Найди меня в Поднебесье. Часть I. Лесной Чертог (Эльвира Суздальцева)

Глава 1

– Ну и занесли же тебя черти, братец!

Молодой воин спрыгнул со спины сенгида, хлопнул его по холке. Черные кожистые крылья всколыхнулись, со свистом разрезали воздух, и зверь взмыл к верхушкам деревьев. На западе, за широкой рекой сияло огненно-рыжее зарево, вверх летели искры. Местами завивались клубы дыма, на ночном небе чернели конусы вулканов с рваными вершинами, вниз по склонам змеилась лава. Огонь отражался в реке, переменчивый ветер то и дело доносил с другого берега жар и пепел.

Земля муспельхов, равно как и Север нагов, закрыта для чужаков. Но даже тот, кто осмелился бы нарушить запрет, не выжил бы в их адовой клоаке и пары дней. Огненная страна отграничена от мира горной цепью, здесь же располагается единственное место, где возможно наладить контакт с муспельхами, обменяться новостями или товаром. У берега уныло покачивается одинокий паром.

Воин чуть поморщился, расстегнул на груди рубаху. Холодная кровь не одобряла соседства с жаром. Правда, на этом берегу все же отвоевала себе право ночная прохлада. Ветерок шумел в верхушках мощного папоротника, несколько тропинок разбегались в разные стороны, меж зарослями посверкивали окна. Молодой наг решительно направился на свет.

Вход в трехэтажное строение, искусно сложенное из окатанных булыжников разного размера, освещался двумя масляными фонарями на чугунных столбах. Тяжелая бревенчатая дверь заключена в медную окантовку. Воин потянул на себя ручку и шагнул внутрь, привычным щегольским жестом разгладив черные усики.

Такие заведения – не то пивные, не то гостиницы – находящиеся на ничейной земле, представляли собой пестрый коктейль из прохожих и проходимцев, торговцев и бандитов, усталых задумчивых пилигримов и сосредоточенных, спешащих по делам путников.

Вот и сейчас. Трое карликов и один птицелюд увлеченно режутся в темном углу в ракушки. Юная муспельхка целуется с зеленоволосым лучником, а еще одна скучающе посматривает в окно. В другом углу храпит мордой в луже пива вазашек, а напротив него расположились жун с трубочкой и чинная жунка с плетеной корзинкой. Четверо людей-бохенцев в холщовых рубахах и кожаных жилетах склонились над замусоленной картой и что-то обсуждают вполголоса.

Воин быстро окинул цепким живым взглядом залу, подошел к стойке. На него почти не обратили внимания, разве что, скучающая муспельхка стрельнула глазками, улыбнулась, чуть подавшись вперед. Молодой наг предпочитал именно такие знаки внимания. А то обычно воинов сторонятся с опаской, предпочитают держаться подальше. Мало ли что. А уж глазами поманить… Но в таких тавернах обычно все переворачивается с ног на голову, они существуют вне традиций и суеверий, приюты для тех, кто уже ушел, но еще не вернулся. Он подмигнул девушке, одарил ее широкой улыбкой и обернулся к хозяйке, молодой кудрявой женщине, которая спокойно пила чай за стойкой. Увидев воина, она задорно вскинула брови и приветливо улыбнулась.

– Боги мои, какими судьбами! Что же желаете, нежданный гость?

– Того же, что и все. Отдохнуть с дороги. Начать бы с кувшина вина и, знаете, огромного такого блюда жареных рябчиков! И пока хватит. Боюсь, если закажу слишком много, рискую потерять расположение прекрасной хозяйки, которой придется утруждать себя лишними распоряжениями! – воин снова сверкнул белоснежными зубами, поймал ладонь женщины и галантно поцеловал.

Женщина звонко расхохоталась.

– Ох, Шахига! Плут, нахал и бабник, хоть бы что изменилось! Благо на меня твои чары не действуют после того, как ты на моих глазах выпрыгивал с третьего этажа. Ну, когда спасался от ревнивого муспельха, который застукал тебя с его женушкой. Задница не болит до сих пор? Помнится, у того воина огненная плеть была – ого-го!

Молодой наг наигранно смутился.

– Летти, право, ты очаровательна. Не знаю никого, кто более искусно владел бы обидными словами.

– Иди, иди отсюда. Принесу заказ, поболтаем.

И, не переставая смеяться, хозяйка скрылась в дверях кухни.

Шахига не мог не вызывать симпатии. И этим разительно отличался от остальных нагов. Он прямо-таки искрился жизнью, черные глаза смотрели весело, на губах почти всегда играла открытая улыбка, тонкий профиль, гладкие темные волосы, падающие на плечи. Черные одежды с щеголеватыми серебряными нашивками, легкая походка – глядя на него невозможно было не улыбаться.

Он расположился за дальним столиком, снял пояс с мечом, устало вытянул ноги в высоких сапогах. Тут подошла Летти с деревянным подносом в руках, присела за столик.

– Во-первых, спасибо! – без предисловий начал Шахига и оторвал ножку рябчика.

– Пожалуйста, – серьезно ответила женщина. И уже веселее продолжила, – Между прочим, я рисковала своим лучшим соколом. Благодари судьбу, что он вернулся цел и невредим.

– Не устану благодарить, ведь месть женщины страшна. Где этот гад, Летти? Мне не терпится выбить из него дух.

Женщина поморщилась.

– Только, пожалуйста, не здесь. Вышвырну обоих, не гляну, хоть вы трижды стражи будьте.

– Ну не злись, милая, – воин налил вина в глиняный стакан, отхлебнул. – Вкусно!

– Ерунды не держим, – пожала хозяйка плечами.

Шахига снял с пояса кожаный мешочек и высыпал горсточку халцедонов на стол.

– Вот. За ужин, прием и отзывчивость. А еще, – он пошарил за пазухой и извлек изумруд размером с ноготь. – За то, что ты есть.

Воин протянул камень женщине, она улыбнулась, а потом встряхнула кудрями:

– Ладно. И все равно, смотрите мне тут!

Она сгребла камни и поспешила к стойке, у которой ожидали другие посетители.

Шахига быстро управился и с рябчиками и с вином, попросил еще. Теперь лениво потягивал крепкий настой и боролся с наваливавшейся сонливостью. Он не отдыхал уже очень долго, бросился сюда сразу с границы, из боя, и умудрился сейчас немного подремать, вскидывая голову на каждый скрип двери. Наверное, на девятый или десятый раз, сон с него наконец-то слетел.

На порог ступил черноволосый наг в потрепанном плаще, ни на кого не глядя, направился к лестнице, ведущей на второй этаж. Присутствующие с его появлением точно насторожились, и напряжение спало только, когда он скрылся с глаз. Хлопнула наверху дверь. Шахига не спеша опустошил стакан, прихватил меч и последовал за ним.

Пару мгновений он раздумывал, не постучать ли, а потом решительно толкнул дверь так, что петли затрещали.

– Нашел меня, прохвост.

Шахига усмехнулся в усы.

– А я уж хотел осмеять тебя за потерю хватки. Ведь перед носом у меня прошел и не заметил.

Наг неспешно снял плащ, повесил его на деревянный наличник, отложил в сторону меч в кожаных ножнах – единственную вещь, которая казалась идеально ухоженной. Молодой воин наблюдал за ним, на скулах играли желваки, а кулаки так и сжимались в бессильной ярости. Наг закатал рукава, умылся из высокой бадьи. Черные рваные волосы слиплись от пота, под глазами и на скулах залегли глубокие тени, плотно сжатые губы обрамлены резкими складками. Он взглянул на Шахигу.

– Говори, раз пришел.

Бледно-серые, равнодушные, как изо льда высеченные глаза, каменно-спокойный голос.

Шахига открыл рот и тут же закрыл его. Слова не шли. Молодой наг шагнул вперед, кулак метнулся вперед в коротком ударе, но руку поймали в запястье железные пальцы, вывернули так, что Шахига не взвыл исключительно из чувства гордости.

– Яд материнский утри, потом лезь, – голос чуть потеплел, наг разжал хватку.

– Чтоб тебе сдохнуть, гадюка.

– Только на пару с тобой.

Он первым протянул руку, и наги крепко вцепились друг другу в запястья.

– Неймется тебе, Шахига.

– Не на того напал, Арэнкин.

Дубовая столешница местами изрезана ножом, покрыта застарелыми кляксами вина и жира, светлеют отскобленные пятна. На толстой ножке кто-то вырезал карикатурное изображение жуна рогами вниз. Окно выходит на север, почти не видно всполохов огненной страны, зато серебристо-фиолетовая звезда, с полсолнца размером, освещает папоротники, бросает отблеск на стол, тесную комнату, бледные лица нагов.

