Глава 2
Покидая Нью-Мексико
После Альбукерке она проснулась, заворочалась на сиденье. Ночь была темной, безлунной, и лицо ее в слабом свете приборного щитка будто светилось собственным светом.
– Где это мы? – спросила она.
– Почти в Санта-Фе.
– Останавливаться будем?
– Будем. Я устал, надо вздремнуть.
– Разбуди, когда приедем.
Она откинулась в темноту сиденья и снова заснула. Ну и слава богу. Две недели назад Сьюзи казалась ему идеальной спутницей – бодрая, энергичная, всегда в хорошем настроении. Вскоре ее неизменная бодрость перестала забавлять и начала раздражать. Он предпочитал ехать в тишине, глядя в окно, наедине с собственными мыслями. А Сьюзи требовался постоянный шум, она включала радио или заполняла паузы болтовней. Отдохнуть удавалось, только когда она спала.
В зеркале заднего вида еще маячили огни Альбукерке. Слишком много людей на свете. Все больше людей, все меньше свободного места. Вспомнилась картина из детства – заброшенная фабрика по соседству, буйная поросль молодой травы, пробивающаяся сквозь асфальт… Было в этой картине что-то утешительное: природа возвращает себе то, что по праву принадлежит ей. Увы, война с природой шла слишком долго – безжалостная, позиционная война; природа проиграла, у нее нет больше ни сил, ни воли возвращать себе утраченные позиции. Она уходит.
Хорошо, что Сьюзи спит и не мешает ему думать эти невеселые думы.
На первом же съезде к Санта-Фе он свернул и поехал мимо бесконечных заправок, магазинчиков, гостиниц, пока не увидел мотель со светящейся вывеской: «Свободно». Сьюзи крепко спала; он не стал ее будить – просто остановился, зашел в холл и вернулся уже с ключом от номера.
В номере она стянула с себя все, заползла под одеяло и немедленно уснула. Он был разочарован: в глубине души надеялся на секс. Пришлось подрочить в ванной.
Душ взбодрил, спать больше не хотелось; он прилег рядом, взял с тумбочки пульт и включил телевизор. Сьюзи, не просыпаясь, прижалась к нему, уткнулась лицом в плечо, закинула руку ему на пояс, – и он пожалел о том, что больше не хочет секса. Пожалуй, она не возражала бы, разбуди он ее таким способом. Может, ей даже понравилось бы…
Он рассеянно переключал каналы, пока не наткнулся на старый фильм с Джеком Леммоном и актрисой, на удивление похожей на его бывшую жену. Некоторое время смотрел кино, забывшись в глупенькой комедийной интриге; потом фильм прервался рекламой, и волшебство рассеялось. Он откинулся на подушку и закрыл глаза. Где-то сейчас Фиби, с кем, чем занимается… Уж наверно, сейчас ей живется лучше, чем тогда с ним.
Ему-то точно лучше без нее.
Жили они в тупичке на окраине Финикса, в квартале маленьких, похожих, как две капли воды, домишек с такими же одинаковыми двориками. Дома были съемные, дешевые, садов при них не водилось. Даже после двух лет жизни никто из соседей не позаботился посеять траву; дворы зарастали желтым бурьяном, стелющимся по жесткой, выжженной солнцем земле. В бурьяне играли чумазые дети и раскидывали где попало сломанные игрушки. В соседнем доме жил коп с женой; не меньше раза в неделю они устраивали грандиозное выяснение отношений среди ночи, и кончался скандал всегда одинаково – коп хлопал дверью, вскакивал на мотоцикл и уезжал от греха подальше.
Вот в таком месте проходила их семейная жизнь; и самое страшное, что они там не были чужими. И развелись не потому, что невзлюбили друг друга, – скорее, потому, что оба ненавидели так жить. Дом продали; он переехал в Денвер, потом в Миссулу, потом в Шейенн, а она… Бог знает куда.
Порой он задумывался, чем бы дело кончилось, если бы они не расстались? Наверное, он стал бы ее бить. А может, она зарезала бы его во сне. Так или иначе без насилия не обошлось бы…
Реклама закончилась, снова начался фильм, но смотреть было уже неинтересно. Он выключил телевизор и заснул рядом со Сьюзи, думая о Фиби, и о Финиксе, и о соседе-полицейском.
