Мэтр и Мария. Часть первая (Николай Дорошенко, 2018)

В месяце апреле, избавляющем, наконец, Санкт-Петербург от снежного завала, от оседающих под долгожданными теплыми лучами солнца грязно-белых бугров на улицах и площадях, во дворах и скверах, с территории старейшей в России киностудии Ленфильм на Кронверкскую улицу вышли двое. Они повернули налево, в сторону Невы и Петропавловской крепости. Шпиль знаменитого собора, увенчанный ангелом, блистал в чистых лучах, и от этого вида душа наполнялась силой и уверенностью, радовалась такой здоровской жизни, приветствовала это первое сияние, первое тепло.

– Ах, Ванечка, еще одна весна, еще одно возрождение. Хочется жить и работать, да? – спросил мужчина средних лет, с лицом голливудского актера, играющего исключительно спасителей Земли, а, то и всей Вселенной, одетый просто, но дорого. Это продюсер Дэвид Розгир.

– Да, хорошо работать, чтобы хорошо жить, – добродушно улыбнулся в ответ парень лет двадцати пяти, начинающий сценарист.

– Конечно, любой труд вознаграждаем. Но работать надо со знанием дела и материала. Дело вы знаете, судя по вашему первому и успешному сценарию. А вот с материалом по нашей теме у Вас пока небогато, как я недавно оценил. Вы в нем должны жить, знать хотя бы столько же, сколько третьекурсник духовной академии. Проштудировать Евангелия, жития святых, знать все про Иисуса Христа, а также про все церковные реформы и распри.

– Я за последнее полугодие прочитал все, что попадалось по этой теме, – ответственно заявил юноша.

– И все-таки, надо освоиться в тех обстоятельствах, в которых жили и живут твои герои. Знать, как «Отче наш», – назидательно сказал Дэвид.

Упомянув «Отче наш», Розгир ощутил странную тревогу, такую, что от пяток до пояса пробежали мурашки, будто он стоит на краю пропасти и сейчас в нее свалится. Вспомнил, что утром проснулся в гостиничном номере от такого же ощущения, будто проваливается в бездну. «Это от резкой перемены погоды. Первый солнечный день», – так объяснил себе свою фобию Дэвид. Посмотрев по сторонам, не увидев никакой опасности, он спросил:

– Есть хочешь?

– Да, – честно признался ученик и последователь.

Пока в ближайшем кафе обслуживают наших заказчиков, можно рассказать о Дэвиде Розгире. Он в нежном возрасте, еще при советской власти, звался Давидиком Розгирсоном, в школьные годы ходил в отличниках, особенно выделялся успехами в русском языке и литературе. Но родителям с большим трудом и многими опасностями удалось увезти его в чужую среду – из Ленинграда в Америку. Но и там пытливость ума его не оставила. Дэвид освоил новый язык, стал постигать иностранную литературу и искусство. Спустя годы, этот мальчик превратился в привлекательного юношу с мужественным лицом. Благодаря обаянию и живости ума, сделал карьеру в Голливуде. Когда же проржавел железный занавес Советского Союза, он вернулся в Россию и прямо-таки ворвался в продюсерско-творческие круги страны времен жестоких и непредсказуемых – 90-х годов. Имея финансовые кредиты банков США, он живо организовал создание новых телепередач, документальных фильмов, сериалов, телешоу, для чего находил и привечал способных и голодных творческих личностей, готовых на небольшую плату делать шедевры. Заодно ему удавалось выполнять некоторые заказы Пентагона, вроде получения информации о ВВС России. Документалисты при создании очередного фильма, находясь в войсках, могли узнать, что угодно. Или купить.

Вдохновленный успехами, Дэвид взялся за полнометражное кино. Он нашел на своей американской родине деньги на производство, он заставил написать великолепный сценарий, он подобрал на ведущие роли звезд Америки, Европы и России, он сколотил замечательную съемочную группу. Но споткнулся о ГКЧП. Рано утром в первый съемочный день Дэвид услышал, что власть в стране СССР меняется. Вместо президента теперь действует Государственный комитет чрезвычайного положения. Что это значит для него, он вполне осознал через несколько минут, когда позвонили из «Бэнк оф Америка» и бесстрастно сообщили, что финансирование проекта «Соня» остановлено до дальнейших распоряжений.

А кто тогда все это оплатит?! Бешеные гонорары звезд, которые только что пробудились в номерах отеля, каждый стоимостью по пять тысяч долларов в сутки? Их перелеты? Все неустойки? Аренду аппаратуры и транспорта? Крах! Дэвид тогда, в сердцах, по-боксерски стукнул кулаком по стеклянной двери в коридоре отеля, преградившей ему путь. Травму получил и многих денег лишился.

Оправившись от удара судьбы, Дэвид Розгир вновь стал одним из лидеров на российском продюсерском поле и теперь, спустя годы, в более стабильном государстве, работал спокойнее и основательнее. В последнее время он интенсивно общался со священнослужителями, из обителей которых все мощнее распространялся аромат финансового благополучия. Дэвид унюхал, что блокбастеры типа «Кода да Винчи», стали подрывать церковные устои и, если предложить альтернативное кино, то клирики с усердием будут его финансировать. Эта мысль пришла к нему на просмотре фильма «Чудо», в котором героиня-грешница за непочитание иконы обратилась в живую статую.

А укрепился в этой мысли, когда узнал, что конкуренты уже пишут сценарий про то, какая благодать сошла на Русь после крещения ее невежественного, варварского населения. Тема серьезная – можно и деньги заработать, духовно чистые, и грехи отмолить заодно.

Взяв два ланчбокса с хачапури, Дэвид и Иван отправились дальше по Кронверкской, обходя лужицы. Иван, фамилия которого, на иностранный манер, была Безуглофф, недавно стал баловнем судьбы. Он случайно оказался на встрече Дэвида с его постоянными авторами очередного телепроекта, как водится в наше обычно нелегкое время – полицейско-криминального. Вняв, что требуется продюсеру, неожиданно для себя написал удачный синопсис. Дэвиду понравилось, и через пару месяцев под его руководством Безуглофф выпестовал сильный сценарий. Поставили телефильм.

Теперь Ивану поручалось сделать следующий шедевр, теперь на религиозную тему. Дэвид умышленно подкинул ученику идею исторического кино, уже разрабатываемую другими сценаристами в Москве – про крещение земли русской. Прочитав предложенный Иваном вариант, продюсер раскритиковал его:

– У тебя получилась агитка. Вся идея на поверхности, никакой глубины – были на Руси дураки, а благодаря смене верования, поумнели. Ходульно это.

– Я так понял Ваше задание: древние люди заблуждались и были злыми, пока не пришел Бог, проповедующий милосердие.

– А что скажут про то, как ты изобразил русский народ до этих событий? – не слушая возражений, продолжал заказчик, – как дикое племя. Тебе самому не стыдно так представлять своих пра-пра-пра? Ты сравнивал развитие культур народов Европы на то время, когда княжил Владимир?

– Зачем?

– А затем, что нам возразят: когда в Европе еще носили шкуры, на Руси уже ткали тончайшие одежды. А вожди викингов, которые у тебя получились, как нелюди, пришли на эти земли лишь потому, что сами русские их позвали, их родичи. Да, родство в те времена существовало между князьями нашими и конунгами варяжскими. И говорить по-русски викинги могли, потому, что славянские матери их учили с младенчества. Легендарный Рюрик был приглашен на княжение, как свой, как родственник. Только безумцы могли бы позвать в вожди народа неведомого викинга. Чтобы писать сценарий, надо знать материал, потому, что кино, это еще и политика, Ваня. Не дадут нам финансирования, если мы своих предков изобразим быдлом. Даже если дикое племя после крещения волшебным образом преобразится в цивилизованное, и на него сойдет благодать. Хотя, я могу ошибаться, в смысле финансирования проекта.

– Вы же сами сказали, чтобы за религию…

– Конечно! Но мы пока оставим историческую тему. Никто не знает, как все там было, в древности. Только при очень, очень большом бюджете можно снять кино так, чтобы за экшн-эффектами никто не заметил бы подмены правды, ложного толкования непредсказуемого прошлого страны.

Перейдя трамвайные пути, продюсер и творец неспешно вошли в Александровский парк.

– Любую новую религию везде и всегда насаждали огнем и мечом, – продолжал просвещать собеседника Дэвид, – чей Бог победил, тот и прав, а поверженных не жалко, особенно каких-то там людей. Боги Эллады против Титанов… Амона Ра в кровавых репрессиях в Египте сменил Атон Ра… Против Даждь-бога, Стрибога и других славянских богов выступил новый Бог христиан, тоже с оружием в руках. Не желавшим предавать Веру предков пускали кровь так, что Днепр краснел. Корни древнеславянской религии в России выжигали чуть ли не до восемнадцатого века. Власти предпочли восточное христианство за красоту его храмов и обрядов, хотя Бог вам скажет, что молиться можно где угодно.

При этих словах с одной стороны теплом пахнуло, а с другой холодок набежал и поэтому крохотный вихрь образовался и припустил по аллее парка, кружа пылинки и мелкий мусор, а потом вдруг спрятался где-то под скамейкой и затих. Остановившись, собеседники с интересом проследили за этим весенним явлением. Иван с улыбкой, а Дэвид с тревогой, почему-то возникающей в нем во все время прогулки.

– Так, о чем я?

– Об обрядах и храмах, – напомнил Иван.

– Да, вот что странно, когда при социализме закрыли храмы, куда-то подевались и священнослужители. Если веруешь, ты можешь собрать свою паству для моления где угодно – хоть в лесу. Разве для этого обязательно нужно здание с куполами, с позолотой? И сейчас церковь отчаянно бьется за недвижимость.

Тут Дэвид осекся:

– Постой! Ты куда-то не туда направил мои размышления. Мы с тобой должны говорить о сценарии фильма для поддержания Веры. Так вот, для меня сейчас ясно, что на съемки исторической правды клерикалы денег не дадут. Надо искать другой сюжет. Хотя, так хотелось бы снять «Житие протопопа Аввакума». Вот где правда и страсти!

Слева от собеседников возвышался Балтийский дом, рядом Планетарий, а на внушительном здании прямо перед ними зазывала на свои представления надпись «Мюзик-холл». Вдалеке были видны палевые стены Петропавловки. Дэвид остановился.

– В моем детстве никакого «Мюзик-холла» не было, а был мой любимый кинотеатр. Знаете, как назывался?

– Как?

– «Великан». Здесь меня и всосало в кино. Оно стало моей жизнью, моим Богом.

На этих словах Дэвид Розгир снова почувствовал дрожь в коленях, будто шел по канату, натянутому выше «Великана». Он даже запрокинул голову, чтобы не смотреть под ноги и увидел шпиль Петропавловского собора. На венчающем его шаре происходило что-то странное. Обычно одинокий золотистый ангел не реял, как всегда, над городом, а сидел на шаре, свесив ноги. А рядом с ним примостилось еще какое-то ослепительно белое существо с большими крыльями. Они, обнявшись, вроде как, беседовали. Дэвид застыл, не мог отвести взгляда от шпиля до тех пор, пока Иван Безуглофф не ляпнул:

– Ради Бога, давайте, есть.

Дэвид резко сел на скамью.

– Давайте, а то у меня, похоже, из-за пустого желудка начались галлюцинации, а скоро будет и голодный обморок, – ответил он.

Иван открыл контейнеры с едой. Кавказский хлеб с сыром ели молча. Сначала быстро прожевывая, затем лениво и с удовольствием, подставляя лица солнечным лучам и впитывая первое весеннее тепло. Дэвид в детстве, так же, как сейчас, сидел где-то здесь на скамейках, ожидая начала фильма в «Великане», греясь на солнышке. Он с опаской посмотрел на питерского ангела, но там было все так же, как и триста лет назад.

– Померещилось, – подумал Дэвид. – Старею…

Насытившись, продюсер внутренне собрался и продолжил накачивать идеями автора будущего прорелигиозного блокбастера.

– Мне надо, чтобы после этого фильма люди снова пошли в церковь. И верующие и неверующие. Тогда мы увидим, что есть успех. Важно сразу определить жанр, в каком ключе мы будем решать нашу задачу. Это может быть, допустим, притча. Но, сразу скажу, притча энергичная, а не пасторальная. Вызвать у зрителя не умиление, а восторженный экстаз. Притча-экшн, как ни парадоксально звучит.

Дэвид помолчал, собираясь с мыслями, потом снова заговорил, будто размышляя:

– Возьмем некий бойцовский клуб. Бои без правил. Чемпиону, красавцу парню м-м-м, Борису э-э-э, Загайнову, к тому же умному… Не смейся, я тоже дрался на ринге. Так вот, к Борису Загайнову вдруг приходит мысль, именно вдруг, ибо эта мысль может возникнуть от удара ногой по его голове, что ли, мысль снять кино про свои бои. Да, Борис – человек воспитанный, честный, тут надо где-то флеш-бек из его детства, как он нашел и вернул драгоценность хозяину… А главное, он верующий по-настоящему. Снова флеш-бек – спасение от несчастного случая. Ангел вытаскивает его из беды. Борис искренне верит в Бога. И он встречает продюсера, м-м-м, Романа э-э-э, Питкина, которому идея понравилась. Нет, не так. Загайнов вечером возвращается с тренировки, видит, как хулиганы напали на человека, он с ними расправляется, а потерпевший оказывается продюсером Питкиным…

– Эх, как вы это! – восторженно похвалил Безуглофф.

– Кто такой Питкин? Пройдоха по натуре, шкурный человек, подвизающийся на сборах денег на кинопроизводство и, попутно, в свой карман, Роман Питкин радостно понимает, что под защитой бойцов клуба он будет неприкасаемым, с благодарностью предлагает свои услуги. Питкин прикидывается верующим, ходит с Загайновым в церковь, а сам исподволь внушает партнеру криминальные идеи по сколачиванию бюджета. Часть денег дает сам Загайнов, его бойцы и друзья. Это крохи для создания фильма, но хватает на кастинг и подготовку к съемкам. Питкин набирает съемочную группу, технику, обещает хорошую оплату и гонорары. Перед первым съемочным днем Борис и Роман молятся в храме. Один искренне, а второй считает про себя барыши. И вот – съемки! Аренда Дворца спорта, массовка пятьсот человек, артисты совсем не бюджетные, спецтранспорт… Питкин оплачивает все самое необходимое и заявляет, что деньги кончились. Борис берет кредит, занимает у знакомых. График артистов не позволяет перенести съемки. Ваня, что предложите дальше по сюжету?

– Извините, я слушал это, будто готовый синопсис…

– Нет, Ваня, я фантазирую… Вот, если так: Питкин предлагает выбивать долги из различных фирм, как коллекторы: бойцы вы или не бойцы? У него уже есть и база данных должников, остается только поработать кулаками и вот они – деньги на фильм! Загайнов отказывается. Он идет в храм и молится. Кто-то откуда-то еще дает денег, которые попадают в руки Питкина. Борис считает, что все в порядке. Крайний съемочный день. Люди начинают задавать вопросы – когда им заплатят. Борис переадресовывает вопросы Роману. Но тот заявляет: не проблема, дайте денег, я расплачусь. И называет огромную сумму. Да, кино снято, но в долг, получается. Борис трясет Романа: почему так? Ерунда, отвечает Роман, продадим продукт – расплатимся. Идет монтаж, озвучивание… В этом своем кино Загайнов продолжает всех побеждать, но в жизни, не поверженный до этого, маститый боец проигрывает бои один за другим. Силу теряет. И в храме на исповеди он признается священнику, что грех совершил, что задолжал он людям, работавшим по двенадцать и более часов в сутки. Так, что дальше… Как думаешь?

– Я так, сразу, не могу…

– Дальше… Грядет большой чемпионат с грандиозным призовым фондом, которым, если Загайнов выиграет, можно расплатиться и с группой, и с кинокамерой, и со спецтехникой. Он снова идет в церковь, молится, кается и священник м-м-м… Антоний приказывает ему принять какой-то там обет, тогда Бог смилостивится. Сам придумаешь, какой, к примеру, никогда не смотреть кино.

– Это жестоко.

– В решающем бою противник, м-м-м Степан, э-э-э Драго, вначале побеждает Бориса. Кровь, сопли там… Загайнов в нокауте, но он открывает глаза, а перед ним экран, а по нему идет Богородица с младенцем. И устами младенца говорится: встань и борись! Наш боец получает прилив сил, встает на счете «семь» и лупит Степана Драго до победы.

– Гениально!

– А в это время обманутые члены съемочной группы, владельцы использованной съемочной техники, все, кому не заплатили за работу, идут в органы, в суд, требуют оплаты труда. Они собрались в приемной прокуратуры, к ним выходит эталон законности Поклонская, я утрирую, и тут на экране телевизора избитый Загайнов говорит: «Весь гонорар за поединок я, благословясь, отдаю на оплату тех, кто работал над моим фильмом». В первом ряду перед рингом сидит священник Антоний, улыбается и легонько хлопает в ладоши. Двумя словами: искренне верь и Господь придет на помощь, чтобы спасти твою душу. Вот тебе и энергичная притча.

– Хэппи-энд! Как вам так удается, с ходу придумывать захватывающие сюжеты?

– Бог его знает, – ответил польщенный Дэвид Розгир.

И снова тревогу ощутил во всех членах своего тела фантазер и выдумщик. Что за предчувствие его тревожит? Иван заметил мгновенно наступившую отрешенность во взгляде его вдохновителя.

– Дэвид, что с Вами?

– Ничего, не удивляйтесь, смена температур, наверное. Так о чем мы? Надо дать понять, что все грехи, совершаемые даже в самой церкви – это все равно Божий промысел, что грешащие попы-муллы-священники-клирики все равно, грубо говоря, ведут к святости. К правильной жизни. Вот смотри…

Это Дэвид умел – возжигать огонь в Художнике. Он мог с ходу набросать несколько вариантов сцен, как мелких дровишек для розжига, а потом пусть его слушатель наваливает все остальное для большого костра.

– Вот, смотри, другой подход к теме. Какой-то приход или монастырь, не важно, какой религии. И приходит каяться преступник, к примеру, душегуб. Кается в грехах. И в мечеть приходит изверг, садист, любитель отрезать головы. И тоже сознается. И насильник приходит в кирху покаяться. К примеру, набирается семеро признавшихся грешников, причем, у каждого свой грех, ну, знаете: не убий, не прелюбодействуй… Их не выдают властям, а по взаимному согласованию конфессий говорят им: вот ваш обет – отправляйтесь в разные концы света, несите Божье слово. Но вы должны собраться через семь лет в одном месте. Если не соберетесь – окажетесь в геенне огненной. Если соберетесь – какая-то там святость снизойдет на мир и все на земле будут счастливы. О, кей?

Иван во все глаза смотрел на Дэвида.

– Вы знаете, прямо хочется встать и идти работать. Я уже вижу целые сцены. Потрясающе, какой простор для фантазии. Это же «Великолепная семерка»!.. Только про монахов.

– Да, это не должно быть скучно, нужен экшн. И через весь сценарий надо протянуть лейтмотив – мучения Христа, знаковые поступки мусульманского пророка… Допустим, один монах идет на юг, и его постоянно бьют. То хулиганы, то мусульмане. Другой сам избирает себе пытку – тащит крест через всю Россию. Третий с терновым венцом на голове шествует. То есть, страсти Христовы поделены между этими персонажами. И вот, когда они все сойдутся, возникнет образ: а ведь Иисус в одиночку испытал то, что испытали эти семеро.

– Это же, как можно развить такой замысел! – Иван радовался раздразненной своей фантазии.

– Или зайдем с другой стороны, исторической. Веками люди не могут разобраться с личностью по имени Иисус Христос или Иисус Мессия или Иисус Имашиах, если на иврите, арамейского языка не знаю. Существовал ли такой человек или Божий сын когда-то сошел на землю?

И снова чувство необъяснимой тревоги заставило Дэвида замолчать. Он положил ладони на колени, пытаясь унять дрожь.

– Вам холодно? – заметил Иван неладное в состоянии своего работодателя.

– Наверное, от ветра. Ничего. Так вот, – Розгир взял себя в руки, – одни считают, что был такой человек, проповедник Иисус, которого распяли. Человек с туманной биографией. В каких-то первоевангелиях говорилось, что он родился от нищей пряхи, уличенной в прелюбодеянии и выгнанной мужем из дома. В других, что настоящий его отец – солдат по имени Пантера. А в третьих говорится, что мать его была царских кровей, и приемный его отец тоже. Смотри, какое поле для фантазии! Как там что было, никто не знает. Я вот тебе сейчас набросаю идеи…

Да, мог Дэвид Розгир вдохновить автора и подтолкнуть к действию. Зато и получал могучие дивиденды. Все эти талантливые околокиношные ребята очень дешево стоили и несли ему золотые яйца. В Штатах за свой первый сценарий Иван получил бы полтора миллиона долларов. А в России гонорар составил сто тысяч. Рублей.

– Дэвид, а Вы сами верите в Бога?

– Хотите откровенно? Когда надо, верю и в Аллаха, и в Перуна, и в Шиву. Только бы это было во благо мне и человечеству.

– А верите, что Иисус Христос воскрес из мертвых?

– Иисус… Когда-нибудь вскроется прошлое, люди узнают, как там все было на самом деле, в Иудее под римским владычеством. Я верю в то, что Уэллс назвал машиной времени. А что? Все состоит из материи. Как она развивалась, – зафиксировано в материи, надо только уметь прочитать, просмотреть, как киноленту. Ничто никуда не девается. Как было на самом деле? Был Иисус человеком или сыном Бога? Если сыном Бога, то какого? В древности правители называли себя Богами – правитель кхмеров, император римлян, китайские правители – сплошь Боги. Сыном, какого Бога называли Иисуса? В Иудее у Бога нет имени, каждый называет его по-своему, как ему нравится. И любое обращение правильно будет, так люди считают. Называли Авва, Адонай, Элори, Эли, а еще Элохим…

Дэвид внезапно умолк. Порыв ветра, как показалось, смел куда-то солнечные лучи, и вмиг потемнело. Перед Розгиром стоял высокий и крепкий парень с ухоженной прической, с усами и легкой бородкой. В распахнутом пальто, под которым – очень дорогой костюм. На пальцах у него блестели перстни баснословной цены. Он вежливо спросил по-английски:

– Извините, вы говорите про Иисуса, приемного сына Иосифа?

