Часть первая
Так мы жили. «Мы и наши дети», 1979 год
Наша семья
В каждой семье есть свои особенности, обычаи, традиции, свой уклад жизни. И у нас он свой.
Это обнаруживается прямо с порога: в тесноватой прихожей целая стена занята одной обувью. Немудрено: у нас трое взрослых, семеро детей.
Направо большая светлая комната, но что тут творится! Верстаки и инструменты всех размеров, лаки, краски, химические реактивы, моторы, машины, проволока, фанера, уйма разных железок, деревяшек. На стенах свободного места нет, даже с потолка свешиваются какие-то, разумеется, очень нужные вещи. Иногда не выдерживаешь, в сердцах скажешь своим «мастерам»: «Дождетесь – половину выкинем на свалку, ведь скоро пройти невозможно будет!» Но, поостынув, рассмеешься: дело житейское – на то, в конце концов, и мастерская.
Кухня, она же столовая, соединена большим проемом с соседней комнатой, в которой много книг, магнитофон, радиола, полки с рукоделием, стол, заваленный рукописями и письмами. Здесь у нас что-то вроде кают-компании. При «камбузе» она находится потому, что здесь чаще всего бывает мама. Здесь решаются сообща все семейные проблемы, и здесь засиживаемся допоздна с разговорами, которые никак нельзя отложить на завтра.
А в нашей спортивной комнате надо быть осторожнее: с каната из-под потолка кто-нибудь может спрыгнуть. На кольцах можно раскачиваться от стены до стены, а на матраце – кувыркаться сколько хочешь. Два турника, лесенка, гири, обручи, мешочки с галькой, целый угол деревянных кирпичей и несколько полок с куклами, игрушечными зверятами, конструкторами, играми. А над дверью из каркаса старой раскладушки сделано «гнездышко», куда набиваются не только наши «птенцы», но и соседские. Полстены внизу – коричневый линолеум, а по нему мелом – рожицы, солнышко, цветы и разные каляки-закаляки – всё, что подскажут желание и фантазия.
В «кунацкой» – так мы называем гостиную (от кавказского «кунак» – друг) – телевизор, пианино, круглый стол, низкие кресла, полки с книгами. Ничего необычного, кажется, здесь нет. Но поролоновые подушки с кресел могут перекочевать вместе со стульями в «спортивную» в качестве строительного материала для «дворцов», «космических кораблей» и прочих сооружений. Тут же собраны наши «развивающие игры» – предмет особых папиных забот. Они находятся здесь, потому что наши многочисленные гости очень интересуются ими: срисовывают, копируют, осваивают их методику, а потом увлекаются и просто начинают тут же играть со своими малышами.
Спальни у нас наверху, в трех маленьких комнатках мансарды. Тут же полки для белья, шкаф, столик для швейной машины, где, конечно, всегда лежит что-то недошитое, недочиненное, недоглаженное…
Из «спортивной» дверь в комнату дедушки – единственную комнату, неприкосновенную для ребят. Только самая младшая, шестилетняя Любаша, там частый гость – она дедушкина любимица. А остальные кто где: кто сидит, уткнувшись в книгу, кто делает что-то в мастерской, кто домывает посуду в кухне, кто пытается освоить новое упражнение на кольцах. Бывает, в игре собираются все вместе. Тогда дом ходит ходуном от топота, смеха, шума и крика: ничего не поделаешь – бывают и конфликты, которые не всегда удается разрешить мирным путем.
Но если вместе сядем у телевизора, получается маленький зрительный зал с партером, амфитеатром и даже ложей – это кто-нибудь из малышей устраивается к папе или маме на колени. В доме тишина. И как хорошо смотрится и переживается вместе!
Предсказания не сбываются
Было время, когда нас пугали: дети ваши «из болезней не будут вылезать», и «руки-ноги они обязательно себе переломают», и «в школе им будет трудно учиться», и «вырастут они недисциплинированными», и «на шею вам скоро сядут», и т. д., и т. п. И всё из-за того, что слишком уж странными, непривычными казались многим наши методы воспитания, наш образ жизни.
Зачем все эти спортснаряды и таблицы в комнате? Зачем читать в три года? Зачем босиком по снегу? Зачем все эти фокусы? Вы искалечите детям жизнь!
Шли годы, дети подрастали один за другим, а страшные прогнозы не сбывались. Болели они редко, простуды им вовсе были не страшны, а инфекционные болезни они переносили легко, чаще всего без лечебных процедур и лекарств. Годам к трем они становились крепкими, сильными и ловкими, даже разбитого носа мы у них не видели, а вывихов или переломов ни у кого из них не было ни разу за все восемнадцать прошедших лет.
