Глава 1
«Въ этой странѣ, менѣе другихъ изслѣдованной на всемъ материкѣ, лежитъ подножiе плоскогорiй, на которомъ возвышаются громадныя вершины, превосходящiя высотою даже вершины Пиренеевъ, а неподалеку къ западу открываются проходы, наиболѣе посѣщаемые во всѣ времена, между равнинами Туркестана и долиною Инда, благодаря чему Афганистанъ сталъ такъ важенъ въ военномъ отношенiи и еще болѣе того сталъ играть роль въ исторiи торговли и переселенiй…
Хотя ни преданiя, ни легенды не говорятъ ничего о переходахъ по горамъ въ древнiя времена арiйскихъ предковъ, но тѣмъ не менѣе близкое родство, почти тождество религiй, обрядовъ, молитвъ и сходство языковъ и цивилизацiи на берегахъ «индiйскаго Семирѣчья» – не допускаютъ сомнѣнiя въ томъ, что горные проходы… были хорошо известны и утилизированы. Походы Александра, затѣмъ владѣния греческихъ государствъ, простиравшихся отъ Бактрiаны до покатостей снѣжныхъ горъ и, можетъ быть, до самаго сердца Индiи, сблизили вновь оба конца арiйскаго мipa черезъ проходы Гинду-Куша; затѣмъ буддистскiе миссiонеры… Монголы, Турки, Персы проложили эти дороги по азiятскимъ вершинамъ, а теперь Pyccкie и Англичане, одни – расположившись лагеремъ въ равнинахъ Оксуса, а другiе – въ укрѣпленномъ полукружiи, въ которомъ Пешаверъ занимаетъ центръ, – ожидаютъ, въ чемъ сильно убѣждены туземцы, сигнала штурма и сраженiй».
Элизе Реклю. «Земля и люди». Всеобщая географiя. (пер. с франц.), т. IX. 1887 г.
«До похода Александра-Великаго въ Индiю, куда проникъ онъ черезъ Кабулистанъ, не имѣемъ мы объ этой странѣ почти никакихъ положительныхъ свѣдѣнiй; все что можно сказать о судьбахъ ея до этой эпохи основывается на соображенiяхъ и догадкахъ… Верить Парсiйскимъ преданiямъ, такъ о Кабулистанѣ упоминается еще въ Авестѣ, подъ вменемъ Ваэкерета, седьмой страны созданной Ормуздомъ* но самъ послѣднiй переводчикъ Авесты, Шпигель, не придаетъ большой цѣны этому преданiю, считая его скорѣе не за преданiе, а за догадку Гузварешских переводчиковъ Авесты. Ваэкерета характеризуется въ этой последней как «Дужако шаянэмъ», что, по Шпигелю, можно переводить и «Жилище Дужака», и «Жилище Дужаковъ», принимая слово Дужакъ за собственное имя лица или народа… Далѣе, также Авеста язвою страны Ваэкерета считаетъ пайрика, злыхъ существъ женскаго рода, одаренныхъ, на соблазнъ людямъ, очаровательными прелестями…
Скаты и гребни горъ в странѣ, видѣли мы, представляютъ повсемѣстно почти, остатки стѣн прежняго времени, обозначаемые теперь у туземцевъ общимъ названiемѣ Кафиръ-Кала, «языческихъ замковъ», или «языческихъ городищь», на томъ снованiи, что по мнѣнiю ихъ, это были укрѣпленiя древнихъ жителей страны».
Риттер К… Землевѣдѣнiе. Географiя странъ Азiи, находящихся въ непосредственныхъ сношенiяхъ с Россiею. Кабулистанъ и Кафиристанъ. С-Петербургъ. 1867.
*Авеста – собрание священных текстов зороастрийцев, старейший памятник древнеиранской литературы; Ваэкерета – населённая «ежами», страна «злых теней», земля лошадей (ведич., авест.); Ормузд (Аурамазда, Ахурамазда, Ахура Мазда, Ормазд) – верховное божество зороастрийского и ахеменидского пантеонов. Пайрика – предположительно, ведьмы (авест.), носители темных сил, созданные Ангра-Майнью (Анхра-Манью, Ахриман – олицетворение зла в зороастризме) в противовес деяниям Ахура Мазды.
