ДРЕВНИЕ ГРЕКИ
Несколько дат
VIII в. до н. э. Поэты Гомер и Гесиод. Первые Олимпийские игры.
VII–VI вв. до н. э. Выходцы из Греции основывают города-колонии по всему Северному Средиземноморью. «Греки расселись по берегам нашего моря, как лягушки вокруг болота» (Платон).
VI в. до н. э. Время «семи мудрецов».
508 до н. э. Установление демократии в Афинах.
500–449 до н. э. Греко-персидские войны. «Войск царя Ксеркса хватило, чтобы заполнить всю Грецию, но было мало, чтобы ее победить» (Сенека).
456 до н. э. Смерть Эсхила – первого великого трагика, «отца театра».
443–429 до н. э. Перикл во главе Афин.
431 до н. э. Начало Пелопоннесской войны: Афины и Спарта сражаются за гегемонию в Греции.
423 до н. э. Аристофан высмеивает Сократа в комедии «Облака».
404 до н. э. Пелопоннесская война заканчивается поражением Афин.
371 до н. э. Битва при Левктрах; фиванцы под начальством Эпаминонда наголову разбивают спартанцев и «радуются словно мальчишки, избившие своего наставника» (Антисфен).
399 до н. э. Сократ приговорен афинянами к смерти.
387 до н. э. Платон начинает учить в Академии.
338 до н. э. Филипп Македонский побеждает греков в битве при Херонее.
334 до н. э. Александр Македонский идет на Персию.
323 до н. э. Смерть Александра. «Потеряв Александра, македоняне уподобились циклопу, потерявшему глаз» (Демад). Огромная держава Александра распадается на отдельные царства.
Рубеж IV–III вв. до н. э. Начинают учить Эпикур, основатель школы эпикурейцев, и Зенон, основатель школы стоиков.
280–275 до н. э. Царь Эпира Пирр воюет в Италии и Сицилии.
197 до н. э. Римляне побеждают Филиппа V Македонского при Киноскефалах. Греки, перешедшие под власть римлян, «получили, правда, более легкие, но зато и более прочные цепи» (Плутарх).
127. Смерть Плутарха.
1-я пол. III в. Диоген Лаэртский пишет «Жизнеописания знаменитых философов».
Семь мудрецов
«Семь мудрецов» – философы и законодатели VII–VI вв. до н. э., которых позднее в Греции признали учителями жизни. Состав «семи мудрецов» был непостоянным; наша «семерка» взята из «Пира семи мудрецов» Плутарха. Почти все приписываемые им сентенции апокрифичны.
ФАЛЕС
Фалес Милетский (ок. 640 – ок. 547 до н. э.) считается родоначальником греческой философии, математики и астрономии. Прежде чем посвятить себя «умозрению природы», занимался государственной деятельностью.
Все полно богов.
Мудрее всего – время, ибо оно раскрывает все.
(Фалес) сказал, что между жизнью и смертью нет разницы. – «Почему же ты не умрешь?» – спросили его. «Именно поэтому», – сказал Фалес.
(Фалеса) спросили, что на свете трудно? – «Познать себя». Что легко? – «Советовать другому».
Какая жизнь самая лучшая? – «Когда мы не делаем того, что осуждаем в других».
* На вопрос, что он видел самого удивительного, Фалес ответил: «Тирана в старости».
Из диких (животных) хуже всех тиран, из домашних – льстец.
Врагам и в вероятном не верь, друзьям и в невероятном верь.
Фалес, которому мать неотступно советовала жениться, уклонялся от ее настояний, говоря сначала: «Еще не время, матушка», а позднее: «Уже не время, матушка».
Фалес (…) будто бы (…) утверждал, что за три вещи благодарен судьбе: во-первых, что он человек, а не животное; во-вторых, что он мужчина, а не женщина; в-третьих, что он эллин, а не варвар.
СОЛОН
Солон (ок. 635 – ок. 560 до н. э.), афинский законодатель и поэт; при нем высшим органом власти в Афинах стало народное собрание.
Никого при жизни нельзя считать счастливым.
Во всяком деле нужно иметь в виду его исход, чем оно кончится.
Ничего слишком!
Чего не клал, того не бери.
Не советуй угодное, советуй лучшее.
О тайном догадывайся по явному.
Прежде чем приказывать, научись повиноваться.
Когда его (Солона) спросили, самые ли лучшие законы он дал афинянам, он ответил: «Да, самые лучшие из тех, какие они могли принять».
Законы подобны паутине: если в них попадется бессильный и легкий, они выдержат, если большой – он разорвет их и вырвется.
На вопрос, почему он (Солон) не установил закон против отцеубийц, он ответил: «Чтобы он не понадобился».
Знаешь – так молчи.
Когда Питтак спросил молчавшего за столом Солона, отчего он не говорит – оттого ли, что не находит предмета для разговора, или по глупости, он получил ответ: «Ни один дурак не может молчать за столом».
Когда он оплакивал сына, кто-то ему сказал: «Ведь это бесполезно!» – «Оттого и плачу, что бесполезно», – ответил Солон.
Питтак (…) уселся у алтаря как проситель и требовал освободить его от власти. На расспросы митиленцев о причине этого Питтак ответил, что трудно быть благородным. Узнав об этом, Солон сказал: «Прекрасное – трудно», и отсюда эти слова вошли в поговорку.
ПИТТАК
Питтак (ок. 650 – ок. 580 до н. э.), правитель и законодатель города Митилены (о-в Лесбос).
Дело умных – предвидеть беду, пока она не пришла, дело храбрых – управляться с бедой, когда она пришла.
На вопрос, что лучше всего, он ответил: «Хорошо делать, что делаешь».
На вопрос Креза, какая власть сильней, (Питтак ответил:) «Та, что резана на дереве», то есть законы.
Митиленяне дали ему (Питтаку) надел земли. (…) Он отделил себе от нее лишь малую часть и сказал: «Половина – больше целого!»
Кто совершит проступок во хмелю, с того взыскание вдвое против трезвого.
БИАНТ
Биант из Приены (Малая Азия) (ок. 625 – ок. 540 до н. э.), философ.
Жизнь надо размеривать так, будто жить тебе осталось и мало и много.
Лучше разбирать спор между своими врагами, чем между друзьями, – ибо заведомо после этого один из друзей станет твоим врагом, а один из врагов – другом.
Друзей (надо) любить так, будто они тебе ответят ненавистью, – ибо большинство людей злы.
Однажды он плыл на корабле среди нечестивых людей; разразилась буря, и они стали взывать к богам. «Тише! – крикнул Биант, – чтобы боги не услышали, что вы здесь!»
Один нечестивец стал его спрашивать, что такое благочестие, – Биант промолчал. Тот спросил, почему он молчит. «Потому что ты спрашиваешь не о своем деле», – сказал ему Биант.
Когда его родная Приена была захвачена врагом и все жители бежали, захватив с собой чуть ли не все свое имущество, (Биант) на обращенный к нему чей-то совет поступить таким же образом, ответил: «А я так и поступаю, потому что все свое ношу с собой».
Клеобул
Дочерей надобно выдавать замуж по возрасту девицами, по разуму женщинами.
Нужно услужать друзьям, чтобы укрепить их дружбу, и врагам, чтобы приобрести их дружбу.
С женой при чужих не ласкайся и не ссорься: первое – знак глупости, второе – бешенства.
Пьяного раба не наказывай: покажешься пьян.
В счастье не возносись, в несчастье не унижайся.
Лучшее – мера.
Бери жену из ровни, ибо, если возьмешь из тех, кто знатнее тебя, приобретешь не родственников, а господ.
Насмешкам остряка не смейся, не то будешь ненавистен тем, на кого они направлены.
ХИЛОН
Хилон (VI в. до н. э.), спартанский законодатель.
Ничего сверх меры.
Познай самого себя.
Если тебе причинили ущерб – примирись, если оскорбили – отомсти.
Не грозись: это дело бабье.
Мертвых не хули.
Языком не упреждай мысль.
Когда говоришь, руками не размахивай – это знак безумства.
Счастлив тиран, который умрет у себя дома своей смертью!
АНАХАРСИС
Анахарсис (VII в. до н. э.), легендарный мудрец, скиф по происхождению.
Анахарсис на вопрос, почему не заводит детей, сказал: из любви к детям.
Анахарсис, посетив Народное собрание (в Афинах), выражал удивление, что у эллинов говорят мудрецы, а дела решают невежды.
В Элладе участвуют в состязаниях люди искусные, а судят их неискусные.
Удивительно (…), как эллины при начале пира пьют из малых чаш, а с полными желудками – из больших.
Лоза приносит три грозди: гроздь наслаждения, гроздь опьянения и гроздь омерзения.
Афинянин попрекал его (Анахарсиса), что он скиф; он ответил: «Мне позор моя родина, а ты позор своей родине».
Агафон
Агафон (ок. 448 – ок. 405 до н. э.), афинский драматург-трагик; дружил с Платоном и Еврипидом. От его сочинений сохранились небольшие фрагменты.
Ведь только одного и богу не дано:
Не бывшим сделать то, что было сделано.
Вероятно и то, что много происходит невероятного.
Каждый, кого коснется Эрот, становится поэтом.
Агафон охотно и обильно пользовался антитезами. Когда кто-то, словно для того, чтобы исправить его драмы, хотел повычеркивать из них антитезы, он сказал: «Любезнейший, (…) ты (…) вычеркиваешь Агафона из Агафона».
Анаксагор
Анаксагор Клазоменский (ок. 500 – ок. 428 до н. э.), философ и ученый.
30 лет прожил в Афинах, входил в близкое окружение Перикла. Покинул Афины, обвиненный в безбожии. Его сочинения дошли лишь во фрагментах.
Все содержится во всем. (Вариант: Во всем содержится доля всего.)
Есть два урока смерти: время до рождения и сон.
Человеку, спросившему, станут ли когда-нибудь морем лампсакийские холмы, он (Анаксагор) (…) ответил: «Да – хватило бы только времени».
На вопрос, для чего он родился на свет, он (Анаксагор) ответил: «Для наблюдения солнца, луны и неба».
В конце концов, отказавшись от всего, он (Анаксагор) занялся умозрением природы, не тревожась ни о каких делах государственных. Его спросили: «И тебе нет дела до отечества?» Он ответил: «Отнюдь нет; мне очень даже есть дело до отечества!» – и указал на небо.
Анаксагор, потеряв сына, сказал: «Я знал, что породил смертного».
(Анаксагор был изгнан из Афин.) Ему сказали: «Ты лишился общества афинян». Он ответил: «Нет, это они лишились моего общества».
Кто-то сокрушался, что умирает на чужбине; Анаксагор сказал ему: «Спуск в Аид отовсюду одинаков».
Антисфен
Антисфен из Афин (ок. 455 – ок. 360 до н. э.), ученик Горгия и Сократа, основатель философской школы киников, учитель Диогена Синопского.
Человека можно научить добродетели.
Характерным для мудрости является умение найти для каждого свой род мудрости, а невежеству свойственно к разным людям обращаться с однообразной речью.
Влюбленные часто обманывают и обещают невозможное.
Начало образования состоит в исследовании слов.
(О платоновских «идеях»:) Человека и лошадь я вижу, а человечности и лошадности не вижу.
Глазами его (бога) нельзя увидеть, он ни на что не похож.
Безвестность есть благо.
Не пренебрегай врагами: они первыми замечают твои погрешности.
Образо и умного человека трудно переносить, так как неразумие – вещь легкая и необременительная, а разум непреклонен, непоколебим, тяжесть его неодолима.
Добродетель и для мужчины, и для женщины одна.
Удовольствие – благо, но (только) когда оно не вызывает раскаяния.
Львы взяли слово, когда, собравшись на совет, зайцы потребовали для всех равноправия.
Праздник – это повод для обжорства.
Следует домогаться удовольствий, которые идут за трудами, а не перед трудами.
* С политикой следует обращаться как с огнем: не подходить слишком близко, чтобы не обжечься, и не очень удаляться, чтобы не замерзнуть.
Не замечай ошибки старца: старое дерево бесполезно пересаживать.
Невежественные люди похожи на бодрствующих в состоянии сна.
На вопрос, какую женщину лучше брать в жены, он (Антисфен) ответил: «Красивая будет общим достоянием, некрасивая – твоим наказанием».
На вопрос, что блаженнее всего для человека, он (Антисфен) сказал: «Умереть счастливым».
На вопрос, что дала ему философия, он (Антисфен) ответил: «Умение беседовать с самим собой».
На вопрос, какая наука самая необходимая, он (Антисфен) сказал: «Наука забывать ненужное».
Узнав однажды, что Платон дурно отзывается о нем, он (Антисфен) сказал: «Это удел царей: делать хорошее и слышать дурное».
Кто-то сказал, что война уничтожает бедняков; (…) Антисфен заметил: «Напротив, она их рождает во множестве».
Когда его однажды хвалили дурные люди, он (Антисфен) сказал: «Боюсь, не сделал ли я чего дурного?»
Когда Платон в своей школе о чем-то долго рассуждал, Антисфен заметил: «Не оратор является мерой слушателя, а слушатель – мерой оратора».
Когда какой-то человек спросил Антисфена, чему надо учить сына, он ответил: «Если он собирается общаться с богами, то философии, если же с людьми, то риторике».
Умер он от чахотки. (…) Однажды, когда он воскликнул: «Ах, кто избавит меня от страданий!», Диоген показал ему кинжал и произнес: «Вот кто». – «Я сказал: от страданий, а не от жизни!» – возразил Антисфен.
Аристипп
Аристипп Киренский (ок. 435 – после 366 до н. э.), философ, основатель школы киренаиков; работал в Афинах, Сиракузах и Кирене (Северная Африка). Его сочинения не сохранились; возможно, он вообще ничего не писал.
Я везде чужеземец.
Ни в коем случае я не ставлю себя в число тех, которые хотят властвовать. Трудное дело – добывать для себя самого что нужно; но лишь совершенный безумец (…) может, не довольствуясь этим, налагать на себя еще новое бремя – доставлять всем гражданам что им нужно.
На вопрос, чем философы превосходят остальных людей, он (Аристипп) ответил: «Если все законы уничтожатся, мы одни будем жить по-прежнему».
На вопрос Дионисия, почему философы ходят к дверям богачей, а не богачи – к дверям философов, он (Аристипп) ответил: «Потому что одни знают, что им нужно, а другие не знают».
Кто-то привел к нему в обучение сына; Аристипп запросил пятьсот драхм. Отец сказал: «За эти деньги я могу купить раба!» – «Купи, – сказал Аристипп, – и у тебя будут целых два раба».
Человека, который порицал роскошь его стола, он (Аристипп) спросил: «А разве ты отказался бы купить все это за три обола?» – «Конечно, нет», – ответил тот. «Значит, просто тебе дороже деньги, чем мне наслаждение».
Заметив (…) Аристиппа, входящего вместе с сицилийским тираном Дионисием, (Антисфен) сказал: «Аристипп, если бы ты довольствовался такой пищей, как я, то тебе не пришлось бы следовать по пятам за тираном». (…) Аристипп возразил: «А если бы ты мог запросто беседовать с тираном, то не довольствовался бы такой пищей».
Дионисий дал ему (Аристиппу) денег, а Платону – книгу; в ответ на упреки Аристипп сказал: «Значит, мне нужнее деньги, а Платону – книга».
Право же, щедрость никогда не разорит Дионисия (правителя Сиракуз): нам, которые просят много, он дает мало, а Платону, который ничего не берет, – много.
Когда преподавание принесло ему (Аристиппу) много денег, Сократ спросил его: «За что тебе так много?» А он ответил: «За то же, за что тебе так мало».
Однажды Аристипп плыл на корабле; захваченный бурей, он сильно перепугался. Один из спутников спросил его: «И ты, Аристипп, трусишь, как все?» А он: «И с полным правом: вас эта опасность заставляет тревожиться за вашу бедственную жизнь, а меня – за мою блаженную».