Его баритон великолепно гармонировал с его внешностью и Дэвид понял, что перед ним неизвестный, но, возможно, способный, и при этом не бедный, актер. Видимо, парнишка узнал его и хочет познакомиться ради карьерного роста. Продюсер вообще-то не любил, когда к нему нагло приставали и предлагали себя. Хотелось сразу послать подальше этого человека, сказав: «Передайте портфолио ассистенту». Но профессиональные навыки или что-то еще остановили этот порыв. Дэвид сотворил на лице голливудскую улыбку:

– Сына Иосифа? Где-то беседуют и про каких-то других Иисусов?

– Конечно, нет. Можно присесть?

Крепыш дождался кивка Дэвида, который теперь предположил, что парень не актер, а сектант и сейчас предложит поговорить о Библии. Иван не понял ни слова из услышанных фраз, ибо языками не владел. Все в незнакомце выдавало его за богатого иностранца, только в наше время, разве поймешь, кто богаче – наши от скважин нефтяных, свой язык забывающие в Англиях всяких, или гости заморские.

Парень плюхнулся на скамейку рядом с Дэвидом. Доски прогнулись под его тяжестью, проскрипели, но выстояли.

– Прекрасная погода, господа, – улыбался юноша. – Хочется жить и работать.

Тут он ернически посмотрел в глаза Ивана и сказал ему по-русски:

– Хорошо работать, чтобы хорошо жить.

Это заглядывание в глаза Иван диагностировал как «нетрадиционная сексуальная ориентация». И по его спине прополз холодок от мысли: «А вдруг и Дэвид тоже, того?».

А Розгир как раз спросил как-то очень уж двусмысленно:

– Проповедуете любовь к ближнему?

– Да, и при этом исследую.

Незнакомец зажмурил глаза и заговорил потише:

– Здесь великолепно. Дышится легко. В этой местности люди массово живут где-то триста лет. Когда-то я отсюда любовался Эйфелевой башней.

«Ну вот, связался с неадекватным», – огорчился Дэвид. – «Теперь, пока отошьешь, много времени потеряешь». А у него впереди еще важная встреча.

Но парень успокоил:

– Нет, не смотрите на меня так. Я в здравом уме. Даже более чем. Той, не так уж далекой, зимой, у театра «Аквариум», где потом был первый в России кинозал, построили из дерева башню метров под сорок, полили изрядно водой, и так возникла Эйфелева башня изо льда. Наверху горела красная лампа. И изнутри подсвечивали. Представляете, зимней ночью в Санкт-Петербурге вы издалека наблюдаете парижское чудо.

– И вы любовались питерской Эйфелевой башней в начале прошлого века?

– Ну да.

«Псих», – заключил Розгир и уже хотел встать и распрощаться с ним, но прозвучал вопрос:

– Так вы считаете, что Иисус вознесся к Отцу своему небесному?

Внезапно Дэвид предположил, что этот бодибилдер с иконоподобным лицом прислан, чтобы проверить его, Дэвида, на лояльность по отношению к церкви. Так ли он снимет заказанный фильм? Поэтому убежденно ответил:

– Конечно. Сын Божий вознесся к Отцу небесному.

– И сам он, Иисус, родился без того, чтобы кто-то земной заронил семя в лоно Марии?

Дэвид улыбнулся, показывая, что не может же он верить в непорочные зачатия. Однако на кону были очень большие деньги. И он, как продюсер, готовил большой фильм в поддержку веры в Бога с церковной точки зрения.

– Да, заронил, – убежденно отвечал Дэвид, – Господь заронил это семя.

– Вы меня радуете! – захохотал незнакомец. – И всю эту комедию Вы хотите показать в своем фильме?

Откуда он знает про фильм? Дэвид даже привстал:

– Ты кто такой, парень?

Надо сказать, что Дэвид Розгир был еще и классным боксером. В юности он успешно дублировал Сильвестра Сталлоне в роли Рокки Бальбоа.

– Можешь представить, что с тобой будет через минуту? – угрожающе спросил Дэвид.

Да, он был раздражен.

– Могу, – отвечал елейным голосом незнакомец. – А также я могу предсказать, что произойдет и с вами в этот же день. Присядьте, не будем ссориться.

– Ну и? – продюсер немного успокоился.

Парень медленно стал проговаривать про себя то, что будто бы видел.

– Посмотрим вдаль… Бюджет на уборку снега успешно распилен был наверху… На закупку техники для уборки тоже… Остатки выделенных средств подворовывают… В районах города тоже… Семен Гаврилович в Жилкомсервисе также взял свою долю… Техник недоплатила Икраму… Икрам на крыше поработал ровно настолько, сколько ему заплатили. Не дурак же!.. Глыба потихоньку подтаивает… Вы идете… В общем, встреча по проекту «Криминальные хроники СПб» не состоится.

Дэвид рассмеялся, простив бодибилдеру его так долго цедящееся пророчество:

– Это почему же?

Молодой человек не карикатурно, а абсолютно точно повторил смех Розгира и, до этого говоривший по-английски, вдруг ответил на чистом русском:

– Потому, что Вам проломят голову.

Любого ошеломят такие слова в его адрес, особенно потому, что этот парень знал, о предстоящем в ближайшем будущем, – совещании по поводу продолжения знаменитых «Криминальных хроник».

Угроза, произнесенная на русском языке, очень не понравилось Безуглоффу, и он запальчиво спросил:

– Это кто же проломит ему голову? Может, Вы сами? Позвольте вопросец: вы не были в «Крестах»?

– Я был везде. В «Крестах» тоже.

– Там хорошо? – с напускной угрозой спросил молодой сценарист.

– Кому как. Вы сами скоро сможете оценить, Иван Николаевич.

Безуглофф напрягся. Значит, навязчивый парень сидел в тюрьме. И этот урка знает, как его зовут. Откуда? Зачем ему знать его имя? Выходит, он нацелился не только на Дэвида, но и на него. Убить, ограбить.

– Откуда я знаю ваше имя? У вас в роду так повелось – Иван Николаевич, потом Николай Иванович, ну и так далее. Ведь так?

– Так, – удивленно согласился Иван.

Розгир, видя, что его подопечный творец насупился и ушел в себя, стал решительно прогонять навязчивого субъекта.

– Послушай, прорицатель, мы тебя не приглашали, иди по добру, по здорову. Дай нам поговорить о своем.

– Но вы же, говорили о всеобщем, – глубокомысленно ответил конфликтный тип. – О Христе. Просто, хотел помочь, проконсультировать, так сказать.

– Проконсультировать? Меня?

– Да. Я, извините, не представился. Вот моя визитка. Осталась только одна, на английском языке. Но для Вас, Дэвид, это даже привычнее.

– Согласен, – проронил Розгир, пробегая глазами по строчкам, вслух переводя текст для Ивана. – «Профессор, мастер теологии, консультант по вопросам религии и жизнедеятельности. Адонай Элохим».

И снова перешел на английский.

– Ладно, профессор. Пусть так. Но у меня консультантов без Вас хватает. Я согласился бы выслушать, если бы Вы смогли сообщить что-то новенькое. К сожалению, свидетелей библейских событий нет, и всяк трактует их по своему.

Профессор на безупречном оксфордском отвечал;

– Вам повезло, я – свидетель.

– Вы видели Мессию? – рассмеялся Дэвид.

– Не то, что видел, я даже наблюдал за ним, если Вы говорите об Иисусе. До его явления на мессианство претендовали и другие.

Услышав это, Дэвид почти совсем успокоился. Здоровяк, наверное, местный сумасшедший. Их немало тут шастает, возомнивших о себе людей. А Безуглофф совсем опешил, и просто наблюдал, как два иностранца шарят на непонятном ему языке.

– И как же ты его видел? Воочию? – усмехнулся Дэвид.

– Конечно! – очень искренне ответил господин Элохим. – В то время его рождение на земле было очень важным событием – появился парень, который проповедовал любовь и доброту и был против насилия. А человечество тогда было очень жестоким. Все племена и народы на земле воевали, и этому не было видно конца. Воевали безжалостно, мир был ожесточенным. На севере викинги жестокосердные, монголы на востоке, римляне в Средиземноморье, в Америке ацтеки, у которых даже был культ смерти. И появился Иисус, проповедовавший «не убий» и прочие забавные вещи. Я смотрел с интересом за ним, потому, что он на самом деле принес в ваш мир милосердие. Правда, одного Иисуса для всей планеты было мало. Когда появился пророк Мухаммед, я увидел в нем еще одного помощника в продвижении милосердия. А теперь, я понимаю, последователи обоих этих лидеров враждуют! Вот вы какие, люди.

Дэвиду надоели бредовые рассуждения, – надо отшить этого наглеца навсегда. Но парень продолжал говорить:

– Не стоило бы вам отказываться от меня навсегда. Сейчас поймете сами. Вот вам трансляция в 3D, как сейчас модно. «В легком хитоне…».

В легком хитоне, сшитом на римский манер, в котором струятся нити из золота, ранним утром вышел из спальни своей в Иерушалаймском дворце постаревший, но несгибаемый Хордос, двадцать девятый царь Иудеи, и шаркающею походкой проследовал в туалет, а оттуда в термы, где освежился и прилег на скамью. Слишком рано он пробудился и теперь сожалел, что не назначил встречу пораньше Шимону, начальнику стражи. Он опять размышлял над обстоятельствами, поставившими его в очень сложное положение. Хордос ясно помнил те дни, когда начиналось все это, ведь был он моложе на год…

…Душный Иерушалайм! Месяц весенний нисан, а на улице пекло уже. Хордос-правитель с радостью поддавался малейшему поводу покинуть погрязший в спорах о традициях и в родовых передрягах, припекаемый солнцем, разноголосый и тесный, но правящий город страны иудеев.

Признанный всеми Хордос-строитель удивлялся выбору древних – зачем основали на скудной земле столицу свою? С некоторой неприязнью оглядывался на нее этот царь, когда охотно выезжал, направляясь к своим грандиозным сооружениям новым на берегах Средиземного моря, или, наоборот, в пустыню, в Мецаду суровую.

Сегодня властитель земли иудейской имел основание город покинуть – ведь сам император должен прибыть в Кесарию. От одного только названия Хордос мог размягчиться и тут же наполниться гордостью, мысленно переместившись во взлелеянную им частицу земли обетованной – божественную Кесарию – порт, ставший жемчужиной моря в восточной его стороне. Там и произойдет встреча варвара с божеством. Хордоса и императора Рима.

И не было бы у главы государства еврейского каких-то сегодня тревог, если бы не посланцы из Александрии египетской. Встречи они попросили перед визитом его к завоевателю – откуда узнали о ней?

Процессия длинная вышла из города вечером. Хордоса в легкой повозке везли в середине колонны. Впереди охранение и по сторонам. Ночью при факелах шли и под звездами заночевали. Утром продолжили путь, двигались быстро почти до полудня, потом развернули шатры – стало жарко. Из красного марева жгучей пустыни прискакал на стоянку всадник ничем не приметный, но был он допущен к переговорам с Шимоном, а после скрылся в глубине нескончаемой, одинаковой, пустынной пространственной неизвестности. А когда солнце стало склоняться и меньше палить, позади появились верблюды, повозки груженые, всадниками сопровождаемые.

Будто случайная, встреча двух караванов контролировалась лично Шимоном. Он еще раз убедился в безопасности новых попутчиков, вставших неподалеку передохнуть и поесть.

– Зажиточные египтяне, – определили погонщики местные, разведав, что поклажа в мешках – это зерно золотое для людей побережья.

На охристой неприютной земле расположились два стана, по периметру стражу поставив. Все выглядело так, будто торговцы нечаянно встретились в месте безлюдном и встали, чтоб отдохнуть. Вздрогнули бы иерархи Бейт Элохим в Иерушалайме, если б узнали, кто встречается в этот момент незаметно в пустыне.

Царь Хордос в шатре принимал главного раввина александрийского Моисея. Вошел деловой человек, с глазами внимательными, лет неопределенных, ибо и частичная седина в волосах и оставшаяся в них смоль не позволяли указать на точный возраст его. В простецкой накидке священника не было даже намека на главнейшего служителя иудейскому Богу и ненавистного для священников Иерушалаймских. В нем не было чванства и набожности показной, как у служителей главного храма евреев. Он был принят с почтением. Царь встал навстречу, приветствовал, молча, усадил на мягкий диван опасного гостя, сел напротив. Между ними был низенький стол с едою и фруктами, и водой. Наконец, станет известно, что заставило двинуться в путь такой дальний служителю Бога из Александрии. Хордос ему улыбался, а сам чуть не крикнуть хотел: «Говори же!».

Моисей, как и подобало бы дипломату, выдержал долгую паузу, стал задавать незначащие вопросы, пока чуть не вывел царя из себя.

– Нам в путь пора очень скоро, солнце садится. Я не могу опоздать на встречу с Повелителем Мира, – Хордос сделал акцент на одном из самых высоких титулов цезаря.

Сидящий напротив священник александрийский Моисей проявил свою твердость:

– Мы поддерживаем тебя во все твои дни и даже содержим, если ты помнишь.

– Я помню всегда.

– Я пришел не за платой. С предложением дела, которое только ты способен исполнить.

Они перешли на шепот.

– Состарившийся самовластный Август заставил подчиненного Тиберия оставить навсегда свою жену по имени Випсания и вновь жениться на овдовевшей дочери его, несчастной Юлии. И за Азиния Галла он выдал Випсанию. Очень Тиберий страдает теперь, потому, что он однолюбом является. Мы нашли ему женщину, очень похожую на Випсанию, и считаем, что он примет ее. С твоей помощью.

Хордос был ошеломлен грандиозным планом александрийцев. Попытавшись ответить, он почувствовал першение в горле, выпил вина, посидел еще и спросил:

– Вы хотите получить нашего потомка от Бога?

– Если родится младенец от императора, этот наш мальчик вознесется на небо, ибо, что может быть выше властительного Рима? Помоги нам, царь, как мы помогаем тебе.

Долго молчал, просчитывая выгоды и угрозы, опытный политик. Он встал и ходил по шатру, снова сел и раздумывал. И спросил:

– А если в Бейт Элохим узнают?

– Только трое посвящены в это дело. Ты, я и Мария. Остальные ушли в мир иной. Да, я грешен. Но я думаю о ха-Эрец и свободе ее.

Хордос вскинул хитрый взгляд на Моисея:

– А еще о господстве над Римом.

– Не без того, – улыбнулся священник. – Ты сможешь исполнить задуманное?

– Женщин Тиберию поставляет Луций Сеян, который мне обязан кое-чем. У меня есть свидетельства, что он сожительствовал с женою Понтия Пилата, когда тот воевал в Германии. Если его прижать…

Хордос старался утихомирить свой громкий голос, и за пределы палатки не ушел ни один из вопросов-ответов.

– И кто же она? – Хордос заинтересовался.

Моисей приложил палец к губам, предостерегая царя, потом сказал тихим голосом:

– Мария из рода Давида.

– Я думал, остался один недотепа Иосиф из этого рода. Покажи мне ее.

Священник согласился, подал знак. Воитель Шимон ввел девушку в шатер и Хордос впился глазами в нее. На ней тончайшая белая туника была подпоясана на талии, что означало ее девичество. Царь беззастенчиво рассматривал ее тело, даже руку протянул, пощупать:

– Подойди.

Она понравилась престарелому. Она бы любому понравилась. Об этом и говорил Хордосу мудрейший Моисей.

– Ты случайно, как будто, покажешь Тиберию нашу деву Марию в твоей Кесарии великолепной. Говорят, что правители там расслабляются, иногда забывая даже о делах государственных. Она же сделает то, чему обучили ее. Мне грех говорить, как священнику, но Клеопатра и разумом и привлекательностью намного уступит красавице нашей. А тем более образованием. Уверен, кесарь влюбится сразу, как ты, уважаемый царь.

Оказалось, что как и властитель мира Тиберий, Хордос тоже никого любил, кроме жены своей. Мирьям! Мирьям ха-Хашмонаит. Девы самые привлекательные соблазняли его, и даже сама Клеопатра, но царь боготворил жену свою, хоть та была своенравной и подвластной сиюминутным раздражениям против мужа. Он прощал. Но не другим. И то, до поры. Хордос все-таки расправился с нею. Как Мария напомнила ему Мирьям!

Но Моисей охладил старика, сказав на латыни:

– Мы растили ее для Бога. Не для тебя.

Сам, являясь стратегом, Хордос оценил этот план дальновидный. Чтобы выжить своему государству, надо внедриться к врагу, в его самое сердце. Уже сейчас в Риме есть еврейский квартал, есть еврей даже в Сенате. А если будет наследником Цезаря потомок Сима?

Глядя прямо в глаза раввину Александрии, Хордос грустно сказал:

– Жаль, что мы с тобой не узнаем, станет ли наш парень управлять этим миром. Ибо не доживем мы до этого часа.

На что, размышляя, старик ответил ему:

– Зачем же нам знать? Мы сделали задел на долгую перспективу. Ради народа, не для тщеславия собственного. Так? Умирая, я буду знать, что заронил это семя, которое произрастет ради ха-Эрец. Зато мы с тобой постарались, чтоб хотя бы лет через двадцать наш мальчик окажется правителем империи римской.

Хордос кивнул, согласился. Заговорщики замолчали, вдумываясь в предстоящее, восхищенные тем, что, возможно, случится потом, через годы.

– Могу я идти? – спросила Мария у них на латыни.

Впервые тиран, жестокий правитель Хордос сделал то, что могло показать его слабость. Он девушку подозвал и поцеловал подол ее платья. Как целуют воины знамя, как целуют уходящих на смерть ради многих других.

Совсем уже спала жара, можно трогаться в путь. Оба лагеря быстро снялись, караваны сначала пошли параллельно друг другу, потом египтяне повернули налево, туда, где гавани Средиземноморья и заказчики их товаров. А израильтяне шли почти, что всю ночь к Кесарии. И с ними в отдельной повозке ехала жемчужина этих земель, Мария.

Благословенная Кесария! Хордос пришел с караваном и, можно сказать, вытягивал шею вперед – не опоздал ли? На море смотрел. Не здесь ли уже император? На колесницу взошел, заставил возницу мчать их вдоль берега. Высматривал – не плывут ли галеры властителя мира?

Центурион Марий и начальники подразделений сидели на ступенях театра, они во все горло обсуждали, как встретят торжественно свое божество – великого цезаря. Отсюда видна была гавань великолепная и бесконечное море. Корабли разных стран на приколе стояли, кто-то только причаливал, а другой поднял весла и с боем больших барабанов отправился в путь. Справа вдоль берега вытянулся гипподром, на котором готовились колесницы к забегам. Их украшали изысканно – надо радовать взор императора.

Марий поглядывал на маяк, с которого знак подадут, если увидят флотилию, а главное – флагман римских галер.

Колесница царя в сопровождении всадников примчалась к подножью театра. Центурион и кесарийский наместник Нафанаил приветствовали Хордоса.

– Все готово?

– Надеюсь, – Марий ответил. – Ты сам все проверишь, а также подскажешь, что мы могли упустить.

Весь этот день, несмотря на жару, царь придирчиво исследовал готовность помещений, садов, терм, прислуги к знаменательной встрече, и к вечеру только присел на террасе дворца, чтобы полюбоваться твореньем своим. Даже в хамсин-суховей ощущалось живительное дуновение с моря, чего не дождешься в Иерушалайме. Хордос смотрел на порт, на центр города, на свой амфитеатр и храм величественный, цезарю посвященный, сияющий в лучах медленно ныряющего в море светила. А совсем ведь недавно в этом месте мелкодонные только фелюги рисковали пристать к берегам, ибо скалы подводные, мели коварные, тайком поджидали жертвы свои.

Кесария погружается тихо во тьму теплой ночи. Тут и там зажигаются факелы и костры. Огонь на внушительном маяке, казалось, ярче лишь стал из-за наступающей черноты, а крики моряков, скрип весельных уключин, ржанье лошадей становились все реже и тише. Приятная приморская нега ожидала сидящего в кресле царя Иудеи. Как вдруг втрое ярче свет воспылал в голове маяка, наверное, в огонь подбросили горючую черную кровь земли, привезенную из Аравии. Колокол грянул, крики воодушевления раздались по всему побережью. И Хордос увидел важно и медленно входящую во внутреннюю гавань неправдоподобно большую гексеру. Весла гребцы подняли, чуть ли не вертикально вверх, проплывая ворота, а потом, вмиг, в совершенстве обученные, опустили и тут же втащили вовнутрь корабля. Забегали матросы по реям и вантам. Стал спускаться алый кожаный парус, борт соприкоснулся с пирсом, легкое подрагивание судна и громкое приветствие команды пронеслось над волнами:

– Аве цезарь!

И с берега кричали:

– Аве цезарь!

…От гортанного громкого крика моряков из далекого прошлого Хордос проснулся, вскочил со скамьи, отгоняя прочь воспоминания. Нет, не море теперь перед ним, а стены дворца, и не бриз ожидается легкий, а жаркая духота. Пора. И открыл он дверь потайную, проследовал темным узким проходом, который слышал только его лишь шаги вот почти уж полвека. Главнейшие поводы требовали идти подземельем на тайные встречи. Что за важность заставила шаркать по каменным плитам в столь раннее утро?

Событие в Бейт-Лехеме. Ну, какое там вообще возможно событие в маленьком поселении? Но случается так, что самое важное затевается во дворцах, а свершается в шалашах и трущобах. Не так ли и Рим грандиозный возник? Кто стоял когда-либо на Палатинском холме и смотрел сверху на Тибр, сейчас едва различимый внизу из-за новых построек, представит с трудом, что там, в заболоченной прежде местности, волчица нашла Ромула и Рема, вскормила младенцев. Но это Рим, а что Бейт-Лехем?

Бейт-Лехем. Там дома на желтых холмах, крыши плоские, и живет в них меньше тысячи простолюдинов. Скотоводство, посевы, охота – этим они добывают средства на жизнь. Животных в домах содержали, внизу, сами жители обустраивались на втором этаже. Обычно для всех – жить в одном строении со скотом.

Туда привел на время жену свою потомок династии еврейских правителей, последний, кого еще не успел заподозрить царь ни в чем осуждаемом. Кровь Давида течет в Иосифе из Нацерета. Он считался слабохарактерным, правда, иногда удивлял проявленьями резкости и раздражения. Увлеченный науками, он игнорировал разговоры о власти, политике.