Арэнкин с удовольствием отпил из деревянной чаши. Золотистая жидкость искрилась звездочками, согревала и придавала сил.

– Не самый свежий сорт, из походных. Но тебе, думаю, и это сойдет. Когда ты в последний раз пробовал настоящий яд?

– Давно. Местные кобры жадные и пресные.

Вошел мальчишка-прислужник с несколькими кувшинами вина и блюдом мяса, поставил все на стол. Когда дверь за ним закрылась, Шахига заговорщицки подмигнул и отстегнул от пояса маленький кожаный бурдюк. Откупорил, щедро плеснул в каждый кувшин. Тяжелый травяной запах наполнил комнату.

– Летти, конечно, за это прибьет, но тянуть человеческую бурду – благодарю покорно!

Половину кувшина они опустошили в полном молчании. Разбавленное вино щедро било в голову. Ходили присказки: что змею насморк, человеку – смерть. А людские да жунские вина, даже самые крепкие, с равным успехом можно было заменить на воду – и ничего, кроме вкуса, не изменится.

Арэнкин неспешно набил резную трубку, прикурил.

– Какие новости принес?

Шахига снова плеснул из кувшина.

– Много новостей. Новое облачное море на северной границе появилось. Королева Эмун на праздник созывает в начале осени. Да еще по Северу сплетни ходят, знаешь какие? Говорят, пограничный вождь Меджед-Арэнк пал бесславно в бою с нежитью где-то на юге. И так неудачно, что этого никто не видел, одна память осталась, да и та не сегодня-завтра выветрится. Не слышал?

– Может и слышал.

– Ну так вот. И ты представь, весь Халлетлов горькими слезами умывается – куда ж мы теперь без прославленного бойца, половина народу в трауре ходит, вторая половина с крыш попрыгала, королевы в бохенские монастыри поуходили, правители подумывают города разрушить к дьяволам небесным… прям жизнь не мила!

– Заткнись, Шахига.

– Ага, чуть что, так «заткнись»! А тебе это нежным ядом по душе было бы, будто я тебя не знаю. Хочется, чтоб тебя заметили, чтобы о тебе заговорили? Кого ты пытаешься обмануть? Вождя, меня, Мейетолу? Что я смешного говорю?!

Шахига стукнул стаканом о столешницу, с недоумением глядя, как Арэнкин посмеивается, поигрывает в пальцах трубкой.

– Молод ты слишком, Шахига, – с неожиданной серьезностью сказал он. – Молод, но в чем-то сильнее меня.

– Не сомневаюсь!

– Ты молодец. Хочешь меня разозлить. Только с меня хватит, устал до отвращения ко всему. Я больше не желаю возвращаться на Север, буду бродяжничать дальше. Может, прирежут в какой-нибудь канаве, в конце концов.

В глазах молодого воина блеснули дьявольские огоньки.

– Делай дурака из кого угодно, только не из меня. Твой меч заточен так, что можно листья на воде рубить, и отполирован до блеска, ты почему-то еще носишь знак стража… Это так теперь разочарование в жизни выглядит? Да если б ты хотел, уже давно бросился бы на меч у ближайшего обрыва… «И не узнали ни горы, ни ветер злой и бесславной кончины воина в трауре белом…»

– Молчать! – Арэнкин хватил кулаком по столу так, что глиняный стакан опасно качнулся, а Шахига поперхнулся на полуслове. – Надоело твое балагурство. Клятву нагов. Наизусть. Пятую строку. Живо!

Молодой наг выругался сквозь зубы, отхлебнул из стакана и прошипел:

– «Моя жизнь мне не принадлежит. Клянусь с честью принять смерть от вражеской руки, достойно встретить меч палача или же смиренно склониться перед вратами бессмертия. Клянусь не посягать на собственную жизнь и не опустить сознательно меча перед ликом врага. Я клянусь не отступить от своего пути ни на миг…»

– Достаточно, – устало прервал Арэнкин, разлил по стаканам вино. – Вижу, хорошо я в свое время вдолбил тебе эти слова. Я уже достаточно отступал от них в своей жизни, но этого я никогда не переступлю. Больше ста лет прошло, а они так и стоят у меня перед глазами, все трое. И в самые черные моменты, когда нож сам тянется к горлу, они появляются из ниоткуда… я их так и не простил, Шахига. Я их и сейчас презираю. Ты родился гораздо позже и не знал той войны. Давай выпьем за них. За всех, кто тогда бессмысленно погиб… и за тех троих.

– Выпьем…

…Ну и тяжеленные же ведра с водой!

Мальчишка отгребает грязными руками камни и землю, чтобы расчистить мутный источник. Отчаянный взгляд его серых глаз с жадностью и нетерпением мечется по полю битвы. Его слепят невыносимые отблески зеркальных щитов, молнии, что от них отражаются. Он раздувает ноздри, вдыхает обрывки ядовитого тумана, густо сдобренные ароматом крови. Пальцы до боли сжимаются на деревянных ухватах, под кожу врезаются занозы.

Его толкают в плечо. Мимо проносят двоих раненых. Мальчишка со всей возможной скоростью тащит ведра к навесу, окутанному приторным запахом крепких отваров и яда, уже сбился, который десяток раз за этот день.

Он самый юный из всех, вышедших в битву, на поле вождь Витенег категорически запретил являться. Он делает то, что может, что у него получается лучше всего, он всегда там, где нужна помощь.

– Арэнк! А ну живо!

Молодой лекарь делает знак юнцу. Тот юркает под навес и перехватывает у лекаря чашу со снадобьем, сдерживая тошноту, помогает зашить и перевязать страшную рану на животе воина, который находится в полубессознательном состоянии.

В перерыве между ранеными лекарь заходится в кашле и сплевывает на землю комок крови. Арэнк в ужасе наблюдает за ним, но лекарь неожиданно смеется:

– Что глаза вытаращил, малец?

– Ты умираешь?

– Надеюсь, что да! – лекарь снова сплюнул кровь. – Давняя рана, изнутри кровь шла… но я уже тогда знал – не выживу. Чувствую, недолго осталось. В битву выходить сил нет, осталось раненых отбивать у смерти…

Он снова закашлялся и расхохотался одновременно. На вид лекарь хорошо, если втрое старше Арэнка.

– Хорошо. Это хорошо, малец. Ты еще не представляешь, как это хорошо… кладите сюда!

Он склоняется над очередным раненым. Арэнк испытывает отвращение к этому лекарю, этому бездарному воину, который радуется скорой смерти от какой-то постыдной болезни. Но все же помогает, подает инструменты, замешивает яд, наливает воду. Потом снова и снова жадно поедает взором поле битвы, нетерпеливо отбрасывает за спину длинные черные волосы – их положено стричь лишь в день Посвящения.

Война метелью мела по земле Халлетлова, впервые за многие сотни лет. Давно сдерживаемая вражда прорвалась наружу, жутью веяло с запада, из соседних стран. Шептались, передавали друг другу… Люди… люди взяли власть в Сабсере. Будущее за людьми! И на Земле остались лишь люди! Они могут жить в двух мирах, они – связующее звено меж странами, не чета реликтовым остаткам нелюдских народов. Кто говорит? Да как же, птицелюды связались с Сабсером, с помощью волшебных зеркал. А на Севере – нет, вы слышали? – на Севере, в землях нагов, драгоценные месторождения, проклятые змеи сидят на сокровищах, гниющих бездарно в земле…

Безумнее года не было в стране. Казалось, будто неведомая болезнь поразила халлетловцев. Три раза люди посылали к нагам послов с требованием поделить северные земли с драгоценными залежами. Два посла вернулись с отказом, третьего, с расколотым надвое черепом, змеи вышвырнули обратно к поджидающей делегации.

Люди пошли на змеиный город войной. Муспельхи поддержали их, нашли повод возродить давнюю вражду, пустили по подземным жилам дикий огонь и присоединились к битве. Если б не огненный народ, лежать бы людям, всем до единого, с застывшей в жилах кровью. Птицелюды, раздираемые собственными раздорами, попросту проигнорировали войну, отгороженные цепями скал. Несчастные селяне и подземцы, затаились по углам да деревням, в боязни высунуть нос. И молчаливо, бесстрастно и выжидающе стоял старый восточный лес, полный раздумий.

Арэнк вне себя от ярости, мысли туманятся, он бессознательно ищет на боку рукоять меча, чувствует, как к глазам прихлынул расплавленный лед.