Аристотель
Аристотель из Стагиры (п-ов Халкидика) (384–322 до н. э.), ученик Платона, воспитатель Александра Македонского, основатель школы перипатетиков. Его сочинения охватывают все области тогдашнего знания.
Об избрании (на государственные посты) всегда хлопочут не столько порядочные, сколько случайные.
Добродетель (…) есть некая середина между противоположными страстями. (…) Оттого и трудно быть достойным человеком, ведь в любом деле трудно держаться середины.
Человек с чувством юмора – это и тот, кто умеет отпустить меткую шутку, и тот, кто переносит насмешки.
Бог выше всякой добродетели, и не добродетелью определяется его достоинство, потому что в таком случае добродетель будет выше бога.
Вопреки мнению некоторых, не разум – начало и руководитель добродетели, а, скорее, движения чувств.
Самому любить лучше, чем быть любимым: любить – это некое действие, доставляющее наслаждение, и благо, а быть любимым не вызывает в предмете любви никакой деятельности. (…) Тем не менее люди из честолюбия предпочитают быть любимцами, а не сами любить, поскольку быть любимцем связано с каким-то превосходством.
Дурной (…) (человек) никогда не бывает себе другом, он всегда во вражде с самим собой.
Почему отец любит сына сильнее, чем сын отца? (…) Потому что сын – его создание. (…) Все бывают благосклонны к тому, что они сами создали.
Узнать самого себя – это и самое трудное, (…) и самое радостное, (…) но самих себя своими силами мы не можем видеть (…); при желании видеть свое лицо мы смотримся в зеркало (…), при желании познать самих себя мы можем познать себя, глядя на друга. Ведь друг, как мы говорим, это «второе я». (…) Знать себя невозможно без помощи друга.
Ярость выводит человека из себя. Вот почему и поведение кабанов имеет вид смелости, хотя это и не настоящая смелость.
Кто не принимает во внимание ничье мнение, тот бесстыжий, кто принимает к сердцу все мнения без разбора, тот робок.
Имеющие опыт преуспевают больше, нежели те, кто обладает отвлеченным знанием.
Опыт есть знание единичного, а искусство – знание общего.
Признак знатока – способность научить.
Владеющие искусством способны научить, а имеющие опыт не способны.
Одни (искусства) – для удовлетворения необходимых потребностей, другие – для времяпрепровождения; изобретателей последних мы всегда считаем более мудрыми, нежели изобретателей первых, так как их знания были обращены не на получение выгоды.
Мудрость (…) занимается причинами и началами.
Более мудр во всякой науке тот, кто более точен и более способен научить выявлению причин.
Удивление побуждает людей философствовать.
Знание о чем бы то ни было есть знание общего.
Для счастья (…) нужна и полнота добродетели, и полнота жизни.
Может быть, (…) вообще никого не следует считать счастливым, покуда он жив (…)? Если в самом деле признать такое, то не будет ли человек счастлив лишь тогда, когда он умер?
Камень, который по природе падает вниз, не приучишь подниматься вверх, приучай его, подбрасывая вверх хоть тысячу раз.
Добродетель мы обретаем, прежде что-нибудь осуществив, так же как и в других искусствах. (…) Строя дома, становятся зодчими, а играя на кифаре – кифаристами. Именно так, совершая правые поступки, мы делаемся правосудными, поступая благоразумно – благоразумными, действуя мужественно – мужественными. (…) Короче говоря, повторение одинаковых поступков порождает соответствующие нравственные устои.
Искусство и добродетель всегда рождаются там, где труднее.
Совершать проступок можно по-разному (…), между тем как поступать правильно можно только одним-единственным способом (недаром первое легко, а второе трудно, ведь легко промахнуться, трудно попасть в цель).
Мужественные совершают поступки во имя прекрасного. (…) В противном случае мужественными, пожалуй, окажутся даже голодные ослы, ведь они и под ударами не перестают пастись.
Скупость (…) неизлечима (…); она теснее срослась с природой человека, чем мотовство. Большинство ведь, скорее, стяжатели, чем раздаватели.
Порок уничтожает сам себя, и если он достигает полноты, то становится невыносимым для самого его обладателя.
Какие насмешки не стесняются выслушивать, такие и сами говорят.
Человек (…) свободнорожденный будет вести себя так, словно он сам себе закон.
Молодые люди становятся геометрами и математиками (…), но (…) не бывают рассудительными. Причина этому в том, что рассудительность проявляется в частных случаях, с которыми знакомятся на опыте, а (…) опытность дается за долгий срок.
Как зверю не свойственны ни порочность, ни добродетель, так не свойственны они и богу, но у него есть нечто, ценимое выше добродетели.
Не способный к раскаянию неисцелим.
Те, что твердят, будто под пыткой (…) человек счастлив, если он добродетелен, вольно или невольно говорят вздор. (Возражение эпикурейцам.)
Для ищущего чрезмерных удовольствий страданием будет уже отсутствие чрезмерности.
При чрезмерных страданиях люди ищут чрезмерного удовольствия, (…) полагая, что оно исцеляет.
Телесных удовольствий, как сильнодействующих, ищут те, кто не способен наслаждаться иными: эти люди, конечно, сами создают себе своего рода жажду.
Юноши быстро становятся друзьями, а старики – нет: не становятся друзьями тем, от кого не получают наслаждения.
Быть другом для многих при совершенной дружбе невозможно, так же как быть влюбленным во многих одновременно. (…) А нравиться многим (…) можно.
Люди, наделенные могуществом, используют друзей (…) с разбором: одни друзья приносят им пользу, а другие доставляют удовольствие, но едва ли одни и те же – и то и другое.
Большинство – друзья подхалимов, так как подхалим – это друг, над которым обладают превосходством, или человек, который прикидывается, что он таков.
Раб – одушевленное орудие, а орудие – неодушевленный раб.
От природы человек склонен образовывать, скорее, пары, а не государства – настолько же, насколько семья первичнее и необходимее государства.
Бездетные скорее разводятся: дети – это общее обоим благо, а общее благо объединяет.
Большинство (…) желает получать благодеяния, а делать добро избегает, как невыгодного занятия.
Благодетели больше питают дружбу к облагодетельствованным, нежели принявшие благодеяние – к оказавшим его.
Все больше дорожат доставшимся с трудом. (…) Не случайно матери (…) любят детей сильнее, чем отцы, ведь рождение ребенка требует от них больших усилий и они лучше отцов знают, что это их собственное создание.
У кого много друзей (…), (те) ни для кого (…) не друзья.
Отдых (…) существует ради деятельности.
Мы лишаемся досуга, чтобы иметь досуг, и войну ведем, чтобы жить в мире.
Нет, не нужно следовать увещеваниям «человеку разуметь человеческое» и «смертному – смертное»; напротив, насколько возможно, надо возвышаться до бессмертия и делать все ради жизни, соответствующей наивысшему в самом себе; право, если по объему это малая часть, то по силе и ценности она все далеко превосходит.
Обратить к нравственному совершенству большинство рассуждения не способны, потому что большинству людей по природе свойственно подчиняться не чувству стыда, а страху и воздерживаться от дурного не потому, что это позорно, но опасаясь мести.
Страсть (…) уступает не рассуждениям, а насилию.
Врачами становятся не по руководствам.
Рука есть орудие орудий.
Принять за исходную посылку ложь и принять за исходную посылку невозможное – не одно и то же. Из невозможной предпосылки следует невозможное заключение.
(Из всех животных) только человек (…) способен смеяться.
Из ложных посылок можно вывести истинное заключение.
Человек по природе своей есть существо политическое.
Человек есть существо общественное в большей степени, нежели пчелы и всякого рода стадные животные.
Тот, кто в силу своей природы (…) живет вне государства, (…) либо животное, либо божество.
Раб – некая одушевленная собственность.
Одно мужество свойственно начальнику, другое – слуге.
К тому, что составляет предмет владения очень большого числа людей, прилагается наименьшая забота.
При общности имущества для благородной щедрости (…) не будет места, и никто не будет в состоянии проявить ее на деле, так как щедрость сказывается именно при возможности распоряжаться своим добром.
Бедность – источник возмущений и преступлений.
Если исправление закона является незначительным улучшением, (…) не столько будет пользы от изменения закона, сколько вреда, если появится привычка не повиноваться существующему порядку. (…) Легкомысленно менять существующие законы на другие, новые – значит ослаблять силу закона.
В чем разница: правят ли женщины, или должностные лица управляются женщинами? Результат получается один и тот же.
Покупающие власть за деньги привыкают извлекать из нее прибыль.
Государство есть совокупность граждан.
Толпа о многих вещах судит лучше, нежели один человек, кто бы он ни был.
Средний достаток (…) всего лучше. (…) Трудно следовать доводам разума человеку (…) сверхсильному, сверхзнатному, сверхбогатому или наоборот, человеку сверхбедному, сверхслабому, сверхуниженному.
Одни не способны властвовать и умеют подчиняться только той власти, которая имеется у господ над рабами; другие же не способны подчиняться никакой власти, а властвовать умеют только так, как властвуют господа над рабами.
Те государства имеют хороший строй, где средние (…) сильнее обеих крайностей или по крайней мере каждой из них в отдельности.
Государственный строй губит скорее алчность богатых, нежели простого народа.
Внутренние распри (в государстве) возникают не по причине мелочей, но из мелочей.
Распри среди знатных приходится расхлебывать всему государству.
Общий страх объединяет и злейших врагов.
(Прежде) демагоги (вожди народа) были из среды полководцев (…), теперь же (…) демагогами становятся те, кто умеет красно говорить.
Олигархия разрушается (…), когда в ней образуется другая олигархия.
Самое главное при всяком государственном устройстве – (…) устроить дело так, чтобы должностным лицам невозможно было наживаться.
В демократиях следует щадить состоятельных людей и не подвергать разделу не только их имущество, но и доходы.
Многое из того, что кажется свойственным демократии, ослабляет демократию.
Демагогам (вождям народа) (…) следовало бы всегда говорить в пользу состоятельных, а (…) олигархи должны были бы радеть об интересах народа.
Большинство тиранов вышли, собственно говоря, из демагогов, которые приобрели доверие народа тем, что чернили знатных.
Ненависть более рассудочна (чем гнев): ведь гнев сопряжен с горестным чувством, так что нелегко быть рассудительным; напротив, вражда горечи в себе не содержит.
* Крайняя демократия – та же тирания, только разделенная среди многих.
* Чем меньше полномочий у царской власти, тем она долговечнее.
И демос (народ) желает быть своего рода монархом. Поэтому и тут (…) льстецы в почете (…) (ведь демагог – льстец народа).
Уделять (…) почести должен сам тиран, а наложение кары поручать другим.
Для сохранения (…) единодержавной власти (следует) (…) никого в отдельности не возвеличивать, а если уж приходится делать это, то возвышать нескольких лиц, потому что они будут следить друг за другом.
Одно из условий свободы – по очереди быть управляемым и править.
Власть над свободными людьми более прекрасна (…), чем господство над рабами.
Гражданин должен (…) властвовать над своим (…) государством.
Большинство государств, обращающих внимание лишь на военную подготовку, держатся, пока они ведут войны, и гибнут, лишь только достигают господства. Подобно стали, они теряют свой закал во время мира.
Конечной целью войны служит мир, работы – досуг.
Тело должно быть развито, но не посредством изнурительных упражнений и не только в одну сторону, как это бывает у атлетов.
Мы всегда больше любим наши первые впечатления.
Для умения пользоваться досугом в жизни нужно кое-чему учиться, кое в чем воспитаться.
Физическое напряжение препятствует развитию ума, напряжение умственное – развитию тела.
Еще вопрос, служит ли музыка к облагораживанию нравов.
Чтобы уметь судить о деле, нужно самому уметь его делать.
Смешное есть некоторая ошибка и уродство, но безболезненное и безвредное; так, (…) смешная маска есть нечто безобразное и искаженное, но без боли.
Целое есть то, что имеет начало, середину и конец.
Поэзия философичнее и серьезнее истории, ибо поэзия больше говорит об общем, история – о единичном.
Даже известное известно лишь немногим.
Большая разница, случится ли нечто вследствие чего-либо или после чего-либо.
Поэзия – удел человека или одаренного, или одержимого.
Чудесное приятно; это видно из того, что все рассказчики, чтобы понравиться, привирают.
В поэзии предпочтительнее невозможное, но убедительное, возможному, но неубедительному.
Хорошо составленные законы (…) должны (…) оставлять как можно меньше произволу судей, (…) потому что (…) законы составляются людьми на основании долговременных размышлений, судебные же приговоры произносятся на скорую руку.
* Если позорно не уметь владеть своим телом, то не менее позорно не уметь владеть словом.
Дело врачебного искусства заключается не в том, чтобы делать всякого человека здоровым, но в том, чтобы, насколько возможно, приблизиться к этой цели, потому что вполне возможно хорошо лечить и таких людей, которые уже не могут выздороветь.
Риторика (…) имеет в виду то, что убедительно для всех (…). Ведь и сумасшедшим кое-что кажется убедительным.
От одинаковых причин получаются одинаковые следствия.
* Счастье есть благосостояние, соединенное с добродетелью.
Сущность богатства заключается более в пользовании, чем в обладании.
Красота (…) различна для каждого возраста.
То, ради чего совершено много трудов и сделано много издержек, (…) (уже поэтому) представляется благом.
Хорошие (люди) – те, которых не порицают даже враги.
Терпеть несправедливость лучше, чем делать несправедливость.
Из двух вещей приятнее та, которая доставляет удовольствие с меньшей примесью горечи и более продолжительное время.
Лучше то, что труднее.
Из двух благ (…) лучше то, что бывает в конце жизни, ибо то, что бывает под конец, в большей степени обладает свойствами цели.
Цель демократии – свобода, олигархии – богатство, аристократии – воспитание и законность, тирании – защита.
* Хорошо казаться человеком, действующим согласно заранее принятому намерению; поэтому случайности и нечаянности следует считать за нечто, входившее в наше намерение.
Когда ты хочешь хвалить, посмотри, что бы ты мог посоветовать, а когда хочешь дать совет, посмотри, что бы ты мог похвалить.
Не от богатства и бедности люди поступают несправедливо.
Между местью и наказанием есть разница: наказание производится ради наказуемого, а мщение ради мстящего, чтобы утолить его гнев.
Мы не гневаемся на того, кого считаем недоступным нашей мести.
И в горестях и в слезах есть (…) своего рода наслаждение: горечь является вследствие отсутствия любимого человека, но в припоминании и некоторого рода лицезрении его – что он делал и каков он был – заключается наслаждение.
Быть объектом удивления приятно уже потому, что с этим связан почет.
(Обижают) и врагов, и друзей, потому что первых обидеть легко, а вторых приятно.
Правда заключается (…) в том, чтобы (…) иметь в виду не закон, а законодателя, не букву закона, а мысль законодателя, не самый поступок, а намерение человека, не часть, а целое.
И забывчивость может вызывать гнев, например, забвение имен, хотя это вещь незначительная. Дело в том, что забывчивость кажется признаком пренебрежения.
Умеющие перенести шутку и прилично пошутить (…) доставляют одинаковое удовольствие своему ближнему.
Никто не любит того, кого боится.
Гнев врачуется временем, ненависть же неизлечима.
Страшны и обиженные (…), потому что всегда выжидают удобного случая (отомстить). Страшны и обидевшие, (…) потому что они боятся возмездия.
(Для того чтобы испытывать страх,) человек должен испытывать некоторую надежду на спасение того, за что он тревожится; доказательством этому служит то, что страх заставляет людей размышлять, между тем как о безнадежном никто не размышляет.
Смелость есть надежда, причем спасение представляется близким, а все страшное – далеким.
Во время морского путешествия смело смотрят на предстоящие опасности люди, незнакомые с бурями, и люди, по своей опытности знающие средства к спасению.
Больше стыдятся того, что делают на глазах у других и явно, откуда и пословица «стыд находится в глазах».
Разглашать склонны люди обиженные.
Мы (…) стыдимся не одного и того же перед знакомыми и незнакомыми.