И в школе им учиться совсем не трудно: за домашними заданиями не засиживаются, а учатся в основном на «четыре» и «пять». Школу кончают раньше срока на год-два-три – «перескакивая» через классы. И никаких хлопот не доставляют нам с поступлением в средние или высшие учебные заведения: ни особых условий, ни протекций, ни репетиторов, как и должно быть.
От работы не бегут: старший уже в 14 лет летом работал почтальоном, а в 16 лет был принят на должность техника в лабораторию и проработал два года, получив перед поступлением в институт четвертый разряд регулировщика радиоэлектронной аппаратуры. И чем старше становятся наши ребята, тем чаще мы слышим похвалы в их адрес: «Хорошие у вас помощники растут». Да, косые взгляды сменяются теперь доброжелательными улыбками, а недоумение и раздражение – интересом. Письма, гости, встречи, лекции – и уйма самых разных вопросов и просьб:
– Расскажите, как и чем вы занимаетесь с детьми… Покажите свои игры, учебные пособия, мастерскую, спортивные снаряды… Напишите о том, как вы обращаетесь с новорожденным… Пожалуйста, о закаливании!.. И о своих ошибках не забудьте, чтобы их не повторить нам…
И, среди других, обязательный вопрос:
– А откуда вы все это взяли? Как не побоялись воспитывать детей так необычно?
Как мы начинали
Иногда считают, что мы всё обдумали заранее, наметили, так сказать, план действий, а потом уж стали его осуществлять в жизни. Ну и наделали бы мы беды, если бы так случилось, – мало ли ломается ребячьих судеб из-за тщеславных замыслов их родителей и педантичного проведения их в жизнь. Да, многое в нашей жизни сложилось иначе, чем у других, и все это не само собой, а по нашей доброй воле, и тоже, конечно, не без тайных надежд на это самое-самое… – кто из родителей этим не переболел?! Но никаких заранее намеченных планов у нас и быть не могло по той простой причине, что мы оба о дошкольном детстве представление имели довольно примитивное, а о младенческом возрасте вообще ничего почти не знали.
Мы, конечно, могли обложиться учебниками, популярными брошюрами, учеными трудами и, проштудировав их, отобрать, наметить и т. д. Но тогда, к счастью, это оказалось нам не под силу: загруженность работой, неблагоустроенное жилье, бытовые заботы отнимали все время. Мы добрались до книг всерьез лишь тогда, когда у нас было уже двое сыновей, четыре или пять исписанных толстых тетрадей с результатами наблюдений за ними и уйма самых житейских, а не теоретических проблем.
Признаемся и еще в одном нашем «грехе»: мы сами по себе люди не очень организованные и к планам тяготения не испытываем. И в данном случае это оказалось полезным: нам не понадобилось подгонять жизнь под свои намерения и установки. Так мы убереглись от одной крайности в воспитательном деле – излишне жесткого руководства этим сложным и тонким процессом. А другая крайность – равнодушие – нам не грозила: мы оба задолго до знакомства друг с другом увлекались проблемами воспитания. Мы и встретились-то (вот судьба!) на совещании, посвященном «Программе воспитательной работы в школе». Случай усадил нас рядом, но разговорились мы уже не случайно: оба жили учениками, школой и ее многочисленными бедами, оба мечтали о преобразованиях в школьном деле, много думали об этом. Мы начинали свою семейную жизнь единомышленниками – это и послужило основой для всего, что было дальше. Конечно, впрямую школьные проблемы с заботами о новорожденном не связывались. Это лишь потом мы обнаружили между ними самую тесную связь, а тогда и не догадывались об этом. Зато твердо знали, что в школу дети уже приходят очень разные по уровню развития и от этого зависит их дальнейшая школьная жизнь. Значит, много надо сделать до школы. Но не с пеленок же начинать!
Когда родился наш первенец, мы просто радовались ему и любили каждую свободную минутку быть с ним: играть, разговаривать, смотреть на него и удивляться всему. Он чихнул! Он нахмурился! Он улыбнулся! Кому из родителей не знакомо это ощущение чуда, имя которому – Мой Ребенок!
Но вскоре к этой родительской радости прибавилось любопытство. Почему он плачет по-разному? Почему он напружинивается, когда берешь его прохладными руками? Почему он сопротивляется надеванию чепчиков? И так далее, и тому подобное… А сынишка рос, и вопросов этих всё прибавлялось. Мы стали записывать свои наблюдения и одновременно предоставляли малышу все больше свободы действий, дали ему возможность самому определять, например, сколько ему есть, когда спать, как долго гулять, – словом, во многом доверились природе. И наблюдали и записывали всё, что казалось нам наиболее интересным. А потом сопоставляли записанное с тем, что к тому времени удалось уже прочитать, и обнаруживали интереснейшие вещи: малыш, оказывается, мог гораздо больше, чем об этом было написано в популярной литературе.