Убивать. Желание одно – убивать. За Север, за бессмертный народ, за края скал и снега. Прочь с моей земли, проклятые! Убивать одним взглядом, как те воины, как брат Гирмэн – вот он, вождь, впереди всех, яростный, неутомимый! Вот его отбрасывает сильный удар, молния, летящая из глаз, отражается от зеркального щита в руке человека и оставляет ожог на щеке брата. Он поднимается, ловко подсекает мечом колени врага, и тут же врубает лезвие в его голову, в пластинчатый шлем. Гирмэн стал вождем недавно, но уже не раз доказал свое право на этот титул.

«Я стану таким, как брат!»

Черные одежды нагов обугленными головнями вспыхивают от огненных доспехов муспельхов – единственный народ, кто может считаться достойным противником змеев. Вражда меж ними исчисляется десятками тысячелетий. А вождь Гирмэн до сих пор не может смотреть даже на теплящийся камин. Слишком крепка в его крови память о том, каково змее гореть в огне. Но сейчас, в битве, он одержим местью, рвется прямо в сердце пламени. Среди людей вдруг мелькает пятно зелени с серебром – лучник? Лесной лучник, вставший на сторону врагов, зеленоволосый, залитый кровью, он ведет за собой отряд людей в бронзовых доспехах, сверкает зеркальный щит, отражая смертоносные взгляды, и под его мечом падают, падают несокрушимые змеи…

Муспельхи сминают нагов, гонят их к северу, к дому. Сворачивается пост, войско отступает, мертвых не успевают собирать.

Ночной лагерь на большом плато освещен холодными звездами. Костров наги не разводят – слишком уж любят холод, чересчур много враждебного огня пролилось на них в эти дни. Арэнк просто валится с ног, желание одно – спать. Одежда вся в крови и желчи, руки грязные, волосы смотались в колтун, но нет даже сил дойти до ручья и умыться. Лагерь затихает, часовые обходят территорию, прислушиваются к стонам раненых.

Измученный змееныш провалился в сон, едва коснувшись головой земли, рядом с лекарем, которому помогал и еще двумя воинами из своего отряда. Бессмертным тоже положен отдых.

Посреди ночи хрипло раскашлялся лекарь, кровь пошла горлом. Двое воинов очнулись от беспокойного сна.

– Что, хреново?

Лекарь не ответил, привалился лбом к дереву, кровь заструилась по коре. Старый рыжеволосый воин, смочил в котле с водой тряпку, подал лекарю, но тот оттолкнул его руку.

– Надоело, – прошипел он. – Дьяволы меня заберите, как же надоело!

– Не тебе одному, – подал голос воин со шрамом через все лицо, одного возраста с рыжим. – Вот смотрю наверх и молюсь об одном: чтоб убили завтра. Не убьют – меч сломаю, сделаю вид, что так и было.

Рыжеволосый хрипло расхохотался:

– Да не сломаешь! Не в первый раз уже это слышу… Если вот…

…Чуть поодаль, на краю плато клубятся облака, грязно-серые на фоне черного неба.

– Нет, – шрамолицый сглотнул и отвернулся. – Ни за что. Та же смерть, тот же каменный холод. Не убьют меня завтра, не убьют… Дьяволы небесные, чего бы я ни отдал, чтобы вернуть день Посвящения! Зубами бы этот лабиринт грыз, но прошел бы. А теперь не жизнь, после того, как знаешь все…

Лекарь поднялся на неверных ногах, взглянул в небо.

– Мне все одно, – голос его был слаб, слова бессвязны. – Мне все равно умирать, и я больше не желаю гадать, заберет меня болезнь или бессмертие. Хватит!

– А я уже слишком стар, – проговорил медленно рыжеволосый, избегая взгляда товарищей. – Хватит, пожил уж. Не хочется доживать век на Заокраинах.

– Что скажут про нас тогда? – шрамолицый поднял с земли меч в ножнах и взвесил его на руках. – Это трусость.

– Мне все равно, – повторил лекарь. – Все равно сейчас, и уж тем более станет потом.

– Итак, решено? – рыжий встал, сжимая ладонь на рукояти меча.

– Решено.

– Решено.

Два голоса эхом оттолкнулись друг от друга. Никто из них не произнес прямо то, что созревало во всех троих в течение многих ночей. И сейчас, на закате войны, решение пришло само собой.

Через некоторое время лагерь погрузился в тишину.

– Ненавижу их! Трусы! Презренные трусы!

Звонкий голос мальчишки дрожал от негодования и тщательно скрываемого страха, у ноздрей завивались едва заметные зеленоватые струйки яда.

– Клятвопреступники!..

– Что ж, Арэнк, – брат сжал его плечи. – Пусть это послужит тебе уроком на будущее, – и кивнул двум воинам. – В облачное море их. Они не заслужили погребения.

Арэнк вскинул возмущенные глаза на Гирмэна:

– Я никогда… никогда б так не поступил! Брат, клянусь тебе, я буду жить и служить моему народу всегда, чего бы это мне ни стоило!

Гирмэн с одобрением взглянул на младшего брата. Этот змееныш далеко пойдет. Совсем юный, но уже держит меч не хуже иного посвящаемого, еще неуправляемая ядовитая сила так и пышет от него, глаза полны льда, который только и ждет своего выхода. Превосходно, врожденным наитием разбирается в лекарстве, тянется и к самой потаенной, запретной магии, готов все время, что не рубится на мечах, посвятить своим заплесневелым книгам и неведомым травам.

А главное – его яростная вера и безоглядная преданность, дай Демиурги вполовину столько каждому воину.

– Не мне клянись. Дай слово себе и помни его всегда. Когда войдешь в Лабиринт в день Посвящения, когда станешь драться в рядах воинов, когда будешь поучать молодых, за какой конец меч держать. Помни – слово нага прочнее любой клятвы.

Арэнк зажмурился, сдерживая яростный стон.

– Они тоже давали слово…

Восходящее солнце освещало одинокий лагерь. Три трупа, посеребренные утренней изморосью, лежали ничком, из спины каждого торчало окровавленное лезвие. Позорное самоубийство, своевольный уход из жизни – недостойнейший поступок, худшее, что только может сотворить воин, сродни предательству.

Арэнк бессильно наблюдал, как их уносят к облачному морю, как приказал Вождь. Не будет им захоронения на кладбище павших, не откроются врата иных миров.

– Что могло сподвигнуть их на такое? – скрипит зубами мальчишка. – Что, что оказалось выше сил воина? Ведь нужно жить…

Жить! О, Демиурги Великие, жить! Жить, нестись против ветра, вспарывать воздух мечом, рубить врагов напропалую, вбирать жизнь полной грудью, вцепившись в шерсть верного сенгида. Жить вечно…

Посвящение уже не за горами, скоро, скоро откроются заветные двери Лабиринта, войдет юнец – выйдет воин, сразившийся с неведомым и победивший все страхи.

Ты боишься, змееныш?

Нет!

Я ничего не боюсь.

Ничего…

– Ничего…

– Арэнкин?

Время подбиралось к утру. Кукарекали петухи в ближнем жунском селении, в комнате посветлело.

– Уходи, Шахига. Видеть тебя больше не могу. И какого дьявола притащился…

Молодой наг покачал головой, глядя на друга. Тот явно перебрал змеиной настойки, впрочем, как часто бывало.

– А теперь ты слушай меня и молчи. Делай, что тебе заблагорассудится, но, если ты думаешь, что я тут только из добрых побуждений, то ошибаешься. Меня послал Вождь. Он-то знает, что я тебя из-под земли достану.

Арэнкин поднял глаза.

– Что ему нужно?

– Ты, братец. Собственной персоной.

– Зачем?

– Не отчитался, знаешь ли. Приказывает тебе явиться, хоть бы мне тебя пришлось с Заокраин вытаскивать. Что ответишь?

Арэнкин поднялся, неверной походкой прошелся по комнате, тронул рукоять своего меча, взглянул на Шахигу, перевел взгляд в окно и вдруг улыбнулся, одними губами, спокойно и невесело.

– Что отвечу? «Моя жизнь мне не принадлежит…»

Глава 2

Вот уже два месяца прошло после того, как он погиб. Два месяца нескончаемых кошмаров.

Елена молча, сосредоточенно утрамбовывала рюкзак. Странно, что в двухдневный поход нужно практически столько же вещей, сколько в двухнедельный. Теплая одежда, одежда на случай дождя, аптечка. Разве что, продуктов меньше. Правда, Елена уже и забыла, когда в последний раз нормально ела за последние два месяца…

Она его любила, да любила! Только сейчас, когда исправить было уже ничего нельзя, она себе наконец-то призналась. Она – в разводе, с двухлетним ребёнком, он – женат, прекрасная женщина, счастливая пара…

Они были знакомы больше десяти лет, и все это время не прекращалась странная, болезненная для обоих, нелогичная связь. Они не могли быть вместе, но друг без друга продержались максимум полтора года, после того, как Елена вышла замуж.