Полгода назад царь ему повелел взять в жены знатную женщину, тоже из рода Давидова, привлекательную Марию. Так Хордос Великий хотел, а ему перечить нельзя. Сам царь призвал его в Иерушалаймский дворец и, глядя в глаза ему, приказал безо всяких сомнений поверить, что ребенок, которого носит Мария под сердцем, был зачат по высшему повеленью от Духа святого.

– Если кто-нибудь спрашивать будет, чей ребенок – ответишь, что твой. А когда уже пыток не вынесешь, то раскроешься, будто от Духа святого. И до рожденья ребенка – не прелюбодействуй с Марией, храни ее мнимую девственность, – царь повелел.

Иосиф не смел отказаться от роли отца неизвестно кого, ибо Хордос был крут на расправу. А он из мужчин был, наверно, последним, кого не убили, из рода Давида. Ученый и вовсе не воин, и не претендент на престол. Царь хитроумный и тут рассчитал – Иосиф не дремуч, как другие мужчины, мог допускать и погрешности в правилах поведения общего, а характер его сломить – дело времени. Унизить такого приятно владетелю трона. Это Хордос умел. Пусть жена трусливого Иосифа носит во чреве ублюдка, раз не смог сам Иосиф предъявить притязания собственные на власть.

Хордос оплатил церемонию свадьбы Иосифа и Марии, которая в Нацерете состоялась. Но и при щедрых подарках Иосиф не стал пышно праздновать, пригласил узкий родственный круг и нескольких близких друзей. Миртовыми ветвями украшен был дом. После того, как Иосиф простер над головою Марии край одежды своей в знак того, что отныне он принимает её в свое владение, начался свадебный пир.

Угощение и вино были самыми лучшими. Пахнет жареным мясом, подносы стоят с фаршированной рыбой, финики и гранаты, а также оливки наполняют большущие чаши.

Много даров принесли новобрачным. Одного только дара лишен был Иосиф – выбрать жену себе и принять ее девственницей. Вручили ему жену эту насильно. И сидел он, грустил на свадьбе своей. И Мария ни слова не проронила. Веселились, зато приглашенные все. И с улицы к ним приходили нежданные гости поздравить с надеждою на угощенье. Им на пороге вина наливали и вдоволь давали фруктов.

Ближе к ночи опьяневшие гости спросили еще им добавить вина, ведь чаши их опустели. Удивился Иосиф, ибо много было припасено опьяняющего напитка. Но на кухне он сам убедился, что все амфоры выпиты. Трезвый и раздосадованный пожеланием пьяниц, и вообще, уставший от собственной свадьбы, Иосиф велел взять пару кувшинов из-под вина, наполнить водою и выдать на стол. Он вернулся к гостям и кувшины за ним принесли.

– Мне налейте немного, – попросил.

Вода, слегка окрашенная остатками бывшего в амфорах вина, наполнила кубок. Иосиф поднял его, провозгласив, что сейчас будет подано лучшее, очищенное от примесей всяких вино.

– Пейте, гости! Пейте за свадьбу мою, за невесту.

Его вывела из себя эта лживая атмосфера, он противен был сам себе, в нем проснулась та часть его, что наследовал он от предка Давида. Ну-ка пейте, пейте воду и можете объявить меня скрягою. И проваливайте. Надоело. Он выпил чашу свою, подкрашенную воду с легким запахом вина. За ним и гости пить стали. Иосиф критики ожидал и протеста, насмешек, и готов был ответить. Но чаши выпиты, поставлены были на стол, закусывают люди и никто не говорит, что выпито не вино.

Тогда Иосиф спросил:

– И как вам на вкус вино это светлое?

– Иосиф, оно вкуснее, чем было до этого. А есть еще?

– Сколько угодно, – ответил растерявшийся даже Иосиф. – Пейте, гости.

Удалившись, чтобы, как будто, предаться наслаждениям на брачном ложе, Иосиф с Марией без слов разошлись в разные углы спальной комнаты, и молча, ждали друг от друга первых шагов.

– Я Иосиф. Меня готовили стать царем Иудеи. Но римляне все изменили. Идумеянин Хордос стал властителем. Нас называют плотниками. Мы строители. Царь возвел в Иерушалайме новый Бейт Элохим, превзошедший храм Соломона, гавань искусственную построил в Кесарии с гостиницами, стадионом, амфитеатром и термами. Дворцы он возвел в Иерушалайме и Иерихоне, Сепфорисе и Перее и в Вифарамфте. И даже на вершине горы Мецады он воздвиг два дворца. И много еще другого. Я построил дома Самуэлю, Рахили и многим еще в этом городе. Мы строители, плотники. Только я строю домишки, а этот полукровка – дворцы.

– Я Мария. Меня готовили к дальнейшей жизни, как матери императора. Я подчинилась решению мудрейших нашего народа. Император или претендент на престол, я не знаю, был со мной. Враги наши римляне считают его Богом на земле. Прости, что тебе навязали меня. Это политика.

– Не думай, что я смирился со своим положением. Сила на их стороне. Но мы с тобой просвещенные люди. Тот, которого ты вынашиваешь, будет властителем.

– Кем?

– Царем Иудеи. И не важно, чьего есть он семени. Важно, что сделаю я. Для народа нашего.

Тихий философ Иосиф восстал в эту ночь. Задумал большую игру с народом и властью.

– Не бойся, Мария, я не трону тебя. До времени. Я сам так решил, и царь так сказал.

В месяц ав ожидалось рожденье ребенка. Иосиф, он и до этого был нелюдимым, замкнулся совсем. Он встал, взял семью и направился в Бейт-Лехем. Мария была тяжела и они не успели найти ей приюта достойного.

– В ясли! – повелел престарелый Матфей, мигом поняв, что пришедшая в город незнакомка вот-вот родит.

9-го ава в овечьих яслях ложе соорудили. Все почистили, вымыли, ткань постелили, Марию с сохранностью там уложили дремать. Но недолго она отдыхала. Схватки у нее начались. Удалили всех лишних из дома. Смотрел только крупный баран из просторного стойла, как на Божий волнующий свет выходил самый необыкновенный младенец на свете. И, как ни крепилась, но стонала и выла Мария – тяжелы были роды. Иосиф, держа ее на коленах, испытал ее боль через кожу свою. Повивальные бабки потом удивлялись – как выдержал эти страдания вместе с роженицей.

Но мальчик пробился наружу. И крик его раздается. Такой долгожданный и громкий. Как будто сказал сей младенец: «Вот, здесь я. Явился!». Приняли первенца, а едва дышащую мать уложили удобно. Послед рожденного в будний день по обычаю надлежало сразу предать земле, как залог того, что и сам человек, в нем созревший, со временем возвращен будет в землю. Но только что ставший отцом Иосиф не позволил похоронить это детское место. Странную фразу сказал, ни к кому не обращаясь, послед держа в руке:

– Еще неизвестно, куда возвращен будет, небу или земле.

Потом говорили, что детское место первенца своего Иосиф хранил в сосуде с оливковым маслом.

Хордос шел по подземелью, продолжая обдумывать то, что спать не давало. Много было бессонных ночей, в которые он размышлял, как удержать свое царство от гибели, как уберечь и от римских мечей и от междоусобицы.

– Эти умники в Александрии затеяли дело такое, что если вскроется тайна, может погибнуть мое государство, устои народа и все, что я создал. И тут эти люди неосторожные, их называют волхвами, явились с дарами. Дарами смертельной угрозы. Мне опять принимать непростое решение – жизнь или смерть. Бог мой, опять!

Он называл имя Бога, но, ни в кого он не верил, потому что на всем протяжении лет своих знал мысли и чаянья многих Кохен гадолей и членов Санхедрина. Они верили ровно настолько, насколько им жертвовали, так он считал.

Кохен гадоль, посредник между землею и небом, молящийся за весь Израиль и благословляющий весь еврейский народ, был оповещен о кощунственном действии. Понял он, что дары чрезвычайно богатые могли принести мальчугану посланцы Александрии египетской. А значит, те, кто хотел насадить евреям царя своего из Египта. Из иноземных, которые эллинам более близкие, чем сынам Израилевым. Хоть не та уже сила была у Кохен гадолей, нежели раньше, до Хордоса, но все же, имели влияние.

Событие обещало быть очень заметным – смена власти. Поэтому Кохен гадоль явился к царю в облачении из шерсти цветной с нитями золотыми и виссона крученого. Надел он судный наперсник с 12 камнями и верхнюю ризу цвета небесного. И сверкающую дощечку из золота с надписью и узорчатый пояс. С ним другие пришли священники, к Хордосу приступили:

– Трон твой падет, если вырастет этот младенец, рожденный в домах Бейт-Лехема. Надо узнать и убить новорожденного со звездой. Не бывать царю иудейскому со стороны, от эллинов и египтян.

С этого дня судьба Иегошуа решалась исстрадавшимся от интриг и своих и чужих мудрым Хордосом.

Царь из потайного туннеля вышел к двери, от которой был ключ у него одного. А на ней барельеф чудовища острозубого, пасть открывшего. Хордос шепнул в эту пасть:

– Назовись.

В ответ он услышал тихое: «Тайная стража. Шимон».

Хордос запоры снял, дверь отворил и вошел в прохладную комнату, в которой стояли стол небольшой, две скамьи. Предполагалось, что здесь только, в узком кругу, принимались решения самых могущественных людей в государстве. А их не может быть больше двух, ну, может, трех. На этот раз в комнате находился Шимон, мужчина высокого роста и вида приметного, и в телодвижениях было нечто такое, в чем виделась сила немалая. И он никогда с себя не снимал кольчугу из толстых колец.

– Приветствую, мой господин.

Царь кивнул, разрешая присесть. В этой комнате говорить подобало лицом к лицу, очень тихо.

– Ты узнал, кто сообщил Санхедрину вести из Бейт-Лехема?

– Великий, повсюду их люди. Едва уничтожу я гниль, как новая порча находит носителя своего. Главное, самонадеянные египтяне не соблюли конспирацию. На радостях пир там устроили для населения в честь сына Марии, неосторожные.

– Как назвали его?

– Иегошуа. Простому мальчику преподнесли столько всяких даров, что, конечно же, вызвало подозрение. А главное, про звезду говорили. Конечно же, зависть взыграла и некоторые доложили священникам.

– Понятно. Как жаль!

– А еще посланцы из Александрии вручили Иегошуа символы царской власти – золото, ладан и смирну.

– Они подарили символы прилюдно? Самонадеянные, что же они натворили!

Хордос опустил свою голову, помолчал.

– Шимон, ты все делаешь тайно и бережно. Твои ликвидации неугодных всегда безупречны, никакая собака еще не дозналась, куда пропадают предатели трона. Но это новое дело потребует совершенно иного подхода. Возьми своих воинов, поезжай в Бейт-Лехем.

Он посмотрел, наконец, в глаза Шимона. Два безжалостных взгляда встретились.

– Там убейте младенцев. Всех от рождения и до года, – царь потупил свой взгляд, – надеюсь, их будет немного.

Шимон в этот раз не сразу ответил «Исполню» на приказание. Встал и застыл, будто столб соляной. Не ослышался он? Шимон, сей могучий бесстрашнейший воин, Шимон, безжалостный тайный палач, который не мог рассуждать о приказе. Исполнение воли царя – как стремление в жизни. Но повеление умертвить невинных младенцев… Хордос что, обезумел?

– Господин, – Шимон, наконец, прохрипел. – В народе и так говорят про убитых вами жене вашей, братьях, и родственниках многочисленных, и друзьях, и поэтому ропщут.

Хордос поморщился. Как мучителен этот вопрос!

– Да, говорят, я жесток, и я знаю. Даже Цезарь Великий сказал про меня, что лучше быть жирной свиньею у Хордоса, чем быть его родственником. В том смысле, что свиньи подольше живут у меня, чем братья и жены.

И царь засмеялся. Он горько так засмеялся, как, наверно, не раз в уединеньях своих он смеялся, когда о поступках кровавых задумывался и в смехе гортанном о них забывался.

Успокоившись несколько, Хордос стал спрашивать:

– Почему же все метят в цари? Сколько их, претендентов? Я множество их истребил, когда в молодости освобождал от разбойников все районы страны иудейской и самарийской. Что ни вождь – то потомок Давида, что ни Имашиах – то царского рода. Не говоря о действительно принадлежащих к роду властителей, кто вправе претендовать на царство мое.

Выплеснув гнев, неожиданно подступивший, царь подошел к своему раболепному исполнителю и сказал:

– Пусть и великие и ничтожные вещают так обо мне, как о Ваале, детей поедающем. Пусть. Но мне, как мужу, главе государства, свершать приходится то, что настраивает население против меня. Надо делать и то, что народ не поймет, или пока еще он и не должен понять. Есть государственный интерес, тайна и замыслы, в которые нельзя до времени свой народ посвящать. Так прояви жестокость и ты, мой Шимон! Скачите. Убивайте прилюдно детей, чтобы стон там стоял, чтобы вся Иудея услышала бы об этой резне. Чтобы никто не усомнился, что малых деток не осталось более в том городке.

Он стал ходить по комнате, глядя себе под ноги, тихо говоря:

– Мне – грехом больше, грехом меньше, все равно. Пусть меня считают извергом в веках. В конце концов, поймут, что лучше, чем при моем правлении, не жили иудеи.

И снова прошептал:

– Надеюсь, их будет немного. Но главное… Подойди, Шимон.

Что могло быть главнее приказа об убийстве детей?

Хордос зашептал что-то в ухо палача. А после скомандовал:

– Сам. Только сам. Сейчас же!

Хордос подтолкнул к выходу исполнителя своей воли. Выскользнул из комнаты Шимон, и царь не сомневался, что сейчас же воин этот будет на коне, и поскачет выполнять очень важный приказ в городок, над которым сияла звезда. А сам он, тревожимый думами, обратно пошел по тайному ходу в покои свои.

Что он наделал сейчас?! И не поворотить уже события. Так подобает царям – принимать рапоряженья жестокие. Без этих решений его бы давно растоптали. Хордос даже жену свою погубил, любовь своей жизни. Только любовью объяснялся его приказ умертвить свою Мирьям, если он не вернется от римлян. Чтобы больше она никому не досталась.

Старый Матфей мог проснуться средь ночи, ворочаться, и понять, наконец, что опять не удастся уснуть до утра. Он спускался тогда в темноту, где животные спали, потом выходил на узкую улочку, садился у источника теплой воды и в небо смотрел.

В эту ж ночь так случилось, что он не один оказался на улице. Какие-то тени скользили вдоль стен, как будто лазутчики змеями проползали и приближались к дому, в котором отдыхала семья Иосифа из Нацерета. Вот уже тени проникают в дом с новорожденным.

Матфей поднялся, хотел закричать, чтобы разбудить хозяев, но возраст его легких не позволил выдать что-то громкое, а только горький стон. Тогда он палкой стал стучать-будить по камням колодца. И увидел, как обратно из дома выскочил мужчина в темной одежде, побежал, но тут же упал у источника. Старик рассмотрел в спине его нож, и кровь, мгновенно напитавшую одеяние. Какие-то люди вынесли из дома других неподвижных мужчин, унесли в темноту, вернулись, взяли за ноги и поволокли убитого у колодца.

Человек высокого роста шепнул старику:

– Матфей, ничего ты не видел, ты спал этой ночью. Ты понял?

Старик кивнул, и потом еще раз. Он видел, как вышел из дома Иосиф с мешками дорожными и Мария с ребенком. Человек в кольчуге подхватил часть поклажи и увлек семью за собой.

– Поторопимся!

В конце этой улицы путь начинался пустынный на юг. На дороге стояли с десяток ослов, нагруженных всяческим скарбом.

– Это ваш караван, – грубым голосом напутствовал человек в капюшоне. – С вами будет Аарон египтянин. Доверьтесь ему.

Шимон вскочил на коня, развернул его и поскакал обратно в город. В нем до утра было тихо, а потом с трех сторон в Бейт-Лехем ворвались вооруженные люди, сея страх и кровь проливая. Они отнимали малых детей у родителей и умерщвляли. Полчаса продолжалась резня. Шимон шел по улице с обнаженным мечом в правой руке, в левой младенца держал. Это был последний из шести мальчиков до одного года. Его прикончил лично воин Шимон – зарезал на площади, чтобы видели все. Приказ хитроумного Хордоса был выполнен в точности. Стон и плач оставили воины в городишке, и на многие века продлилась эта скорбь, и весь мир стал знать о маленьком Бейт-Лехеме, а по-русски Вифлееме, и о злодействе Хордоса. И стало нарицательным имя его для нелюдей жестокосердных, способных умерщвлять детей – Хордос, Хордус, Херодус, а по-русски – Ирод.

– Сами знаете, Дэвид, как быстро на Синае человека настигает темнота. Был день, и вот уже – черным черно, – закончил рассказчик.

Продюсер Розгир теперь видел, что впереди на здании ярко пылает надпись «Мюзик-холл», фонари во всем парке горят, а на куполе Петропавловки ангел реет в свете прожекторов и, что немаловажно, рядом с ним, слава Богу, никого не наблюдается.

– Как быстро вечереет в Питере! – изумился Дэвид.

Он был под впечатлением рассказа, который, оказывается, слушал несколько часов.

– Да, все в мире происходит быстро, а для каждой личности, типа Вас, вообще мгновенно, – поддержал бодибилдер. – И даже для меня. Простите, Вы не заметили, как ко мне присоединилась моя жена. Ее зовут, как бы это по-здешнему… Шура.

Дэвид удивленно посмотрел на невесть откуда взявшуюся очень красивую женщину, видимо, тоже актрису, воссевшую рядом с господином Елагиным, или как его там… Ее лик был ему знаком. Но откуда? А профессор спросил жену:

– Шура, хочешь пообщаться с ним?

– Нет, – бесцеремонно ответила красавица. – Он ни во что не верит.

– Забавно, мне самому не в кого верить, и потому я не верю, ему есть в кого верить, а он все равно не верит. Что ж, мы одинаковы? Каламбур получается: я не верю так же, как он, только иначе.

– Дорогой, он верит только когда это идет в его пользу.

Елагин кивнул и обратился к Безуглоффу:

– А Вы, Ваня, как оцените Ирода и его поступки?

– Этого Хордоса, что ли? Так непонятно ничего. Языков таких не знаю.

Зато Дэвид все понял, но не поверил:

– Из твоего рассказа следует, что Ирод спас маленького Иисуса. Нескладушки тут у тебя, парень. Этот изверг устроил избиение младенцев, тем самым опозорив и ославив себя в веках, как распоследний злодей.

– Правильно сказали вы. Ирод решился на этот мужественный поступок, не побоялся остаться в памяти народов совершенным злодеем. Он пожертвовал другими младенцами ради одного Иисуса. Санхедрин уверился, что Ирод покончил с претендентом от Египта на царство Израильское. Так Ирод Великий на целых тридцать лет отодвинул преследование Иисуса. Ирод! О, этот парень не скупился, когда требовалось выкупить свободу для своего царства. Когда римские галеры уже устремились к берегам иудейского государства, Ирод направил свои войска не навстречу врагу, а совсем в другую сторону. На богатую Петру. И покорил ее, забрав себе ее несметные сокровища. И лишь потом он выплыл навстречу римлянам и на острове передал консулу такую часть добытого в Петре, что тот отвернул угрозу завоевания, и сохранил тысячи жизней евреев. На остальные средства Ирод построил Кесарию и другие города. При нем не велись опустошительные войны. Вот каким был Ирод, убийца младенцев.

– Все-таки был убийцей.

– И все-таки спасителем Иисуса. Вы должны мне поверить, я сам там был, при дворе Ирода, и при утехах Кесаря тоже.

Продюсер снова заподозрил, что парень с его Шурочкой или сумасшедшие или подосланы клерикалами, чтобы проверить его на лояльность церкви.

– Христом Богом клянусь…

Крепыш с удивлением посмотрел на Дэвида:

– Кем? Как вы меня назвали?

– Я тебя никак не называл, я сказал, Христом Богом клянусь, что сниму кино против расшатывания веры в Бога, против всяких сект и потрясателей церковных устоев.

– На здоровье, только почему Христос – Бог? Вы считаете, что этот парень имел божественное происхождение?

– Это ликбез. Бог триедин – Отец, Сын и Святой дух.

– Во, как! И как вы себе это представляете? Существо о трех головах? Вот уж нет, не хотелось бы себя таким увидеть. А вы верите, что Бог существует?

Дэвид спохватился:

– Как ты меня уже достал, сектант. Я из-за тебя, парень, опаздываю на важную встречу.

– Да, на встречу с Савеловым. По криминалу.

«Откуда этот сумасшедший знает, с кем я буду встречаться?», – промелькнула мысль, но Дэвид действительно опаздывал, и больше ничего спрашивать не стал.

– Идем, – позвал он Ивана.

Пройдя несколько метров, Розгир услышал фразу, брошенную ему в спину:

– На Фильмор стрит, 24, сообщить, ежели чего не так?

Повернувшись, Дэвид увидел удаляющуюся могучую фигуру неизвестного рассказчика и стройное тело его спутницы. Стало совсем не по себе. Откуда местный сумасшедший знает его голливудский адрес? Хотя, он, Дэвид, небезызвестный в России человек, а этот… Наверное, отирается возле киношной братии, от кого-то слышал.

– Кто же ты такой, умник? – это неведение раздражало Дэвида.

Развернувшись, чтобы идти дальше, он уткнулся лицом в грудь какого-то человека, словно выросшего из-под земли. Это был долговязый парень, который тут же отступил в сторону, давая пройти. При этом он махал кому-то рукой. Куда-то вверх. Инстинктивно посмотрев в этом направлении, Дэвид похолодел. Освещенный прожекторами ангел на шпиле Петропавловки одной рукой удерживал крест, а второй будто бы приветствовал кого-то, находящегося внизу. Опустив глаза, Дэвид уже не увидел долговязого.

Выйдя из сквера, Розгир и Безуглофф зашагали в сторону метро «Горьковская». На углу Кронверкского проспекта и Кронверкской улицы они торопливо пожали друг другу руки и расстались.

Пройдя десяток метров, Розгир стал обходить глыбу льда, видимо, сорвавшуюся с крыши или с балкона прямо на тротуар, и преграждавшую проход. Ему бы обходить с другой стороны, ближе к проезжей части, а он потеснился к стене здания. В какой-то момент Дэвид вспомнил пророчество сумасшедшего здоровяка, посмотрел наверх и оцепенел. Как во сне, медленно сполз с оттаивающей крыши заледеневший снежный пласт. Он летел вниз с чудовищной скоростью. За доли секунды Дэвид так и не решил, броситься ли вперед или назад или… Увернуться не смог бы и самый тренированный человек. «Икрам не дурак…». Упавшая сверху сосуля проломила голову известному продюсеру Дэвиду Розгиру.

