Мы здесь, чтобы победить: семь историй о лидерстве в бизнесе и спорте. Дмитрий Москалев. «Свобода – это когда тебе никто ничего не должен, а ты должен всем» (Дмитрий Соколов-Митрич, 2016)

Однажды на Эвересте я четыре часа сидел в палатке и разговаривал с собственными ботинками. Это было в штурмовом лагере на высоте 8300 метров. Я был абсолютно уверен, что они живые, мы с ними делаем одно дело, с их мнением нужно считаться. Мои ботинки на меня смотрели и поторапливали: «Шеф, шеф, цигель-цигель, пора идти, ну сколько можно здесь сидеть!» Я им отвечал: «Да, да, конечно, пора. Я вот только сейчас чаю попью, хорошо?» – «Да попей, конечно, мы же без тебя все равно никуда не уйдем, но только, пожалуйста, поскорее!»

Это было на спуске, в тот день я уже сходил на вершину. С 8300 до 8848 поднялся сравнительно быстро – за шесть часов вместо стандартных девяти. Первым вернулся в штурмовой лагерь и решил немного поспать. Проснулся в шесть утра, а вышел из палатки только в десять. Все это время я пытался собраться, хотя все уже было на мне, даже те же ботинки. Это был не сон, это была галлюцинация наяву. Очень опасное состояние, которое на таких высотах случается часто. От недостатка кислорода мозг начинает давать сбои, причем в первую очередь страдает мозжечок, а он как раз отвечает за первичные функции. Появляется нарушение координации, галлюцинации, амнезия. Великий альпинист Рейнхольд Месснер описывал, как в таком же состоянии был абсолютно уверен, что идет в гору не один, а в связке. Он разговаривал со своим мнимым попутчиком и даже делился с ним едой. Иногда эти «сны наяву» приводят к трагическим последствиям. Человек может запросто шагнуть в пропасть – если ему кажется, что там ровная дорога. Мне не раз приходилось выводить людей из этой «горной комы» и тем самым спасать им жизнь.

Но большинство смертей на высокогорье происходят не от того, что люди срываются и разбиваются. Чаще всего они просто садятся на камушек и тихо умирают. Помочь им на такой высоте практически невозможно, случаи спасения единичны. Максимум, что ты можешь для них сделать, – посидеть рядом две минуты. Склоны на подступах к вершине того же Эвереста усеяны мертвыми телами, их там около трехсот, каждый десятый восходитель не возвращается домой. Эвакуировать мертвое тело с такой высоты – очень дорогостоящая операция, не каждому по карману. Если бы не шерпы, которые время от времени сбрасывают мертвые тела в пропасть, расчищая маршруты для коммерческих экспедиций, идти к высочайшей вершине мира пришлось бы в буквальном смысле слова по трупам.

Хотел бы я продолжить тот разговор с ботинками? Нет, пожалуй, не стоит. Хотя… С тех пор я иногда смотрю на них и думаю: «Что-то вы, братцы, недоговариваете…» А они как будто все понимают, но сказать ничего не могут.

Устройство человека

Мое детство прошло в подмосковном Болшево, в военном городке. Я не был бесшабашным подростком, среди друзей у меня всегда была репутация человека, не равнодушного к истине, и мне доверяли роль арбитра в конфликтных ситуациях. Это у меня от мамы. Она мне с детства прививала правильные жизненные установки, читала стихотворение «Если» Редьярда Киплинга, учила высоким целям, поднимала планку амбиций.

Однажды я влюбился в одноклассницу, мне тогда было лет десять. Я мечтал прийти к ней в гости, но никак не мог найти предлог и долго ломал голову. А потом вдруг подумал: а почему я не могу прийти и прямо вот так и сказать: «Здравствуй, я пришел к тебе в гости». Попробовал – оказывается, этот метод отлично работает. Оказывается, прямота и честность – самый эффективный способ добиться своего. Решил попробовать еще раз. В те целомудренные времена на школьных дискотеках нам запрещали выключать свет. Точнее, так: учителя делали вид, что запрещают, а дальше шла такая дурацкая игра, кто кого перехитрит. Как только преподаватель за порог – дети свет выключали, потом учитель приходил и снова его включал, и так до бесконечности. Мне это надоело. Я пришел прямо к директору школы и честно, глядя ей в глаза, попросил разрешения провести в нашем классе дискотеку в темноте. Пообещал, что ничего плохого не случится, под мою ответственность. К удивлению всего класса, директриса разрешила. Наверное, она просто увидела перед собой взрослого человека, а не хитрого ребенка, который хочет ее обмануть.

В школе у меня было два больших увлечения – математика и медицина. На соревнованиях я делал спортивный массаж всей команде, экспериментировал с фитотерапией, а на олимпиадах по математике завоевывал первые места. Поэтому я решил, что это и есть мое призвание, но до сих пор не уверен, что это был правильный выбор. Математика меня привлекала решением логических задач, но со временем я понял, что медицина – это тоже решение логических задач.

Человек – это, пожалуй, самое сложное и совершенное из всего, что нам доступно. Когда я стал интересоваться устройством человеческого организма – биохимией, физиологией, – я поразился, насколько там все совершенно, насколько все продуманно, как гармонично одно из другого вытекает! Один только мозг – это целая вселенная. Многие ученые, которые начинали всерьез этими вопросами заниматься, в конце концов находили ответы на свои вопросы не в науке, а в мистике и богословии. Человеческий разум бессилен перед этой сложностью и совершенством. Что бы там ни говорили светила науки, современный мир ничего не знает о человеке.

1000+1=1000

Я поступил в Московский авиационный институт, который всегда отличался тем, что математика в нем была ближе к реальной жизни. Работа над дипломом могла запросто стать началом хорошей карьеры. В моем случае именно это и произошло. Мой научный руководитель был задействован в создании «Бурана», а дипломная работа имела прямое отношение к этому мегапроекту. То есть уже будучи студентом я участвовал в его создании, а сразу после выпуска попал по распределению в соответствующий «почтовый ящик» – так в те времена называли секретные НИИ. Это был хороший старт для молодого человека.

Напомню, что такое «Буран». Это первый и последний советский орбитальный космический корабль многоразового использования. В мире было всего две попытки такого рода – наша и американская. Но Space Shuttle был пилотируемым, а наш «Буран» полностью работал в беспилотном, автоматическом режиме. Он садился на землю как планер, без двигателей, совершенно бесшумно, самостоятельно выбирая траекторию полета. Это было чудо инженерно-технической мысли.

Люди, которые занимались его разработкой, очень хорошо разбирались в аэродинамике. Они сделали невозможное – заставили летать утюг. Ведь по своим аэродинамическим свойствам «Буран» не был самолетом, он был самым настоящим утюгом. За счет правильной организации всяких закрылков и подкрылков ему удалось придать аэродинамические свойства. Но те же самые люди очень плохо разбирались в вычислительных процессах. А там есть свои особенности. Например, в обыкновенной математике 1000+1=1001, а в вычислительной математике 1+1000=1000. Потому что в обыкновенной математике числовой ряд бесконечен, а в вычислительной он устроен ячейками. Из-за этих мелких неточностей в работе сложных систем могут накапливаться ошибки, которые чреваты серьезными сбоями. Что было бы с «Бураном», если бы не мой скромный вклад? Никто не может сказать точно. Неправильная организация вычислений – это как рулетка. Может, пронесет, а может, и нет, и случится трагедия.

Но вот утюг благополучно слетал в космос, вернулся, а дальнейшие перспективы этого проекта становились все более туманными. Началась перестройка, страна погружалась в кризис, на освоении космоса стали экономить. Вскоре на горизонте появились новые возможности. Видите, у меня на столе стоят советский и американский флажки на одной подставке? Это сувенир времен моей работы в советско-американском предприятии СП «Диалог». Первой структуры, которая начала продавать в СССР импортный софт на русском языке.

