Глава 2
Принцесса Касилия, мадам де Бреску (если называть ее полным именем), как обычно, пригласила к себе в ложу на ленч нескольких друзей. Поэтому в ее ложе, кроме нее самой и супругов Вонли, было еще несколько дам, одетых в меха, и джентльменов в твидовых костюмах. Всех их я уже встречал раньше в подобной обстановке.
– Вы ведь знакомы со всеми присутствующими? – спросила принцесса, и я кивнул, хотя половины их я по имени не помнил.
– Чаю? – спросила принцесса.
– Да, пожалуйста.
Та же официантка, что всегда, как обычно, с улыбкой ловко подала мне полную чашку чаю. Без молока, без сахара, с ломтиком лимона.
Принцесса наняла дизайнера, чтобы отделать свои ложи на ипподромах, и все они были одинаковы: стены, обитые бледно-персиковой тканью, кофейного цвета ковер, стеклянный обеденный стол, удобные стулья. Я заходил к принцессе обычно ближе к вечеру, и в это время стол, как и сейчас, бывал отодвинут к стене, и на нем стояли только тарелки с сандвичами и пирожными с кремом, вина и коробка сигар. Друзья принцессы обычно засиживались у нее подолгу после окончания последней скачки.
Одна из дам протянула мне тарелку с крохотными и очень аппетитными пирожными.
– Нет, спасибо, – вежливо ответил я. – Как-нибудь в другой раз.
– Кит такого не ест, – пояснила принцесса своей подруге. – Не искушайте его. Он ведь наверняка голоден.
Подруга принцессы смутилась:
– О господи! Я и не подумала… И он ведь такой высокий.
– Я вообще-то довольно много ем, – сказал я. – Но только не пирожные.
Принцесса, которая имела некоторое представление о непрестанной борьбе, которую я веду за то, чтобы мой вес не перевалил за норму, бросила на меня взгляд из-под ресниц и недоверчиво улыбнулась.
А подругу явно разобрало любопытство.
– А что же вы едите, если не едите пирожных? – поинтересовалась она.
– Омаров, к примеру, – сказал я.
– О боже!
Ее спутник критически взглянул на меня поверх своих пышных усов и крупных передних зубов.
– Поздновато вы стартовали в большой скачке, вам не кажется? – спросил он.
– Боюсь, что да.
– Я все никак не мог понять, что вы там возитесь в самом хвосте. Вы ведь едва не проиграли скачку! Знаете, как волновалась принцесса, а? И мы тоже волновались. Мы ведь все ставили на вас.
– Норт-Фейс очень норовист, Джек, – заметила принцесса. – Я ведь вам говорила. Он слишком своеволен. Иногда его бывает трудно заставить скакать.
– Работа жокея в том и состоит, чтобы заставить лошадь скакать! – В голосе Джека зазвучали воинственные нотки. – Или вы думаете иначе, а?
– Нет, – сказал я. – Я тоже так думаю.
Джек отчасти смутился. Принцесса чуть приметно улыбнулась.
– Зато потом вы его разогрели! – вмешался лорд Вонли, слышавший наш разговор. – Финиш был потрясающий! Из тех, о которых молится любой спонсор. Запоминающийся. Будет о чем поговорить, будет что вспомнить. «А вы видели, как финишировал Норт-Фейс в скачке «Воскресного глашатая»? Великолепно, не правда ли?»
Джек надулся и отошел. Серые глаза лорда Вонли добродушно смотрели на меня с его широкого доброго лица. Он с искренним одобрением похлопал меня по плечу.
– Третий раз подряд! – сказал он. – Мы вами гордимся. Вы бы не зашли как-нибудь вечером к нам в типографию, посмотреть, как печатается газета?
– Хорошо, – сказал я, несколько удивленный. – С удовольствием.
– Мы бы напечатали фотографию, на которой вы смотрите, как печатают вашу фотографию…
«Нет, – подумал я, – это не просто добродушие. Это мышление профессионального газетчика».
Лорд Вонли получил «Глашатай» в наследство лет в пятьдесят от своего отца, одного из газетных баронов старого закала, которые пробились на сцену в тридцатых годах и принялись поставлять потрясающие новости к завтраку миллионам англичан. Вонли-старший приобрел находящийся на последнем издыхании провинциальный еженедельник и превратил его в великолепную газету, которую читают по всей стране. Он вытащил ее на Флит-стрит, сделал ей имя и в нужный момент создал ежедневную версию, которая процветала по сей день, невзирая на саркастические замечания со стороны более новых соперниц.