Это поразило нас и вызвало еще больший интерес к сынишке. А когда родился еще сын, мы с самого начала пробовали обращаться с ним так, как научил нас его старший братик: давали ему пальцы, чтобы он мог уцепиться за них своими крошечными пальчиками, и в первую же неделю он мог висеть на них несколько секунд. С первого месяца стали его держать над горшочком, избавили его от всяких платков и чепчиков и разрешили ему лежать голеньким сколько захочет.
Споры, ссоры…
Первыми, кто был возмущен таким «варварским» отношением к ребенку, были, конечно, наши бабушки, которые тогда жили вместе с нами и просто видеть спокойно не могли голого младенца. Но мы не уступали их натиску. Малыши были веселы, спокойны, энергичны, не болели, легче переносили диатез, и мы настаивали на своем. А на нас уже косо стали посматривать соседи. Прохожие на улицах, когда мы шли с непривычно легко одетыми малышами, осуждающе бросали нам в спину:
– Сами-то в шубах, а детей заморозить хотите?
Пришлось нам подравниваться под малышей, мы стали одеваться тоже полегче, но реплик от этого не убавилось:
– Смотри-ка, ребенок едва поспевает, бежит за ним, а отец хоть бы шаг поубавил.
– Ушки, ушки-то ему прикройте – застудите!
– Что же ты, мать, ему головку-то не прикроешь – напечет ведь.
Мы же твердо придерживались правила: считаться только с самочувствием малыша и в своих действиях исходить прежде всего из этого. Вот здесь мы и допустили первую серьезную ошибку: внимательно наблюдая за детьми, мы не всегда обращали внимание на самочувствие окружающих и, конечно, были за это наказаны градом новых замечаний, наставлений, упреков.
А ребятишки тем временем росли. Кто-то из знакомых подарил полуторагодовалому Алеше кубики с буквами. Ну, буквы-то ему еще ни к чему, подумали мы, но кубиков у сына не отобрали. И были немало удивлены, когда обнаружили месяца через три, что Алеша-то наш уже узнает с десяток букв. К двум годам он уже знал чуть ли не весь алфавит, а в два года восемь месяцев прочитал первое слово.
Для самого Алеши это было как будто так и надо, но для нас стало целым открытием: так вот уже когда человек может читать! А как же в остальном? Так начались наши пробы не только с обучением грамоте, но и с физическим развитием малышей, с овладением различными движениями и даже с укреплением их здоровья. Это были чаще всего чисто интуитивные попытки разобраться в возможностях малыша. Мы ведь не знали, что ему по силам, что уже можно, а чего нельзя, и пробовали осторожно, играя. Никакого давления, никакого обязательного урока, но и не сдерживали, если ему самому хочется. Удалось что-то малышу – мы рады, не получилось – значит, пока отложим.
Мы жили тогда в небольшом щитовом домике, сами его оборудовали, сами топили печи, ходили к колонке за водой и делали массу других хозяйственных дел. А дети были рядом. Вот Алеша видит, что папа забивает гвозди, и он требует себе молоток. Мама подметает пол – он тянется к щетке или венику. Вот тут-то мы, кажется, сделали еще один правильный шаг: впустили детей в мир взрослых хлопот и занятий, постарались дать им большой простор для собственной их деятельности.
Мы не только обзавелись маленькими молотками, пилами, топориком, веничком и многими другими инструментами, но и дали возможность малышам самостоятельно постигать свойства вещей и явлений. Даже опасные вещи (спички, булавки, иголки, ножницы и т. п.) мы не прятали, а знакомили детей с ними. Малыши рано узнали, что утюг горячий, иголка острая, спички могут обжечь, а нож – порезать пальчик. Сначала нами руководило лишь желание, чтобы занятый делом малыш не лез на руки, не приставал, не мешал работать, но при этом сам был бы осторожен – ведь следить за детьми, не спуская глаз, нам было совершенно некогда, мы оба работали. И только значительно позже мы поняли, какие большие возможности для развития получают дети при таком самостоятельном исследовании окружающего мира.