Сострадание (есть) некоторого рода печаль при виде бедствия (…), которое могло бы постигнуть или нас самих, или кого-нибудь из наших близких. (…) Потому-то люди, совершенно погибшие, не испытывают сострадания: они полагают, что больше ничего не могут потерпеть, ибо все уже потерпели.
Мы чувствуем сострадание к людям знакомым, если они не очень близки нам, к очень же близким относимся так же, как если бы нам самим предстояло несчастье; потому-то и Амазис, как рассказывают, не плакал, видя, как его сына ведут на смерть, но заплакал при виде друга, просящего милостыню: последнее возбудило в нем сострадание, а первое ужас.
Ужасное (…) уничтожает сострадание и часто способствует возникновению противоположной страсти.
Люди малодушные завистливы, потому что им все представляется великим.
Люди завидуют тем, кто к ним близок по времени, по месту, по возрасту и по славе.
Юноши (…) любят почет, но еще больше любят победу, потому что юность жаждет превосходства.
Юноши (…) добродушны, потому что еще не видели многих низостей. Они легковерны, потому что еще не во многом были обмануты. (…) Они великодушны, потому что жизнь еще не унизила их и они не испытали нужды.
У юношей будущее продолжительно, прошедшее же кратко: в первый день не о чем помнить, надеяться же можно на все.
Юноши (…) легко доступны состраданию, потому что считают всех честными и слишком хорошими: они мерят своих ближних своей собственной неиспорченностью.
Остроумие есть отшлифованное высокомерие.
(Старики) сильно не любят и не ненавидят, но, согласно совету Бианта: любят, как бы готовясь возненавидеть, и ненавидят, как бы намереваясь полюбить.
(Старики) подозрительны вследствие своей недоверчивости, а недоверчивы вследствие своей опытности.
Старость пролагает дорогу трусости, ибо страх есть охлаждение.
(Старики) привязаны к жизни, и чем ближе к последнему дню, тем больше.
Полезное есть благо для самого человека, а прекрасное есть безотносительное благо.
(Старики) более живут воспоминанием, чем надеждой, потому что для них остающаяся жизнь коротка, прошедшая длинна (…). В этом же причины их болтливости: они постоянно говорят о прошедшем, потому что испытывают наслаждение, предаваясь воспоминаниям.
И старики доступны состраданию, но не по той самой причине, по какой ему доступны юноши: эти последние – вследствие человеколюбия, а первые – по своему бессилию, потому что на все бедствия они смотрят, как на близкие к ним.
Ворчливое противоположно смешному.
Тело достигает цветущей поры от тридцати до тридцати пяти лет, а душа – около сорока девяти лет.
Характер, сообщаемый богатством, есть характер человека неразумного и счастливого.
Быть вновь разбогатевшим значит как бы быть невоспитанным богачом.
По большей части будущее подобно прошедшему.
Пользоваться изречениями прилично (…) относительно того, в чем человек опытен (…), употребление же изречений по поводу того, в чем человек неопытен, есть признак неразумия и невоспитанности.
Люди необразованные в глазах толпы кажутся более убедительными, чем образованные.
Одна жрица не позволяла своему сыну говорить политические речи, сказав: «Если ты будешь говорить справедливое, тебя возненавидят люди, если несправедливое – боги». Но можно также сказать, что должно говорить такие речи, ибо если ты будешь говорить справедливое, тебя полюбят боги, если несправедливое – люди.
Прорицатели выражаются о деле общими фразами именно потому, что здесь менее всего возможна ошибка. Как в игре в «чет и нечет» скорее можно выиграть, говоря просто «чет» или «нечет», чем точно обозначая число.
Написанное должно быть удобочитаемо и удобопонимаемо, а это – одно и то же.
Речь должна обладать ритмом, но не метром, так как в последнем случае получатся стихи.
Ямб есть (…) форма речи большинства людей.
Стиль речи письменной – самый точный, а речи полемической – самый актерский.
Ирония отличается более благородным характером, чем шутовство, потому что в первом случае человек прибегает к шутке ради самого себя, а шут делает это ради других.
Одни копят, словно должны жить вечно, а другие тратят, словно тотчас умрут.
* Друг – это одна душа в двух телах.
Мудрец не свободен от страстей, а умерен в страстях.
Один болтун, сильно докучавший ему (Аристотелю) своим пустословием, спросил его: «Я тебя не утомил?» Аристотель ответил: «Нет, я не слушал».
(Аристотеля) попрекали, что он подавал милостыню человеку дурного нрава; он ответил: «Я подаю не нраву, а человеку».
(Аристотелю) сказали, что кто-то бранит его заочно; он сказал: «Заочно пусть он хоть бьет меня!»
Бион
Бион Борисфенский (? – ок. 240 до н. э.), странствующий философ-киник.
Царство красоты может быть уничтожено одним волоском.
Скупцы так много заботятся о богатстве, словно оно их собственное, но так мало им пользуются, словно оно чужое.
Великое несчастье – неумение переносить несчастье.
Старость он (Бион) называл пристанищем для всех бедствий, потому что все несчастья скопляются к этому возрасту.
Агамемнон у Гомера (…) «От горя рвет нестриженые волосы», – строка, над которой посмеялся Бион, сказав, что нужно быть очень глупым царем, чтобы в скорби рвать на себе волосы, как будто лысая голова свободна от горя.
Гераклит
Гераклит Эфесский (конец VI – начало V в. до н. э.), философ; родился и жил в Эфесе; сторонник аристократического правления. Главное его сочинение «О природе» дошло до нас во фрагментах.
Если бы счастье заключалось в телесных удовольствиях, мы бы назвали счастливыми быков, когда они находят горох для еды.
Солнце – не только новое каждый день, но вечно и непрерывно новое.
Если бы все существующее превратилось в дым, то органом познания были бы ноздри.
Из всего – одно, и из одного – все.
Все движется.
Не чая нечаянного, не выследишь неисследимого и недоступного.
Родившись, они (люди) стремятся жить и, тем самым, умереть, лучше же сказать – успокоиться, и оставляют детей, порожденных для смерти.
Смерть – все, что мы видим, когда бодрствуем, а все, что мы видим, когда спим, есть сон.
Людей ждет после смерти то, чего они не ожидают и не предполагают.
Космос (…) не создал никто из богов, никто из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живой огонь, мерно возгорающийся, мерно угасающий.
Многознайство уму не научает.
За закон народ должен биться, как за городскую стену.
Границ души тебе не отыскать, по какому бы пути ты ни пошел: столь глубока ее мера.
Один для меня – десять тысяч, если он наилучший.
В одни и те же воды мы погружаемся и не погружаемся, мы существуем и не существуем.
Гармония мира натянута в противоположные стороны, как у лиры и лука.
Вечность есть играющее дитя, которое расставляет шашки: царство над миром принадлежит ребенку.
Война есть отец всего. Она сделала одних богами, других людьми, одних рабами, других свободными.
Скрытая гармония лучше явной.
Путь вверх-вниз один и тот же.
Бессмертные – смертны, смертные – бессмертны; смертью друг друга они живут, жизнью друг друга они умирают.
Прекраснейшая из обезьян безобразна в сравнении с человеческим родом.
У бодрствующих один, общий мир, а спящие отворачиваются каждый в свой собственный.
В одну и ту же реку нельзя войти дважды.
Не будь солнца, мы бы не знали, что такое ночь.
Без солнца не было бы ночи.
Глаза – более точные свидетели, чем уши.
Для бога все прекрасно и справедливо; люди же одно признали несправедливым, другое – справедливым.
Людям не было бы лучше, если бы исполнялись все их желания.
Болезнь делает приятным здоровье, зло – добро, голод – насыщение, усталость – отдых.
Характер человека есть его демон. (Т. е. характер определяет судьбу.)
Природа любит скрываться.
Холодное теплеет, теплое холодеет, влажное высыхает, сухое увлажняется.
Взрослый муж слывет глупым у бога, как ребенок – у взрослого мужа.
На вопрос, почему он молчит, Гераклит ответил: «Чтобы вы болтали».
Просьбою эфесцев дать им закон он (Гераклит) пренебрег, ибо город был уже во власти дурного правления. Удалившись в храм Артемиды, он играл с мальчишками в бабки, а обступившим его эфесцам сказал: «Чему дивитесь, негодяи? разве не лучше так играть, чем управлять в вашем государстве?»
Геродот
Геродот Галикарнасский (ок. 485 – ок. 425 до н. э), «отец истории», как назвал его Цицерон. Долго жил в Афинах; входил в окружение Перикла.
Много путешествовал, собирая материал для своей «Истории».
Пока человек не умрет, воздержись называть его блаженным, но лучше удачливым. (Приписано Солону.)
Ушам люди доверяют меньше, чем глазам.
Женщины вместе с одеждой совлекают с себя и стыд.
Всякое божество завистливо и вызывает у людей тревоги.
Человек – лишь игралище случая.
Нет столь неразумного человека, который предпочитает войну миру. В мирное время сыновья погребают отцов, а на войне отцы – сыновей.
Предопределенного Роком не может избежать даже бог.
Нет для них (персов) ничего более позорного, как лгать, а затем делать долги. Последнее – по многим другим причинам, а особенно потому, что должник, по их мнению, неизбежно должен лгать.
(У эллинов) посреди города есть определенное место, куда собирается народ, обманывая друг друга и давая ложные клятвы. (Царь Кир о рынках.)
По моему мнению, о богах все люди знают одинаково мало.
(В Египте) на пиршествах у людей богатых после угощения один человек обносит кругом деревянное изображение покойника, лежащего в гробу (…) со словами: «Смотри на него, пей и наслаждайся жизнью! После смерти ведь ты будешь таким!»
Стрелок натягивает свой лук, только когда он нужен, и спускает тетиву, когда нет нужды. Ведь если бы лук был постоянно натянут, он бы лопнул. (…) Такова же и человеческая природа: если бы человек вздумал всегда предаваться серьезным делам, не позволяя себе никаких развлечений и шуток, то либо неприметно впал бы в безумие, либо сразу был бы разбит параличом.
Если бы предоставить всем народам на свете выбирать самые лучшие из всех обычаи и нравы, то каждый народ, внимательно рассмотрев их, выбрал бы свои собственные.
Лучше возбуждать зависть, чем сожаление.
Не исправляй беду бедою.
Недопустимо (…), спасаясь от высокомерия тирана, подпасть под владычество необузданной черни. Ведь тиран по крайней мере знает, что творит, а народ даже и не знает.
С ростом тела растут и духовные силы, а когда тело начинает стареть, то с ним вместе дряхлеет и дух и уже неспособен к великим свершениям.
Малые создания вовсе не возбуждают зависти божества. (…) Бог мечет свои перуны в самые высокие дома и деревья.
Клевета двоих делает преступниками, а третьего – жертвой.
Обычно (…) люди видят во сне то, о чем они думают днем.
* Обстоятельства правят людьми, а не люди обстоятельствами.
Если бы все люди однажды вынесли на рынок все свои грешки и пороки, то каждый, разглядев пороки соседа, с радостью (…) унес бы свои домой.
Мой долг передавать все, что рассказывают, но (…) верить всему я не обязан.
Людей у персов много, а мужей среди них мало.
Мощь у царя превышает человеческую, и руки у него загребущие.
Гиперид
Гиперид (390–322 до н. э.), оратор, ученик Исократа, один из вождей афинской демократии.
Был убит после подавления восстания греков против македонцев.
Не тот гражданин хорош, (…) кто, незаконным путем доставив городу доход в данный момент, уничтожает законные доходы города.
Если будет опасно приобретать имущество и делать сбережения, кто захочет рисковать?
(Обращаясь к суду присяжных:) Не добавляйте ничего от самих себя к обвинению, а лучше – к защите.
Человек не начинает прелюбодействовать в возрасте пятидесяти лет, или он всегда был таковым.
Заслугой стратега является принятие разумных решений, а побеждают в сражении те, которые добровольно рискуют своей жизнью.
Для благоденствия людей нужно, чтобы силу имел голос закона, а не гнев какого-либо человека, чтобы свободные люди опасались улик, а не обвинения.
Грех называть погибшими людей, потерявших жизнь (…) ради прекрасной цели.
(В ответ на обвинение в том, что для защиты Афин в войне с Македонией он, Гиперид, предложил дать свободу рабам и восстановить в правах граждан-изгнанников, хотя закон запрещал вносить подобные предложения:) Оружие македонян закрывало от меня буквы этих законов.
Не тронь лиха, пока тихо.
Гиппократ и его школа
Гиппократ с острова Кос (ок. 460 – ок. 370 до н. э.), врач; родоначальник медицинской науки и медицинской этики. Много путешествовал.
Многие известные под его именем сочинения были написаны позднее.
Жизнь коротка, путь искусств долог, удобный случай скоропреходящ, опыт обманчив, суждение трудно.
В самых сильных болезнях нужны и средства самые сильные.
Старики весьма легко переносят пост; во вторую очередь – люди взрослые, труднее – люди молодые, а всех труднее – дети, и из этих последних – те, которые отличаются слишком большой живостью.
* Если сон облегчает страдания, болезнь не смертельна.
Сон и бессонница, то и другое сверх меры проявляющееся, – дурной знак.
Беспричинная усталость предвещает болезнь.
У всех, кто, страдая какой-либо частью тела, не чувствует совсем страдания, у тех болен ум.
Питье вина утоляет голод.
Во всякой болезни не терять присутствия духа и сохранять вкус к еде – хороший признак, противоположное – дурной.
Полезнее избирать и питье, и пищу, менее хорошие по качеству, но более приятные, чем лучшие по качеству, но неприятные.
Старики (…) меньше болеют, чем молодые. Но если у них бывают какие-либо болезни хронические, эти последние большей частью кончаются вместе с жизнью.
Из двух страданий, происшедших в одно время, но не в одном и том же месте тела, более сильное ослабляет другое.
Привыкшие нести обычные труды, даже если они будут люди слабые или старые, переносят эти труды легче, чем люди крепкие и молодые, но непривычные.
Высокий рост в молодости имеет нечто благородное и не лишен приятности, но под старость он в тягость больше низкого роста.
Кто часто держит себя в тепле, у того происходят следующие вредные последствия: изнеженность мышц, слабость нервов, тупость ума, кровотечения, обмороки; все это имеет следствием смерть.
Бред, бывающий вместе со смехом, менее опасен, но бред серьезный более опасен.
Чего не излечивает лекарство, излечивает железо. А чего железо не излечивает, излечивает огонь. А чего огонь не излечивает, то должно считаться неизлечимым.
Я направлю режим больных к их выгоде (…), воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости.
Что бы при лечении (…) я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной.
Поспешность и чрезмерная готовность, даже если бывают весьма полезны, презираются.
Есть люди, которые проявляют свое искусство в злословии искусств.
Добиваться в болезнях двоякого – приносить пользу или не навредить.
* Больной должен вместе с врачом бороться с болезнью.
Горгий
Горгий из Леонтин (Сицилия) (483–375 до н. э.), оратор и философ-софист, основоположник риторики, учитель Антисфена и Исократа. Большую часть жизни провел в Лариссе (Фессалия).
Ничто не существует; (…) если и существует, то оно не познаваемо (…); если оно и познаваемо, то (…) непередаваемо.
Трагедия – это обман, где обманщик справедливее честного, а обманутый мудрее необманутого.
* Следует серьезность противника отражать шуткой, а шутку – серьезностью.
* Кто посеет позор, пожнет несчастье.
Искусство убеждать людей много выше всех искусств, так как оно делает всех своими рабами по доброй воле, а не по принуждению.
Деметрий
Деметрий (I в. н. э.), греческий ритор.
Страстность и сила (выражения) исчезают в растянутой речи. И как животные сжимают тело, вступая в драку, так речь как бы стягивается в кольцо для усиления выразительности.
Значительная мысль, выраженная в сжатой форме, приобретает вид мудрости, подобно тому как уже в семени прозревает большое дерево.
Гнев не нуждается в искусной отделке.
Выспренность (в стиле) походит на хвастовство.
Письмо пишется и посылается как своего рода подарок.
Каждый, кто пишет письмо, дает почти что изображение своей души.