Иван Безуглофф не успел уйти так далеко, чтобы не услышать заполошные крики, раздавшиеся позади за углом дома.

– Да когда же на них найдут управу?! – голосила женщина. – Такого молодого – ни за что!

– Вешать надо коммунальщиков, – кто-то басил.

– Гнать надо этих, из Смольного, – хриплым голосом выкрикнул кто-то.

Иван быстро развернулся, побежал, повернул за угол и остановился. Перед ним была страшная картина. Человек, с которым он только что говорил о, можно сказать, вечном, человек с которым они расстались пару минут назад, был мертв. А, может не Дэвид лежит на подтаявшем снегу, засыпанный ледяною крошкой? Но одежда его… В тихом свете фонарей поблескивали кровавые опалы замерзшей воды.

Какая-то тетка мстительно заорала:

– Я этого Икрама, суку, в тюрьму упрячу, сволочь такую!

Услышав имя Икрам, Безуглофф вспомнил, что совсем недавно слышал это экзотическое имя от здоровяка, втиравшего им с Дэвидом в мозги версию про милосердного Ирода. Как это он говорил? «Посмотрим вдаль… Выделенные средства подворовывают… Техник недоплатила Икраму… Глыба потихоньку подтаивает…».

– Вызовите Скорую и полицию! – крикнул Иван.

На его призыв даже не обратили внимания. Какие могут быть врачи, когда голова бывшего продюсера расколота и смята.

«Ах, вы!», – Безуглофф внезапно понял, что убийство было спланировано. И душегубы даже нагло не скрывали свои намерения. О покушении они даже предупредили саму жертву! Объявленное убийство, получается. Этот безбожник-бодибилдер подговорил какого-то Икрама сбросить глыбу льда на голову продюсера Дэвида Розгира. И это им удалось с первой попытки.

И что теперь? Иван остался без крутого продюсера. Так все хорошо налаживалось, такие перспективы виделись в создании сценариев на богословские темы. Что там выдумки типа истории для картины «Чудо»? Они бы с Дэвидом… Так нет же теперь Дэвида! А эта тварь с грудой мышц, так и прогуливается, наверно, до сих пор по скверу.

Безуглофф преисполнился гневом к убийцам и побежал обратно, туда, где они сидели на скамейке с незнакомцем. Надо проследить за ним! Ясно, что он – уголовник, и подстроил убийство. И как хладнокровно все было исполнено! Вот он!

Стильный парень атлетического сложения и его подруга с восхитительной фигурой не спеша удалялись в сторону зоопарка.

– Стой! – закричал Иван и подбежал к ним, сжав кулаки.

Парочка как-то нарочито медленно начала поворачиваться к преследователю и решительный мститель так же пронзительно медленно стал осознавать, что он, то ли ошибся, то ли его в этот момент сильно мистифицируют. На крепком теле мужчины сидела голова старца, длинные волосы которого серебрились сединой, белейшие же борода и усы аккуратно расчесаны и уложены, и весь его вид выражал такое благообразие, какого не замечал Ваня Безуглофф даже в обликах известных ему священников. Вот это типаж! – восхитился он внутренне, надо будет режиссеру подсказать на роль… Какая роль?! Дэвид убит! Иван хотел было уже рот раскрыть, чтобы высказать то, о чем он догадался, об убийстве, только он увидел второе лицо. И умилился. Эта дама в летах с громадными глазами на тончайше выписанном природой лице поразила его. Он на секунду увидел в ней свою матушку непутевую, но родную. И эта загадочная улыбка, Ваня видел ее где-то.

– Кхе, кхе, – убеленный сединою старик как-то карикатурно прокашлялся.

Они ждали вопроса от остановившего их молодого человека. А тот молчал, и правая рука его то поднималась, то опускалась, как неконтролируемая. Внезапно за спиной Ивана басовитый голос посоветовал:

– Если поднял руку – крестись.

Иван автоматически перекрестился. Старики засмеялись и тихонько пошли дальше. Это крестное знамение вернуло Безуглоффа к реальности. Он повернулся и увидел восседавшего на спинке садовой скамейки обычного питерского бомжа, заросшего грязными волосами, но с выбритой макушкой. Куртка от Армани, джинсы Вранглер старой доброй модели, кроссовки Адидас. Настоящие, но поношенные изрядно. А главное, бывшие белые.

– Это ты посоветовал перекреститься, уголовник? – с угрозой спросил Иван.

– Вот уж сразу и уголовник. Это, знаете, преследование за религиозные убеждения. А если бы я сказал, чтобы Вы поклонились на Восток?

О, как поставлен голос этого человека! Баритон, ближе к басу, и выговор безупречный. «Артист», – догадался Иван. – «Наверняка, заодно с консультантом. Загримировались, гады!».

– Полиция, сюда! На помощь! – закричал Иван, заметив, что криминальная парочка удалилась вперед уже метров на сто.

Он кричал и сам не верил, что кто-то откликнется. Как-то так сложилось, что граждане предпочитают не вмешиваться в стремные дела, тем более, с участием полиции.

– Позвольте, я вам помогу, – предложил гламурный бомж.

Он встал ногами на скамейку в позу церковного регента в самый ответственный религиозный день и выдал громогласно и красиво, как песнопение:

– По-ли-ци-я!

А следом сымитировал вой сирены.

– Ты с ними заодно, актеришка! – махнул рукой Иван и припустил за мнимыми пожилыми людьми.

Какие ж они старики? Во как чешут, не угонишься. Сейчас разберемся, дайте только догнать. Иван дул во всю прыть, а расстояние все не сокращалось. Но Безуглоффу повезло на неравнодушных людей. Его настигла карета. Ну как, карета, – каретка, в общем-то. В нее был впряжен ослик.

А на козлах сидел величавый форейтор.

– Садитесь, господин, мигом догоним! Как говорится, эх, прокачу!

– Давай, дорогой! Гони! За все плачу! – прокричал Безуглофф, и только после этого выкрика вспомнил, что платить-то ему нечем. Однако желание отомстить за Розгира затмило ему сознание. – Догони этого агностика!

Безуглофф и сам не понимал, почему он назвал бодибилдера агностиком. Может, потому, что тот в Бога верил, а во Христа и в Духа нет? А может, сейчас он не смог подобрать обычного матерного слова, и самым бранным оказалось именно определение философа.

Ослик высекал искры из мостовой Кронверкского проспекта. Форейтор нещадно лупил животное по бокам. Неожиданно ишачок норовисто обернулся и сделал громкое замечание:

– Гаврик, не усердствуй, не перегибай палку, то есть, бич. Иа!

Реплика осла удивила сценариста, но еще больше удивляла высокая скорость, с какой бежало животное, а настичь злодеев и отомстить все не удавалось, а ведь этого так жаждал Иван. Бодибилдер же со своей пассией все шел и шел себе прогулочным шагом по набережной Невы к стрелке Васильевского острова. Это взбесило Безуглоффа.

– Да что же ты плетешься? Пешего догнать не можешь? Дай-ка я!

Безуглофф лихо вылез из кареты, и, словно каскадер, цепляясь за края крыши, перебрался на козлы:

– А ну!

Он выхваченным из рук форейтора бичом так окрестил осла, что тот, рванув, чуть не опрокинул повозку. Под дикий ослиный рев водитель ишака с козел слетел, и как какая-нибудь кукла, шлепнулся на асфальт. А тут и «Мерседес» подлетел. А в нем сановник ехал, знатный человек из Смольного. Переехав упавшего, иномарка зацепила повозку. Карета тех еще времен столкнулась с современной. «Мерседес» – в хламину. Повозка восстановлению подлежит.

Из искореженной иномарки выбрался сначала бритый водитель, который бросился извлекать из салона тучного хозяина. Оба в гневе.

– Охренели? Ездить тут на ишаках! Тут, где Я езжу! – крикнул очень важный человек.

И часть слюны из его рта долетела аж до животного.

– Ой, ну и губослеп, – прошепелявил почему-то ослик, характеризуя говорящего. – Не изрыгай слюну, делай культурно, вот так: «Иа»!

Кто бы подумал, что ослиноподобное существо так могло сказать? Не сказка же! Последовавшую ярость пассажира иномарки нам не описать. Скажем только, что с его плохим выговором и ослиным выражением лица лучше бы жить без слюны. Он все забрызгал.

– Кто сказал «губошлеп»?!

Важная фигура, а это был один из вице-губернаторов по фамилии Перекрестин, и помыслить не могла, что это слово сказало животное. Но его внимание отвлекла экстравагантная парочка, подбежавшая вплотную к нему. Молодые люди в снежно-белых одеждах стали наперебой предлагать себя в свидетели. Причем, девушка говорила басовито, а ее приятель повизгивал:

– Мы все видели. Вон тот дядечка, – они указали на Безуглоффа, – управляя гужевым транспортом, не справился с управлением и его осел въехал в вашего «мерина». При этом пассажир повозки упал под колеса пострадавшего автотранспортного средства и был переехан оным всеми четырьмя колесами. А мы, свидетели, слышали, как этот террорист, управлявший вьючным животным, кричал, что всех взорвет на своем пути.

Важный господин, как бы ни был поражен происшествием, все-таки подивился:

– А вы почему, это, так сказать, в таком виде?

И, правда, несовременный вид у этих людей. Посмотришь и скажешь: «Это классика». Амур и Психея. Аполлон и Афродита. Красивые и молодые, в античных одеяниях на фоне Эрмитажа. Ожившие статуи, только говорящие почему-то на языке дорожной полиции.

– Осел не смотрел на знаки, мы подтвердим это, как на духу.

– А мы такие потому, что идем с киносъемок, переодеться не успели.

Родион Михайлович Перекрестин загляделся на девушку и его губы стали еще более пухлыми, до отвращения.

– Вы актриса? – спросил он. – Под гримом я вас не узнаю.

– Я еще так молода, откуда вам меня знать, – крайнее смущение на ее лице. – Всего-то лет семьсот, или около того.

– А вы с юмором, – расплылся в улыбке Перекрестин.

– Ой, а как же пассажир? Ведь он погиб! Вы переехали его! Скандал! – запричитала актриса, сделав из своего лица точь-в-точь античную маску трагедии.

И бритый водитель, и Родион Михайлович напряглись. Это они летели на мерседесе по проспекту, и не заметили повозку. А до этого правительство не позаботилось о законе проезда карет по городу. И кто теперь виноват? Перекрестин, оторвавшись от притяженья глаз актрисы, поспешил посмотреть на перееханного автомашиной. Полиция и Скорая уже были тут.

– А главное – он призывал догнать какого-то человека… Вот, вспомнил, какого-то Агностика, – шептал лежавший на проезжей части рослый мужчина с благообразным выражением лица. Он будто умирал. – Гони, кричал, за Агностиком.

Вице-губернатор оторопел. Значит, это настоящее покушение. Коллеги и подчиненные за глаза звали его агностиком. Он и с теми, и с другими. Он и в Бога верит, но не до конца. Он и атеист, но допускает существование Высших сил. Агностик, короче.

Все это время Безуглофф бежал за убийцей и его спутницей. Вот-вот, казалось бы, и настигнет, но у самой Невы он вовсе бы их потерял. Самым невероятным образом.

– Стойте! – снова он закричал.

А те, как шли по спуску к реке, так и не остановились. Кончилась суша, а они пошли дальше, держась за руки. Ивану показалось, по воде. Прямо по воде! Парень, почти догнав их, даже не осознал, что суша кончилась и пора остановиться. Так и побежал за неизвестными. И бултыхнулся, как и должно было быть. Вынырнул, смотрит, а парочка все идет и идет, что невероятно, по волнам. Услышав всплеск позади себя, Елагин обернулся и сказал что-то. Безуглофф услышал одно лишь слово – «маловер».

Иван бултыхался в очень холодной воде, когда подоспели сотрудники полиции и вытащили его.

– Пустите! На ту сторону Невы идут преступники, остановите их! – возмущался Иван.

Казалось, за время погони он невероятно устал. Но нет времени объяснять про подозрительную парочку, надо вырваться и накрыть злодеев. Откуда и силы взялись у труженика пера и программы Word? Рывком Безуглофф освободился от рук полицейских, побежал, но куда ему было скрыться с открытой набережной? Куда бежать, кто поможет? И тут он вспомнил о тех, кто собрался на встречу с Дэвидом. Да! Консультант назвал адрес встречи: Каменноостровский проспект, 10. Киностудия «Ленфильм», офис 410. Надо бежать к Савелову. Там друзья Дэвида. Туда же придет и эта парочка. Мышеловка будет захлопнута.

Иван бежал и в ушах почему-то несмолкаемо и громко звучал странный псалом: «По-ли-ци-я… Алилуйя… По-ли-ци-я-я-я…».

Хордос снова шел по тайному подземелью на встречу с вернувшимся с задания начальником тайной стражи.

– Назовись! – он спросил в отверзнутую пасть барельефа на двери.

– Я, Шимон, – услышал в ответ.

Воин в кольчуге встретил стоя царя. Ему показалось, что Хордос за эти три дня постарел и осунулся. Царь сел за стол, а Шимон упал на колени:

– Простите, казните меня. Я убил не всех детей в Бейт-Лехеме. Одна семья накануне все же сбежала и я не смог догнать ее до границы с Египтом. Теперь они в Александрии, наверно.

Жестом поднимая Шимона с колен, Хордос спросил:

– Ты его видел?

– Да, я видел младенца.

– И как он? Есть ли в чем необычность?

– Я не мог разглядеть. Встреча ночью произошла.

– Может, был ореол над его головой, или голос особенный он подавал? – все допытывался Хордос.

– Нет, ничего такого. Хотя, я сейчас вспоминаю, ночь была темною, а за городом, куда я их сопроводил, вся дорога была освещена светилами неба.

– И ты не видел его лица?

– Видел перед расставанием. Оно казалось слишком белым, видимо, он света бледной Луны.

– Белым? – почему-то слишком громко воскликнул царь. – Белым от луны… Значит, он не смуглый?

Со вздохом сев на скамью, Хордос только сейчас заметил, что на столе лежит оружие. Мечи изогнутые и ножи.

– Это трофеи. Ты нас вовремя отправил в этот поход, повелитель. Едва мы расположились в доме Иосифа, как туда же прокрались лазутчики. Мне пришлось их убить. На оружии – знаки храмовой стражи.

Хордос взял в руки остро отточенный меч, посмотрел на клеймо.

– Ты будешь вознагражден, Шимон. И не только мною. Но Богом.

Вернувшись подземным проходом в покои свои, Хордос велел принести ему завтрак с крепким вином и прилег. Ему теперь виделась эта картина убийств в Бейт-Лехеме, рассказанная Шимоном. Слухи об этом сейчас разлетаются по стране и уйдут за рубеж, обрастая немыслимыми добавлениями от каждого фантазера-рассказчика. Конечно же, в них возникнет целая гора детских трупов и крови фонтаны, расскажут, что сам узурпатор, царь-полукровка лично расправился с детками из еврейских семей, и что прокляли его матери всей земли. Ну а слушатели будут верить и дальше нести фантастические эти рассказы. И никто не поверит потом, что Хордос жестокосердный мог любить самозабвенно, что был готов умереть за родных и близких, что представить не мог их мучений. Это он обустроил страну и, как мог, сдерживал римлян от поборов, всячески помогая Антонию. Но и у завоевателя за спиной стояла незримо всегда, а в реальности только под ним – Клеопатра, царица Египта. Хищница похотливая, она год за годом отбирала у страны Израиля новые земли. Забрала Киликию, Кипр, Киринаику, и нагло просила себе Иудею. Антоний отверг неразумное ее желание. Потом овладела она побережьями палестинским и финикийским, затем выпросила себе Иерихонскую область вместе с пальмовой рощей, где добывался бальзам, и финики были. Исконную иудейскую землю! Ирод вынужден был, корчась от злости, арендовать эту область свою же, и платил ежегодно по двести талантов зарвавшейся египтянке.

Одуревшая женщина возомнила себя царицей царей, созидательницей новой восточной империи. Говорит на семи языках, основных в той области мира. Что досадно, – выучила арамейский, подразумевая, что станет когда-нибудь править она Палестиной, землей иудейской и Сирией. Снова просила она себе Иудею, нашептав Антонию, что Хордос убил ее ставленника, Кохен гадоля Аристобула, что вовсе он не утонул, а его утопили. Но Хордос Антония одарил (сокровища Петры!), переубедил, сказав, что несправедливо наказывать царя за то, что творит он в своем государстве, если это не приносит вреда благословенному Риму. Антоний отдал Клеопатре Келенисарию и приказал позабыть про существование области Иудеи.

Клеопатра досаждала своими визитами к соленому морю в землях Хордоса. По прихоти ее он всякий раз был вынужден встречать эту женщину, которой покровительствовал когда-то сам Цезарь. На берегу Ям ха Мелех, которое серпия эта считала своим, и приезжала понежиться в водах соленых, будто бы укрепляющих и даже мумифицирующих возраст ее. Клеопатру кто-то уверил, будто просоленность моря навсегда сохранит ее красоту. Заметив малейший изъян в своей внешности, царица велела тотчас привезти во дворец к ней Ям га Мелех. Ей объясняли, что даже великие боги не смогут такое содеять. Смеясь, Клеопатра отчитывала нерадивых придворных, ленивых военных, а после повелевала готовиться в путь, туда, где на севере, в царстве Хордоса, покоится необыкновенный бассейн соленой воды.

Целое войско, и, кажется, жители нескольких городов сопровождали царицу Египта в путешествии к Ям га Мелех.

Когда самые первые всадники уже видели вдалеке незыблемую поверхность соленой воды в государстве евреев, хвост каравана только еще покидал Александрию. Какое блаженство быть с морем наедине, с морем, которое дарит вечную молодость! Клеопатра могла подолгу рассматривать гигантские кристаллы соли, окружавшие береговую полосу. Могла часами возлежать на плоской лодке в виде лотосового листа, периодически перемещаясь на воду, чтоб охладиться. Причем лежала на воде так же, как этот лист из дерева, не утопая. Она глядела на желто-серые отроги, обступившие море. По всему периметру виделись силуэты – то стража покой ее оберегала. Служанки же были укрыты в шатрах.

Клеопатра вышла на сушу и вся извалялась в грязи. Эта черная жирная грязь так похожа на жидкость из Вавилонии, которая сильно горит, но эта грязь приятна и защищает от солнца. А когда затвердеет на теле она, можно снова возлечь на тишайшую воду морскую. И тогда появляется ощущение, будто маленькими частичками скверна от тела ее отшелушивается и тает в воде. Вверху – только небо, вокруг – гладь спокойствия, внутри – лишь блаженство. Любила царица Египта Ям га Мелех царя норовистого Хордоса.

Но Хордос, конечно же, не одобрял эту тягу царственной египтянки к его территории. Он стоял малым лагерем неподалеку от места развлечения дамочки и ожидал, когда она соизволит с ним встретиться. А Клеопатра не торопилась, подозревая, что царь иудейский издалека наблюдает за нею. И купалась, купалась.

Но совсем не плотские мысли овладевали Хордосом, – можно было бы одной его стражей перебить изнеженное войско египтян, а эту похотливую девицу засолить, как рыбу, на веки вечные на месте же купания. Но – рискованно. За это разгневанный император с его легионами расправится со всем его царством. Терпение! Терпение, царь! Возможно, александрийские евреи исполнят задуманное.

Хордос, сидя под темным навесом, с высокой скалы смотрел, как бесстыдная девка, впрочем, отсюда казавшаяся рыбьим мальком, извалялась в глине священной, в воду вошла, легла на нее, и, избавившись от грязевого покрова, переползла на деревянное ложе. Одна в целом море.

– Если б не Рим! – шепнул Хордос в сильно сжатый кулак свой.

Вынырнув из воспоминаний, царь выпил вина и бросил с размаху чашу, она, звеня, покатилась по полу.

– Я тащил на себе всю страну. Спас евреев от римского рабства. Четверть века уже процветает ха-Эрец – немало. Подросли малыши по стране, не погибли от недорода и жажды. К миру привыкли. А меня всю жизнь попрекают, что я не еврей… И даже жена моя полагала, что я ей не ровня, пока не убил! Все на свете терзали меня!.. И придумали изверга славу худую. А теперь еще Бейт-Лехемские дети…Раздался серебряный звон, предупреждающий, что кто-то решился нарушить царский покой. Это был придворный распорядитель, сообщивший, что явился Кохен гадоль, и срочно просит принять. Хордос кивнул в знак согласия и прикоснулся к еде, наконец. По виду вошедшего верховного священнослужителя было заметно сильнейшее его раздражение и негодование:

– Что устроил ты в Бейт Лехеме? По всей земле распространятся зловредные для государства слухи, будто вырезаны там все дети!

Захмелевший Хордос с хитринкой во взгляде спросил:

– А откуда ты знаешь, что там произошло?

– Мне доложили…

– Кто же мог доложить? Разве не всех лазутчиков ваших поубивали? – Хордос стал говорить начистоту. – Я это сделал по твоему наущению, Кохен гадоль, разве не так? Ты просил об убийстве.

– Мы говорили об одном лишь младенце, о незаконном претенденте на правление нашей землей, ты знаешь, о ком говорю. Ему преподнесли звезду!

Хордос осушил еще один кубок и метнул его в сторону. И голос его зазвенел:

– А если бы мы ошиблись адресом? А если бы подменили младенца в яслях? Ты не подумал? Не убей я всех там детей, оставалась бы надежда, что он выжил. А еще…

Хордос подошел вплотную к священнику.

– Люди мои предотвратили его похищение. Злодеи сознались пред смертью, кто их послал. Зачем ты хотел его выкрасть, зачем этот мальчик был нужен живым?

Кохен гадоль растерялся сначала, но быстро собрался, ответил:

– Это ошибка, не причастен я к похищению.

А Хордос, распаляясь, навис над ним, невысоким:

– Мои люди собрали ножи и мечи похитителей несостоявшихся – улики против храмовой стражи. Хочешь, перенаправлю всю ненависть за убийство детей на твою гвардию, а значит, тебя? То-то же! То, что просил ты и ваш Санхедрин, я сделал. Угрозы египетской нет. Нет больше младенца с подаренной звездой. А кто будет царствовать после меня – совсем уж не ваше дело. Я поставил тебя управлять над святошами, я тебя и сниму. Только попробуй еще играть в свои игры!