– Я найду тебя, найду, даже если придется вытащить из ада, ясно тебе?! Предатель!..

А ведь два месяца назад все могло бы закончиться…

В ту проклятую ночь Елена долго не могла уснуть. Сердце колотилось, тревожные мысли сменяли одна другую. Сон упрямо не шел, нехорошее, странное предчувствие подтачивало изнутри. Вконец измучившись к середине ночи, девушка встала, прошла на кухню, мимоходом заглянула в детскую. Сын спокойно посапывал во сне. Она зажгла свет, налила стакан воды. За окном стояла темнота.

На столе в беспорядке лежали записи и переводы. Чтобы отвлечься, она села, просмотрела их. Внушительная стопка листов со статьями на немецком языке, несколько заметок на японском. Отдельно лежали работы ее студентов – сочинения на немецком. Елена давно привыкла брать работу на дом, иначе не справлялась. Сочинения нужно проверить к концу недели, а еще не сделано и половины. Но сейчас требовалось чтение для души. Елена взяла в руки монографию, посвященную языку индейского народа оджибве, и углубилась в изучение. Только под утро сон исхитрился ее сморить.

Утром чувство тревоги появилось вновь. Полдня она беспокойно вертела в руках телефон, не в силах сосредоточиться. Рассеянно внимала ответам студентов на семинарах, а на лекцию махнула рукой и поставила довольным второкурсникам фильм.

В десять вечера телефон зазвонил.

– Лена!

– Ира? Я слушаю.

– Лена, Леночка, родная…

Она выбежала из дома к мокрой от прошедшего ливня дороге. Через три минуты остановилось такси. Елена назвала адрес, и таксист распахнул дверь.

На крыльце больницы курили врачи в белых халатах и мужчина в военной форме. Елена бросилась к нему, схватила за воротник.

– Почему мне сразу не позвонили? Почему?! Как он?!

– Леночка, – Вадим обнял ее за плечи. – Идем.

– Как Ира?

– Ужасно. Она в истерике.

– Как это случилось?!

– Средь бела дня. Не укладывается в голове… Этих гадов было четверо, сейчас все в отделении. Трое сильно ранены. Он молодец.

– Неужели не мог отбиться?! Боже, что я несу…

– Он и отбивался…

В больничном холле сидели две девушки. Елена едва взглянула на них.

– Где врач? Я должна увидеть его.

– Мы позвонили сразу, как смогли, – быстро говорил Вадим. – Прости, что промедлили. Как в голову ударило. Лена… он в бреду, постоянно зовет тебя по имени. Врачи делают все возможное, но…

– Меня?…

– Да. Ты нужна ему, как никто. Его лечащий врач сам попросил, чтобы ты приехала как можно скорее. Говорит, твое присутствие может помочь.

– Сволочи! Ну почему вы не позвонили сразу?!

– Прости, Лена, прости!

– Вам не у меня придется просить прощения!

Навстречу вышел молодой парень в белом халате.

– Дима!

– Лена! Я договорился, я тебя проведу. Надень маску и шапочку.

Они подошли к запертым дверям. Елена куталась в белую больничную накидку, неловко теребила руки. Дима нажал на звонок. Через несколько минут вышел врач, вопросительно посмотрел на них.

– Сергей Викторович, это Елена, та самая девушка.

Врач внимательно глянул из-под бровей.

– Нервы крепкие, истерик не будет?

– Нет.

– Крови боитесь?

– Нет.

– Кто вы ему?

– Друг.

– Что ж. Если кто-либо может что-то сделать для моего пациента, это Господь. Я просто выполняю его просьбу. Мы сделали все, что могли. Молитесь.

Длинный коридор, глухие двери… Врач отворил одну из них. Елена, не сбавляя шага, прошла в палату. Две медсестры возились с капельницей, мерцали приборы.

Лицо Олега белело на белой постели. Черты его обострились, глаза полуоткрыты. Дыхание тяжело вырывалось из груди, сплошь закрытой стерильной повязкой.

Она опустилась на колени прямо на пол, осторожно взяла его руку в свои.

– Олег! Я здесь. Я здесь. Я, Лена…

Он не отвечал, он находился в глубоком забытьи, созданном не препаратами, а естественным ходом жизни. Елена яростно размазала по щекам непослушные слезы.

– Олег! Черт побери, не сдавайся! Ну что ты хотел мне сказать?! Я здесь, я здесь! Мы не договорили, я же обещала… обещала, что подумаю…

Девушка поцеловала его ледяную руку. Неведомым наитием она осознавала – шансов больше нет. Зажмурившись, Елена крепче сжала его руку и услышала тихий прерывистый голос:

– Леночка…

Она так и взметнулась, коснулась пальцами его щеки, хотела что-то сказать… и забыла, что, встретив угасающий взгляд.

– Найди…

– Тише, милый, – прошептала она.

– Найди меня…

– Да, я здесь, я с тобой, ты не можешь умереть, когда я рядом! Помнишь? Я ведь твоя сила, Олег, любимый! Олег не сдавайся, мы с тобой еще погуляем по лесам! С кем я летом на сплав поеду?…

Умирающий еле ощутимо попытался сжать ее пальцы в своих. Было видно, как он силится что-то сказать. По щекам Елены текли уже нескрываемые слезы. И вдруг она почувствовала тепло, бьющееся в кончиках его пальцев. Тепло, подобно электрическому току, передалось ей и прошло до самого плеча.

– Найди меня в поднебесье! – выдохнул он, наконец, и Елене почудился металлический блеск, промелькнувший в глубине его глаз. – Ты…

Резкий протяжный писк. Суета. Мелькание белых халатов. Кто-то хватает Елену за плечи, оттаскивает ее в сторону, выводит из палаты. Ноги не слушаются, в голове туман, тяжелая кровь пульсирует в висках. Слезы не могут прорваться. Ее обнимают уже знакомые руки, кто-то сует ей стакан с водой, на краю сознания слышатся женские рыдания. Перед Еленой возникает заплаканное лицо Ирины.

– Почему ты?! – кричит она. – Почему там была ты, а не я?! Почему он хотел видеть тебя?! Почему?!

Невеста погибшего пытается схватить Елену за ворот, кто-то из мужчин уводит ее. Елена непонимающе смотрит и не видит ничего. Перед ней возникают черные брюки и белые полы халата. Участливое «Мне жаль». Какие-то вопросы, обращенные к другим. Елена встает, подходит к бьющейся в истерике Ирине и отвешивает ей пощечину.

Потом шум в висках усиливается, и руки Вадима подхватывают слабеющую девушку. В голове висят, точно выжженные, последние слова, сказанные Олегом.

Елена уже знает, что эти слова будут с ней всю жизнь.

Сколько бы она ни продлилась.

Последующий месяц превратился для Елены в настоящий ад. Она всерьез начала опасаться за свое психическое здоровье. Несколько дней девушка ни с кем не говорила и ничего не ела. В больницу за ней приехал муж. В чувство ее привел только двухлетний Ярослав, вернувшийся от родных. Занимаясь сыном, Елена понемногу приходила в себя и через три дня вышла на любимую работу. Ее начали мучить ночные кошмары. Со дня трагедии она не провела ни одной спокойной ночи. На работе путалась в самых простых переводах, подолгу сидела даже над небольшими статьями. Привычные цветные сны превращались в отрывки из черно-белого кино, во снах она чувствовала боль, во снах ее преследовали крики, и страх становился запредельным.

Сны не прекращались, сны обретали плоть, звук, яркость, словно кто-то специально настраивал телевизор. Обычные тени превращались в бредовые видения. Елена стала бояться спать в одиночестве. Несколько раз порывалась сходить к психотерапевту, но останавливалась. Облегчение, нет, больше – спасение приносили тренировки. Она уже долгое время изучала основы боя на ножах и забывалась в спаррингах, выплескивала энергию, мысли становились холодными, страх отступал. Но, стоило повернуть ключ в замочной скважине, все начиналось заново. Антон часто заходил к сыну, видел, в каком Елена состоянии, но любой его вопрос разбивался о глухую стену. Они жили раздельно, хотя официально разведены не были. Антон не желал этого из-за сына.