Купить Билла

В 1988 году в Колонном зале Дома союзов состоялся семинар, на который из Америки приехал один из вице-президентов компании «Майкрософт». Он подписал с СП «Диалог» договор на локализацию MS-DOS – первого русскоязычного программного продукта. Под это дело у нас был создан отдел дистрибуции, в котором я возглавил службу поддержки пользователей.

Что такое дистрибуция софта – тогда и в мире-то мало кто понимал, а уж в СССР тем более. Помню, как однажды к нам приехал человек из команды Билла Гейтса, и я его попросил делегировать нам кого-нибудь на пару месяцев, чтобы научил этому делу. Ответ был такой: «Если бы мы нашли такого специалиста, мы бы его сначала позвали в наш головной офис, чтобы он нас самих обучил этому делу».

Но в СП «Диалог» проблема дистрибуции отягощалась еще и традиционным советским презрением к потребителю. Наши клиенты платили огромные по тем временам деньги, причем валютой. Они готовы были доплачивать за сервис и дополнительные услуги, но в ответ слышали традиционное «берите что дают и не задавайте глупых вопросов!».

Мне было непонятно, почему люди за свои деньги не могут получить элементарные услуги. Я стал ездить к клиентам сам – сначала бесплатно, потом они начали выписывать счета, но наша бухгалтерия от этих счетов лишь кривилась, для нее это была лишняя работа. В результате мне ничего не осталось, как брать за свою работу наличными. Так я начал зарабатывать первые приличные деньги. Помню, как пришел в валютный магазин «Березка» и потратил немыслимую в те времена сумму – 700 долларов. Купил телевизор JVC, японский зонтик и… десяток яиц. Это был 1990 год. Яйца без очереди можно было уже купить только в магазине для иностранцев.

Когда меня спрашивают: «В какой момент вы почувствовали себя бизнесменом?», – я не понимаю, о чем речь. Мне иногда кажется, что слово «предприниматель» журналисты придумали. Для них формальным признаком является запись в трудовой книжке – наемный ты работник или сам создаешь свое рабочее место. Но на самом деле все намного сложнее. То есть наоборот, гораздо проще.

К тому времени как я занялся бизнесом, я успел поработать на пятидесяти двух работах. Еще в студенческие годы я освоил пятнадцать профессий. Плотник, бетонщик, каменщик, реставратор, монтажник-высотник, оператор ЭВМ, грузчик, продавец, электрик… Я побывал на мясокомбинате, на комбикормовом заводе, на ЗИЛе занимался промышленным альпинизмом, красил в литейном цеху потолки. Но при этом никогда не чувствовал себя наемным работником. Я всегда делал свое дело и в этом смысле занимался бизнесом.

Есть два вида трудовой этики. Первая азиатская: ты начальник – я дурак. Могу копать, могу не копать. За результат не отвечаю. Моя задача – чтобы начальник был доволен. И есть так называемый европейский, или протестантский, подход. Я делаю дело и отвечаю за все, даже если делаю только кусочек. А мой начальник помогает работать мне и моим коллегам. Шкала ответственности здесь строится снизу вверх. А в азиатском подходе – сверху вниз.

Примерно на этой почве в 1990 году в СП «Диалог» возник конфликт, в результате которого уволились одновременно пятнадцать человек, в том числе и я. Позже эти люди создали компанию «Роспрограммимпорт», а меня к тому времени уже позвали в совместное предприятие «Диалога» и МИФИ, которое так и называлось – «Диалог-МИФИ». Его руководители тогда подписали еще одно соглашение о локализации программного продукта – на этот раз с компаниями Symantec и Borland. И им нужен был человек, который хоть что-то понимал в дистрибуции. Мне предстояло самому выстроить в России многоуровневую систему сбыта программного продукта. Это была уже самая настоящая бизнес-задача. И вот тут мне по-настоящему пригодились навыки, которые я к тому времени уже получил благодаря альпинизму.

Разговор с товарищем Сталиным

Организованный советский альпинизм зародился в 1948 году, когда Сталину положили на стол отчет о битве за Кавказ. Из него следовало, что немецкая дивизия «Эдельвейс», которую и дивизией-то назвать нельзя, поскольку она была размером с полк, три года держала почти всю территорию СССР между Черным и Каспийским морями. Три наших армии пытались против нее воевать, но безрезультатно. Причина проста – «Эдельвейс» состоял не просто из солдат, а из профессиональных альпинистов. Свои позиции они оставили сами, по приказу из Берлина, когда немцы не смогли взять Баку и удерживать Кавказ стало бессмысленно.

До 1948 года этот вид спорта в СССР был уделом любителей. После сталинской резолюции в нем появился государственный подход. В советский КЗОТ внесли изменения, у альпинистов появились льготы: гарантированный летний отпуск плюс возможность взять девяносто дней за свой счет. Альпинизм стал военно-прикладным видом спорта, инструкторам заочно присваивали звания. Появилась система горных лагерей, уровень подготовки вырос на порядок.

В моей собственной жизни горы появились раньше бизнеса. У моей жены, тогда еще будущей, ходил в горы отец, которого тренировал Игорь Ерохин, звезда послевоенных лет. Однажды я увидел в институте объявление об отчетно-перевыборном собрании центральной секции альпинизма МАИ. Пришел в секцию – понравилось, решил вернуться уже всерьез.

Специальных тренировочных центров в Москве тогда не было, мы лазали по вековым дубам – у них очень хорошая кора, прочная, фактурная. Затем начались поездки в Крым и на Кавказ. Отдельная дисциплина – добывание снаряжения, которое советская промышленность просто не производила. Для прохождения скальных участков мы использовали азиатские галоши – остроносые, тонкостенные, их еще в шутку называли пуантами. Иностранцы шизели, когда это видели, но с точки зрения прагматики – очень классная и надежная вещь. В них нога становилась защищенной от травм и очень хорошо чувствовала рельеф камня. За этими галошами специально посылали гонцов в южные республики, налаживали деловые связи. А для снежных и ледовых участков новичкам выдавали тяжеленные кованые ботинки с металлическими зубами – так называемые «трикони». Свои первые горы я топтал именно в них. Рюкзаки, куртки, спальники – все это и вовсе шили сами. Покупали списанные парашюты и делали палатки, распарывали парашютные ранцы и шили рюкзаки.

В горы я впервые сходил, когда мне было восемнадцать. Сначала, как и положено, пережил период эйфории. Пару лет был уверен, что мужчина, который не ходит в горы, – вообще не мужчина. Но это быстро прошло.

Случай на экзамене

Однажды в школе инструкторов мы сдавали выпускные экзамены. Председатель комиссии Николай Николаевич Голубев не стал меня пытать по билетам.

– Я в курсе, что ты и так все знаешь. Лучше ответь мне на вопрос: с чего следует начинать занятие?

– Ну, наверное, нужно познакомиться с людьми, найти подход к каждому человеку…

– Ерунда все это! Надо просто построить всех и скомандовать: «Р-равняйсь! Смир-рно!»

Я с тех пор часто вспоминаю этот урок и убеждаюсь, что большинство из нас действительно ждут именно такой команды. Процентов девяносто людей на планете ведомые, независимо от того, чем они занимаются – мытьем полов, разработкой нанотехнологий или переводом с санскрита. Более того, им нравится быть ведомыми, хотя они ни за что себе в этом не признаются. Такая жизнь более проста и менее энергозатратна.

Когда я начал ходить в горы в качестве руководителя команды, альпинизм уже лишился государственной поддержки. Дисциплина ослабла, стало больше дурной самодеятельности. Я начал сталкиваться с подлостью, глупостью, трусостью – оказалось, что в горах этого добра тоже хватает. Причем не только у других, но и у тебя самого. Только там, наверху, всё это не спрячешь – ты весь на виду. Нужно как-то научиться мириться с чужими слабостями и избавляться от своих. Последнее – особенно трудно. Есть люди, которые на этом этапе уходят из альпинизма, но куда уходить? Внизу ведь все то же самое.

Разговор с товарищем Высоцким

Владимир Семенович, конечно, гений, но в своем горном цикле он все-таки перебрал с пафосом. Такие песни хорошо петь на дружеской кухне, а во время настоящего восхождения их лучше из головы выкинуть.

