4
– Опять царапина! – раздался недовольный женский голос. Она схватила зеркало и уставилась на свое отражение, разглядывая неглубокую свежую царапину на правой щеке возле носа. – А если я тебе лицо расцарапаю, тебе понравится? – швырнув зеркало на кровать, она подошла к ребенку, который сидел на полу в окружении своих игрушек.
Короткие, криво стриженные волосы, безликая застиранная одежда и неумытое лицо с огромными часто моргающими глазами. Ребенок выглядел испуганным, но плакать не решался, давя в себе подкатывающийся ком истерики и не смея пошевелиться. Женщина схватила малыша за плечи и начала трясти. Ребенок продолжал молчать и испуганно смотреть на мать. Казалось, что для ребенка, хотя он и был напуган, ничего необычного в действиях матери не было. Вдруг ее раздражение резко сменилось смирением, взгляд забегал по комнате, она отпустила плечи ребенка и села на пол, уставившись в одну точку.
– Это я виновата, да, я. Я во всем виновата. Ты ни при чем. Это все я, я одна. Из меня вышла плохая дочь. Я плохая. Плохая мать… – она почти заплакала, но внезапно успокоилась и, улыбнувшись, продолжила: – Кажется, нам пора подстричь ногти.
Она посадила ребенка в кроватку и вышла из комнаты. Найдя на кухне ножницы, вернулась. Ребенок сидел, забившись в угол кроватки, и нервно теребил рукава своей кофточки. Она наклонилась, взяла ребенка и усадила на пеленальный стол. Ребенок не пытался сопротивляться, даже не шевелился. Если бы не частое дыхание и моргающие глазки с тревожным взглядом, то можно было бы принять живое дитя за отлично сделанную куклу.
– Не двигайся! – тон женщины снова поменялся, голос звучал холодно и безучастно, взгляд был затуманен. – Не смей шевелиться! – Ее глаза округлились и налились кровью: – Иначе я сделаю тебе больно, очень больно! Больно! Как ты мне, совсем как ты мне. Мне больно! – ее руки дрожали.
Ребенок молчал, маленькое тельце дрожало от страха, малыш привык бояться, чувство страха для него было так же естественно, как чувства голода и холода.
– Вот так, аккуратно. Осторожно, я тебе покажу, как делать мне больно. Я не позволю никому делать мне больно.
Дрожащими пальцами она зажала маленькую пухленькую ручку и попыталась остричь ноготки на пальчиках левой руки. Ребенок неожиданно дернулся, и это окончательно вывело мать из себя, ее как будто ударили по голове. Она вздрогнула, дернула его руку и резко надавила на ножницы. Ее взгляд был прикован к стене, она даже не смотрела на ребенка в этот момент, она находилась в другом пространстве, отсутствовала, но ее пальцы продолжали держать ручку ребенка и с силой сжимать ножницы.
Это был пронзительный крик, крик, задыхающийся от боли, беспомощный крик, одичавшие глаза, наполненные страхом и немым вопросом: «За что, мама?».
Звук истошного детского крика наконец вернул ее в реальность, она пришла в себя и обомлела от увиденного кошмара. Ребенок лежал на пеленальном столе и кричал, все вокруг было в крови, слезы заливали маленькое детское личико, ребенок ревел, задыхаясь от боли и ужаса. Она выронила ножницы из рук и еще минуту не могла понять, что же произошло, кто поранил ее малыша. Осознав весь ужас содеянного, в панике она схватила ребенка и понесла его в ванную, промыв раны, выбежала на кухню и стала искать хоть какое-то обеззараживающее средство, положив ребенка на холодный пол. Наконец она нашла перекись водорода и залила им раны.
Ребенок продолжал кричать, она плакала и не могла поверить, что причинила боль единственному родному существу. Обработав раны перекисью, она перевязала искалеченную ручку с двумя обрубленными пальчиками бинтом, дала ребенку сильное обезболивающее, прописанное ей самой после родов. Отломив маленькую часть таблетки, раскрошила ее и растворила в стакане с молоком. Лекарство скоро подействовало, и ребенок успокоился. Она продолжала плакать, тихо, безнадежно. Ей все это казалось страшным сном. Она шептала: «Мама, скоро приедет мама. И нам будет легче, намного легче. Мама. Мама». Немного успокоившись, она набралась смелости войти в комнату и убрать все следы недавнего происшествия. Ребенок уснул, а она отмывала пятна крови и тихо напевала себе под нос песенку:
Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю.
Тихо смотрит месяц ясный
В колыбель твою.
Стану сказывать я сказки,
Песенку спою;
Ты ж дремли, закрывши глазки,
Баюшки-баю3.
Она слышала ее в детстве, в далеком туманном детстве, как будто в другой жизни. Наконец все было убрано, она окончательно успокоилась и решила, что больше такого не допустит, это было случайностью, она совсем не хотела поранить малыша. Она любит своего ребенка. Любит настолько, насколько умеет любить. Если вообще умеет. Если все-таки любит. Она должна быть хорошей матерью, ребенок – это все, что у нее есть.
Усталость валила ее с ног. Было поздно. За окном завывал холодный ветер. Нужно было поспать. Завтра рано вставать, нужно работать. Она подняла температуру на терморегуляторе, и батареи глухо загудели. Мерный монотонный шум ее успокаивал, казалось, она переставала слышать собственные мысли. Наконец она провалилась в липкий болезненный сон.