Все было бы в порядке, если бы год назад снова не появился Олег…

Они познакомились гораздо раньше, пересекались в походах, в спортивных клубах, у них были общие друзья. Оба сильные, яркие, склонные к острым ощущениям, они не могли не заметить друг друга. Бурный роман вспыхнул с бешеной страстью и сгорел в ней же, не выдержав накала эмоций. Елена вышла замуж за Антона, который давно ее добивался, родился сын… Погруженная в быт, она реже вспоминала о давнем романе, но… Судьба свела их еще раз год назад, на встрече клуба путешественников. И Елена снова прыгнула в тот же омут. Несколько бурных ночей, разбитая посуда и окончательный выбор в пользу семьи. Антон не дал себя обмануть и ушел. Сейчас они с трудом пытались восстановить отношения ради маленького Ярослава.

Но тоска ее не покидала. А теперь казалось, что мир потускнел.

В перерывах между кошмарами Елене снились другие образы, которые приносили спокойствие – путешествия в излюбленные ею места. Страстная путешественница, скалолазка, любительница неизведанного, она понимала, что сможет прийти в себя только в глухом лесу, на походном маршруте.

Время шло к середине июля. И Елена поняла, что больше так не выдержит. Оставалось или сойти с ума или пойти за велением снов. Она отправила сына к Антону и начала с особенной поспешностью собираться в поход – всего три дня, которые принесут спокойствие и разрядку взвинченным нервам.

С выбором маршрута проблем не возникло. Она несколько раз совершала восхождение на гору, великолепную в отношении положительной энергетики. Елена справедливо рассудила, что это место поможет ей привести мысли и беспокойную душу в порядок. Идти она решила в одиночестве. Дорога известна, тем более что эта полумифическая гора была вожделенным объектом всевозможных паломничеств и обрядов – от отсутствия людей на маршруте страдать еще не приходилось. Скорее, наоборот.

«17 июля. До поселка меня подбросили на попутной машине. Отметилась в администрации. Собираюсь вернуться через три дня. Как и следовало ожидать, обнаружились попутчики. Пятеро то ли буддистов, то ли даосов, то ли все вместе. К вечеру пришли к подножию горы. На душе легко и спокойно… Паломники разводят костер, ужинаем совместно. Подниматься буду на рассвете…

18 июля.

Это была первая ночь за последние два месяца, которую я провела без кошмаров. Всюду камни… Они теплые, нагретые солнцем… Гора представляет собой огромное количество наваленных друг на друга валунов – удивительно, как она держится! Я поднялась быстро, легко! Похоже, сегодня духи в хорошем настроении. Правда, с подъемом пришлось повременить – с утра шел ливень. Паломники плясали под ним и все смотрели в небеса – по легенде, в плохую погоду здесь можно увидеть человека-птицу с крыльями вместо рук. А иногда даже нескольких. Это место пронизано мифами, недаром сюда стремятся отправлять всевозможные культы…

Поднимаюсь в одиночестве – мои спутники решили отложить подъем до следующего рассвета. Ливень прекратился, выглянуло солнце…

Перед подъемом, как обычно, молюсь духам горы, прошу пропустить меня. Кладу кусочек хлеба к подножию. По восхождении часто останавливаюсь, прислушиваюсь к тишине… Нахожу несколько халцедонов. Интересно, откуда они здесь?

Вершина горы утопает в тумане, который постепенно скатывается вниз. Я благодарю духов за удачный подъем, оставляю символическое подношение. Нигде не дышится легче, чем здесь…

Пора готовиться к ночлегу».

Елена закрыла дневник и убрала его в рюкзак, плотно затянула ремни. Сняла с головы косынку, спрятала ее в карман. Прошлась немного, щурясь в закатное небо.

Внезапно острая боль пронзила левую щиколотку, и что-то прошуршало под ногами. Елена успела заметить ускользающий матовый росчерк, дернула штанину вверх. Два крохотных пятнышка наливались багровым цветом, и от них поднималась боль. Перепуганная девушка выхватила нож, полоснула под местом укуса, сдавила мышцу пальцами. Из раны потекла кровь вперемешку с желтоватым ядом. Она села на землю спиной к высокому камню.

«Нужно наложить жгут».

Елена четко знала, как действовать в экстренных случаях, и не позволяла панике завладеть ею. Она стянула ногу косынкой.

«Нельзя двигаться… но все же необходимо идти к людям. Мне нужны лекарства. Попросить помощи у паломников. Они помогут добраться до дороги, а там – машины…»

Она попыталась подняться, но мышцы почти не слушались. Вот тогда-то Елену и накрыл окончательно липкий страх. Девушка хотела позвать на помощь, но голос тоже отказался повиноваться. Да и смысла в том не было – люди слишком далеко. Стремительно сгущалась темнота, солнце скрылось за горизонтом, предварительно сверкнув в мозгу.

Елена вцепилась в землю, обдирая руки о камни, проползла пару метров и, сделав усилие, смогла подняться. Хватаясь за тоненькие деревца, она шла вперед, к спуску. В горле начались спазмы, хриплое дыхание перехватывало. Сквозь подступающую дурноту послышались человеческие голоса, Елена отчаянно рванулась на них в вечерний туман. И в этот момент последние силы оставили ее.

Девушку привел в чувство жар, палящий кожу. Она приоткрыла глаза, с усилием подняла голову.

Высокий камень, от которого удалось отползти лишь на пару шагов, светился изнутри красноватым пульсирующим светом. Остальные краски померкли, окончательно стемнело. Камень притягивал к себе, призывал, дрожал и переливался. В верхней части, над причудливым выступом, напоминающим нос, загорелись два желтоватых пятна. Пульсация камня приобрела четкий ритм, передающийся по земле дрожью, похожей на гулкое сердцебиение. Камни поменьше, что лежали рядом, вдруг шевельнулись и начали покрываться тонкой сетью красноватых прожилок. Жар стал нестерпимым, трава пожухла и скрючилась. Пульс перебил собой любые другие звуки и ощущения, буквально сотрясая землю, все сильнее и сильнее.

Мощный толчок разметал камни, за которые держалась Елена, нога проехала по скользкой грязи, и, не удержавшись, девушка полетела вниз по склону, обдирая кожу и одежду. Мелкие камни градом покатились вниз. Древесный ствол замедлил падение. Елена обхватила его руками. Онемевшая нога не слушалась. Ниже склон круто обрывался.

Пульсирующий камень раздвоился в глазах, от него отделилась его же призрачная копия. И из жаркого тумана соткалась человеческая фигура. Из камня вверх ударил луч багрового света. Человек подошел к краю спуска и что-то предупреждающе прокричал на незнакомом языке. У него были длинные волосы, в руках он держал лук. Человек крикнул еще раз, скрежещущим хриплым голосом. Затем медленно натянул лук и прицелился в сторону Елены.

Она хотела ответить, но язык не слушался. Стрела с ярким оперением вонзилась в дерево, прошив ее волосы. Человек натянул лук снова, уже более уверенно. Но, одновременно с этим, камень, пульсация которого достигла невероятной силы, раскололся на несколько частей. Вся гора, от подножия до вершины, вздрогнула, ослепительным светом вспыхнули осколки камня, и раздался взрыв. Силовая волна отбросила путешественницу вместе с деревом и кучей камней и накрыла с головой.

Человек на вершине горы опустил лук и замер, склонив голову.

Глава 3

Высеченная искра упала на тонкие пленки бересты. Огонек пробежал по ним вверх и перекинулся на услужливо подброшенные кусочки коры покрупнее. Осветил пальцы с мозолями на подушечках, два бронзовых перстня с недорогими, искусно оправленными камнями. Облизав кору, огонь принялся за тонкие сухие ветки и обнаружил собой довольно грязный темно-зеленый манжет с вышивкой салатного цвета. Манжет переходил в широкий полотняный рукав, далее выявлялся кожаный жилет и шерстяные дорожные брюки. Мозолистые руки с коротко обрезанными ногтями соорудили колодец из нескольких смолистых бревен. Утвердили на шесте помятый котел. Вскоре огонь весело зашумел, загудел и выбросил на штаны рыжий уголек. За пределами кострового света что-то бренькнуло, грохнулось и пронзительно выругалось:

– Четим! Еще раз споткнусь о твой чаранго и спалю его к лешим!

Четим снял с ног ботинки и развернул их голенищами к костру, блаженно вытянул босые ноги.

– Не бушуй. Еще немного времени, и мы будем валяться в чистых постелях и упиваться цветочным медом.

– Если тебя, паршивца, не выкинут в первый же вечер, как в прошлый раз.