Май 1981 г. Афганистан, провинция Герат, афгано-иранская граница.
К концу месяца после начала раскопок из-под слоев камней, песка и глины, нанесенных когда-то грязевыми потоками, стало возможно оценить размеры находки. Сооружение, тысячелетиями скрывавшееся от людских глаз, было довольно внушительно в диаметре и, вероятно, его когда-то уничтожил сель. Значительно пострадала наружная стена, не устоявшая перед разбушевавшейся стихией, но все же она выполнила в незапамятные времена свою главную задачу – защищать место поклонения, возможно, храм или усыпальницу, спрятанную за мощными лабиринтами стен второго и третьего рядов. И хотя понятно было, что в центре древнего архитектурного комплекса, расположенного на дне чашеобразной низины, находится нечто важное, до этой ценной части еще нужно было докопаться.
Каждый день Глеба Нершина, захваченного в плен офицера Советской Армии, приводили сюда под дулами автоматов еще до восхода солнца, когда свет зари становился достаточным, чтобы приступить к труду. Впрочем, он нисколько не тяготился это работой – напротив, она полностью занимала его сознание. Так и сегодня, рабочие, – нанятые чуть ли не за еду нищие крестьяне, заманенные на раскопки из окрестных мест, – совершив намаз, только кучковались у палаток, ожидая чужих повелений, а Нершин, удовлетворенный коротким сном, трудился в поте лица. Он увлеченно, и при этом очень бережно, извлекал грунт из-под пролета погребенной арки, на фронтоне которой виднелся полустертый веками и ни на что не похожий барельеф с фигурками животных и узорами затейливого орнамента.
В глубине этой арки располагался ход – куда он вел, нельзя было пока ничего сказать, но просунутая внутрь рука с определенностью ощущала движение прохладного воздуха. Возможно, где-то внутри всего лишь сходились пустоты, образованные естественным осаждением грунта, в которых теперь гулял сквозняк, но Нершину не хотелось верить в такое простое объяснение. Именно здесь, как он полагал, и находился тот объект, который защищали когда-то стены.
По правде говоря, всякий раз, когда Нершин запускал руку в дыру, ему становилось не по себе. Животные на барельефе выглядели отнюдь не миролюбиво. Часть их изображены были в профиль, и строго парами – по левой и по правой стороне арки, словно глядя друг на друга. Ниже всех, где барельеф выглядывал из-под земли, видны были два существа, телом и головой похожих на павианов, но почему-то с грозно раскинутыми паучьими лапами. Чуть выше них красовались одутловатые шарообразные создания с глазами-щелями и пастями, полными острых зубов, у этих были едва выражены конечности, больше похожие на остро отточенные шипы. Еще выше можно увидеть странных большеголовых птиц без клювов, с крыльями и когтистыми лапами. Возможно, это были не птицы, но Нершину ничего другого на ум не приходило. И довершало видимую часть барельефа, располагаясь по центру его, только одно животное, на котором был сделан акцент. Создавалось впечатление, что оно приставлено наблюдать за всеми изображенными здесь тварями. Оно, безусловно, было главным в этом языческом пантеоне.
Его изображенное в профиль тело изящно и гибко, похоже на крысиное. Передние лапы с четырьмя выраженными пальцами, остро отточенными когтями и зачатками перепонок, толстый хвост недостаточно длинен для крысиного, но все же внушительный в сравнении с размерами существа. Голова же была вылеплена в фас. Древний скульптор сумел придать барельефу живость и угрожающие черты: морда собрана в морщинистые складки, обнажена пасть, достаточно клыкастая, чтобы понять – с этим существом шутки плохи. Уши по-собачьи прижаты к голове, как будто оно в любую секунду готово броситься на тебя. Глаза и морда в целом тоже больше похожи на собачьи. Но вот ноздри очень напоминали лошадиные, а на задних лапах отчетливо видны были копыта. Получался какой-то крысо-собако-конь. Когда Нершин первый раз увидел его изображение, он вдруг вспомнил о легенде, согласно которой крыса когда-то была демоном, но Ганеша, индийский бог мудрости и богатства, обуздал его и сделал своим конем. Может, в понимании ваятеля, это и был конь Ганеши – до того как стал ездовым животным?
