Глава 3
ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ МЫ ОСТАВИЛИ ТИГРОВ НА БЕРЕГУ ХЭМПТОНСКОЙ ГАВАНИ, в частном доке, рядом с огромным домом какого-то филантропа, обожающего дикую природу во всех ее проявлениях. Ротгут умудрился выловить несколько крупных рыбин и неохотно отдал их Кашмиру, который нашпиговал их опиумом в достаточной степени, чтобы тигры на какое-то время успокоились. Затем мы помчались прочь на всех парусах. Примерно через час, когда мы проходили Файр-Айленд, над нами пролетели вертолеты, но, к счастью, мы не привлекли внимания пилотов.
Следующее утро выдалось ясным и солнечным. Мы вошли в нью-йоркскую гавань за день до аукциона. Слэйт смотрел на приближающийся берег с таким видом, будто никогда в жизни не испытывал разочарований и понятия не имел, что это такое. Он поминутно улыбался мне, словно приглашая разделить свою радость. Что ж, это лучше, чем его приступы черной меланхолии, во время которых он пытался взвалить на меня ответственность за свои промахи.
Мое настроение тоже улучшилось. Частично это было связано с погодой и с временем года. Сообщив Брюсу о моем дне рождения, Слэйт солгал лишь частично. Мне действительно было шестнадцать лет или около того, хотя точно мой возраст не был известен никому – ни Би, ни Ротгуту, которые появились на борту «Искушения» раньше меня. Разумеется, не знал его и Кашмир, оказавшийся на корабле всего пару лет назад. По идее, капитан должен был знать, сколько мне лет – он вполне мог бы произвести кое-какие подсчеты, если бы его интересовало что-нибудь, кроме собственных переживаний. Однако и для него мой возраст оставался тайной за семью печатями. Что ж, в конце концов, он находился в море, когда я появилась на свет. А когда вернулся, причем в то место, которое сильно отличалось от того, которое он когда-то покинул, моя мать уже умерла.
Первые месяцы своей жизни я провела в притоне для курильщиков опиума, где мои родители в свое время познакомились. Присматривала за мной владелица заведения, которую все называли тетушка Джосс. Какое-то время отец предавался скорби – в той единственной форме, которую считал для себя возможной. Затем в один прекрасный день заявился в курильню, завернул меня в лоскутное одеяло и унес. Он даже не потрудился ни о чем спросить у Джосс, поэтому точно установить мой день рождения было теперь уже невозможно. Команда обычно праздновала его в начале лета, в день моего похищения из курильни отцом – если только нам выпадало провести несколько дней в месте, где можно было говорить о начале лета. И хотя на сей раз ничто не свидетельствовало о предстоящем празднике, от одного лишь факта, что отец упомянул о моем дне рождения, настроение у меня поднялось. Нередко бывало так, что папаша просто забывал о нем.
Но главной причиной моей радости являлось то, что капитан пригласил меня к штурвалу, когда корабль входил в гавань Нью-Йорка между Лонг-Айлендом и Стейтен-Айлендом. Правда, он стоял рядом со мной, а вход в устье Гудзона был обозначен буйками. Но, держа руки на штурвале и уверенно направляя корабль к берегу, я почувствовала, как сердце мое забилось чаще. На какой-то момент мне даже показалось, будто я – капитан своей судьбы.
Город навалился на нас с правого борта – незнакомый, непонятный, полный странных людей. Нигде в современной Америке вы не найдете места, где на относительно небольшом пространстве помещалось бы столько всего. Люди из разных концов света жили здесь бок о бок, а порой чуть ли не друг у друга на голове.
Пришвартовавшись, наш корабль присоединился к другим образчикам истории всемирного флота, которые выстроились у причальной стенки. Пока мы шли к пристани в Рэд-Хук, пассажиры стейтен-айлендского парома с любопытством смотрели в нашу сторону и показывали на «Искушение» пальцами, но интерес их был недолгим. В двадцать первом веке парусники встречаются редко, но жителям Нью-Йорка они явно не в диковинку.
И все же Нью-Йорк, в который мы попали, не был тем городом, где прошла юность моего отца. Пожалуй, единственным напоминанием о нем был сам капитан. Высокий, покрытый татуировками и болезненно худой, он выглядел бы весьма органично, коротая ночь на скамейке на давно канувшей в Лету Томпкинс-сквер.