Караван шел на юг. В этот первый день бегства в Египет Аарон и Иосиф часто оглядывались, проверяя, нет ли погони, и сделали первую остановку, когда солнце вошло в зенит. Младенец лежал на руках у Марии, сидевшей на крупной ослице, и за весь путь он всего один раз проявил себя плачем. Но сразу его прекратил, губами достигнув материнской груди. Идти лучше вечером, ночью, спасаясь от зноя пустынного, но семейство, чуть отдохнув, вновь продолжило путь и без остановок до самого вечера двигалось к югу. Когда темнота приступила, Иосиф снова сделал стоянку.

– Может, оторвались, – с надеждой сказал он Марии. – Представить себе не могу, что Хордос сегодня убил в Бейт-Лехеме детей.

– Почему только нас он спасает?

– Не знаю. Тайна, наверное, в нашем ребенке.

Мария стала кормить эту тайну, быстро набиравшую вес. Наевшись, младенец уснул, а мать смотрела на звезды над головой, туда, где по поверьям, был Бог растворен. Элохим, Адонай, Иегова, Элори, Яхве… Младенец притихший – предназначенье ее. Ей так велели. И следят за его благополучием. Он особенный, значит. Иудей, правящий Римом – это Бог, правящий миром.

Мария посмотрела на сына. Ничего нет такого правящего и царственного в этом личике, едва различимом в свете луны. А Иосиф в этот момент суетился средь вьючных животных, давая им воду и корм.

Аарон-египтянин, принявший под Бейт-Лехемом семью беглецов от Шимона, тщательно оберегал ее членов на всем их далеком пути и во здравии полном доставил в Александрию, в район, называемый Дельта. Их поселили при храме еврейском, построенном на чаяниях и слезах, на скорби с надеждами, на умении выжить в чужой неприютной среде. Издревле иудеи здесь проживали. Рабами и свободнорожденными. Но те и другие свято хранили веру свою и обычаи. При фараонах хранили, при римлянах тоже.

И как только позволило вечное время, свой храм возвели, да такой, что соперничать мог со столичным в ха-Эрец.

Гармоничное здание, искусно украшенное изнутри, потрясало великолепием и подтверждало завидную состоятельность, даже роскошь евреев Египта. В нем поместиться могли десятки тысяч молящихся прихожан, а старейшины, главы общины, могли восседать на семидесяти возвышениях. Царил здесь особый порядок, и соблюдались традиции. Сюда мог явиться любой из евреев со своею бедой или радостью, независимо от достатка его – и внимали ему и ему помогали. Даже во время всеобщих богослужений входили во храм на равных и приказчики, и купцы, и надсмотрщики, и пастухи. Даже очень больных, опустившихся, волю над разумом потерявших, впускали во храм помолиться, правда, в особое время, чтобы не заразить окружающих.

Приезжие из земли иудейской отмечали разницу между установлениями во храмах святых – Иерушалаймском и Александрийском. Отмечали завидный порядок и отсутствие запаха денег, наживы, торгашества. Моление богу – вот предназначение храма, а финансовые интересы были выведены из него. Вся многочисленная община жертвовала средства свои на его возведение местными мастеровыми. Но не только на храм собирали, а еще на гостиницы для прихожан иноземных, на Дома призрения и Учения.

Прибывших из северной стороны Иосифа и Марию встретили ласково, поселили в две комнаты. Наконец, можно было возлечь на постели, а не на спины ослиц. Но в этот же день вызвал их Моисей в храм явиться с ребенком. Хотел убедиться, что не погиб он в резне Бейт-Лехемской.

– Нас предупредили заранее о царском приказе какие-то люди, вывели за город, многим снабдили и отправили к вам с провожатым Аароном, – объяснил Иосиф священнику. – Нам уже здесь подтвердили молву о новом злодействе жестокого Хордоса, убийцы младенцев.

Моисей благословил человечка, лежащего на коленях Марии, наказал и в дальнейшем следовать рекомендациям Аарона. Он поможет им обустроиться и дитя воспитать.

Умелому мастеру и строителю Иосифу дело скоро нашлось – спроектировать и построить новую синагогу. Что может быль лучше и благодарственнее из заказов?

Мария с Иосифом прижились, полюбили друг друга, и стали плодить детей. После рождения Иегошуа Мария родила еще четырех сыновей: Иакова, Иосию, Иегуду, Шимона, дочерей Дину и Марию.

Александрийская синагога стала учительским классом маленькому Иегошуа. Приставленные к нему Моисеем наставники спуску ни в чем не давали. Драли за каждую, даже мелочную ошибку. А в свободные от учебы часы сорванец убегал в храмы египетские, рассматривал там рисунки и фрески, все, что было доступно пытливому взору. Мальчик задумывался, а не просто взирал на картинки, пытался расшифровать все премудрости изображений. Труды многочисленных мастеровых и художников должны были многое тайное показать.

Иегошуа выпытывал и выведывал то, что его будоражило. Почему мы живем? Откуда народы? Почему они разные внешне и верят разным богам? Откуда и какова она, праведность? Бог один? Или, все-таки… Вот же изображения Гора и Тота, Изиды, Осириса…

В храме одном удивился мальчишка картинам, написанным на стенах. В них все читалось о жизни, которая последует после смерти – изображались мучительные сцены того, как боги принимали умершего в свой страшный чертог. Боги взвешивают на весах человеческие сердца, боги предполагают, что сердце праведного человека должно быть легче пушинки. Так изображено на фресках – пушинка и равное ей по весу сердце лежат на весах. Если чье-то сердечко потянет на несколько граммов больше – то владелец его попадет в нескончаемые испытания и страдания в мире теней.

Но на картинках других Иегошуа увидел, что какой-нибудь бог прикасается к изображенным весам и тем самым он уменьшает вес сердца какого-то смертного. До веса пушинки.

– То есть, боги могут после человеческой смерти вмешаться и уменьшить вес сердца умершего? – удивился пытливый мальчишка.

И спросил он жреца:

– Если я согрешу, а потом заплачу я деньгами служителю храма, то простят меня боги за грех этот? Облегчат мое сердце? Я это правильно понял?

И ответил египетский жрец:

– Конечно, мы – связь между вами, людьми, и богами. Заплати – и мы сделаем так, что сердце твое станет легче пушинки.

Удивился Иегошуа такой фамильярности между жрецами Египта и их могущественными богами. И многие годы потом покоя ему не давала эта лазейка любого неправедного человека – откупиться от Бога деньгами.

Иегошуа наказания меньше боялся, чем незнания. Высидев дисциплинированно обязательные занятия в синагоге, бежал он туда, где думали люди иначе, и молились они по другому, и иным, конечно, богам. Его захватывали истории, кем-то вымышленные, но так подаваемые, будто это реальная истина.

Гор – Бог солнца в образе человека. Враг его, по имени Сэт, олицетворял ночь, приходящую на смену солнцу – вечная борьба. Будто борьба добра со злом. Гор родился, когда на востоке звезда загорелась, по которой нашли три царя это место рождения. В 12 лет мудрый мальчик Гор мог преподавать даже взрослым людям, а в тридцать лет был посвящен в чин проповедника духовного, имел 12 учеников, свидетелей чудес, которые Гор совершал в хождениях по многим землям. Исцелял, воскрешал и даже ходил по волнам морей. Гора предали, он с семьей бежал, но их нашли, и Гора распяли на кресте. Потом похоронили, но на третий день, что удивило больше всего Иегошуа – Гор воскрес из мертвых!

Удивительные боги в Египте. Был даже Бог с головой крокодила – Себек, сын великой матери богов Нейт. Он мог тоже, как Гор, ходить по воде и раздавал людям рыбу и хлеб.

А у персов? Бог по имени Митра имел земное воплощение и будто бы родился из скалы. Первыми младенцу поклонились пастухи. В образе человека Митра спас людей от множества бедствий, даже от Великого Потопа. По окончании своей земной миссии он вознесся на небо.

А у греков? Дионис рожден был девой, путешествовал и учил людей, мог творить чудеса. Особенно Иегошуа изумило такое умение Диониса, как изменять составы веществ. Дионис мог превращать воду в вино! Диониса, в конце концов, сгубили, но он воскрес из мертвых. Воскрес!

Однажды Иегошуа не отправили на уроки, а одели его во вновь пошитые одежды богатые и привели во дворец фараона, где гостил повелитель северного государства. Это был крепкий старик с бородою курчавой, умасленной, сидящий в кресле роскошном.

– Подведите, – сказал.

Подошел к нему Иегошуа, поклонился, как учили, руку поцеловал. Желтую и морщинистую. Потом посмотрел он в глаза старику. А царь просто впился взором своим в молодые глаза. Мальчик не испугался – глаза старика были добрыми.

Они как будто бы онемели оба. Смотрели, смотрели… Старик и мальчик.

Хордос страдал от болезней уже, сейчас его лихорадило, но он держался по-царски. Он протянул свою опухшую руку, возложил на голову мальчика, потом приподнял ее за подбородок, снова вгляделся в лицо.

– Да, кровь есть кровь. Европеец, лишь курчавятся темные волосы.

А сострадательный мальчик спросил:

– Старик, тебе плохо? Может, я помогу? Прикрой глаза, успокойся. Дай твои руки.

Иегошуа держал на своих ладошках ладони мощного Хордоса. И уткнулся в них, утопая лицом. Царь Иудеи, навидавшийся всякого, в том числе чародеев, заулыбался. От ладоней шел к плечам освежающий теплый поток, потом хруст пробежал по хребту, и захотелось набрать воздуха полную грудь. Через время он почувствовал облегченье великое.

– Ты умеешь лечить?

– Иногда получается, особенно, когда сам человек хочет выздороветь и поверит в меня. Вы поверили.

Иегошуа одарили монетами и вкусными кушаньями угостили. Он тогда и не знал, что пред ним был спаситель его во младенчестве. А Хордос, прощаясь с Иосифом и Марией, сказал:

– Очень жаль, что не сможете вы вернуться к себе в Иудею до смерти моей. Так условлено. Ибо считается, что я погубил вас, и вновь погубить вас обязан, если вернетесь. Наш замысел остается таким же: если кесаря почему-то не станет, Иегошуа должен быть претендентом на трон самым первым. Всевозможные силы приложены к этому. А если провалится план, пусть Иегошуа воцарится на троне моем, чтобы потом попытаться взойти на небо, то есть венец получить императора Рима. Иосиф, подойди ко мне.

Отчим Иегошуа приблизился к царю.

– Я знаю, что ты ненавидишь меня, как узурпатора власти, что такие как ты, потомки Давида, править должны, и поверь, так я тоже считаю, поцарствовав долгое время. Моя семья распалась. Я убил своих родственников, даже любимую жену и некоторых сыновей. Почему? Может быть, потому, что очень сильно власть любил и землю эту, а их всегда хотели отнять у меня. Может, человек царской крови убережет и семью свою и землю от разорения? Он умен, Иегошуа, красив, пусть он правит. Может, при следующей смене власти в Риме, он одержит победу? Я стар, Иосиф, возьми это в руки свои, а я помогу. Вот, здесь инструкции.

Хордос протянул Иосифу свиток.

Проспект Каменноостровский, дом 10. Таков официальный адрес старейшей киностудии страны России. Адрес легендарного Ленфильма. Не смотрите, что всего-то один дом, номер 10. На самом деле это несколько гигантских корпусов, вмещавших когда-то цеха для обеспечения кинопроизводства. Сказано в прошедшем времени потому, что тысячи квадратных метров отдали теперь под магазины и рестораны, к производству кинокартин не имеющих отношения.

Любители кино, а не любителей кино трудно встретить, попадая в коридоры главного корпуса, испытывают трепет и радостное волнение. Ну что вы! Как можно остаться равнодушным, даже взявшись за ручку двери парадного входа? Ведь точно так, как вы сейчас тянете дверь на себя и входите, то же самое проделывали здесь братья Васильевы, снявшие незабываемый боевик про Чапаева. А значит, и сам Чапаев, то есть великий артист Бабочкин входил и выходил отсюда. И князь Александр Невский, то есть артист Черкасов, он же Дон Кихот. Яншин, Вицин, Филиппов… Зря я взялся за перечисление – все любимцы публики побывали здесь. Конечно же, Владимир Высоцкий, Андрей Миронов, Света Смирнова… Все, замолкаю, чтобы кого-нибудь не обидеть.

Немного осталось тех, кто бывал на студии до девяностых годов. Как бы тогда ни кляли советских кинобоссов, а жизнь на студии кипела и лилась, как на «Титанике», до столкновения со льдиной. Льдиной перестройки, с ее девяностыми годами. Штатный работник Ленфильма считался у студентов творческих вузов небожителем. Ведь он мог заказать и для тебя одноразовый пропуск на студию. И ты оказывался в этом раю, в этой ленфильмовской круговерти, где вероятность встретить знаменитость увеличивалась в миллион раз, по сравнению со всем Ленинградом. И начинающий актер шел по коридорам, отчаянно надеясь, что попадет в киноленту.

Что творилось в актерском отделе, что происходило в той части, где набирали массовку, а еще круче – групповку! Это был единственный отдел, не охраняемый цепкими стражами порядка, куда не требовались пропуска. У него был отдельный вход. Сейчас он закрыт за ненадобностью. Теперь там дверь в кафе, где кормят чебуреками.

Но надо вернуться к сладким воспоминаниям. Бюро пропусков старейшей студии находилось в вестибюле слева – большое белое окно с крошечной форточкой. Именно через эту форточку, как через окно в Европу, страждущие попадали на Ленфильм, получая пропуск. А прямо напротив этой форточки, где получаешь заветный квиточек, – остекленная будка охранника и турникет, возле которого этот охранник и стоит с чрезвычайной важностью. Еще бы – страж идеологического учреждения. А за турникетом широкий коридор, ничем не примечательный, слева стена, справа окна и никаких излишеств. Но в этом коридоре находится самое печальное место на студии. Бывает, пройдешь его, и не заметишь. Потому, что нет на нем ничего. Ну, стоит какая-то деревянная конструкция черного цвета, и стоит. Но вот, в какой-то печальный день на нем появляется фотография кого-то усопшего из старейших работников достойнейшей Ленинградской киностудии, и цветы под ней. И ты идешь и холодеешь – кто еще? «Умер старейший работник Ленфильма Евгений Иванов. Похороны состоятся…».

В конце коридора ты оказываешься в знаменитой «кишке», ведущей налево во двор. Это длинный серый тоннель со скамейками вдоль стен и большущими черно-белыми фотографиями – кадрами из знаменитых фильмов. Еще его почему-то называют «волчьим коридором». Может, потому, что здесь часами маринуется массовка перед отъездом на площадку. Как передать то волшебство, когда ты идешь по «кишке» и видишь массовки из разных кинокартин в костюмах разных эпох?

А что здесь творилось на съемках «Синей птицы»? Люди в невероятных одеяниях привлекали взгляды и удивляли – человек-обезьянка, человек-собака, человек-хлеб… И царственная Элизабет Тейлор проходит меж ними по «волчьему коридору».

Из «кишки» во двор к автобусам вытекали революционеры и белогвардейцы, советские солдаты вместе с автоматчиками вермахта, ландскнехты с русскими богатырями, петровские и шведские бойцы, чтобы где-то там, на натуре, разыграть смертельные бои.

Но если не повернуть налево в «кишку», а пройти прямо и вверх по лестнице, то окажетесь на втором этаже в большом холле, где есть фотогалерея Мэтров ленинградского кино. Честь и хвала отделу рекламы, они до сих пор борются за великие стены Ленфильма, не давая появляться на них посторонней, не киношной, информации. На противоположной от Мэтров стене они устраивают выставки фотографий, посвященных годовщинам кинофильмов, артистов, режиссеров и операторов.

В левом углу этого холла – пять ступенек, ведущих в знаменитое ленфильмовское кафе. Сколько здесь чашек кофе выпито-перевыпито! Сколько выкурено папирос и сигарет! И сколько было споров про таланты и бездарности, и сколько сплетен здесь было сплетено!

Но с девяностых годов все изменилось. Так изменилось, что даже в этом кафе, как и на всей студии, в основном, и пустынно и тихо. Тот, кто помнит, как трудно было обнаружить свободный стульчик у столика, теперь может выбирать из трех десятков. И грустно ему сидеть и пить кофе, не наблюдая вокруг шумных компаний из артистов и членов съемочных групп.

Ах, съемочная группа! Передать бы аромат отношений и бессловесного взаимопонимания, некого братства людей, собравшихся сделать какое-то большое дело. И это большое дело – кино. Если это Большое кино. А его все меньше. Теперь снимают сериал за сериалом, и собираются для этого не группы, а эдакие зондеркоманды, которые и сценария не знают и даже о чем фильм представления не имеют. Кроме постановщиков. Из-за денег работают, из-за бабла заветного. Да и какие там идеи, когда одно и то же, одно и то же.

Изредка в наше время заходят на Ленфильм Игорь Масленников, Владимир Бортко, Александр Сокуров, Алексей Козлов, Сергей Снежкин и другие мастера. Нечасто, потому, что заказов мало на хорошее кино, студия в стагнации, и хотят оттяпать бизнесмены эту территорию священную и совершить позорнейшее – удавить Ленфильм, захоронить его легенду.

Ползучее животное желание сдачи ленфильмовских территорий в найм сторонним организациям все растет и толстеет. Уже магазин «Пятерочка» оттяпял немалую часть. В десятом корпусе обосновались кришнаиты, и несет по коридорам сладким запахом индусской выпечки. Двор киностудии стал – автостоянкой с жесткими тарифами В одном таком арендуемом офисе обосновалось Общественное объединение по борьбе с наркотиками во главе с его председателем Альбином Савеловым. Тем трагическим вечером в его кабинете томились приглашенные члены группы по созданию продолжения телевизионного сериала криминальной тематики. Недурственный сериал, надо сказать. Умел Дэвид Розгир подбирать людей и вдохновлять их на новые темы. А Савелов еще со времен перестройки знал Розгира, который ему и доверил пост исполнительного директора проекта по телекриминалу.

Надо бы описать этот офис Савелова. Когда-то это была аппаратная кинозала Ленфильма. Альбин молодец, что не стал, заполучив в аренду это помещение, огульно избавляться от содержимого. Он оставил, как есть, этих монстров – четыре кинопроектора салатного цвета. Сохранил металлический стол для перемотки кинолент. И ряд одинаковых, раритетных теперь, телефонов, намертво привинченных к полке, на которой они выстроились – восемь трубок на рычагах аппаратов. Когда-то здесь священнодействовали киномеханики. О, это люди особой профессии. В советское время были целые техникумы по обучению тех, кто крутил киноленты зрителям. Их бы не техникумами назвать, а семинариями. Выпускники этих киносеминарий давали жизнь растянутому белому полотну в кинотеатре. Они нажимали на кнопку и часа полтора держали во власти магии кино сотни зрителей волшебным лучом кинопроектора. Правда, иногда их спускали на землю, свистя, негодуя и обзывая почему-то сапожниками. Это когда случались обрывы кинолент. А что значит обрыв киноленты во время сеанса? Это как вену, на которой держится жизнь, перерезать. И тогда, словно ангелы, киномеханики быстро чинили тончайший материал и вновь запускали жизнь на экранах.

В бывшей такой аппаратной и прилегающих помещениях теперь располагался офис Савелова.

– А для чего столько телефонов тут тогда понаставили? – спрашивали гости.

О! За кино следили все власть имущие. И советский Сталин, потворствовавший Григорию Александрову (Мормоненко) и фашистский Гитлер, опекавший режиссера Хéлену Бéрту Амáлию Рифеншталь, и даже, кажется, силы небесные. Понимали мощь воздействия на массы. И киноаппаратная была сравни со штабом армии. Один звонок – и «нет кина», «кина нема». Киноленту – на полку. «На полку» – значит на хранение, и никому не показывать.

Вот в этом священном месте и ожидали московско-американского гостя Дэвида Розгира сценаристы и режиссеры криминального мыла. Как известно, малый процент населения Санкт-Петербурга разбирается, как правильно построить дом или проложить дорогу. Ведь этому надо учиться не менее пяти лет, сдавать экзамены и заниматься прочей ерундой, чтобы потом строить и прокладывать. Но также известно, что в миллион раз больше людей, знающих, как совершаются и раскрываются преступления. Можно подойти к каменщику и сказать, что он как-то криво кладет кирпичи. В ответ получишь отповедь на могучем русском. А если скажешь сценаристу-детективщику, что он придумал глупость, что его творение принесет вреда больше, чем рухнувшая стена на головы граждан, он даже не обидится. Да, глупость, но эту глупость хавают! И пусть их. Смотрят, значит, нравится. Нам платят, значит, мы делаем свою работу. О'кей.

И вот эти выдумщики сидели в офисе Савелова перебирали всякие варианты столь длительного опоздания Дэвида Розгира. Пробки? Да, пробки, конечно. По телефону не отвечает? В отеле забыл мобильную трубку, должно быть.

– Я все понимаю, – бурчал себе под нос майор полиции Василий Братерский, работавший в Пресс-службе ГУВД и являвшийся основной тягловой силой сериала. Это он мог дать наколки, где есть новые интересные уголовные дела, способные дать толчок к написанию сценария. – Но я тоже занятой человек. Дэвид мог бы позвонить откуда-нибудь.

Жанна Толстенкова, автор самых кровавых сценариев сериала, была совершенно спокойна и укоряла своих коллег:

– Терпение, и еще раз это самое… Мы должны быть счастливы, что у нас, благодаря опозданию Дэвида, есть так называемое свободное время. То есть, то самое время, которого часто не хватает у творцов. Мы можем за время ожидания придумывать сюжеты, оттачивать диалоги и… Не мне вас учить. Проведем время с пользой, коллеги.

– Ты че, коллега, в такой большой компании можешь сидеть и представлять всякие там чьи-то грехи и чьи-то страдания? – спросил сценарист Авдеев.

– А то! Ты знаешь, в какой атмосфере я придумала серию «Подземный насильник»? В час пик еле влезла в электричку метро, меня со всех сторон давят, прямо дышать нечем. И тут что-то твердое уперлось мне в живот. И я представила, что кто-то в промежутках между станциями метро успевает овладеть какой-либо беспомощной женщиной. Идея неплохая, да? Но как он это делает, как притупляет реакции своих жертв, как избегает задержаний – это смог подсказать только Дэвид.

