Вы здесь

Мясницкая. Прогулки по старой Москве. Партизаны (Алексей Митрофанов)

Партизаны

Памятник Кузьме Минину и Дмитрию Пожарскому (Красная площадь) работы скульптора И. Мартоса. Открыт перед зданием Верхних торговых рядов в 1818 году, перенесен к храму Василия Блаженного в 1931 году.


Пожалуй, всем без исключения известен памятник Минину и Пожарскому, без малого два века украшающий московскую Красную площадь. Но мало кто знает, что памятник этот был предназначен для Нижнего Новгорода.

Идею памятника первым высказал забытый в наши дни Василий Попугаев, литератор. Произошло это в 1803 году. А уже спустя год скульптор Мартос выставил на обозрение макет своего памятника двум российским патриотам. Он сообщал: «Сия модель была выставлена в открытие Академии для суждения публики, а после того и в моей мастерской многие особы ее видели, от которых, подобно как и от всей публики, я имел получить отзыв весьма одобрительный не только в рассуждении сочинения монумента, но и предприятия к произведению его в действо».

Идею же памятника автор комментировал следующим образом: «Минин устремляется на спасение Отечества, схватывает своей правой рукой руку Пожарского – в знак их единомыслия – и левой рукой показывает ему Москву на краю гибели».

В 1809 году официально начался сбор денег на установку памятника. Тогда еще ни у кого не вызывало никаких сомнений – Минину с Пожарским предстоит обосноваться в Нижнем Новгороде. Нужная сумма была собрана, после чего прошел творческий конкурс, в котором победил все тот же Мартос. Он-то и настоял на том, чтобы поставить монумент в Москве.

Нижегородцы огорчились. Тем более уже готовую статую отправили в Москву по Волге, и в Нижнем Новгороде, будто бы в насмешку, сделали остановку и торжественную демонстрацию мартовского произведения. «Никакое перо не может изобразить, в какое восхищение приведены как некие горожане, так и всего здешнего края жители появлением в здешних водах столь знаменитого памятника согражданину своему», – писал один из очевидцев.

Чтобы утешить обделенных жителей Нижнего Новгорода, было принято решение поставить что-нибудь и здесь. Конечно же, нижегородское сооружение было скромнее – просто обелиск. Однако же и с обелиском вдруг возникли сложности.

В то время в Нижнем подвизался столичный инженер-строитель А. А. Бетанкур. Естественно, что городские власти обратились именно к нему за консультацией – где ставить памятник. Ответ Августина Августиновича всех обескуражил. По мнению его, площадь против присутственных мест в Нижнем Новгороде есть единственное место, где обелиск поставлен быть может, но все здания, окружающие ту площадь, в бывший пожар сгорели.

Почти десятилетие нижегородцы обсуждали, где поставить памятник героям-ополченцам. В конце концов выбрали кремль. Но по дороге обелиск случайно раскололся на две части. Проживавший тогда в городе поэт Тарас Шевченко, недовольный памятником, позлорадствовал: «Приношение благодарного потомства гражданину Минину и князю Пожарскому – конечно, позорящее неблагодарное потомство приношение. Утешительно, что этот грошовый обелиск уже переломился».

Однако памятник заклеили, и он до сих пор возвышается посередине Нижегородского кремля. Гораздо большей популярностью пользуется памятник герою Минину, поставленный позже на площади, носящей его имя. Именно здесь горожане назначают свидания. Придти на встречу к старому поломанному обелиску никому и в голову-то не приходит.


* * *

В Москве тоже не все было складно. Первоначально памятник предполагалось поставить на Страстной площади. Затем выбрали Красную площадь. При этом император Александр I требовал, чтобы монумент установили посреди площади, спиной к Кремлю. Но скульптор его переубедил. Мартос вспоминал впоследствии: «Услышав сие, я доказал всю неудобность сего дела, ибо площадь, которая теперь чиста и открыта для проезда, будет загромождена, а монумент потеряет свой вид, потому что езда будет сзади его и очень близко, и что по сюжету он должен быть поставлен лицом к Кремлю».

Открытие было торжественным. Газеты информировали: «Во время сего торжественного обряда стечение жителей было неимоверное; все лавки, крыши Гостиного двора, лавки, устроенные нарочно для дворянства около Кремлевской стены, и самые башни Кремля были усыпаны народом, жаждущим насладиться сим новым и необыкновенным зрелищем».

О памятнике сразу же заговорили. Более того, он стал главным героем переписки москвичей. В день открытия «Минина и Пожарского» Василий Львович Пушкин (дядюшка поэта А. С. Пушкина) сообщал Петру Андреевичу Вяземскому: «Я не выдержал и поехал посмотреть на монумент. Сие произведение достойно славных времен Греции и Рима. Я ничего не видел подобного. Стечение народа было многочисленное… Я слышал много любопытного. Один толстый мужик с рыжею бородою говорил своему соседу: Смотри, какие в старину были великаны! Нынче народ омелел.

