Глава 3
Дни после депортации Фельдманов и остальных узников слились в какую-то серую дымку. Гаэль притворилась, что ее настигла вторая волна гриппа, и пролежала в постели еще неделю, день и ночь думая о Ребекке, продолжая молиться за ее безопасность и засыпая в слезах. В результате, когда девушка встала с постели, она выглядела так, словно проболела год. С матерью тоже было плохо: ее беспокоили ужасные мигрени, и она редко вставала с постели. Смириться с крушением своего мира она так и не смогла, боялась немцев и всего, что слышала от домоправительницы Аполлин, когда та приносила еду.
По настоянию отца Гаэль вернулась в школу. Пришлось готовиться к июньским экзаменам на степень бакалавра, что, казалось, не имело смысла, поскольку уехать в университет ей все равно не позволят. А Тома сказал, что теперь там все по-другому. Многие профессора-евреи были депортированы. Больше их не держали долго в лагерях для интернированных, а сразу же отсылали в концлагеря в Германии. Да и ученики-евреи в школе, где училась Гаэль, не появлялись: посещать школу дозволялось только христианам. Магазины и предприятия, принадлежавшие евреям, закрывались, их владельцы исчезали. Теперь в их деревне аптеки не было, и Гаэль приходилось ездить очень далеко, чтобы достать хоть какое-нибудь лекарство для матери. Но и там все, что удавалось найти, – это давно устаревшие природные средства, которые все равно не помогали. Мать от постоянных болей слабела, от отсутствия свежего воздуха бледнела, и доктор говорил, что все дело в нервах.
Немецкий офицер, поселившийся в поместье, предложил услуги одного из своих докторов, лечивших солдат, но Рафаэль де Барбе наотрез отказался: не позволит он нацисту коснуться жены, каким бы услужливым и любезным тот ни казался. Когда офицер расспрашивал Гаэль о фрау Агате, та отвечала односложно и торопилась убежать наверх. Иногда немец оставлял для них шоколадки и другие сладости, но мать говорила, что от них головная боль только усиливается. Гаэль и вовсе не могла их проглотить: ком вставал в горле при одной мысли, что из-за них, нацистов, такое случилось с Ребеккой и ее семьей. От них по-прежнему не было новостей, да Гаэль уже и не ожидала, только надеялась, что они живы и здоровы, может, находятся в месте получше, чем перенаселенный лагерь, где провели пятнадцать ужасных месяцев. Но ей так не хватало визитов к Ребекке!
Гаэль думала о подруге постоянно и надеялась увидеть снова или хотя бы узнать, куда их отослали. В июне она сдала экзамены, получила хорошие оценки, а в августе приехал Тома и рассказал о массовых депортациях и страшные истории, как забирали и увозили детей. Депортированных вели на вокзалы под охраной солдат. Люди тащили пожитки на себе. Немцы не церемонились и убивали за малейшую провинность: дерзкие слова в адрес солдат или попытку защитить жен и детей. Гаэль слушала брата и плакала.
Тома был рад увидеться с друзьями и побыть дома несколько недель. Подобно родителям и сестре он держался подальше от немцев и по ночам уходил, несмотря на предостережения отца: пил с друзьями после комендантского часа, заглядывал к старой подружке из соседней деревни. Отец не раз просил его об осторожности: в такое время никому нельзя доверять, да и солдаты пили и горланили по ночам, изводили местных жителей. Но Тома твердил, что давно привык к такому и постоянно сталкивается с чем-то подобным в Париже. Все научились жить под глазом радара. Гаэль тоже привыкла ходить с опущенным взглядом и, едва вернувшись в поместье, сразу поднималась к себе. Все поручения родителей она выполняла исправно, потому что была девушкой хорошей, спокойной и никогда никому не доставляла хлопот. Родители и понятия не имели о том, что она почти полтора года навещала Ребекку в лагере. Вот они ужаснулись бы, узнай правду! Но с Гаэль никогда ничего не случалось: в деревнях по-прежнему было безопаснее, чем в городах, тем более что она не еврейка.