– Было б из-за чего! Подумаешь, ущипнул юную лучницу, куда не полагается… а ей, кстати, понравилось. Ханжи!

– Тьфу! И что вы находите в этих лучницах!

– Уж извини, я привык к женщинам без шерсти на лице.

Четим извлек из-за спины неощипанную утиную тушку, во все стороны полетели перья. Собеседник чарангиста, рыжий вазашек Токус снисходительно посмотрел на него и принялся аккуратно чистить съедобные коренья. Через некоторое время в костер с шипением начал капать аппетитный жир. Четим бросил в закипевший котелок горсть сушеных трав и достал берестяную чашку.

Обжигаясь, вазашек и музыкант пили крепкий отвар. Затем Четим взялся за сочную утку, с аппетитом вгрызаясь в мясо, а Токус стал смаковать коренья. Вторую порцию отвара щедро разбавили содержимым берестяной бутыли, запечатанной глиняной пробкой.

– Счастье есть! – объявил Четим, опрокидывая остатки напитка в рот.

Он вытащил из тоненькой бородки застрявшее перо, расчесал пятерней выгоревшие спутанные волосы и изрек:

– Окунуться бы на ночь. Пройдусь-ка до ручья.

Вазашек уже начал разрывать когтями ямку для ночлега в массивном корневище. На поясе у него висел кривой нож и деревянная флейта.

Четим скинул с себя жилет с рубахой и взял котел – набрать свежей воды.

– Эй, погоди!

– Чего? – оглянулся чарангист. Токус настороженно принюхивался в сторону ручья, подергивая влажным черным носом.

– Люди недалеко! Запах человеческий…

– Мало ли народу путешествует? – пожал Четим плечами.

– Нет-нет, запах резко появился! Я чувствую людей гораздо раньше… странно.

– Ничего странного. Это от меня смердит, как от целой толпы. Все, я к ручью!

Токус вернулся к обустройству ночлега, но только-только разложил траву, как раздался изумленный вопль Четима:

– Ого! Токус! Сюда, быстро!

Вазашек вскочил и помчался на голос товарища. Четим стоял на коленях у спуска к ручью. Токус заглянул ему через плечо и не отличился оригинальностью:

– Ого! – и, подумав, добавил. – Живая?

– Да. Вроде, спит.

– Наверно, путешественница…

– А вещи где? И без костра…

– На одежку глянь! Откуда такая? Рваная…

– Понятия не имею! Вот, лихой забери! Эй, дамочка! – Четим потряс девушку за плечи. – Крепко спит. Вот те раз… Надо ее к костру перетащить.

– Она может оказаться колдуньей!

– Какой еще, к жунским лешим, колдуньей? Пошли к костру, там разбираться будем.

Четим поднял девушку на руки и двинулся к месту ночевки.

Чарангист и вазашек, подперевшие в задумчивости подбородки ладонями, являли собой живописную картину. Просыпаться девушка упорно не желала. Кожа ее зарумянилась от кострового жара, и выглядела она вполне здоровой и обычной. Только спящей. На холодную воду, легкие пощечины и крики в ухо не реагировала. Зато дышала мирно и спокойно, даже чуть улыбалась.

– А ничего так… – протянул Четим.

– Да ну! – скептически скривился Токус. – Совсем странная какая-то. И руки грязные.

– На свои лапы посмотри.

– Делать-то что станем?

– А что тут сделаешь? – чарангист зевнул. – Я вот спать хочу. Фу, и мыться уже лень идти. Пусть она спит себе, утром разберемся!

Он укрыл девушку плащом. Вазашек передернулся, пригладил шерсть на загривке.

– Фр-р-р… Странно все это, но ты прав – решать надо утром.

Костер потихоньку угасал, и, наконец, превратился в светящиеся, подернутые пеплом угли. Маленький табор постепенно погрузился в отдых. Четим поглаживал во сне чаранго и что-то бормотал. Далеко в лесу переухивались совы. Яркие и близкие звезды переливались в небе.

Теплая, сонная, мирная ночь завладела поднебесным миром.

Елена пришла в себя посреди глухого леса. Казалось, на теле нет живого места. Руки покрыты ссадинами. Она приподнялась, закашлялась, потянула за собой ногу. Мышцы больше не болели и слушались. Мучила дикая жажда, на коже скрипела сухая земля. Монотонно пели над ухом комары.

Из дупла напротив на нее уставилась пара круглых желтых глаз. Глаза сморгнули и заявили:

– У-гу!

– Чтоб тебя… – ответила Елена сквозь зубы.

– Ух-ух! – подтвердили из дупла.

Она посмотрела наверх. Небо сплошь затянуто тучами, ни одной звезды. Прислушалась. Лес наполнен вечерними звуками. Шумел ветер, кто-то стрекотал, кто-то шмыгал по лесной подстилке. Орала полоумная ночная птичка. Девушка прислушалась тщательнее. Журчания воды не слышно. Пить хотелось все сильнее и сильнее.

– Ух-ху!

– Что «ух-ху?!» – передразнила Елена. – Лучше бы к ручью отвела!

Она встала и огляделась. Ровный, густой лес. Никаких признаков горы.

«Здорово же меня отбросило. И повезло – в таком землетрясении выжить. Если я, конечно, жива!»

Ветер гнал тучи по небу. Похоже было, что скоро прояснится. Между тучами проглядывали невероятно яркие звезды.

Елена осторожно сдвинула косынку на ноге и тронула место укуса. Небольшая припухлость оставалась, но нога работала свободно. Сильно кружилась голова. Она провела пересохшим языком по деснам.

«Наши леса сплошь изрезаны ручьями. Если я пройду хоть немного, услышу звук воды. С утра, под солнцем, будет идти тяжелее».

Девушка осторожно пошла, касаясь руками деревьев. Шуршала листва под ногами. Вдруг что-то хрустнуло. Елена опустила голову и вскрикнула.

Звездный свет выхватил из темноты скелетик. Он был похож на скелет ребенка, только с несоразмерно длинными руками и огромным черепом. На нем сохранились куски одежды и костяной панцирь.

– Хуу-ух!

Елена по инерции вскрикнула снова. Сова села прямо перед ней на ветку и тоже заинтересованно уставилась на скелет. Девушка попятилась прочь.

Сова перелетела чуть дальше и оглянулась. Елена пошла за ней. Та одобрительно ухнула, сделала оборот вокруг дерева и бесшумно полетела вперед, то и дело присаживаясь на ветки, глядя на Елену желтыми круглыми глазами. Так они и пробирались по лесу, отрываясь друг от друга не более, чем на десяток шагов. И вскоре слух девушки уловил звонкие переливы.

Сова села на ветку и несколько раз моргнула, склонив голову набок.

– Благодарю… – потрясенно прошептала Елена.

Птица расправила крылья и встряхнулась, ощетинила перья.

Елена полезла рукой во внутренний карман и извлекла бумажный пакетик с печеньем. Больше никакой еды у нее с собой не было. Она положила пакетик под дерево. Сова скептически сощурилась, но тут же одобрительно ухнула.

Елена долго пила и умывалась ледяной водой, сполоснула в ручье испачканную кровью косынку, промыла ногу. Потом разрыла лесную подстилку и легла, свернувшись клубком в корневище дерева, поодаль у ручья. И быстро уснула.

Рассвет разбудил ее холодом. Путешественница откинула шерстяное одеяло, огляделась и вздрогнула – из-под капюшона болотного цвета на нее уставился заинтересованный, чуть раскосый глаз.

– Д-доброе утро, – стуча зубами от холода, сказала она.

Помня о случившемся, девушка решила, что ее нашли местные туристы.

Капюшон шевельнулся, из-под него явился второй глаз, а следом и все остальное. Человек отбросил плащ, поднялся и подбросил в практически остывший костер хворосту. Раздул угли. Огонь заплясал, озябшая девушка протянула к нему руки, потерла друг об друга.

– Бачигоапу! Аясину? – выдал человек. (Доброе утро! Как вы себя чувствуете?)

Елена удивленно подняла брови:

– Банихан… эмммм… Ая… эпи аясиамби…(Спасибо… Хорошо…)

– Суэ гэрбусу уй? – поинтересовался незнакомец. (Как вас зовут?)

Девушка вспомнила словари и монографии, что лежали на рабочем столе.

– Елена… – вымолвила она. – Суэ гэрбусу уй?

– Четим! – бодро объявил незнакомец. – Бамадижид нагамо. (Странствующий музыкант).

– Четим… – Елена с трудом подбирала слова. – Сумбивэ эчиэ отолиаи…(Я не понимаю).

– Хаядиади дичису? – не отставал тот.(Откуда вы?)

