Суворов
П.Н. Краснов
Горжусь тем, что я Россиянин!
Предисловие автора
С необыкновенным вниманием весь мир в настоящее время следит за кровопролитной войной на юге Африки, где борются за самостоятельность буры с англичанами. Маленькое государство – Трансвааль – почти без войска защищается от многих тысяч прекрасно вооруженных английских солдат и одерживает над ними победы[1]. Буры побеждают потому, что их воины родились и выросли в походах и на войне, умеют хорошо стрелять и ездить верхом, английские же солдаты изнеженны, подготовлялись лишь для парадов и смотров, учились не тому, что нужно знать военному человеку.
Сто пятьдесят лет назад и наши войска были подобны английским – прекрасны по мундиру и плохи по обучению. Случись тогда серьезная война – и тяжело пришлось бы нашему солдату. Тогда, сто с лишним лет назад, в царствование дочери Петра Великого Елизаветы Петровны, и потом, при императоре Петре III и в первые годы царствования императрицы Екатерины II, солдаты были как куклы. Первым делом учили солдата убирать себе в косицу и пудрить волосы да щегольски одеваться. На маршировки, чтобы солдаты не гнули ног, им подвязывали под колени лубки. Если такой солдат падал, то он сам, без посторонней помощи, и встать не мог. В некоторых полках для обучения солдат прямо держаться их завинчивали на несколько часов в особый станок. Обращались с солдатами грубо и жестоко. Палка от зари до зари гуляла по солдатским спинам. Исправным унтер-офицером и офицером считался тот, кто более дрался. От солдата требовали, чтобы он был весь вытянут, чтобы оружие его блестело. Тесак, как огонь, горит, а самый нож его заржавел, ружье начищено, словно оно серебряное, а стрелять из него нельзя. На параде такое войско выглядит прекрасно, но на войне оно никуда не годится. Стянутые солдаты не могут переходить большие расстояния, а стрельба их не приносит неприятелю вреда.
А между тем это были годы, когда Россия устраивалась. Нам предстояло покорить Кавказ, отнять у крымского хана Крым, не раз померяться силами с турками да прибрать к своим рукам Польшу, к которой подбирались австрийцы и немцы. Для этого нужно было хорошо обученное войско, способное для войны. Нужны были солдаты, умеющие стрелять, делать большие переходы с места на место, не уставая, потому что железных дорог тогда и в помине не было. Такие солдаты всегда дороги, и теперь англичане очень бы желали иметь человека, который сумел бы обучить их войско так, как обучено наше. И тогда нужно было, чтобы кто-нибудь показал, чему нужно учить солдата, чтобы он был храбр на войне и умел побеждать.
И такой человек у нас на Руси нашелся. В среде русских военных людей появился генерал, который говаривал, что в мирное время надо солдата учить тому, что потребуется от него на войне, и сам так и учил солдат.
Солдаты полюбили его, поняли его нехитрую «науку побеждать» и вместе с ним ходили добывать русскую славу. Он покорил Польшу, брал у турок неприступные крепости и, наконец, позднею осенью с боем перешел крутые и высокие горы в Италии. Он учил солдат так верно и просто, что вот сто лет прошло с тех пор, мундиры, ружья, сабли много раз изменились, стали лучше, а нет-нет, обучая солдат, мы вспомним, как он учил. Он умер сто лет назад. Но душа его, его учение, русское сердце его живы в нашем войске и в русском народе и сейчас. И когда хотим мы похвалить молодцов-солдат за молодецкий переход, за меткую стрельбу, мы говорим: «Суворовские чудо-богатыри!», «Эка суворовский переход отмахали», «По-суворовски дрались!»… Говорим так потому, что этого человека, научившего наших солдат победам, воевавшего за славу России, звали Александром Васильевичем Суворовым.
Суворов мальчик и солдат
Александр Васильевич Суворов родился в 1730 году в семье русского генерала Василия Ивановича Суворова. Мы не знаем точно, где он родился. Одни говорят, что в Москве, другие называют его родиною Финляндию. Мальчиком он был хил и слаб и не отличался крепким здоровьем. Отец не готовил его в военную службу. Но еще ребенком маленький Суворов любил читать про давнишние войны, любил рассказы о сражениях и усердно занимался военными науками. Отец не мешал ему в его занятиях, но не придавал им никакого значения. Однажды к нему зашел его приятель, старый генерал Ганнибал. Дело было в деревне.
– Ну, что Саша? – спросил Ганнибал отца Суворова.
– И не говори мне про него, – с досадой ответил старик, – просто не знаю, что из него выйдет. Все сидит за книгами, читает, пишет, бредит солдатами… А какой он солдат! Сам посуди. Маленький, тощий…
– А надо посмотреть его, – сказал Ганнибал и прошел в классную маленького Суворова.
Ганнибал был боевым генералом. Он помнил походы Петра Великого, в которых и сам принимал участие.
Он обласкал мальчика, и Александр показал ему свои чертежи и книги. А книги были не по летам серьезные. Ганнибал разговорился с Суворовым и увидел, что мальчик отлично понимал все, что читал, и мечтал стать военным. Задумчивый вернулся старый генерал к отцу Суворова и по душам переговорил с ним. Этот разговор решил участь Александра – он поступил на военную службу.
В те времена на службу записывали детей в двух-трехлетнем возрасте. Они считались солдатами в полках, но, конечно, не служили, а жили у родителей.
А между тем им шли чины, и к тому времени, как они подрастали, они были уже офицерами, не зная солдатского житья. Но Суворов служил не так. Пятнадцатилетним юношей он поступил рядовым в Семеновский полк и добросовестно потянул солдатскую лямку.
Дисциплина – мать победы.
Он никогда не нанимал за себя солдат, но все делал сам. Сам чистил себе платье и оружие и особенно занимался ружьем, которое называл своею женой. Солдатская наука далась ему легко. И особенно он любил караульную службу, потому что в карауле солдат как на войне – жизнью своей отвечает за свой пост и может в случае нужды употребить в дело оружие. И когда приходилось ему стоять на часах, он твердо помнил свои обязанности и не зевал по сторонам.
Случилось ему однажды стоять на часах у Монплезира в Петергофе. Как раз в это время по парку гуляла императрица Елизавета Петровна. Молодцом отошел к своей будке мальчик-солдат и лихо отчеканил «на караул». Императрице понравился бравый часовой, она подошла к Суворову и спросила, как его зовут.
– Александр Суворов, Ваше Императорское Величество, – бойко ответил Суворов.
– Не Василия Ивановича ли сын? – спросила императрица, знавшая отца Суворова.
– Его самого, Ваше Императорское Величество, – ответил молодой солдат, бойко держа ружье перед собой.
– Молодец сын у Василия Ивановича, – проговорила императрица, – на вот тебе рубль от меня на память.
– Покорно благодарю Ваше Императорское Величество, – твердо проговорил юноша, – но взять рубля не могу. Часовому запрещено принимать от кого бы то ни было подарки.
– Молодец, – сказала государыня, – знаешь службу, – потрепала Суворова по щеке и пожаловала поцеловать свою руку. – Я положу рубль здесь на земле, – прибавила она, – как сменишься – так возьми.
Рубль этот Суворов хранил всю свою жизнь.
Девять лет провел Суворов в Семеновском полку в солдатском звании. Он последовательно производился в капралы, что теперь соответствует ефрейтору, потом в подпрапорщики, затем в сержанты, и, наконец, 15 апреля 1754 года был произведен в офицеры.
Но эти девять лет солдатской службы не прошли для Суворова понапрасну. Он полюбил солдат, и солдаты полюбили его. Он научился говорить таким простым языком, что самую мудреную штуку мог легко и быстро объяснить самому непонятливому солдату.
И офицером он не бросал своих занятий – он старался большему научиться, больше узнать…
Непрестанная наука из чтениев!
Так постепенно в мирные годы накоплял Суворов знания, чтобы воспользоваться ими на войне.