Со временем у Алеши и Антона появились целые наборы столярных и слесарных инструментов, конструкторы металлические и деревянные, пластилин и бумага, проволока и гвозди. Так же естественно вошли в мир малышей буквы на кубиках и буквы на картонках, азбука на стене и касса букв, карандаши и бумага. Алеша с Антоном не только строили поезда и башни из кубиков, но и свободно плавали в этом «азбучно-цифровом» море, писали буквы и не подозревали, что это «абстракции». И мы не делали разницы между вещами, числами и буквами и просили: принеси ТРИ ложки, найди ДВЕ буквы М, разрежь яблоко на ЧЕТЫРЕ части…
Азбука и счет, опущенные с высот «возрастной недоступности» и вошедшие в ребячью жизнь наравне с игрушками и инструментами, оказалось, усваиваются столь же легко и просто, без всяких уроков, как слова «ложка», «хлеб», «дай» и «молоко». В самом деле, что такое три десятка букв и цифры среди многих сотен слов, которые малыши узнают в первые два года жизни?!
Но снова мы слышали:
– Что вы делаете? Нельзя до школы обучать грамоте, ведь вы не знаете методики, вы не специалисты, вы изуродуете детей!
Трудное наше счастье
Вот так, в спорах, мы начинали… Сначала мы воевали с бабушками и соседями, потом спор вышел на страницы печати. «Правы ли мы?» – спрашивали мы в своей книжке, газетной статье, фильме. Многие с нами не соглашались: «Нет, они не правы! Раннее развитие опасно! Раннее развитие вредно!»
А мы, глядя на веселых, подвижных, всегда чем-то увлеченных наших малышей, недоумевали: «Почему опасно? Почему вредно?» – и погружались в изучение книг, брошюр, статей – всего, где можно было добыть сведения об этом страшном раннем развитии.
Мы узнали, что еще в начале нашего века у Марии Монтессори дети (причем дети умственно отсталые) к пяти годам не только читали, но и каллиграфически писали, что в Японии есть школа для одаренных детей и принимают туда четырехлетних ребятишек, что в Филадельфии существует институт по исследованию человеческого потенциала, где сделали вывод: «правильный» возраст, в каком следует учить ребенка читать, – это полтора-два года. Петра Первого дьяк Никита стал учить грамоте примерно в три года. Мария Кюри была на два года моложе своих подружек в гимназии, Н. В. Гоголь в три года писал слова, а в пять пробовал сочинять стихи. В дореволюционной России во многих интеллигентных семьях дети к четырем-пяти годам уже читали.
Вся семья в нашей «кунацкой». 1976 год
Все это поддерживало нас в наших поисках. Но главным подтверждением правильности выбранного пути были наши дети. Они поражали нас своими возможностями. Мы не поспевали за их развитием, мы постоянно ошибались в своих прогнозах. Это было удивительно! И это заставило нас увязнуть в проблеме раннего развития всерьез.
За восемнадцать лет мы заметно отклонились от традиционных сроков начала развития детей, но теперь мы слышали новые возражения:
– Ну хорошо, действительно, дети могут развиваться намного быстрее, но нужно ли это, не лишаете ли вы своих детей счастливого, беззаботного детства?
Так говорят и думают многие, пока… не побывают у нас в гостях. А когда увидят все своими глазами, поговорят и поиграют с нашими ребятами, да еще и привезут своих малышей в наш «детский сад», а потом никак не могут их вытащить домой, – вот тогда, расставаясь с нами, признаются:
– Счастливые у вас дети…
А иные вздыхают:
– Счастливые вы родители…
А мы и не отказываемся. Действительно счастливые. Только счастье наше не само по себе к нам пришло. Нет, не само…
Вот мы и решили написать обо всем, что узнали сами, с единственной целью: может быть, наш опыт поможет кому-нибудь стать счастливее.
В своем рассказе мы постарались учесть те вопросы, которые нам чаще всего задают в письмах, на встречах, во время посещения нашего дома. Когда слышат, что мы оба работали, детей в ясли и садик не отдавали, няни у нас никогда не было, а бабушки живут отдельно, нам непременно задают один и тот же вопрос:
– Как вы успеваете? Откуда берете время на воспитание? Тут с одним не знаем, как управиться, а у вас семеро.
Ответом на этот вопрос служит вся наша книга. Мы расскажем вам, на что мы тратим время, а на что не тратим, за счет чего экономим, а на что не жалеем ни минут, ни часов, ни дней, ни целых лет.
И, так же как в беседах мы, конечно, говорим не хором, а по очереди, так и здесь каждый из нас будет рассказывать о том, в чем он больший «специалист». А в случае надобности будем комментировать или дополнять друг друга и даже иногда можем поспорить, как это бывает у нас и в жизни.