Высоцкий ввел в оборот очень неправильный романтический штамп – «покорить гору». Наслушавшись его песен, в альпинизм ринулось много людей, которым лучше было бы заняться чем-нибудь другим. Настоящие горы такого завоевательского отношения не прощают. Что значит «покорить»? Это девушек покоряют. А когда человек идет на вершину, он покоряет прежде всего себя самого. Ты пришел и ушел, а эти хребты до тебя стояли миллионы лет и после тебя еще столько же простоят. Посмотрите список погибших на любой вершине мира. Там полно людей, которые ее «покоряли» уже второй или третий раз. И что?

Вот прямо этим летом на пике Ленина погиб один мой знакомый, опытный альпинист. Трагедия случилась на голом месте. Четверо человек переходили через рядовую трещину и пренебрегли простейшим правилом. Нужно было растянуться по веревке, чтобы в случае чьего-нибудь падения стать якорем и его удержать. Они этого не сделали, трещина им показалась слишком узкой. Трое перешли, а четвертый провалился и за собой всех утащил. Но даже это еще не привело бы к трагедии, если бы все были в касках – ведь трещина была неглубокая. Этим правилом тоже пренебрегли. В результате трое живы, а Костик погиб – ударился головой о выступ. Нелепая смерть.

Как говорит Норгей Тенсинг, первый человек, побывавший на Эвересте, – к горе нужно относиться с благоговением. Каждое восхождение уникально, даже если ты поднимаешься десятый раз по знакомому маршруту. И вообще, высшая точка – это только полпути. «Весь мир на ладони, ты счастлив и нем» – это тоже романтика для новичков. Опытные альпинисты не откупоривают на вершине шампанское. Вершина – лишь поворотная точка, после которой начинается новая работа – спуск. Работа, кстати, гораздо более тяжелая, чем подъем. Большинство травм и трагедий происходит именно на обратном пути.

Хладнокровие по отношению к вершине и даже способность, если потребуется, вовремя отступить – показатель зрелости альпиниста. Например, знаменитый итальянец Райнхольд Месснер ставит себе в заслугу не то, что он сходил на все восьмитысячники мира (их четырнадцать, между прочим), а то, что он одиннадцать раз возвращался вниз, не дойдя до вершины.

Лично я первый раз принял решение повернуть назад в 1988 году. Это была гора Башха-ауз на Кавказе. Мы сбились с маршрута, погода испортилась, начался дождь, люди стали замерзать, идти дальше было можно, но слишком рискованно. Когда вернулись в лагерь, я боялся показаться на глаза выпускающему, было ужасно стыдно. Сдал ему документы, а он мне в ответ: «Молодцы, что вернулись. Вот если бы вы сходили на эту гору, я бы вам ее не засчитал». – «Почему?!» – «А потому что это значило бы, что у вас нет мозгов!»

Мак-Кинли

Аляска, гора Мак-Кинли, 6194 метра. Холодная, большая, опасная. Несмотря на сравнительно небольшую высоту, у нее стойкая репутация самой скверной горы в мире. Сходить на Мак-Кинли не намного легче, чем на Эверест. С точки зрения воздействия на организм географическая широта Крайнего Севера добавляет ей роста километра на полтора. Плюс адские погодные условия: сила ветра порой измеряется в трехзначных цифрах – 100, 120 метров в секунду. А если во время восхождения температура не опустилась ниже –35, считайте, что вам невероятно повезло.

Статистика восхождений на Мак-Кинли проста и неумолима: каждый пятый восходитель с этой горы не возвращается. 2 процента погибают от срывов, 7 процентов от болезней, 91 процент – в результате плохой погоды. И это с учетом того, что большинство людей идут по самому простому пути, а есть еще и более сложные маршруты. По одному из них мы совершали восхождение с моим другом Юрием Сойфером в 1998 году. Нам оставалось до вершины двести метров высоты – ровное поле, всего ничего. Погода с самого начала была отвратительной, но под конец стала просто невыносимой: дикий холод, ураганный ветер, видимость минимальная. Емкости с водой были спрятаны у нас под одеждой на груди, но даже там они замерзли, вода превратилась в лед и разорвала фляги. Мы повернули назад.

Правда, через год вернулись и все-таки сходили на эту гору, причем по еще более сложному маршруту. Сейчас у меня уже с десяток возвратов. От одного только Эвереста я отворачивал дважды. Почему? Потому что хороший альпинист – живой альпинист. Я бы еще добавил: живой и старый альпинист.

Для тех, кому за тридцать

Есть такой великий человек – Владимир Шатаев, выдающийся восходитель и автор культовой книги «Категория трудности». В ней он называет альпинизм «искусством человеческого поведения». Пожалуй, из всех определений это – самое точное.

Принято считать, что настоящий поэт, художник, музыкант расплачивается за свое искусство жизнью. Возможно, не сразу, но в конечном счете всегда. А теперь представьте себе такую художественную реальность, в которой эта расплата происходила бы мгновенно. Один неверный штрих на холсте – и художник падает замертво. Одно неточное слово – и неминуемая смерть. Эта фантастическая реальность максимально близка к тому, что происходит с человеком в горах.

Альпинизм – это полигон для испытаний оптимальных форм человеческих взаимоотношений. Горы отвечают на все вопросы гораздо быстрей и убедительней. Они выявляют наиболее жизнеспособные нормы морали и нравственности. Каждое удачное восхождение – еще одно доказательство теоремы о том, что наиболее выгодный принцип общежития – это гуманизм. Вообще, это очень интересная тема – что происходит с человеком в горах, как там развивается его личность.

Есть еще один романтический штамп: «Горы затягивают». Это большое преувеличение. По статистике, две трети людей, сходивших в горы в первый раз, больше туда не возвращаются. Еще половина от оставшихся отсеивается после второго раза. То есть всерьез в альпинизме остается лишь процентов десять-пятнадцать из тех, кто туда приходит.

Следующий порог отсева – тридцатилетний рубеж. В этом возрасте с горами завязывают девяносто процентов оставшихся. Зато те, кто преодолевает этот барьер, – они уже ходят до конца жизни. Я знаю, например, человека, который в семьдесят пять лет сходил на четыре восьмитысячника. Я знаю Борю Коршунова – ему восемьдесят один, а он все еще ходит в горы, ждет, когда ему будет восемьдесят четыре, чтобы стать самым старым человеком на Эвересте.

Почему люди уходят в тридцать лет? По совокупности мелких житейских забот. Работа, семья, ответственность – человек уже не так легко идет на риск. Пение у костра, все это бабуинство – оно уходит. Остается главный вопрос: зачем это нужно лично тебе? И если человек не находит ответа, тема гор его больше не интересует.

Меня этот кризис тоже не миновал. Мне было двадцать восемь лет – это был лучший год в моей альпинистской карьере. Нас с друзьями тогда, что называется, перло, мы бегали как заводные, в месяц делали по десять восхождений. А в двадцать девять лет я первый раз по-настоящему разбился. Это случилось на Памире, на пике Александра Блока, 5250 метров. Пролетел тридцать метров, ударился головой о склон – Саша Чесноков в последний момент меня поймал и удержал. Я потерял сознание, вокруг меня на снегу появилось много крови, поэтому сначала все решили, что я погиб. Стали готовить снаряжение, чтобы тело спускать. Но оказалось, что это просто большая ссадина на голове, так что пока они собирали веревки, я очнулся, встал и своими ногами спустился с горы.

Потом в девяносто третьем году на Кавказе я опять улетел, порвал голеностоп. Тогда же погиб один наш знакомый, причем из-за чужого разгильдяйства. Да еще и страна вступила в эпоху перемен. В общем, в тот сезон все мои друзья с горами завязали. Пришлось осваивать соло-технику. Соло – это когда ты идешь в гору один.