Как только мы пришвартовались, Слэйт надел тщательно отглаженные брюки и прикрыл синие разводы татуировок дорогим пиджаком. Ему предстояла встреча с дилерами, занимавшимися антиквариатом. В своем новом облачении он вполне мог сойти за обычного нью-йоркца, к тому же вполне обеспеченного. Однако лихорадочный блеск в глазах свидетельствовал о том, что он испытывает нервное напряжение и дискомфорт. Они были вызваны не тем, что отец находился на суше и в совершенно незнакомом, чужом ему Нью-Йорке. Все дело заключалось в том, что, куда бы он ни отправился, он нигде не мог почувствовать себя дома.
Мне было знакомо это ощущение. Я его унаследовала.
Сунув в карман старинный золотой хронометр, Слэйт пошел на встречу, предварительно снабдив нас списком дел, которые нам надлежало выполнить перед отплытием. Он включал, помимо прочего, починку одной из балок рангоута, сломанной во время шторма, и заполнение эпоксидной смолой дырки, которую проделала в мачте выпущенная англичанином револьверная пуля. Мое обратное превращение из капитана в боцмана произошло очень быстро, но Кашмир почти не подтрунивал надо мной по этому поводу. Он усердно работал плечом к плечу со мной – пилил, строгал, шлифовал, – и в конце концов балка была отремонтирована, а отверстие в мачте заделано. Работа на несколько часов отвлекла меня от мыслей о предстоящем аукционе.
К вечеру капитан вернулся с тяжелым кейсом в руках и в приподнятом настроении. К этому времени мы с Кашем уже успели покрыть починенную балку первым слоем лака и собирались нанести второй.
Слэйт со стуком поставил кейс на палубу и, радостно улыбаясь, воздел руки кверху и бросился к нам.
– Что случилось? – спросила я.
– Дай пять, – сказал Слэйт, продолжая держать поднятой правую ладонь.
Кашмир рассмеялся. Я красноречиво посмотрела на свои пальцы, испятнанные смолой и лаком, после чего снова перевела взгляд на идеально чистую кисть капитана. Он подмигнул мне, и я, не удержавшись, расплылась в улыбке. Слэйт одной рукой хлопнул Кашмира по спине, а другую положил мне на плечо.
– С часами все вышло просто великолепно! – воскликнул он.
– Я это вовсе не планировала, – сказала я.
– Знаешь, как говорят? Лучший экспромт – хорошо подготовленный экспромт, а тебе в таких делах, похоже, нет равных. – Отец наклонился и поцеловал меня в макушку.
– Папа!
– Удача любит смелых – вот вам еще одна поговорка, – продолжил отец, указывая на Кашмира. Затем снова воздел руки к небу и, откинув голову назад, устремил взгляд в небеса. – Сами звезды благоприятствуют нам!
– Звезды тут ни при чем, – рассмеялась я.
– Вот как? А что же тогда?
– Юпитер.
– Но ведь звезды на небе тоже есть. Просто сейчас их не видно. Если бы ты могла их видеть, то убедилась бы, что они выстроились особым образом. – Взяв с палубы чемоданчик, отец направился к своей каюте. – Судьба на нашей стороне. Так и должно быть. Гарантирую, завтра к вечеру мы снова будем в раю.
Улыбка на моих губах исчезла.
– Во сколько завтра аукцион, капитан? – поинтересовалась я.
Остановившись, отец немного помедлил, прежде чем ответить.
– Рано, – коротко бросил он и, шагнув через порог каюты, захлопнул за собой дверь.
Я еще некоторое время смотрела ему вслед. Когда капитан не давал прямого ответа на мой вопрос, это всегда было плохим знаком. Однако мне хотелось завтра присутствовать на аукционе, чтобы увидеть карту и понять, что мне предстоит. Тот, кто предупрежден, вооружен – кажется, так сказал Сервантес.
Кашмир, испытующе подняв брови, внимательно наблюдал за мной, но я сделал вид, будто не замечаю этого.
– Я до сих пор не поблагодарила тебя за часы, – сказала я и, обмакнув кисть в ведерко с черным лаком, стала водить ею по мачте. – Мне с самого начала следовало придумать что-нибудь в этом роде вместо того, чтобы затевать авантюру с тиграми.
– История с часами была забавной, – промолвил Кашмир.
– Для тебя – может быть. – Я бросила на него сердитый взгляд. – Но не для меня.
– Нет-нет, амира, – запротестовал Кашмир, склонив голову набок. – Все в порядке. Мы привезли двух бенгальских тигров в двадцать первый век. Здесь это очень редкие и очень ценные животные.
– Но не такие ценные, как золотой карманный хронометр.