Рафаэль де Барбе никогда не спорил с начальником гарнизона, всегда предпочитая дотемна пропадать на ферме и следить, чтобы все продукты регулярно передавались немцам. Иногда ему удавалось утаить немного фруктов или овощей, и тогда он нес добычу прямо на чердак, где все очень быстро съедалось. На следующий день Аполлин тайком выбрасывала очистки, чтобы даже следов не осталось. Она была глубоко предана как семье, так и Франции, хотя ей и приходилось работать на немцев, которых страстно ненавидела. Ее сын был участником Сопротивления, о чем не знал никто в семье, пока его не расстреляли вскоре после приезда Тома домой. Аполлин была безутешна, потеряв единственного сына, но и гордилась им – тем, что он успел сделать для Франции перед своей гибелью. Ее потом допрашивали, но командующий гарнизоном поручился за нее, и она убедила немцев, что понятия не имела о занятиях сына, что было не совсем правдой, но ее оставили в покое, предоставив возможность молча скорбеть о потере.
Как-то ночью Гаэль услышала, как брат тайком выбрался из дома, явно намереваясь гульнуть с друзьями. Выглянув из своей спальни, девушка увидела Тома с бутылкой вина в руках. Юноша подмигнул сестре и прижал палец к губам. Хоть ему уже исполнилось девятнадцать, он во многих отношениях по-прежнему оставался мальчишкой. Будучи подростком, вместе с приятелями он был весьма горазд на проделки. Теперь молодые люди только и знали, что выпивать, сквернословить и делиться сплетнями о том, что происходит в округе. В эту ночь он тоже отправился к друзьям, но Гаэль его не осуждала. После того как увезли Ребекку, у нее не осталось подруг, а школа была окончена. Теперь ей нечего было делать, кроме как ухаживать за матерью. Девушка много читала и бóльшую часть времени проводила в своей комнате, чтобы, как приказал отец, не показываться на глаза солдатам, и, конечно, не осмеливалась, подобно брату, удирать из дому по ночам. Тома старше и смелее ее, к тому же, будучи мужчиной, рисковал меньше, чем она, девчонка.
Гаэль так и не услышала, когда Тома вернулся, и предположила, что он проскользнул к себе, когда она заснула. Сама она читала, пока не догорела свеча, а потом задремала.
Утром ее разбудили душераздирающие вопли. Гаэль выскочила из комнаты и, увидев, как отец утешает бессильно обмякшую у него на руках мать, бросилась к ним.
– Что случилось?
Еще не получив ответа, она поняла, что все это имеет какое-то отношение к Тома, и по спине пробежал холодок ужаса.
– Твой братец, идиот, удрал из дома после комендантского часа, – процедил отец, по щекам которого катились слезы. – Должно быть, напился и врезался на велосипеде прямо в патрульный грузовик. Его сбили, даже не заметив. Слава богу, погиб сразу.
Такая бессмысленная, глупая смерть, вовсе не геройская, после встречи со старыми друзьями, которые развлекались как могли. Командующий рассказал о случившемся Рафаэлю рано утром, принес извинения и выразил глубокие соболезнования. Он сам потерял жену, сына и дочь: погибли при налете, – и когда сообщал несчастному отцу ужасную новость, в глазах его стояли слезы.
Последовали мрачные дни, когда они готовили тело Тома к похоронам. Гаэль помогла отцу обмыть его, а командующий позволил похоронить юношу на территории поместья, после того как священник отслужил заупокойную службу в местной церкви. Во время похорон Агата едва держалась на ногах, и ее буквально вынесли из церкви. Там же присутствовала Аполлин: оплакивала мальчика, которого нянчила ребенком и который погиб всего через несколько дней после ее сына. Смерть Тома была одной из ужасных, бессмысленных потерь, так часто случавшихся во время оккупации. Командующий лично расследовал, не был ли пьян солдат – водитель грузовика, сбившего Тома (примерно одного с ним возраста), но неопровержимых доказательств не нашел, так что дело было закрыто.
Гаэль потеряла лучшую подругу и брата. Агата после гибели сына больше не выходила из комнаты. Ей становилось все хуже, и доктор сказал, что больше ничего не сможет для нее сделать. У нее не осталось сил вынести то, с чем приходилось жить. Временами она бредила и спрашивала у дочери, где ее брат, вернулся ли уже домой. Гаэль больше не пыталась ничего ей объяснять и просто коротко отвечала, что его нет.
Это лето стало самым тяжелым в ее жизни, а в сентябре судьба нанесла ей смертельный удар.
Гаэль услышала доносившиеся со двора громкие мужские голоса и подбежала к окну.