Главная забота – здоровье
Лена Алексеевна: Поскольку основная доля хлопот и забот в первое время выпадает, естественно, на долю матери, мне и придется начать…
Первый час, первый день
Что говорить о первом часе жизни новорожденного? И он, и мать в родильном доме: опытные врачи, акушерки, медицинские сестры, прекрасное оборудование, заботливый уход – всё, что нужно для того, чтобы принять нового человека в жизнь и обеспечить матери полноценный отдых. И все-таки начну я свой рассказ не с возвращения из родильного дома, а с прихода туда.
Шесть раз это было как обычно: мы прощались у дверей в приемную, обменивались последними тревожными, но подбадривающими взглядами, и отец, естественно, возвращался домой, а я вручала свою обменную карту, отвечала на вопросы врача, ну и так далее…
А вот седьмой раз получилось иначе. Мы пришли к заведующей отделением вместе. Она удивленно посмотрела на нас.
– Мы хотим попросить вас… – нерешительно начала я, – дать мне кормить ребенка в первые часы после рождения.
– Что за странная просьба? – еще больше удивилась заведующая. – Когда надо, тогда и дадим!
И тогда мы рассказали ей о том, что у всех наших шестерых детей был очень сильный диатез и мы, родители, уже смирились с этим, думая, что передаем диатез по наследству. Но о нашей беде узнал известный ученый, профессор Илья Аркадьевич Аршавский[2], и настоятельно рекомендовал: в качестве профилактического средства против диатеза как можно раньше приложить ребенка к груди, чтобы он высосал те капли молозива, которые есть только у родной матери.
– Мы не знаем, будет ли толк, но все-таки решились последовать совету Ильи Аркадьевича. А вдруг поможет? И вот просим вас…
– Ну хорошо, – согласилась заведующая. – Тем более что в этом нет ничего противоестественного, – добавила она.
Любочку принесли для первого кормления часа через два после рождения… И что же? Дочка росла, пошла уже в школу, и все это время мы не нарадуемся на нее – никаких следов диатеза!
Если бы мы узнали об этом раньше, скольких неприятностей могли бы избежать. Диатез болезнью не считается, но мучений от него и ребенку, и родителям бывает много. Уже у пятимесячного малыша появляются мокнущие прыщики, а потом и болячки на личике, под коленками, в сгибах локтей и ягодиц. В тепле они нестерпимо зудят, малыш их расчесывает иногда до крови, плачет, капризничает. И это тянется год и дольше, и ни лекарства, ни диета не дают стойкого результата. Наступает временное улучшение, а потом вдруг опять хуже прежнего.
И вот от всего этого мы избавились, и к тому же так просто! Могли ли мы предполагать, что первые часы жизни человека так сильно могут повлиять на его дальнейшее развитие? Конечно, не могли, как не знали и многого другого.
Мы начинали точно так же, как начинают многие родители: с нервотрепки по поводу того, что у меня не хватает молока, с гор грязных пеленок, с бессонных ночей и изнурительных попыток установить «ночной перерыв в кормлении», с тщетных и столь же безрезультатных стараний излечить сынишку от диатеза и массы подобных проблем, которые наваливаются на родителей с рождением первого ребенка. После всего этого редко отваживаются даже на второго. Сколько раз я слышала от матерей: «Чтобы еще раз все это повторилось?! Ни за что!»
А если прибавить бесконечные детские болезни, постоянную прикованность к дому, отчуждение (вместо помощи!) супруга… Ни за что!
Точно так же сказала бы и я сама, если бы не наша помощь друг другу и не тот огромный интерес у нас обоих к развитию малышей, который постепенно помог нам пересмотреть кое-какие установившиеся традиции и намного облегчить кропотливый труд по уходу за младенцем. Вот, допустим…
Проблема пеленок
Эта проблема, так пугающая иногда молодых родителей, может быть разрешена по-разному. Одни убеждены, что это, конечно, мамина обязанность. Другие считают, что стирать должен отец (у матери и других хлопот хватает). Третьи стирают по очереди (равноправие!). Есть и такие, которые взваливают эту работу на бабушку. Лишь немногим удается совсем избавиться от стирки с помощью службы быта. Возможно, последний способ понемногу вытеснит все остальные, но пока это дело не очень близкого будущего. Поэтому «до восьми месяцев смиритесь со стиркой пеленок» – так сказано в руководстве по уходу за ребенком.
Вначале и мы не были, разумеется, исключением: смирялись. Кто имел с этим дело, тот знает, каково это – стирать, кипятить, сушить и гладить с двух сторон 30–40 пеленок каждый день. Но однажды, когда мой тогда полуторамесячный сынишка проснулся сухим, я подумала: «Зачем ждать, пока он пеленки намочит? А если попробовать его подержать?»