Под существом можно было увидеть сплетение s-образных завитушек, в них Нершин определил хвосты других точно таких же существ, как будто сожранных тварью, которая установила свое господство.
Именно это создание отчего-то внушало Нершину необъяснимый страх, когда он просовывал в темное отверстие руку и, не смея долго выдержать, торопился убрать, как будто из угрожающей черноты его могло схватить то существо. И все же он не мог удержаться от соблазна вновь ощутить движение холодного воздуха. Оно говорило ему о скрытой где-то глубоко внутри тайне. А все эти языческие страхи следовало приструнить.
Немного замерзнув и устав от долгого сидения на корточках, Нершин только сейчас заметил, что солнце давно взошло. Он перебрался на освещенное место и поискал взглядом своего соглядатая – угрюмый пуштун надсмотрщик, скрестив ноги, сидел на самом краю котлована, облокотившись на деревянный ящик, и по обыкновению делал вид, что дремлет. Его руки почти нежно касались «калаша», лежавшего на коленях – одна ладонь на рукоятке, вторая – на крышке ствольной коробки, ствол, естественно, направлен вниз, на то место, где находился «шурави» Нершин, с некоторых пор сменивший свою форму на обычную афганскую одежду.
Давно привыкнув постоянно видеть черное дуло автомата, Нершин тоже взял ящик, приготовленный для находок, но пока пустой, и сел на него, вытянув ноги. Очень хотелось курить, но от американских сигарет его уже начинало воротить. Нершина спасла бы пачка «Беломора», а лучше несколько, да только о родных папиросах здесь можно было лишь мечтать. И все же он вынул из кармана начатую упаковку «Lucky Strike», выудил одну сигарету и по привычке дунул в нее, как всегда делал, чтобы выгнать из папиросы крошки неспрессованного табака. Грустно усмехнулся, поглядев на пористый фильтр, и, вздохнув, закурил.
Едва он сделал первую затяжку, на дне котлована показалась сутулая тень человека с тростью в руках, в профиле головы которого можно было разобрать бородку и обтекаемые очертания английского пробкового шлема. Тень двинулась к месту, где отдыхал Нершин, но он даже не обернулся, прекрасно зная, кто это.
– Good morning, Captain Nershin, – сказал человек. – As they say in Russia, he who rises early, to him God gives.
Воспользовавшись лестницей, он медленно спустился вниз. Повторил на чистом русском:
– Доброе утро, капитан. Кто рано встает, тому Бог подает. Англичане и американцы, правда, говорят иначе: ранняя птичка находит червячка. Но русская поговорка мне кажется лучше. Бог подает – это про нас с вами! Доброе утро, что же вы молчите?
– Доброе, – неласково пробурчал Нершин, глядя на застывшего перед ним пожилого человека.
У старика была седая клинообразная борода, которая вместе с пошлым и ослепительно белым шлемом и белой же рубашкой сильно оттеняла загорелое лицо. Кожа старика вообще любила солнце – редкий европеец мог бы похвастать таким ровным и сильным загаром. Даже ноги его (там, где их не прикрывали шорты) были цвета молочного шоколада. Нершин поежился – в отличие от легко одетого собеседника, ему и сейчас, когда он уселся на солнышке, было пока не жарко.
– Вижу, вы не в духе, – сказал человек и закивал. – Понимаю, понимаю. Напрасно, капитан.
Человека звали Эдвард Грэнвилл. Впрочем, теперь Нершин знал его другую, настоящую фамилию – Грановский. Евгений Владимирович Грановский. По редким, проскальзывающим в разговорах деталям, Нершин подозревал в нем даже не белоэмигранта, а того, кто сбежал из Советской России уже после гражданской войны, во второй половине двадцатых. Это обстоятельство служило основным звеном в том презрении, которое испытывал Нершин к собеседнику. Впрочем, открыто проявлять это презрение не позволяло нечто зловещее, присутствовавшее в облике Грановского. Еще бы старику взгляд побезумнее, и получился бы вылитый Иван Грозный, будто сошедший со знаменитого репинского полотна. Только, естественно, одеть по-другому, не в рубашку и шорты. И еще в одном не мог отказать Грановскому Нершин – в змеиной изворотливости и хитроумии, которые таились под черепной коробкой этого человека.