Во всяком сочинении словесного искусства можно разглядеть характер пишущего.
Слишком длинные и напыщенные письма по-настоящему должны бы называться не письмами, а статьями, к которым только приписано «здравствуй!».
Письмо – это выражение дружбы, сжато говорящее о простом деле простыми словами.
Краткость (…) повелительна, тогда как пространность уместна в мольбах и просьбах.
Самое сильное выражение следует приберегать к концу.
Подразумеваемое действует сильнее, а «разжеванное» вызывает пренебрежение.
Демокрит
Демокрит из Абдер (Фракия) (ок. 470/460 – ок. 380/370 до н. э.), философ, основоположник атомистики.
Смелость – начало дела, но случай – хозяин конца.
(Я) предпочел бы найти одно причинное объяснение, нежели приобрести себе персидский престол.
По уговору холод, по уговору тепло, по существу же лишь атомы и пустота.
Несвоевременные удовольствия порождают неудовольствия.
Ищущим блага оно достается с трудом, зло же приходит само и без искания.
Быть хорошим человеком – значит не только не делать несправедливости, но и не желать этого.
Учись гораздо более стыдиться самого себя, чем других.
Совершающий несправедливость несчастнее несправедливо страдающего.
Враг не тот, кто наносит обиду, но тот, кто делает это преднамеренно.
Если перейдешь меру, то самое приятное станет самым неприятным.
Кто в чем-либо нуждается, тот не богат, а кто ни в чем не нуждается, тот не беден.
Глупцы желают долгой жизни, не испытывая радости от долгой жизни.
Глупцы, боясь смерти, желают себе старости.
Не стремись знать все, чтобы не стать во всем невеждой.
Не относись ко всем с недоверием, но будь со всеми осторожен и тверд.
Кто сам не любит никого, того (…) тоже никто не любит.
Кому попался хороший зять, тот приобрел сына, а кому дурной, тот потерял и дочь.
Ложе уничтожает ссору любовников.
Старик уже был юношей, а юноша еще неизвестно, доживет ли до старости. Итак, благо, уже осуществившееся, лучше блага, которое еще в будущем и неизвестно, осуществится ли оно.
Старость есть повреждение всего тела при полной неповрежденности всех частей его.
Гражданская война (…) и для победителей и для побежденных (…) одинаково гибельна.
Бедность в демократии настолько же предпочтительнее так называемого благополучия граждан при царях, насколько свобода лучше рабства.
Прекрасные вещи вырабатывает учение посредством трудов, скверные же вещи без трудов, сами собой производятся.
Больше людей становятся хорошими от упражнения, чем от природы.
Многие, не учившиеся ничему разумному, тем не менее живут разумно.
Должно или быть хорошим, или подражать хорошему.
Чувств больше пяти у животных, мудрецов и богов.
Для меня один человек – что целый народ, а народ – что один человек.
Демонакт
Демонакт (II в.), философ-киник родом с Кипра.
Демонакт пришел к человеку, который, запершись в темном помещении, горько оплакивал своего сына. Философ заявил, что он маг и может вывести на землю тень умершего, при том, однако, условии, что несчастный отец назовет ему имена трех человек, которым никогда не приходилось никого оплакивать. Человек, потерявший сына, (…) не мог никого назвать. «Не смешон ли ты, – сказал Демонакт, – считая, что только сам невыносимо страдаешь, и не зная никого, кто был бы незнаком с горем?»
Один приятель попросил Демонакта: «Пойдем в храм Асклепия и помолимся за моего сына». – «Ты, должно быть, считаешь Асклепия глухим, полагая, что он не услышит нас, если мы будем молиться на этом месте», – сказал философ.
Кто-то спросил Демонакта, считает ли он, что душа бессмертна. «Бессмертна, – ответил он, – но не более, чем все остальное».
Увидев как-то прорицателя, который за плату предсказывал будущее кому угодно, Демонакт сказал: «Я не понимаю, за что ты берешь деньги: ведь если ты можешь изменять предначертанное – сколько бы ты ни потребовал, этого все равно будет мало; если же все свершится так, как угодно божеству, – к чему вообще твои пророчества?»
Кто-то ради насмешки спросил философа: «Если я сожгу тысячу мин дерева, сколько получится мин дыма?» – «Взвесь, – сказал Демонакт, – золу, все остальное вес дыма».
(Плохому) оратору (…) Демонакт посоветовал заниматься упражнениями. (…) Тот ответил, что все время произносит речи наедине с самим собой (…). «Тогда понятно, почему ты плохо говоришь, ведь у тебя такой глупый слушатель».
Некий Полибий, человек совершенно невежественный и не умеющий грамотно разговаривать на своем родном греческом языке, сказал: «Император почтил меня римским гражданством». – «Лучше бы, – возразил Демонакт, – он сделал из тебя грека, а не римлянина».
(О споре невежд:) Один (…) доит козла, а другой ему подставляет решето.
Моясь однажды в бане, Демонакт никак не мог решиться зайти в горячую воду. Кто-то стал упрекать его в трусости. «Скажи, ради отечества, что ли, должен я сделать это?» – возразил Демонакт.
Когда кто-то удивился, неужели такой философ, как Демонакт, с удовольствием вкушает медовые лепешки, он ответил: «Не думаешь ли ты, что только для дураков строят пчелы свои соты?»
Некий человек, заметив на ногах Демонакта явные признаки старости, спросил: «Что это такое, Демонакт?» А он с улыбкой ответил: «Следы от зубов Харона».
Когда кто-то спросил его: «Как ты думаешь, что из себя представляет подземное царство?» – Демонакт ответил: «Подожди немного, и я тебе напишу оттуда».
Демосфен
Демосфен (ок. 384–322 до н. э.), афинский оратор, вождь демократической антимакедонской группировки. Покончил жизнь самоубийством после поражения восстания греков против македонцев.
С живыми сравнивай, когда судишь о живом.
Господство немногих вселяет страх в граждан, но стыда не внушает.
Горестно – стать сиротами детям, лишившись отцов. Но прекрасно – унаследовать отцовскую славу.
(Политические) ораторы должны всегда предлагать самое лучшее, а не самое легкое.
Высказать добрые пожелания (…) легко (…); а вот сделать (ответственный) выбор – (…) это уже совсем не так просто.
Наилучшее следует предпочитать приятному, если нельзя иметь сразу того и другого.
Легче всего (…) обмануть самого себя.
Из двух признаков благополучия, которые могут быть в наличии у государства, а именно богатства и доверия (к государству), наше государство располагает доверием.
В чем же состоит сила законов? Если кто-нибудь громко закричит, что его обидели, – прибегут ли к нему законы на помощь, чтобы его защитить? Нет, разумеется! Ведь это написанные тексты, и они сами по себе ничего не могут сделать. В чем же заключается их действительная сила? Она заключается в том, чтобы вы неукоснительно выполняли их и постоянно их применяли, приходя на помощь любому нуждающемуся в их защите.
* Законы сильны нами, а мы – законами.
Тому, кто хочет правильно вести войну, необходимо не следовать за событиями, а надо самому предупреждать их.
Где же тот предел, до которого мы будем все отступать? (…) Когда же, граждане афинские, у нас явится желание исполнять свои обязанности? – «Тогда, клянусь Зевсом, когда это будет необходимо». Но то, что можно назвать необходимостью с точки зрения свободных людей, не только есть налицо, но давно уже позади; что же касается той необходимости, которая бывает у рабов, то надо молиться, чтобы она никогда не наступала.
Кто приписывает все успехи Александра его удачливости, (…) пусть примет во внимание, что он (…) был удачливым не сидя на месте.
(Отвергая ответственность детей за проступки отцов:) Для каждого предел ответственности за все проступки – его смерть.
Человеку, занимающемуся политической деятельностью, (…) следует относиться ко всем согражданам так, как дети относятся к родителям – молиться, чтобы они были как можно снисходительнее, и благожелательно сносить их такими, какие они есть.
Лучшее ограждение от тиранов – недоверие граждан.
Однажды к Демосфену пришел какой-то человек и, жалуясь, что ему нанесли побои, просил выступить на суде в его защиту. «Да ведь с тобой ничего подобного и не случалось!» – возразил Демосфен. Гость сразу возвысил голос до крика: «Да ты что, Демосфен? Как так „не случалось“?» – «Вот теперь, клянусь Зевсом, – промолвил Демосфен, – я слышу обиженного и потерпевшего».
(Александр Македонский потребовал от афинян выдать ему десятерых вождей антимакедонской партии во главе с Демосфеном. Демосфен сказал согражданам:) Каждый видел, как купцы носят на блюде горсть пшеницы и по этому малому образцу продают весь товар, точно так же и вы – выдавая нас, незаметно выдаете головою себя самих.
Передают, что, покидая Афины, он (Демосфен) простер руки к Акрополю и промолвил: «Зачем, о Владычная хранительница града сего, ты благосклонна к трем самым злобным тварям – сове, змее и народу?» (Сова и змея – священные животные Афины Градовладычицы, статуя которой высилась на Акрополе.)
Диоген из Синопы
Диоген из Синопы (Малая Азия) (ок. 410 – ок. 320 до н. э.), философ-киник, последователь Антисфена. Долго жил в Афинах; много странствовал. Большая часть историй о нем была сложена, по-видимому, лишь во II в. н. э.
(Диоген) говорил, что когда он видит правителей, врачей или философов, то ему кажется, будто человек – самое разумное из живых существ, но когда он встречает снотолкователей, прорицателей или людей, которые им верят, (…) то ему кажется, будто ничего не может быть глупее человека.
(Диоген) говорил, что, протягивая руку друзьям, не надо сжимать пальцы в кулак.
(Диоген) говорил, что берет пример с учителей пения, которые нарочно берут тоном выше, чтобы ученики поняли, в каком тоне нужно петь им самим.
Увидев однажды женщину, непристойным образом распростершуюся перед статуями богов, и желая избавить ее от суеверия, он (Диоген) подошел и сказал: «А ты не боишься, женщина, что, быть может, бог находится позади тебя, ибо все полно его присутствием, и ты ведешь себя непристойно по отношению к нему?»
Когда он (Диоген) грелся на солнце (…), Александр (Великий), остановившись над ним, сказал: «Проси у меня, чего хочешь»; Диоген ответил: «Не заслоняй мне солнца».
Когда кто-то читал длинное сочинение и уже показалось неисписанное место в конце свитка, Диоген воскликнул: «Мужайтесь, други: виден берег!»
Когда Платон дал определение, имевшее большой успех: «Человек есть животное о двух ногах, лишенное перьев», Диоген ощипал петуха и принес к нему в школу, объявив: «Вот платоновский человек!» После этого к определению было добавлено: «И с широкими ногтями».
Человеку, спросившему, в какое время следует завтракать, он (Диоген) ответил: «Если ты богат, то когда захочешь, если беден, то когда можешь».
Когда кто-то задел его бревном, а потом крикнул: «Берегись!» – он (Диоген) спросил: «Ты хочешь еще раз меня ударить?»
Среди бела дня он (Диоген) бродил с фонарем в руках, объясняя: «Ищу человека».
Тем, кто боялся недобрых снов, он (Диоген) говорил, что они не заботятся о том, что делают днем, а беспокоятся о том, что им приходит в голову ночью.
Когда кто-то, завидуя Каллисфену, рассказывал, какую роскошную жизнь делит он с Александром (Македонским), Диоген заметил: «Вот уж несчастен тот, кто и завтракает и обедает, когда это угодно Александру!»
Об одной грязной бане он спросил: «А где мыться тем, кто мылся здесь?»
(Диоген) просил подаяния у статуи; на вопрос, зачем он это делает, он сказал: «Чтобы приучить себя к отказам».
На вопрос, в каком возрасте следует жениться, Диоген ответил: «Молодым еще рано, старым уже поздно».
Когда у него убежал раб, ему советовали пуститься на розыски. «Смешно, – сказал Диоген, – если Манет может жить без Диогена, а Диоген не сможет жить без Манета».
Спрошенный кем-то, почему люди подают попрошайкам, а философам – никогда, Диоген ответил: «Потому что предполагают, что хромыми и слепыми они еще могут стать, а философами – никогда».
Возвращаясь из Олимпии, на вопрос, много ли там было народу, он (Диоген) ответил: «Народу много, а людей немного».
На вопрос, откуда он, Диоген сказал: «Я – гражданин мира».
Тому, кто стыдил его за то, что он бывает в нечистых местах, он сказал: «Солнце тоже заглядывает в помойные ямы, но от этого не оскверняется».
У расточителя он (Диоген) просил целую мину; тот спросил, почему у других он выпрашивает обол, а у него целую мину. «Потому, – ответил Диоген, – что у других я надеюсь попросить еще раз, а доведется ли еще попросить у тебя, одним богам ведомо».
* Увидев прихорашивающуюся старуху, Диоген сказал: «Если для живых – ты опоздала, если для мертвых – поторопись».
Увидев судачивших женщин, Диоген сказал: «Одна гадюка у другой берет яд взаймы».
* Поучать старца – что лечить мертвеца.
Однажды Диоген, завтракая в харчевне, позвал к себе проходившего мимо Демосфена. Тот отказался. «Ты стыдишься, Демосфен, зайти в харчевню? – спросил Диоген, – а ведь твой хозяин бывает здесь каждый день!» – подразумевая весь народ и каждого гражданина в отдельности.
Как-то Диоген, прибыв в Олимпию и заметив в праздничной толпе богато одетых родосских юношей, воскликнул со смехом: «Это спесь». Затем философ столкнулся с лакедемонянами в поношенной и неопрятной одежде. «Это тоже спесь, но иного рода», – сказал он.
Когда распространился слух, что Филипп (Македонский) приближается, на коринфян напал ужас, и все принялись за дело: кто готовил оружие, кто таскал камни, кто исправлял стену (…). Диоген, видя это (…), стал усерднейшим образом катать взад и вперед (…) большой горшок, в котором он тогда жил. На вопрос кого-то из знакомых: «Что это ты делаешь, Диоген?» – он отвечал: «Катаю мой горшок, чтобы не казалось, будто я один бездельничаю, когда столько людей работает».
* Некий софист спросил Диогена: «Я – это не ты, верно?» – «Верно», – сказал Диоген. «Я – человек». – «И это верно», – сказал Диоген. «Следовательно, ты – не человек». – «А вот это, – сказал Диоген, – ложь, и если ты хочешь, чтобы родилась истина, начни рассуждение с меня».
Диоген, увидев, как ехавший на колеснице олимпионик Диоксипп все больше поворачивал назад голову, заглядевшись на красивую женщину, смотревшую на шествие, и не в силах оторвать от нее глаз, воскликнул: «Смотрите, как бы девчонка не свернула молодцу шею!»
Однажды афинянин смеялся над ним (Диогеном) в таких словах: «Почему ты, когда хвалишь лакедемонян и порицаешь афинян, не отправляешься в Спарту?» (…) – «Врачи обыкновенно посещают больных, а не здоровых».
Диоген (…) велел бросить себя без погребения. «Как, на съедение зверям и стервятникам?» – «Отнюдь! – ответил Диоген. – Положите рядом со мной палку, и я буду их отгонять». – «Как же? Разве ты почувствуешь?» – «А коли не почувствую, то какое мне дело до самых грызучих зверей?»
Дион Хрисостом
Дион Хрисостом (Златоуст) из Прусы (Вифиния) (40 – 120 н. э.), оратор и философ, близкий к киникам. Долго жил в Риме, пользовался покровительством императоров Тита и Траяна.
(О слушателях Диогена:) Когда он сыпал шутками и насмешками (…), они приходили в восторг, но если он начинал говорить более возвышенно и с жаром, они не могли стерпеть его резкости. (…) Подобным же образом дети охотно играют с породистыми собаками, но если те рассердятся и залают громче, (…) пугаются до смерти.
Людей учить трудно, а морочить легко.
Люди морочат не только друг друга, но еще и самих себя.
Учиться трудно, но еще трудней переучиваться.
Время во всем лучший судия.
Почти у всех людей душа так глубоко извращена жаждой славы, что им желанней слышать, как на всех углах кричат об их ужасных несчастьях, нежели остаться безвестными.