Утро. Турист из Нью-Йорка тащит вниз по ступенькам Настоящую Индейскую Лестницу из Санта-Фе, сделанную на Филиппинах. Весомое доказательство, что побывал на Диком Западе. Интересно, куда он ее денет? Где разместит в своей нью-йоркской квартирке?
Хотелось посмеяться над дурнем-ньюйоркцем – но вместо этого он открыл перед ним дверь и с каким-то гнетущим чувством слушал, как тот рассыпается в благодарностях, таща свою добычу к машине. Чуть поодаль немолодая пара запихивала в багажник огромный индейский горшок: от этого зрелища стало еще тоскливее. Что они расскажут друзьям, когда вернутся домой? Как опишут свое путешествие? «Ночевали в “Мотеле номер шесть”, напротив “Денни”, по соседству с “Макдоналдсом”»? Или в рассказах приукрасят это место: придадут ему ландшафт, соответствующий их представлениям об экзотике, будут восторженно рассказывать о загадочном и диком Санта-Фе?
Он вышел в холл и отдал портье ключи. Прихватил с собой бесплатный кофе, наполнив пластиковый стаканчик до половины, чтобы не пролить, и вернулся к себе. Сьюзи уже оделась и застегивала сумку. Сегодня на ней были белые шорты, белый топ, волосы забраны в конский хвост.
– Королева корта, – сказал он.
Сьюзи рассмеялась, решив, что это комплимент. Он оглядел номер – проверить, не забыли ли чего, подхватил свою сумку, и вместе они пошли к машине.
Остановились в забегаловке под названием «Счастливая фасоль», съели на завтрак буррито, сидя на красных пластмассовых стульях за красным пластмассовым столом под красным пластмассовым тентом.
На шоссе выехали уже в десять. Небо здесь было точно такое, каким он его помнил: бескрайнее, синее, с разбегающимися во все стороны завитками облаков. Горы Сангре-де-Кристос, с покрытыми снегом вершинами, очень красивы; остановились, чтобы пофотографировать. Сьюзи хотела непременно сняться на фоне выщербленного временем и ветром известнякового столба, к которому уже выстроилась очередь. Припарковавшись, они подождали, пока снимутся и уедут остальные; затем Сьюзи, раскинув руки и подпрыгивая, перебежала через дорогу, встала у столба, и он ее снял.
Чуть позже они поссорились. Случилось это в Эль-Сантуарио-де-Чимайо, мексиканской церквушке, прославленной какой-то особой «чудесной грязью», исцеляющей болезни. Когда они туда приехали, маленькая пыльная парковка перед церковью была полным-полна, узкий немощеный подъезд тоже забит машинами, а возле церкви толпились единой массой страждущие латиноамериканцы и белые туристы.
В маленькую церквушку вошли вместе, но скоро ему стало не по себе в тесноте и духоте, и он вышел. Сьюзи догнала его несколько минут спустя, кипя от злости. Почему, он так и не понял. Решил не спрашивать. Зачем? И так ясно: он что-то сделал или чего-то не сделал, – а извиняться за то, в чем не виноват, не было никакого желания. Однако молчание не помогло избежать ссоры. По дороге к машине Сьюзи сообщила: в церкви она протянула ему руку, а он словно и не заметил! «Я действительно не заметил», – сказал он. «В этом-то и проблема, – сказала она, – вечно ты меня не замечаешь!» Дурацкий спор: но, как обычно, спорили они так, словно от этого зависела их жизнь, вспоминая предыдущие прегрешения, уходя все дальше и дальше в дебри воспоминаний, пока не обнаружили, что, стоя по обе стороны от машины, кричат друг на друга из-за чего-то, что он сказал в Вайоминге четыре дня назад.
Никто не мог победить в этом споре, и никто не хотел уступать. Надутые, не глядя друг на друга, они залезли в машину и не разговаривали, пока дорога не начала взбираться в гору; тогда Сьюзи придвинулась ближе, положила руку ему на колено и сказала: «Давай не будем ссориться!» Он подставил щеку для поцелуя, и Сьюзи, вполне успокоенная, с облегчением принялась делиться впечатлениями о поселках и зеленых долинах, мимо которых они проезжали.
С прошлого раза, когда он был в Таосе, народу явно прибавилось. На въезде в город они застряли в пробке и по главной улице тащились с черепашьей скоростью в хвосте у оливкового «Мерседеса», – а по тротуару мимо них проходил нескончаемый парад пожилых туристок в пончо, бахроме на всех частях тела и огромных солнечных очках.
