Гостеприимная консерватория
Свежий прохладный воздух обдувал мое разгоряченное лицо. Стремительной походкой я летела в консерваторию послушать Московский камерный оркестр MusicaViva, программа которого сегодня, в первый день апреля, называлась «Веселые арии Моцарта». Большой зал консерватории давно ждал меня или, простите, я скучала по нему, так как почти год туда не ступала моя нога. Время меня не прессовало и не поджимало, но вечная нехватка этого неощутимого рукой и глазом, сиюминутного, но вечного и невозвратимого, всегда заставляла торопиться. По необъяснимому природному закону – даже, скорее всего, беззаконию – я тихонечко про себя поругивала своего зятя, которого почему-то всегда хочется поругать, а не похвалить. В данном случае он страдал радикулитом, и это уже не в первый раз. Я говорила, я предупреждала, что если у тебя такая проблема, то не торчи на холодном балконе в тоненькой футболке целый час – очевидно же, что это плохо кончится! Так оно и вышло. Я жалею свою дочь. Конечно, она достойна лучшей участи. Непонятно, почему она вцепилась в этого очень посредственного мужчинку. Его даже мужчиной назвать-то нельзя… так, стручок какой-то, а имя, господи прости, Андрей Прокопьевич…
С этими мыслями, обернувшись на Храм в честь Вознесения Господня на Большой Никитской улице, мимо которого я и спешила, неведомая сила на ровном месте ткнула меня в спину, подбросила малюсенький камешек под стопу, и я рухнула на четвереньки, вдребезги разбив оба колена, разорвав мои любимые чулки фирмы Gunze и так ушибив локоть, что тихонько завыла тоненьким голосом. Немолодой мужчина подал мне руку, и я медленно поднялась.
– Идти можете? – спросил он глухим голосом.
– Может быть, и могу, – прошептала я, крепко вцепившись в рукав его пальто.
Я пошевелила, пальцами обеих рук, хотя ушибла только одну, потом согнула и разогнула ноги в коленках и поняла, что жить буду, и только потом отпустила рукав доброго человека.
– Спасибо! Вы очень добры.
– Врач нужен?
– Нет, спасибо.
И тут я вспомнила, что этот храм, с начала тридцатых годов XIX в. именуемый «Малым Вознесением», в отличие от вновь построенного «Большого Вознесения» за Никитскими воротами, впервые упоминается в московских летописях около 1548 года. Со второй половины XIV века здесь проходила дорога на Великий Новгород через Волоколамск, и храм, предположительно, возник как центр находившейся здесь слободы новгородцев и устюжан. Каменная церковь была построена «на месте древней деревянной» царем Федором Иоанновичем в память о его короновании в день праздника Вознесения Господа нашего Иисуса Христа. Южный предел Прокопия и Иоанна Устюжских впервые упомянут в 1690 г. Видимо, тогда и был построен существующий ныне каменный южный придел, посвященный удивительному святому Северной Руси – православному Прокопию, Христа ради юродивому Устюжскому чудотворцу. Прокопьевский придел, устроенный новгородцами и устюжанами в своем храме на Большой Никитской, был и остается единственным ев. престолом в г. Москве, освященным в честь этого святого.
Прокопий перешёл из католицизма в православие. До этого был любекским ганзейским купцом знатного прусского рода. Впоследствии «эмигрировал» со всем своим богатством на Российские земли. Роздал все бедным. Жил на подаяние, был одет в рубище. Спал блаженный обычно на сырой земле, на куче мусора или на камнях.
Колени мои саднили, рука ныла. Прокопий вертелся в голове. Забыла сказать: по образованию я – историк. Читаю лекции в университете о Древней Руси.
В 1290 году Прокопий якобы предвидел стихийное бедствие – сильную бурю с грозой, лесными пожарами и смерчем большой разрушительной силы, явившимися следствием падения метеорита в 20 верстах от Великого Устюга. За неделю до падения метеорита Блаженный Прокопий начал ходить по городу, призывая со слезами жителей Великого Устюга каяться и молиться, чтобы Господь избавил город от участи Содома и Гоморры. В течение недели праведник предупреждал о скором суде Божием, но ему никто не верил. Когда же разразилась буря, жители бросились в самое укрепленное и безопасное здание города – соборный храм, где застали молящегося за них и за спасение города Прокопия.
Не сиро ста меня Прокопий наказал: имеющий уши— да услышит, имеющий глаза – да увидит…
До концерта осталось двадцать пять минут. У меня было три варианта: 1. Пойти на концерт и отдаться музыке Моцарта. 2. Зайти в храм и поставить свечу иконе «Моление Прокопия и Иоанна Устюжских иконе Благовещения». 3. Поехать домой, поплакать и пожалеть себя, любимую.