Люди (…) страстно жаждут, чтобы как можно больше было о них разговоров, а каких именно – это им все равно.
Из людей Гомер был самым отчаянным вралем и, когда лгал, проявлял не меньше спокойствия и важности, чем когда говорил правду.
Большинство людей (…) ничего не знает в точности, а только повторяет, что твердит молва, даже если они современники событий; что же до следующего и третьего поколений, то уж они и вовсе ни о чем не имеют понятия и, что им ни скажут, все охотно принимают на веру.
Коль скоро что-то немыслимое было однажды усвоено, то уже становится немыслимо не верить этому.
Дионисий Галикарнасский
Дионисий Галикарнасский (ок. 60 – ок. 5 до н. э.), ритор и историк. Долго жил и преподавал в Риме.
Во всяком деле перемена – приятная вещь.
* В разнообразии перемен красота остается вечно новой.
У лучших прозаиков и поэтов достоинства речи бывают одни и те же.
Стиль – это человек.
В сомнительных случаях время – лучший истолкователь.
История – это философия в примерах.
Его безыскусственность (…) крайне искусственна. (О риторе Лисии.)
Зенон Китийский
Зенон Китийский (ок. 336–264 до н. э.), философ, основатель школы стоиков. Родился на Кипре, учился и преподавал в Афинах.
Школьные учителя выживают из ума оттого, что вечно возятся с мальчиками.
Обладает добродетелью лишь тот, кто постоянно ею пользуется.
Все хорошие люди – друзья друг другу.
Однажды он (Зенон) порол раба за кражу. «Мне суждено было украсть!» – сказал ему раб. «И суждено было быть битым», – ответил Зенон.
Исократ
Исократ (436–338 до н. э.), афинский оратор и публицист, учитель Демосфена, основатель знаменитой школы красноречия в Афинах. Из-за слабости голоса не мог выступать перед слушателями, зато прославился как мастер письменного красноречия.
* Прекращай занятия, оставаясь в состоянии еще заниматься.
Что делать постыдно, то (…) и говорить нехорошо.
Приучайся быть не угрюмым, а сосредоточенным, ибо угрюмость создаст тебе репутацию надменного человека, сосредоточенность же – рассудительного.
Остерегайся клеветы, даже если она лжива, ибо большинство людей истины не знает, в своих суждениях же следует за молвой.
Упражняй себя добровольными трудами, чтобы при случае быть в состоянии переносить и вынужденные.
Многие сочувствуют своим друзьям в их несчастье, в счастье же – завидуют.
Будь доволен тем, что есть, однако стремись к лучшему.
Никого не попрекай неудачей, ибо судьба распоряжается всеми, и будущее неизвестно.
Часто, задев кого-либо словами, люди расплачиваются за это делами.
С кем хочешь подружиться, о тех отзывайся с похвалою перед людьми, которые могут передать о твоих словах. Ведь похвала – начало дружбы, поношение же – вражды.
Обдумывай решения медленно, приводи их в исполнение быстро.
Если намерен посоветоваться с кем-нибудь по поводу своих дел, посмотри сначала, как этот человек управляется с собственными.
Повинуйся царским законам, однако самым сильным законом считай царскую волю.
У многих язык опережает мысль.
(Совет правителю:) Не делай ничего в гневе, однако делай вид, что ты раздражен, когда тебе это удобно.
Так относись к более слабым государствам, как ты хотел бы, чтобы более сильные относились к тебе.
В Афинах для приезжего всегда праздник.
Малым государствам можно прибегать к любому способу, чтобы выжить.
Наши мирные договоры бессмысленны: мы не прекращаем, а лишь откладываем войны.
Не будет между нами согласия до тех пор, пока мы не найдем себе общего врага.
Исократ, когда его на пирушке попросили сказать что-нибудь, (…) (ответил:) «В чем я силен, это сейчас не ко времени, а что сейчас ко времени, в том я не силен».
Ксенофан
Ксенофан из Колофона (Малая Азия) (ок. 570–478 до н. э.), поэт и философ, основатель школы элеатов.
После взятия его родного города персами вел жизнь бродячего рапсода, главным образом на Сицилии и в Южной Италии.
Если бы руки имели быки и львы или кони, (…)
Кони б тогда на коней, а быки на быков бы похожих
Образы рисовали богов.
Эфиопы пишут своих богов черными и с приплюснутыми носами, фракийцы – рыжими и голубоглазыми, мидяне и персы – также подобными самим себе.
(Бог) весь зрение и весь – слух (…); и он весь – ум, разумение и вечность.
Все есть бог.
С тиранами нужно говорить или как можно меньше, или как можно слаще.
Эмпедокл однажды сказал (…), что невозможное дело – найти мудреца. «Конечно, – ответил Ксенофан, – ведь нужно самому быть мудрецом, чтобы найти мудреца».
Ксенофонт
Ксенофонт из Афин (ок. 430–354 до н. э.), историк и писатель, ученик Сократа. Был противником афинской демократии; служил наемником у персидского царевича Кира, воевал в армии спартанцев. В своей «Киропедии» («Воспитание Кира») создал образ идеального правителя.
Нельзя просить у богов победы в кавалерийском сражении тем, кто не умеет ездить верхом.
Предводитель должен отличаться от подчиненных не роскошным образом жизни, а трудолюбием и умением предвидеть события.
Трудно прокормить одного бездеятельного человека, еще труднее прокормить целое семейство, но труднее всего содержать войско, проводящее время в праздности.
Тот, кто намерен добиться победы (на войне), должен стать коварным, скрытным, хитрым, лукавым, вором и грабителем.
Воины, предавшиеся грабежу, сами становятся добычей.
Если люди трусят, то чем больше их, тем более ужасному и паническому страху они поддаются.
Кир (…) считал (…) совершенно нелепым, если полководец, желая дать какое-нибудь распоряжение, будет приказывать так, как это делают у себя дома некоторые из господ: «Пусть кто-нибудь сходит за водой» или «Пусть кто-нибудь нарубит дров». (…) При таких приказаниях все только смотрят друг на друга, но никто не берется выполнять распоряжение, все виновны, но никто не стыдится (…). Вот по этим-то причинам он и называл по имени всех, кому отдавал какое-либо приказание.
Убеждение, что ими пренебрегают, делает хороших воинов малодушными, а дурных – более наглыми.
Оружие (…) уравнивает слабых с сильными.
Великое дело – завладеть властью, но еще более трудное – однажды захватив, сохранить ее за собой.
Счастье доставляет тем больше радости, чем больше потрудишься, прежде чем достигнешь его. Ведь труд – приправа к счастью.
Не так страшно не достичь счастья, как горько лишиться уже достигнутого.
У царя много очей и много ушей. А если кто думает, что у царя есть только одно избранное око, то он ошибается.
Либаний
Либаний из Антиохии (314–393), глава ораторской школы в Антиохии. У него учились знаменитые христианские проповедники Василий Великий и Иоанн Златоуст, хотя сам Либаний был убежденный язычник и сочувствовал императору Юлиану Отступнику.
Молва определяет нравы.
Добродетель – выгодна.
Умел он (император Юлиан) делать зараз три дела, именно слушать, говорить и писать.
Человек существо ненасытное и неблагодарное.
Приходится более восхищаться законностью данной власти, чем ее обширностью.
Лукиан
Лукиан из Самосаты (Сирия) (ок. 120 – ок. 190), оратор и писатель, мастер сатирического диалога.
У Гелона сиракузского, как говорят, шел дурной запах изо рта, и он долго не знал об этом, так как никто не решался осрамить тирана, пока наконец одна женщина, иностранка, сошедшись с ним, не набралась храбрости и не сказала ему про это. Тот явился к своей жене, гневный на то, что она, прекрасно зная про зловоние, не открыла ему про это. Та же стала просить прощения: она-де, не испытав близкого общения с другим мужчиной, думала, что все они испускают изо рта тяжелый дух.
Знающий целое может знать и его часть, но знающий часть еще не знает целого. (…) Мог бы Фидий, увидавший львиный коготь, узнать, что он – львиный, если бы никогда не видал льва целиком?
Жизнь коротка, а наука долга.
Кормилицы (…) говорят о своих питомцах, что надо их посылать в школу: если они и не смогут научиться там чему-нибудь доброму, то, во всяком случае, находясь в школе, не будут делать ничего плохого.
Похвала приятна только тому, кого хвалят, остальным же она надоедает.
Да будет мой историк таков: (…) справедливый судья (…), чужестранец, пока он пишет свой труд, не имеющий родины.
Лучше, когда мысли мчатся на коне, а язык следует за ними пешком, держась за седло и не отставая при беге.
Построив (Фаросский маяк) (…), строитель внутри на камнях написал собственное имя, а затем, покрыв его известью, написал поверх имя тогдашнего царя, предвидя, как это и случилось, что оно очень скоро упадет вместе со штукатуркой и обнаружится надпись: «Сострат, сын Дексифона, книдиец, богам-спасителям во здравие мореплавателей». Он считался не со своим временем, а с вечностью, пока будет стоять маяк – произведение его искусства.
Так надо писать и историю.
Количеством нужд дети превосходят взрослых, женщины – мужчин, больные – здоровых. Короче говоря, всегда и везде низшее нуждается в большем, чем высшее. Вот почему боги ни в чем не нуждаются, а те, кто всего ближе стоит к богам, имеют наименьшие потребности.
Невежество делает людей смелыми, а размышление – нерешительными. (Перефразированный Фукидид.)
* Только раз в жизни римляне бывают искренни – в своих завещаниях.
В пляске каждое движение преисполнено мудрости, и нет ни одного бессмысленного движения. Поэтому митиленец Лесбонакт (…) прозвал танцоров «мудрорукими».
Где надежды значительнее, там всегда и зависть губительнее, и ненависть опаснее.
Ненавижу тех, кто помнит, что было на пиру.
Дым отечества (…) светлее огня на чужбине.
«Что такое люди?» – «Смертные боги». – «А что такое боги?» – «Бессмертные люди».
Сама забота не без отрады, так как доставляет некоторое занятие. Что бы мы делали, не имея никого, о ком позаботиться?
Огонь не потухает оттого, что от него зажгут другой.
Среди мертвецов равноправие.
Менандр
Менандр из Афин (ок. 342 – ок. 291 до н. э.), создатель «новой» аттической комедии, самый «репертуарный» греческий драматург древности. Многие строки его комедий вошли в пословицу.
Богов любимцы умирают юными.
Как можется, живем, а не как хочется.
И у богов, похоже, суд неправедный.
Как из машины бог, ты появляешься.
Не речью убеждают, а характером.
Бог совершает все, храня молчание.
Ошибки совершать всем людям свойственно.
Да, время – лучший лекарь неизбежных зол.
Нет в мире ничего отважней глупости.
Соображаешь слабо, крепко выпивши.
Женитьба (…) зло, но зло необходимое.
Говорят, кто-то из друзей сказал Менандру: «Дионисии на носу, Менандр, а ты не написал комедии?» Менандр же ответил: «Клянусь, я как раз написал. Комедия придумана, остается только стихи сочинить».
Пифагор и его школа
Пифагор (VI в. до н. э.), философ и ученый, основатель пифагорейской школы. Родился на о-ве Самос, большую часть жизни прожил в Южной Италии. Считается, что он первым ввел понятие «философия» («любовь к мудрости») и назвал себя философом. Сам Пифагор, по-видимому, ничего не писал; большая часть сведений о нем носит легендарный характер.
Числу все вещи подобны.
Все, что познается, имеет число, ибо невозможно ни понять ничего, ни познать без него.
Гармония есть (…) согласие разногласного.
Мудрецом, по его (Пифагора) словам, может быть только бог, а не человек. (…) А философ («любомудр») – это просто тот, кто испытывает влечение к мудрости.
Жизнь (…) подобна игрищам: иные приходят на них состязаться, иные – торговать, а самые счастливые – смотреть; так и в жизни иные, подобные рабам, рождаются жадными до славы и наживы, между тем как философы – до единой только истины.
Похоти уступай зимой, не уступай летом; менее опасна она весной и осенью, опасна же во всякую пору и для здоровья нехороша.
У друзей все общее.
Дружба есть равенство.
Душа совершает круг неизбежности, чередою облекаясь то в одну, то в другую жизнь.
* Уходя на чужбину, не оборачивайся.
(Пифагор) запрещает молиться о себе, потому что, в чем наша польза, мы не знаем.
Жизнь человеческую он (Пифагор) разделял так: «Двадцать лет – мальчик, (еще) двадцать – юнец, (еще) двадцать – юноша, (еще) двадцать – старец».
«Огня ножом не вороши», то есть человека гневного и надменного резкими словами не задевай.
«Уходя, не оглядывайся», то есть перед смертью не цепляйся за жизнь.
«Будь с теми, кто ношу взваливает, не будь с теми, кто ношу сваливает», – этим он велел поощрять людей не к праздности, а к добродетели и к труду.
Без ума человек не познает ничего здравого, ничего истинного и даже не способен ничего уловить какими бы то ни было чувствами, – только ум сам по себе все видит и все слышит, прочее же и слепо и глухо.
Где (…) необходимость, там и возможность.
Будем относиться благоразумно и справедливо ко всем, не только к благоразумным и справедливым, и не будем честными с честными и злыми со злыми.
Если совершается с удовольствием постыдное, то удовольствие проходит, а стыд остается; если же совершается с усилием достойное, то усилие проходит, а достойное остается.
Чаще теряют меру в питье, чем в еде.
Пифагор запрещает без приказания полководца, то есть божества, оставлять свой сторожевой пост, покидая жизнь. (О самоубийстве.)
Среди говорящих тварей есть боги, есть люди, а еще есть Пифагор.
Платон
Платон (настоящее имя Аристокл; прозвище «Платон» означает «плечистый») (427–347 до н. э.), афинский философ, ученик Сократа. Основал собственную школу – Академию; среди его учеников был Аристотель. Почти все его сочинения написаны в форме философских диалогов, главный участник которых – Сократ.
Покажи мне свою немногословность, а многословие покажешь в другой раз.
Поступать несправедливо хуже, чем терпеть несправедливость.
Я слышал от одного мудрого человека, что теперь мы мертвы и что тело – наша могила.
(Единоличных правителей) власть толкает (…) на самые тяжкие и нечестивые проступки. (…) Худшие преступники выходят из числа сильных и могущественных.
Трудно (…) и потому особенно похвально – прожить всю жизнь справедливо, обладая полной свободою творить несправедливость.
Не казаться хорошим должно человеку, но быть хорошим.
Если первое благо – быть справедливым, то второе – становиться им, искупая вину наказанием.
Как поэты любят свои творения, а отцы – своих детей, так и разбогатевшие люди заботливо относятся к деньгам – не только в меру потребности, как другие люди, а так, словно это их произведение. Общаться с такими людьми трудно: ничто не вызывает их одобрения, кроме богатства.
Самое великое наказание – это быть под властью человека худшего, чем ты, когда сам ты не согласился управлять.
* Мусическое (музыкальное) искусство (…) всего более проникает в глубь души и всего сильнее ее затрагивает.
(В государствах) заключены два враждебных между собой государства: одно – бедняков, другое – богачей; и в каждом из них опять-таки множество государств.
Не бывает потрясения в стилях музыки без потрясения важнейших политических законов.
В образцово устроенном государстве жены должны быть общими, дети – тоже, да и все их воспитание будет общим.
Пока в государствах не будут царствовать философы, либо (…) нынешние цари и владыки не станут благородно и основательно философствовать и это не сольется воедино – государственная власть и философия, (…) до тех пор (…) государствам не избавиться от зол.
…Люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. (…) Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине (…). Разве ты думаешь, что (…) люди что-нибудь видят, (…) кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры? (…) Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине, – это подъем души в область умопостигаемого.
Есть два рода нарушения зрения (…): либо когда переходят из света в темноту, либо из темноты – в свет. То же самое происходит и с душой.
Не следует, чтобы к власти приходили те, кто прямо-таки в нее влюблен. А то с ними будут сражаться соперники в этой любви.