– Я думала, Таос больше, – заметила Сьюзи.
Он покачал головой.
– Нет, городок маленький.
– Я думала, Таос больше, – повторила она.
Ему хотелось продолжить начатый в церкви спор: достать ее, уязвить, доказать, что замечания ее глупы, что сама она тупая, мелкая, скучная… но он промолчал – и продолжал продвигаться дюйм за дюймом в плотном потоке машин, а мимо них по тротуарам сновали нагруженные покупками пешеходы.
Сьюзи отвернулась и стала смотреть в окно.
– Очень скоро мы все всё будем делать через компьютеры. Покупать вещи. Платить по счетам. Читать книги, смотреть кино, слушать музыку. Из дома выходить вообще не придется.
Он попытался это представить – и вообразил себе нацию агорафобов, параноиков, страшащихся выглянуть за дверь, и опустевшие улицы, по которым, словно в «Безумном Максе», гоняют на футуристических мотоциклах банды психопатов. Быть может, для мира так будет лучше. Прекратится эта бесконечная застройка, мания впихивать в любой тихий уголок многоэтажные дома и торговые центры. Люди будут сидеть себе взаперти и пялиться в мониторы – и наконец оставят землю в покое.
А чем займется тогда он? Станет изгоем? Одним из тех немногих, кто предпочтет колесить по дорогам и платить наличными? Может быть…
В восточной части города дорога немного очистилась, и они свернули направо, к пуэбло – индейской деревне. Купили экскурсию, Сьюзи заплатила пять долларов сверху за право фотографировать. Молодой индеец сводил их в церковь, потом – на скромную площадь, рассказал немного о деревне и ее обитателях, поблагодарил и побежал обслуживать следующую порцию туристов.
Сьюзи громко восторгалась тем, как обитатели пуэбло близки к природе. Что до него – ему деревня напомнила городской трущобный район, очень маленький и грязный. На окнах вместо занавесок висели обрезанные простыни, на улице оборванные дети играли пыльными игрушками… Удивительно похоже на Финикс.
Пообедали в ресторанчике на краю резервации. Их провели в отдельный кабинетик у окна. Здоровенный жук с черными крыльями – таких жуков он никогда прежде не видел – громко жужжал и бился о стекло; но и официантка, и Сьюзи делали вид, что его не замечают, и он подумал: раз уж женщины не против жука, так чего выступать?
Оба заказали индейские тако: блинчики с бобами, латуком, сыром и томатами. Сквозь грязное стекло, по которому ползал обессилевший жук, он смотрел на резервацию и думал: каково это – принадлежать к народу побежденных? Чувствуют ли индейцы, работающие в ресторане, бессильную ненависть от того, что вынуждены обслуживать белых? Или для них это просто работа? Он попытался вспомнить, видел ли когда-нибудь индейца с белой женщиной или белую с индейцем. Нет, похоже, они живут замкнуто, как встарь. «Будь я индейцем, – решил он наконец, – я бы страшно злился. Просто ненавидел бы белых, все их правила и обычаи».
По дороге к выходу, оплачивая счет у кассы, он спросил официантку, какое название она предпочитает: «индейцы» или «коренные американцы».
– Ни то ни другое, – ответила она.
– Почему?
– Все это европейские слова. «Индейцами» нас назвали, потому что Колумб решил, что попал в Индию. А «американцами» – в честь Америго Веспуччи. Оба – итальянские мореплаватели, к нам они никакого отношения не имеют. Я предпочитаю называть себя… – Она произнесла слово, которого он никогда раньше не слышал и вряд ли смог бы повторить.
Такой ответ ему понравился, даже как-то при-ободрил. Быстрым шагом он вышел из ресторанчика и нагнал Сьюзи.
– Что с ней такое? – спросила та. – Отчего она разозлилась?
– Вовсе она не злилась, – ответил он, почему-то ощутив желание вступиться за официантку.
Несколько минут спустя, когда они уже выехали на дорогу, Сьюзи спросила:
– Как тебе показалось, она хорошенькая?
– Кто?
– Официантка.
Он совершенно об этом не думал, но сейчас, вспомнив ее, сказал себе: пожалуй, да, хорошенькая.
– Нет, – ответил он.
Еще несколько минут помолчали.
– Пейзаж как в кино, – промолвила Сьюзи. – Нереальный. Как будто все нарисованное.