Я выбираю первый вариант и медленно бреду к входу в Большой зал консерватории. Обхожу толкающихся, по мере возможности лавирую между скоплениями людей и благодарю бога за науку и за то, что моя юбка достаточной длины, чтобы закрыть кровавые коленки.
Билет мой недорогой, поэтому я пробираюсь в амфитеатр, где злобная служительница недоброжелательно тыкнула моим билетом в пространство: дескать, вам туда. Все устроились. Время пришло и голос «за сценой» произнес громко и четко: «Вольфганг Амадей Моцарт. Симфония № 1 ми-бемоль мажор. В трех частях».
Оркестр застыл в ожидании маэстро… и вот он, Филипп Ричевский. Я увидела этого достаточно известного дирижёра впервые. Тонюсенькая фигура в черном обтягивающем трико, в черном же кардигане до колен и в лаковых сапогах, опять же черных и до колен. Несколько необычный костюм для дирижёра. Зазвучала первая часть симфонии и мои травмы подверглись благотворному лечению великой музыкой.
Маленькая пауза между первой и второй частями симфонии мощно нарушилась «голосом за сценой»: «Ария Дон-Жуана из оперы «Дон-Жуан», – провозгласил неведомый бармалей, о-оочень плохо исполняющий свои обязанности ведущего концерта. Дирижер окаменел. Чтобы спасти его от ступора, видимо должна была прилететь прекрасная принцесса и поцеловать его, чтобы он оттаял, но с принцессами в этот вечер была напряженка… Черные, до плеч, волосы Филиппа встрепенулись. Пауза затянулась. Маэстро тихо приходил в себя… Началась вторая часть симфонии…
Арии графа и графини из «Свадьбы Фигаро», дуэт Папагены и Папагено из оперы «Волшебная флейта» и еще, и еще, все звуки гениального композитора, сложенные в произведения в его голове и записанные его божественной рукой, обрушились на мою мятущуюся душу, согрели её и обезболили. Концерт пролетел, как чашка кофе в утренней постели. Переполненный зал медленно перетек в фойе, а я присела на канапе, придерживая раненую руку. Рядом со мной сидели такие же не торопящиеся домой люди. Отогнув штору на двери, заглянула злобная служительница и, неприязненно поглядев в наши глаза, нагло выключила свет. Растерянные любители классической музыки побрели одеваться, а за нашей спиной гас свет. Нас выдворяли из консерватории. Все говорило об одном: «Катитесь, наконец, побыстрее, мы торопимся домой, черт бы вас драл!!!». Мне стало ясно, что не служительница злобная одна-единственная, а это общая тенденция – жажда наживы. Мне стало грустно. Заныли не только коленки и локоть, но и чуть-чуть подлеченная Моцартом душа. Я вознесла Прокопию маленькую молитву: «Прости меня, я больше не буду зятя грызть!», потом – Господу: «Прости и помилуй нас всех!» и потащилась до дому. Противная слеза, выточенная «прелестными» ощущениями от сгибавшихся коленок, нарушающих подсохшие корки запекшийся крови, повлекла мою руку в карман за носовым платком. Я нащупала в кармане картонный квадрат и выудила его на свет божий. На небольшом желтом кусочке бумаги написано: «Министерство культуры Российской федерации. Московская государственная консерватория имени П.И. Чайковского. Большой зал. Веселые арии Моцарта. Амфитеатр середина. Стоимость услуги 800 руб.»
Мы оказали вам услугу, ровно на восемьсот рублей.
Если вам этой не хватило, бегите в кассу поскорей.
Там валом новые услуги лежат в компьютере горой.
Купите впрок себе, подруге и тихо топайте домой…
Консерватория вас встретит, и отзвучит симфоний ряд…
Консьерж погасит быстро свечи и нежно даст пинка под зад…
Негоже долго ковыряться, в фойе топтаться, одеваться
И отзвук вечности ловить…
Симфоний Моцарта поевши, насытившись, отяжелевши…
Должон ты зал освободить…
Консьерж, свет в зале отрубает, тебя, козлину подгоняет,
Чтоб ты не шел, как падишах…
Чтоб ты скорее шевелился, не мешкался и не томился
Звучащей музыкой в ушах…
Какие все-таки ужасы лезут в голову, когда вечные ценности, к которым ты благоговейно прикоснулся, перечеркнуты в один миг неистребимым хамством!..
Изливая мою грусть, поэтому неприятному поводу, я вспомнила Венскую оперу, великолепный зал которой предназначался не только для музыкантов, но и для слушателей, где мне посчастливилось полгода назад слушать ассорти из Доницетти. Понятное дело у нас больница для врачей, а школа для учителей, а консерватория для билетерш…
Спустя три дня моя рука опухла и покраснела. Сейчас я сижу и баюкаю ноющую загипсованную руку. Какой же ценой русская дама средних лет существует в ткани жизненного пространства моего любимого города? Пусть сбитые коленки и сломанная рука будут самым трагическим испытанием в моей жизни.