– А мне он вообще предложил написать сценарий про Чернобыль в таком ракурсе: это специально сделано Господом для того, чтобы человек привыкал к радиации. Чтобы стал по выживаемости даже выше крыс.

Авдеев только усмехнулся:

– Это что, я вот написал про школьников, которые убивали своих одноклассников ради разбойничьей добычи. Три эпизода было в действительности. А Дэвид значительно улучшил серию – надо чтобы было семь трупов школьников. Пришлось выдумать еще про несколько смертей.

Он повернулся к Братерскому:

– А как в ГУВД относятся к такому «приукрашиванию-преумножению» криминальных событий в городе? Не было же никаких подземных насильников, – наговариваем на наш город.

Сотрудник органов, думавший о том, что его ждет семья и зреет новый конфликт с женой, недовольно ответил:

– Отстань ты, и так тошно. Правду жизни уже не снимают. Люди озверели, все смотрят, и с удовольствием смотрят, сериалы про невероятные зверства и всякие непотребства. Если б не смотрели, то и нам не пришлось бы писать сюжеты кровавые, а что-либо доброе.

Авдеев, зачинщик городских криминальных сериалов, врущих и кровоточащих, отчего-то почувствовал боль в голове и произнес: «Мы поплатимся». Все повернулись к нему, но в эту минуту распахнулась дверь, и в кабинет Савелова ворвался Безуглофф:

– Хоть вы меня поддержите! – призвал Иван. – Вы же режиссеры и сценаристы, художники. Вы-то должны мыслить, как я, примерно. За мной менты гонятся, но надо всех предупредить: в городе появился матерый террорист-кинематографист. Все делает чужими руками. Убивает и калечит.

– Это ты нам новый сценарий пересказываешь? – громко пошутил Авдеев, потирая заболевший внезапно висок.

– Я вашими пошлыми криминалками не интересуюсь. Я пишу серьезные вещи. Просто я знаю, что вы ждете Розгира. Так вот: он никогда к вам больше не придет.

– Это почему же, мистер гений? – язвительно спросила Толстенкова.

– А потому, что террорист в городе.

– Кто? Как его зовут? Усаму, вроде как, уже убенладили.

Иван сделал руками заговорщическое движение, как бы собирая людей вокруг себя:

– Это красавец, бодибилдер, работает под иностранного актера, себя называет профессором, мастером теологии, консультантом по вопросам религии и жизнедеятельности. А вот фамилию точно не запомнил. Он показал визитку на английском языке. Вроде, как, Елагин.

Пившая в это время сок Толстенкова поперхнулась, закашлялась и выдавила из себя:

– Елагин – это остров, знать надо.

– Елагин – это дворянин, владевший этим островом, знать надо! – съязвил полицейский Братерский.

Авдеев отвернулся от Ивана и сделал всем «круглые глаза», как бы говоря: «Все, допился товарищ».

– Ах, так, не верите? – рассердился Безуглофф. – Так знайте же, он покарал нашего Дэвида Розгира! Страшной казнью казнил. Берите свечи, становитесь на колени и кайтесь во грехах! Господи, прости мою душу грешную! Да, писал я статью заказную про необходимость уплотнительной застройки. Каюсь, Господи! Вот за это боюсь я страшную кару принять!

Творческие личности молча, смотрели на человека, производящего впечатление чокнутого.

– Стоп! – остановил его Братерский, – давай с самого начала, как вы встретились и расстались с Дэвидом?

– На Ленфильме встретились, потом пошли в Александровский парк, сели на скамейку, стали обдумывать сценарий, и тут к нам подсел этот бодибилдер.

– Так спортсмен, или профессор? Это же взаимоисключающие понятия.

Иван очень хотел, чтобы ему поскорее поверили, но от этого господа сценаристы-криминалисты только путались.

– Профессор, но крепкий такой, накачанный. Стал втирать нам всякую хрень про Иисуса Христа, будто сам его раньше знал. И Ирода видел.

– Тю, – разочарованно сказала Толстенкова, – я думала, по-настоящему что-то серьезное, а он нам Булгакова пересказывает.

– Не знаю я никакого вашего Булгакова, говорю как есть! – обиделся Иван. – Этот гад знал, что Дэвида скоро убьют.

– Ага, Аннушка пролила масло.

– При чем тут масло? Не перебивайте. Он знал, что его убьет глыбой льда. Так и вышло! Розгир шел по улице и его убило. И бодибилдер это знал, предсказал и мне и самому Розгиру.

Творческий коллектив расхохотался.

– Забавно травит парень!

– Гениально! Валюшка заготовила сосулю для Дэвида.

Творцы намекали, на то, что губернатор Валентина Матвиенко обещала избавить город от убийственных сосуль и льдин, срывающихся с крыш на головы граждан.

– Пусть дальше сочиняет, – смеялся кто-то.

Видя, что все ждут дальнейшего рассказа, Иван попросил воспринимать его серьезно.

– Этот Елагин знал, что какой-то Икрам, наверное, его сообщник, не убрал с крыши лед.

Люди опять разразились смехом. Иван усилил голос, он торопился рассказать о происшествии.

– Только я один знал про террориста и поэтому попытался его догнать. И даже догнал, правда, он успел загримироваться под старика, а молодая его спутница под старушку. Тут меня отвлек один тип, как я понял, из их шайки, и консультант успел удалиться. Шел как-то очень быстро. А там, у зоопарка, какой-то упитанный тип ехал в тележке, которую тянул осел. «Садись, – кричит мне, – живо догоним!». И мы поскакали. Быстро так поскакали, но никак не догнать злодея. Я тогда сел на место кучера, стал погонять ишака и тут, откуда ни возьмись, какая-то иномарка. Осел, как сиганет через нее! Прямо цирк какой-то, честное слово. А тележка, значит, прямо на машину упала. Мерседес переехал возницу, который выжил и стал кричать, что это теракт, что я будто бы грозился напасть на вице-губернатора и прочую чепуху. Из машины вышел плотный мужик, явно, шишка какая-то, лицо еще такое, как у льва, и на этом лице кровь растекается, наверное, порезался, или ударился сильно. И я убежал от всего этого. Если бы я там задержался, кто бы продолжил погоню за террористом?

Мастера криминального жанра прыскали в ладони и сдержанно смеялись. Только майор полиции Братерский, который был в штатской одежде, серьезно спросил:

– Я что-то не понял, про ментов, которые за вами гонятся.

– Мне некогда было объяснять полицейским, что к чему. Террорист мог сбежать. Этот, с львиным лицом, как заорет: «Держи его!». И я решил удрать, я надеялся, что все потом растолкую органам. Главное, не упустить террориста.

Не дослушав Безуглоффа, полицейский набрал чей-то номер и вышел в коридор.

– Это Братерский. Не случилось ли чего необычного?

Из Дежурной части Главного управления внутренних дел оперативный дежурный обеспокоенным голосом говорил:

– Какой-то кретин на лошади с каретой специально наехал на служебный автомобиль вице-губернатора по строительству. Он ранен. Да нет, ранен вице-губернатор. А кретина этого ищем. Есть сведения, что это намеренный теракт. В карете обнаружены следы взрывчатых веществ. Начальник главка выехал на место происшествия. Приказал явиться и вам, чтобы урегулировать это ЧП с журналистами. Они туда скоро как мухи, сами знаете, слетятся.

– Адрес?

– Кронверкский проспект, там, где упирается в Неву. Не промахнетесь, на месте происшествия скоро будут все мигалки города.

– Ясно, выезжаю. Да, Владимир Петрович, а что с трупами на сегодня?

– Три убийства. Два несчастных случая.

– Сосульки были?

– На Кронверкском и на Выборгском проспектах.

– Кто на Кронверкском?

– Дэвид Розгир. Иностранец, мля. Опять губернатору шпилька будет.

– Да уж, – ответил ошеломленный Братерский.

Войдя в комнату переговоров, офицер увидел, что компания продолжает веселиться.

– Трави дальше!

Безуглофф пытался убедить всех, что он говорит серьезно:

– Я не травлю! Этот террорист подошел к кромке воды и двинулся дальше, не останавливаясь.

– Аки посуху! – ржал Авдеев.

– Я – за ним…

– И тоже пошел по воде?

– Нет, нырнул, конечно. У них же сейчас, у террористов, всякие технологии на вооружении. Вот так, он взял и пошел по воде.

Помрачневший Братерский остановил всеобщее веселье. Встав перед Иваном, повернувшись к публике, офицер заявил:

– Он не выдумывает. Дэвид погиб. Мне только что сообщили из Дежурной части ГУВД.

– Я говорил! – восторжествовал Безуглофф. – Вы доложили им о террористе?

– Ни о ком я пока не сообщал. А вы сейчас поедете со мной и сами расскажете органам о происшествии.

– Хорошо, но только чтобы меня выслушали, а не загребли, как говорится.

– Выслушают. Как вас зовут?

– Безуглофф. Иван Безуглофф. Сценарист Иван Безуглофф. А вы кто?

– Братерский. Василий Братерский. Майор Василий Братерский. Майор полиции Василий Братерский.

«Кресты»! Знаменитая российская тюрьма, которая в документах называется ИЗ-47/1, и является Следственным изолятором или СИЗО. Да, именно здесь томятся до самого приговора суда подследственные, подозреваемые в совершении преступлений. Есть, конечно, и в районах города свои изоляторы, но там держат «птицу» помельче. В «Крестах» же обитают те, кто высокого, так сказать, полета. То есть, самого низкого… Тьфу ты, запутаешься даже. На их языке, воровском, конечно же – высоком, а для нас, пострадавших – низкого. Самого низкого.

Куда прикажете доставить Ивана Безуглоффа? В районный изолятор или в «Кресты»? Ох уж эти кресты, часто приходится употреблять это слово в романе, на всякий манер, по разным поводам. Да ведь и всякого вида крестов понавыдумывали немало. Вот эти два креста на Арсенальной набережной состоят из тюремных корпусов, крестообразных по форме. В камерах изолятора многие годы содержится больше подследственных, чем планировалось при его строительстве. Вместо двух тысяч сидело десять и больше.

Подозреваемого в совершении террористического акта в центре Санкт-Петербурга, да еще в отношении высокопоставленной особы, целого вице-губернатора, должны поместить – это по любому – в Кресты. И привезли Ивана Николаевича Безуглоффа туда под утро, в персональном автозаке, ошеломленного, злого, заволокли в камеру и заперли.

– Влетит нам, если этот террорист нападет на интеллигентика, – поделился опасением дежурный офицер Садовский с начальником караула Журбиным.

– А где мы возьмем одиночку? В таких сейчас пожизненные сидят, пока их в тюрьмы не отправят. Это им там, наверху, легко сказать: от всех изолировать.

– Ничего, скоро в Колпино переедем, там будет всем просторно.

– Хватит прикалываться, – незлобиво ответил Журбин. Он не хотел этого переезда. И кто бы захотел, когда в это Колпино через весь город надо будет ездить на службу.

Безуглофф оказался в тесном помещении, занятом жесткой двухъярусной кроватью, столиком и двумя табуретами. На противоположной от двери стене – зарешеченное оконце. Иван долго стоял так, глядя на решетку, все еще не веря в происходящее с ним. Над верхним ярусом кровати на стене была намалевана картина в духе знаменитых тюремных наколок – купола церквей с крестами, ангелы и демоны, причем в правом углу качек с крыльями держал за горло рогатое отродье из преисподней.

В камере, куда определили Безуглоффа, был всего лишь один человек. «Всего лишь», это потому, что в других камерах жили очень скученно, и даже спали по очереди. Этот единственный находящийся здесь узник лежал на топчане, свернувшись калачиком, лицом к стенке.

Всю ночь проведший на ногах Иван взобрался на второй ярус, лег на спину, и вмиг заснул.

Выспаться ему не дали. Ранним утром заставили оправиться и позавтракать, а потом повели по коридорам тюрьмы. Обстановка пугающая – все вокруг из кирпича и железа. Под ногами металлический настил, двери обиты железом. Конвоиры привели Безуглоффа в какую-то башню с куполом, по наклонным лестницам, опять же, железным, спустили на первый этаж, потом все шли по коридору, в котором периодически преграждали путь решетчатые загородки, и охранники специальными ключами открывали двери, пропускали дальше.

– Отсюда не сбежишь, – горестно заключил новоявленный террорист. – Ничего, все выяснится. Отпустят.

Наконец Безуглоффа привели в небольшую комнату, в которой были только стол, стул и табурет. И зарешеченное окошко. И женщина за столом. Молодая, миловидная. Она просматривала какие-то бумаги в тоненькой папочке.

– Иван Николаевич Безуглофф? – спросила женщина, и пристально посмотрела на вошедшего. Ивану даже показалось, что она запоминает его внешность навсегда.

– Да, Иван Безуглофф, писатель, автор сценария нашумевшего…

Женщина не дала ему договорить:

– Да уж, нашумели. Меня начальство заставило все дела бросить, срочно ехать сюда. Еле успела ребенка в садик отдать. Не живется вам, мать вашу. Так и норовите сделать какую-нибудь глупость, а мы потом с вами мучимся. Ты бы хоть знал, сценарист хренов, что такое быть следователем, растить двух малолетних детишек и расследовать сразу десять-пятнадцать уголовных дел. Вы, сценаристы, хоть раз побывали бы в нашей шкуре, не снимали бы всякой хрени! Про жизнь снимать надо, а не нервы зрителю щекотать всякими извращениями. На работе с уголовниками общаешься, домой придешь, телевизор включишь – опять они! Только на экране все глупее и тошнотворней. Вы клеите какое-то жестокое подобие жизни. Жутко любительское подобие. У меня дядя родной в кино работает, так он принципиально не участвует во всякой «кино-убойной» теме. Поэтому и сидит без работы, честно говоря. Так что, не раздражай меня и отвечай на вопросы конкретно. Фамилия, имя, отчество?

– Безуглофф Иван Николаевич, сцен… Простите…

– Спасибо. Я следователь по особо важным делам Светлана Владимировна Грубич. Дежурный следователь, потом вам назначат постоянного. А то и двух, судя по резонансности Вашего дела.

– Светлана Владимировна! Это грубейшая ошибка! Я пока не знаю, в чем меня обвиняют, но я категорически с этим не согласен!

– Ага, из той серии, что Пастернака не читал, но осуждаю.

– Совсем не та аллегория. Не считайте меня неучем, госпожа следователь, или как вас теперь называть.

– Называйте по старинке – товарищ следователь, мне еще раз перестраиваться некогда. И отвечайте на вопросы. Вы являетесь агентом американской разведки? Английской? Китайской?

– Да вы что? Я советский человек. То есть россиянин…

– Учтем. Итак, почему вас сюда доставили? Ваша версия?

– Я не знаю почему, а началось все это вчера вечером. Какой-то иностранец, бодибилдер, предсказал смерть моего работодателя. Он назвался профессором этим, как его, Елагиным. И точно! Дэвид Розгир погиб именно по предсказанию этого Елагина.

– Дэвид? Иностранец?

– Да нет же, он был иностранцем… То есть, сначала он был советским человеком, потом иностранным гражданином, потом снова россиянином, когда можно стало.

– Что вы несете?! – не выдержала Светлана Владимировна. – Отвечайте, он иностранец?

– Да.

– Это по его заданию вы совершили нападение на вице-губернатора?

– Да нет же, ни на кого я не нападал, и никакой я не агент, и Дэвид не совсем иностранец.

– Вы хотели взорвать чиновника?

– Боже упаси! Я и взрывать ничего не умею.

– Тогда откуда в карете, на которой вы наехали на мерседес вице-губернатора, взялись следы взрывчатки?

– Не знаю.

– Так, теперь такой необычный вопрос. Почему вы сменили фамилию?

Иван удивился многознанию Светланы Владимировны. Действительно, когда он написал первый свой опус, то задумался над благозвучностью своей фамилии – Понырев. Автор сценария – Понырев. Не по-современному как-то, не писательская фамилия. Недаром же его дед писал стихи под псевдонимом Бездомный. Тоже не фонтан, все равно, что Бомжомный. Знала бы Светлана Владимировна, сколько вариантов перебрал Иван Николаевич! И Солнцев, и Ярополков, и Исповедальный, и даже Кацев. Все не то. И однажды Дэвид, знавший о псевдониме деда Понырева, обратился к нему: «Здорово, Безуглов!». Вот оно! Безуглов! А по-западному – Безуглофф. Ваня Понырев написал заявление в ЗАГС о смене фамилии и вскоре стал Иваном Николаевичем Безуглоффым. Потом он и имя хотел сменить, но не решился, в его роду были только Иваны и Николаи. Как объяснить этой следовательше свое решение по смене фамилии?

– Понимаете, мой дед писал стихи, был поэтом, – зашел Ваня издалека.

– Поэтом был или писал стихи? – строго спросила следователь.

– Поэтом… Писал до какого-то времени, потом перестал.

– Если перестал, значит, поэтом не был. Это он вам посоветовал сменить фамилию?

– Нет, что вы, я его почти не знал. Его выпустили, когда я только родился, и он вскоре скончался.

– Откуда его выпустили? Он рецидивист, сидел?

– Нет, выпустили из психиатрической больницы.

– То есть, вы даже не скрываете тот факт, что ваш дед был психически нездоровым?

– А зачем мне скрывать? То дед, а то – я.

– А то, что ваши действия походят на поступки сумасшедшего, уважаемый Иван Николаевич. Это не дедовские времена, это современность. У нас есть видеозапись происшествия, посмотрев которую, я могу сделать пока только два заключения: или вы психически нездоровы, или вы действительно террорист. На записи прекрасно видно, как вы в качестве возницы погоняете лошадь, впряженную в карету, которая выскакивает на встречную полосу и таранит автомашину. Причем лошадь удирает, вы тоже удираете, а на месте остаются пострадавшие вице-губернатор и его водитель. Как вы это объясните?

Безуглофф с трудом переваривал услышанное… Карета… Лошадь…

– Это вы обо мне? – тихо спросил он.

– Нет, о дедушке вашем, – подковырнула Грубич.

– Там не было кареты. Была повозка, был ослик.

– Ослик с повозкой разгромили бронированный мерседес вице-губернатора?!

– Но так случилось, давайте я вам расскажу все с начала.

– И то, правда. Давайте. Я записываю.

– Во время нашей встречи с Розгиром…

– Не поняла. Кличка, что ли?

– Нет, Светлана Груб… Владимировна… Это фамилия такая, Розгир. Продюсер наш. Во время нашей с ним встречи в Александровском парке…

– Это в Москве?

– Да почему в Москве? У нас, здесь, где Зоопарк, Мюзик-холл, тоже есть Александровский парк, как в столице. Я же не виноват, что названия одинаковые и в Москве и у нас.

– И Патриаршие пруды у нас есть?

Подозреваемый наморщил лоб.

– Ладно, давайте, по сути, – следователь остановила Ивановы поиски в области топонимики города.

– Мы пришли в этот парк с Дэвидом обсудить рабочие вопросы.

Иван всем своим выражением лица и тела выпятил факт, который должны были по достоинству оценить все окружающие и пасть на колени:

– Мне заказали сценарий на теологическую тему.

Эти слова, которые, по мнению Ивана, должны были заставить уважать его, следователь даже не услышала.

– Что было дальше?

– Дальше было невероятное. Этот человек как будто включил нам фильм в формате «три дэ» прямо перед скамейкой, на которой мы сидели.

– Он что, натянул экран в воздухе прямо в парке и выключил солнце?

– Да нет, что вы, ничего такого он не делал. Не подумайте опять, что я сумасшедший. Фокус это был, или гипноз, не знаю. Я чувствовал себя в абсолютной реальности, будто находился в самом кино, в его сценах. Я слышал запахи, страдал от жары, хотя у нас сейчас только апрель. А когда это наваждение прошло, оказалось, что уже вечер. У меня осталось полное впечатление, что я и Дэвид побывали во дворце царя Ирода. Честно говоря, я испугался.

– Чего?

– Той реальности, в которую попал.

– Так, что было дальше?

– Мы распрощались с этим странным типом, пошли по своим делам расстались с продюсером Розгиром на углу Кронверкского проспекта с Кронверкской улицей. А через мгновение я услышал страшный шум и крик. Это сосуля убила Дэвида. А этот, виновник его гибели… Я уже в третий раз рассказываю все, как было, а мне не верят! Время проходит, – он может сбежать!

– Не беспокойся, уже мотоциклетки с пулеметами и бронетранспортеры с бомбами обследуют весь город, – успокоила Светлана Владимировна.

– Слава Богу! Он очень коварен, он очень силен.

– Тебя вызовут, опишешь облик подозреваемых.

– Да, конечно. А скажите, там, в камере со мной какой-то человек. Он не опасен?

– Не знаю. Но думаю, что не больше, чем вы. Выживай, товарищ сценарист. Но если ты, сейчас же, не расскажешь, кто твои сообщники и зачем вы хотели устранить товарища Перекрестина, я посажу тебя в камеру с самыми злыми уголовниками. Они тебя опустят в первую же ночь. Подумай.

Безуглофф знал из сериальных сценариев характеры мерзких оперов и подлых следователей. Но видеть натуральный персонаж не доводилось. Теперь ему казалось, что он правильно представлял себе образ существа в погонах – этот профессиональный холодный взгляд, ехидную угрозу, безразличие к личности. Она, следователь, убеждена, что он, художник пера Безуглофф – преступник! А это совсем не так! Да смешно, в конце концов!

– Вы меня обязаны отпустить или препроводить к самому большому своему начальству. Вчера в Александровском парке мы столкнулись с группой…

– Ты уже говорил. Все, тебе официально назначат следователя, будешь ему байки рассказывать. Уведите!

Безуглоффа выводили из камеры под горькие и тихие стенания товарища следователя.

– Понавыдумывают такого, что хоть стой, хоть падай. Сценаристы хреновы! У них кровища течет с экранов, а как сами столкнутся с опасностями, так у них мозги вылетают. Кино ему показали с дворцом Ирода, как будто наяву, вот он в штаны и наложил.

И Светлану Владимировну прорвало, она в голос выкрикнула вслед сценаристу:

– Тут с двумя детьми не управиться! Это же страшнее Ирода! Родил бы сам, попробовал, что это за муки, а потом повоспитывал бы. Вот где ужас! Сценаристы хреновы.