Опыты с реальностью

У меня есть такой жизненный инстинкт – если рядом со мной кто-то отказывается от важной и нужной работы, я просто беру и делаю ее сам. Это происходит и в горах, и в обычной жизни. Теперь, спустя двадцать с лишним лет, я называю такой подход «методом оккупации незанятых ниш». Я вообще считаю, что секрет лидерства – в готовности взять все на себя в любой момент. Хороший начальник – это заместитель своих заместителей. Собственно, благодаря этому инстинкту я и оказался в бизнесе. Мне просто пришлось спасать дело, которое, кроме меня, никому оказалось не нужно.

В «Диалоге-МИФИ» я строил дистрибуцию – медленно, но верно и надежно. Я создавал партнерскую сеть, выстраивал отношения не напрямую с клиентами, а с дилерами, которые, в свою очередь, продавали наш продукт клиентам. Если мыслить сиюминутно, мы делились с ними маржой, теряли деньги. Но я смотрел на перспективу и понимал, что, только работая с дилерами, можно захватить большую долю рынка и стать по-настоящему крупной компанией. А руководство мне возражало: «Партнеры нам не нужны, мы без них больше заработаем, связывайся с клиентами напрямую». В мой адрес посыпались упреки и даже подозрения в том, что дилеры что-то платят мне лично за посредничество. В общем, оказалось, что у нас разные взгляды на то, что такое дистрибуция. Надо было срочно спасать начатое дело. Так появилась фирма ТОПС.

Зачем люди идут в бизнес? Большинство – для того, чтобы стать крутыми и богатыми, но эта мотивация не работает. Многие идут в бизнес, чтобы изменить мир – но и это, как правило, ведет к неудаче. Настоящее желание заняться бизнесом – это желание изменить себя. Именно себя. Все остальное – лишь последствия.

Сегодня наша компания совершает около тысячи сделок в день, а когда мы начинали – одну-две в месяц. Нас спасало лишь то, что софт продавался за валюту, и поэтому мы были защищены от инфляции. Продажа одной программы за 300 долларов могла кормить нас несколько месяцев. К тому же конкуренция была минимальной. Как я уже говорил, мы обустраивали нишу, которая мало кому была нужна. В те времена программное обеспечение в России почти все воровали. Но я верил в то, что долго так продолжаться не может: раз в большом внешнем мире подобные компании существуют, значит, и у нас рано или поздно ситуация тоже изменится. Во всяком случае, мне хотелось жить именно в такой реальности, и я стал в ней жить, не дожидаясь, когда она наступит.

Это был 1993 год. Мы были тринадцатым по счету дистрибутором «Майкрософт» в России. В 1994-м нам удалось переехать на восьмое место. Через год – на пятое. Еще через год – на третье. А в 1997-м мы стали крупнейшим дистрибутором ПО в России и эту позицию сохраняем по сей день.

Сила слова

Честно говоря, поначалу я занял малодушную позицию – решил усидеть на двух стульях. Первые полтора года продолжал работать в «Диалоге-МИФИ». Мне тогда казалось, что достаточно осуществлять идейное руководство своей компанией, не перегружая ее личным присутствием. Для непосредственного управления этим бизнесом я стал искать компаньона.

Через цепочку знакомых вышел на человека, которого звали Феликс Гликман. У него к тому времени уже был некоторый бизнес-опыт. Феликс меня с интересом выслушал и согласился взять на себя руководство компанией. Фактически бросился в омут с головой. Ведь у нас не было тогда ничего – ни денег, ни офиса, ни позиций на рынке. Только идея – дистрибуция программного обеспечения. Впрочем, вскоре выяснилось, что и ее Феликс тоже понял по-своему. Фактически он начал строить совсем другой бизнес – то, что вскоре назовут «системной интеграцией». Так постепенно из одного корня стало расти два разных бизнеса.

Первым нашим офисом был диван в одной конторе, куда нас любезно пустили знакомые. Потом Феликс договорился с НИИЛИТМАШ, где когда-то работал завлабом, и нам там разрешили огородить шкафами уголок. Наконец, в том же институте у нас появилась своя комната. Но все это время основную часть усилий по развитию бизнеса тянул на себе мой компаньон. Неудивительно, что в 1993 году он выставил мне вполне справедливый ультиматум: «Либо ты приходишь в компанию по-настоящему и развиваешь ту дистрибуцию, про которую так много говоришь, либо давай расставаться».

Я сильно колебался. К тому времени я уже успел стать серьезным специалистом в своей области, мне стали поступать заманчивые предложения о работе. Например, возглавить дистрибуцию «Compaq» в России. С одной стороны – стабильность и высокий уровень жизни, с другой – всего лишь собственное слово, которое я дал полтора года назад. Но в итоге это слово перевесило.

В горах есть такое правило: если не знаешь, что делать, – делай хоть что-нибудь. Плохой план лучше, чем никакой. Самое опасное – застрять в ситуации безвыходности. На скалах мне приходилось бывать в положении, когда можно принять только ошибочное решение, других нет. Я его принимал – срывался, получал травмы, но поступал правильно. Действие рождает новую реальность, ситуация меняется, ошибки можно будет исправить. Бездействие ничего не рождает.

Операция «Репутация»

Одно из качеств, без которых нечего делать ни в бизнесе, ни в альпинизме, – это умение терпеть. Умение добиваться цели, воздерживаясь от слишком простых решений. А такие искушения возникают постоянно.

В те времена многие компании совмещали системную интеграцию и дистрибуцию. Это давало преимущество на рынке. Занимаясь дистрибуцией, ты получаешь много важной информации о ключевых заказчиках. Если делиться этими сведениями с собственным системным интегратором, то можно помочь ему вовремя влезть в тот или иной проект. Таким образом, ты вступаешь в конкуренцию с собственными дилерами. Надо сказать, что из тех компаний, которые соблазнялись такой практикой ради быстрых доходов, до крупняка никто так и не дорос. А если и дорос, то лишь благодаря тому, что эту практику прекратил.

Но мы с самого начала заняли жесткую позицию: вся наша информация конфиденциальна, мы ею не делимся даже с нашим родным системным интегратором. Мы – независимый дистрибутор, который соблюдает принцип единых правил игры для всех. Феликс этот подход понимал и разделял, но многие сотрудники недоумевали. Почему мы так странно поступали? Что нами руководило? Просто гипотеза о том, что честным быть выгодно. Что рано или поздно эта стратегия себя окупит. Так случилось и на этот раз.

В 1994 году «Майкрософт» начала продавать в России корпоративные лицензии. Поначалу это принесло на рынок смятение: как это так? Мы платим даже не за коробку с программным продуктом, а всего лишь за бумажку? К тому же прежде, чем эту бумажку получить, покупатель должен заполнить формуляр с конфиденциальной информацией. Таким образом, недобросовестные дистрибуторы могли теперь прибрать к рукам весь рынок: отнес эту бумажку своему же системному интегратору, и дело с концом. Дилеры стали роптать: «Дистрибуторы и сейчас-то воруют клиентов, а теперь они и вовсе нас разорят!» Тогда представитель «Майкрософт» сказал: «Нет, мы даем такое право только двум компаниям – 1С и ТОПС». На что все сообщество отреагировало одобрительно: «Так бы сразу и сказали. К этим компаниям у нас претензий нет».

Потихоньку моя часть ТОПСа тоже стала хорошо расти, дистрибуция налаживалась, ни у кого уже не было сомнений, что это надежный и перспективный бизнес. Тем не менее в 2001 году мы с Феликсом решили мирно разойтись. Здесь не было ничего личного – просто наши половинки уже выросли настолько, что стало ясно: теперь это две совершенно разные компании – и по специализации, и по стилю управления, и по взглядам на развитие.

Свойства компаний – отражение свойств людей, которые ими управляют. Я предпочитал двигаться вперед медленно, но верно – как в скалолазании, от одной точки крепления до другой. Феликсу же хотелось быстрого роста, он решил найти инвестора, и я даже помог ему в этом деле – познакомил с Леонидом Богуславским и его RuNet Holding. Так получилась компания ТОПС Би Ай, которая занялась сугубо системной интеграцией. А мы сконцентрировались на дистрибуции и выбрали себе имя МОНТ – тоже четыре буквы и тоже про горы.