Села на краешек дивана, положила малыша себе на колени и подхватила его под коленочки. Через несколько секунд на полу рядом с диваном была лужица. Но ведь можно что-нибудь и подставить – так у нас появился специальный тазик (обычный горшок не годится – мимо получается). Сначала я держала малыша над тазиком, если он проснулся сухим или минут через пять-десять после кормления, а потом научилась узнавать, когда ему «надо». Жаль, что не всегда в это время бываешь с ним рядом, но если есть возможность последить, то можно вообще обойтись без мокрых, а тем более грязных пеленок.
Здесь интересна такая «деталь»: когда держишь малыша над тазиком «по-большому», он чаще всего это делает в несколько приемов, не сразу, и надо дождаться, пока он в конце концов не сделает немножко и «по-маленькому». Это означает, что теперь-то уже все кончено: можно его подмыть и без опасения класть на чистые пеленки.
Конечно, порой приходится проявить терпение и настойчивость. Иногда малыш упрямится и не желает делать что полагается: выгибается дугой, может даже заплакать. Чаще всего это бывает ночью или сразу после сна. В таких случаях помогало простое средство: если малышу дать немного попить из бутылки или просто пососать пустышку, он как будто переключается на другое и перестает упрямиться. О физиологическом механизме этого явления мы узнали совсем недавно, но пользовались этим способом довольно часто. Мы, правда, преследовали другие цели, когда давали соску ребенку (чтоб не шумел, другим спать не мешал), а польза получалась двойная.
Так уже в первые недели у нас бывали целые дни без стирки, и это стало не только большим облегчением для меня, но, главное, оказалось очень полезным для младенца: он не подмокает, кожица остается постоянно сухой, даже подмывать его приходится очень редко.
Позже, когда малыш начинает ползать и ходить, он не всегда помнит о том, что надо попроситься. Видимо, слишком много отвлекающих моментов у него в это время появляется в жизни: столько интересных вещей кругом, столько дел! Мы сначала не понимали этого и расстраивались: ну вот, всё забыл. Оказывается, нет, не забыл, просто теперь ему, что называется, не до того. Мы старались замечать по поведению малыша или по пройденному времени, когда ему следует посидеть на горшочке, и старались предотвратить «беду». И очень радовались, когда все получалось как надо, не скупились на похвалу. Если же «беда» все-таки приключалась, мы, уж конечно, старались обходиться без криков и шлепков. Постепенно все приходило в норму. Таким образом, и мокрые штанишки особой проблемой для нас не становились, и совершенно исключалась большая неприятность, которая мучает иногда ребятишек годами, – ночное недержание мочи.
Малышу уже в первый месяц так не нравится быть мокрым, что он просыпается и может заплакать даже на улице, когда лежит завернутый в коляске. Привезешь его домой, развернешь, а на пеленке крохотное мокрое пятнышко. Это он начал и… испугался, что мокро получается. Зато теперь над тазиком он весь свой запас выльет без задержки.
Когда мы рассказываем об этом, нам не верят, а когда удостоверятся, спрашивают: «Ему не больно, не вредно?» И нам теперь только смешно: неужели в луже лежать лучше и полезнее, чем у мамы на коленях? И неужели человеческое дитя глупее котят или щенят, которых с первых дней можно приучить к порядку? Теперь я так научилась понимать малыша, что уже в родильном доме могла сказать, когда его надо «подержать над тазиком» – он ведь обязательно дает знать об этом: завозится, закряхтит, сморщится – поймите только, взрослые! А взрослые понимают только тогда, когда уже поздно. И не понимают подряд неделю, месяц, полгода. А когда малыш смирится с «бестолковостью» взрослых и начнет наконец безропотно все «делать под себя», тогда начинаются шлепки и всякое недовольство. Сами приучили, а потом начинают отучать – ну и логика!
Как часто, к сожалению, приходится встречаться с этой странной логикой взрослых! Не дают, например, малышу ни подумать, ни сделать по-своему – все решают и делают за него, а потом его же и ругают: мол, бестолковый, ленивый, равнодушный. Или, допустим, учат есть побольше, впихивают еду чуть ли не силком, а потом не знают, как унять аппетит ожиревшего ребенка.
Он голодный!