Старик был колоритной личностью, этаким бизнесменом с пиратскими замашками. Сын его был поспокойнее. Хороший распорядитель с большими способностями к рекламе. «Глашатай», некогда бывший довольно шумной газеткой, в последние десять лет скорее тяготел к солидности. Сразу стало заметно, что газета перешла в другие руки.
Я подумал о Хью Вонли, сыне нынешнего владельца, наследнике династии: мягкий, слабовольный молодой человек, сейчас к тому же, похоже, не в ладах с родителями. Когда «Глашатай» перейдет к нему, он превратится в нечто плоское, конфетно-карамельное – если вообще выживет.
«Ежедневное знамя», все еще переживающее период крайней беспардонности, было одним из самых резких противников «Глашатая». Недавно, после ожесточенных финансовых интриг, эта газета перешла в руки одного напористого бизнесмена. Про него говорили, что этот человек рвется к власти и к титулу пэра и избрал верный путь, ведущий к тому и к другому. «Знамя» было шумным, суетливым, пронырливым, старательно нарушало все мыслимые табу и каждый день хвалилось новыми подписчиками.
Поскольку мы с лордом Вонли несколько раз виделись на торжественных обедах, где раздавали различные ежегодные призы (лучшему жокею года, ведущему тренеру, владельцу лучшей лошади года и так далее), а у меня из головы не выходило несчастье Холли, я спросил, не знает ли он, кто является ответственным за рубрику «Частная жизнь» в «Знамени».
– Ответственным? – переспросил лорд Вонли с таким видом, словно он святее самого папы. – Вы хотите сказать – «безответственным»?
– Ну безответственным.
– А вам, собственно, зачем? – поинтересовался он.
– Они опубликовали безобразную и, по всей видимости, бессмысленную заметку, направленную против моего зятя.
– Хм… – сказал лорд Вонли. – Это очень печально. Видите ли, друг мой, публика очень любит такие бессмысленные нападки. Сокрушительная критика пользуется спросом, а доброжелательность – никоим образом. Так говаривал мой покойный отец, а он редко ошибался.
– И к черту всякую там справедливость, – заметил я.
– Что поделаешь! Мир жесток. Так было, так есть, так будет всегда. «Христиан бросают на растерзание львам! Спешите занять лучшие места! Кровавое зрелище гарантировано!» Видите ли, дорогой мой, люди покупают газеты, чтобы полюбоваться на то, как терзают жертву. Скажите «спасибо», что хотя бы львам никого не бросают – слава богу, настолько-то мы продвинулись вперед. – Он улыбнулся, словно разговаривал с ребенком. – А «Частную жизнь», да будет вам известно, пишет целая орава репортеров, которые выкапывают жареные факты, да еще множество осведомителей в больницах, моргах, ночных клубах, полицейских участках и прочих менее «горячих» местах, которые сообщают обо всяких грязных событиях и получают за это деньги. Мы в «Глашатае» делаем то же самое. Это делают в любой газете. А иначе, дорогой мой, такие колонки захирели бы очень быстро.
– Я хотел бы знать, откуда взялась та заметка о моем зяте. Кто и кому об этом сообщил. Если вы понимаете, что я имею в виду.
– Хм… – В серых глазах появилась задумчивость. – Редактор «Знамени» – Сэм Леггат. Можете, конечно, спросить у него, но даже если он и узнает, вам он ничего не скажет. Так что, боюсь, мой дорогой, это все равно что биться головой о стену.
– И вы это одобряете, – сказал я, судя по его тону. – Один за всех, все за одного, не следует выдавать осведомителей, и так далее.
– Если вашему зятю причинен реальный ущерб, – вежливо ответил лорд Вонли, – пусть его адвокат отправит Сэму Леггату письмо, угрожая подать в суд за клевету, если они немедленно не напечатают опровержение. Это иногда действует. Если это не поможет, ваш зять может подать в суд и попытаться получить компенсацию за моральный ущерб. Но я на вашем месте посоветовал бы ему этого не делать. На «Знамя» работают самые лучшие адвокаты, и действуют они очень грубо. Они вытащат на свет божий самые невинные секреты вашего зятя и распишут их самыми черными красками. Он пожалеет, что ввязался в это дело. Оставьте это, мой дорогой, я вам как друг советую.