Соло

Что такое свобода? Это когда тебе никто ничего не должен, а ты должен всем. Именно с такого мышления начинается любой реальный успех. Люди часто говорят: «Я хочу свободы!» – но в большинстве случаев они имеют в виду формулу ровно обратную: я никому ничего не должен, а мне должны все. Если же этим людям дать попробовать настоящей свободы – они взвоют ровно через минуту.

С 1993-го по 1998 год я ходил в горы в полном одиночестве. Взошел на Монблан, поднялся на Маттерхорн, сходил на Пик МНР маршрутом «Конфетка», это четвертая категория сложности. Один раз сорвался – но сам себя поймал и удержал.

Во время соло-восхождений все риски вырастают многократно. Помощи ждать неоткуда, ты за все отвечаешь сам. В истории соло-альпинизма полно героев, достойных летчика Мересьева, но никому не приходит в голову этим хвастаться. В СССР этот вид восхождений был строго запрещен, своих подвигов никто не афишировал – и эта традиция молчания жива до сих пор.

Соло-восхождения сложны еще и тем, что приходится делать в три раза больше работы. В команде один человек готовит точки страховки, второй организует саму страховку, есть переносчики грузов – все обязанности распределены. Соло-восходитель делает ту же работу один. Проходит вверх участок размером с длину веревки (это сорок-пятьдесят метров, то есть высота шестнадцатиэтажного дома). Закрепляет веревку наверху, спускается вниз, развязывает нижнюю часть и снова поднимается по маршруту. То есть каждый участок он проходит трижды: вверх-вниз-вверх.

Но самое тяжелое в соло-альпинизме – возвращение в лагерь. Приходишь в базовую палатку, а там тебя никто не ждет. Не с кем поделиться радостью, новыми ощущениями, мыслями. Все застывает внутри тебя. Я даже подумать не мог, что человек настолько остро в этом нуждается.

Сын

Самая красивая вершина Тянь-Шаня, а может быть, и всего мира называется Хан-Тенгри. В переводе с тюркского – Повелитель Небес. На самом деле это неправильное название, результат ошибки нашего географа Петра Семенова-Тянь-Шанского. Он увидел эту гору с восточного перевала, был поражен ее красотой и решил, что это и есть самая высокая вершина Тянь-Шаня, про которую ему рассказывали туземцы. За нею он не заметил огромный массив соседнего хребта, расположенный в двадцати километрах южнее. Там и находится настоящий Повелитель Небес, который позже получил название Пик Победы. Его высота 7439 метров, это на 430 метров выше той горы, за которой с легкой руки Семенова-Тянь-Шанского ошибочно закрепилось название Хан-Тенгри. Настоящее же ее имя – Кан-Тоо, что означает Кровавая гора. Это имя она получила благодаря своим мраморным скалам, которые в лучах заходящего солнца дают ярко-розовый отблеск.

Хан-Тенгри

На этой горе погиб мой сын.

Говорят, время лечит. Это неправда. Время не лечит. Прошло уже пятнадцать лет, но болит по-прежнему.

Ивану было восемнадцать лет, он начал ходить в горы за год до гибели, у него был уже третий спортивный разряд. Гора была сложнее его квалификации, но он дошел почти до конца. В какой-то момент стало понятно, что ему и еще одному парню слишком тяжело, я велел им разворачиваться и идти вниз, а сам пошел на вершину. Тот парень развернулся, а мой сын, как оказалось, решил идти дальше. Я это заметил, уже когда стал спускаться. Он, конечно, меня ослушался, но я все равно за него порадовался: молодец, дотерпел. Стал готовить термос, чтобы напоить его чаем и еще раз выйти на вершину вдвоем. Оставалось пройти только купол, это пятнадцать метров высоты, пять-десять минут ходу. Иван помахал мне рукой, начал движение, но тут же потерял сознание и ушел вниз по склону.

После его смерти передо мной встал вопрос: зачем жить, зачем делать бизнес, зачем ходить в горы? Этот вопрос я и сегодня себе регулярно задаю. Каждый раз нахожу ответ и каждый раз начинаю искать его заново.

Люди гибнут. В горах погибло очень много людей. Я знаю других альпинистов, у которых погибли дети, жены, братья, лучшие друзья. Но если я больше не буду ходить в горы, значит, все они погибли зря. Значит, они просто были глупы, а я вот поумнел и ерундой больше не занимаюсь. Это сродни предательству. Если у вас ребенок попал под машину, вы после этого не сядете за руль? Наверное, не в машине дело. Я в горы пошел не из-за сына, это мой выбор и мой способ жизни. И он пошел в горы не из-за отца – это его выбор и его способ жизни. Наверное, после той трагедии для меня все стало еще серьезней – и жизнь, и бизнес, и горы. Да, наверное, именно так.

В переводе с тибетского Джомолунгма означает Хозяйка ветров. Красивое название Эверест появилось совсем недавно – оно присвоено вершине англичанами в честь сэра Джорджа Эвереста, руководителя геодезической службы Британской империи в 1830–1843 годах. Есть у горы еще непальское имя – Сагарматха, что означает Лоб небес.

Штурмовать этот лоб первыми отважились англичане в 1922 году. Эта и следующие пятнадцать попыток, предпринятые альпинистами из других стран, оказались бесплодными, некоторые из них – трагическими. Возможно, вершину удалось бы взять быстрее, если бы не одно обстоятельство: в середине XX века доступ на Джомолунгму со стороны подконтрольного Китаю Тибета был закрыт, а непальские власти разрешали иностранцам лишь одно восхождение в год. Последняя неудачная попытка была предпринята швейцарцами, которые не дотянули до победы всего 348 метров.

Лишь экспедиция 1953 года под предводительством английского полковника Джона Ханта добилась успеха. Из четырехсот ее участников двое восходителей вышли к вершине – новозеландец Эдмунд Хиллари и шерп Норгей Тенцинг. На точке 8848 метров Эдмунд водрузил британский флаг, а Норгей оставил в снегу шоколадки в качестве подношения богам.

Новость о взятии Эвереста приурочили ко дню коронации Елизаветы Второй. Обоих покорителей осыпали почестями – орденами, титулами, славой. В честь Норгея Тенцинга назвали гору на планете Плутон, а Эдмунд Хиллари стал первым новозеландцем, чье изображение появилось на национальной банкноте еще при жизни.

После этого восхождения Джомолунгма стала местом паломничества лучших альпинистов планеты. С тех пор на «крышу мира» проложено уже 18 различных маршрутов – один сложнее другого. Каждая новая группа старалась вписать в историю горы свою новую страницу. В 1963 году американская экспедиция поднялась по Западному ребру и впервые совершила траверс вершины. В 1975 году китайцы поднялись на Эверест с севера. В 1979-м югославы проложили путь по западному гребню. Год спустя добились успеха поляки, двигаясь по южному ребру. В том же году японцы поднялись к вершине по очень трудной северной стене. Советские альпинисты немного припозднились, но в конце концов тоже заявили о себе громко: 4 мая 1982 года они совершили сразу два рекорда. 11 человек поднялись на Джомолунгму неприступным доселе маршрутом – по контрфорсу юго-западной стены. При этом впервые в истории человечества людям удалось выйти на эту вершину в ночное время.

Первое восхождение без кислорода. Первый подъем в одиночку. Первая успешная экспедиция в муссонный период, когда восхождения считаются невозможными. Первая женщина на Эвересте. Список «первых» в той или иной дисциплине пополняется до сих пор, но вместе с профессиональными альпинистами, которые ходят в горы с благоговением, на Эвересте хватает теперь и бестолковых туристов. Только за один 2007 год и лишь на китайском участке горы побывали 40 тысяч человек. В результате сегодня Эверест называют еще и «самой высокогорной помойкой в мире». По подсчетам экологов, каждый посетитель оставляет на горе в среднем 3 килограмма мусора. Найти место для палатки и чистый лед для приготовления воды крайне непросто. Особенно загрязнены Западный цирк и Южное седло. Еще в 70-х годах прошлого века один из журналистов насчитал здесь 300 кислородных баллонов и более 500 баллонов от газа для примусов, после чего сбился со счета. Лишь в 2014 году правительство Непала приняло экстренные меры. Теперь каждый человек, побывавший на горе, обязан вернуться с подарком – не менее 8 килограммов своих и чужих отходов. Но насколько эти меры будут эффективными, покажет время.