Первый поход
Рядом с Россией, к западу, лежат немецкие земли. Теперь это громадное государство – Германская империя, а тогда это было маленькое Прусское королевство. Королевством этим правил король Фридрих Великий. Он всю жизнь свою провел в войнах, защищая и расширяя свое маленькое государство.
Фридрих II Великий
Против него составился союз, к которому примкнула и Россия. Война тянулась семь лет. Наши полководцы не были решительны и потому не подавались далеко в глубь страны и не рисковали сильно наступать на пруссаков. Очень хотелось Суворову попасть на войну, но долгое время ему это не удавалось. Наконец в 1759 году он был назначен дежурным при генерале Ферморе, который командовал русскими войсками. Здесь Суворов не раз получал в командование конные полки. С конными солдатами он смело подступал к неприятелю, узнавал, где и сколько находится пруссаков, и нападал на них.
Я лучше прусского покойного короля <Фридриха>.
Я милостью Божией баталий не проигрывал.
Он участвовал во всех набегах наших войск, а в 1760 году ходил на столицу Пруссии – Берлин, который был занят нашими войсками.
В Берлине казаки захватили красивого мальчика. Суворов увидал его и пожалел. Он взял его к себе, заботился о нем во время похода, а когда его полк был расквартирован, он расспросил мальчика, где живут его родители, и, узнав, что у него есть только мать, написал ей следующее шутливое письмо: «Любезнейшая маменька, ваш маленький сынок у меня в безопасности. Если вы захотите оставить его у меня, то он ни в чем не будет терпеть недостатка, и я буду заботиться о нем, как о собственном сыне. Если же желаете взять его к себе, то можете получить его здесь или напишите мне, куда его выслать». Обрадованная мать, сильно беспокоившаяся о своем сыне, поспешила приехать за ним. Три года провел Суворов на войне. Начальство его узнало и полюбило, ему давали под конец серьезные поручения, и Суворов всегда их лихо исполнял. Но на войне Суворов убедился в том, что наши солдаты обучены не так, как следует, и что для войны нужно обучать солдат иначе. И вот 6 апреля 1763 года тридцатитрехлетний полковник Суворов получил в командование сначала Астраханский, а потом Суздальский пехотный полк. Полк стоял недалеко от Петербурга, в Новой Ладоге. Солдаты тогда служили в полку всю свою жизнь. Молодыми рекрутами поступали они на военную службу, а уходили седыми, дряхлыми стариками. Ружья были кремневые, заряжаемые с дула. Нужно было насыпать в дуло порох, забить шомполом пулю, потом подсыпать пороху под кремень у курка, и тогда только можно было стрелять. Поэтому много стрелять было нельзя, да и пуля летела не далеко – шагов на сто, не больше. Солдат больше обучали палкой и мало толковали им, что и для чего нужно делать. При полку было много солдатских и дворянских детей, которые бродили без присмотра, ничему не обучаясь.
Мою тактику прусские принимают, а свою протухлую оставляют.
Живо принялся Суворов воспитывать свой полк. Он построил школу для детей, а на пустыре перед казармами развел сад. Обучать солдат он приказал толково, и сам, постоянно бывая на учениях, всегда повторял: «Первое – храбрость». Стрельба из ружей не могла быть хороша, а потому Суворов и говаривал: «Пуля – дура, штык – молодец». А больше всего он заботился, чтобы у каждого солдата своя голова была на плечах, чтобы мог он делать все с пониманием. И не любил же он, когда на его вопросы ему отвечали: «Не могу знать». «От немогузнайки – большой вред», – говаривал он. Бывало, выведет он свой полк на учения.
Каждый воин должен понимать свой маневр. Тайна есть только предлог, больше вредный, чем полезный. Болтун и без того будет наказан.
Начнет делать повороты, потом поводит маршировкой, поучит скорому заряжению и вдруг ударит одной частью на другую в штыки. А сам бегает, мечется. Он все видит, все знает. Он и полковник, он и ефрейтор, он сейчас заметит, где что не так, и поправит. Или начнет делать марш. «Скорее, скорее!» – кричит он солдатам. Шаг становится бойчее. «Молодцами – чудо-богатыри! А ну, хватите-ка песню!» С веселою песнью шибко идут солдаты. Суворов сворачивает их с дороги, идут по пашне, вот захлюпало под ногами болото, впереди река. Никто не знает, какая ее глубина. Но Суворов вошел первый в воду, и пошли за ним его суздальцы, высоко поднимая ружья над головами. Промокли насквозь. Надо согреться. «Бегом, – кричит Суворов, – вон видите монастырские стены, – там наш неприятель. На приступ! Ура!»… Громко закричали суздальцы «ура» и вихрем налетели на стены. Но стены крутые, высокие. Солдаты не знают, как на них влезть. А Суворов уже тут как тут, он первый среди них. «Подсобляй один другому – вот так», – и стен как не бывало. Сколько отмахали в этот день! Да верст шестьдесят! Пора подумать об отдыхе. Где тут отдых! Только заснули, загремел барабан, поднялась ночная тревога, ночью прошли по другой дороге домой. Устали, измучились, зато узнали, как бывает на войне, и убедились, что с Суворовым и война не страшна.
Солдаты его скоро полюбили. Он всегда был среди них. А войдет кто-нибудь к нему на квартиру и что найдет? На полу насыпано сено, на сене подушки и солдатская шинель – это постель Суворова. А ел он то же, что ели солдаты. Вставал до зари и весь день занимался. Дела было много. Нужно было и солдат обучать, и писать для них наставления. Зато не страшна была суздальцам война – они знали, как им быть на войне, знали, что бывает в походе и как надо и ноги беречь, и сухари сберегать на черный день. И не напрасно они изучили все это. Скоро настало время им показать свое суворовское обучение – Россия начала войну с поляками.
В Польше и в Турции. Взятие Туртукая
В те времена Польша еще не составляла части Русского государства, в ней был свой король, и управлялась она самостоятельно. Однако поляки были между собой не в ладах и не очень почитали своего короля. Нашлись среди них люди, которые захотели возвысить Польшу и унизить Россию, поднялась смута, и поляки напали на русские войска.
Вся Польша покрыта лесом и болотами. Через лес идут небольшие дороги. Неприятель собрался повсюду, каждая деревня, каждый густой лес скрывали в себе поляков. Чтобы разбить их, нужно было действовать быстро и решительно. А такие действия больше всего были по душе Суворову.
Суворов был назначен со своим полком в поход против поляков. Путь в 850 верст от Новой Ладоги до Польши он прошел в 30 дней и подошел к границе. Кругом были мятежники. Суворова вызвали в Варшаву. Он посадил пехоту на повозки и быстро явился к генералу Веймарну, который начальствовал над русскими войсками, бывшими в Польше.
Фельдмаршал Суворов
Поляков было гораздо больше, чем русских, но они действовали недружно, отдельными отрядами. Солдаты их были плохо обучены военному делу. В Варшаве опасались, что поляки нападут на город, слухи об их шайке носились в народе. Генерал Веймарн призвал к себе Суворова и приказал ему разведать, где находятся эти шайки.
Суворов взял своих суздальцев, присоединил к ним нескольких казаков и пошел рыскать по Польше. В иной день больше ста верст пройдут, ночи не проспят, а наткнутся на поляков, и больше ли их, меньше, Суворов всегда разобьет. Его суздальцы были обучены меткой стрельбе. Суворов все им говаривал: «Береги пулю на три дня, а иногда и на целую кампанию, когда негде взять. Стреляй редко, да метко, штыком коли крепко… Мы стреляем цельно, у нас пропадает тридцатая пуля…»
Всюду и везде в этих поисках он был впереди своих солдат: не раз он подвергал свою жизнь опасностям. Так, глухой осенью на железной лодке, называемой понтоном, переправлялся он через Вислу.