– Ничего, Глеб Александрович, – благодушно произнес Грэнвилл-Грановский. – Еще немного осталось. Как закончим, так и доставим вас прямиком в ближайшее место дислокации советских войск. Вернем, так сказать, в целости и сохранности. Люди Абдулхамида только и ждут приказа.
Нершин посмотрел на соглядатая с «калашниковым». Тот больше не делал вид, что дремлет. Его жгуче-черные глаза под густыми бровями, торчащими из-под шапки-пуштунки, были направлены вниз, на обоих чужеземцев. Нершин подозревал, что этот мрачный тип с одинаковым удовольствием всадил бы по пуле обоим «неверным», не разбирая меж ними, кто советский гражданин, а кто подданный Ее Величества.
– Ишь, смотрит, – не выдержал он. – Того и гляди, дырку просверлит.
Грановский обернулся.
– Обычное дело. Не забывайте, это Афганистан. Здесь иноземец может быть хозяином только того пятачка, на котором непосредственно сидит, да и то, если с оружием в руках. Жаль, что ваши правители не учли это обстоятельство. Это же пуштуны, вечные охранители. Они всех за врагов считают, и только себя – истинными хозяевами здешних земель. Их не заботит, что кроме них на это претендует масса других народов, и только одному Аллаху известно, у кого на то больше прав. Эти малообразованные бедняки живут в глинобитных халупах, а вместо стекол до сих пор натягивают на окна бычьи пузыри, и жутко недовольны тем, что их отстранили от власти национальные меньшинства. Вот увидите, они еще подведут под это идеологическую базу: радикальный ислам, средневековые порядки, мало не покажется. В любом случае, с вашими они не договорятся.
– С вашими в свое время тоже не договорились. Сколько раз вы с ними воевали? Три войны? Вдоволь наигрались.
– Эх, Глеб Александрович, я устал вам объяснять. Я не работаю на Запад. Ни на американцев, ни тем паче на англичан, к коим вы меня так неласково приписываете. Разве что временно сотрудничаю с теми и другими. И с французами тоже, и с немцами. А, между прочим, если хотите, я даже больше для России делаю, чем вы это можете себе вообразить. Впрочем, оставим этот идеологический спор. Как продвигаются наши дела?
– Еще один вход, – Нершин показал пальцем на черную щель.
– Какой уже? Восьмой? Опять ложный?
Нершин мотнул головой.
– Надеюсь, это тот, который вам нужен. Сквозит здорово – пустоты внутри. И с самого начала грунт уж больно легкий пошел, словно здесь кто-то копал до нас.
– В самом деле? – расширил глаза Грановский.
– Именно так.
Нершин хотел добавить, что, по его мнению, этот «кто-то» копал, по меньшей мере, полвека назад. Это сходилось с тем временным промежутком, который установил Грановский. Ведь откуда-то же взялся у старика потрепанный блокнот, с порыжелыми от времени листками, кучей записей и рисунков, подсказывающих дорогу к этому месту. Нершину несколько раз доводилось листать блокнот под ревностным наблюдением Грановского. Нигде ни одной даты – только номера дней. От первого до сорокового, причем последняя запись была сделана в явном бреду – в отличие от основного текста почерк был дрожащим, набор слов порой бессмысленным, и регулярно проскальзывала старая орфография, с ятями и ерами. Грановский утверждал, что человек, ведший дневник, был членом экспедиции Вавилова-Букинича, посетившей Афганистан в 1924 году. Если Николаю Вавилову нужны были образцы растений, чтобы доказать свою теорию о том, что здесь находится центр происхождения некоторых важнейших сельскохозяйственных культур, то Букинич Дмитрий Демьянович, инженер-ирригатор и археолог, не мог не интересоваться древностями, и наверняка с ним были люди, которых занимал поиск следов этих древностей. Но Нершин подозревал, что Грановский говорит так для отвода глаз, намеренно умалчивая об истинной дате документа и его происхождении. Ведь, насколько он был в курсе, была и другая экспедиция, двумя годами позже, которую проводил сам Букинич. Отчего же Грановский не отнес дневник к ней?