Я рассказал ему о заметке, которую обвели красным и рассовали по ящикам торговцев.
Лорд Вонли нахмурился.
– Тогда скажите ему, пусть ищет осведомителя у себя под боком, – сказал он. – Такие заметки в колонках светской хроники часто возникают в результате обычных склок с соседями. – Он снова улыбнулся. – Добрая старая склока! Что бы делали без нее несчастные газеты?
– Какое признание! – насмешливо заметил я.
– Да, но при этом мы выступаем за мир, свободу, братство, гармонию, здравомыслие и справедливость, – ответил он. – Смею вас заверить, дорогой мой, что это так и есть!
– Да, – сказал я. – Я уж вижу.
Принцесса коснулась руки лорда Вонли и предложила выйти на балкон, посмотреть последний заезд. Но он ответил, что ему нужно вернуться к гостям «Глашатая», которых он на время оставил в комнате спонсоров. Он забрал жену и удалился.
– Ну, Кит, – сказала принцесса, – теперь, когда все на балконе, расскажите, что там было с Норт-Фейсом.
Мы, как обычно, уселись на стоявшие рядом стулья, и я без утайки рассказал ей обо всем, что произошло между нами.
– Вы знаете, – задумчиво сказала она под конец, – мне хотелось бы так же, как вы, понимать, что думают лошади. Я пыталась прикладывать голову к их головам, – она смущенно улыбнулась, – но ничего не слышала. Совсем ничего. Как вы это делаете?
– Не знаю, – ответил я. – И, наверно, прикладывать голову к голове бесполезно. Я их слышу, только когда сажусь в седло. Это вообще нельзя выразить словами. Это просто есть. Оно приходит само. Это бывает со многими наездниками. Лошади владеют телепатией.
Она смотрела на меня, склонив голову набок.
– Но вы, Кит, умеете обмениваться мыслями не только с лошадьми. Вы часто отвечаете на вопросы, которые я только собираюсь задать. Честно говоря, это немного смущает. Как вы это делаете?
Я удивился:
– Не знаю…
– Но вы отдаете себе отчет в том, что вы это делаете?
– Ну… я знаю, что такое бывало. Вот мы с моей сестрой Холли – мы близнецы – одно время обменивались мыслями. Просто как будто разговаривали. Но за последние несколько лет мы разучились.
– Как жаль, – сказала принцесса. – Такая интересная способность…
– Вообще-то такого быть не может.
– Но ведь это есть!
Принцесса похлопала меня по руке:
– Спасибо вам за сегодняшнюю скачку. Хотя вы с Норт-Фейсом едва не довели меня до сердечного приступа.
Принцесса не спеша встала. Благодаря хорошему воспитанию она умело ненавязчиво заканчивать разговор тогда, когда она этого хотела. Я тоже встал, вежливо поблагодарил за чай. Она улыбнулась, не поднимая ресниц. Она часто улыбалась так – не из кокетства, а затем, чтобы скрыть свои мысли. По крайней мере, мне так казалось.
У нее был муж, к которому она каждый день возвращалась домой, – месье Ролан де Бреску, француз аристократического происхождения, очень богатый и довольно пожилой. Я встречался с ним дважды – хрупкий седоволосый человек в инвалидной коляске, довольно неразговорчивый. Я время от времени справлялся о его здоровье, и принцесса неизменно отвечала, что ее супруг чувствует себя хорошо. По ее голосу и поведению невозможно было угадать, как она к нему относится. Она никогда не проявляла ни любви, ни беспокойства, ни разочарования, ни раздражения, ни радости… ничего.
– У нас будут скачки в Девоне и Эксетере, не так ли? – спросила она.
– Да, принцесса. Бернина и Айсберг.
– Хорошо. Увидимся в четверг.
Я пожал ей руку. После таких побед, как сегодня, мне иногда приходило в голову, что хорошо бы на прощание поцеловать ее в фарфоровую щечку. Она мне очень нравилась. Однако принцесса сочла бы это вопиющей фамильярностью и немедленно вышвырнула бы меня вон. Поэтому я, подражая ее сдержанным манерам, только слегка поклонился и ушел.