Это одно из самых распространенных заблуждений начинающих матерей, которым все время кажется, что у них не хватает молока, что малютка недоедает, плохо прибавляет в весе, бледный, худой, и т. д., и т. п. И вот мамы и бабушки запасаются спасительной смесью («Она такая питательная! Она такая удобная!»), и… очень скоро малыш меняет родную маму на бутылочку с соской. Из рожка тянуть легко, трудиться не надо. Да и маме самой вроде легче: бутылку дала – и никаких тебе хлопот…
Никаких хлопот? К нам как-то приехал папа с двухлетней девочкой, весящей 22 (!) килограмма.
– Что теперь делать? – спрашивал он удрученно. – Она ни ходить, ни бегать не хочет. Может быть, спортивный комплекс поможет?
– Как это у вас получилось? – растерялись мы, видя впервые такого сверхупитанного ребенка.
– Сами не знаем. Она у нас искусственница. У матери молока не было, кормили ее смесями, и вот…
Не отсюда ли появляются тревожные цифры о постоянном росте процента ожиревших детей?
А чем грозит ожирение, представить себе нетрудно: плохая сопротивляемость болезням, малая подвижность, слабое сердце. Насмешки сверстников, застенчивость, неуверенность в себе… Нет! Чем такие хлопоты, лучше уж маме с самого начала проявить максимум настойчивости, изобретательности, терпения и кормить малыша самой.
Конечно, не все может получиться сразу. У нас бывали дни – из рук вон, особенно с первым, когда опыта еще не было и когда всякий вопль казался сигналом: «Хочу есть!»
Дело осложнялось еще тем, что мы жили тогда с двумя бабушками и дедушкой, которые, понятное дело, не могли молчать, видя, как младенец «целый час орет не переставая, а мать сидит как каменная». Известно: когда кричит ребенок, минута может показаться вечностью, так что можно простить бабушке ее невольное преувеличение. Что касается «каменной» матери, то только я знаю, каково мне было, пока сидела рядом с плачущим малышом, а с трех сторон мне давали советы. Дедушка: «Надо, чтоб сосал грудь. Пусть покричит, но сосет из груди». Бабушки (наперебой): «Дай ему бутылку, не мучай ребенка!» Отец: «Приложи к другой груди, не бойся!» А мне хотелось только одного: «Уйдите вы все, дайте мне самой разобраться!» Но сказать это вслух я не решалась (сейчас-то понимаю: зря не говорила), а уж ночью давала волю слезам. Молоко от всего этого и вовсе стало пропадать. Так и стал наш первенец «благодаря общим усилиям» к пяти месяцам полным искусственником.
Со вторым сынишкой я постаралась обойтись без советчиков: сама пробовала и кормить почаще, и прикладывать к одной и другой груди в одно кормление, а первые дни на ночь иногда готовила полбутылочки молочной смеси или подслащенного коровьего молока, разбавленного пополам с водой, чтобы не нервничать из-за того, что не хватит молока. Это был, конечно, не лучший выход, но он снимал беспокойство. Зато недельки через две все приходило в норму, надобность в докорме отпадала, малыш вполне наедался, а у меня прибавлялось молока, и кормила я сына до года. Так получалось и со всеми остальными детишками, хотя каждый раз в родильном доме приходилось выслушивать безнадежные предсказания: «Да, молока у вас совсем нет, плохо ваше дело!» Хорошо, что я в эти предсказания уже не верила.
Кормить ли ночью?
Об этом я не решилась бы написать, если бы не книга известного американского педиатра, доктора Б. Спока. Он написал о том, что американские врачи сначала чрезвычайно преувеличивали значение строгого режима, почти всякие неприятности – вплоть до расстройства желудка – связывали с нарушением режима и винили в этом родителей: не вовремя положили спать, не вовремя покормили – вот и результат.
Но в Америке нашлись такие храбрые папа и мама (оба ученые), которые стали воспитывать свою новорожденную дочку, не придерживаясь рекомендуемого режима, но при этом очень внимательно записывали, какой «режим» устанавливала сама себе малышка. Оказалось, что в первые месяцы жизни она питалась довольно беспорядочно, но, в общем, делала меньшие перерывы в кормлении, чем это обычно требуется, и только к трем-четырем месяцам жизни вышла на рекомендуемый интервал – 3–3,5 часа между кормлениями. «Безрежимность» воспитания никакого вреда ей не нанесла. После опубликования материалов об этом исследовании врачи перестали требовать строгого выполнения режима. И матери вздохнули с облегчением: ведь точно следовать режиму очень трудно, и поэтому все время чувствуешь себя виновной в массе погрешностей.