Светлана Владимировна порывисто собрала документы и выскочила из помещения.

В этот же день для следственных действий в очередной раз вызвали и соседа Безуглоффа по камере. Его привели к следователю Степану Степуре, который как-то торжественно заявил:

– Я понял, почему ты не хочешь признаться. Ты одержим дьяволом. А посему мы проведем для тебя отчитку, и ты поймешь, что нельзя глумиться над святостью, и ты сознаешься. А теперь я обращаюсь к лукавому, который в тебе: ты слышишь меня, Сатана? Оставь этого человека!

При этих словах в камеру вошел крепкий священник с большой седой бородой и молодой человек в рясе, который тут же стал размахивать кадилом.

– Приступайте, – разрешил следователь.

Священник извлек из кармана крестик на грубой веревке и протянул Мэтру.

– Надень его.

– Что значит, надень? Я устал говорить здесь всем, что к людям обращаются на Вы. Никак не думал, что, то же самое должен говорить седому и наверняка воспитанному человеку.

– Извините за грубое обращение, – притворно наклонил голову поп, и уже с угрозой приказал:

– Повторяю – надень его, нечистый! На отчитку без креста нельзя приходить. И еще надо обязательно поститься перед этим. Но ты и так тут постишься, как я понимаю.

– А с чего вы взяли, что я одержим бесом? Церкви я не боюсь, в прошлом году объехал все культовые здания, которые есть вокруг Ладоги. Представляете такое паломничество? Двадцать или тридцать церквей посетил. И ладана я не боюсь, я привез его из Иерусалима с пол килограмма и сам в своей квартире дымил им. И колокольный звон люблю. А вы знаете, кто был самым знаменитым звонарем?

Священник растерянно молчал.

– Константин Сараджев, – объявил Мэтр. – Ему не хватало диапазона рояля, фортепьяно, он был способен слышать оттенки звуков, недоступных обычному слуху. И тогда он стал играть на колоколах. Вот вам крест.

И Мэтр перекрестился, чем смутил служителей церкви.

Степура схватил подследственного за грудки и прямо в лицо запальчиво заговорил:

– То, что ты тут сейчас заливал преподобному отцу, то что не чувствуешь благоговения перед предстоящим ритуалом, то, что ты всуе крестишься, а сам не веруешь, доказывает, что в тебя вселился бес. Приступайте, отец Игнатий.

– Нет уж, постойте, – глядя прямо в глаза священнослужителю, заявил Мэтр. – Отчитывать имеет право только священник, который получил специальное благословение епископа. А все другие читают обычную молитву о здравии, если хотят кого-то освободить от бесовского засилья. У вас есть благословение?

Игнатий почувствовал угрозу своему кошельку.

– Тебе какая разница, что я буду читать?

– Молитва о здравии читается пять минут, а молитва в каноне церкви займет полчаса. Я хочу поскорее вернуться в камеру. Читайте о здравии и прощайте.

Эти слова взвинтили следователя:

– Ты, умник, надень крест, возьми свечу и слушай молитву. И если я не увижу, что из тебя вышла нечистая сила, я ее из тебя все равно выбью.

Неожиданно для всех, интеллигентик проявил твердость:

– Да хоть убейте, господа, изгоняющие дьявола. Вы ведь этого хотите. Приступайте.

Мэтр надел крест, взял свечу и съязвил:

– Поддайте ладану!

Священник вел себя неуверенно. Человек крестится, человек в облаке ладана, человек надел крестик, – какой же он одержимый?

Но следователь настаивал:

– Вот такой изощренный бес в нем сидит! Все ему нипочем. И пишет пасквили против веры.

Игнатий начал отчитку слегка перепуганным. «От силы бесовской – духов нечистых, от колдунов – чародеев беззаконных и от глаз людских плохих…». Мэтр не кричал, не корчился, не извивался, как ожидалось, но слушал покорно и даже стал повторять за Игнатием. «…и безплотнаго ради зачатия Ея, Господа нашего Иисуса Христа, славного Рождества Его в Вифлиеме, закланием от Ирода царя четыре на десяти тысящь младенцев и Святого Крещения его воспринятым во Иордановой реке…».

Игнатий замолчал. Что это за одержимый, сам читающий молитву для изгнания дьявола? Ему стало страшно. Хоть и щедро заплатили и еще добавили за то, что отчитка будет происходить в тюрьме, Игнатию совсем не хотелось столкнуться с грозной потусторонней силой. Ведь он действительно не имел благословения на экзорцизм. И вот, значит, вляпался… Священник умолк. Его молодой послушник перестал махать кадилом.

– Все? – спросил Мэтр. – Слава Богу. Отпустите же меня, то есть проводите в камеру. Между прочим, «четыре на десяти тысяч младенцев», это сколько? Сорок тысяч? Да вы представьте себе маленький еврейский городок Вифлеем, в котором и четырехсот домов-то не было. Сколько в нем может быть младенцев? Да от силы десять.

– Выйдите, – приказал следователь Степура служителям культа. – Выйдите!

Игнатий даже обрадовался, что их изгоняют из камеры допросов.

Раздосадованный Степура приблизился к Мэтру и ударил кулаком по корпусу.

– Я из тебя выбью дьявола, умник, раз попы не могут, – проговорил зловещим шепотом Степура.

И слышал в ответ:

– Иисус любовь проповедовал, а вы по почкам…

Хордос Великий упокоился в восьми милях к югу от Иерушалайма в голых бесплодных землях Иудейской пустыни. Это крайнее место, где кое-как выживают низкорослые оливы, и кукурузные поля упираются в камни. Здесь выделяется холм со срезанной вершиной, на котором Хордос воздвиг Хордосион, прекрасный дворцовый комплекс из белого камня и построил себе мавзолей, обращенный фасадом к столице царства. В нем и был похоронен победительный военачальник, хитроумный и щедрый царь, талантливый строитель, который всю жизнь вел свое государство к мощи и процветанию.

Печальная весть о смерти Великого Хордоса достигла Египта, когда Иегошуа исполнилось одиннадцать лет. Будто бы Ангел Господень явился во сне Иосифу и сказал: встань, возьми Младенца и Матерь Его и иди во землю Израилеву, ибо умер тот, кого считали губителем для Младенца.

– Значит, – радостно решил Иосиф, – можно нам отправляться домой! Хордос так завещал, что безопасно для всех нас вернуться только после смерти его. Надо действовать.

Он взял семью и пришел в землю Израилеву и поселился в Нацерете. Воспитанный среди египетских евреев Иегошуа впервые оказался на родительской земле, среди соплеменников, пил воду свою и ел хлеб свой, а не иноземный. Дом Иосифа и родственники его приняли семью пропащую, Марию и ее детей…

Жизнь, вроде бы, текла обычно, но юноша Иегошуа всех удивлял познаниями и поведением своим. Каждый год родители с детьми ходили в Иерушалайм на праздник Песах. И когда Иегошуа был двенадцати лет, пошли, по обычаю, снова. В день священный сравнил Иегошуа Бейт Элохим древнейший столицы с храмом евреев в Египте. Чей помпезнее был, можно спорить, зато разглядеть их различия в существовавших порядках было нетрудно. Первыми здесь для посещения Бейт Элохим выступали богатые, следом шли люди с достатком, после народец попроще, далее вовсе простые, а после них уж совсем обделенные люди, которых даже на самый порог не пускала храмовая неподкупная стража. Ну, не то, чтобы вовсе уж неподкупная…

Отрок видел в Александрии, как людей уводили в сторонку, заставляя их ждать окончания церемоний, и потом лишь пускали в святилище опустевшее. Потому, что были те люди в лохмотьях, покрытые струпьями, смрад источали, кровью плевались и гной выделялся из чресел, и могли заразиться от них досточтимые сограждане. Бедным препятствий никто не чинил. И все были равными в храме еврейском в Египте.

Когда же, вернулись домой, не нашли Иегошуа в молодежной толпе, заволновались. Иосиф срочно вернулся по той же дороге в Иерушалайм и нашел своего пасынка в Бейт Элохим, сидящим, будто он равный, среди мудрецов и учителей, слушающих его и спрашивающих его. А мудрецы и учителя дивились разуму и ответам юноши. Но многие уже и сердились и раздражались из-за призывов молокососа поменять порядки в Бейт Элохим. В сущности, это дитя еще, твердило им:

– Еще раз говорю я вам: это храм Бога! Отделите в Бейт Элохим духовность от денег, а иначе разрушится дом этот, – говорил парнишка, когда земной отец его, Иосиф, схватил и выволок Иегошуа из помещения. Они тогда убежали от стражей, уже вызванных кем-то из фарисеев или саддукеев. Иосиф вовремя вернулся за сыном. Могли бы побить камнями до смерти. И всю дорогу домой поучал:

– Ты рано осознал, кто ты на самом деле, чей ты сын. Но в этом и опасность, которая тебя подстерегает в жестоком этом мире! Завоевать сердца людей и повести их за собой – это работа и стремление. Считай за счастье, что ты еще живой. Священники, наверное, уже назначили тебе казнь за критику Бейт Элохим. Еще не пришло твое время, но будет оно.

Служителей Бейт Элохим насторожило появление просвещенного парня, толковавшего религиозные взгляды очень похоже с иудеями синагоги Александрийской. Если догадаются о происхождении… Ведь мальчик возрастал с понятиями, что он – божество! Что отец его – отец небесный, то есть, владелец огромного мира. Небесами считались тогда не только небо, но и огромные расстояния на земле. Отец небесный – император римский.

Иосиф, спасая пасынка от разоблачения и расправы, отправил его, по случаю, в Индию. Туда, на восток, в далекие края отправлялись караваны и шли до самого желтого моря. По дороге в Индию любознательный отрок постигал верования народов, через земли которых лежал его путь.

Особенно юношу поразило могущество священников бога Мардука, чей храм находился на вершине холма. И там стояла кровать сына этого бога. В храм каждый день приносили обильную пищу и фрукты, умывали лицо изображения Бога. А каждую ночь приводили туда новую девственницу и возлагали на ложе сына божьего. Ночью всем запрещалось входить в этот храм, кроме звездочетов. И жители даже не подозревали, кто в действительности пользуется девушками и съедает подносы еды. Вот как держали жрецы свой народ в кулаке. Неплохо быть сыном Бога Мардука…

В индийскую Кералу иудеи пришли во времена Соломона торговать слоновой костью, специями, павлинами. Это были купцы, а потом пришли иудеи, сбежавшие из ассирийского плена. Потом их прибавилось, когда уже другое поколение евреев освобождалось из вавилонской кабалы.

В какой-то момент пропал из каравана Иегошуа. Так уже бывало, что юноша отправлялся проведать храмы, исследовать обычаи и верования. Ушел на этот раз, и больше суток не было его. Купцы, чтоб не испортился товар, не стали больше ждать.

Так начались скитания, они же и учения Иегошуа в земле восточной.

– Как смел ты взять мою лепешку? – резко встав, вскричал мальчишка рослый, одаренный мышцами крепчайшими.

Ударил Иегошуа он по щеке. Всем показалось, будто этот сильный иностранец напрягся для ответа на удар, но он сдержался, чуть осунулся, и только взгляд свой смелый устремил в глаза обидчика. Сказал:

– Я заплатил за обучение, я думал, что мы все здесь равные. Возьми ее, лепешку эту. Не знал я, что она твоя, и думал, если вместе мы, то и еда у нас вся общая.

– Ты – иноземец, и знай свое здесь место. Берешь еду последним, понял?

– Но ваши старшие меня учили, будто все равны! Мы все равны пред Господом!

– Еще один придурок! Только иностранный.

Раздался громкий смех послушников могущественной секты.

– Ты – разве ровня мне? Я, Анупам, сын Бабара! А ты пришелец, и не должен брать со стола опережая нас, брахминов сыновей.

Мальчишки, бывшие при сцене этой, дружно и угодливо захохотали. Анупам привстал, отвесив Иегошуа оплеуху.

– А ты ударил по другой щеке! – воскликнули друзья обидчика, все дружно веселясь.

– А он другую и подставил! – всех снова рассмешил Анупам. – И кто тебе сказал, что надо щеки подставлять всем-всем подряд?

– Ваши брахмины.

– А ты хотел, смешной наш, уподобиться брахминам? Брахмин, конечно же, подставит щеку человеку из его среды. Но только тронь его кто-либо из других – получит сдачи. Вот так.

Глаза побитого, но не обиженного все еще иностранца стали как будто невидящими, он голову понурил и тер с усилиями лоб. Вокруг опять захохотали. А Иегошуа встряхнул своей побитой головой и воскликнул мученическим тоном:

– А почему бы всем не жить, друг друга уважая? Всем, всем? И щеки подставлять друг другу?

И вновь продолжилось веселье.

– Сказанул! Чтоб я подставил щеку жителю Непала? Я лучше уж проткну ее ножом, чтоб оплеуха недруга на лезвие наткнулась!

Иегошуа лежал на рваной выцветшей циновке, невольно слушал и запоминал зловредные, мирские рассуждения компании.

– Пускай поймет, кто есть такие мы, особенные люди, и есть другие всякие, и ничего тут не поделаешь. Приходил же Александр из Македонии, которого прогнали. Только мы здесь главные, и только через нас – к главенству путь лежит.

Черна, таинственна и столько же враждебна ночь в чужом краю лесистом. Джунгли ухают и свирестят, аукают и блеют… Орут, что силы есть, смешные обезьяны там, на деревьях… В пустыне близкой и родной совсем не так. Там тишина и тихий звон от собственных переливающихся мыслей.

– Очнись, – сказал Анупам.

И хохотнул, увидев, что Иегошуа открыл глаза.

– Скажи еще: все люди – равные.

– Все люди равные, – ответил, не задумываясь, парень, ожидая взрыва смеха. Стояла тишина. Все пересмешники уснули на своих циновках.

– Допустим, ты добьешься своего, все станут равными. Не разрушит это современный мир, который так хорош?!

– Мир мой будет краше. Потому, что не одни такие, как вы, в веселии пребудете, но и все остальные. Да будет так! Я верю.

– А если я убью тебя сейчас, никто и не узнает о таком безумстве, как равенство людей. И никогда не станут люди равными. Тебе не кажется? Раз – и все!

– Нет, будут. Потому, что снова я приду на землю. И будут все равны.

Анупам хотел уж посмеяться, только не посмел. Весьма и очень уверен в себе этот парень. Непонятная угроза таится в новом представлении о мире, которое выдумал иноземец.

– Но ты нарушишь уже сложившийся мир. Не жалко?

– Я не знаю… Справедливости хочу… Чтоб на пощечину мы, не задумываясь, смело могли подставить и другую щеку. И чтобы это был сильнейший для обидчика удар. Ему удар, хотя бьет он!

– Не понимаю.

– Я надеюсь, что поймете. Мне сложно самому себя понять. Но надо что-то делать. Мир катится ко злу. Кругом убийства и злодейства. Надо прекратить!

– Эх, парень. Тяжело тебе придется. Чтобы переустроить мир, надо Богом быть. Или хотя бы сыном Бога.

Иегошуа поднял на Анупама глаза. В них полыхало пламя.

– Ты прав! Надо быть сыном Бога!

– Убирайся, пока цел. Тебя сейчас выведут за ворота. И, если ты сын Бога, то выживешь. Тигры здесь очень голодные. Засуха, мало воды. Вот и ищут горячую кровь.

Парня потом подобрали последователи учения Кришны. В истории Кришны Иегошуа рассмотрел уже знакомые ему биографии Гора, Осириса, Аттиса, Диониса… Как все похоже! Мать Кришны девой была непорочной, при рождении появилась звезда на востоке, избивали младенцев, чтобы Кришну убить среди них, чудеса Кришна творил со своими учениками. А после смерти воскрес. Кришна мог умножать количество пищи или предметов, появляться одновременно во многих местах без физического тела, лечить больных накладыванием рук и даже поднимать «мертвого» к жизни. А еще уничтожать демонов и изгонять духов из одержимых.

Иегошуа учился, но спорил опять. Пытался понять, почему причаститься к Великому, к Истинам, дозволено избранным, а не народу всему. В мире все одинаковы этом, все на земле рождены и в землю улягутся. Так зачем же делиться народу на касты? Вместе живем, хватит еды и питья на столетия. Он спрашивал брахминов-учителей:

– Почему вы присвоили праведность только себе? А другие? Они тоже достойны жить так, как требует Бог. Ближнего и дальнего возлюбить, не убить, не прелюбодействовать, и другие истины можно проповедовать всем, жить на равных со всеми…

– Чужеземец, – ему отвечали во гневе, – не смей сокрушать с превеликим трудом сотворенное предками, освященное Шивой и Рамой. Не тому ты учился у нас. Уходи!

Когда он ушел, самый главный брахмин пожелал ему смерти:

– Он посмел перекладывать наши законы на всех. Нашу тайну, наше единство и братство придумал он распространить на всех окружающих в мире. Он хочет поставить вровень со мной какого-то грязного из долины, чтобы мог он сидеть рядом с нами и рассуждать. Наши заповеди и законы – только наши, и действуют только лишь в отношении нашей всесильной и правильной касты. Если он начнет проповедовать знания, выуженные у нас, он должен погибнуть.

Иегошуа два дня поднимался к вершине горы, туда, где надеялся отыскать Кималая, сына выходца из Иудеи, которого считали святым. Изредка видел сидящих недвижимо на скалах истощенных людей, погруженных в себя. Наконец, он нашел Кималая, присоседился, позу такую же принял и замолчал. Так оба сидели на дикой скале, устремив взгляд в себя, проверяя все клеточки тела и органы чувств, вспоминая все важное, изредка приоткрывая глаза и глядя на мир и его несравненное великолепие – он лежал перед ними. Копошилось там человечество черствое, злобное и кровавое. Раздробленное на враждующие народы и племена, на касты и ранги, на богатых и бедных, на рабов и хозяев. Люди ненавистью наполнялись друг к другу, потому, что не понимали, как жить, жить, чтобы не унижать, не убивать, а лишь помогать друг другу.

Иегошуа искал верования и божества, способные так повлиять на людей, чтобы мир воцарился, чтобы ни император небесный, ни царь вроде Хордоса, не вырезали противников, чтобы брахмины делились со всеми живущими, а не только с членами касты. Иегошуа не нашел, что хотел.

– Кималай, я домой ухожу, – сказал он на третий день сидящему рядом.

В это время разносчик от брахминов принес съестные припасы. Сидящие истуканами, изображающие из себя святых, избегающих человеческой пищи, но живущие пищей духовной, эти люди воспитывались брахминами с детства тому, что им так жить суждено – сидеть, не трудиться.

И брахмины кормили святых раз в три дня. И желудки их привыкали к такому питанию, и даже сами сидельцы ставили эксперименты, как дольше не есть. Соревновались. А брахмины за это получали большие подарки от населения, считавшего, что мудрость сидящих в горах святых охраняет народ.

Посланец брахминов, разносчик пищи святым истуканам из плоти и крови ушел.

– Кималай, ты скажи напоследок, где же истина? Почему всюду – ложь, допущения, а не истина?

– Истины нет, и не будет. Человек пусть живет человеком, а боги пусть себе живут богами. Они живут отдельно, а мы отдельно. Знаешь, даже если они есть, они не лезут в нашу жизнь. Ты видишь, пищу нам, служителям божеств, принес разносчик, будто боги послали. Внизу там брахмины распоряжаются всем и пищу нам присылают. Мы служим святыми брахминам, они нас подкармливают. И все. Из меня сделали святого, для меня брахминам приносят подаяния и жертвы, они со мною делятся. Коммерция. При чем же тут божества? Мне нравится быть независимым, не получать плетей, не сидеть в тюрьме. Счастье для каждого свое. Я счастлив.

Спускаясь с гор, Иегошуа размышлял:

– На родине моей ждут много лет Имашиаха, помазанника, избавителя от притеснения на свободу. Его не будет, настоящего. Теперь я это знаю. И как надо всем людям в мире жить, любя друг друга, я тоже знаю. А если я – Имашиах, я всесилен? Я смогу установить законы равенства для всех и утвердить любовь друг к другу?

И вернулся он в землю иудейскую, чтобы проповедовать. Трудным был его путь. В красной пустыне сознание потерял и очнулся на выжженной солнцем земле. Как мираж, ему вскоре привиделся горный источник Эн-Геди. Благодатный ключ воды, сверкающий водопад, дарующий жизнь окружению. Когда-то неподалеку, в этих красных горах, совершилось великое действие, показавшее миру, что есть милосердие и правда. Иегошуа вполз в ту пещеру, в которой когда-то скрывался легендарный Давид от преследующего его властвующего Саула.

…Царь Саул помышлял разделаться с претендентом на его трон, как казалось ему, Давидом, и по дороге от филистимлян остановился в Эн-Геди. Он Давида искал среди гор, вдоль соленого моря стоящих, и ему помогали мужи из земли всей Израильской в количестве многом. И в поисках этих однажды Саул заглянул в пещеру с овечьим загоном, где сумрачно было. Нужда человеческая там посадила царя, и там бы погиб он бесславно. Ибо в той же пещере таился Давид и люди его. «Убей! Соверши предначертанное! Господь говорил, что предаст тебе в руки врага твоего», – будто слышал Давид – так стучали сердца соплеменников.

Нет, это что за победа? Над самой беспомощностью. В сумраке тихо подполз к Саулу Давид, тихонько отрезал мечом краешек его золоченой одежды и спрятался снова.

– Искать! – приказал царь Саул, облегченный, вернувшийся к подданным. – Я уже чую его.

И неожиданно на уступе скалы, над самой дорогой, человек появился, всем обликом напоминавший того, кто причиной был поисков. Давид очень искренне провозгласил:

– Клянусь, царь Саул, что не помышлял на тебя. Вот, лоскут от красивого платья, которое носишь, мечом я отрезал его.

И Давид показал и меч и ткани кусок.

А Саул, обнаружив то, что в одежде и впрямь нет отрезка, и он есть в руке ненавистного парня, от этого разгорячился сначала, а после задумался. И впрямь, он остался живым потому, что его пощадили.

– Ты видишь, – Давид продолжал, – я мог бы покончить с тобой и разрешить моим людям расправиться с сопровождением. Но отец запретил мне вражду на тебя, и я никогда не стану держать в руке моей меч, направленный на Саула.

