Вы здесь

Мы из Коршуна. 1 (А. А. Кузнецова (Маркова), 1966)

1

Однажды в Москве на страницах популярной газеты появилось письмо итальянского режиссера Рамоло Марчеллини. Он обращался к советским людям с просьбой: если кому-либо известно, сообщить о судьбе его сына Георгия Марчеллини, который во вторую мировую войну был мобилизован фашистским правительством в армию, на фронте перешел на сторону русских, был тяжело ранен и отправлен в госпиталь, в глубь Советской страны. Многие прочли письмо итальянца: одни с интересом, другие равнодушно. Больше всех были взволнованы письмом режиссера в рабочем поселке Коршун, что стоит на высоком берегу Оби, на севере Западной Сибири. Здесь, особенно в Коршунской школе, о письме говорили долго и десятки раз его перечитывали.

А вечером телеграф областного центра передал молнию:

Италия. Венеция. Режиссеру Рамоло Марчеллини. Ваш сын Георгий Марчеллини похоронен в рабочем поселке Коршун. Подробности сообщим письмом. Ученики Коршунской школы.

Несколько дней школьники сочиняли ответное письмо, вспоминали все, что было связано с могилой итальянца, вновь пытались разыскать тех, кто знал или слышал что-либо о погибшем, подбирали разрозненные заметки из школьных стенных газет. И события приобрели последовательность и стали проясняться.


К поселку Коршун нет железнодорожных путей. Летом идут по широкой, многоводной Оби мощные тупоносые буксирные пароходы, тяжело таща баржи с лесом. Легко и плавно, как белые лебеди, плывут пассажирские пароходы, названные дорогими именами: «Ленин», «Маркс», «Максим Горький», «Чехов»… Задрав кверху нос, будто присев назад, едва касаясь воды и оставляя за собой длинный хвост из пены и волн, скользят быстроходные «Ракеты». Оглашая реку зычными гудками, суда проплывают мимо Коршуна, иногда останавливаются у причала, раскачивая волнами дощатую пристань и будоража ряды разноцветных лодок, уткнувшихся носами в берег. Зимой поселок Коршун связывают с миром только лишь серебристые «илы».

А сейчас в Сибири весна. Все вокруг напоено солнечным блеском: и синее безоблачное небо, и тайга, тронутая яркой молодой зеленью, и величавая красавица Обь, и небольшая, торопливая и шумная речушка Коршун, по которой день и ночь плывет и плывет к заводу лес.

Коршун – обычный современный поселок, с широкими улицами и новыми домами. В центре деревянная двухэтажная школа, а к ней прилепился невысокий дом с большими квадратными окнами и широким крыльцом. Это интернат.

Весной, так же как и зимой, шумно и весело в поселке. Из дальних мест сюда на зиму съезжаются школьники. Для некоторых учеников родители сняли углы и комнаты у хозяек, а большинство приезжих живут в интернате.

Вот в интернате-то первыми и прочитали письмо Рамоло Марчеллини. И кто бы вы думали? Техничка Фекла Ивановна.

Под вечер она шумно вошла в комнату девочек с развернутой газетой в руках и пристально глядя на них поверх сдвинутых на кончик носа очков. Голова у нее была повязана красным выцветшим платком. Платок туго и низко облегал лоб до самых бровей, рыжеватых и пушистых, открывая маленькие, аккуратные уши. На Фекле Ивановне был синий халат-спецовка и на босу ногу глубокие резиновые галоши, которые при каждом шаге норовили ускользнуть вперед.

Две девочки за небольшим столом, накрытым белой скатертью, учили уроки. Чтобы не пачкать недавно вымытый пол, они сидели в одних чулках.

У стен стояли три кровати и шкаф. Несмотря на скромную меблировку, комната казалась нарядной. Парадный вид ей придавали чистые, накрахмаленные занавески на окне и белоснежные подушки, углом поставленные на середину кроватей.

– Девоньки! – торжественно сказала Фекла Ивановна. – А у нашего-то итальянца отец объявился.

– У какого итальянца, тетя Феклуша? – спросила Вера Каменева.

А Саша Иванова только вопросительно поглядела на техничку.

