Глава вторая
Лермонтов был едва ли не единственным русским писателем, в сознании и творчестве которого проблема наследственности носила амбивалентный характер. Он понимал ее как наследственность крови и наследственность духа и оценивал то и другое противоположными знаками. Эту двойственность восприятия Лермонтов и выразил двояким образом – поэтически и графически (живописно). Приговор духовному наследию ближайших предков вынесен в «Думе»: «Богаты мы, едва из колыбели, // Ошибками отцов ‹…›» В портрет же своего воображаемого предка он старался вложить все физически зримые признаки восходящего положительного типа: надменную гордость, суровую мужественность, непреклонную волю. Они резко контрастируют с «холодом тайным», который «царствует в душе» его жалкого потомка. Но не будь Лермонтов наследником славного рода, если в нем не сохранились наследственные признаки «отважных бойцов». Поэтому-то у него еще «огонь кипи в крови».
В этих поэтических формулах и живописных деталях заключается одна из центральных проблем психологической биографии Лермонтова. Три четверти века назад один из крупнейших лермонтоведов Б. М. Эйхенбаум косвенно указал на эту проблему, даже не пытаясь ее формулировать – такой неподъемной она казалась ему тогда. «Мы изучаем историческую индивидуальность, как она выражена в творчестве, а не индивидуальность природную (психофизическую), для изучения которой должны привлекаться совершенно другие материалы».[134]
Творчество Лермонтова – важный, но не единственный источник для его психологической биографии, для истории его души. Оно не покрывает его «историческую индивидуальность» и не может заменить (и тем более отменить) всех тех материально-телесных, физически зримых и динамических свойств личности поэта, совокупность которых составила его неповторимую и легко узнаваемую индивидуальность. Всякое историческое исследование личности будет неполным, односторонним без проникновения в ее природно-психологическую основу. Здесь психоанализ напоминает нам, что «психоаналитическое исследование движется от явлений к их сущности и рассматривает процессы, происходящие в „глубинах личности“, так сказать, в продольном и поперечном разрезах ‹…› оно автоматически освобождает путь к идеальному исследованию характеров, к „учению о генетических типах“ ‹…›»[135]
Задача нашего исследования – изучить душевный склад Лермонтова, его психические предрасположенности, своеобразие его типа и как все это повлияло на движение его линии жизни и его трагический исход. Мы выявили наиболее значимые наследственные факторы, оказавшие глубокое и долговременное воздействие на его психику. Мы также определили истоки того уникального психофизического сочетания, которое сформировало гениальность Лермонтова. Но вместе с этим поэт обладал теми индивидуальными признаками (мы их называем конституциональными), которые не были суммой или результатом соединения наследственных влияний. К ним в равной мере относятся черты внешнего склада и свойства психики. В лермонтоведении, как и в других областях истории литературы, эта проблема не ставилась. Ее считали нелитературоведческой, в лучшем случае относящейся к другой научной дисциплине. Это звучит парадоксально, так как в литературоведении «психологический портрет» и просто «портрет героя» является необходимой составной частью анализа художественного образа.
С позиций научной психологии соотнесенность внешности человека с его внутренним складом является само собой разумеющимся приемом. «Различие тела и разума, – отмечал в этой связи К. Г. Юнг, – это искусственная дихотомия, дискриминация, которая, несомненно, в большой степени основывается на своеобразии познающего интеллекта, чем на природе вещей. В действительности же взаимное проникновение телесных и психических признаком столь глубоко, что по свойствам тела мы не только можем сделать далеко идущие выводы о качествах психического, но и по психической специфике мы можем судить о соответствующих телесных формах.».[136] Данная мысль приобретает тем более важное значение, что в творчестве Лермонтова – поэтическом и живописном – роль внешности героя, портрета человека служит почти всегда одним из элементов его писхологичесокго характера, ума, чувственно-эмоционального склада. «Мы только тогда будем удовлетворены, – резюмирует психоаналитик, – когда узнаем, какой вид психического соответствует определенным физическим качествам. Тело без психики нам ни о чем не говорит, так же как ‹…› душа ничего не может значить без тела».[137]
Как и в разделе о родителях Лермонтова, мы начнем анализ его личности с характеристики габитуса. Для этого имеется обширный иконографический и описательный материал. Все мемуаристы, описывавшие внешность Лермонтова, едины в своих наблюдениях и выводах. Они рисуют вполне правдоподобный портрет поэта, который в общих чертах, а нередко и в деталях соответствует живописным изображениям Лермонтова как его кисти, так и кисти других авторов. Важным моментом в разных описаниях внешнего облика Лермонтова является повторяемость главных его признаков независимо от возраста поэта. Эти признаки, соотнесенные с живописными портретами, и послужат в качестве индексов строения его внешности.
Все современники схожи в том, что Лермонтов отличался крепким, хотя и не атлетическим (sic) сложением. По наблюдениям однокашника поэта по юнкерской школе А. Ф. Тирана, «Лермонтов имел некрасивую фигуру: маленького роста, ноги колесом, очень плечист, глаза небольшие, калмыцкие, но живые, с огнем, выразительные».[138] Ему вторит весьма авторитетный мемуарист, так же выпускник этой школы А. М. Меринский: «Лермонтов был небольшого роста, плотный, широкоплечий и немного сутуловатый».[139] Немецкий писатель Ф. Боденштедт, встречавшийся с Лермонтовым в 1840 году, дает весьма схожее с предыдущими описание внешности Лермонтова: «‹…› судя по плечам и груди, у него должны были быть довольно широкие кости ‹…› волосы оставляли совершенно открытым необыкновенно высокий лоб».[140] Картину завершает екатеринославский помещик П. И. Магденко: «Он был среднего роста ‹… › с широким лицом, широкоплечий, с широкими скулами, вообще с широкой костью всего остова, немного сутуловат – словом, то, что называется с битый человек».[141] (курсив везде мой. – О. Е.)