Тирания возникает, конечно, не из какого иного строя, как из демократии; иначе говоря, из крайней свободы возникает величайшее и жесточайшее рабство.
Когда появляется тиран, он вырастает (…) как ставленник народа.
Первой его (тирана) задачей будет постоянно вовлекать граждан в какие-то войны, чтобы народ испытывал нужду в предводителе. (…) А если он заподозрит кого-нибудь в вольных мыслях и в отрицании его правления, то таких людей он уничтожит под предлогом, будто они предались неприятелю.
Самое тяжелое и горькое рабство – рабство у рабов.
Какой-то страшный, дикий и беззаконный вид желаний таится внутри каждого человека, даже в тех из нас, что кажутся вполне умеренными; это-то и обнаруживается в сновидениях.
Нет более жалкого государства, чем управляемое тиранически, и более благополучного, чем то, в котором правят цари.
Нельзя ценить человека больше, чем истину.
(О поэзии, не приносящей пользу государству:) Мы выслали ее из нашего государства.
Добродетель не есть достояние кого-либо одного, почитая или не почитая ее, каждый приобщится к ней больше либо меньше. Это – вина избирающего, бог не виновен.
Несправедливые люди при всей их ловкости действуют как те участники забега, которые в один конец бегут хорошо, а на дальнейшее их не хватает; сперва они бегут очень резво, а под конец делаются посмешищем и, не добившись венка, уходят с поникшей головой и повесив нос. Между тем подлинные бегуны достигают цели, получают награды и увенчиваются венками; не так ли большей частью случается и с людьми справедливыми?
В жизни (…) всегда надо уметь выбирать средний путь, избегая крайностей; в этом – высшее счастье человека.
Все находятся в войне со всеми как в общественной, так и в частной жизни и каждый – с самим собой.
Победа над собой есть первая и наилучшая из побед. Быть же побежденным самим собой всего постыдней и хуже.
* Хороший законодатель (…) станет устанавливать законы, касающиеся войны, ради мира, а не законы, касающиеся мира, ради военных действий.
Закон – владыка над правителями, а они – его рабы.
Любящий слеп по отношению к любимому.
Одновременно быть и очень хорошим, и очень богатым невозможно.
В серьезных делах надо быть серьезным, а в несерьезных – не надо.
Человек (…) это какая-то выдуманная игрушка бога (…). Этому-то и надо следовать (…). Надо жить играя.
Без смешного нельзя познать серьезного.
Как говорят каменщики, большие камни не ложатся хорошо без малых.
Человека (совершившего преступление из-за страстей) правосудие постигнет не за совершенное деяние – ведь свершившееся никогда уже не сможет стать несвершившимся, – но ради того, чтобы в будущем он (…) возненавидел несправедливость, – а также чтобы возненавидели ее все те, кто видел суд над ним.
С ума сходят многие и по-разному.
Поэт – существо легкое, крылатое и священное; и он может творить лишь тогда, когда сделается вдохновенным и исступленным и не будет в нем более рассудка. (…) Ради того бог и отнимает у них рассудок и делает своими слугами, божественными вещателями и пророками, чтобы мы, слушая их, знали, что не они, лишенные рассудка, говорят столь драгоценные слова, а говорит сам бог и через них подает свой голос.
О, если бы (…) большинство способно было делать величайшее зло, с тем чтобы быть способным и на величайшее добро! Хорошо бы это было! А то ведь оно не способно ни на то, ни на другое: оно не может сделать человека ни разумным, ни неразумным, а делает что попало.
Воздавать злом за зло, как этого требует большинство, (…) несправедливо.
Бесстрашное существо и существо мужественное – это не одно и то же. (…) Мужеству и разумной предусмотрительности причастны весьма немногие, дерзкая же отвага и бесстрашие, сопряженные с непредусмотрительностью, свойственны очень многим – и мужчинам, и женщинам, и детям, и животным.
Величайшая дружба существует между крайними противоположностями. (…) Ведь противоположное питает противоположное, тогда как подобное не получает ничего от подобного.
(Об отцах и матерях павших воинов:) Надо (…) не причитать вместе с ними, ибо не надо ничего добавлять к их печали (…), а, наоборот, следует ее исцелять и смягчать, напоминая им, что (…) молили они богов не о том, чтобы дети их стали бессмертными, но о том, чтобы они были доблестными и славными.
Судьба – путь от неведомого к неведомому.
Человек – существо бескрылое, двуногое, с плоскими ногтями; единственное из существ, восприимчивое к знанию, основанному на рассуждениях.
Стыд – страх перед ожидаемым бесчестием.
Воспитание есть усвоение хороших привычек.
Любящий божественнее любимого, потому что вдохновлен богом.
Каждый из нас – это половинка человека, рассеченного на две камбалоподобные части, и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину.
По мнению большинства, боги прощают нарушение клятвы только влюбленному, поскольку, мол, любовная клятва – это не клятва.
Любить – значит искать свою половину.
Соитие мужчины и женщины есть (…) дело божественное, ибо зачатие и рождение суть проявления бессмертного начала в существе смертном.
Рожденье – это та доля бессмертия и вечности, которая отпущена смертному существу. (…) А значит, любовь – это стремление и к бессмертию.
…Самое главное – исследование вопроса, хотя может случиться, что при этом мы исследуем и того, кто спрашивает, то есть меня самого, и того, кто отвечает.
Трудно становиться хорошим, хотя это и возможно, но быть хорошим – невозможно.
Быть человеку хорошим, то есть постоянно хорошим, невозможно, стать же хорошим можно; но тот же самый человек способен стать и дурным.
Мужественные бывают смелыми, но не все смелые мужественны.
Никто (…) не выберет большего (зла), если есть возможность выбрать меньшее.
Как раз философу свойственно испытывать (…) изумление. Оно и есть начало философии.
Число составляет всю суть каждой вещи.
(Время) – движущееся подобие вечности.
Время возникло вместе с небом, дабы, одновременно рожденные, они и распались бы одновременно.
Поэт – если только он хочет быть настоящим поэтом – должен творить мифы, а не рассуждения.
Есть люди, которым лучше умереть, чем жить, и, размышляя о них, (…) ты будешь озадачен, (…) почему они обязаны ждать, пока их облагодетельствует кто-то другой.
Те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним – умиранием и смертью.
Истинные философы много думают о смерти, и никто на свете не боится ее меньше, чем эти люди.
Если иные (…) мужественно встречают смерть, то не из страха ли перед еще большим злом? (…) Стало быть, все, кроме философов, мужественны от боязни, от страха.
(Знание —) это своего рода припоминание. (…) Те, о ком мы говорим, что они познают, на самом деле только припоминают, и учиться в этом случае означало бы припоминать.
Нужно достигнуть одного из двух: узнать истину от других или отыскать ее самому либо же, если ни первое, ни второе не возможно, принять самое лучшее и самое надежное из человеческих учений и на нем, точно на плоту, попытаться переплыть через жизнь; если уже не удается переправиться на более устойчивом и надежном судне – на каком-нибудь божественном учении.
Я рискую показаться вам не философом, а завзятым спорщиком, а это уже свойство полных невежд. Они, если возникнет разногласие, не заботятся о том, как обстоит дело в действительности; как бы внушить присутствующим свое мнение – вот что у них на уме.
Когда кто влюблен, он вреден и надоедлив, когда же пройдет его влюбленность, он становится вероломным.
Кто (…) без неистовства, посланного Музами, подходит к порогу творчества в уверенности, что он благодаря одному лишь искусству станет изрядным поэтом, тот еще далек от совершенства: творения здравомыслящих затмятся творениями неистовых.
Во влюбленном, словно в зеркале, он (любимый) видит самого себя.
…Во всей трагедии и комедии жизни (…) страдание и удовольствие смешаны друг с другом.
Платон увидел одного человека за игрой в кости и стал его корить. «Это же мелочь», – ответил тот. «Но привычка не мелочь», – возразил Платон.
Однажды, когда к нему вошел Ксенократ, Платон попросил его выпороть раба: сам он не мог этого сделать, потому что был в гневе. А какому-то из рабов он и сам сказал: «Не будь я в гневе, я бы тебя выпорол!»
Платон, говорят, (…) сказал: «Аристотель меня брыкает, как сосунок-жеребенок свою мать».
(Кинику Диогену:) Какую же ты обнаруживаешь спесь, притворяясь таким смиренным!
Платон, умирая, восхвалял своего гения и свою судьбу за то, что, во-первых, родился человеком, во-вторых, эллином, а не варваром и не бессловесным животным, а также и за то, что жить ему пришлось во времена Сократа.
Плутарх
Плутарх из Херонеи (Беотия) (ок. 46 – ок. 127), философ и биограф. Учился в Афинах, много путешествовал, однако большую часть жизни прожил в родном городе.
Его сочинения делятся на две основные группы:
1) этические трактаты (т. н. «Моралии»);
2) «Сравнительные жизнеописания», ставшие на века образцом биографического жанра.
Моралии
Высшая мудрость – философствуя, не казаться философствующим и шуткой достигать серьезной цели.
Беседа должна быть столь же общим достоянием пирующих, как и вино.
Начальником пьющих должен быть надежнейший из пьющих. А таковым он будет, если и опьянению нелегко поддается, и не лишен вкуса к выпивке.
Старики скорее подвергаются опьянению, чем молодые, впечатлительные – скорее, чем спокойные, грустные и озабоченные – скорее, чем беззаботные и веселые.
Самое приятное в мореплавании – близость берега, а в сухопутном хождении – близость моря.
Нам приятно, когда нас спрашивают о том, о чем мы склонны рассказать и без чьей-либо просьбы.
Старикам, готовым говорить по всякому поводу, хотя бы и не к делу, доставит удовольствие любой вопрос, идущий навстречу этой их склонности.
Подшучиванье иной раз сильнее задевает, чем брань. (…) Кто попрекает человека, назвав его торговцем соленой рыбой, тот попросту выразит пренебрежение к его ремеслу; а кто скажет: «Знаем, что ты локтем нос утираешь», – добавит к этому издевку. (…) Острота насмешки сообщает длительность ее действию, как зазубрина на стреле, и чем больше она забавляет окружающих, тем больше уязвляет того, против кого направлена: восхищаясь сказанным, слушатели как бы присоединяются к содержащемуся в нем поношению. (…) Всякий насмешник как бы косвенно призывает окружающих сочувственно присоединиться к содержащемуся в его словах уязвлению.
Что родилось раньше, курица или яйцо?
Пение, смех и пляска свойственны умеренно выпившему; а болтать, о чем не следовало, – признак перепившего и пьяницы.
(125, с.98)
«Застольные беседы», III, вступление
Старческой природе самой по себе присущи явные признаки опьянения: дрожание членов, косноязычие, излишняя болтливость, раздражительность, забывчивость, рассеянность. (…) Нет ничего более похожего на старика, чем пьяный молодой человек.
Дети любят в рассказываемом им некоторую загадочность, а из игр предпочитают такие, которые содержат в себе нечто сложное и трудное.
В начале обеда гостям бывает тесно, а позднее – просторно.
(Некий римлянин), пообедав в одиночестве, (…) сказал: «Сегодня я поел, но не пообедал».
Многие цари и властители, которым недостает ума, подражают неумелым ваятелям: как те воображают, будто их колоссы будут казаться исполненными величия и мощи, если они их изваяют с широко расставленными ногами, напряженными мышцами и разверзнутым ртом, так и они думают посредством сурового голоса, мрачного взгляда, грубого обращения, нелюдимого поведения придать достоинство и значительность своей власти.
Истинные цари боятся за подданных, а тираны – подданных, и поэтому вместе с могуществом возрастает у них боязливость: чем больше людей им подвластно, тем больше у них оснований для страха.
Поэзии нет дела до правды.
Ловля с помощью отравы позволяет легко и быстро добыть рыбу, но портит ее, делая несъедобной; так и жены, которые ворожбою и приворотными зельями стараются удержать при себе мужей, чувственными наслаждениями пленяют их, но живут потом с умалишенными и безумными. Даже Кирке (Цирцее) никакой не было пользы от заколдованных ею, и не знала она, что с ними делать, превращенными в ослов и свиней, зато в Одиссея, который оставался в здравом уме и держался с нею осмотрительно, влюбилась до беспамятства.
Знаки доверия порождают обратное доверие и проявления любви – такую же любовь.
Эллинам, служившим в войске у Кира, военачальники приказали встречать врага молча, если он нападет с криком, и, наоборот, бросаться на него с криками, если враг молчит. Умная жена, пока разгневанный муж кричит и бранится, хранит молчание, и лишь когда он умолкает, заводит с ним разговор, чтобы смягчить его и успокоить.
Есть люди, которые оттого, что не имеют, чем им заняться всерьез, бросаются в общественные дела, превращая их в некий род препровождения времени.
(Об афинянах:) Едва ли кому можно доставить так много удовольствия похвалами, но так мало огорчения насмешками. Начальников своих они заставляют трепетать, а врагам являют милость.
Придворные льстецы (…), словно птицеловы, подражают голосам и перенимают повадки тех, на кого охотятся.
(Совет государственному мужу:) Спеши развить и украсить собственный характер, затем что тебе предстоит жить, словно в театре, на глазах у зрителей.
Беременных женщин подчас тянет поесть камней, а страдающие морской болезнью требуют соленой воды или еще чего-нибудь в этом роде – а чуть позже взятое в рот выплюнуто и смотреть на него не хочется. Вот так и народ по легкомыслию, или по надменности, или по недостатку в более достойных вождях может прибегнуть к услугам кого попало, но не перестает выказывать им презрение и отвращение и всегда рад услышать насмешки над ними.
В Лакедемоне, когда некий человек дурных нравов внес однажды дельное предложение, народ его отверг, а эфоры велели одному из старейшин, выбранному для этого по жребию, повторить предложение от своего лица, как бы перенеся его из нечистого сосуда в чистый и тем сделав приемлемым для сограждан. Такую силу имеет в государственных делах доверие или недоверие к личной порядочности деятеля.
Пословица говорит, что волка за уши не удержишь, но граждан и государство только за уши и следует вести, не подражая тем, кто, по невежеству и неспособности в искусстве слова, прибегает к приемам пошлым и низменным, обращается вместо слуха к утробам и кошелькам.
Непристойные речи (политика) позорят больше того, кем, чем того, про кого они говорятся.
Если одна нога закована в колодку, то не надо просовывать в колодку и голову.
С народом (…) надо обращаться как с влюбленным, держась от него подальше и заставляя тосковать о своем отсутствии.
(Греку, решившему заняться политической деятельностью:) Попроще надо шить хламиду (…) и не возлагать непомерно горделивых украшений на свой венок, видя римский сапог над головой. Подражай лучше актерам, которые влагают в представление свою страсть, свой характер, свое достоинство, но не забывают прислушиваться к подсказчику, чтобы не выйти из меры и границ свободы, данной им руководителем игр. Если ты собьешься, тебя ждет не свист, не смех, не пощелкиванье языком; многих уже постиг «Топор-головосек, судья безжалостный».
Государственный муж обязан считать предпочтительнее поражение от сограждан, нежели победу ценой насилия и урона для городских установлений.
Умение повелевать и умение повиноваться связаны между собою. (…) При демократическом устройстве человек недолгое время приказывает, но всю остальную жизнь слушается.
Благороднейшее и полезнейшее искусство – повиноваться тому, кто над тобой законно поставлен, даже если ему по случайности недостает могущества и славы. Принято же на сцене, чтобы актер для первых ролей, будь то хоть сам Феодор или Пол, представал перед исполнителем третьих ролей как служитель и почтительно к нему обращался, если у того венец и скипетр.
* Кто способен извлекать корысть из общественных дел, способен и на окрадывание могил.
Ни на одну из трехсот статуй (тирана) Деметрия Фалерского не успела сесть ни ржавчина, ни грязь, потому что все они были уничтожены еще при его жизни.