– Вот, глядите. – Фекла Ивановна положила на учебники газету, разгладила ее шершавыми ладонями и ткнула пальцем в то место, где было напечатано письмо Рамоло Марчеллини.

Девочки прочитали письмо и вскочили. Не успела старая женщина рта раскрыть, как они исчезли из комнаты. Теперь Фекла Ивановна пожалела, что пришла со своей новостью сюда, а не к директору.

– Свяжешься с этими стрижами – завсегда ни при чем останешься! – обиженно вздохнула она.

А девочки в это время мчались через школьный двор к директору Федору Алексеевичу.


Саша Иванова обращает на себя внимание с первого взгляда. Пожилые люди смотрят на нее с доброй и чуть грустной улыбкой: она олицетворение молодости, свежести, счастья, порыва – всего того, что приходит к человеку так ненадолго и уходит так невозвратно.

Девушки смотрят на Сашу с нескрываемым удовольствием, в ней они видят себя; а некоторые смотрят с завистью: ведь не каждая так стройна, как Саша, не у каждой такие ясные карие глаза и весело вскинутые брови.

Мальчишки стали заглядываться на Сашу с четвертого класса. Очень уж хорошо улыбается она, поблескивая белыми, ровными зубами.

Саша учится в девятом классе. Ей шестнадцать лет. Она мечтает быть актрисой. В городских школах многие девушки мечтают быть актрисами. В Коршунской школе этого увлечения нет, но Саша мечтает о театре по-серьезному.

Живет Саша далеко от Коршуна. Больше суток надо плыть от села Покровского по реке на пароходе, а там пешком или с попутной машиной добираться до высокого открытого берега, на котором одиноко стоит дом бакенщика Иванова – отца Саши.

И дед, и прадед Саши жили в этом доме. Прадед был паромщиком, дед – бакенщик. Всю жизнь дед, как смеркалось, плыл на легком обласке зажигать бакен. Так и умер на реке. Зажег бакен последний раз, а утром нашли старика умершим. Течением прибило лодку к берегу.

Дом Ивановых стоит на высоком яру. К реке ведут выдолбленные в земле ступеньки. У берега качается на волнах моторная лодка – гордость и радость семьи Ивановых. Лодка голубая, как небо, и на правом борту ее надпись: «Сашенька».

Дом у Ивановых небольшой. Возле него коровник. Над коровником – сеновал. Дальше – огород. На огороде чучело в старой соломенной шляпе, в пестрых лохмотьях, развевающихся по ветру. Все надворные постройки Ивановых огорожены высоким забором. От многих хищников забор не убережет, но иных остановит. За километр от дома бакенщика начинается глухая тайга.

Трудно сказать, что зародило в Саше горячую мечту стать актрисой: то ли нескончаемые песни величавой реки, то ли безбрежность и красота почти всегда ясного неба и необъятной тайги, или какие-то иные душевные силы.

Саша всю жизнь прожила вот на этом яру да в поселке Коршуне. В областном центре ей бывать не приходилось, а в других городах и подавно. О театре она только читала да слышала по радио, но представляла себе зрительный зал, кулисы театра и остро ощущала волнение, которое охватывает актера на сцене.

Она часто выступала. Зрительным залом у нее была величественная Обь, сценой – высокий яр. И все свободное время она проводила на этой сцене: разыгрывала в лицах эпизоды из пьес, инсценировки, которые сочиняла сама, пела, танцевала. Иногда около берега медленно проходил пароход. Увлеченная танцем или монологом, она не всегда замечала его. Пассажиры дружно аплодировали дочери бакенщика, капитан приветствовал ее гудком. А девочка, смутившись, спешила укрыться в невысоком кустарнике.

Жизнь в уединенном домике Ивановых шла спокойно и однообразно. Потому-то с такой радостью и поехала Саша в Коршунский интернат. Правда, жалко было оставлять отца с матерью. Первые годы очень тосковала о них, а потом привыкла. Домой приезжала только летом, да и то ненадолго. А зимой к дому бакенщика нет пути: дремлет река под тяжелым льдом, отдыхают в затонах лебеди-пароходы. Вокруг дома Ивановых на сотни километров царит безмолвие. Под холодным солнцем блестит ослепительный снег…

Однажды летом в Брусничное приехала бригада актеров из областного центра. В Коршуне, на крыльце поселкового Совета, повесили афишу. Но ученики старших классов работали на полях, за несколько километров от поселка, и ничего о приезжих не знали. В Коршун школьники возвратились вечером, когда в Брусничном уже начался спектакль.