Нельзя

Я поднялся на Эверест в 2005 году с третьей попытки. Первые два раза гора меня не пустила. Причем не из-за погодных условий. Подвела собственная физиология.

Мы с друзьями строили на Гималаях свою модель поведения так же, как на Кавказе – да, трудно, но надо просто перетерпеть, и все получится. Эта модель оказалась ошибочной. То, что на пяти тысячах метров – это просто тяжело, на семи-восьми тысячах представляет реальную угрозу для жизни. Во время первой неудачной попытки взойти на Эверест мой друг похудел на десять килограммов и получил инфаркт. Мое сердце оказалось крепче, но я тоже потерял двенадцать кило, причем это вовсе не было похоже на оздоровительное голодание. Когда мы вернулись в гостиницу и подошли к зеркалу, я сам себя испугался – краше в гроб кладут. Видели на кадрах кинохроники людей из освобожденного Освенцима? Примерно то же самое.

Что происходит с человеком в горах на высоте больше 7 тысяч метров? Он начинает умирать. Чем выше – тем стремительней. Это можно сравнить с погружением в воду. Ты можешь нырнуть в эту не совместимую с жизнью среду и продержаться в ней какое-то время, но если не успеешь вовремя вынырнуть – погибнешь.

Главный разрушающий фактор горной болезни – острый недостаток кислорода и сильно пониженное атмосферное давление. В результате происходит кумулятивный эффект: из-за низкого давления кислород хуже усваивается, а из-за большой высоты его еще и в атмосфере не хватает. Газовые баллоны частично решают вторую проблему, но не решают первую. Даже если кислород поступает в достаточном количестве, он не успевает окисляться и усваиваться. На высоте 8000 давление в три раза меньше, чем на уровне моря. А кислород – это еще и отопительная система нашего организма. На фоне гипоксии стремительно развивается переохлаждение, поэтому в горах многие замерзают насмерть даже при не столь уж низких температурах.

Оказавшись в такой агрессивной среде, организм борется за жизнь, как умеет. Кровеносная система активно вырабатывает эритроциты, но в результате изобилия красных кровяных телец происходит загустевание крови, она начинает хуже течь – снова проблемы с кислородом, теперь уже по другой причине. Еще одна беда – плохо усваивается пища, пропадает аппетит. Организм таким образом защищается, ведь он теперь не может окислять и переваривать питательные вещества. Но энергию и строительный материал он все равно где-то должен брать – и он берет их у себя самого. Начинается денатурация собственных белков, попросту говоря – самопоедание. И все бы ничего, если бы таким образом убивались только мышцы. Но организм начинает пожирать еще и сосуды. Как следствие – риск инфарктов и инсультов. И это я еще не коснулся такого распространенного симптома «горняшки», как отек легких и мозга.

Я большой противник соревнований в альпинизме. Я вообще не люблю так называемый «спортивный дух» – когда людей сталкивают лбами, кто быстрее, кто выше, кто сильнее. Я предпочитаю соревноваться с самим собой. Даже в бизнесе твое положение на рынке определяют не конкуренты, его определяешь ты сам – своим умением правильно думать и работать.

Высоцкий снова не прав: «И можно свернуть, обрыв обогнуть, но мы выбираем трудный путь» – это не про нас. Альпинизм – это не спорт высоких достижений, а умение выживать в горах. Когда ты бежишь марафон, твоя задача – бежать быстрее. Когда ты идешь в гору, скорость – последнее, о чем нужно думать. Твои усилия направлены прежде всего на то, чтобы просто сэкономить силы, сохранить ресурс. Идешь вверх – не теряй высоту, идешь вниз – не набирай высоту. У идеи сделать альпинизм олимпийским видом спорта есть как сторонники, так и противники. Я убежден, что тащить в горы спортивные страсти – это по-настоящему аморально. Тут на кону не победа, тут ставка – жизнь.

Можно

Я уже рассказывал, что в школе всерьез увлекался медициной. На Эвересте спустя много лет этот интерес пробудился с новой силой. Я стал экспериментировать в области горной физиологии, потому что только так я мог добиться своей цели – взойти на Эверест.

Человечество почти ничего не знает о человеке. И что самое печальное – даже не хочет знать. Я сразу столкнулся с тем, что исследовательской литературы на эту тему практически нет. Да и откуда ей быть? Для фармацевтических компаний альпинисты – слишком узкий сегмент рынка, здесь нет серьезных доходов. Для исследовательской медицины горная физиология тоже недоступна, ведь исследователь должен быть и практикующим врачом, и ученым, и альпинистом одновременно. Где таких взять?

Тем временем большинство людей, которые идут в горы, подходят к собственному здоровью абсолютно по-дилетантски. В лучшем случае знают методы, но не понимают, как они работают. Зачем-то берут с собой на восхождение травматолога. Как я уже говорил, большинство смертей на больших высотах никакого отношения к травмам не имеют. Что может сделать такой врач, чтобы предотвратить инфаркт? Ничего.

Иногда еще и масскульт вносит свою лепту. Вышел однажды фильм – «Вертикальный предел». Типичный Голливуд – съемки шикарные, но все, что касается матчасти, – плод больной фантазии. В этом фильме главные герои-альпинисты при восхождении активно используют дексаметазон. Якобы для компенсации проблем с высотой. Между тем дексаметазон – это всего лишь сильное мочегонное, которое может пригодиться при экстренной эвакуации человека с отеком легких или мозга. К восхождению он никакого отношения не имеет. Не знаю, фармацевтические компании эту глупость проплатили или просто сценаристам нужно было хоть какое-то лекарство назвать, но только теперь даже опытные спортсмены стали зачем-то брать этот препарат с собой в горы.

В условиях такого медицинского мракобесия пришлось все постигать самому. Я завел оксиметр, много экспериментировал в горных условиях на себе, помогал другим. С того света людей вытаскивал, спасал от инвалидности. В 2003 году на Пике Победы парень с девушкой на семи тысячах получили холодную ночевку без палатки – заработали обморожение конечностей третьей степени. Вообще-то третья степень – это под ампутацию, но я на ходу придумал им терапию, в результате которой они остались целы и невредимы. В другой раз мы встретили в Гималаях группу латышей, у одного из которых на высоте пять с половиной тысяч дико упал кислород – до состояния реанимации. Он шел на восьмитысячник, заплатил большие деньги за экспедицию, причем не свои, а спонсорские, повернуть назад – моральная травма, большие проблемы. Я придумал ему методику восстановления, он пожил некоторое время на промежуточной высоте, восстановился и успешно сходил на гору. Да и сам я, когда в третий раз пошел на Эверест и таки дошел до вершины, потерял уже не двенадцать, а всего лишь пять килограмм. Хотя поднялся в этот раз я на полтора километра выше, чем во время первой неудачной попытки. Друзья потом внизу смотрели и не верили: загорел, постройнел – как будто на курорте побывал.

Разумеется, каких-то чудесных таблеток, которые разом решают все проблемы, нет и быть не может. Все нужные препараты уже давно существуют и стоят копейки, нужно просто научиться правильно их применять. Например, обыкновенный рибоксин, который улучшает усвоение кислорода. Или обыкновенный аспирин, который разжижает кровь. Гипоксен, который улучшает акклиматизацию и восстановление. Плюс правильное распределение дневных нагрузок, грамотное чередование сна и бодрствования. Даже алкоголь в малых дозах – отличный адаптоген, особенно в первые дни восхождения. Но тут ни в коем случае нельзя увлекаться, потому что избыток алкоголя бьет по печени, а ей на больших высотах и так несладко.

Кстати, есть еще один препарат, который очень полезен в горах. «Виагра» называется.