Давид скрылся из виду. Чтобы потом стать царем. Давидом царем…

Губы тянулись к источнику, но запекались на солнце. Кто поможет Иегошуа? Ни души человеческой. Из жаркого марева являлись всякие существа, изображения которых он видел во многих храмах в своих путешествиях. Рогатые, чешуйчатые и страшные. Привиделся цветок на песке, он погибал. И привиделся юноша, плеснувший воду в лицо его, который сказал скрипучим голосом:

– Привет, меня зовут Воланд.

В красном мареве открылось окно в мир прохладный, сам Иегошуа ожил как будто, стал смотреть на простор, где расположились страны дальние и ближние. Смотрел Иегошуа на народы их и дивился, что все они ему поклоняются.

Скрипучий голос посулил:

– Будешь повелевать этим миром, если послужишь мне.

Но окно в этот мир захлопнулось внезапно. Над Иегошуа теперь двое стояли. Мужчина мощный с белыми крыльями за спиной, тяжело дышавший, будто после погони за кем-то, сказал Воланду грубо:

– Ведь мы договорились о сроках посещения краев этой Вселенной. Почему же ты здесь?

Назвавшийся Воландом вызывающим тоном ответил, что ошибся во времени. Такое бывает.

– Пропадом пропади! – Элохим ему приказал. – За нарушение договоренностей ты не касаешься больше судьбы Иегошуа.

Воланд галантно раскланялся, согласился, и на прощанье серьезно сказал:

– Присмотрите за мальчиком этим, он весьма одарен.

Элохим не дослушал даже:

– Без тебя я не знал? Проваливай! И впредь черед соблюдай.

Какие-то люди в лицо Иегошуа плескали водой, давили на грудь ладонями, – он был еще жив, – подняли его и принесли в глиняный город, подобных которому юноше не приводилось еще навещать. Он таился в верхах жаркой красной пустыни, в месте нагорном с видом на море соленое и он состоял из кирпичных домов, по плоским крышам которых можно было гулять, как по улицам, ибо эти постройки соединены меж собою. Там жили общиной, владели совместно имуществом, и деньги у них не в ходу. Все непременно трудились, старались для обеспечения ближнего, а ближний трудился для всех. И без принуждения. Каждый был волен делать свое. Но делать. И хватало горшечников и кузнецов, садовников и хлебопеков, строителей и животноводов. Называли они себя ессеями. А город назывался Кумран.

У них общий был стол для питания, но если кто-то хотел бы вкушать свою пищу в жилище своем, он брал съестное у одного из «хранителей кладовых». Люди не голодали, обжорство же не допускалось, поэтому все населенье Кумрана могло бы показать лишь нескольких толстяков – и только потому, что эти люди были полны из-за болезней своих.

Кроме работы все занимались учебой, писанием и служением Богу. Храм и библиотеки – места, где свободное время проводили люди коммуны.

В храме святом поклонялись они Элохиму, и была еще там синагога, где учились, и где было место для Торы. Храм – для поклонения Богу, синагога – для моления по-еврейски.

В храме хранилась священная чаша, из которой во время всеобщих людских поклонений каждый обязан был отпивать понемногу вина. Чаша шла по рукам, будто бы чаша крови живой. Означал этот символ, что все одной крови, и отпивший из чаши новый ессей принимался в общину. Каждый вновь обращенный должен был смыть свое прошлое, забыть свои убеждения и привычки, и принять к сердцу новые. И смывали это прошлое в общине водой. Можно было даже голышом или в исподнем стать под тазик и принять этот краткий, льющийся сверху спокойный приятный ручей, можно было улечься в лужицу после дождя, а лучше в фонтан. Да, там были фонтаны, в этой жаркой земле. А в море? Нет, это Ям ха Мелех, в море смерти не смыть свое прошлое.

В Кумране учились все, и все были равны, и женщины свободно могли обходиться без платков и накидок. И если женщина была безграмотна, то, как она могла общаться с просвещенным мужем? Скучно с такою женой. И было это необыкновенно, необычно, непонятно для непосвященных во время оно. Иегошуа впервые видел женщин, в сущности, свободными. И они были краше темных по образованию дев всего Востока. Умны ессеи были потому, что не давали никому губить свои умы обманом, экстазом религиозным.

Иегошуа спросил:

– Кому вы молитесь?

– Мы молимся Яхве, что значит для нас «Безымянный». Он вечный и он вездесущий, зачем ему имя? Я называю Его по-разному, и Он понимает, что я обращаюсь к Нему. Чаще всего зову его Авва, что значит, Отец. Другие называют его Элохим, Элори и Элли. Как угодно, кто как хочет, к нему обратится, и правильно будет, поймет всевышний и так, если ты разговор с ним от сердца ведешь.

Ессеи рассказали Иегошуа, что был у них человек, очень походивший на Имашиах. Он проповедовал простые, понятные истины и творил чудеса. Дьявол его искушал в пустыне, сулил владычество над миром, но он отказался. А потом его схватили враги и убили. Но этот человек воскрес из мертвых.

– Как он воскрес? – заинтересовался Иегошуа.

– Он был умерщвлен, обездвижен. Потом его сердце забилось опять, и он восстал из мертвых.

– Он был сыном Бога?

– Он был, наверное, Имашиахом.

Впечатленный устройством Кумрана, Иегошуа возмечтал распространить что-то подобное на всей своей родине, а то и на всей земле. И тогда он ушел, убежал, опасаясь, что преследовать будут за нарушение клятвы причастия к общине кумранской. Шел он снова через пустыню, в которой, недавно еще, едва не расстался он с жизнью.

Веселились Иосиф с Марией, когда увидели сына, ранее уже оплаканного своего, таким повзрослевшим.

– Он вернулся, живой! – как безумный, счастливо кричал постаревший Иосиф. – Жив потомок Давида! Я знал, ты вернешься, не мог не вернуться. Бог тебя сохранил и привел к выполнению воли его. Где ты был?

– В разных странах и многое видел. Я бы раньше пришел, но в красной пустыне едва не погиб. Люди меня подобрали еле живого и выходили… Но перед этим… Я не знаю, что это было. Мне весь Мир предложили. Править Миром, народами…

– Кто?

– Кто-то неправедный. Я ощутил, что он очень не любит людей.

– Неважно, что было! – Иосиф придумал уже как обратить в свою пользу чудесное возвращение сына из пекла пустыни. – Запомни, ты сам специально ушел от людей, чтобы с Богом общаться. Но тебя искушали, пытались привлечь к стороне самой темной, но ты не прельстился тому, что тебе предложили – владению миром. Ты понял? Диавол тебе показал все пределы, тебе предложил ими властвовать, но ты отказался. Об этом народ будет знать и поймет, что пришел настоящий Имашиах. Ты понял мой сын? И не бойся ни моря, ни пекла, ни ножа, ни копья. Ты будешь идти по отчей земле и повсюду свершать чудеса.

– Чудеса?

– Чудеса. А иначе, какой ты Имашиах?

– Я смогу?

– Еще как! Все готово.

Серьезный муж и отец Иосиф смотрел страдальчески сыну в глаза, говорил потом еле слышно, но очень внушительно, ибо уши чужие должны были быть законопачены тишиной для подобных речей.

– Ты потомок царя почитаемого, вовеки присутствующего в наших умах и сердцах, ты есть ветвь от Давидова древа. Поэтому станешь царем!

Иегошуа знал, что захватчики римляне отменили в ха-Эрец правление царское после смерти Великого Хордоса, частями страны управляли тетрархи, и в Иудее властвовал Хордос Антипа.

– Страной правит римский префект, он есть царь на земле наших предков. Свергнуть наместника Рима и меня посадить на престол? Это невыполнимо.

Отчим настаивал:

– Сын мой, врага надо свергнуть, израильский трон возродить. Для этого нам и нужен Имашиах. Ничего не придется особого делать, только слушай меня. Ты свершишь чудеса, соберешь свою армию, все это будет. И потомок Давида займет, наконец, повелительное и священное место своего знаменитого предка.

Иегошуа удивился словам одержимого властью отца, ведь он в точности повторил ту историю, слышанную им в Кумране о пророке, погибшем на кресте. Про то, как в пустыне Диавол его искушал, но не смог одолеть непоколебимую веру. А потом тот человек совершал чудеса.

– В Кумранской общине мне рассказали историю про…

Иосиф опять перебил его речь:

– Забудь то, что видел в Кумране. Я знаю, что вся их община разрушена будет, причем изнутри, потому, что основана вся на придуманных идеалах. Пока там искренне верят друг другу, их дело идет, но проявятся черви разных пороков и все пропадет, взлелеянное праведными отцами их основателями.

– Иосиф, там люди другие, каких не встречал ни в Египте, ни в Индии, там иначе живут.

– Это секта! Отбились от собственного народа, пытаются жить по иному, будто бы братья и сестры, но это нежизнеспособно, поверь. Я это уже изучил. Потрать свои силы на неизведанное – воцарись на троне отцов. Вот предназначенье твое.

– Если Имашиахом ты хочешь представить меня, то зачем же нам трон? Имашиах превыше всех званий, регалий и пищи пустой.

– Заблуждаешься ты. Все намного реальней и зримей. Вот, видит народ твою силу, богатство – он твой. Что толку от умного нищего? Что он даст, кроме сладких речей? Почему все церковники соревнуются в роскоши храмов, одежд и застолий? Потому, что паства идет туда, где сверкает золото, где сулят ей помощь, и надеется, что тоже заживет припеваючи, если помолятся за нее.

– Как ты практичен, отец!

– Да, я вытравил из себя иллюзии бессеребренничества, доверия безграничного, все подвергаю сомнению – жизнь научила. Жизнь, которая выбросила меня из особого рода людей, людей, власть предержащих. По закону, по родству с царями, я и ты должны были стоять у трона предков. Нас отстранил пришелец этот, Хордос!

– В Кумране нет царей.

– Ты думаешь, в коммуне нет властителя? Слепец! Там есть Совет? И кто в Совете главный? Вот он и царь! Всегда был лидер у народа. Плохой, хороший, но всегда. Умело может он скрываться, и напоказ сливаться с обществом, стараться выглядеть, как просто человек, но это лишь политика. На самом деле – царь.

– Ты хочешь сделать и меня таким?

– Да! Все лучше, чем Антипа Хордос! Без роду и без племени. Покуда царь Давид жив в памяти народа, его потомки страною будут править. Для этого мы есть еще на этом свете, для этого ты целый месяц был в пустыне, искушаем дьяволом. И позабудь Кумран. Ты вышел из пустыни под знамением Бога, и будешь проповедовать, учить, лечить. Ты будто отречешься от семьи, ведь ты – Имашиах. Будь в том уверен. Давай попробуем, что будет получаться, потом решение ты примешь окончательно.

– Давай попробуем, – согласился Иегошуа, постигнув, что замысел отчима во многом совпадал с его устремленьями.

– Мы слух пустили по земле о чудесах, тобой творимых. Теперь шали, как можешь, поучай, юродствуй, и лечи, хоть воскрешай!

– В Кумране говорили, был воскресший человек.

– Все, позабыли про Кумран! Хотя, идея воскрешенья неплохая, надо поразмыслить нам на этот счет. И еще запомни. Что б ты ни говорил – все утверждай! Предваряй свою речь словами «истинно говорю» или «подлинно», «верно». Речь наша цветистая, мы вечно что-нибудь приукрашиваем. Но ты говори, только утверждая, будто знаешь все, что будет. «Воистину говорю, что пройду по воде, будто посуху!». И этой чуши поверят, Имашиах. Вот так, привыкай к особой миссии. А уж как ты пройдешь по воде, это моя забота. Ложимся спать. Завтра мы будем тебя крестить. Там все готово. Ждет нас Иоханан.

На следующее утро Иосиф протянул Иегошуа одежду.

– Оденься во все это новое.

– Отец, зачем наряжаться, как потерявшие стыд храмовые жрецы?

– Не перечь. За проповедником-оборванцем пойдут только такие же оборванцы. Ты же должен пленить всех, в том числе и состоятельных граждан.

Внял словам отца Иегошуа, переоделся, и выглядеть стал, как проповедник успешный.

Если бы Господь Бог знал про всякие проделки, совершаемые со старейшей киностудией страны, если бы Он любил кино так, как любим его мы, он не допустил бы такого развала, разворовывания и растаскивания. А может, допустил бы, чтобы выявить и наказать расхитителей? Вопрос. Но, видать, кино Он любил и про дела на легендарной студии знал. А посему, к бывшей начальнице ЦПСП (Центра подготовки к съемочному процессу), а теперь, ушедшей на повышение, чиновнице из комитета по культуре администрации города, утром постучали. В спальню.

Лиза Крутанская лежала в своей кровати на третьем этаже коттеджа, распластавшись во всю ее длину и ширину. Женщина с фигуркой маленькой, с головкой маленькой, но с бюстом крупненьким и тазом выдающимся.

А муж ее Крутанский Олег Ильич, должен был лежать, по логике, рядом. Почти что рядом и лежал. Но чуть пониже, на полу. На коврике. Калачиком свернувшись.

На стук никто из них не смог ответить. Не смог, а не захотел. Они слегка только проснулись, то есть процентов на десять. Лиза медленно возвращалась из какого-то похмельного астрала в низшие прослойки бренной нашей атмосферы. Бывает, веки – самое тяжелое, что только может поднять человек.

«А ведь это гениальная загадка!» – мелькнуло в творческом и проясняющемся мозгу Крутанской. – «Что самое тяжелое для человека поутру?». Ответ – «Веки». И недаром грандиозное, масштабное «века» (про время), так созвучно слову «веки» (про утро).

Итак, с трудом размежив веки, Лиза медленно открыла рот.

– Кто там? – невероятно слабым голосом она спросила и даже не услышала себя.

– Да не там, а тут уже, – ответил ей приятный баритон.

Веки снова смыкались, а Лиза их натужно поднимала, тут же подленько так спрашивая где-то глубоко внутри себя: «Зачем мне открывать глаза? И так ведь слышно. Можно же общаться и без видео, вербально».

«Радио – важнейшее из всех искусств», – афористично заключила Лиза. Но все-таки интересно, кто еще произносит слова в ее спальне? Таким ранним, ранним утром!

– Уже одиннадцать, Лизочка Семеновна. Я здесь, как вы назначили.

Кто-то сидел возле кровати. Судя по голосу, мужчина. И, судя по фигуре, большой мужчина. Что он там сидит? То есть, кто он там сидит? Какого черта он сидит?

– Вы б только черта ни черта не трогали, Елизавета Семеновна, накладно это. Потом отмаливать придется, вы ведь так набожны. На стенках спальни столько исторических икон! Заметно сразу, что это не подделки искусных декораторов Ленфильма.

– Да, набожна, – очень логично, в тему, и неожиданно прозрачным, чистым голосом ответила Елизавета и, похоже, сама того перепугалась.

Теперь мужик на стуле стал проявляться четче. Лиза будто опустила легкую фотобумажку в старый добрый проявитель, и стал на ней произрастать прекрасный светоотпечаток. Благообразный молодой мужчина сидел спиной к окну, и Лиза в контрсвете видела над ним, как будто, ореол. Так это сон или она уже проснулась? Женщина зажмурила глаза, подтащила слабою рукою убежавшую подушку, лежавшую в районе живота, и водрузила ее, мягкую, на голову, предполагая таким образом укрыться и от мира, и от этого искусного красавца, соблазнителя, который ей сейчас мерещится.

Что же было вчера? Как они надрались? Где провела вечер и куда он подевался? Так, опять у этих строителей были, это точно. Строители во втором тысячелетии для Петербурга – бич. Из-за них попойки. Чуть прикупят у администрации пятно застройки – гуляют. Другое пятно замарают – опять отмечают. У людей мужья, как мужья, а у нее – градостроитель. Главное, сам в граде Петровом не живет и не будет. Отстроил коттедж в Левашово, и обитает в нем. А то, что уплотнил он Петербург до удушения, – то сами дураки.

– Да, Лизаветочка Семеновна, погуляли, славно погуляли. Подготовка к возведению небоскреба – это пиршество для строителей.

Какой-то гул стоит над подушкой, прикрывающей голову Лизы. Кто-то все же есть в ее спальне из посторонних! Чей это голос? Гела?

Грузин по имени Гела, строивший этот коттедж, стал другом дома настолько близким, что по утрам после попоек приносил в спальню Крутанских похмельный напиток. Это была или чача, или водка, или рассол. Но Гела теперь в своей Грузии, теперь он в стане агрессоров, и, если что и принесет, то, как шпион, что-нибудь убийственное. Как же болит голова!

– Вай, Лиза, выпейте это, сразу взлетите духом на вершину Мтацминды, – раздался глас с высоты.

Лиза мгновенно проснулась. Если Гела здесь, то где ее муж? Их одновременное пребывание в спальне исключалось. Кто-то из них должен быть уверен в отсутствии другого. Это кто? Благообразный симпатичный культурист сидел на стуле и протягивал Лизе бокал с напитком. Большой, прозрачнейший, с повешенным на ободок, и обреченный высосанным быть, тривиальным ломтиком лимона.

– Выпейте, Елизавета Семеновна, это вкусно. У вас это называется амброзией.

До чего же добрая улыбка у этого парня! Где она видела такую? Прямо перед ее носом висел бокал. Какой-то самостоятельный бокал. Вроде, никто его и не поддерживал в воздухе. Грамм сто пятьдесят.

– Мне же еще на работу, в Комитет, – думала Лиза, глотая холодную, но в то же время обжигающую жидкость.

И спросила, допив:

– Это что?

– Амброзия. Водовка такая. Теперь ведь всякую выпускают. Если не понравилось, я за другой сбегаю.

– Да нет, нормально.

– Ах, да, про закусить! Возьмите, вот.

Явилось блюдо, на котором горкою лежали будто бы комки бумаги. И от бумаги этой запах шел ну просто слюновыделительный. Схватила Лиза маленький комок и запросто отправила в свой ротик. Комок растаял там, блаженством разлился по всем кишочкам дамы.

– Как хорошо! – удивилась она. – А это что?

– Обычная еда. У вас ее зовут манна небесная. Хотя, на иврите – мана. А по-русски – халява. Собирают ману ранним утром, так как она тает под лучами солнца. Поедая ману, юноши чувствуют вкус хлеба, старики – вкус меда, дети – вкус масла.

– А девушки? – спросила совсем уже прозревшая Лиза и премило улыбнулась.

Сыта, пьяна, и рядом эдакий мужчинка… Приятно жить… Но, только, кто он? Не скоро справившись с собой, она спросила:

– Кто вы, и как вы оказались в нашей спальне?

– Да как же, Лизанька Семеновна, вот ваша записка с адресом и планом дома, как проникнуть в спальню, и во сколько.

Недолго разбиралась Лиза с предоставленным рисунком. Вроде бы, ее рукой начертано. Она, конечно, рисовала похотливым юношам план дома, как пройти к ней незамеченным. Но это было… Пришла вторая молодость? Ну, ничего себе!

«Хотя, ему могла изобразить», – подумала Елизавета, зыркнув на сидящего на табурете красавца. – «Рискнуть? А где же охломон? В народе – олигарх?».

Пошарила глазами Лиза по всей комнате – и мужа не нашла. Свесилась с кровати направо – нет его. Свесилась с кровати налево – вот он. На полу. На коврике, калачиком. Весьма обыденно.

– И по какому вы вопросу? – теперь уверенно спросила Лиза.

– Вчера на вечеринке по поводу решения о продаже Ленфильма мы договорились с Вами согласовать вопрос проведения культурно-исторического мероприятия в когда-то блистательном Санкт-Петербурге, испоганенном вашим мужем и ему подобными. Вы резонно ответили, что формально не имеете права давать такие разрешения, но так как имеете солидный вес в Комитете, мы можем заключить партнерские соглашения, так сказать, кулуарно. И наши договоры останутся между нами. Один договор – о концерт в городе, второй договор совсем пустяшный – о краткосрочной аренде пятого павильона Ленфильма. Сумма, указанная в договорах, была мною уплачена вчера же. Вот эта.

Лиза посмотрела на строчку, в которую указывал палец… нет, это был перст, изящный и указующий.

«Семьсот тысяч долларов» – написано.

– И Вы их уже получили. Вот, расходный ордер, подписанный Вами.

Лиза очумело смотрела на желтенький листочек, где ее подпись стояла под признанием в получении эдакой суммы.

– А деньги где?! – она с надеждой посмотрела на благодетеля.

– Лизанька Семеновна, вот же они, зачем же так беспокоиться.

Посетитель спальни раскрыл дверцу прикроватной тумбочки. Крутанская свесилась с кровати и чуть не упала. Банкноты в пачках горкой стояли в темном мебельном нутре.

– Что я должна сделать? – голосом голливудской героини, идущей на самопожертвование, спросила Лиза.

– Всего лишь расписаться под "Согласовано" и поставить печать вашего Комитета. И договор наш вступит в силу.

Лиза в таком состоянии подписала бы все, что угодно, хоть смертный приговор себе, только бы отстали.

– У меня нет печати, она в канцелярии.

– Тогда просто подпишите, печать мы сами поставим у вас в Комитете. И не беспокойтесь, договоры никто не увидит. Концерт проведем на высшем уровне, пятый павильон Ленфильма, в котором теперь цех мебельного реквизита, будет работать, как и прежде, услуги будут оказывать мои люди. А вы сможете провести недельку на юге, куда я вас срочно отправлю.

Лиза села в кровати, выхватила из рук мужчины документы и прочитала, между кем же заключаются договорные обязательства.

"От Комитета по культуре Крутанская Е. С. и ИП (индивидуальный предприниматель) Елагин Адонай Буддович».

– Это я, Елагин. Зовите меня просто Адонай.

– Чечен, что ли? – спросила Лиза только для того, чтобы за время его ответа хоть что-нибудь вспомнить.

– Не знаю, и чеченец, наверное, тоже. Во мне столько всякой крови намешано, что вовеки не разобраться. Все будет в порядке.

Лиза подписала два документа.

– Спасибо! – заулыбался Елагин. – А теперь мы переговорим с вашим мужем.

– Вряд ли это получится, – безразлично заметила Лиза. – Он размяк в последнее время. Местные аборигены выступают против строительства небоскреба на Охте. Вот он и запил. Его ведь хотели подрядчиком сделать. Лишь к обеду он отойдет.

– Вы забыли про амброзию и ману. Они сделают чудо. Он тоже вчера обещал договор подписать. На переуступку строительства стадиона на один день.

Конец ознакомительного фрагмента.