Саша с подругами проходила мимо поселкового Совета.

– Девочки, тут что-то новое и красивое, – сказала одна из школьниц.

Все поднялись на крыльцо и прочитали афишу.

– Сегодня в восемь часов! А теперь сколько? – Саша вскинула голову и беспокойными глазами стала искать солнце.

А солнце – круглое, затуманенное розоватой закатной дымкой – уже пряталось за крышу интерната.

– Опоздали, однако! – с горьким отчаянием сказала Саша.

В это время за углом раздался шум мотора и сейчас же показался мотоциклист. Саша бросилась на дорогу и подняла обе руки.

– Подвезти? – с готовностью спросил молодой парень, серый от пыли.

– В Брусничное! – хором закричали школьницы, окружившие мотоцикл. – Скорее!

– Всех? – изумился парень.

– Только ее! – Подруги отступили от Саши.

Парень, видимо, решил, что в Брусничном у девушки произошло несчастье, и на бешеной скорости домчал ее до районного центра.

Так и появилась она на спектакле – в спортивных шароварах, в старых, запачканных в глине туфлях, наспех пригладив волосы.

Весь спектакль она простояла у стены, не замечая усталости, даже не подумав о том, что ее спортивный костюм вызывает у празднично одетых зрителей недоумение: «Откуда она, такая дуреха, взялась?» Зрители, сидящие ближе к Саше, то и дело поглядывали на нее. Забыв о себе, она жила той жизнью, которая развертывалась на сцене. Глаза ее горели, щеки залил румянец, губы шевелились. Был даже момент, когда Саша медленно, между рядов, стала продвигаться к сцене. Она опомнилась лишь тогда, когда сзади послышались недовольные голоса:

– Девушка! Заслоняешь!

Много дней она жила впечатлениями этого спектакля. И с той поры ей еще больше захотелось стать артисткой.

В интернате у Саши есть близкие друзья. С Верой Каменевой она дружит с первого класса. Вместе сидят за партой, живут в одной комнате. И свободное время проводят вместе. Впрочем, не всегда. Нежданно-негаданно в этом году у Саши появился еще один друг – Ваня Лебедев. Но сначала о Вере Каменевой.

Она высокого роста, тонкая, гибкая, с длинными ногами и широкими плечами. Подстрижена под мальчика. «А иначе стричь у нас не умеют», – как бы с сожалением говорит Вера, перебирая длинными пальцами коротко остриженные волосы. У нее довольно правильные, чуть удлиненные черты лица, красивые крупные губы и серые, тоже удлиненные глаза, которые по близорукости она часто прищуривает. Вера живет далеко от Коршуна и так же, как Саша, только в летние каникулы уезжает домой – в деревню Заречную.

Семья Каменевых отличается от других деревенских семей. Верина бабушка, Анна Матвеевна, приехала сюда в тридцатых годах. До этого она работала в городе в областном комитете партии секретарем-машинисткой. И в деревне работала она машинисткой в сельском Совете. Так и состарилась.

Беда ее жизни и всей семьи Каменевых была в том, что мать Веры, Клавдия Сергеевна, родилась глухонемой. В школе глухонемых получила девятилетнее образование, но в жизни применить его не сумела и теперь оставалась рядовой колхозницей.

Об отце Веры в семье никогда не поминают. Вера знает, что где-то на белом свете живет бездушный человек, который к несчастной доле ее матери прибавил еще много горечи и слез. И когда Вера думает о нем, в душе ее поднимается тоскливое недоумение: как смеет человек человеку причинять такое страшное зло? Как может такой человек наслаждаться солнцем, светом, теплом, жизнью? Такой равнодушный, бессердечный, бесстыжий человек? И откуда они берутся – такие люди?

Больше всех на свете Вера любит свою бабушку. Свою гордую, властную, умную бабушку. Мать она тоже любит, но совсем по-другому: без удивления, без преклонения, а просто жалостью.


Федор Алексеевич намеревался пойти в мастерские и в дверях своего кабинета встретил девочек. Он взглянул на их ноги, понял, что прибежали они с каким-то важным сообщением, и возвратился к себе.