Нет, думал Нершин, – автор дневника, судя по всему, сам был руководителем нигде, ни в каких архивах не зарегистрированной группы, которая посетила Афганистан примерно в те же годы. В записях почти не было имен, и человек, ведший его, гораздо чаще употреблял местоимение «я», чем «мы». Он вполне мог скончаться от какой-нибудь лихорадки, а перед смертью, будучи в бреду, писать по-старому, как его учили еще до революции.
Голос Грановского вернул Нершина в действительность.
– Да, разница совершенно очевидна, – говорил старик, разминая грунт в руках, пробуя на твердость. – А вы молодец, славно потрудились.
– Все это, по меньшей мере, странно, – в этот раз Нершин с охотой вступил в разговор. – Я не понимаю ничего. Я допускаю, что здесь побывал именно тот, кто составил вашу карту. Но как он мог найти это место с такой высокой точностью? Буквально до метра! И почему в дневнике ничего не сказано?
– Вероятно, не успел записать. А насчет точности… Возможно, здесь стоял какой-нибудь знак. Столб или другой ориентир. Даже полвека назад еще могли быть заметны его сгнившие остатки.
Нершин посмотрел на барельеф. Ему казалось, в нем есть какая-то подсказка, но он не мог уцепиться за нее.
– Эти сплетенные хвосты, как будто и не хвосты… – перехватив его взгляд, Грановский показал тростью на барельеф. – Вам ничего не кажется странным?
Нершин уставился на жуткое мифическое существо, изображенное в невероятном правдоподобии. Сосредоточил взгляд на извивистых сплетениях.
– Они похожи на…
– Это же корни дерева! – опережая догадку Нершина, вдруг вскричал Грановский. – Оно будто вылезает из-под земли, это существо!
Пошарив вокруг взглядом, он нашел что-то, доказывающее это предположение, и ткнул пальцем, показывая, куда нужно смотреть.
Нершин хлопнул себя по лбу. Он теперь явственно увидел почти смешавшийся с грунтом едва заметный контур ствола огромного дерева, когда-то росшего рядом с аркой. Но что могло случиться с этим деревом – его будто выели изнутри, а потом эту полость заполнило грязью. Долго ли мог просуществовать такой ориентир? И все же он был когда-то.
– Невероятно, даже представить трудно, что здесь могли расти такие большие деревья, – сказал он.
– Не забывайте, века назад в этих местах шумели богатые сады. И если по замыслу скульптора, эти корни символизируют подземный мир, то не гости ли из ада здесь изображены? – рассмеялся Грановский. Он смеха его бородка затряслась, и снова Нершину стало отчего-то жутко. Но в то же время ему все больше хотелось продолжить раскопки, чтобы развеять, наконец, свой непонятный страх.
Он дождался, пока Грановский успокоится.
– Нужно продолжать рыть. Зовите сюда рабочих.
– Увы, – ответил Грановский. – Я как раз пришел вам сказать, что они не желают больше работать. Опять эти глупые суеверия. Говорят, не хотят якшаться с теми, кто хочет освободить слуг Иблиса.
Нершин окинул котлован взглядом и заметил, что он совершенно пуст. Никто так и не приступил к работе. Только наверху видна была группа вооруженных людей Абдулхамида, по обыкновению державшая в оцеплении место раскопок. Да еще его, Нершина, личный соглядатай, постоянно маячивший над головой.
– Ничего, не переживайте, – Грановский похлопал его по плечу. – Абдулхамид обещал все устроить. Скоро сюда пригонят солдат.
– Солдат?!