Говорят, что погубил народ тот, кто первым его подкупил; (…) толпа теряет свою силу, когда ставит себя в зависимость от подачек. Но подкупающим стоит поразмыслить над тем, что себя они тоже губят, когда тщатся ценой великих затрат приобрести продажную славу и этим делают толпу уверенной и дерзкой, ибо ей кажется, что в ее власти что угодно дать и что угодно взять.
Болтуны никого не слышат, ибо сами говорят беспрерывно.
Два главнейших и величайших (блага) – слушать и быть выслушану. Ни того ни другого не дано болтунам, и даже в самой страсти своей терпят они неудачу. (…) Они жаждут слушателей, но не находят их, напротив: всякий от болтуна бежит без оглядки.
Глупые речи превращают захмелевшего в пьяного.
Ни одно произнесенное слово не принесло столько пользы, сколько множество несказанных.
Говорить учимся мы у людей, молчать – у богов.
Слово, доколе известно одному человеку, действительно остается тайным, а перейдя ко второму, становится достоянием молвы.
Брат – это друг, дарованный нам природой.
Если осел тебя лягнул, не отвечай ему тем же.
Если дружишь с хромым, сам начинаешь прихрамывать.
Признак недоброжелательного характера историка – стремление из двух или многих версий рассказа всегда отдавать предпочтение той, которая изображает исторического деятеля в более мрачном свете.
Метко ответил некий египтянин на вопрос, зачем он обернул свою ношу со всех сторон: «Чтобы не знали зачем!»
Злословие непременно сопутствует любопытству.
Все опасаются любопытного и прячутся от него. (…) Так что часто открытое слуху и зрению всех других укрыто только от любопытных глаз и ушей.
В слабых душах возможность причинить боль ведет к тем более жестокому приступу гнева, чем тягостнее сознание собственной слабости. Поэтому женщины гневливее мужчин, больные – здоровых, старые – молодых, бедствующие – благополучных.
Должен сказать себе всякий, кого гнев побуждает к возмездию: «Если он провинился сегодня, то останется провинившимся и завтра, и послезавтра». Опасаться надо не того, что он будет наказан с опозданием, а того, что, наказанный немедленно, он навсегда окажется наказанным незаслуженно, как это уже нередко случалось. Кто из нас так жесток, чтобы на пятый или десятый день подвергать раба побоям за то, что он пережарил блюдо, или опрокинул стол, или был медлителен, выполняя приказание?
Не следует (…), наказывая, упиваться этим как местью, а наказав – раскаиваться; первое по-зверски, второе – по-женски.
Таково приносимое богатством благополучие: без зрителей и свидетелей оно превращается в ничто.
Семирамида, будучи женщиной, снаряжала походы, вооружала войска, строила Вавилон, покоряла эфиопов и арабов, переплывала Красное море, а Сарданапал, родившись мужчиной, ткал порфиру, восседая дома среди наложниц; а по смерти ему поставили каменный памятник, который изображал его пляшущим на варварский лад и прищелкивающим пальцами у себя над головой, с такой надписью: «Ешь, пей, служи Афродите: все остальное ничто».
(Александру) некоторые ставят в упрек чрезмерную склонность к вину, но в своей деятельности он оставался трезвым, и его не опьяняла власть, вкусив которой другие не могут совладать с собой самими.
Безбожие – это нечувствительность к божеству и незнание блага, а суеверие – чрезмерная чувствительность, которая в благе видит только зло.
Ты утверждаешь, что отрицающий богов кощунствует? Но разве не в большее кощунство впадает тот, кто признает их такими, каковыми считают их суеверные? Да я предпочел бы, чтобы люди говорили, что Плутарха вовсе нет и никогда не было, чем говорили бы, что Плутарх человек непостоянный, легкомысленный, раздражительный и вспыльчивый, мелочно мстительный, злопамятный – словом, такой, что если обойдешь его приглашением на обед, если за недостатком времени не явишься к нему в гости или не заговоришь с ним при встрече, то он тебя начнет со света сживать: или поймает и забьет до смерти твоего раба, или выпустит тебе на поля скотину и потравит весь твой урожай.
Безбожник всего лишь полагает, что богов нет, а суеверный страстно желает, чтобы их не было, и верит он в них против воли, потому что боится не верить. (…) Суеверный по своим наклонностям – тот же безбожник, только ему не хватает смелости думать о богах то, что он хочет.
Иные, спасаясь от суеверия, впадают в упорное, неизлечимое безбожие, проскочив мимо лежащего посередине благочестия.
Один римлянин по имени Габба угощал как-то обедом Мецената. Заметив, что тот обменивается знаками внимания с его женой, он потихоньку склонил голову, как будто уснув. Но когда кто-то из рабов, подбежав из другой комнаты, попытался унести вино, Габба, отбросив позу спящего, воскликнул: «Мошенник, разве ты не видишь, что я сплю только для одного Мецената?»
Солон показал себя мудрым законодателем в вопросах брака, предписав сближаться с женами не реже чем трижды в месяц, не ради наслаждения, а с тем, чтобы, обновляя брак, освободить его от набирающихся при всей взаимной благожелательности в повседневной жизни разногласий – наподобие того, как государства время от времени возобновляют свои дружественные договоры.
В браке большее благо любить, чем быть любимым.
Мальчишка бросил камнем в собаку, а попал в мачеху и промолвил: «И то неплохо».
Власть многим нехороша, а хороша только одним – честью и славою, да и то лишь, если это власть лучшего над хорошими и величайшего над великими. А кто думает не о достоинстве, а только о своей безопасности, тот пускай пасет овец, лошадей и коров, а не людей.
Сибариты, говорят, рассылали своим женщинам приглашения за год, чтобы им достало времени принарядиться для пира.
С кем приходится плыть на корабле или служить на войне, тех мы поневоле терпим и на борту и в шатре; но в застолье сходиться с кем попало не позволит себе никакой разумный человек.
Кто недоволен местом за столом, тот обижает не столько хозяина, сколько соседа, и врагами ему делаются оба.
(Хороший правитель) добьется, чтобы подданные боялись не его, а за него.
В том государстве лучше всего правление, (…) где дурным людям нельзя править, а хорошим нельзя не править.
Лучший дом тот, (…) в котором у хозяина меньше всего дела.
Афродита печется не о плотском соитии, и Дионис не о винном похмелье.
Жизнь есть последовательность человеческих дел, большая часть которых имеет предметом добывание и приготовление пищи.
Пища нам не только средство к жизни, но и средство к смерти.
Тело есть орудие души, а душа орудие бога.
Сравнительные жизнеописания
Взаимное послушание и благожелательство, достигнутое без предварительной борьбы, есть проявление бездеятельности и робости и несправедливо носит имя единомыслия.
Славное отличается от позорного более всего надлежащей мерой.
Следовало бы сказать народу: «Один и тот же человек не может быть у вас вместе и правителем и прислужником».
Больше всего толпа почитает тех, перед кем испытывает страх.
Добровольная смерть должна быть не бегством от деяний, но – деянием. Позорно и жить только для себя, и умереть ради себя одного.
Как всегда бывает с людьми, лишенными разума, ему (египетскому царю Птолемею) стало казаться, что самое безопасное – бояться всех и не доверять никому.
Ничтожный поступок, слово или шутка лучше обнаруживают характер человека, чем битвы, в которых гибнут десятки тысяч, руководство огромными армиями и осады городов.
Бог – это общий отец всех людей, но (…) особо приближает к себе лучших из них.
ОТВЕТЫ ИНДИЙСКИХ МУДРЕЦОВ АЛЕКСАНДРУ МАКЕДОНСКОМУ:
Кого больше – живых или мертвых? – (…) Живых, так как мертвых уже нет.
Какое из животных самое хитрое? – (…) То животное, которое человек до сих пор не узнал.
Что было раньше – день или ночь? – (…) День был на один день раньше.
Что сильнее – жизнь или смерть? – (…) Жизнь сильнее, раз она способна переносить столь великие невзгоды.
Задающий мудреные вопросы неизбежно получит мудреные ответы.
Наибольшей любви достоин такой человек, который, будучи самым могущественным, не внушает страха.
Всем людям свойственно, потерпев крушение, вспоминать о требованиях долга и чести.
Не только среди животных бывают такие, что прекрасно видят в потемках, но днем слепнут (…), – точно так же встречаются люди, красноречие и ум которых при сиянии солнца и зычных криках глашатая пропадают, но если дело вершится втихомолку и украдкой, способности их вновь обнаруживаются в полном блеске.
Бессмертия, чуждого нашей природе, и могущества, зависящего большей частью от удачи, мы жаждем и домогаемся, а нравственное совершенство – единственное из божественных благ, доступных нам, – ставим на последнее место.
Поистине подобает полководцу иметь чистые руки.
Говорят греки, что истина – в вине.
Главная причина кровожадности тиранов – это трусость, тогда как источник доброжелательства и спокойствия – отвага, чуждая подозрительности. Вот и среди животных хуже всего поддаются приручению робкие и трусливые, а благородные – смелы и потому доверчивы и не бегут от человеческой ласки.
Хиосец Феодот (…) (предложил) принять Помпея, а затем его умертвить. (…) Дескать, мертвец не укусит.
* Мудрость (…) отнюдь не хвалит невинности, кичащейся неведением зла, но считает ее признаком незнания того, что обязан знать всякий человек, желающий жить достойно.
Великие натуры могут таить в себе и великие пороки, и великие доблести.
Народ часто ненавидит именно тех, кому воздает почести и кто с ненасытимой алчностью и спесью принимает их от недоброхотных даятелей.
Дело не только в том, что вместо красоты и добра они (безнравственные цари) гонятся за одной лишь роскошью и наслаждениями, но и в том, что даже наслаждаться и роскошествовать по-настоящему они не умеют.
Я живу в маленьком городке и, чтобы он не сделался еще меньше, охотно в нем остаюсь.
Один кивок человека, внушающего к себе доверие, весит больше многих и пространных периодов.
Я (…) полагаю свойством (…) созданной для государственных дел души (…) хранить свое достоинство куда тщательнее, нежели актеры, которые играют царей (…) и которых мы видим на театре плачущими или же смеющимися не тогда, когда им хочется, но когда этого требует действие или роль.
Первыми предатели продают себя самих.
Учитель гимнастики Гиппомах, по его словам, издали узнавал своих учеников (…), даже если видел только одно – как человек несет с рынка мясо.
Законом установлено, что мстить обидчику справедливее, чем наносить обиду первым, но по природе вещей и то и другое – следствие одной и той же слабости.
Дети способные легче припоминают услышанное однажды, но у тех, кто воспринимает слова учителя с усилием, с напряжением, память более цепкая: все, что они выучат, словно выжженное огнем, запечатлевается в душе.
Согласие проще всего найти там, где слабее всего способность сомневаться.
Его боятся, сынок, еще больше, чем ненавидят. (Сарпедон, наставник Катона Младшего, в ответ на его вопрос, почему никто не убьет диктатора Суллу.)
Нет ни одного нравственного качества, чья слава и влияние рождали бы больше зависти, нежели справедливость, ибо ей обычно сопутствует и могущество, и огромное доверие у народа. Справедливых не только уважают, как уважают храбрых, не только дивятся и восхищаются ими, как восхищаются мудрыми, но любят их, твердо на них полагаются, верят им, тогда как к храбрым и мудрым питают либо страх, либо недоверие. (…) Именно по этой причине и враждовали с Катоном все видные люди Рима.
Клятву, данную врагу, нарушают из страха перед ним, а данную богу – из пренебрежения к нему.
И в государственной деятельности есть свой круг побед, и когда он завершен, пора кончать. В состязаниях на государственном поприще – ничуть не меньше, чем в гимнасии, – тотчас обнаруживается, если борца покидают молодые силы.
В речи гораздо более, чем в лице, как думают некоторые, открывается характер человека.
Катон (…) никогда не скупился на похвалы самому себе и отнюдь не избегал прямого хвастовства, считая его спутником великих деяний.
Невозможность похвастаться богатством люди полагают равной его потере, а хвастаются всегда вещами излишними, а не необходимыми.
Государство есть некая совокупность объединившихся частных домов и сильно лишь в том случае, если преуспевают его граждане – каждый в отдельности.
В Спарте полководец, достигший своей цели благодаря хитрости и убедительным речам, приносит в жертву быка, а победивший в открытом бою – петуха. Так даже столь воинственный народ, как спартанцы, полагал слово и разум более достойными и подобающими человеку средствами действия, нежели силу и отвагу.
Робкие врачи, не решающиеся применить нужные лекарства, потерю сил у больного принимают за ослабление болезни.
Вечно у него будет какой-нибудь повод снова попытать счастья: после удачи – уверенность в себе, после неудачи – стыд!
Народ (…) боится презирающих его и возвышает боящихся. Ведь для простого народа величайшая честь, если люди высокопоставленные им не пренебрегают.
Народ в некоторых случаях с удовольствием использует опытных, сильных в красноречии и рассудительных людей, однако всегда с подозрением и страхом относится к их таланту, старается унизить их славу и гордость.
Нет ничего постыдного в том, чтобы бежать от гибели, если только не стараешься спасти жизнь бесчестными средствами, равно как нет и ничего хорошего в том, чтобы спокойно встретить смерть, если это сочетается с презрением к жизни. Вот почему Гомер самых неустрашимых и воинственных мужей выводит в бой хорошо и надежно вооруженными, а греческие законодатели карают того, кто бросит свой щит, а не меч или копье, желая этим указать, что каждому (а главе государства или войска – в особенности) надлежит раньше подумать о том, как избежать гибели самому, нежели о том, как погубить врага.
Настоящий полководец должен умереть от старости или, по крайней мере, под старость.
Кони, запряженные в колесницу, бегут быстрее, нежели поодиночке, – не потому, что общими усилиями они легче рассекают воздух, но потому, что их разжигает соревнование и соперничество друг с другом.
Трудно путем исследования найти истину, когда позднейшим поколениям предшествующее время заслоняет познание событий, а история, современная событиям и лицам, вредит истине, искажая ее, с одной стороны, из зависти и недоброжелательства, с другой – из угодливости и лести.
* Хорошее искусство – то, которое современникам кажется старинным, а потомкам – новым.
Поскольку поток времени бесконечен, а судьба изменчива, не приходится (…) удивляться тому, что часто происходят сходные между собой события. (…) Если (…) события сплетаются из ограниченного числа подобных частиц, то неминуемо должны по многу раз происходить сходные события, порожденные одними и теми же причинами.
Среди полководцев самыми воинственными, самыми хитроумными и решительными были одноглазые, а именно Филипп (Македонский), Антигон, Ганнибал.
Полководец должен чаще смотреть назад, чем вперед.
Лучше жить ничтожнейшим гражданином Рима, чем, покинув родину, быть провозглашенным владыкой всего остального мира. (Приписано мятежному римскому полководцу Серторию.)
Душе человека (…) от природы присуща потребность любить, (…) (поэтому) к тем, у кого нет предмета любви, закрадывается в душу и там укрепляется что-нибудь постороннее. (…) Посмотришь иногда – человек не в меру сурово рассуждает о браке и рождении детей, а потом он же терзается горем, когда болеют или умирают дети от рабынь или наложниц (…). Даже при смерти собак и лошадей некоторые от печали доходят до такого позорного малодушия, что жизнь становится им не мила.
Законодатель при составлении законов должен иметь в виду то, что возможно для человека, если он хочет наказывать малое число виновных с пользой, а не многих – без пользы.
Солон приноравливал законы к окружающим обстоятельствам, а не обстоятельства к законам.
Нам, эллинам, бог дал способность соблюдать во всем меру. (Приписано Солону.)
Полновластье делает явными глубоко спрятанные пороки.
Всего больше изумления вызывала она (Корнелия), когда без печали и слез вспоминала о сыновьях (Тиберии и Гае Гракхах) и отвечала на вопросы об их делах и их гибели, словно бы повествуя о событиях седой старины. Некоторые даже думали, будто от старости или невыносимых страданий она лишилась рассудка и сделалась бесчувственною к несчастиям, но сами они бесчувственны, эти люди, которым невдомек, как много значат в борьбе со скорбью природные качества, хорошее происхождение и воспитание: они не знают и не видят, что, пока доблесть старается оградить себя от бедствий, судьба нередко одерживает над нею верх, но отнять у доблести силу разумно переносить свое поражение она не может.