Погода была холодная, сильный ветер дул над рекой. Суворов по неосторожности упал с понтона. Его долго не могли вытащить, наконец одному из солдат удалось схватить его за волосы и вытащить из воды. Но, карабкаясь в понтон, Суворов сильно ударился грудью о борт и лишился чувств, кровь пошла у него горлом. Несколько месяцев Суворов хворал, но дела своего не покидал, и с весны опять носился со своим отрядом, разбивая маленькие шайки мятежников. Один раз за 17 суток прошел со своим отрядом 700 верст, да притом так, что двух суток не проходило без боя. Все восхищались его быстротою, но Суворов скромно отвечал: «Это еще что, римляне двигались шибче, прочтите Цезаря…»
Два года с лишним провел Суворов, носясь по Польше и поражая поляков. Но эта война его не удовлетворяла. Ему хотелось идти воевать с хорошо обученными и стойкими войсками, поляки же сражались не храбро. Он мечтал сразиться с турками, которые в это время воевали с нами. Турки были весьма искусны в защите крепостей, и брать их крепости нужно было умеючи. Суворов просился на эту войну, и желание его было исполнено. В мае месяце 1773 года он был назначен в турецкую действующую армию. Силы турок были громадны, наши же войска, бывшие под командой Румянцева, были немногочисленны и никак не могли переправиться через Дунай. Румянцев решил начать войну рядом мелких нападений на турок и приказал Суворову взять небольшую крепость Туртукай, лежавшую на турецкой стороне.
Где меньше войска, там больше храбрых.
Суворов, прибыв к войскам, бывшим близ Туртукая, убедился, что их слишком мало и притом войска были больше конные, неспособные для атаки крепостей. Суворов настойчиво просил подкреплений, но подкреплений ему не давали. Тогда он решился атаковать Туртукай с тем, что у него было.
Он сам выехал в передовые войска и осматривал, как лучше повести атаку на крепость. Устав на этой разводке, он поздней ночью завернулся в шинель и, привязав лошадь подле, заснул на холме, вблизи от турок. Его разбудил конский топот. Светало. В туманной дали виднелись дома и мечети Туртукая. Там гарцевали турецкие наездники. Часть их с поднятыми над головами саблями неслась к спящему Суворову. Он едва успел вскочить на лошадь и ускакать от турок.
День, который провел Суворов под турецким городом, не прошел без пользы. Он знал теперь, что турок в лагере было до четырех тысяч, и понимал, что слабый русский отряд не может взять Туртукай. Но взять было нужно. Этого требовал Румянцев. Для славы русского оружия было необходимо хорошенько проучить турок. Целый день Суворов беспокоится о том, что у него мало войск, что пехоты не хватает. Он спешивает часть кавалеристов и учит их сражаться по-пехотному. Штурм города он решает произвести ночью. Как только стемнело, он посадил 600 человек бывшей у него пехоты на 17 лодок и поплыл через Дунай. Турки заметили движение русских и открыли по ним огонь. Суворов разделил свои войска на три части и ударил сам с передней на турецкую батарею. Подле него разорвалась граната, и осколком ударило в бок, но он не покинул своего места.
Он ехал впереди всех и ободрял солдат словами: «Стрелки, – кричал он, – очищай колонны! Стреляй по головам! Колонны, лети через стены на вал! Отворяй ворота коннице! Неприятель бежит в город, его пушки обороти по нем. Стреляй сильно в улицы, бомбардируй живо! Недосуг за этим ходить! Спускайся в город, режь неприятеля на улицах! Конница, руби! В дома не ходи, бей на площадях. Штурмуй, где неприятель засел, занимай площадь! Неприятель сдался – пощада! Стена занята – на добычу!..»
Повелительно звучали эти слова в ночной мгле, и солдаты, прислушиваясь к голосу своего любимого генерала, показывали чудеса храбрости. Туртукай был взят. Сам Суворов был поражен этой удачей.
«Слава Богу, слава вам, Туртукай взят, и мы там», – писал он в донесении к командующему войсками Румянцеву.
Екатерина II
Но ему недешево далась победа. Раненый бок ныл и болел, ко всему этому присоединилась лихорадка. Он уехал в ближайший город лечиться, но, узнав, что начинаются опять дела и он нужен для новых атак, он вернулся к войскам, хотя ездить верхом не мог. Два солдата водили его под руки в бой, приказания он отдавал тихим голосом офицеру, и тот командовал за него войсками. Но силен был дух в нем. Он помогал преодолевать болезнь и слабость. В конце боя Суворов уже сидел на лошади и направлял войска, куда нужно. Где был Суворов, там была победа, и слава его начинала расти. Никому не известный офицер, он дослужился до видного положения и скоро стал известен императрице Екатерине II…
Истинная слава не может быть оценена: она есть следствие пожертвования самим собою в пользу общего блага.
Усмирение пугачевского бунта. Как Суворов учил солдат
В это время в Заволжском крае появился донской казак Емельян Пугачев. Он называл себя мнимоумершим императором Петром III. К нему стали приставать злоумышленники, и в скором времени по всему Заволжью поднялся мятеж. Разбойники нападали на помещичьи усадьбы, жгли их, вешали хозяев, а крестьян, которые не соглашались идти с ними разбойничать, заковывали в цепи. Мятеж дошел до такой степени, что нужно было посылать войска. Войска эти должны были двигаться весьма быстро, чтобы настичь мятежников и поймать самого Пугачева. Вот тут-то и вспомнили про Суворова.
Быстро собрался Суворов в путь и налегке примчался на Волгу. Пугачев, уже раньше расстроенный русскими войсками, под командой Михельсона, ушел за Волгу. Но это не остановило Суворова. С небольшим отрядом переправился он в киргизские степи и бросился в погоню за Пугачевым. У его солдат не было хлеба – Суворов приказал убить быков, посолить и засушить их мясо на огне и заменять им хлеб. Он шел днем и ночью. Шел без дорог. Днем определяли путь по солнцу, ночью шли по звездам. Но как ни торопился Суворов, нагнать Пугачева ему не удалось. Он был в 50 верстах от ночлега разбойников, когда узнал, что товарищи Пугачева изменили ему и, связав, выдали его полковнику Симонову. Суворов нашел его в цепях. Он приказал сделать громадную клетку и в этой клетке на крестьянской подводе повез Пугачева. Но разбойник очень волновался в клетке, тогда пришлось его посадить вместе с 12-летним сыном его на телегу и везти, связанного по рукам и по ногам. Суворов неотлучно находился при этой телеге и стерег разбойника, так как у Пугачева были товарищи, которые могли его освободить.
Неутомимость Суворова была выше сил человеческих, и начальство его не оставило. Теперь всюду, где нужны были решительность и быстрота, вызывали Суворова. Его послали усмирять башкиров, волновавшихся на юге, ему давали все трудные поручения, связанные с большими передвижениями.
Но южный край был умиротворен, и Суворову нечего было делать там, а без дела он скучал и просил, чтобы ему опять дали солдат в командование.
Наконец в 1786 году он получил в командование войска, расположенные в Кременчуге. Он опять сошелся с солдатами, которых любил больше всего, и опять стал готовить их для войны.
Он заботился и об одежде, и о выучке солдат, и дивизия его представилась императрице в образцовом порядке. Императрица обратила внимание и на небольшого седого уже генерала, который ею командовал. Но еще негде было развернуться Суворову во всей его славе. Ему нужны были войны.
Как легко кажется на первый взгляд – быть генералом и командовать войсками! А между тем военное дело – едва ли не самое трудное. В пылу боя, когда кругом падают убитые и раненые, взрываются гранаты и свищут пули, нужно отдавать приказания и угадывать, куда хочет кинуться противник или где он ослабел. Нужно приучить солдат к своему голосу, нужно заставить их так полюбить себя, чтобы они всюду шли по одному приказанию. Когда все волнуются и бегут, когда кругом льется ручьями кровь, надо говорить так спокойно, как будто бы это было в хорошем саду в ясную погоду и далеко от войны. А это не легко дается. Не всякий бывает спокоен в решительные минуты, не всякий может успокоить солдат.
Суворов мог это сделать. Он не боялся смерти, он был храбр. Солдаты любили его и верили в него, и учил он их так, что ни большие переходы, ни турецкие пули не казались им страшны. Задумаются солдаты, а он станет шутить с ними, споет им песню, заговорит о родной деревне, глядишь – и незаметно под шутки своего генерала солдаты отмахают верст десять и не устанут.