– Пленных русских. Have you forgotten? Вы что, забыли? Война идет, Глеб Александрович! Эта страна давно объята войной. Да вы сядьте, отдохните пока. Может, их уже через часик привезут. Пять человек обещали.
Нершин устало опустился на ящик. Все это казалось ему невозможной абсурдностью. До сих пор он был единственным свидетелем своего позора, когда согласился работать на исторического врага, этого Грэнвилла-Грановского. Теперь же об этом узнают пленные солдаты. А вдруг среди них окажется кто-нибудь из его родной части, или, чем черт не шутит, из самого Сибирска. В любом случае, расспросы будут неизбежны: капитан, личный переводчик начальника штаба, как он здесь оказался, в зоне подконтрольной боевикам, да еще морду отъел на душманских харчах и при полном довольствии: этот проклятый басмач Абдулхамид не жалеет валюты, прямо меценат какой-то. Да, впрочем, какой там меценат – золото ему нужно, да побольше.
Нершин вдруг вспомнил 1978 год, когда весь мир облетела сенсация – советский профессор Виктор Сарианиди нашел в Афганистане несметные сокровища, сравнимые с находками Шлимана и Картера. Еще в конце шестидесятых в стране обнаружили богатые запасы нефти и газа, и советские специалисты помогали разведывать недра и строить газопровод. После того, как стали находить многочисленные черепки, относящиеся к культуре эпохи Греко-Бактрийского царства, естественным образом была создана советско-афганская археологическая экспедиция. И вот, в 1978-м профессор Сарианиди обнаружил древние захоронения, а с ними – груды золотых украшений, знаменитые «сокровища Бактрии». Нершин слышал байку о том, как работавший в тех же местах французский археолог Поль Бернар плакал с досады, узнав о такой неслыханной удаче. Не меньше плакали, должно быть, правоверные головорезы, ревностно наблюдавшие за раскопками и втайне мечтавшие заполучить сокровища в свои руки. Они ведь так и не позволили закончить раскопки, и кто знает, сколько драгоценных предметов оказалось в их жадных руках, совершенно равнодушных к какой-либо культуре. Вряд ли среди них был Абдулхамид, это было далеко отсюда, но сегодня и он жаждет урвать свой кусок. По сути, весь Афганистан и части среднеазиатских республик Советского Союза когда-то давно входили в состав сменявших друг друга богатейших империй древности. Если знать, где копать, можно столько сокровищ найти!.. Впрочем, здесь пока золота нет, и будет ли – в этом капитан Нершин уже сомневался. Не судьба.
Вообще, странная она штука – эта судьба. Он, Глеб Александрович Нершин, сорока лет от роду, без пяти минут кандидат исторических наук, подающий надежды лингвист и археолог, некогда прилежный семьянин и отец троих детей, плюс ко всему, кандидат в члены КПСС, вдруг добровольно решил оставить борьбу за ученые степени и согласился на предложение стать военным переводчиком. Правда, для этого пришлось окончить специальные курсы, но уже через год он сменил полученное еще во время учебы в университете звание лейтенанта запаса на старшего лейтенанта, а еще три месяца спустя, будучи уже в Афганистане, получил капитанские звездочки. А если бы не согласился – неужто погнали бы его в Афган силком? О чем он вообще тогда думал? Что называется, семейная жизнь заела – вот главная причина. Устал от жены, детей. Слабак. Зато теперь моли бога, чтобы остаться живым, когда Абдулхамид вдруг решит замести следы.
Эта мысль не впервые приходила Нершину в голову, и никак он не мог к ней привыкнуть. И если до сих пор он благодарил судьбу, что свела его с Грановским, то теперь, когда выяснилось, что Грановский не в силах заставить этих тупоголовых крестьян продолжать раскопки – стало совершенно понятно, что старик здесь вообще ничего не решает. Его забота – найти Абдулхамиду золото, которого до сих пор нет. А значит, все эти заверения в сохранении Нершину жизни, гроша ломанного не стоят. Вдобавок, сюда привезут пленных солдат. Мальчишек, посланных воевать в чужую страну. Как с ними поступают, капитан знал не понаслышке. В лучшем случае заставят обратиться в свою веру. В худшем – продадут в рабство. Если не прикончат.