Много лет занятий лингвистикой пошли на пользу. Елена солидное количество времени посвящала изучению вымирающих языков. Она знала элементарные фразы на индейских языках, бегло изъяснялась на ульчском и нанайском, особенно глубоко проштудировала объемные труды, посвященные языку народа оджибвеев.

Теперь она слушала речь, представляющую собой дикую смесь нанайской речи, сдобренной древними оджибвейскими словами. Благо, через слово, но понять хоть что-то, и даже ответить она могла.

– Вы понимаете по-русски? – сделала девушка попытку. – Суэ русский хэсэвэни отолису?

– Русский хэсэвэни? – Четим наморщил лоб. – Ми гвиинави о хэсэвэни…(Я не знаю такого языка).

– Да вы что, издеваетесь?!

– Эчиэ отолиаи! Гиванадиджи! (Не понимаю! Сумасшедшая!)

Тут из-за спины послышалось фырканье. Елена оглянулась.

С десяток птиц, распевавших на дереве утренние песни, с недовольным шумом взлетели, спеша убраться от источника перепуганного визга.

На Елену оценивающе глядели маленькие черные глазки-бусинки в обрамлении рыжего меха. Вазашек спросонья почесывал когтями мохнатую грудь, зевал, демонстрируя острые желтоватые зубки, и подтягивал желтые полотняные штаны.

– Тихо! Тихо, говорю! – Четим перехватил Елену в попытке отползти в костер. – Да успокойся ты!

Существо с неуклюжим человеческим торсом и головой, напоминающей помесь крысы и суслика, обиженно и гордо пожало плечами и отвернулось.

– Вы кто такие?! – закричала Елена.

Четим недоуменно посмотрел на нее, хотел было говорить, но тут девушка снова бросила взгляд на Токуса и потеряла сознание.

– Эктэни! Хей… Эктэни… (Женищина…)

Елена пришла в себя, ощутила на губах вкус крепкого питья, и перед ней сфокусировалось обеспокоенное лицо чарангиста. За его спиной маячила мохнатая морда. Девушка приподнялась, потерла лицо ладонями. Вдруг мохнатый зацокал тревожно и дернул Четима за плечо.

– Сиривам! Хэ! – приказал Четим, указывая Елене на корневище.(Прячься!)

Девушка повиновалась и отползла к теплой ямке, устланной травами.

Четим натянул небольшой, но мощный лук, который носил за спиной. Токус выхватил нож из-за пояса. Под пригорком послышался шорох, среди мха замаячил сухой пучок травы. Вазашек заорал что-то, подобрал камень и метко швырнул его в пучок. Четим присоединился к воплю товарища, пнул с пригорка другой камень. Шорох снова повторился и постепенно затих.

Чарангист опустил лук.

– Тварь трусливая! Уходим отсюда! Еще приведет своих…

И путники дружно уставились на Елену, дрожащую в корневище дерева. Девушка поймала себя на том, что царапает ладонями древесную кору, и, кажется, уже получила несколько новых ссадин. Она сцепила руки перед собой и нервно улыбнулась.

Елена знала оджибвейский и нанайский языки, по меньшей мере, настолько, чтобы не запутаться в словах и продуктивно вести диалог. Совмещала она слова двух практически несочетаемых языков на уровне интуиции. Правда, ее терзали подозрения, что заданный одним из первых вопрос «А что это за крыса?», вряд ли поспособствовал доброжелательному отношению к ней вазашка. С Четимом разговор кое-как налаживался.

– Суэ…хэсэв… инааджимо гэрбусу? – тщательно подбирая слова, осведомилась она у чарангиста. (Что это за язык?)

– Нани до хэсэвэни, – отвечал он. – Гетэ хэсени. (Это язык людей. Старый язык).

Затем чарангист принялся разъяснять ситуацию Токусу. В ответ вазашек только фыркнул:

– Вот так-так! Надо же, вымирающие языки, видите ли! Да с какой звезды эта дамочка свалилась?!

– Успокойся, Токус, не ерничай, – задумчиво протянул чарангист. – Боюсь, она действительно «свалилась» не из соседней деревни.

– Да по мне хоть с Горы пришла! А нам идти надо! И позавтракать вначале. А вообще, она, похоже, просто свихнулась.

– Свихнулась или нет, мы не можем ее бросить просто так. Она абсолютно не соображает, где находится. Говорит, змея укусила на каком-то холме… Мы должны ей помочь!

– И как же? – недовольно пискнул Токус. – Дать пинка, чтоб обратно не-знаю-куда улетела? Шла же откуда-то, вот и пускай идет!

– Не дело бросать заблудившегося странника. Да еще и не вполне нормального. Она не опасна, обычная женщина.

– Дамочка, идти-то сможете? – свысока обратился к ней Токус и тут же перебил сам себя. – А, ну ее! В дороге, может, выясним, что ее просто по голове приложило хорошенько. Авось, память вернется.

Елена только переводила взгляд с одного внезапного попутчика на другого. Упомянутые ею названия населенных пунктов не вызвали у Четима ровным счетом никаких эмоций и привели только к ступору разговора.

Зато вполне результативным оказался завтрак наспех холодной утятиной с горячим чаем. К этому времени уже окончательно рассвело, и в чистое небо выплыло огромное рыжее солнце. Елена замерла с чашкой чая в руках.

Солнце, явившееся из-за горизонта, оказалось в добрых четыре раза больше, чем то, которое освещало ее путь еще вчера, у подножия заветной горы.

Так или иначе, но дальнейшая дорога ждала. Придирчиво осмотрев новую спутницу, чарангист вынужден был признать, что ее экипировка вполне позволяет прошагать приличное расстояние. Елена одета в плотный костюм с множеством карманов и капюшоном от дождя, теплый свитер, подпоясана широким ремнем. На ногах – хорошие кожаные ботинки на толстой подошве. Осматривая карманы, она с сожалением вспоминала рюкзак, сброшенный с плеч под куст. Но их содержимое могло быть и хуже – неплохой охотничий нож, зубная щетка, спички (правда, отсыревшие), моток веревки и иголка с ниткой. В одном кармане оказалось несколько небольших халцедонов, подобранных при подъеме на гору. Она еще раз тщательно промыла ногу. Кроме двух запекшихся пятнышек и шрама от пореза об укусе ничто не напоминало.

Они сошли с пригорка, где провели ночь, и практически сразу же оказались на дороге, усыпанной мелкой галькой. Елена обогнала новоявленных спутников на два десятка шагов и огляделась. Дорога шла под уклон. По обеим сторонам расстилались поля, перемежаемые редкими деревьями. Чуть поодаль виднелись гряды сопок. Вполне привычный красивый пейзаж. Через пару часов неподалеку от дороги показались залитые солнцем поля, а за ними – маленькие треугольные строения.

– Кто здесь живет? – спросила путешественница у Четима.

Чарангист принялся медленно и с расстановкой объяснять. Это небольшое поселение крестьян, или жунов. Сейчас время к обеду, поэтому на полях никого не видно. Между прочим, обед – неплохая вещь!

Елена привыкла решать проблемы по мере их поступления. Сейчас главной задачей стало налаживание общения с ее странными новыми знакомыми. Она благодарила от души свое лингвистическое образование. Вот и интерес к древним языкам наконец-то оказался не лишним.

«Покрутите мне еще пальцем у виска» – мстительно думала девушка в адрес определенных товарищей, повторяя за Четимом простые слова и предложения. У чарангиста же грозился развиться прогрессирующий нервный тик – новая знакомая желала услышать все – от названия ближайшего дерева до вежливых (и не очень) речевых оборотов. Все еще обиженный на «крысу», вазашек снисходительно посматривал на них. Елена потихоньку приучала себя не слишком сторониться Токуса. Несмотря на, мягко говоря, необычную внешность, он казался безобидным и даже довольно милым.

Вызнав у Четима, что «бохенский язык является родным для всех людей, а также жунов и вазашков, невзирая на незначительные оттенки диалектов», она решила, в первую очередь, освоить этот самый язык хоть как-то прилично. Слова, которые дома казались таинственными и странными, здесь согревали душу.

Через некоторое время они подошли к неширокой вертлявой речушке.

– Привал! – объявил Токус.

– А вот и обед! – сказал Четим, извлекая из своего мешка намотанную на палочку лесу. – Обед всегда рядом! Не ходит, так плавает. А в особо грустных случаях – растет!

– Я сделаю костер! – сказала Елена.

– Умеешь? – недоверчиво покосился музыкант.