– Ну где же ты был столько времени! – жалобно воскликнула Холли. – Эта женщина обращается с тобой как с комнатной собачонкой! Просто противно!
Сестра ждала меня не в уютном кресле в баре, а стоя на холодном ветру возле весовой. Насчет тройного джина я, конечно, шутил – Холли редко употребляла спиртное, – но то, что она даже не могла сидеть спокойно, показывало, как она взволнована.
Последний заезд закончился, толпы зрителей хлынули к автостоянке. Жокеи и тренеры, служащие и конюхи прощались, желая друг другу доброй ночи, хотя было еще только полчетвертого и даже не начинало темнеть. Время возвращаться с работы домой. Работа есть работа, даже если ее конечный продукт – развлечение.
– Ты не поедешь к нам? – спросила Холли.
Я уже за час знал, что она это скажет.
– Хорошо, – сказал я.
Она испытала огромное облегчение, но попыталась скрыть его покашливанием, шуткой и нервным смешком.
– А на чьей машине?
Я поразмыслил.
– Доедем до моего дома. А оттуда – на твоей машине. За рулем буду я.
– Ладно… – Она сглотнула. – И, Кит…
– Не за что, Холли, – ответил я.
Она кивнула. Это был наш старый договор: никогда не благодарить вслух. Мы платили друг другу тем, что в случае нужды немедленно приходили на помощь. С тех пор как Холли вышла замуж, договор был несколько подзабыт, но я чувствовал, что он по-прежнему остается в силе; и она тоже чувствовала это, иначе бы не приехала.
Мы с Холли похожи куда больше, чем большинство братьев и сестер-близнецов, но все же не так, как Виола и Себастьян. По-моему, Шекспир преувеличил. У нас обоих темные вьющиеся волосы и светло-карие глаза, высокий лоб, длинная шея, чуть смугловатая кожа. А вот носы и губы у нас чуточку разные, хотя брови совершенно одинаковые. У нас никогда не бывало впечатления при виде друг друга, что мы смотримся в зеркало, хотя, конечно, лица друг друга мы знаем куда лучше, чем свои собственные.
Когда нам было два года, наши молодые и непоседливые родители оставили нас на бабушку с дедушкой, поехали кататься на лыжах в Альпы и угодили в лавину. Убитые горем родители нашего отца оставили нас у себя и воспитали. Лучших опекунов вряд ли можно было желать, и все же из-за этого мы с Холли держались друг за друга куда крепче, чем могло бы быть в нормальной семье. Мы выдумали свой собственный язык и говорили на нем друг с другом, как бывает со многими братьями и сестрами, а отсюда возникло мысленное общение без слов. Не то чтобы мы могли передавать друг другу свои мысли – мы просто всегда знали, что думает другой. Так сказать, не столько передача, сколько восприятие. И еще, когда нам приходилось ненадолго разлучаться, мы, сами того не зная, зачастую одновременно делали одно и то же: писали письма тетушке в Австралию, брали в библиотеке одну и ту же книгу, под влиянием внезапного порыва покупали одни и те же вещи. Например, мы однажды в один и тот же день, не сговариваясь, купили друг другу в подарок на день рождения роликовые коньки и спрятали их в бабушкином гардеробе. Бабушка к этому времени уже научилась не удивляться, что мы постоянно делаем одно и то же. Она рассказывала, что с тех самых пор, как мы научились говорить, если она спрашивала: «Кит, где Холли?» или «Холли, где Кит?», мы всегда это знали, даже когда мы этого знать не могли.
Наша мысленная связь не только пережила тревоги и сложности взросления и подросткового возраста, но даже укрепилась с годами; к тому же мы стали лучше сознавать это, научились сознательно пользоваться ею, и к тому времени, как мы стали взрослыми, наша дружба перешла в новое качество. Конечно, на людях мы цапались и дразнили друг друга, но на самом деле мы были едины и никогда не сомневались друг в друге.
Когда я ушел от деда с бабкой и купил дом на свои сбережения, Холли поселилась у меня. Большую часть времени она работала в Лондоне, но приезжала ко мне каждый раз, когда ей хотелось, приезжала, как к себе домой. Мы никогда не говорили об этом, но оба принимали как должное, что этот дом – не только мой, но и ее тоже.
Так шло до тех пор, пока она не влюбилась в Бобби Аллардека и не вышла за него замуж.