– Евгений Владимирович, – он редко обращался так к Грановскому, только в минуты своей растерянности, когда идеологическое неприятие отступало перед насущными обстоятельствами, – Может, все-таки расскажете, как так получилось, что Абдулхамид похитил именно меня? Как будто по вашей указке брал. Знал ведь, кого. Он мог обменять меня на кого-нибудь из своих. Но отдал вам. Только не говорите опять, что случайно. Если он решит от меня избавиться, это так и останется тайной.
– А вы что же, везде ищете закономерности? Нас с вами судьба свела, Глеб Александрович, судьба! Разве не может быть, что вы, отличный специалист по иранским языкам, историк и археолог, оказались здесь потому, что так сложились звезды? Странно, что вас не устраивает такой вариант.
Грановский вроде бы говорил убедительно, однако Нершину казалось, что он и сейчас врет, проклятый шпион.
– Ладно, не хотите говорить, не надо, – с досадой ответил он.
Грановский ушел, и капитан Нершин вернулся к работе, которая помогала ему забыться и, напротив, вспомнить о тех днях, когда он, еще девятиклассником, увлеченный историей, волею судьбы (то был действительно случай) впервые попал на раскопки в Таджикистан. Он был полон энтузиазма, но оказалось, что это нудная и трудная работа. И все же новичку сопутствовала неслыханная удача – в то время, когда среди найденных экспедицией построек, когда-то составлявших древнюю крепость, все уже отчаялись обнаружить хоть что-нибудь ценнее камней и черепков, именно он, Глеб Нершин, наткнулся на склеп, где рядком лежали скелеты погибших древних воинов. Он все надеялся, что это бойцы какой-нибудь передового отряда войска Александра Македонского, или, на худой конец, гарнизон персидской армии эпохи Ахеменидов, чьи войска противостояли Александру. Старшие товарищи посмеялись над его романтичной натурой и объяснили, что эта находка относится к гораздо более ранним временам, и тем ценнее.
Славное было времечко. Легкое и беззаботное. Воодушевленный находкой и теперь твердо уверившись в том, на кого будет учиться, вернувшись из той партии, Нершин по дурости своей упросил дворового авторитета Зюзю сделать ему на груди наколку в виде замысловатого восьмиконечного креста, который был срисован с нагрудных бляшек кольчуг найденных лично им воинов. Он как будто желал создать связь между собой и теми людьми, которые жили тысячи лет назад и насмерть бились с неизвестными захватчиками…
И снова капитана Нершина отвлекли от работы забегавшие по дну котлована тени. В этот раз их было несколько. Посмотрев наверх, он узнал Абдулхамида. И рядом с его боевиками увидел жавшихся друг к другу пятерых ребят в грязной изрядно потрепанной советской армейской форме. Боевики без церемоний спихнули их вниз. Абдулхамид крикнул Нершину, что с рабочей силой проблем больше не будет. На что капитан ответил ему с наглостью, что предпочел бы увидеть здесь лично Абдулхамида и его людей с лопатами и кирками в руках. Дружно заржав, душманы сделали несколько выстрелов, как можно ближе к ногам Нершина, дабы заставить его отпрыгнуть. Нершин же стоял как вкопанный, прекрасно отдавая себе отчет, чем эта игра однажды может закончиться. Когда-нибудь боевикам надоест одобрительно гудеть всякий раз после этого действа, ставшего своего рода обрядом.
Когда Абдулхамид с боевиками исчез, и наверху остался только надзиратель с «калашом», Нершин повернулся к солдатам, внутренне готовясь к тому, что сейчас состоится самая неприятная часть.
– Ну что, пацаны, давайте знакомится, что ли!
– А вы что, русский?.. – с удивлением вскинул брови один из них, светловолосый паренек.
– Русский. И не один такой здесь.
Нершин оценил фигуру парня – невысокий, но крепкий. С таким трудиться одно удовольствие будет.
– Ну, давай, с тебя и начнем, – сказал он. – Откуда будешь, как звать?
– Из Сибирска, – ответил паренек. – Олег Ляшко.