Другой раз на походе присядет Суворов к солдатскому котлу поесть с солдатами их щей и каши, да еще и похвалит. «Помилуй Бог, – скажет он, – как хорошо!»
И от похвалы этой солдатам покажется, что и действительно хороши их щи и вкусна их каша, и веселее станет им на привале.
С такими солдатами, которые любят и верят своему генералу, можно делать прямо чудеса, да Суворов и делал их, особенно на второй войне с турками, когда он командовал уже целым отрядом войск.
Суворов защищает Кинбурн от турок
Турки не исполняли договоров, заключенных после первой войны, той самой, в которой Суворов отличился взятием Туртукая. Были турки недовольны и тем, что русские заняли Крым и приблизились к Черному морю, которое омывает и турецкую землю. К тому же они знали, что русские к войне не готовы, и им казалось, что теперь победа будет на их стороне. У турок были хорошие мачтовые корабли, на которых они могли подплыть к русской земле, мы же почти не имели здесь кораблей. На самом берегу моря, на длинной косе, у устьев Днепра лежала крепость Кинбурн. Она была плохо выстроена, стены ее можно было легко перелезть, а между тем для нас она имела громадное значение.
Она близко подходила к важной турецкой крепости Очакову, и потому туркам очень хотелось овладеть Кинбурном.
Войсками, расположенными в Кинбурне, командовал Суворов. Ему некогда было их обучать, он все время был занят постройками укреплений, подвозил пушки, устраивал валы, из-за которых было бы удобно обстреливать турок.
А турки не дремали. Осенью 1787 года они подошли на множестве больших кораблей к Кинбурну и стали его обстреливать. Русские корабли были небольшие и потому не могли помешать туркам приблизиться к нашей крепости.
Первого октября на заре турки усилили свой огонь с кораблей и начали подходить к Кинбуриской косе с двух сторон. Суворов по случаю праздника Покрова Пресвятой Богородицы вместе со всеми офицерами находился в церкви. Между тем турки начали высаживаться с кораблей на косу и собираться верстах в двенадцати от крепости. Оттуда прискакал казак и доложил адъютанту Суворова, что турки показались на берегу. В страшной тревоге адъютант пошел к Суворову и сказал об этом ему.
– Отнюдь не стрелять ни из пушек, ни из ружей и ничем не препятствовать высадке турок, – сказал Суворов и продолжал молиться.
Но не прошло и часа, обедня приближалась к моменту выноса Святых Даров, как Суворову снова доложили, что турок собралась громадная сила, что они для укрытия своего роют ровики, а в море вбили сваи, за которыми могут укрыться.
– Их уже много повылезло, – шепотом доложил Суворову адъютант.
– Ничего, пускай все вылезут, – ответил Суворов и достоял обедню до конца.
Солдаты, которые раньше волновались, видя собиравшихся турок, начали успокаиваться. «Видно, не страшно, коли он не волнуется, – говорили в рядах. – Чего бояться! Слышь, сказывал “пускай все повылезут”, а там мы им знатно насыплем…» И каждый солдат получал уверенность, что хотя турок и много, но с Суворовым они их побьют…
Между тем к полудню турки «все повылезли». На глазах у русских они по своему обряду помолились, совершили, как то у них принято, омовение и пошли к крепости.
В суровом молчании, выстроенные в две линии, стояли русские солдаты, ожидая сигнала для боя. Турки подходили ближе и ближе. Уже можно было рассмотреть их свирепые лица, видны были чалмы офицеров, блестящие сабли и ружья. Они были в 200 шагах от крепости, когда в третьем часу дня, по приказу Суворова, был дан знак – залп из всех орудий крепости. И пошла пальба из ружей, вместе с тем казаки налетели на турецкие передовые части и всех их покололи пиками, за ними со штыками наперевес бежал Орловский полк. Он насел на турок, выбил их из их окопов и погнал в узкое место косы. За орловцами двинулась и вторая линия. Но турок было много. Так много, что вскоре от Орловского полка почти ничего не осталось, а вторая линия наша дрогнула и побежала. Не побежал только Суворов и остался один перед турками. Он был в передних рядах, пеший, и сильно устал. Тут он увидал двух турок, которые спорили из-за лошади. Зная, что у турок лошадей не было, он принял их за своих солдат и крикнул им: «Эй вы, ребятушки, дайте Суворову лошадь!»
Турки, услыхав оклик на русском языке, с несколькими солдатами кинулись на Суворова. По счастью, голос Суворова был услышан солдатом Новиковым, он побежал на выручку, одного турка заколол, другого застрелил, а остальные, испугавшись такой скорой расправы, обратились в бегство.
Е. Риппенгаузен. Сражение при Кинбурне 1 октября 1787 года. 1795 г.
Между тем это заметили наши отступавшие гренадеры. Кто-то из них крикнул: «Братцы, генерал остался впереди!», и гренадеры снова бросились на турок. Но турки, как разъяренные тигры, кидались на русских. Суворов был ранен картечью в бок, пониже сердца, и лишился чувств. И лежа на песке в полузабытьи, он видел странные картины: русские солдаты убегали от турок, и бой снова грозил окончиться удачей для неприятеля.
Тяжко было Суворову. Рана его мучила. Сил не было подняться, а тут еще больно было видеть, что турецкая сила одолевала наших. Но Бог дал ему крепость – он не сомневался в победе. Из Кинбурна, отовсюду, откуда только можно было собрать солдат, он набрал свежие полки, пришла конная батарея, и русские солдаты в третий раз бросились на турок. Обе стороны ожесточились.
Во время сражения, происходившего на Кинбурнской косе 1 октября 1787 года, Суворов был ранен в левую руку. Так как лекаря при нем не было, то он поехал к морю и дал перевязать руку казачьему старшине. Тот вымыл ему рану морскою водою и перевязал галстуком. «Помилуй Бог! – сказал Суворов. – Благодарю! Помогло, тотчас помогло! Я раненых и всех нераненых турок прогоню в море». Он сдержал слово: неприятель был разбит, и так как турецкие суда были отосланы от берега, чтобы принудить войска сражаться отчаянно, но почти все потонули, и от 6000 высаженных на косу турок едва спаслось 700 человек.
Солнце спускалось к закату, и красные лучи его играли на лужах крови и кровью залитой земле. Турок загнали на узкое место, не шире полуверсты, и тут наша артиллерия громила их выстрелами. У некоторых солдат уже не было патронов, и они работали штыками. Турки бросились в море и скрывались в воде за бревнами. Наступила страшная ночь. Кинбурн был спасен. Суворов в конце боя был вторично ранен пулей в шею. Он был весьма поражен храбростью и упорством турок.
«Какие молодцы – я с такими еще не дрался», – писал он главнокомандующему нашими войсками Потемкину.
Победа была очень важная. Турки убедились, что русские шутить не любят. Императрица Екатерина II была весьма довольна подвигом Суворова и послала ему собственноручно написанное письмо, наградила его Анненской лентой, а всем офицерам и солдатам прислала ордена.
Но, сражаясь с солдатами под Кинбурном, Суворов убедился, что они не были обучены по-суворовски, и вот, воспользовавшись маленьким затишьем, он принялся готовить свои войска для необычайных подвигов.
Артиллерии приказал он учиться скоро заряжать пушки, а стрелять редко да метко. Пехоте учиться стрелять без промаха. «Пехоте, – говорил Суворов, – стрелять реже, но весьма цельно, каждому выбирая себе противника, а не стрелять просто в толпу. А при всяком случае наивреднее неприятелю страшный наш штык, которым наши солдаты исправнее всех в свете работают. Кавалерийское оружие – сабля. Лошадей приучать к блеску оружия и крику; каждый солдат должен уметь сильно рубить на карьере…» Так учил Суворов солдат, а сам медленно оправлялся от полученных им ран.