Он кивнул.
– Наверняка тут кучу фильмов снимали.
– Ага.
– В будущем, – снова заговорила Сьюзи, – у каждого человека уже при рождении будут покупать права на фильм о его жизни. Скажем, за пятьдесят тысяч. И обо всем, абсолютно обо всем, что происходит – где угодно, с кем угодно, – киностудии и телеканалы смогут снимать кино, не боясь, что их засудят.
Он искоса взглянул на нее и промолчал, подумав про себя: не многовато ли она думает о будущем?
Завтра, перед тем как ехать в Колорадо, Сьюзи хотела побывать на гряде Рио-Гранде; вот бы скинуть ее со скалы!.. Лучше выехать пораньше, сказал он ей, если мы хотим спокойно полюбоваться видами. А про себя добавил: и чтобы никакие праздношатающиеся туристы не увидели, как я столкну тебя в пропасть.
Хотя сам понимал, что не решится на это. Слишком много хлопот. Возвращаться в Таос, рассказывать в полиции, как она упала, отвечать на вопросы… А вдруг и хоронить ее придется ему? Нет уж, черт с ней. Пусть живет.
И все же было в этой мысли что-то соблазнительное.
Интересно, а Фиби он сбросил бы со скалы?
Очень может быть.
А потом пожалел бы об этом?
Вряд ли.
В номере мотеля пахло лизолом, единственное зеркало над раковиной в ванной треснуло и покрылось мутными белесыми разводами. Телевизор показывал мыльную оперу; на всех остальных каналах стоял треск и мерцали помехи. Сьюзи пошла пописать, не закрыв за собой дверь, а он растянулся на кровати и уставился в засиженный мухами потолок. Через легкие шторы на окне виднелись смутные силуэты ребятишек, бегающих вокруг бассейна.
Несколько секунд спустя Сьюзи вышла из ванной без трусов, явно настроенная на секс. Но он был настроен по-другому – и, встав с кровати, сказал:
– Пошли поплаваем.
Она в недоумении уставилась на него, почесывая кудряшки на лобке.
– Чего?
– Хочу поплавать.
Не дожидаясь ответа, он открыл свою сумку, достал плавки и ушел переодеваться в ванную, заперев за собой дверь.
Когда вышел, Сьюзи, совсем голая, натягивала купальник. Он подождал ее, взял полотенца, и вместе они вышли из номера.
– А ключи взял? – спросила она.
Он обернулся на дверь, которую только что захлопнул.
– Нет.
Сьюзи улыбнулась.
– Ничего страшного. Я взяла. – И повертела на пальце у него перед носом кольцо с ключом.
Бассейн был полон ребятни, похоже, из двух семей: одни дети светлокожие, другие смуглые. Родители их отдыхали в шезлонгах по разные стороны бассейна. Белые отец и мать читали журналы. Мамаша-латиноамериканка не спускала глаз с детей, а ее увесистый муженек, видимо, только что вышедший из воды, отфыркивался и растирался полотенцем.
Ребята играли вместе: двое белых мальчуганов, пятеро или шестеро смуглых, и одна смуглая девочка. Играли в «Марко Поло»: девочка изображала морское чудовище – раскинув руки, бросалась на других детей, а те улепетывали от нее, визжа и брызгая водой.
Они со Сьюзи оставили полотенца на скамейке и направились в соседнее джакузи. Сьюзи села на бортик, болтая ногами в горячей воде, а он подошел к стене и включил вибрацию. Потом сошел по ступенькам в воду и устроился наискосок от Сьюзи, все еще болтавшей ногами. Мать-латиноамериканка встретилась с ним взглядом и улыбнулась, и он улыбнулся в ответ. Сделал вид, что оглядывается кругом, на самом деле просто желая рассмотреть ее повнимательнее. Лет тридцать шесть – тридцать семь, и на удивление симпатичная. Рыхловата, но вполне привлекательна. Уж точно не чета этой горе сала с ней рядом.
Будь они оба свободны, не будь с ней мужа и детей, а с ним – Сьюзи, быть может, встретившись здесь, в бассейне, они провели бы вместе ночь…
Интересно, какова она в постели?
Он снова бросил взгляд в ее сторону. Сейчас она что-то кричала детям и, кажется, была занята только ими; но все же подняла глаза, заметила, что он смотрит, – и снова быстро улыбнулась.