Сначала ей не удалось ничего рассмотреть, но потом она увидела отца, сильно загоревшего, в одежде и сапогах, которые обычно надевал для работы на ферме. С ним были еще двое. Немецкие солдаты что-то гортанно им приказывали, били прикладами. Она слышала, как отец что-то произнес, но не поняла слов, а потом раздались выстрелы.
Девушка почти слетела с лестницы черного хода и выглянула в крошечное зарешеченное оконце как раз в тот момент, когда окровавленное тело отца рухнуло на землю. Двоих, что были с ним, постигла та же участь. Тут же прибежали другие солдаты и куда-то потащили трупы.
Гаэль была так потрясена, что лишилась и дара речи, и способности соображать. Оставалось только гадать, убьют ли их с мамой. Что же делать? То ли бежать наверх, чтобы попытаться защитить ее, то ли во двор – посмотреть, нельзя ли хоть чем-то помочь отцу. Тут она увидела, как его тело бросают в кузов грузовика, и отчетливо поняла, что он мертв, а услышав слово «сопротивление», произнесенное с сильным акцентом, осознала, что отец тайно боролся с немцами. В это невозможно было поверить: он всегда так старался во всем угождать оккупантам, требовал не высовываться, ни во что не вмешиваться. Какое уж тут Сопротивление!
Но Гаэль вспомнила, как редко отец бывал дома весь прошлый год, и в душе у нее поселилось сомнение, не может ли это быть правдой.
Выйти во двор она все-таки не осмелилась, поэтому потихоньку поднялась наверх, зашла к матери, которая все это время находилась под действием снотворного, что удалось раздобыть, и, наконец отправилась к себе. Поверить невозможно: она потеряла отца. Пока его смерть не стала для Гаэль реальностью.
Она сидела на кровати, тупо уставившись в одну точку, когда пришла рыдающая Аполлин. Домоправительница обняла ее, и теперь уже они обе стали оплакивать ужасные потери, которые понесли в этой кошмарной войне.
– Он был в той же группе Сопротивления, что и мой сын, – прошептала Аполлин совершенно потрясенной Гаэль. – Твой отец, девочка, держался храбро.
Гаэль по-прежнему не могла этому поверить и была уверена, что следующими убьют ее и мать. Аполлин прошептала, что скорее всего и ее, и добавила: если попытаться бежать, поймают, и будет еще хуже.
– Что же мне делать? – проговорила Гаэль едва слышно. – Может, действительно убежать?
Но куда они пойдут? Мать слишком слаба и морально и физически, чтобы двигаться, а тащить ее на себе Гаэль не под силу. Кроме того, никто их у себя не примет. Отец никогда ничего не говорил о своих друзьях, скрывал даже сам факт, что занимается чем-то противозаконным. Он хорошо понимал, как это опасно, и все-таки рисковал. Родные понятия не имели о тайной жизни Рафаэля де Барбе, и только Аполлин была в курсе – однажды узнала обо всем от сына, но в силу своей преданности и благородства никогда бы не сделала ничего такого, что могло подвергнуть опасности семью Барбе или собственного сына.
– Может, они позволят вам остаться здесь? – робко спросила Аполлин, зная, как слаба Агата.
Моменты просветления теперь наступали все реже, она все время хотела спать: реальность жизни и происходящее вокруг были слишком невыносимы.
– Нет, не думаю, – задумчиво протянула Гаэль, но если бы позволили, не могла же она бросить маму и бежать. Придется остаться с ней до конца.
Аполлин ушла на кухню, чтобы никто не заподозрил, что она что-то знает или с кем-то разговаривала, но через несколько часов вернулась и принесла поесть. Вместе они пересказали Агате ужасные новости, но та даже не охнула: просто лежала, уставившись в потолок остекленевшими глазами, все еще под влиянием снотворного. Дочь дала ей очередной порошок. Оставалось лишь надеяться, что, когда придут убивать, мама будет спать.
Она вдруг по-детски захныкала и, прежде чем погрузиться в сон, пробормотала имя мужа.
Днем Гаэль вызвали в кабинет командующего гарнизоном. С ним были еще два офицера. Девушка старалась не выказать страха и смело встретила взгляд офицера. Немец был мрачнее тучи.