Девушка кивнула и отправилась по берегу в поисках плавника. Токус и Четим повернули на каменистую косу. Когда они вернулись, над костром уже закипал котелок.

– О-о! Это я понимаю! – одобрил чарангист, бросая на землю связку из десятка хариусов. Елена взяла нож и принялась за потрошение.

Как известно, лучше всего думается на ходу. Елена немного успокоилась и привела мысли в порядок, насколько это возможно.

К вечеру снова подобрался назойливый страх. Путешественница устроилась чуть поодаль от спутников, занялась починкой рваной одежды и, по давней привычке, проговорила вслух итоги дня. При этом старалась настроить себя оптимистично.

«Первый итог: что греха таить, по восхождении на полумифическую гору я желала чего-то подобного. Я хотела освободиться от преследовавшего меня страха. Вот. Освободилась. Если я правильно понимаю, это и есть то самое «Поднебесье», о котором сказал перед смертью Олег. Что открылось ему в тот момент? Почему он так упорно звал именно меня до последнего? Оттого, что он любил меня так сильно, как всегда говорил? А я так и не решилась ему ничего ответить… Сейчас передо мной лежит дорога. Возможно, пройдя по ней, я, наконец, найду ответ на вопрос, который Олег так часто мне задавал… и узнаю, что он так рьяно пытался сказать перед смертью. Если он здесь жив, то это, может быть, и есть мир мертвых… Где искать? Узнаю ли я его?…

Второй итог (самый неприятный): меня хватятся самое большее завтра. Переполошатся родные и друзья, пошлют спасателей, начнут опрашивать тех паломников.

Третий (вытекающий из второго): неплохо бы найти способ дать о себе знать родным. Если сюда можно попасть, значит можно и выбраться. А вот паниковать не стоит – жива, здорова (не уверена, что психически тоже, ну да ладно), срочно съедать меня на ужин или продавать в рабство никто не собирается (по крайней мере, пока).

В конце концов, это вообще может оказаться сон или какая-нибудь бредовая галлюцинация. Кстати, по таким неплохие рассказы получаются. Спокойно, Елена. Это всего лишь очередной поход, между прочим, довольно интересный. Хорошее дополнение к имеющемуся опыту».

Первым (и самым адекватным) решением Елены стало «добраться до более-менее крупного населенного пункта».

Токус и Четим, бродячие музыканты, держали путь в некий Лесной Чертог – обитель народа лучников, где они желали выступить на празднике. Правда, Елену больше устроило бы общение с простыми людьми, но здесь выбирать не приходилось. Она понимала, что если сейчас рванется, куда глаза глядят, в одиночку, тогда, не конец, так острый психоз ей обеспечен. Попытки узнать, чем отличается лучник от человека, у Четима вызывали замешательство, а у Токуса – довольно презрительный взгляд. Елена решила действовать по ситуации.

Раз, расположившись на ночлег, Токус помешивал в котле тушившуюся с дикими травами утку и периодически поигрывал на флейте, а Елена старательно повторяла за Четимом новые речевые обороты. Сегодня они проходили небольшой березняк, и изобретательная девушка сняла несколько ровных аккуратных полос бересты. Очистила их от верхнего слоя, разрезала на квадраты средних размеров и скрепила меж собой нитками. Получилось что-то вроде книжки-гармошки. Затем взяла маленькую палочку, расщепила ее с конца, вставила острый халцедоновый отщеп и крепко замотала. Теперь, внимая чарангисту, она помечала на бересте наиболее важные слова и языковые особенности.

Вазашек снял с огня аппетитное варево.

– Перерыв в учебе! – пропищал он.

– Наконец-то! – обрадовался Четим и пожаловался. – У меня скоро язык отвалится! Это ж надо так заболтать!

Смешинки заплясали в глазах Елены.

– Ты… песняр… поешь хорошо? – произнесла она.

– Нет!!! – чуть не взвыл Четим. И тут же передумал. – Да! Ха! Меня весь Халлетлов знает! Я, можно сказать, сею зерна творчества на невспаханных душах!

– Ага, – подтвердил Токус. – Обычно это выражается в том, что душам приходится сочинять окончания песен, которые ты все время забываешь.

– Ты меня не компрометируй! – пригрозил Четим ложкой. – Я не забываю, а импровизирую! Я о чем угодно могу спеть сей же миг! Вот слушай:

– Четим, будь другом, заткнись!

– А ты не завидуй! Утка-а-а-а… – уже неразборчиво пробормотал музыкант, отхлебывая из чашки.

– Сейчас вернусь, – Елена оставила странников наедине с котлом и побежала в сторону дороги.

Не успел Четим зачерпнуть рагу, как вдруг раздался истошный визг, и Елена с широко распахнутыми глазами снова влетела в круг костра. Да так удачно, что едва не сбила Токуса с ног, но удержалась и вцепилась рыжую шерсть.

– Что опять такое? – пискнул вазашек, выбрасывая мохнатую руку к охотничьему ножу на боку.

– Там… Там чудовище! Что это? Мамочки, вот оно!

Протрещали ветки, и к маленькому табору впрямь явилось «чудовище». Оно имело огромные глаза навыкате, толстые губы, смуглую кожу и жесткие курчавые волосы. Из этих волос гордо торчали три витых рога, похожих на бараньи. Массивные руки сплошь покрыты густой шерстью. Чудовище оказалось невысоким, широкоплечим и с пузиком, обтянутым полотняной рубахой, подпоясанной веревкой. Опиралось оно на кривую трость. Ноги оканчивались массивными копытами.

Токус убрал руку от ножа и дернул усиками, стараясь не рассмеяться. Так толком и не понявший, что произошло, Четим наконец-то взялся за рагу.

– Приветствую странников! – прорычало «чудовище». – Я смотрю, напугал, хмм… благородную даму? Извиняюсь!

На благородную даму Елена сейчас была похожа меньше всего, так что следует отдать должное благовоспитанности чудовища.

– Она никогда не видела жунов, – отозвался Четим, с аппетитом жуя. – Присоединяйся к нашей трапезе, друг! Эй, а ты так и будешь торчать, как заокраинная статуя? – последняя реплика была адресована шокированной девушке.

Огонь затрещал еще веселее. В узелке Жануя (так назвал себя жун) оказался свежий хлеб и чудесный сыр. Жун шел в деревню, до которой было две ночевки, чтобы передать какие-то письма.

– Чего пешком? – удивился Четим. – Волы перевелись?

– Можно и прогуляться! – отвечал Жануй, похлопывая себя по животу. – Жирок растрясти. Да и отдохнуть охота. Дома жена и детишек пятеро, а на той же улице не кто-нибудь, а теща родная поселилась. О как! И как затянет с утра пилить: «Жануйчик, а заборчик-то у вас сломанный! Зятек, а чегой-то все уже на покосе, а ты плетешься только?» У, карга! Сама б лучше с утра не забор сторожила, а доила побольше! Никакой жизни… – интимно завершил он свою исповедь. – Ты уж прости, что напугал! – продолжил жун, обращаясь к девушке. – И подумать не мог, с луны ты, что ли, свалилась, коли жуна ни разу не встречала! Ну да ладно!

Кстати, о луне. Елена глянула на небо и увидела тоненький-тоненький нарождающийся серп. Ночь только начиналась, и этот серп пронзал собой не менее четверти неба. Звезды гораздо больше и ярче, чем те, которые Елена привыкла видеть, но складывались они во вполне узнаваемые созвездия. Особенно ярко горела звезда недалеко от месяца – размером с половину земного солнца! Но, тем не менее, ночи были темны, и звездный свет столь же холоден.

– А ночевать в одиночку в лесах ой как не люблю! – витийствовал, тем временем, словоохотливый Жануй. – Карлики, гады, так и лезут! Ну так и лезут! Неделю назад двоих селян едва не покалечили – разве ж это дело! Жунки отказываются в поле ходить без мужиков!

Четим поежился:

– Не к ночи бы о них говорить.

– Да что уж! К ночи, не к ночи… – махнул рукой жун. – В Больших Корешках опять собирают юнцов на Север. Вот я и иду с письмами от наших, чтоб, когда пошли, знак дали, и мы своих выставим.

Токус одобрительно кивнул:

– Да. Будь я чуть моложе, сам бы отправился. Даже завидую нашим мальчишкам.

– Неужто помогает? – скептически прищурился Четим.

– Не поверишь, да! – серьезно ответил Жануй. – Возвращаются через год-два – не узнать! Как уж их там натаскивают, не представляю, но… – развел он руками. – Уже много селений спит гораздо спокойней! И мы тоже хотим!

Конец ознакомительного фрагмента.