Он улыбнулся в ответ.
Первая его женщина была мексиканкой. Ему было тогда шестнадцать, ей – тридцать с небольшим. Она не брила ни подмышек, ни ног, да и мылась не слишком часто – и все же это было прекрасно. Много лет потом, до встречи с Фиби, он не испытывал ничего подобного. Было в ней что-то неотразимо сексуальное: в том, что она не бреется, как американки, что пахнет потом и мускусом, а не цветочным парфюмом. Что-то грязное, запретное. Вспомнилось, как отчаянно она извивалась под ним, как сжимала ягодицы, удерживая его в себе, – и от одного воспоминания в плавках стало тесно. А когда он кончил, она его не выпустила, нет, держала в себе, пока его член не обмяк, – и это, казалось, доставило ей наибольшее наслаждение.
Она была puta, шлюха – так говорили ему потом друзья. Но денег с него не взяла. Может, просто врали из зависти.
Он поднял глаза от бурлящей воды – и обнаружил, что на него смотрит Сьюзи.
– Ты о чем думаешь? – спросила она.
– Так, ни о чем, – ответил он.
Они поплавали и вернулись в номер. Сьюзи, по-прежнему в игривом настроении, стянула с него плавки. Член его скукожился от воды, стал совсем крохотным. Она опустилась на колени, взяла его в рот; он позволил опрокинуть себя на кровать и сесть сверху.
Потом Сьюзи пошла в душ, а он включил телевизор. Смотреть Таос, его магазинчики и галереи Сьюзи не захотела; надо было бы радоваться – но ему от этого стало как-то не по себе. Сам он совсем не хотел бродить по магазинам – но хотел, чтобы этого хотела она. А она, выходит, готова, как и он сам, остаток дня просидеть в номере, пялясь в телевизор… Грустно.
Сьюзи вышла из ванной голая, с мокрыми волосами, залезла на кровать и немного попрыгала на матрасе, словно на трамплине. Потом нагнулась к нему и страстно поцеловала, ожидая ответной нежности. Он отодвинул ее и сказал, что хочет посмотреть новости. Она надулась, надеясь вызвать в нем если не нежность, то хоть чувство вины, – но тоже безрезультатно; пообижалась немного и заснула во время прогноза погоды.
Час спустя или около того он разбудил ее и повел ужинать в кафе на открытом воздухе. Сказал: здесь, мол, лучшая еда в Таосе. На самом деле выдумал это на ходу – кафе было первое попавшееся по дороге. За столом Сьюзи снова болтала о какой-то ерунде; он рассеянно разглядывал низенькую, плотную, на удивление безобразную женщину, ужинавшую в одиночестве за соседним столиком. Интересно, этой тетке вообще случалось заниматься сексом? Хоть кто-нибудь когда-нибудь ее хотел? А ведь очень может быть, что в постели она хороша. Такая уродина будет из кожи вон лезть, чтобы доставить тебе удовольствие.
Женщина заметила, что он ее разглядывает, и скорчила недовольную гримасу.
Потом они вернулись в номер, и Сьюзи намекнула, что не отказалась бы от куннилингуса. Он принялся было за дело, однако процесс шел так вяло, что посреди его Сьюзи заснула, а он, усталый и с ноющей челюстью, с облегчением вытянулся с ней рядом.
Наутро он проснулся до рассвета, когда Сьюзи еще спала. Выбрался из-под одеяла, встал с кровати. Сьюзи спала спиной к нему, свернувшись клубочком. Он обошел кровать и заглянул ей в лицо: она улыбалась во сне, и улыбка эта была безмятежно, по-детски счастливой. Несколько мгновений он стоял над ней в раздумье; затем тихонько натянул вчерашнюю, сброшенную на пол одежду, взял ключи и сунул в карман бумажник.
Все остальное он оставил в номере. Чемодан, прочая одежда, бритва, термос – случайные, ненужные вещи, тянущие к земле. Бесшумно, не разбудив Сьюзи, выскользнул из номера, прокрался к машине. Завел мотор, подождал немного – вдруг шум ее разбудит, вдруг она выбежит за ним? Но все было тихо, даже не колыхнулись занавески на окне, – и он тронулся в путь.
Он ехал на север – через Таос, мимо резервации. Думал о Фиби и о Сьюзи, сладко спящей в номере. И, переезжая мост над Рио-Гранде, – улыбался.