Мысленная связь между нами начала слабеть еще до свадьбы, а после нее исчезла почти совсем. Я даже одно время думал, что Холли закрылась нарочно, но потом сообразил, что я и сам этого хотел: для нее началась новая, совершенно иная жизнь, и мне не стоило цепляться за Холли и лезть ей в душу.
За четыре года наше взаимопонимание ослабло до такой степени, что я даже не заметил, насколько Холли расстроена. А ведь когда-то я сразу почувствовал бы это и сам позвонил бы ей узнать, все ли в порядке.
По дороге к автостоянке я спросил, много ли она выиграла, поставив на Норт-Фейса.
– А я все думала, ну когда же ты спросишь! – сказала она.
– Ну так?
– Я пошла на тотализатор, но там был такой хвост, что мне не захотелось стоять в очереди, и я пошла смотреть скачки. Увидела, как ты отстал, и порадовалась, что не стала ставить на Норт-Фейса. Но тут букмекеры подняли ставки и принялись кричать, что дают за Норт-Фейса пять к одному. Пять к одному! А перед стартом давали один к одному, представляешь? Когда ты проскакал мимо трибун, все свистели, и я рассердилась. Ты ведь всегда делаешь все, что можешь, зачем же они свистят? И я взяла и поставила все свои деньги у одного из букмекеров на пять к одному. Из чувства противоречия, наверно. И выиграла сто двадцать пять фунтов. Хватит, чтобы заплатить водопроводчику. Так что спасибо тебе.
– Водопроводчику тоже прислали «Частную жизнь»?
– А то как же!
– Кто-то очень неплохо знает вашу семью, – сказал я.
– Да. Но кто?! Мы полночи не спали, все думали, кто бы это мог быть. – Голос у нее был несчастный. – Кто может нас так сильно ненавидеть?
– Вы никого не вышибли с работы в последнее время?
– Нет. У нас в этом году подобрались на редкость хорошие конюхи. Куда лучше, чем обычно.
Мы сели в ее машину и поехали туда, где стояла моя.
– Этот твой дом уже достроен? – спросила Холли.
– Строится.
– Странный ты!
Я улыбнулся. Холли любила надежность и определенность, и чтобы все было известно заранее. Когда я вдруг ни с того ни с сего, под влиянием внезапного порыва, купил недостроенный одноэтажный дом – собственно, одни стены, даже без крыши, – у человека, который собирался разориться, Холли решила, что я сошел с ума. Я встретился с ним однажды вечером в нашем пабе, куда зашел съесть бифштекс: он стоял, облокотившись на стойку, и мрачно топил свои горести в пиве. Он сказал, что строил дом для себя, но у него не осталось денег и работа заглохла.
Я знал его уже несколько лет: в лучшие для него времена я ездил на его лошадях. Поэтому наутро мы с ним отправились посмотреть дом. Мне понравилось то, что из него может выйти, и я купил этот дом, с тем чтобы он достроил его для меня. Я каждую неделю оплачивал сделанную работу. Дом должен был выйти классный. Я собирался перебраться в него перед Рождеством, даже если его не успеют закончить: я уже продал свой прежний коттедж, так что мне волей-неволей придется выехать.
– Поезжай к дому, а я за тобой, – сказала Холли. – Только не гони, как на скачках.
Мы не спеша доехали до Ламборна – деревни на Беркширских холмах, населенной в основном тренерами и жокеями, – оставили мою машину в гараже и отправились в Суффолк, в Ньюмаркет, столицу скачек.
Мне нравилась моя маленькая, неофициальная деревушка. А Холли и Бобби чувствовали себя уютнее в городе. По крайней мере, раньше, пока жареный петух не клюнул.
Я рассказал Холли, что лорд Вонли советовал потребовать от редактора «Знамени» опровержения, но в суд ни в коем случае не подавать. Холли попросила, чтобы я поговорил об этом с Бобби. Теперь, когда мы вместе ехали к ней домой, Холли казалась куда спокойнее. Я подумал, что она верит в мою способность все уладить куда больше меня самого. Это ведь совсем не то, что вздуть мальчишку, который пару раз ущипнул ее в школе за задницу. И чуть посложнее, чем заставить торговца подержанными автомашинами принять обратно ту развалюху, которую он ей всучил.