– Знаю, вам уже известно все, что случилось сегодня утром. Произошел несчастный случай на одной из ферм. Хозяева скрывали еврейскую семью. Я не уверен, знал ли об этом ваш отец, но люди, которые обнаружили все это, посчитали, что он причастен к преступлению. Теперь они обыскивают остальные фермы, и час назад нашли еще одну семью. Мы пока не выяснили, действовали ли фермеры независимо друг от друга или ваш отец проводил тайную операцию с целью вывезти евреев из Франции. Это очень серьезные преступления против оккупационной армии и страны, поэтому приравниваются к государственной измене.
Гаэль молчала. Сейчас и ее наверняка выведут во двор и расстреляют, как отца, а если нет, то что они с матерью будут теперь делать без него?
– Итак, мадемуазель Барбе, скажите: вам было известно о деятельности вашего отца? – заговорил немец, глядя на нее в упор. На мгновение ей показалось, что в его глазах мелькнула искра сочувствия. Он же видел перед собой худенькую девочку, почти ребенка, с большими голубыми глазами, светлыми, заплетенными в косу волосами. При каждой встрече она напоминала ему погибшую дочь, и это разрывало сердце и заставляло относиться к ней снисходительнее, но так, чтобы другие офицеры не знали. Кроме того, ему очень нравился ее отец. В другое время и при других обстоятельствах они могли бы стать друзьями.
– Нет, мсье командующий, я ничего не знала: папа не посвящал нас в свои дела, – отвлек его от тягостных мыслей дрожащий голос.
Он видел, как тряслись у нее плечи, хотя девочка старалась смотреть на него храбро. Присутствующие пристально наблюдали за ней, выискивая признаки вины. Всех французов немцы считали гнусными лжецами, способными на любую мерзость, включая измену, сохраняя при этом самый невинный вид. Даже такие юные девицы, как эта, по их мнению, не были исключением. Сопротивление быстро становилось могучей и опасной силой, и немцы делали все возможное, чтобы эту силу раздавить. Правительство сдалось легко, без борьбы, но граждане страны продолжали сражаться и ставили на пути оккупантов всевозможные преграды.
Командующий гарнизоном долго колебался, прежде чем кивнуть. Хотя по глазам девушки видел, что это правда: она ничего не знала о работе отца в Сопротивлении, а поняла, что он занимается чем-то противозаконным, только после его расстрела. Девушку потрясло случившееся, но она изо всех сил пыталась сохранять выдержку. Он был уверен, что она страшно испугана.
– Я знаю о состоянии здоровья фрау Агаты, – продолжил командующий гарнизоном суровым тоном, – и трудностях, которые вас ожидают в случае депортации.
У него не было сомнений, что ее мать не переживет тяжкие испытания, да и девушка вряд ли вынесет… В том, что Агата знала еще меньше о делах мужа, особенно учитывая ее состояние, немец был уверен: герр Барбе никогда не признался бы ей, на что отважился, чтобы не подвергать риску.
– Только из сострадания я позволю вам здесь остаться, но предупреждаю: если у меня возникнет хотя бы малейшее подозрение в вашем участии в подпольной деятельности любого рода, вы немедленно будете арестованы и наказаны по всей строгости закона. Мы очень довольны, что живем именно в этом доме, нас вполне устраивает, как благодаря вам налажен наш быт, но вы должны уважать нас, подчиняться и следовать французским законам.
Гаэль лишь молча кивнула: ради матери и себя самой она была более чем готова согласиться на любые требования. Мать не переживет ни депортацию, ни тем более тюрьму, да и Гаэль тоже не хотела бы для себя подобной участи. Их комнаты на чердаке были сейчас самым безопасным местом, и она знала, что отец не стал бы ее осуждать. Теперь, когда они с матерью остались вдвоем и защитить их было некому, приходилось уповать только на милость оккупантов.
– Вам все понятно? – мрачно спросил командующий.
Она должна относиться к нему почтительно, хотя они убили отца, но им с матерью идти некуда.
– Да, мсье… – ответила Гаэль, подняв на него глаза, казавшиеся круглыми как блюдце на смертельно бледном лице.
– Хорошо. Вы можете похоронить отца как полагается, на своем семейном кладбище.
Остальным офицерам это явно не понравилось, судя по тому, как яростно они заговорили на немецком: этот человек совершил преступление против рейха, а его хоронят как героя. Командующий что-то сухо ответил, после чего снова обратился к Гаэль:
– Сделайте это быстро и без шума. Ваша мать сможет посетить церемонию?
– Вряд ли…
Он кивнул и позволил ей наконец уйти.