Победа Суворова над турками под Рымником
Обучение Суворова пригодилось. Осенью 1789 года Суворов должен был действовать вместе с австрийскими войсками. Австрийцы, узнав о победах русских над турками, заключили с нами союз и решили бить турок совместно. Одною частью австрийских войск командовал принц Кобург, нашими войсками – Суворов. Австрийцы любили действовать медленно. Сначала подумают, потом начертят, потом напишут, а как подойдет время действовать – все и напутают. У них писано – хорошая погода и реки мелкие, а на деле дождь как из ведра, реки надулись и переправ нет. Суворов этого не любил. Ему все хотелось вперед. Он был русский человек – храбрый, решительный, любил брать нахрапом. Жутко было первое время австрийцам с таким генералом. Да как побили они турок под Фокшанами и при том неожиданно для себя убедились, что Суворов поумней их будет в военном деле, и Кобург с большим уважением стал относиться к Суворову и хотя был и старше его чином, но во всем его слушался.
В сентябре русское войско подошло к реке Серет и тут от разных людей узнало, что главнокомандующий турецкой армией великий визирь со всеми силами стоит у Рымника. Суворов решил атаковать его. Австрийцы были далеко, нужно было с ними скорее соединиться. И вот темною ночью под проливным дождем пошел Суворов со своими солдатами. Он решил поспеть или умереть. Тяжело было идти нашим войскам. Глинистые дороги размокли, ноги скользили, солдаты падали, вставали и снова шли. Наступил день, а погода становилась хуже и хуже. К полудню прошли 25 верст и подошли к тому месту, где должен был быть наведен австрийцами мост. Но моста не было. Он был наведен в 15 верстах дальше. Пошли туда. А дождь лил как из ведра. Дорога обратилась в болото, река вздулась и бурлила. Наступил вечер, когда наконец подошли к мосту. Часть войск переправилась на другую сторону, но вдруг сердитой рекой мост был поломан. С большими трудами его починили и с рассветом пошли дальше. Буря пронеслась, показалось солнце. Оно пригрело солдат, и они повеселели. Прошли при хорошей погоде еще 20 верст и стали на отдых. Надо было дать оправиться солдатам. У всех опухли ноги, все еле двигались, почти не говорили. Тяжелее всех было, однако, Суворову. Он и устал не меньше солдат, но сильнее усталости говорило в нем чувство, что отдыхать нельзя, что нужно торопиться.
Одна минута решает исход битвы, один час – успех компании, один день – судьба империи. Я действую не часами, а минутами.
Рано утром 10 сентября наши войска подошли к австрийцам, которые были измучены ожиданием в виду турецких войск.
Крепко обнялся Суворов с Кобургом и потащил его к себе на копну сена…
– Атаковать! Атаковать турок надо сейчас, – быстро заговорил он. – Если мы не атакуем их сию же минуту, они усилятся еще больше.
– Нельзя атаковать нам, – сказал Кобург, – турок вчетверо больше, чем нас.
– Вот потому-то и надо атаковать немедленно, сию минуту, сию секунду, – сказал Суворов. – Они не ждут нас, они не знают, что мы так близко. Помилуй Бог – теперь победа!
– Э, полноте, – проговорил Кобург, – вы не знаете, сколько здесь турок. Их очень, очень много!
– Все же их не столько, чтобы заслонить солнце, – усмехаясь, возразил Суворов.
– Ваши войска изнурены этим большим походом, позиция неприятеля сильно укреплена – я не рискую…
Суворов приводил ему доказательства, что только теперь атака и возможна, что победа над великим визирем прекратит самую войну…
Кобург не слушал его и только повторял: «Я не рискую…»
Наконец Суворов рассердился. Он вскочил с сена, на котором лежал, и воскликнул:
– Если вы не согласны со мной, что теперь самое время для атаки, то я атакую турок с одними русскими войсками, и надеюсь, что победа останется за мною!
Кобург обиделся. Ему показалось, что Суворов сомневается в его храбрости и храбрости австрийских войск.
– Хорошо! – сердито сказал он. – Мы атакуем!
Едва только солнце зашло за горы, войска тронулись к турецкому лагерю. Ночь была безлунная, но звезды мерцали на небе и чуть освещали путь. Шли тихо, сигналов не подавали, команды произносили вполголоса. Прошли 14 верст, никем не замеченные, переправились вброд через реку Рымну и стали подходить к турецкому лагерю.
Турки не ждали, что союзники посмеют на них напасть. Они не верили, что Суворов, который был так далеко от австрийцев, мог с ними соединиться. На рассвете внезапно показался турецкий лагерь. Турки, как только увидали русских, подняли по ним пальбу из своих пушек. В то же время турецкая конница села на лошадей и, сверкая кривыми саблями, ятаганами, понеслась на русскую пехоту. В передних линиях произошло замешательство, но сюда уже спешил сам Суворов. Увидев его, солдаты восстановили порядок и стали стрелять, как он учил: «редко, да метко»; а когда всадники наскакивали на пехоту, то их дружно принимали на штыки.
Отбив турецкую конницу, наши и австрийские войска подались к самому турецкому лагерю и саженях в трехстах приостановились. В промежутки между пехотными колоннами проскочила полным ходом наша конница. Казаки с мощным гиком, солдаты с криком «ура!» помчались на лошадях на турецкие укрепления, сделанные из земли.
Австрийцы в Турецкой войне, начавшейся в 1787 году, до соединения их с победоносным российским войском были очень несчастливы. Турки их били и отбирали у них пушки. Суворов, отправляя к князю Потемкину реляцию о Рымникском сражении, сказал курьеру: «Донеси Его Светлости, что я военную добычу с австрийцами разделил по-братски: их пушки им отдал, а турецкие себе взял».
Так как эти укрепления еще не были вполне закончены, то лошади легко перескочили через рвы, вспрыгнули на валы, и наша конница обрушилась на турок. За нею бежали пехотные солдаты. Суворов был впереди их. Он громко кричал солдатам: «Ребята, смотрите неприятелю не в глаза, а на грудь – туда придется всадить ваши штыки!»
Началась страшная резня.
Турки не выдержали и побежали.
Наступала ночь. Все поле было покрыто убитыми и ранеными. Победа была необычайная. Этот самый визирь еще в прошлом году два раза наголову разбил австрийцев. Его считали непобедимым. Он с горя бросил армию, вышел в отставку и вскоре умер.
Турки потеряли пятнадцать тысяч человек; наши войска взяли сто знамен и восемьдесят пушек, а кроме того, множество быков, баранов и повозок со всяким имуществом досталось в добычу нашим войскам. Суворов за это дело был награжден титулом графа Рымникского, получил орден св. Георгия I степени, брильянтовый эполет и весьма богатую шпагу.
Теперь слава Суворова была громадна. Она разнеслась с австрийскими солдатами далеко за пределы России. Маленький отряд русских войск дал самой большой турецкой армии сражение и разбил ее наголову.
Наступила зима, а наши войска мало подались вперед. Побеждал и наступал на турок один Суворов. Однако все небольшие крепости, лежавшие по реке Дунай, были взяты русскими, не взятой оставалась одна грозная крепость Измаил.
Взятие Суворовым неприступной крепости Измаил
Крепость Измаил считалась неприступной. Ее стены построены из прочного камня, кругом на шесть верст тянется высокий вал, от трех до четырех саженей высоты, а вокруг вала вырыт ров шесть саженей глубиной. На валу стояло больше двухсот громадных пушек. Русские войска почти два месяца осаждали Измаил, но ничего не могли поделать. Там с тридцатью пятью тысячами солдат засел Сераскир-паша – и решил лучше умереть, нежели сдаться.
То, что русские не могли взять Измаила, затягивало войну и давало туркам надежду победить.
Измаил нельзя было взять, но его взять было нужно. Главнокомандующий русскими войсками решил послать на Измаил Суворова. Он послал ему письмо, в котором написал: «Моя надежда на Бога и на вашу храбрость, поспеши, мой милостивый государь… Огляди все и распорядись, и, помолясь Богу, – предпринимайте!..»
Как только солдаты узнали, что к ним едет Суворов, они решили, что «крепость возьмут штурмом».