Большую часть пути до Ньюмаркета Холли проспала. А я даже представить себе не мог, во что ввязываюсь.
Мы въехали во двор конюшни Аллардека около восьми вечера. В этот час в конюшне должно было быть темно и тихо, а между тем повсюду горели огни и слышался шум. Посреди двора стоял огромный фургон для перевозки лошадей, все двери нараспашку, пандус опущен. Рядом с фургоном стоял пожилой человек, который наблюдал, как конюх заводит в машину лошадь. Позади него большим желтым прямоугольником светилась дверь денника, где лошадь стояла раньше.
В нескольких шагах от фургона, освещенные, как на сцене, размахивая кулаками, ссорились двое мужчин. Похоже, дело уже дошло до крика.
Один из них был мой зять, Бобби. Другой…
– О боже! – воскликнула Холли. – Это один из наших владельцев! Забирает лошадей! А ведь он нам должен целое состояние!
Она выпрыгнула из машины прежде, чем я успел полностью остановиться, и бросилась к спорящим. Насколько я мог видеть, ее появление отнюдь не способствовало охлаждению бушующих страстей. Похоже, мужчины просто не обратили на нее внимания.
Моя спокойная по натуре сестра совершенно не приспособлена к тому, чтобы вмешаться в ситуацию и разрешить ее в свою пользу. Про себя она полагала, что была бы вовсе не прочь провести всю жизнь дома, у плиты, как полагалось женщине в старые добрые времена. Впрочем, женщина ее поколения тоже могла избрать такой образ жизни – с той разницей, что она могла именно избрать его, а в старые добрые времена его навязывали женщинам насильно.
Я вышел из машины и подошел посмотреть, что здесь можно сделать. Холли бросилась мне навстречу.
– Не мог бы ты остановить его? – взволнованно спросила она. – Ведь если он заберет лошадей, нам своих денег уже не видать.
Я кивнул.
Конюх, который вел лошадь, уже подошел к пандусу, но лошадь упрямилась, не желая заходить в фургон. Я, не раздумывая, подошел к конюху, встал у подножия пандуса, преградив ему путь, и велел парню отвести лошадь на место.
– Чего? – переспросил он. Конюх был молод, невысок и явно ошарашен тем, что я возник перед ним из темноты.
– Отведи лошадь в денник, выключи свет и закрой дверь. Немедленно.
– Но мистер Грейвс приказал…
– Давай-давай, – сказал я.
Он с сомнением поглядел на ссорящихся мужчин.
– Ты из здешних? – спросил я. – Или с фургоном приехал?
– С фургоном. – Парнишка посмотрел на пожилого мужчину, который до сих пор стоял и молчал. – Джим, что мне делать?
– Кто вы такой? – спросил я.
– Шофер. Я здесь ни при чем.
– Вот и ладно, – сказал я парню. – Эта лошадь никуда не едет. Поставь ее на место.
– Вы Кит Филдинг? – с сомнением спросил конюх.
– Да. Брат миссис Аллардек. Ну, действуй!
– Но мистер Грейвс…
– С мистером Грейвсом я разберусь, – сказал я. – Сегодня его лошадь никуда не поедет.
– Лошади, – поправил парнишка. – Одну я уже завел в фургон.
– О’кей, – сказал я. – Они обе остаются здесь. Когда поставишь эту на место, выведи и другую тоже.
Парень нерешительно посмотрел на меня, потом развернул лошадь и повел на ее законное место.
Это сразу положило конец спору перед фургоном. Тот, который не был Бобби, обернулся и крикнул конюху:
– Эй, ты, дерьмо собачье, куда тебя черти несут? Немедленно заводи лошадь в машину!
Парень остановился. Я быстро подошел к нему, взял лошадь за недоуздок и повел ошалевшее от всего этого шума животное домой, в денник. Конюх даже не попытался остановить меня. Я вышел из денника. Погасил свет. Закрыл дверь и запер ее на засов.
Мистер Грейвс (очевидно, это был он) уже мчался ко мне, размахивая кулаками, с самым воинственным выражением на лице.
– Ты чего делаешь, дерьмо собачье? Это моя лошадь! А ну пошел отсюда!
Я встал перед запертой дверью, прислонился к ней спиной, небрежно скрестил ноги, сложил руки на груди. Мистер Грейвс, подбежав ко мне, остановился, не веря своим глазам.