– Что ж, возможно, за них не удастся выручить столько, сколько за часы. Воры знают цену всему, но не знают подлинной ценности – кто это сказал?
– Оскар Уайльд. Только не воры, а циники, – поправила я.
– Вот как? Что ж, это все объясняет.
Я показала Кашмиру язык и посмотрела на едва заметные бороздки, оставленные на поверхности лака кистью.
– Думаешь, мы успеем закончить сегодня?
– Лак должен подсохнуть. Так что закончить можно и завтра. С утра пораньше, – ответил Кашмир и бросил на меня короткий изучающий взгляд.
Чтобы нанести последний слой лака на мачту, мы встали еще до рассвета. После того как мы закончили, Кашмир тщательно вытер руки тряпкой, пропитанной растворителем. Я проделала ту же процедуру более небрежно, поэтому под ногтями у меня остались черные полукружья. Кашмир, пользуясь случаем, поспал еще немного в моем гамаке. Я же осталась дожидаться отца на палубе, буквально вибрируя от нервного напряжения.
Увидев меня, Слэйт замер:
– Ты что, собираешься отправиться со мной?
– Я могла бы помочь. Еще одна пара глаз лишней не будет – на случай, если это окажется не настоящая карта, а подделка или копия.
Лицо отца потемнело:
– Никакая это не подделка.
Я попыталась рассмеяться, но из моей груди вырвались звуки, больше похожие на кашель.
– Я видела другие твои карты, датированные 1868 годом, Слэйт. Некоторые были нарисованы чуть ли не простым карандашом.
– На аукционах «Кристис» подделки не продают.
– Пару лет назад они это сделали. Я говорю о картине под названием «Одалиска». Был большой скандал.
Отец открыл рот, затем снова закрыл его и провел ладонью по аккуратно причесанным волосам.
– Я уже опаздываю, – заявил он, наконец.
– Так поехали скорее.
Я растолкала Кашмира, и мы втроем, погрузившись в толпу, отправились на метро из Бруклина в сторону Рокфеллеровского центра. Аукционный дом «Кристис» был большим зданием из белого известняка, стоявшим на южной стороне большой площади. Рядом с ним на флагштоках в теплом летнем воздухе развевались десятки разноцветных флагов.
Мы с Кашмиром дошли с отцом до конца огромного вестибюля. При виде нас дежуривший у входа охранник отложил газету и потребовал, чтобы отец предъявил удостоверение личности. При этом он с явным неодобрением окинул взглядом Кашмира, который был одет в необычного покроя белую льняную рубашку, расстегнутую чуть ли не до талии. Не понравилась охраннику и я – с траурной каймой под ногтями и в потрепанной куртке с капюшоном. Удостоверение личности имелось только у Слэйта.
Охранник, не спуская глаз с Кашмира, куда-то позвонил. Затем, повесив трубку, покачал головой с таким видом, что нетрудно было понять – он ничуть не жалеет, что ему приходится отказывать двум посетителям из трех. Слэйт широко развел руками, демонстрируя разочарование, и направился к лифтам, на ходу бросив:
– Мне очень жаль, ребята. Я скоро вернусь.
– Но, папа…
Вернувшись, отец взял мои руки в свои.
– Все будет в порядке, Никси, поверь мне:
Затем он ободряюще улыбнулся мне и вскочил в подъехавший лифт, двери которого закрылись прежде, чем я успела что-либо ответить.
Но даже успей я что-нибудь сказать, разве это что-то бы изменило? Ничто не могло заставить моего отца отступить от своих планов. Много раз я пыталась использовать все возможные аргументы – и все безрезультатно. В последний раз это было, когда в его руки попала очередная карта, датированная 1868 годом. Я посмотрела вслед поднимающейся вверх кабине лифта, и мне стало трудно дышать. Где-то там, несколькими этажами выше, находилась карта, которая для меня была подобна дамоклову мечу.
Охранник снова с шелестом развернул газету. Перед моими глазами мелькнули фото и заголовок на первой полосе – «Осторожно, тигры!». Огромные полосатые кошки на фото показались мне знакомыми. Усыпленные, они лежали в кузове полицейского фургона. Кашмир, поймав мой взгляд, подмигнул мне. Затем с уверенным видом, которого мне никогда не удавалось добиться, он подошел к висевшему на стене огромному панно и стал внимательно его изучать.