Гора родила

Есть мнение, что женщинам в горах делать нечего – особенно если они идут туда сами по себе, а не в мужской команде. Вопрос сложный, вокруг него много дискуссий, но реальность все-таки на стороне слабого пола. На тот же Монблан первая женщина поднялась всего лишь через 13 лет после первого мужчины. С тех пор счет женским альпинистским достижениям идет на тысячи. Но если говорить о сложнейших высокогорных маршрутах, то тут скептики правы: случаи, когда женщины выходили к вершине без сопровождения мужчин, исключительно редки.

СССР по части эмансипации был впереди планеты всей: на героическом советском пантеоне всегда было место для первых женщин-космонавтов, женщин-летчиц, женщин-альпинисток. В 1974 году на Пик Ленина торжественно снарядили чисто женскую экспедицию – восемь человек под руководством мастера спорта Эльвиры Шатаевой. Эта история обернулась одной из самых громких трагедий в истории восхождений. Команда успешно вышла на вершину, но на обратном пути попала в снежную бурю. Одна участница экспедиции умерла от переохлаждения, остальные морально расклеились, и в результате погибли все. Если бы не излишняя принципиальность, их бы удалось спасти, но из героических побуждений женщины специально дождались момента, когда с горы сошли все мужчины – чтобы никто не мог их даже заподозрить в несамостоятельности.

После этого инцидента началась другая крайность – женский альпинизм в СССР был запрещен полностью. С большим трудом удалось добиться небольших послаблений: в восхождениях до 3-й категории сложности разрешили участвовать двум женщинам на группу, а в более сложных – не более одной женщины на группу. Сегодня все эти ограничения, конечно, сняты, но на сложные маршруты слабый пол все равно берут неохотно. И дело тут даже не столько в самих женщинах, сколько в мужчинах.

Многие руководители групп видят в них источник психологической турбулентности. Не в том смысле, что начнутся какие-то нездоровые страсти (серьезные альпинисты умеют держать себя в руках), а с точки зрения неизбежной моральной двусмысленности положения. Как относиться к женщине в условиях экстремальных нагрузок? Как к слабому полу? Но там, наверху, нет места поблажкам, там нужна стальная дисциплина и максимальный запас прочности для всех. Как к мужчине? Но такой подход рождает в других участниках группы комплекс вины и слабости, а это морально подтачивает общий дух.

У меня на этот счет подход философский. Я вообще считаю, что определение «женщина» и «мужчина» – в известной степени условны. С точки зрения психологии и даже физиологии не бывает стопроцентных женщин и стопроцентных мужчин. В каждом из нас – компот из разных гормонов, любой человек немного мужчина, немного женщина – вопрос только в какой степени.

Но сделаем допущение, что существует некая «настоящая женщина», которая по какой-то причине идет в горы. Зачем она это делает, что ей там нужно? Дежурная шутка на эту тему звучит так: альпинизм – это не школа мужества, альпинизм – это школа замужества. Доля правды в этом есть, представительницы слабого пола порой действительно инстинктивно проявляют интерес к горам, потому что здесь много нормальных мужиков и почти нет конкуренции. Но в то же время я знаю немало женщин, для которых горы ценны сами по себе, они болеют альпинизмом так же серьезно, как я. И в выносливости этим барышням не откажешь, любому мужчине фору дадут. Физиологи, кстати, вообще считают, что женщины лучше мужчин переносят горную болезнь, особенно на ранней стадии беременности, когда организм мобилизует все свои ресурсы. Одна моя знакомая, известная спортсменка, на полном серьезе дожидается очередного декрета, чтобы сходить на Эверест.

Биологически женщины сильнее мужчин, это медицинский факт. Даже мужские Y-хромосомы слабее женских X-хромосом – на больших высотах во время запредельных нагрузок они гибнут первыми. Из этого, кстати, следует, что в результате зачатия во время экспедиции или сразу после нее больше вероятность появления на свет девочек, нежели мальчиков. Мои наблюдения эту гипотезу подтверждают. Хотя экспериментировать в этой области не рекомендую. Там, наверху, вообще как-то не до этого. Очень редкое состояние – можется, но не хочется. Из двух фундаментальных инстинктов – самосохранения и продолжения рода – первый все-таки сильней.

Но «Виагру» альпинисты берут с собой не поэтому. «Виагра» вообще-то разрабатывалась как сердечно-сосудистый препарат. Она улучшает кровоснабжение тканей, а временное повышение потенции – всего лишь побочный эффект, который маркетологи решили позиционировать как основной. Так что можно сказать, что альпинисты – единственные в мире, кто использует «Виагру» по прямому назначению.

Прикладное молчание

Есть ли в горах место мистике? Если бы ее совсем не было, наверное, людей бы туда так не тянуло. Альпинисты народ не суеверный, они верят не в случайности, а в закономерности. Такая закономерность есть и у меня. Каждый раз, когда я иду на гору, я молюсь. Молюсь горе. Прошу, чтобы она меня пустила. Есть ли у этой молитвы текст? Нет, текста нет. Важно не то, какие слова ты несешь с собой в гору. Важно, какие мысли ты с собой несешь. Опытные альпинисты знают, что со временем люди начинают понимать друг друга с полувзгляда, а иногда и вовсе без какого-либо контакта. Затылками. Через воздух. Наверное, там, наверху, есть какая-то особая коммуникационная сеть, и очень важно своим присутствием ее не запачкать.

Однажды на высоте 7900 мы сидели в палатке с альпинистом Дильмурадом Тиллаходжаевым. Это удивительный человек, я его очень уважаю. Он работал топ-менеджером «Кока-колы» в Узбекистане, потом создал собственный бизнес, теперь много ходит в горы, при этом даже на восьми тысячах пять раз в день совершает намаз. Мы сидели с ним в палатке и разговаривали. Точнее – сипели и пищали, потому что на восьми тысячах от обезвоживания связки пересыхают. Но еще больше мы просто молчали. Там, на высоте, остаются лишь те мысли, которые лучше всего передаются через молчание.

Интересно наблюдать за тем, как по-разному преломляются в горах разные культуры, как проявляется национальный менталитет и характер. Кто вообще ходит в горы больше всех? Считается, что самая путешествующая нация в мире – это американцы. Но они путешествуют в основном по Америке. Вторая страна путешественников – это Германия. И хотя горный туризм зародился во Франции, немцы сегодня в нем самые активные. Начинаешь смотреть историю восхождений на ту или иную гору – первые фамилии, как правило, немецкие. Француз на многое способен ради куража, но умение терпеть – это не его качество. Немцы же по психологии солдаты, а в горах это большое преимущество. Порядок, физическая подготовка, дисциплина – всего этого у них не отнять.

Но если принимать во внимание не количество восхождений, а качество выполненных задач, то тут на высоте три страны – Россия, Япония и Словения. Представители этих народов не просто восходят на те или иные вершины. Они решают в альпинизме какую-нибудь мировую проблему. Принимают вызов, идут маршрутами, которыми еще никто не ходил, выполняют задачи, которые до сих пор считались невыполнимыми.

Есть такая международная награда – «Золотой ледоруб». Это «нобель» в альпинизме, его вручали всего восемнадцать раз, и шесть из них – нашим. Я даже знаю человека, который получал ледоруб дважды – это Валера Бабанов. Но еще интересней феномен словенцев. Почему именно они? Можно лишь догадываться. Возможно, словенец – это такая модифицированная версия немца. Нордическая системность плюс здоровое славянское сумасбродство.

Некоторые считают, что в горы ходят в основном представители развитых и богатых стран. Дескать, нации-идеалисты, которые ставят и достигают невозможные цели, делают это во всем – и в альпинизме, и в экономике. Я бы не рискнул делать такие выводы. Среди бедных азиатских народов тоже очень много выдающихся альпинистов. А вот из стран Ближнего Востока, пожалуй, лишь иранцы активно ходят в горы, но их экономику высокоразвитой тоже не назовешь. Зато арабов из богатых государств Персидского залива я не встречал в горах ни разу. Африканца видел лишь однажды, и тот был из США. Возможно, тут есть какая-то закономерность, но вряд ли человечеству когда-нибудь удастся ее установить.

