3
Вечером Фотина, посомневавшись, в тревоге, решила посоветоваться с матерью. Крессида Андреевна, презрительно слушая дочь, и вставляя время от времени едкие замечания, сказала, что Фотина во всем виновата сама, но, наверное, нужно что-то сделать, иначе «Комиссия по распределению фондов в пользу матерей-одиночек» может обратиться в суд, и Фотину будут судить. Фотине ранее этот вариант развития событий в голову не приходил, и она слегка испугалась, представив себе зал суда, грозного прокурора, неумолимого судью, надменных приставов, злорадствующих зрителей, и беспомощного адвоката в голубой жилетке. И как ее приводят туда, почему-то в холщевой рубахе до пят, босую, в наручниках, и какая-то пожилая зрительница вскакивает с места и, перстом указуя, кричит истошно – «Вот она, змея подколодная! Вот она, душегубица, люди добрые!»
– Но что же делать? – спросила она растерянно. – Я хотела заплатить, но нужно назначить встречу…
– Заплатить! – презрительно воскликнула мать. – Экая ты скорая! Заплатить! Нечего было в долги залезать, услуги заказывать!
– Я не заказывала!
– А чего ж тебе такие письма приходят, если не заказывала? Не ври. Заплатить она хочет. Расщедрилась, дура. Из каких средств, спрашивается? Я вот хочу вязальную машину купить, а средств нет! Ты ведь так нас всех по миру пустишь. Ну, я-то что, я женщина пожилая, никому не нужна, черт со мной, пропади я пропадом, туда мне и дорога, но сын-то твой безмозглый – ему ж пить-есть что-то надо? А ну-ка он по твоей подлой милости голодать будет? А вот посадят тебя, а его в детдом!
– Но как же – что же – почему в детдом, что ты плетешь, почему в детдом, а ты что же … – заволновалась Фотина.
– Что – я? На одну пенсию с внуком не проживешь. Гадина.
Коля вышел из спальни, и Крессида Андреевна, сделав трагическое лицо, сказала:
– Иди сюда, иди к бабушке, горемычный ты мой! Пустит мать твоя, шлюха, нас с тобой по миру, будем мы на дорогах милостыню просить! Вот какая у тебя мать.
Фотина хотела было закричать, но Крессида Андреевна сказала:
– Ну, что, доигралась, гадина? Допрыгалась? Вот оно письмо, вот.
Фотина замолчала, подавленная. Мать, рассматривая письмо из учреждения и так, и эдак, в конце концов сказала:
– Тебе нужно посоветоваться с кем-нибудь, кто в этом разбирается, дура. Вот сосед наш, например, поняла? Хороший человек, Валерий Палыч.
Фотина подумала, что мать просто свирепствует, такой у нее характер, но это глупости – судить человека, и в тюрьму сажать, за три тысячи семьсот неуплаты. Это ведь смешно даже в некотором смысле. Говорят, люди воруют миллиардами, и ничего. А с другой стороны как-то неприятно. Да и платить не хочется. И так все деньги уходят неизвестно куда. И действительно нужно бы с соседом посоветоваться.
Она поправила поясок на халате, тронула рукой волосы, проверила, нет ли на тапочках с помпонами каких-нибудь подозрительных пятен, и вышла в коридор, в котором из трех ламп под потолком одна горела, а две других мигали, что и делало лестничную площадку похожей на место действия какого-то киноужастика, либо арт-хаусных воспоминаний о прошлом именитого режиссера.
Валерий Палыч в трусах и майке, с сияющим лбом, открыл Фотине дверь.
– Здравствуйте, – сказала Фотина. – Вот мне письмо пришло, Валерий Палыч, и я не знаю, что делать.
– Детей воспитывать нужно, – сказал Валерий Палыч, почесывая шею и обнажая поросшую кустистыми волосами подмышку. – Дети – наше будущее, да, Фотина Олеговна.
– Я воспитываю, – откликнулась сбитая с толку Фотина.
– Плохо воспитываете.
– А что, Колька мой натворил чего-нибудь? – пугаясь и сердясь на Кольку, спросила Фотина.
– Ну, это вам решать, натворил он что-то или нет, да? Или только собирается натворить. Я всего лишь говорю вам, что детей нужно хорошо воспитывать, да? Иногда и строгость не мешает. И пример нужно хороший подавать.
– Валерий, кто там? – спросила из глубин квартиры повышенным тоном жена Валерия Палыча.
Валерий Палыч помедлил, потом повернул голову на девяносто градусов, и, стоя профилем к Фотине, громко сказал:
– Соседка пришла. Ты чайник поставила?
– А? – крикнула жена из квартиры.