Но, послав Суворова к Измаилу, Потемкин не верил, что можно что-либо сделать с Измаилом, и предлагал ему или продолжать осаду, или совсем ее снять.
Суворов прибыл к Измаилу и решил взять его штурмом.
Второго декабря 1790 года к русским войскам, расположенным под Измаилом, подъехали два всадника. Один старенький на вид человек невысокого роста, в белом кафтане, обшитом зеленым, и в маленькой каске с зеленой бахромой. На одной ноге его был сапог, а на другой туфель. Видно, эта нога болела. Другой был казак, державший в правой руке узелок с платьем. Оба были на заморенных лошаденках, запыленные и усталые. Подъехав к ближним солдатам, сидевшим у котла за кашей, оба слезли; казак взял поводья у странно одетого старика и стал поодаль, а старик подошел к ужинавшим.
– Хлеб да соль, – сказал он.
– Благодарствуем, – отмечали солдаты, хотели было встать, да не зная, что за человек говорит с ними, остались сидеть. – Присаживайтесь, гостем будете, – сказали они.
– Помилуй Бог, как хорошо, – сказал старичок и, поджав больную ногу, подсел к солдатам.
Ему дали ложку, и он поел немного из одного котла с земляками, потом отошел к сену, казак постлал ему солдатскую шинель, старичок завернулся в нее с головою, и спал ли он или думал о чем, неизвестно, но только он пролежал все время молча.
Казак, подсевший после к солдатам, говорил им, что это давно ожидаемый к Измаилу Суворов, но солдаты ему не поверили и посмеялись над ним. Под утро, когда залегшие спать солдаты проснулись, они не нашли уже подле ни старичка, ни казака. Оба уехали до рассвета.
Это был действительно граф Суворов-Рымникский, назначенный командовать тридцатитысячной армией, собранной под Измаилом.
На другой день Суворов принялся по-своему обучать войска для штурма. В стороне от лагеря он приказал вырыть ров и насыпать вал такой же величины, какие были под Измаилом, собирал по ночам к нему войска и сам показывал им, как надо подставлять лестницы, упражнял солдат в лазанье по ним, учил действовать штыком, распределял солдат – кому нести лестницы, кому стрелять, кому кидаться в штыки. В то же время он послал к Сераскиру письмо, в котором было сказано:
«Сераскиру, старшинам и всему обществу.
Я с войсками сюда прибыл. 24 часа на размышление для сдачи – и воля; первые мои выстрелы – уже неволя. Штурм – смерть. Что оставляю вам на рассмотрение».
Ф. Усыпенко. Штурм Измаила
Турки, прочтя это письмо, говорили: «Скорее Дунай остановится в своем течении и небо обрушится на землю, чем сдастся Измаил».
Сераскир на другой день ответил длинным письмом, в котором просил перемирия на 10 дней, если же Суворов не согласен, готов защищаться.
Суворов ответил: «Получив вашего превосходительства ответ, на требование согласиться никак не могу, а против моего обыкновения, еще даю вам сроку сей день до будущего утра на размышление».
Ответа утром 10 декабря не последовало.
Тогда Суворов занялся подготовкой к штурму.
– Сегодня молиться, завтра учиться, послезавтра – победа либо славная смерть, – объявил он своим генералам.
В эту ночь никто не ложился. Суворов то и дело обходил лагерь, подходил к группам солдат, которые сидели у костров.
– Какой полк? – бодро спрашивал он.
– Апшеронский, ваше сиятельство, – отвечали солдаты, вставая.
– А, помню, помню, – говорил Суворов, – в Турции, кажись, не первый раз воюем. Славные люди, храбрые солдаты! Тогда они делали чудеса, а сегодня превзойдут сами себя
– Постараемся, – гудели солдаты, а Суворов, в треугольной шляпе и шинели, шел дальше.
– Какой полк? – слышался в ночной темноте снова его голос.
Солдаты отвечали.
– Ну, что, братцы, возьмем завтра крепость, а?
– Постараемся…
– Нет, какова крепость-то, братцы, а? Стены ее высоки, рвы глубоки, а все-таки нам нужно взять ее. Матушка-царица приказала, и мы должны ее слушаться.
– С тобою, наверное, возьмем, – дружно отвечали солдаты.
А он шел дальше. Каждому нашел он что сказать, каждого ободрил и вдохнул уверенность, что крепость будет взята.
Накануне, 10 декабря, весь день с обеих сторон палили пушки, а в полках читали следующий приказ Суворова: «Храбрые воины! Приведите себе в сей день на память все наши победы и докажите, что ничто не может противиться силе оружия российского. Нам предлежит не сражение, которое бы в воле нашей состояло отложить, но непременное взятие места знаменитого, которое решит судьбу кампании и которое почитают гордые турки неприступным. Два раза осаждала Измаил русская армия и два раза отступала; нам остается в третий раз или победить, или умереть со славою».
В 3 часа пополуночи, 11 декабря 1790 года, по первой ракете войска оставили лагерь и направились к крепости. Густой туман закрывал все предметы. В нескольких шагах ничего не было видно. Слышался только равномерный шорох ног войск, подвигавшихся к крепостным стенам.
Но вот турки, которые с таким же напряжением ожидали штурма, заметили русские войска, и гром 250 пушек с крепости и 500 кораблей, стоявших подле Измаила на Дунае, сразу нарушил торжественную тишину. Казалось, что небо запылало. Посыпались светящиеся снаряды, засвистали пули – крепость ожила. Но наши колонны будто и не видали турецких батарей. Каждый делал свое дело. Одни спускались в ров, другие устанавливали лестницы, третьи, с ружьями наперевес, лезли на городские стены. На первых же турки бросились со всех сторон. Они рубили саблями, кололи кинжалами и старались сбросить русских с вала в ров.
Труднее всех было казакам. Они бросились на штурм с одними только пиками и кололи ими турок. Турки окружили их и многих успели перебить. Увидав, что большая часть их офицеров перебита, казаки на секунду приостановились. Но тут выбежал вперед их командир Платов и крикнул: «С нами Бог и Екатерина! Братцы, за мной!» Казаки удвоили свое усердие и ринулись на турок.
Светало. На каждой улице крепости шел бой. Русские ввезли артиллерию и громили картечью по улицам. Повсюду лежали трупы.
Проезжая мимо одной крепости в Финляндии, куда Суворов отправлен был для осмотра и укрепления российских границ, спросил он у своего адъютанта: «Можно ли взять эту крепость?» «Какой крепости нельзя взять, – отвечал адъютант, – когда взят Измаил». Суворов замолчал и, подумав несколько, сказал с важностью: «На такой штурм, как измаильский, можно пускаться только один раз в жизни!»
Остатки турецких войск пытались отбить крепость обратно, но русские уже утвердились в ней. Там и там пылал пожар. Солдаты вбегали в дома, но обгоревшие полы проваливались, и они падали в погреба. Пощады не было никому. Даже офицеры не могли остановить кровопролития. К четырем часам пополудни стало ясно, что крепость покорена окончательно. Теперь шел лишь грабеж и убийства.
Турки потеряли 26 тысяч убитых, 9 тысяч взято в плен, 265 пушек, 3 тысячи пудов пороха, 20 тысяч ядер и до 400 знамен было забрано в крепости. Эти знамена и сейчас можно видеть в Петропавловском соборе, и на многих из них сохранились следы окровавленных рук.
Не было победы славнее этой. Солдаты три дня грабили город, все вдруг разбогатели…
Один Суворов ничего не взял. К нему приходили полковники и генералы, приносили ему дорогие ковры, золотые кувшины и блюда и уговаривали взять.
– На что мне это, – говорил Суворов, – я и без того буду превыше заслуг награжден моею всемилостивейшею государыней.
Наконец ему отыскали чудного арабского коня. Его поседлали драгоценным седлом, надели на голову шишак из страусовых перьев и привели к дому Суворова.
Суворов вышел в своем стареньком плаще и сказал:
– Не нужно мне вашего коня. Донской конь привез меня сюда, донской конь пусть и увезет.
– Но теперь трудно ему будет везти ваши победы.