Мингма и Пенба

Отдельный разговор – про шерпов. Сегодня этим словом называют любого горного проводника в любой точке мира, но вообще-то шерпы – это небольшой народ, живущий в восточном Непале у подножия Джомолунгмы. Еще в 1975 году их численность составляла всего 25 тысяч человек, но с тех пор выросла в 6 раз. Во многом это произошло благодаря тому, что во второй половине XX века у шерпов появился «народообразующий промысел». Обладая феноменальной генетической устойчивостью к высокогорью и невероятной выносливостью, они стали для туристов и альпинистов незаменимыми проводниками и носильщиками.

Эта профессия очень опасна, шерпы регулярно гибнут, но чаще всего не по своей вине, а из-за безответственности туристов, которые ставят перед ними заведомо идиотские задачи. Тем не менее за право доступа к этому занятию среди шерпов идет жесточайшая конкуренция. Даже рядовой носильщик зарабатывает бешеные по местным меркам деньги, а уж если говорить о тех, кто организовывает экспедиции и имеет прямой контакт с заказчиками, – это белая кость, их дети учатся в местных английских школах и имеют шансы на хорошее будущее. Постепенно семьи этих людей европеизируются и переезжают в развитые страны, а их место занимают другие.

Я знаю многих шерпов, с некоторыми дружу. Характер у них с виду по-азиатски кроткий, но это впечатление обманчиво. Люди они очень горячие и заводные, чуть что – за ножи. Мне приходилось в этих разборках участвовать. Однажды мы взяли с собой в экспедицию друга-шерпа, а главный гид нашей экспедиции был из другого клана. То есть мы фактически ему этого нашего приятеля навязали. С первого же дня он пытался его выжить всеми способами. Дошло до прямого столкновения, мне пришлось их мирить. Потом они даже подружились. Недавно оба приезжали в Москву, одного зовут Мингма, другого Пенба.

Разумеется, туристов они не трогают, турист – это святое, туриста терпят. Но для себя они четко различают настоящих альпинистов и чайников. К первым относятся с искренним уважением, ко вторым – снисходительно, как к малым детям, которые приехали потешить собственное самолюбие. Но пределы сервильности у шерпов есть, и очень жесткие. Если турист попадется слишком борзый, его запросто осадят словом, а то и делом. Оскорблять этих людей я никому не советую: когда речь идет о собственном достоинстве, им уже никакие деньги не нужны, а в горах отличить несчастный случай от преднамеренного убийства почти невозможно.

Но злонамеренности в их поступках нет, это люди очень порядочные и чистые. Страшно не любят акцентировать на себе внимание, выделяться из толпы. Это характерная для многих азиатских народов норма, известная в социологии как теория забивания гвоздей. Хочешь быть самым высоким? Значит, и по шляпке получишь больнее всех. Не высовывайся, будь вровень со всеми, тогда и сила удара распределится поровну.

Типичная история про шерпа. В 2000 году мы с Юрой Софьиным первый раз приехали в Гималаи, во время восхождения нас сопровождал один местный житель по имени Кули. Он руководил носильщиками, готовил еду, жил в кухонной палатке. И вот Юра зашёл к нему перед сном и вернулся с изменившимся лицом. «Ты знаешь, чем там занимается наш Кули? Он слушает по радио на английском языке передачи о всемирной литературе!»

Вообще, в мире существует всего три народа, у которых есть традиции высокогорных восхождений. Это сваны на Кавказе, индейцы в Перу и шерпы в Гималаях. Как правило, эти традиции связаны с обрядом мужской инициации или актом благодарности верховному божеству за какое-нибудь великое благодеяние – например, рождение сына.

Религиозные традиции остальных народов как раз наоборот жестко табуируют восхождения. Пример – Олимп в древнегреческой культуре. Туда нельзя, там живут боги, они покарают. Даже у шерпов не принято вставать ногами на саму вершину: нужно хотя бы метр до нее не дойти, чтобы не тревожить духов. Те же, кто гордо называет себя горцами, как правило, живут сравнительно низко, там, где еще можно заниматься скотоводством. Больших высот эти люди боятся, для них это агрессивная среда. До 1786 года, когда обыкновенный французский врач Габриель Паккар и его приятель Жак Бальма взошли на Монблан, человечеству как-то не приходило в голову, что в горы можно ходить просто так.

Я ходил в горы на всех континентах мира. Стал вторым человеком в России (после Федора Конюхова), кто поднялся на высочайшие вершины всех семи частей света. Это Эверест (Азия), Эльбрус (Европа), Мак-Кинли (Северная Америка), Аконкагуа (Южная Америка), Килиманджаро (Африка), Винсон (Антарктида) и Пик Косцюшко (Австралия). Впрочем, насчет Австралии среди альпинистов до сих пор идет дискуссия. Если рассматривать этот континент вместе с Океанией, то высочайшей точкой здесь следует считать Пирамиду Карстенса в Папуа-Новой Гвинее. Эта гора на порядок сложнее Пика Косцюшко, и если придерживаться такой классификации, то на высочайшие точки всех континентов я взошел первым в СНГ.

Иногда меня спрашивают: «А чем докажешь?» Я на это отвечаю: «А кому я должен доказывать? Самому себе?»

Блеф

Любопытная тема. Врут ли альпинисты? Ну конечно, врут. Часто? Если говорить о людях из «высшей лиги», то крайне редко. Почему? Сейчас сами поймете.

В принципе, «подделать» восхождение – проще простого. Никакой системы контроля и учета в мировом альпинизме не существует, все на полном доверии. В СССР было строже: существовал единый реестр, который вела Федерация альпинизма. Механизм фиксации был очень простой и безотказный – работала своеобразная «эстафета записочек».

На любой мало-мальски значимой вершине была установлена тура из камней, внутри – какой-нибудь контейнер вроде консервной банки. Добравшись до вершины, очередная группа оставляла в ней записочку: кто взял вершину, когда, по какому маршруту, при какой погоде. При этом они забирали записку предыдущей группы и приносили ее в альплагерь. Тем самым доказывали, что и сами были на вершине, и предыдущая группа там тоже была. Их регистрировали в журнале, но не верили – а вдруг это сговор и записочка была оставлена где-нибудь на полпути к вершине? Ждали третью группу – и только тогда вносили восхождение в сертификатор.

На Западе ничего подобного никогда не было. Там философия другая: восхождение – дело чести, поэтому по умолчанию здесь все считаются людьми порядочными. Никаких чинов, званий и дивидендов достижения в альпинизме не приносят, а значит, контроль и учет не нужен. Хочет человек фейковыми восхождениями морочить голову самому себе и выпендриваться перед девушками – ну, пусть морочит и выпендривается. Серьезные люди все равно и так все поймут, а вразумлять дураков – дело слишком дорогостоящее.

Но из любого правила бывают исключения, которые его лишь подтверждают. Всякий, кто всерьез ходил на Эверест, знает о существовании такой женщины – Элизабет Хоули. Это «миссис Хатсон» мирового альпинизма, я с ней хорошо знаком, очень милая, но строгая женщина, настоящая леди.

Она американка, родилась в Чикаго, долгое время работала журналистом в журнале «Fortune», «Time», агентстве Reuter. Освещала первое восхождение американцев на Джомолунгму в 1963 году и спустя несколько лет вернулась в Непал, чтобы там остаться навсегда. Мисс Хоули никогда не была замужем и не поднималась ни на одну из высочайших гималайских вершин, но завоевала в альпинизме непререкаемый авторитет. В течение сорока лет на общественных началах она вела подробнейшую хронику гималайских восхождений. В ее базе данных информация о 4 тысячах экспедиций и 36 тысячах людей, побывавших (или не побывавших) на местных восьмитысячниках. И если «миссис Хатсон» говорит, что ты на вершине не был, – значит, ты на ней действительно не был.

Конец ознакомительного фрагмента.