Гаэль тошнило, когда она поднималась на свой чердак по темной лестнице, которой до войны пользовались только слуги. Теперь это было ее жилище, в то время как немцы занимали все остальные помещения. Спасибо и за то, что командующий их пощадил. Все, чего она теперь хотела, – это покоя для матери. Бедняжка и так столько выстрадала.
Гаэль села на кровать и разразилась слезами: и облегчения, и скорби, но больше всего одиночества. Этим утром она потеряла отца, месяц назад – брата, а мать превратилась в подобие призрака, лучшая подруга исчезла.
Ночью она порылась в вещах отца, пока мать спала, но перед этим сходила к священнику. До него уже дошли печальные новости: слухи расходятся быстро. За то, что укрывали евреев, пытаясь уберечь несчастных от депортации, в тот день были расстреляны еще несколько человек из поместья. Евреев все равно выслали, а их защитников убили. Все заплатили высокую цену за мужество и сострадание, но волны зла остановить уже было невозможно.
Священник согласился отслужить панихиду по Рафаэлю де Барбе на следующий день, но по требованию командования посетить ее сможет только Гаэль.
Просматривая книги и бумаги отца, Гаэль наткнулась на конверт, где, кроме письма, были деньги, немного, но явно на такой вот случай. Долго на них не протянешь, но это все, что он мог сделать для семьи. Отец прекрасно понимал, что, если Гаэль держит в руках это письмо, значит, его уже нет, поэтому просил позаботиться о матери, быть осторожной, мудрой и спасать себя. Он написал все это лишь месяц назад и ни словом не упомянул о Сопротивлении, чтобы не подвергать опасности дочь и жену. Теперь, когда Гаэль знала, она пребывала в полном отчаянии от его смерти, но одновременно и гордилась отцом. Жаль только, что она ни о чем не догадывалась раньше, он помог бы Фельдманам, если бы дочь попросила об этом. Хотя вряд ли можно было что-то сделать, после того как они оказались в лагере для интернированных.
Ходили слухи о побегах из лагерей, но таковых было немного: большинству интернированных не хватало смелости сопротивляться или пытаться бежать. Если кто-то все-таки решался, то не всем это удавалось: многие были убиты при побеге или пойманы, возвращены и расстреляны в назидание остальным. В лагерях было полно женщин, детей, молодых парней и мужчин постарше, которые считали, что следует вести себя смирно, не перечить, и тогда немцы пощадят их родных. Кроме того, они же французские граждане, не какие-то иностранцы. Как же может родная страна ополчиться против них и отдать оккупантам на растерзание? Почти все они – люди порядочные, уважаемые, занимают приличную должность, далеко не бедные, владеют хорошими домами, законопослушные. Это в основном адвокаты, доктора, банкиры, как мсье Фельдман, то есть прекрасно образованные специалисты, но… евреи. А это теперь считалось тяжелейшим преступлением. Никто до этого момента по-настоящему не понимал, как велика ненависть нацистов к евреям. Отныне следовало всеми силами избегать общения как с друзьями-евреями, так и с родственниками, а лучше и вовсе отречься. Все средства, имущество, любая собственность евреев подлежала конфискации. Пусть они и не совершали никаких преступлений, их лишали всего.
Гаэль сунула конверт под матрац, решив тратить деньги только на лекарства для матери или если случится что-то непредвиденное. Сейчас ничего нельзя предугадать, а это все, что у них есть.
Этой ночью Аполлин снова приходила проведать ее, но Гаэль ничего не сказала ей о деньгах. Теперь она не доверяла никому, даже верной домоправительнице: всем есть что терять, включая собственную жизнь.
На следующий день после отпевания в маленькой часовне они со священником похоронили отца в безымянной могиле, поставив простой деревянный крест. Гаэль поклялась себе после войны устроить настоящие похороны. Хорошо хоть, вообще выдали тело и они смогли похоронить его дома. А надгробие можно заказать и позже.
Отец лежал рядом с сыном, но знали об этом только Гаэль да священник.
Через два месяца Гаэль исполнилось восемнадцать, и Аполлин испекла ей небольшой хлебец – огромная роскошь в эти дни, – воткнув в него свечку. В остальном же день прошел незаметно. Она ничего не сказала матери, которая вообще не поднималась с постели и теперь принимала снотворное дважды в день, если Гаэль удавалось его достать. Сама девушка больше не отходила далеко от дома: гуляла по дорожкам поместья, иногда посещала ферму, заходила в деревню, чтобы приобрести какую-нибудь мелочь для матери и запастись продуктами по карточкам. Приходилось также ездить через две деревни в аптеку за снотворным, с помощью которого мать приспособилась избегать реальности и жить в мире собственных фантазий, где никто не мог до нее дотянуться.