– Пошел прочь! – прогремел он, тыкая перстом в ночное небо. – Это моя лошадь! Я ее заберу, и ты меня не остановишь!
Его пухлое лицо было исполнено самой мрачной решимости. В мистере Грейвсе было всего футов пять от лысеющей макушки до носков начищенных ботинок. Лет под пятьдесят, толстый, рыхлый, он уже выдохся. Ему было явно не под силу сдвинуть меня с места – все-таки я был дюймов на десять выше его.
– Мистер Грейвс, – спокойно сказал я, – вы заберете свою лошадь, как только заплатите по счету.
Он безмолвно разинул рот. Отступил назад, попытался разглядеть мое лицо, но оно было в тени.
– Да-да, это я, – сказал я. – Кит Филдинг. Брат Холли.
Разинутый рот захлопнулся.
– А какого черта вы здесь делаете? При чем здесь вы? Убирайтесь с дороги!
– Чек, пожалуйста, – сказал я. – Чековая книжка у вас с собой?
Он лихорадочно принялся соображать, что ответить. Но я не дал ему времени на размышления.
– Между прочим, – заметил я, – «Ежедневное знамя» заинтересовано в скандальных историях для своего раздела «Частная жизнь». По-моему, владелец, пытающийся спереть своих лошадей под покровом ночной темноты, чтобы не платить тренеру, будет для них лакомым кусочком. А вы как думаете?
– Вы что, угрожаете? – грозно осведомился он.
– Совершенно верно.
– Вы этого не сделаете!
– Да почему же? Я могу даже намекнуть, что, если вы не можете заплатить тренеру, вы, возможно, вообще не в состоянии оплачивать свои счета. Вот тогда-то все ваши кредиторы и слетятся, как стервятники на добычу.
– Но это же… это…
– Да, это самое происходит сейчас с Бобби. А если у Бобби сейчас туго с деньгами – заметьте, я сказал «если»! – то это отчасти благодаря вам и вам подобным, которые не любят платить вовремя.
– Вы не смеете говорить со мной таким тоном! – разъяренно вскричал мистер Грейвс.
– А почему, собственно?
– Я пожалуюсь на вас в Жокей-клуб!
– Да ради бога.
Брехня все это, никуда он не пожалуется. Я посмотрел через голову мистера Грейвса на Бобби и Холли, которые стояли достаточно близко, чтобы слышать весь диалог.
– Бобби, – сказал я, – сходи за счетом мистера Грейвса. Проверь, записано ли там все, за что он тебе задолжал. А то другого случая может и не представиться.
Бобби бросился в дом. Холли последовала за ним более осторожно. Конюх, приехавший с фургоном, отступил в тень вместе с шофером. Мы с мистером Грейвсом стояли словно на сцене и ждали.
Пока лошадь стоит в конюшне тренера, тренер может рассчитывать на то, что так или иначе он свои деньги получит, потому что существует закон, позволяющий ему в крайнем случае продать лошадь и окупить убытки. Но если лошадь увезут, деньги он сможет получить только через суд и в любом случае ждать ему придется очень долго. А если владелец обанкротился, то тренер вообще ничего не получит.
Так что лошади Грейвса были залогом благосостояния Бобби.
В конце концов Бобби вернулся, неся длинный счет на трех листах.
– Проверьте! – сказал я Грейвсу. Тот выхватил у Бобби листки.
Он со злобным видом прочел счет от начала до конца и не нашел ничего, к чему можно было бы придраться, пока не дошел до последнего пункта.
– Проценты? – возопил он. – А это что за чушь собачья? Какие проценты?
– Ну, – сказал Бобби, – проценты на те деньги, которые нам пришлось взять в кредит из-за того, что вы давно не платили.
Наступило молчание. С моей стороны молчание было почтительным. Я и не подозревал, что мой зять способен на такое.
Грейвс внезапно овладел собой, поджал губы, сузил глаза и полез во внутренний карман за чековой книжкой. Не торопясь, без гнева, он выписал чек, оторвал его и протянул Бобби.
– А теперь отойдите! – приказал он мне.
– Все нормально? – спросил я у Бобби.
– Да, – ответил он, несколько удивленный. – Все до последнего пенни.
– Вот и хорошо, – сказал я. – А теперь поди и выведи из фургона вторую лошадь мистера Грейвса.