– Я говорю, чайник поставила?
Ответа не последовало.
– Вы обождите, да? – сказал веско Валерий Палыч. – Я сейчас.
Он повернулся и пошел вглубь квартиры. Дверь захлопнулась – Фотина постеснялась ее придержать. Слышно было, как Валерий Палыч кричит на жену, припоминая старые обиды, а жена кричит в ответ, излагая свое невысокое о нем мнение. Некоторое время спустя Валерий Палыч прошаркал тапочками обратно к входной двери и открыл ее – проверить, ушла ли Фотина, или ждет. Увидев, что ждет, Валерий Палыч сказал:
– Ну так что же … э…
Фотина подняла одной рукой письмо, а другой на него, письмо, указала.
– Вот, Валерий Палыч, мне письмо пришло.
– И что же?
– Я не понимаю, что они хотят.
– А, не понимаете? Ну, что ж, может … давайте, я посмотрю … да?
Он взял у нее письмо и некоторое время его изучал, двигая жидкими седоватыми бровями.
– Нет, – сказал он наконец, – без очков не вижу ни … – он употребил эвфемизм, которым люди, живущие в Автово и считающие себя высококультурными, пользуются в присутствии малознакомых дам, дабы не оскорблять женский слух наименованиями детородного органа. – Да. Я сейчас, вы обождите.
И он снова углубился в квартиру, и снова Фотина побоялась придержать дверь, и дверь захлопнулась, на этот раз с шумом. На шум выглянула соседка слева, маленькая смуглая женщина, посмотрела осуждающе на Фотину, и сказала:
– Не надо стучать вечером.
Фотина пожала плечами. Соседка еще немного постояла, придерживая дверь, а потом скрылась в квартире, и дверь за собой закрыла тихо, подавая пример. Именно эта соседка, по подозрению Крессиды Андреевны, являлась автором распечатанного на принтере и прикрепленного возле мусоропровода объявления:
«Не ложите мусор на пол и на раковину в мусорной комнате. Тошто не помещяется в мусора-провод, вы должны принести его в подвал. Помогите содержать чистоту здание для ваших комфортов и для наших. Адменюстрацея».
Прошла минута, потом еще одна, и еще одна. На пятой минуте ожидания, решив, что о ней забыли, Фотина надавила кнопку звонка. В квартире раздались голоса, потом упал на пол какой-то полый предмет из жести (судя по звуку), за ним еще один, после чего послышалась грубая брань, и затем снова раздалось шарканье, и Валерий Палыч открыл дверь, держа в руках письмо. На носу у него теперь помещались крупных размеров очки для чтения.
– Да, так вот … – начал Валерий Палыч, вникая в смысл письма. – Ну, что … Вы, Фотина Олеговна, должны им три тысячи семьсот условных, так сказать, единиц, да? Вот они вам об этом и сообщают. – Он покивал, на всякий случай еще раз посмотрел на письмо, снял очки, и протянул письмо Фотине. – Вот, в общем, и всё, да?
– Но я ни о каких услугах их не просила, и … я не знаю … это какая-то ошибка.
– Почему же? – удивился Валерий Палыч. – Давайте, Фотина Олеговна, рассуждать логично, да? Мы ведь с вами, да, люди логические. Адрес ваш? Ваш. Имя на письме стоит ваше? Ваше. Следовательно, именно вы и задолжали этой «Комиссии» именно эту сумму.
– Нет, это недоразумение, я…
– Ну, если вы считаете, что это ошибка, да? Нужно им позвонить, и сразу все выяснится.
– Я пыталась, но это очень трудно, там не отвечают…
– Ну, это теперь везде так, – сокрушенно и почти сочувственно сказал Валерий Палыч. – Много организаций, много работников, много дел. Никому не дозвонишься. Но те, кому нужно, дозваниваются, да? – наставительно добавил он. – Ну, всего доброго.
– Но что же мне делать? – спросила Фотина.
– Я ведь вам уже сказал, что делать, – раздраженно ответил Валерий Палыч. – Звонить, да? Спокойной ночи, Фотина Олеговна.
И он закрыл дверь. Фотина еще некоторое время стояла перед закрытой дверью и слушала, как Валерий Палыч говорит жене что-то о дуре соседке, которая не понимает ничего, ни письма, ни сказанное ей русским языком, и пошла домой.
– Ну, что он сказал? – спросила мать.
– Ничего.
– Ничего? Не может быть. Он неглупый.
– Ничего не сказал. Оставь меня в покое.
– Что значит – ничего не сказал? Ты не придумывай мне тут.
И так далее. Кольке на всякий случай дали подзатыльник в рамках воспитания детей.