Теперь Гаэль стала совсем одинокой.
Как-то днем она возвращалась из деревни, думая об отце и брате, которых ей так не хватало. Хорошо еще, что у них с матерью были еда и жилье, за что девушка мысленно в который раз поблагодарила немецкого начальника.
Гаэль была уже на полпути к дому, когда увидела полицейский грузовик. Прежде чем ее заметили, она сбросила скорость, а потом и вовсе съехала на обочину, чтобы не подвергаться допросу. Ее взору предстала знакомая картина, вмиг вернув мучительные воспоминания. Мужчину, двух маленьких детей и женщину с надрывавшимся в плаче грудничком на руках вывели из дома под дулами винтовок и приказали сесть в грузовик.
Гаэль вспомнила Фельдманов, хотя эти люди явно попроще, да и жилье бедное. В этот момент краем глаза она уловила какое-то движение и, присмотревшись, увидела малыша, который пытался выбраться из окна, расположенного у самой земли, по-видимому, подвального помещения. Мальчик прятался за ржавыми трубами, и о нем, похоже, совершенно забыли, потому что грузовик уехал. Малыш выбрался в чем был – в коротких штанишках, без пальто – и дрожал от холода. Зато был почти незаметен постороннему взгляду.
Гаэль очень боялась, что солдаты вернутся за ним, но, слава богу, этого не случилось. Посчитав, что времени прошло достаточно, она села на велосипед и проехала мимо окна, затем остановилась в нескольких футах и пешком вернулась, чтобы заглянуть за трубы, где прятался малыш. Ребенок в ужасе уставился на нее, слишком испуганный, чтобы пошевелиться. На вид ему было года четыре. Когда она протянула руку, он в ужасе съежился, пытаясь скрыться в тени, и Гаэль еле слышно произнесла:
– Не бойся, я друг.
– И ты отведешь меня к маме?
Она кивнула, хотя и знала, что лжет.
Малыш выбрался из-за труб, Гаэль быстро посадила его в корзину велосипеда, сняла пальто и поспешно накрыла с головой. Оглянувшись, чтобы убедиться, что никто их не видел, девушка предупредила:
– Сиди молча, не шуми.
Мальчик не ответил. Корзина оказалась достаточно вместительной, было очень холодно, и он, свернувшись клубочком, пытался согреться.
Гаэль села на велосипед и что есть сил принялась крутить педали, торопясь довезти свой драгоценный груз. Она понятия не имела, что будет с ним делать, но знала, что нужно придумать, где его спрятать.
И тут она вспомнила про старый сарай в дальнем углу сада, куда в последнее время никто, кроме нее, не заходил. Сарай, в котором хранились садовые инструменты, стоял около кладбища. И Гаэль там бывала, когда приходила убирать могилу отца. Подвал, где в лучшие времена держали бочки с сидром, был в данный момент единственным местом, где можно спрятать ребенка по крайней мере на несколько дней.
Девушка проехала мимо поместья к кладбищу, никого, к счастью, не встретив. Когда она въехала внутрь, в пахнущий яблоками мрак сарая, уже стемнело. Земляной пол замерз и стал твердым. В подвал вела крышка люка, и в детстве они с братом любили здесь прятаться.
Гаэль осторожно вытащила мальчика из корзины и поставила на ноги. Он молча смотрел на нее в лунном свете, лившемся в окно: личико бледное, глаза огромные, испуганные.
– Как тебя зовут? – ласково спросила она, опустившись на корточки.
– Я Жакоб, – тихо ответил малыш, очевидно все еще не доверяя ей, не зная, что она собирается с ним делать.
Впрочем, не знала этого и она.
– Я Гаэль. – Девушка погладила мальчика по голове и поцеловала в щечку.
– Где моя мама?
– Не знаю, – ответила она честно и попросила, хотя и знала, что это будет нелегко для маленького ребенка: – Ты должен быть очень храбрым. Мне придется оставить тебя здесь. Ненадолго. Я скоро вернусь. Никто тебя здесь не найдет, но выходить нельзя. Обещаешь?