– Донской конь всегда выносил меня и мое счастье, – возразил Суворов и не принял коня.
Неизвестный художник. Г.А. Потемкин-Таврический
Он поехал к главнокомандующему Потемкину, и там они бросились друг другу в объятия.
– Чем могу я наградить ваши заслуги, граф Александр Васильевич? – спросил Потемкин.
– Ничем, князь, – отвечал Суворов с раздражением, – я не купец и не торговаться сюда приехал: кроме Бога и государыни, никто меня наградить не может.
Потемкин очень обиделся на Суворова и не представил его к высокой награде.
Войскам были даны медали. Суворов тоже получил медаль в память штурма Измаила, но чином генерала-фельдмаршала пожалован не был, а он рассчитывал на это…
Так кончилась для Суворова вторая турецкая война.
Дети Суворова
В часы битв, под огнем неприятеля, среди опасностей Суворов постоянно думал об одном дорогом ему маленьком человеке. Человеком этим была его дочь, его маленькая Суворочка, как он ее называл, – Наташа Суворова, 9 лет от роду она была отдана отцом в Смольный монастырь.
И как же боготворил ее, как любил ее Суворов, всю жизнь проведший с грубыми солдатами. После каждой битвы он писал своей маленькой Суворочке ласковые письма. Так, после Кинбурнской победы Суворов написал дочери:
«Будь благочестива, благонравна, почитай свою матушку, Софью Ивановну (начальницу института), или она тебе выдерет уши да посадит за сухарик с водицей… У нас драки были сильнее, нежели вы деретесь за волосы; а как вправду потанцевали – в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку отстрелили. Как же весело на Черном море!
Везде поют лебеди, утки, кулики, по полям жаворонки, синички, лисички, а в воде стерляди, осетры – пропасть!..»
Дочка росла, переходила из класса в класс, и каждый ее успех трогал и радовал ее знаменитого отца. Лежа на копне сена, в палатке или какой-нибудь избе, он по несколько раз перечитывал дорогие строки, выведенные детской рукой.
И тогда по его загорелому, обветренному лицу текли крупные слезы, а кто бы поверил, что он мог плакать! Он садился тут же и спешил написать своей девочке ответ.
«Милая моя Суворочка, – писал он, – письмо твое получил, ты меня так утешила, что я, по обычаю моему, от утех и заплакал. Кто-то, мой друг, учит тебя такому красному слогу. Как бы я тебя, матушка, посмотрел теперь в белом платье (в институте при переходе в старший класс надевали белые платья)! Как-то ты растешь! Поклонись от меня подругам. Божие благословение с тобою!»
Но девочка, а потом и девушка, графиня Наталья Александровна Суворова-Рымникская, не могла понять, как любит ее отец. Она воспитывалась в монастыре, людей не видала, отец ее навещал всего несколько раз, и тогда она видела сухого подвижного человека с лицом, изрытым морщинами, одетого в мундир, увешанный орденами. Она и не подозревала, что под этим мундиром бьется сердце, которое целиком принадлежит ей. Она не знала, что писать своему важному отцу, а потому писала редко, проверяла свои письма, боясь сделать ошибки и огорчить отца: а этого-то и не нужно было Суворову. Ему еще дороже были бы письма, написанные детским языком, простым и незамысловатым. Как смеялся и радовался он, когда внизу, под письмом, сочиненным и придуманным, находил фразу, вырвавшуюся из сердца девушки: «Папа, пришли мне пастилы, или бергамотов, или апельсинов…» Старик сейчас же исполнял просьбу своей баловницы, посылал, чего она просила, и приписывал ей: «Не ешь много. Берегись, Наташа, брюхо заболит…»
Но Суворочка выросла, окончила институт, стала выезжать, появились женихи и вскоре, с благословения отца, она вышла замуж за графа Николая Александровича Зубова. Пусто стало на сердце у Суворова, и он стал внимательнее следить за своим сыном Аркадием, который в это время занимался военными науками.
Как дочь его, так и сын постоянно жил вдали от отца, по чужим домам. Суворов всегда был занят или на войне, или за какими-нибудь боевыми приготовлениями. Когда он приехал в 1791 году в Петербург после штурма Измаила героем, он думал, что тут отдохнет немного, навещая дочь, но не пришлось ему отдыхать. Много было людей, которые завидовали ему, которые боялись, что слава Суворова слишком будет велика в глазах народа. Им удалось устроить так, что Суворова послали наблюдать за постройкой крепостей в Финляндии.
Давно ли верхом, вдвоем с казаком, ездил Суворов по Турции, испытывая все тяжести походной жизни, и вот снова он должен садиться в таратайку или санки и суровою финляндскою весною носиться с места на место. Но Суворов не тяготился такою деятельностью. Всюду старался он наблюдать самолично, всюду поспевать. Однажды он долгое время не мог попасть на одну из строящихся крепостей. Когда наконец он туда приехал, то нашел, что многие работы, которые он приказал там произвести, не исполнены. Он начал было выговаривать полковнику и инженеру, которым работа была поручена, но вдруг замолчал, схватил прутик и стал себя бить по сапогам, приговаривая: «Не ленитесь, не ленитесь, ездите чаще, ходите больше!..»
Из Финляндии для таких же крепостных работ его перевели на Черное море. Суворов уже начинал беспокоиться, что его забудут в крепостях, ему хотелось скорее на войну. Его, однако, не забыли, как только началась серьезная война – о нем вспомнили и его вызвали командовать войсками.
В Польше начинались новые мятежи и беспорядки, и русские, австрийские и немецкие войска шли на Польшу, чтобы разделить ее…
Суворов учит солдат побеждать
В августе 1794 года в Варшаве, столице Польского королевства, поднялся бунт. Поляки вместо своего короля выбрали себе начальником Костюшко, ночью напали на русские войска и перерезали до 3000 человек солдат. Против бунтовщиков пошли русские, немецкие и австрийские войска, которые и вступили в Польшу с разных сторон.
Поляки собрали очень большие силы и во многих местах построили себе укрепления.
Немцы боялись нападать на них, и помощь от немецких войск была невелика, австрийцев же было очень мало. Вся надежда была на русских. Главным русским отрядом командовал Суворов. У него под начальством было около восьми тысяч человек. Но Суворов этим не смущался. Он прибыл в середине августа в Польшу и сейчас же принялся за дело. Главным, по его мнению, была быстрота. Он раздал солдатам свои поучения, которые назывались «наукой побеждать», и приказал эту «науку побеждать» прочитывать по несколько раз в день. Написана она была коротенькими фразами и так просто, что всякий солдат ее легко запоминал.
Суворов был человек необыкновенный. Недаром ему воздвигнут в Петербурге памятник, площадь названа его именем, а теперь, к столетию со дня его смерти, строится в память его Суворовский музей, а церковь, в которой он молился, привезена на память в Петербург. Слава его заключалась не в одних победах, а в том, что он всегда побеждал. Говорят, победить – это счастье, а Суворов говорил: победить – это наука. И наука его заключалась в том, чтобы каждого солдата заставить поверить в то, что он победит непременно. А когда человек во что-нибудь верит – он непременно это сделает. Еще потому Суворов был велик, что он понимал гораздо больше, чем те люди, которые жили в одно с ним время. Мы читаем его «науку побеждать» и говорим, что она и теперь годится и теперь хороша.
Вот эту-то «науку побеждать» и читали солдаты перед походом на поляков. Соберутся в кружок, выищется между ними какой-нибудь грамотей, водит пальцем по строкам и читает:
– «Саблю на шею! Отскокни шаг, ударь опять! Коли другого, коли третьего! Богатырь заколет полдюжины, а я видал и больше».
– Неужели, дедушка, и больше полдюжины калывали? – робко спрашивает молодой солдат старого капрала.
– Куды ж! – отвечает тот. – Под Измаилом что было – страсть. И не сочтешь, сколько перекололи.
– Я, дедушка, беспременно хоть полдюжины поляков поколю…
– Нишкни! Слухай дальше: «Береги пулю в дуле! Трое наскочат – первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун». Это ты, паря, мотай-ка на ус себе. Пуля-то пулей, а только поминай, что заряжать долгонько, больше на штык надежду имей, – пояснил прочтенное капрал.
