антикварные вазы?

На календаре Российской империи – год 1830-й. Натали молода и прекрасна, ей минуло семнадцать, и она невеста знаменитейшего в России поэта. И не могут быть безразличны юной красавице те особые знаки внимания, что оказывает ей Александр Пушкин. Ведь она и сама втайне от всех пишет стихи…

Совсем скоро она станет женой поэта. И проницательнейшая графиня Долли Фикельмон напишет о новобрачных:

«Жена его – прекрасное создание; но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие несчастья. Физиономии мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем; у Пушкина видны все порывы страстей, у жены вся меланхолия отречения от себя».

И вновь строки из письма графини:

«Пушкин у вас в Москве; жена его хороша, хороша, хороша! Но страдальческое выражение ее лба заставляет меня трепетать за ее будущность».

К несчастью, предсказания Долли Фикельмон сбылись. Наталии Гончаровой-Пушкиной, подобно мифической Дидоне, суждено будет стать вдовой. Великой вдовой. И так же, как в древнем мифе, убийцей ее мужа станет близкий родственник – барон Жорж Дантес.

Муж Дидоны – жрец, прорицатель. Но ведь и супруга Натали – российского гения Александра Пушкина – нарекут пророком и прорицателем людских судеб.

«Бог мне свидетель, что я готов умереть за нее, – заверял Пушкин мать невесты в письме от 5 апреля 1830 года (в Страстную субботу!) накануне помолвки, – но умереть для того, чтобы оставить ее блестящей вдовой, вольной на другой день выбрать себе нового мужа, – эта мысль для меня – ад».

Дидона несла свое вдовство стоически. И Наталия Николаевна, оставшись вдовой (нет, не блестящей, как представлялось жениху-поэту) в двадцать четыре года с четырьмя малыми детьми на руках, повела себя мужественно и достойно. После кончины Пушкина она, следуя его совету, уединилась в родовом имении и вела там почти отшельническую жизнь.

И позже, возвратившись в Петербург, жила очень скромно. Магическое имя вдовы поэта и ее изумительная красота многим кружила головы. «То трудное положение, в котором вы находитесь, отчасти проистекает из-за вашей красоты, – наставлял Наталию Николаевну князь Вяземский. – Это – дар, но стоит он довольно дорого».

В числе претендентов на ее руку были и блестящий дипломат Н.А. Столыпин, и князь А.С. Голицын, и секретарь неаполитанского посольства граф Гриффео. Один из них попытался было выяснить, не согласится ли Наталия Николаевна в случае нового замужества отдать своих детей на воспитание в казенные учебные заведения? «Кому мои дети в тягость, тот мне не муж!» – был ее ответ.

И как знать, не случись в ее жизни встречи с Петром Петровичем Ланским, человеком удивительной души, Наталия Николаевна так бы и осталась вдовой. Но и во втором своем замужестве она свято чтила память Пушкина, сумев передать и детям свою любовь к нему.

…Ну, а живая картина, воскресившая сюжет живописного шедевра Герена из юсуповской коллекции, и образ, созданный юной барышней Гончаровой, остались в памяти современников-москвичей. «Здесь помнят обо мне как участнице живых картин тому 26 лет назад и по этому поводу всюду мне расточаются комплименты», – записала Наталия Николаевна накануне памятного для нее дня – двадцатипятилетия венчания с Пушкиным. Несбывшейся «серебряной» свадьбы.