Я принялась грызть ноготь большого пальца и сразу почувствовала на губах вкус лака. Что же происходило там, наверху? Начался ли аукцион? Проявляли ли интерес к карте другие участники, и если да, то насколько большой? Вынув мобильный телефон, я нажала кнопку и взглянула на засветившийся экран. Прошло всего восемь минут. Чтобы хоть чем-нибудь занять себя, я начала чистить электронную почту от сообщений, нападавших в ящик за то время, пока мы были в Нью-Йорке в предыдущий раз, но это нисколько не помогло мне успокоиться. Тогда я сунула сотовый обратно в карман и стала наблюдать за охранником, который отложил газету и, нахмурившись, с неприязнью сверлил взглядом Кашмира. В любую эпоху Каш вызывал подозрение у тех, кому надлежало следить за порядком.
Кашмир, продолжая рассматривать панно с расстояния всего в три дюйма, прошел вдоль него от начала до конца, а затем двинулся обратно. Наконец он отошел от стены на несколько шагов и громко прочитал надпись на табличке в правом нижнем углу:
– «Настенное панно номер восемьсот девяносто шесть». – Голос его разнесся эхом по всему вестибюлю. Кашмир насмешливо произнес: – Надо же, какое интересное название. Впрочем, сюда больше подошел бы номер пятьсот тридцать два. А вы что скажете, амира? А цвет, цвет, вы только посмотрите… Какая вульгарность… И вообще такое впечатление, что краска даже не успела высохнуть…
Охранник шумно вздохнул.
После часа ожидания, в течение которого я проверяла время на экране мобильного телефона в среднем раз в семь минут, терпение мое иссякло. Подойдя к Кашмиру, я взяла его под руку и повела к массивным дверям из стекла и бронзы – туда, где находился выход из здания.
– Мне нужен воздух, – объяснила я.
– Подождите минутку, амира! – воскликнул Кашмир и, высвободив руку, рысцой подбежал к охраннику и наклонился над его столом. – К сожалению, моя спутница вовсе не ценительница искусства, – обратился он к изумленному секьюрити.
Затем Кашмир снова приблизился ко мне и, приоткрыв двери, помог выйти на улицу.
– Я и не знала, что ты сам такой знаток, – заметила я, оказавшись на тротуаре.
Кашмир со смехом нахлобучил мне на глаза капюшон моей куртки.
– Во всяком случае, красть предметы искусства мне до сих пор не приходилось. Но всегда следует быть к этому готовым – мало ли какой может подвернуться случай. Я что, вас смутил?
– Да. И ты прекрасно знаешь об этом.
– Да ладно вам. Я просто дурачился. Кстати, в квартале отсюда я видел симпатичное кафе.
– У меня нет американских долларов.
– И что?
– Нет, Кашмир. Всю прошедшую неделю за нами то и дело кто-нибудь гонялся. С меня хватит. Ты видел фото на первой полосе газеты?
– Само собой. – Он вытащил из-за пояса сложенный номер «Дейли ньюс» и раскрыл его на второй странице. – Фото неплохое, но заголовки у них просто ужасные.
– Это что, тот самый экземпляр, который…
– Да.
– Кашмир!
– Газеты – как зонтики. Когда один человек оставляет где-нибудь свежий номер газеты, всегда найдется тот, кто его возьмет. К тому же этот тип, когда читал, шевелил губами, а это отвратительно. И потом, я знал, что вы захотите прочитать по крайней мере одну статью.
Я схватила газету, опасаясь, что охранник увидит ее через стеклянную дверь и бросится следом за нами, и запихнула за пазуху. Затем снова достала и жадно впилась глазами в строчки. Оказалось, что тигров, живых и невредимых, передали ветеринарному врачу городского зоопарка.
– Спасибо, – улыбнулась я и, сложив газету, убрала ее в свою сумку.
– Не за что, амира.
Неожиданно я сообразила, что Кашмир украл газету вовсе не ради того, чтобы разозлить охранника, а чтобы развлечь меня. Развлечь и успокоить.
– Спасибо, – повторила я на этот раз с куда большим чувством.
Кашмир небрежно пожал плечами:
– Не за что. Кстати, на днях вы собирались мне что-то рассказать. – Он осторожно откинул капюшон куртки с моей головы. – Ну же, амира. Похоже, в Гонолулу находится нечто такое, что очень нужно капитану. Что же это?
Закусив губу, я оглянулась на здание аукционного дома «Кристис», а затем посмотрела на тротуар у себя под ногами. Частички слюды в асфальте ярко искрились под лучами солнца.
– Моя мать. Она умерла там, в Гонолулу, в 1868 году, в тот самый день, когда я появилась на свет.