Молча и торжественно Саша положила на стол газету, так же, как Фекла Ивановна, разгладила ее ладонями и пальцем указала на письмо режиссера.

Директор склонился над газетой.

Несмотря на свои сорок три года, Федор Алексеевич по-юношески подтянут и строен. Он высок ростом и выглядел бы моложаво, если бы не сероватый цвет лица, напоминающий о какой-то застарелой болезни. У него бледно-голубые глаза, очень спокойные и очень серьезные. И такое же спокойствие и серьезность в его лице, в движениях, во всем облике. Красивые и мягкие черты его лица портит глубокий шрам, идущий от глаза к губам, через правую щеку. Это память о боях за родную землю в 1942 году.

Федор Алексеевич родился и вырос в Брусничном. До войны он был директором начальной школы. А высшее образование получил всего шесть лет назад. С тех пор и работает в Коршунской школе директором и преподает историю.

– Вот так события! – развел он руками, быстро пробежав глазами письмо итальянского режиссера. – Отец нашелся! И через столько лет…

В это время в комнату вошла старшая пионервожатая Тоня, маленькая, пышущая здоровьем, с веселыми ямочками на полных, румяных щеках.

– Вот, Тоня, читай, какие события развертываются! – сказал Федор Алексеевич.

Она взяла газету пухлыми руками, прочитала и, опускаясь на стул, сказала:

– Ох, елки!

Сказала и даже не смутилась, как это бывало обычно, когда в присутствии директора произносила эти злосчастные слова.

– После уроков второй смены объяви общешкольное собрание, – сказал Федор Алексеевич. – Нужно проверить все факты и уже тогда откликнуться.

И вдруг сразу все оживились:

– А может быть, это однофамилец?

– Почему же так поздно спохватился? Ведь прошло больше двадцати лет!

– Ох, елки! Весь Коршун всполошится!

– Опять елки! – поморщился Федор Алексеевич. – Ты смотри, из своих елок дров не наломай!

Девочки выскочили из кабинета, и через несколько минут в школе поднялись шум и беготня. Федор Алексеевич в задумчивости подошел к окну. Отсюда были видны высокие кедры с прямыми стволами, чахлые, задавленные боярышником пихты. По тропинке бежали ребятишки. «Узнали о письме режиссера, – подумал Федор Алексеевич. – Быстро!»

Ему вспомнились, как двадцать лет назад здесь, где теперь стоят дома Коршуна, шумела тайга. Не всем взрослым села Брусничного было известно, что в тайге есть могила неизвестного итальянца. Впрочем, школьники, особенно мальчишки, знали об этом.

Кто-то выбрал для могилы чудесное место на холме, между трех кедров, в изголовье поставили деревянный крест. Со временем крест подгнил и упал, дожди и солнце стерли с перекладины краску, которой было написано имя умершего, но все же десять лет назад еще можно было разобрать одно слово: «Итальянец». Когда выбирали место, где строить лесозавод, даже в деловых записках поминали могилу итальянца. Позднее вокруг завода разросся рабочий поселок, и в середине его остался кусок тайги. Это место назвали Итальянским парком.

Разные слухи ходили об итальянце: говорили, что был он известным путешественником, ученым, изучающим Сибирь; партизаном, принявшим участие в русской революции; итальянским солдатом, перешедшим на сторону советских войск в войну с фашистами. Но никто в точности не знал, какой же это итальянец лежит в русской земле, в далеком сибирском краю, когда и кем он похоронен.

Несколько лет назад рядом с Итальянским парком построили школу. Федор Алексеевич на первом же общешкольном собрании сказал, что надо научить ребят любить родной край и хорошо знать его. Он предложил комсомольской организации заняться поисками имени итальянца, похороненного в тайге, могила которого оказалась теперь в центре поселка, и ребята горячо поддержали предложение директора.

Школьники разделились на бригады, ездили в областной центр, в геологическое управление, в районный военкомат. В Брусничном и ближайших деревнях опросили всех стариков, воевавших в гражданскую войну. Никаких сведений о похороненном в тайге обнаружить не удалось. И только недавно, совершенно неожиданно, загадка была разгадана.