Другой: В старину ходили по Руси босиком, а на нас немецкие сапоги надели.

Третий: Прославляется Матушка Москва каменная! Таких чудес еще и не бывало! Час от часу все у нас краше! И точно, правда! Через десять лет Москва будет украшением нашего отечества».

А в книге «Москва, или Исторический путеводитель по знаменитой столице государства Российского» было написано: «Бедствие 1812 года оживило в памяти бедствия 1612 года, и монумент сей будет служить потомству памятником обеих достославных эпох».

Как-то уже забылось, что установить тот монумент решили еще до войны с Наполеоном. Многим казалось, что на самом деле это памятник событиям недавних лет, а Минин и Пожарский – просто аллегория.

Описание монумента, конечно же, вошло в путеводители по городу. А. Ф. Малиновский писал в 1826 году в книге «Обозрение Москвы»: «Колоссальное изображение боярина князя Пожарского и нижегородского жителя Козьмы Минина… Торжественное открытие сего первого гражданского в Москве памятника воспоследовало 20 февраля 1818 года в присутствии самого государя императора и государынь императриц при бесчисленном скоплении народа. Лишь только завеса упала и открылись лики оживленных в металле мужей, то с загремевшею военною музыкою раздалось радостное „ура“ от жителей Москвы, ожидавших с благоговением сей минуты. Многократно повторенные восклицания принадлежали герою-монарху, чтущему и за пределами гроба подвиги, подъятые для отечества».

Не обошлось и без стихов. Н. В. Станюкович сочинил четверостишие «Надпись к памятнику Пожарского и Минина»:

Сыны отечества, кем хищный враг попран,

Вы русский трон спасли, – вам слава достоянье!

Вам лучший памятник – признательность граждан,

Вам монумент – Руси святой существованье!

А также и без критиков. В частности, Виссарион Белинский написал о памятнике в письме «Журнал моей поездки в Москву и пребывание в оной»: «Когда я прохожу мимо этого монумента, когда я рассматриваю его, друзья мои, что со мной тогда делается! Какие священные минуты доставляет мне это изваяние! Волосы дыбом поднимаются на голове моей, кровь быстро стремится по жилам, священным трепетом исполняется все существо мое, и холод пробегает по телу. Вот, думаю я, вот два вечно сонных исполина веков, обессмертившие имена свои пламенной любовью к милой родине. Они всем жертвовали ей: имением, жизнью, кровью. Когда отечество их находилось на краю пропасти, когда поляки овладели матушкой Москвой, когда вероломный король их брал города русские, они одни решились спасти ее… – и спасли погибающую отчизну. Может быть, время сокрушит эту бронзу, но священные имена их не исчезнут в океане вечности».

Чуть позже поэт Н. А. Некрасов подавал работу Мартоса как основную достопримечательность Москвы:

Достойный град! Там Минин и Пожарский

Торжественно стоят на площади.

По-настоящему критиковали, то есть поругивали новенький памятник немногие. А. С. Пушкин писал в «Примечании о памятнике князю Пожарскому и гражданину Минину», что надпись на постаменте «конечно, не удовлетворительна: он для нас или мещанин Косма Минин по прозвищу Сухорукой, или думный дворянин Косма Минич Сухорукой, или наконец, Кузьма Минин, выборный человек от всего Московского Государства, как назван он в грамоте о избрании Михаила Федоровича Романова».

А такой до неприличия язвительный автор, как француз маркиз де Кюстин, отметил: «Выйдя из ворот… на небольшую площадь, видишь бронзовый памятник, изваянный в очень скверном, так называемом псевдоклассическом вкусе. Мне показалось, будто я попал в Лувр, в мастерскую посредственного скульптора времен Империи. Памятник изображает в виде двух римлян Минина и Пожарского, спасителей России, которую они освободили от господства поляков в начале XVII века: нетрудно догадаться, что римская тога – не самый подходящий костюм для подобных героев!.. Нынче эта пара в большой моде».

Словом, довольно быстро вокруг памятника создан был целый пантеон стихов, статей и устных отзывов. Образовался своего рода литературный памятник памятнику скульптурному.

Дело, в общем, не редкое в русской истории. У нас статуи любят.


* * *

Памятник, как водится, со временем пришел в негодность. Бытописатель И. Ф. Горбунов писал в 1875 году: «Вот некогда чтимый памятник Минину и Пожарскому. Надпись на нем обветшала и осыпалась, самый же памятник окружен ломовыми извозчиками и мелкими торговцами, что и препятствует ему быть величественным».