У нас первые неприятности с режимом произошли, когда я попыталась установить так называемый «ночной перерыв в кормлении» и ночью не давала малышу грудь. А он обязательно просыпался (диатез не давал ему покоя), плакал, просил есть. Вода из бутылочки с соской его не устраивала. Засыпал он, если его держали или носили на руках, но тотчас же поднимал крик, как только его снова укладывали в свою кроватку. И так из ночи в ночь.
И вот, намаявшись от постоянного недосыпания, я решилась однажды на «преступление»: ночью покормила сынишку и… следующей ночью тоже покормила. С тех пор кончились наши недосыпания. И со всеми остальными ребятишками мне не пришлось больше «воевать» по ночам.
А в дневное время я, еще не зная ничего о докторе Споке и его книге, сама установила очень гибкий режим и в еде, и в сне: время кормления могло сдвигаться на час и более. Если ребенок спал, я его никогда не будила для «очередного» кормления, а если не хотел спать, насильно не укладывала.
Учимся понимать ребенка
Вначале, конечно, было трудно научиться определять, что требуется ребенку. Оказалось, плакать он может от множества причин: подмок или вот-вот подмокнет, неудобно лежит, пучит животик, наглотался воздуха при еде, где-то трет пеленка, мешает соска, хочет спать, пить или, наконец, хочет есть.
И если каждый раз, как только он заплачет, давать грудь, можно человека совсем выбить из колеи. Со временем я научилась различать интонации плача, а по мимике, по движениям сынишки угадывать его потребности. Правда, при этом пришлось запастись терпением, зато месяца за три мы уже неплохо научились понимать друг друга. А со следующим было уже проще, хотя каждый малыш имел свой характер и к каждому приходилось приноравливаться заново.
Со временем мы поняли, что при всех трудных ситуациях прежде всего надо сказать себе: «Только без паники» – и постараться успокоиться. А потом попробовать и так, и иначе. И наблюдать, наблюдать, наблюдать – не жалеть на это времени (и записывать наблюдения), учиться понимать младенца, себя, друг друга и окружающих, обязательно и окружающих – об этом речь еще впереди.
Постепенно мы учились главному: подходить к ребенку без предвзятых мерок и представлений, с желанием разобраться в возможностях, потребностях, особенностях самого малыша. Конечно, не всегда это получалось, конечно, мы частенько сбивались на привычные методы, основанные на принципе: взрослый знает и может всё, ребенок – ничего. Но мы очень старались понимать малышей и учиться у них. И нас ждали на этом пути многие радости и… настоящие открытия.
Борис Павлович: Почему-то считается: чтобы ребенок рос здоровым, его надо главным образом от всего оберегать – от простуд, от инфекций, от падений и ушибов, от опасностей. Прежде всего беречь! Но это значит не готовить его к переменам погоды, к разным колебаниям и перепадам температур, не повышать защитные силы организма (неспецифический иммунитет), не учить падать без последствий и т. д., то есть не готовить к тому, что обязательно встретится в жизни.
А мы с самого начала думали иначе: здоровье надо укреплять – делать организм ребенка физически развитым, выносливым, невосприимчивым к болезням, закаленным во всех отношениях, чтобы малыш не боялся ни жары и ни холода. Но как этого достигнуть, мы не знали и, наверное, долго не решились бы на серьезное закаливание, если бы не… диатез. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Ведь диатез является сигналом того, что организм предрасположен к болезням, особенно к простудным. А мы благодаря диатезу, наоборот, избавились от простуд, укрепили здоровье ребятишек.
Л. А.: А дело было так. Диатез особенно сильно мучил нашего первенца. Личико у него иногда превращалось в сплошную болячку. Где мы с ним только в первый год ни побывали, каких только средств ни перепробовали: мази и примочки, кварц и переливание крови, купания в разных отварах, лекарства внутрь, строгая диета… Но решительного сдвига так и не добились.
Холод – доктор
Мы тогда жили в только что построенном сборном щитовом домике, еще плохо утепленном. Температура в комнатах могла колебаться от плюс 10–12 градусов (с утра, пока печка еще не затоплена) до плюс 25 градусов (к вечеру). Я тогда расстраивалась из-за этого, думала, что для малыша это очень вредно, и мечтала о теплой квартире. Однако и тут оказалось – нет худа без добра. Мы довольно скоро заметили: с утра, пока не затопили печь и в доме прохладно, малышу намного легче. Красные пятна на кожице бледнеют, зуд прекращается. Он весел, энергичен, много и охотно двигается, самостоятельно играет. Но стоит его одеть потеплее или сильно натопить печь, как ему сразу становится хуже: зуд мучает малыша, он делается плаксивым, вялым, капризничает и буквально не сходит с рук, требуя внимания и развлечений.
Конец ознакомительного фрагмента.