Что качается деталей лица, тони тоже запомнились современникам поэта. Так, литератор В. П. Бурнашев отмечает: у Лермонтова были «довольно красивые, живые, черные, как смоль, глаза, принадлежавшие ‹…› лицу ‹…› несколько скуластому, как у татар ‹…› с коротким носом, чуть-чуть приподнятым ‹…›»[142] Столь же подробное описание дает и выпускник Московского университета К. А. Бороздин: «Огромная голова, широкий, но невысокий лоб, выдающиеся скулы, лицо коротенькое, оканчивающееся узким подбородком ‹…› нос вздернутый ‹…›»[143] (курсив мой. – О. Е.)
Не менее важны с этой точки зрения и самоописания Лермонтов, содержащиеся в ряде его художественных произведений. Причем в одном он описывает самого себя, в другом – вымышленного героя, которому придает явно черты своей внешности. В поэме «Монго» поэт противопоставляет внешность своего двоюродного брата А. А. Столыпина своей: «Один – высок и худощав ‹…› Мал и широк в плечах другой» (курсив мой. – О. Е.).[144] В неоконченном романе «Княгиня Лиговская» находим черты портретного сходства автора и его героя Григория Александровича Печорина: «‹…› он был небольшого роста, широк в плечах и вообще нескладен; казался сильного сложения ‹…› Лицо его смуглое, неправильное, но полное выразительности ‹…›»[145]
Подобные самонаблюдения интересны еще и потому, что Лермонтов не просто придавал большое значение описанию внешности героя, но живо интересовался научной литературой известных в его эпоху френологов и физиономистов. Так, незадолго до гибели он извещал своего друга и родственника А. И. Бибикова в письме во второй половине февраля 1841 года: «Покупаю для общего нашего обихода Лафатера и Галя ‹…›»[146] Подбор далеко не случаен и свидетельствует о глубоко укоренившемся убеждении поэта о роли внешности человека в структуре его психологического характера.
Теперь соотнесем все приведенные выше описания с живописными портретами Лермонтова. За исключением роста, который не могут подтвердить поясные и погрудные изображения поэта, они почти детально совпадают со словесными портретами, данными современниками. На них Лермонтов предстает перед нами человеком «крепкого» сложения, широкоплечим, «костистым». Средняя часть лица короткая, скулы широкие, нос средне-короткий, лоб высокий и широкий, красивый, выпуклый. По описанию современников, голова поэта несоразмерно велика по отношению к длине тела, что тоже является типичным признаком. Овал лица близок к щитовидной форме.
Таким образом, Лермонтов – типичный пикник по строению лица и тела. Пикническое строение имеют типы с циклотимическим темпераментом. С точки зрения конституциональных свойств этот тип отличается общительностью, юмором, веселостью, живостью, горячностью и впечатлительностью; одновременно пикники бывают добросердечны, душевны, спокойны и мягки – свойства, которыми в избытке обладал Лермонтов. Не останавливаясь на других чертах его личности, о которых подробнее скажем ниже, обратимся к свидетельствам современников и самохарактеристике поэта.
М. Ю. Лермонтов в штатском сюртуке. Портрет работы П. Е. Заболотского. Масло. 1840.
Упоминавшийся уже В. П. Бурнашев при первой встрече с Лермонтовым отметил: «Офицер этот имел очень веселый, смеющийся вид человека, который сию минуту видел, слышал и сделал что-то пресмешное».[147] Циклотимик, как говорит сам термин, отличается перепадами душевного настроения. «Темпераменты, встречающиеся преимущественно у пикников, – поясняет Э. Кречмер, – принимая во внимание склонность людей такого телосложения к периодическим колебаниям душевного состояния ‹…› варьируются в диапазоне от веселого до печального ‹…›»[148] Данную черту в поведении Лермонтова подметила Э. А. Шан-Гирй: «Характера он был неровного, капризного: то услужлив и любезен, то рассеян и невнимателен. Он любил повеселиться, потанцевать, посмеяться, позлословить ‹…›»[149] Другая близко знавшая Лермонтова мемуаристка Е. А. Сушкова отмечает те же колебания в его чувствах и эмоциях: «Но этот милый взгляд, но эта добрая улыбка сливается в моей памяти с той холодной, жестокой, едкой улыбкой ‹…›»[150] Секундант Лермонтова на его последней дуэли А. И. Васильчиков раздвигает рамки диатетической пропорции, свойственной темпераменту поэта: «В Лермонтове ‹…› было два человека: один добродушный для небольшого кружка ближайших своих друзей и для тех немногих лиц, к которым он имел особенное уважение, другой – заносчивый и задорный для всех прочих его знакомых ‹…› день его разделялся на две половины между серьезными занятиями и чтениями и такими шалостями, какие могут прийти в голову разве только пятнадцатилетнему школьному мальчику ‹…›»[151] Такие перепады настроения отразились в тематике лирических стихов Лермонтова. То встречаем у него стихи, содержащие избыток веселья:
Конец ознакомительного фрагмента.