Для маленького ребенка перспектива остаться в полном одиночестве, к тому же в темноте, была ужасающей, но от этого зависела его жизнь.
Помедлив, малыш кивнул, а потом спросил:
– А плохие дяди сюда не придут?
– Нет, если ты не будешь выходить и шуметь. Я принесу тебе поесть.
Жакоб опять кивнул, и Гаэль, потрепав малыша по волосам, улыбнулась и вывела велосипед из сарая. Пальто она оставила, чтобы он не замерз. В поместье она гнала с такой скоростью, что даже вспотела. Всю дорогу, пока крутила педали, девушка молилась, чтобы никто не нашел мальчика, а уж она придумает, как его уберечь. Она сделает это ради Ребекки и ее семьи, ради всех тех, кого не смогла спасти. Может, хоть этого малыша удастся защитить.
Она оставила велосипед во дворе и поднялась наверх, проведать мать. Та, как обычно, спала. Гаэль отметила, что она стала почти бесплотной и сейчас при лунном свете выглядела трупом. Оставив на тумбочке снотворное, в случае если мать проснется, она вернулась к себе, ломая голову, как быть. Нужно спуститься на кухню и попытаться украсть немного еды, потом добраться до сарая и устроить ребенка на ночь. Утром она сообразит, что делать дальше. Спрашивать совета не у кого, но нельзя же вечно держать его в сарае! Она молила Бога подсказать ей выход из положения, когда появилась Аполлин с супом и кусочком хлеба на подносе для матери и едой для нее: корочкой хлеба со стола командующего, кусочком сушеного мяса, горсткой жаркого и тоненьким ломтиком сыра. Гаэль поблагодарила ее и, завернув хлеб, мясо и сыр в салфетку, налила воды в термос, который держала в комнате. Жаркое она съела сама, поскольку отнести Жакобу его было не в чем. Час спустя она снова вышла из дома с едой в корзине и одеялом, которое взяла в бельевом чулане наверху.
Сначала, подъехав к сараю, она не смогла найти мальчика: до нее не доносилось ни звука. Он не отвечал, когда она звала его по имени, и Гаэль вдруг запаниковала, испугавшись, что его кто-то нашел и забрал, но тут увидела его глаза, блестевшие в лунном свете, которые смотрели на нее.
– Привет, Жакоб, – прошептала девушка. – Я принесла тебе поесть.
Малыш медленно подошел к ней. Гаэль вынула еду из корзины и протянула ему. Жакоб с жадностью съел все до последней крошки и выпил немного воды. Примерно через час она завернула малыша в одеяло прямо поверх пальто и устроила на ночлег, оставив термос с водой. Прежде чем отправиться домой, Гаэль объяснила, что утром ему придется спуститься в подвал в случае, если вдруг кто-нибудь придет, и показала, как открывать крышку люка.
– Ничего не бойся, утром я приду, – пообещала девушка.
Жакоб достал что-то из кармана и протянул ей. Это был листок бумаги с наспех нацарапанным адресом. Видно было, что все писалось в спешке.
– Откуда это?
Гаэль даже при тусклом освещении смогла прочитать написанное, но понятия не имела, что это означает.
– Мама дала и сказала: когда меня найдут, нужно отвезти туда.
До этой минуты он не упоминал об адресе, но она сообразила, что это мать велела ему вылезти в окно и спрятаться, когда жандармы вошли в дом.
– Мы поедем туда утром, – спокойно произнесла Гаэль, гадая, во что впуталась, но обратной дороги нет. Да она и не хотела отступать. Сделает это для ребенка, для его матери и таких же, как они.
– А мама и папа там? – спросил малыш и так на нее посмотрел, что пронзил взглядом сердце.
– Не думаю. Но если мама хотела, чтобы тебя отвезли туда, значит, это самое безопасное место.
Он кивнул, успокоившись, и она уложила его на импровизированную постель, поцеловала на ночь и поехала в поместье.
Гаэль воспринимала заботу о безопасности ребенка некоей миссией. Пусть она совершенно незнакома с его матерью, но помочь ее сыну – это самое малое, что она может для нее сделать. О себе она не думала: какая разница? Что будет со всеми ими, если каждый станет жалеть только себя?
Спать она легла в одежде, чтобы утром не тратить время на одевание. В первый раз сон ее был крепок, и снилась ей подруга. Ребекка улыбалась Гаэль, а рядом стоял Жакоб. Они оба говорили, что очень ждут, когда она приедет.