– Это как же, дедушка, я знаю. В двенадцать приемов ведь заряжаем.
– «Фитиль на картечь, – продолжал читать дальше старик, – бросься на картечь! Летит сверх головы! Пушки твои, люди твои! Вали на месте! Гони, коли! Остальным давай пощаду! Грех напрасно убивать! Они такие же люди! Умирай за дом Богородицы! За Матушку-Царицу, за Пресветлейший дом. Церковь Бога молит. Кто остался жив, тому честь и слава!..» Вот это, брат, так запомни. Картечь, друг мой, летит вверх, чем ближе ты к ней – тем безопасней, потому через голову хватить. Запомни, как они, значить, фитиль к пушке поднесут, а ты вали смело на пушку, тут уже она твоя, тебя не тронет. Боже помилуй, если сдаются, бить. За что? Вот слушай-ка дальше, что граф нам пишет: «Обывателя не обижай, он нас поит и кормит. Солдат не разбойник». Да, братец, мотай это крепко себе на ус: не разбойник солдат, а защитник Престола и Отечества. Он надежда Государева… Никогда никого не обидь. Корки хлеба, яйца не возьми… Напротив, сам подсоби мужичку, коли по квартирам станешь. Помни— мы его защищаем, а он за нас работает – хлебушка нам дает.
«Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, справедливу, благочестиву, молись Богу! От него победа! Чудо богатыри! Бог нас водит, он нам генерал. Ученье – свет, неученье – тьма! Дело мастера боится. И крестьянин не умеет сохою владеть – хлеб не родится! За ученого трех неученых дают. Нам мало трех! Давай нам шесть! Давай нам десять на одного! Всех побьем, повалим, в полон возьмем! Последнюю кампанию неприятель потерял счетных семьдесят пять тысяч, только что не сто; а мы и одной полной тысячи не потеряли! Вот, братцы, воинское обучение! Господа офицеры! Какой восторг!»
Да, брат, учись. Это Суворов, брат, не зря сказал – за ученого и десять мало… Вот теперь, погляди-ка, на походе сказал: «Патронов не мочить» – ты и уши развесил, а мы, старики, поняли – значит, через реку вброд пойдем, и подвязали патронные сумки повыше… Вот, брат, штука-то!
– А почему, дедушка, – спросил молодой солдат, – нам приказывают подъем делать по петушиному крику и сам Суворов петухом поет? Смешно смотреть, дедушка, генерал, при мундире, и вдруг петухом…
– Смешно. Дурак ты, посмотрю я на тебя. Тут, брат, кругом много ненадежных людей. Узнают, когда мы выступаем, да и ахнут на нас из засады. Вот о часе-то выступления писать в приказе и не годится. По сигналу вставать – неловко, кабы горнист зря не сболтнул. Вот он и надумал. Вставать по петушиному крику. Мы и ждем, да и не знаем, может, в полуночи закричит, а то и до полудня проспим покойно…
– Вот оно что, дедушка. Нет, видно, и правда один-то ты ученый всех нас десятерых неученых стоишь.
Так на привалах подучались солдаты, беседуя сами с собой. А днем шли. Шли скоро, чтобы не дать полякам укрепиться. Поляки пытались остановить несколько раз войска, но Суворов всякий раз успевал разогнать их и быстро продвигался к Варшаве.
Суворов берет штурмом Прагу
Поляки сильно укрепили предместье Варшавы Прагу и порешили лучше умереть, но Прагу не сдавать. Суворов не скрывал от солдат, что дело будет серьезное. Бывало, ведет он в солдатские ряды – и сейчас чуть не весь полк обступит его и жадно слушает каждое его слово.
– Нам, братцы, давно пора на Прагу. Помилуй Бог, пора. Поляки копаются, как кроты в земле.
– Будет приказ, ваше сиятельство, взять – так будет взято, – говорили в рядах.
– Кто сердит, да не силен, тот, ваше сиятельство, козлу брат; другого Измаила не выстроят, а и тому не поздоровилось!
– Смотрите же не плошайте! Орлы! Чудо-богатыри. Бог вас водит, – говорил Суворов, трогал рысью и ехал к другому полку.
И вот подошли к Праге.
Суворов назначил штурм в ночь с 23 на 24 октября 1794 года. Эта ночь сильно напомнила солдатам другую ночь, ночь на берегу Дуная, у Измаила.
Солдаты, как и тогда, были разделены на рабочих, стрелков и людей для штыкового удара. Им был прочтен следующий приказ:
«Полки строятся поротно. Стрелки впереди, с ними рабочие. У рабочих ружья через плечо. Идти в тишине, ни слова не говорить, подойдя же к укреплению, быстро кидаться вперед, приставлять к валу лестницы, а стрелкам бить неприятеля по головам. Лезть шибко, пара за парой, товарищу оборонять товарища: коли коротка лестница – штык в вал, и лезь по нему, другой, третий. Без нужды не стрелять, а бить и гнать штыком; работать быстро, храбро, по-русски. От начальников не отставать. В дома не забегать, просящих пощады – щадить, безоружных не убивать, с бабами не воевать, малолетков не трогать. Кого убьют – Царствие Небесное: живым – слава, слава, слава!..» Настала ночь, тихая, но темная, мглистая. Было сыро и холодно. Повсюду зажгли огни. Солдаты надевали чистое белье и молились перед ротными и полковыми образами. В три часа ночи в полной тишине тронулись наши полки. В пять часов утра взвилась ракета, и штурм начался. Поляки не ждали штурма в эту ночь, но защищались отчаянно. Однако и русские, возбужденные словами Суворова, действовали храбро и решительно. Хорошо обученные солдаты ловко подставляли лестницы, повсюду гремели выстрелы и непрерывное русское «ура!»
Пощады не было никому. Суворов опасался, чтобы рассвирепевшие солдаты, занявшие Прагу, не перебежали по мосту в Варшаву и не стали ее грабить. Он приказал разрушить этот мост.
К полудню все было кончено, и только пушки еще громыхали между Прагой и Варшавой.
Удачный штурм Праги навел ужас на поляков.
Подойдя к Варшаве и разбив поляков, Суворов донес, подобно Цезарю:
«Пришел, посмотрел и разбил!»
Они поняли, что с Суворовым все возможно, и не решились оборонять Варшаву, в которой еще было около двадцати тысяч войска. К Суворову приехали переговорщики. Он обласкал их, обещал, что в Варшаве никому не будет сделано никакого вреда, и просил только, чтобы все оружие было выдано.
Переговорщики уехали. Несколько дней мятежники, бывшие в Варшаве, противились ее сдаче, но жители не хотели больше воевать, и 29 октября Варшава наконец сдалась.
Суворов вступил в нее 1 ноября с музыкой, барабанным боем и распущенными знаменами. На конце моста, у въезда в город, его встретили представители города и поднесли ему хлеб-соль и ключи от города на бархатной подушке. Суворов взял ключи, поцеловал их и горячо поблагодарил Бога, что Варшава взята без кровопролития. Потом он слез с лошади и тепло обнялся с представителями города и другими лицами, встретившими его…
Так, в два с небольшим месяца Суворов закончил эту войну, которая могла бы при обыкновенной тогда медлительности в военных делах протянуться многие годы.
Императрица за его подвиги в Польше произвела его в высший военный чин – в фельдмаршалы.
Суворов искореняет отступление и «немогузнаек»
Новый фельдмаршал, утихомирив Польшу, приехал в Петербург. Ему был оказан весьма почетный прием, а для жительства отведен Таврический дворец. Императрица Екатерина II приняла его очень милостиво и любезно с ним беседовала, часто призывая его к себе во дворец на обеды.
Но Суворов, проживший все время среди солдат, привыкший говорить все, что придет ему в голову, не мог ужиться в Петербурге. Он опять начинал скучать и всячески намекал императрице, что ему хочется в армию – учить и готовить солдат к войне.
Конец ознакомительного фрагмента.