Другой литератор, И. Беляев примечал: «Старинные городские ряды были темны, грязны и узки. По фасаду, против памятника Минину и Пожарскому, выступали круглые обветшавшие колонны, за которыми виднелся целый ряд торговцев с ящиками, кричавших: „Пирожки горячие! Пожалуйте, господа!“»

Впрочем, еще сорока годами раньше поэт Лермонтов упоминал: «…суетятся булошники у пьедестала монумента, воздвигнутого Минину…»

Что поделать, в русском быту пафос и торжественность вечно соседствуют с чем-нибудь этаким. Но несмотря на это, идеологическая функция, которую был признан выполнять этот скульптурный памятник, не принижалась. В те же времена И. К. Кондратьев написал о Минине с Пожарским в книге «Седая старина Москвы»: «…Значение его для нас, русских, велико бесконечно. Такого памятника нет ни на одной из площадей Европы».

А ближе к концу позапрошлого столетия появилась симпатичная традиция – вокруг памятника заливали главный в городе каток. Каток был одним из самых модных мест Москвы, и вместе с тем местом весьма демократичным. Тут сталкивалось (по неопытности, неуклюжести) и благородное дворянство, и именитое купечество, и самый что ни на есть простой рабочий люд. Для того чтобы предупреждать возможные скандалы, власти выделили нескольких конных жандармов, которые величественно возвышались над любителями-конькобежцами. Жандармы были стройными и молодыми, затянутыми в синие роскошные мундиры, в касках с черными сутанами. Барышни на них засматривались… В результате столкновений на катке сделалось только больше.


* * *

После революции памятник сразу же включили в число монументов Москвы, имеющих историческую ценность. Хотя один из фигурантов, а именно Пожарский, был князем, а следовательно, эксплуататором, памятник сносить не стали. Более того, у скульптуры появились новые, молодые воспеватели: к примеру, поэт М. Герасимов, сказавший:

Как вольно над Москвой-рекою

Взлетают вешние стрижи.

А Минин с поднятой рукою

Стоит у роковой межи.

Глядит на главы золотые,

На эти раны лобных мест, —

Россия, как в года седые,

Пригвождена на красный крест.

А другой поэт, Н. Кузнецов писал в стихотворении «Красная площадь»:

Каждый раз,

Когда сегодняшнее станет вчерашним

И укутается в тучах луна,

Минин с Пожарским под музыку башни

Поют «Интернационал».

Разве что Джек Алтаузен бубнил:

Я предлагаю Минина расплавить,

Пожарского. Зачем им пьедестал?

Довольно нам двух лавочников славить,

Их за прилавками Октябрь застал.

Случайно им мы не свернули шею,

Я знаю, это было бы под стать.

Подумаешь, они спасли Расею!

А может, лучше было не спасать?

Но он был одинок в своих сомнениях.

Памятник странным образом вошел в фольклор. После революции бывали случаи, когда подвыпившие граждане становились перед памятником в позу Минина, показывали рукой на Кремль и декламировали:

Смотри-ка, князь, какая мразь

В стенах кремлевских развелась.

В 1931 году памятник, мешавший демонстрантам, проходившим по Красной площади, перенесли за ограду храма Василия Блаженного. В результате Минин стал показывать Пожарскому рукой не на Кремль, а на пространство перед ГУМом. Говорили, что тем самым он напоминает князю: «Вот где мы стояли раньше».

А может быть, Минин теперь показывал рукой не только на старое место памятника, но и на Мавзолей Ленина? И подвыпившие граждане шептали:

Смотри-ка, князь, какая мразь

У стен кремлевских улеглась.

Естественно, за эту фразу можно было схлопотать немалый срок.

Кстати, традиция «озвучивать» беднягу Минина возникла еще задолго до революции. Николай Дмитриевич Телешов писал об этом: «Хорошо помню я этот памятник, передвинутый в настоящее время к древнему собору Василия Блаженного. Он стоял, окруженный сквозной невысокой решеткой, обращенный тыловой стороной к рядам; правая рука гражданина Минина, протянутая во всю длину, указывала на Кремлевскую стену, за которой возвышалось громадное здание Окружного суда с круглой невысокой колонкой над крышей, на колонке была золотая надпись «Закон», и увенчана она была сверху царской короной, что было символом российского закона и означало эмблему высшей справедливости…

Глядя на протянутую руку Минина, указующую на столб в короне и на золотую надпись «Закон», прохожие нередко утешали друг друга пословицей:

– Закон – паутина: шмель проскочит, а муха увязнет!»

Кстати, большинство представителей интеллигенции пусть и пассивно, но все-таки осудило перенос этого монумента. Евгений Замятин, к примеру, писал: «Москва с прежними памятниками обращается более непринужденно: так, года два назад старые москвичи с изумлением увидели, что памятник Минину и Пожарскому переселился со своего места поближе к собору Василия Блаженного».

Но интеллигентов, ясное дело, никто не послушал.