Прибегать к железу без крайней необходимости не подобает ни врачу, ни государственному мужу – это свидетельствует об их невежестве, а во втором случае к невежеству надо присоединить еще несправедливость и жестокость.
Судьба (…) приводит в движение одно посредством другого, сближает вещи самые отдаленные и переплетает события, казалось бы, ничего общего друг с другом не имеющие, так что исход одного становится началом другого.
Нет слов – позора должно избегать и стыдиться, незачем, однако, боязливо прислушиваться к любому порицанию – это свойство человека совестливого и мягкого, но не обладающего подлинным величием.
Если заглянуть в будущее, ничто в настоящем не может считаться ни великим, ни малым.
Страдание, (…) перегоревши, обращается в гнев.
Начало победы – смелость.
Как обыкновенно бывает при большой опасности, в трудных обстоятельствах, толпа ожидает спасения больше от чего-то противоречащего рассудку, чем от согласного с ним.
Господство на море рождает демократию, а олигархией меньше тяготятся земледельцы.
Зависть (…) радуется унижению выдающихся людей.
Телесные качества и образ жизни атлета и солдата во всем различны (…): атлеты долгим сном, постоянной сытостью, установленными движениями и покоем стараются развивать крепость тела и сохранять ее, так как она подвержена переменам при малейшем нарушении равновесия и отступлении от обычного образа жизни; тело солдата, напротив, должно быть приучено к любым переменам и превратностям, прежде всего – способно легко переносить недостаток еды и сна.
Беды делают характер желчным, обидчивым, вспыльчивым, а слух чересчур раздражительным (…). Осуждение промахов и неверных поступков кажется тогда насмешкой над несчастиями, а откровенные, прямые речи – знаком презрения. (…) Так же и государство, терпящее бедствие, слишком малодушно и, по слабости своей, слишком избалованно, чтобы вынести откровенные речи, хотя в них-то оно как раз больше всего и нуждается (…). Поэтому такое государство в высшей степени ненадежно: того, кто ему угождает, оно влечет к гибели вместе с собою, а того, кто не хочет ему угождать, обрекает на гибель еще раньше.
Искусство красноречия – это (…) умение в немногом выразить многое.
* Человек, не принимающий богатого подарка, богаче того, кто его делает.
После гибели Антигона (I), когда его убийцы стали притеснять и мучить народ, один фригийский крестьянин, копавший землю, на вопрос, что он делает, с горьким вздохом ответил: «Ищу Антигона», – подобные слова могли бы сказать (…) многие, вспоминая (…) умерших царей.
Оружие и законы не уживаются друг с другом.
«Грек!», «Ученый!» – самые обычные и распространенные среди римской черни бранные слова.
Нет зверя свирепее человека, если к страстям его присоединяется власть.
Успех возвышает даже мелкие от природы характеры.
Чувствуя, что (…) его боятся и только ждут удобного случая, чтобы его умертвить, Эвмен сделал вид, что нуждается в деньгах, и занял большие суммы у тех, кто особенно сильно его ненавидел, чтобы эти люди (…) оставили мысли о покушении, спасая таким образом свои деньги. (…) В то время как другие ради собственного спасения дают деньги, он единственный обеспечил себе безопасность тем, что взял деньги в долг.
Пожалуй, тот человек любит войну, кто ставит властолюбие выше собственной безопасности, но великий воин – тот, кто войной приобретает себе безопасность.
(Эвмен) просил о милосердии врага, которому принадлежало только его тело, и тем самым отдал ему свою душу.
Глядя в историю, словно в зеркало, я стараюсь изменить к лучшему собственную жизнь.
Некий римлянин, разводясь с женой и слыша порицания друзей, которые твердили ему: «Разве она не целомудренна? Или не хороша собой? Или бесплодна?» – выставил вперед ногу, обутую в башмак (…), и сказал: «Разве он нехорош? Или стоптан? Но кто из вас знает, где он жмет мне ногу?»
Полибий
Полибий из Мегалополя (Аркадия) (ок. 200 – ок. 120 до н. э.), историк. После победы Рима над Ахейским союзом в качестве заложника попал в Рим, где сблизился со Сципионом Младшим. Участвовал в ряде его походов; был свидетелем разрушения Карфагена.
Невозможно, чтобы люди, занятые государственными делами, были всегда непогрешимы, равно как неправдоподобно и то, чтобы они постоянно заблуждались.
Из двух путей к исправлению, существующих для всех людей, – собственные превратности судьбы или чужие, первый путь (…) действительнее, зато второй (…) безвреднее.
Люди менее всего способны переносить легчайшее испытание, я разумею молчание.
Будущее всегда кажется лучше настоящего.
(На войне) для неудачи в замыслах достаточно первой случайной мелочи, тогда как для успеха едва достаточно всей совокупности благоприятных условий.
Разъяснение дела зависит столько же от вопрошающего, сколько и от рассказчика. (…) Человек несведущий не в состоянии ни расспросить свидетелей-очевидцев, ни уяснить себе совершающееся у него на глазах.
Поликлет
Поликлет из Аргоса (2-я пол. V в. до н. э.), скульптор, современник и соперник Фидия.
Красота заключается в пропорции частей.
Совершенство зависит от малого во множестве деталей.
Самая трудная работа – это последняя отделка изваяния ногтем.
Поликлет изваял две статуи, изображавшие одно и то же: одну по вкусу толпы, другую по законам искусства. Первую в угоду толпе он создавал так: по желанию всякого, кто к нему приходил, Поликлет послушно делал изменения и поправки. Наконец он выставил обе статуи. Одна вызвала всеобщее одобрение, другая была осмеяна. Тогда Поликлет сказал: «Статую, которую вы ругаете, изваяли вы, а ту, которой восхищаетесь, – я».
Протагор
Протагор из Абдер (Фракия) (480–410 до н. э.), философ, основатель научной грамматики, один из первых и наиболее выдающихся софистов. Работал в Афинах, Южной Италии и Сицилии. Его основные сочинения известны лишь во фрагментах.
Человек есть мера всем вещам – существованию существующих и несуществованию существующих.
О богах я не могу знать, есть ли они, нет ли их, потому что слишком многое препятствует такому знанию, – и вопрос темен, и людская жизнь коротка.
О всяком предмете можно сказать двояко и противоположным образом.
Теория без практики (упражнения) и практика без теории есть ничто.
Однажды он (Протагор) требовал платы со своего ученика Еватла, а тот ответил: «Но я ведь еще не выиграл дела в суде!» Протагор сказал: «Если мы подадим в суд и дело выиграю я, то ты заплатишь, потому что выиграл я; если выиграешь ты, то заплатишь, потому что выиграл ты (как мой ученик)».
Секст Эмпирик
Секст Эмпирик (2-я пол. II в. – нач. III в.), философ-скептик и врач; о жизни его ничего не известно.
Тот человек близок к сумасшествию, кто не желает придерживаться речи, принятой подобно монете, но (предпочитает) создавать свою собственную.
Подобно тому как литературный (речевой) обиход подвергается осмеянию у обывателей, так же и обывательский – у литературно образованных людей.
Мы не нуждаемся в грамматике, для того чтобы чисто говорить по-гречески.
Полезного для жизни больше открывают прозаические писатели, чем поэты. Ведь первые стремятся к истине, в то время как вторые изо всех сил стремятся привлечь души, а души привлекает больше ложь, чем истина.
Симонид
Симонид Кеосский (ок. 556 – ок. 468 до н. э.), поэт. Родился на о-ве Кеос, жил в Афинах, Фессалии, на Сицилии, где и умер.
Ему было приписано множество эпиграмм и изречений, сочиненных впоследствии.
Сказавши, часто в том раскаиваешься, а промолчавши – никогда.
Справедливо отдавать каждому должное.
Живопись – молчащая поэзия, а поэзия – звучащая живопись.
С неизбежностью и боги не спорят.
(Молчащему гостю на пирушке:) Если ты глуп, то поступаешь умно, но если умен, то поступаешь глупо.
Изречение Симонида, обращенное к жене Гиерона, спросившей, кем лучше быть – богатым или мудрым? Богатым, сказал он, потому что приходится видеть, как мудрецы постоянно торчат у дверей богатых.
Симонид, когда победитель на мулах предложил ему незначительную плату, отказался написать стихотворение под тем предлогом, что он затрудняется воспевать «полуослов». Когда же ему было предложено достаточное вознаграждение, он написал: «Привет вам, дочери быстроногих, как вихрь, кобылиц».
Если ты спросишь меня, что такое бог и каков он, то я сошлюсь на Симонида, который, когда его спросил об этом же тиран Гиерон, потребовал себе один день на размышление. Когда Гиерон повторил свой вопрос на следующий день, Симонид попросил уже два срока. Когда же он каждый раз стал удваивать число дней, удивленный Гиерон спросил, почему он так делает? Потому, ответил тот, что чем дольше я размышляю, тем этот вопрос кажется мне более темным.
Сократ
Сократ (470–399 до н. э.), философ, ученик Анаксагора. Родился и жил в Афинах, участвовал в Пелопоннесской войне. Был приговорен к смерти и казнен по обвинению в развращении молодежи и поклонении ложным богам. Сократ впервые сделал беседу (диалог) основным методом философского познания. Сам он ничего не писал, его взгляды известны по «сократическим диалогам» Ксенофонта и Платона.
Никто не может ничему научиться у человека, который не нравится.
В молитвах он (Сократ) просто просил богов даровать добро, ибо боги лучше всех знают, в чем состоит добро.
(Сократ) советовал избегать таких кушаний, которые соблазняют человека есть, не чувствуя голода. (…) Он шутил, что и Кирка (Цирцея), должно быть, превращала людей в свиней, угощая их такими кушаниями в изобилии; а Одиссей (…) держался от чрезмерного их употребления и оттого не превратился в свинью.
(О хвастунах:) Невыгодно считаться богатым, храбрым и сильным, не будучи таковым: к ним предъявляют требования, (…) превышающие их силы.
Тех, кто желает и сам иметь много хлопот и другим доставлять их, я (…) поставил бы в разряд годных к власти.
Если, живя среди людей, ты не захочешь ни властвовать, ни быть подвластным и не станешь добровольно служить властителям, то, думаю, ты видишь, как умеют сильные (…) и целые общины, и каждого порознь держать в рабстве.
Не очень-то легко найти работу, за которую не услышишь упреков; очень трудно сделать что-нибудь так, чтобы ни в чем не ошибиться.
Завистники (…) только те, кто горюет по поводу счастия друзей.
Трудно (…) найти врача, который знал бы лучше, чем сам человек, (…) что полезно ему для здоровья.
(Перед началом суда над Сократом один из его друзей спросил:) «Не следует ли (…) подумать тебе и о том, что говорить в свою защиту?» – Сократ (…) отвечал: «А разве (…) вся моя жизнь не была подготовкой к защите?»
Горячо преданный Сократу, но простодушный человек, некий Аполлодор, сказал: «Но мне особенно тяжело, Сократ, что ты приговорен к смертной казни несправедливо». Сократ, говорят, погладил его по голове и сказал: «А тебе (…) приятнее было бы видеть, что я приговорен справедливо?»
Ходил я к поэтам (…) и спрашивал у них, что именно они хотели сказать, чтобы, кстати, и научиться у них кое-чему. Стыдно (…) сказать вам правду, а сказать все-таки следует. (…) Чуть ли не все там присутствовавшие лучше могли бы объяснить то, что сделано этими поэтами, чем они сами. (…) Не мудростью могут они творить то, что они творят, а какою-то прирожденною способностью и в исступлении, подобно гадателям и прорицателям; ведь и эти тоже говорят много хорошего, но совсем не знают того, о чем говорят.
Мудрейший тот, кто, подобно Сократу, знает, что ничего-то по правде не стоит его мудрость.
Нет такого человека, который мог бы уцелеть, если бы стал откровенно противиться (…) большинству и хотел бы предотвратить все то множество несправедливостей и беззаконий, которые совершаются в государстве. Нет, кто в самом деле ратует за справедливость, тот, если ему и суждено уцелеть на малое время, должен оставаться частным человеком, а вступать на общественное поприще не должен.
Если бы кто-нибудь должен был взять ту ночь, в которую он спал так, что даже не видел сна, сравнить эту ночь с остальными ночами и днями своей жизни и, подумавши, сказать, сколько дней и ночей прожил он в своей жизни лучше и приятнее, чем ту ночь, то, я думаю, не только всякий простой человек, но и сам Великий царь нашел бы, что сосчитать такие дни сравнительно с остальными ничего не стоит. Так если смерть такова, я (…) назову ее приобретением, потому что таким-то образом выходит, что вся жизнь ничем не лучше одной ночи.
Поменьше думайте о Сократе, но главным образом – об истине.
(Последние слова:) Мы должны Асклепию петуха. Так отдайте же, не забудьте. (Петуха приносили Асклепию, богу врачевания, выздоравливающие. Сократ считал, что смерть для его души – выздоровление и освобождение от земных невзгод.)
Говорят, Еврипид дал ему (Сократу) сочинение Гераклита и спросил его мнение; он ответил: «Что я понял – прекрасно; чего я не понял, наверное, тоже».
Часто он (Сократ) говаривал, глядя на множество рыночных товаров: «Сколько же есть вещей, без которых можно жить!»
Удивительно: всякий человек без труда скажет, сколько у него овец, но не всякий сможет назвать, скольких он имеет друзей, – настолько они не в цене.
(Красота —) недолговечное царство.
(Сократ) говорил (…), что он знает только то, что ничего не знает.
Человеку, который спросил, жениться ему или не жениться, он (Сократ) ответил: «Делай, что хочешь, – все равно раскаешься».
(Сократ) говаривал, что сам он ест, чтобы жить, а другие люди живут, чтобы есть.
Когда он (Антисфен) стал выставлять напоказ дыру в своем плаще, то Сократ, заметив это, сказал: «Сквозь этот плащ я вижу твое тщеславие!»
Когда ему (Сократу) сказали: «Афиняне осудили тебя на смерть», он ответил: «А природа осудила их самих».
Сократу однажды пришлось увещевать (…) (Алкивиада), который робел и страшился выступать с речью перед народом. Чтобы ободрить и успокоить его, Сократ спросил: «Разве ты не презираешь вон того башмачника?» – и философ назвал его имя. Алкивиад ответил утвердительно; тогда Сократ продолжал: «Ну, а этого разносчика или мастера, шьющего платки?» Юноша подтвердил опять. «Так вот, – продолжал Сократ, – афинский народ состоит из подобных людей. Если ты презираешь каждого в отдельности, тебе следует презирать и всех купно».
Видя, что правительство тридцати (тиранов) убивает самых славных граждан и преследует тех, кто обладает значительным богатством, Сократ (…) сказал: «(…) Никогда не было столь отважного и дерзкого трагического поэта, который вывел бы на сцену обреченный на смерть хор!»
Когда в старости Сократ захворал и кто-то спросил его, как идут дела, философ ответил: «Прекрасно во всех смыслах: если мне удастся поправиться, я наживу больше завистников, а если умру – больше друзей».
Нетрудно хвалить афинян среди афинян.
Сократ, когда он уже был приговорен к смерти и заключен в темницу, услышав, как один музыкант распевал под аккомпанемент лиры стихи Стесихора, попросил того учить его, пока есть еще время; на вопрос певца, какая ему от этого польза, когда ему предстоит умереть послезавтра, Сократ ответил: «Чтобы уйти из жизни, зная еще чуть-чуть больше».
Феофраст
Феофраст (Теофраст) из Эреса (о-в Лесбос) (372–287 до н. э.), естествоиспытатель, философ. Ученик Платона, затем Аристотеля. Наиболее известна его книга «Характеры», сохранившаяся полностью.
* Льстец, покупая вместе с кем-либо сапоги, забегает вперед со словами: «Твоя нога гораздо изящнее этой обуви».
* Человек неотесанный – тот, кто поет в бане.
(О тупоумном:) На вопрос: «Сколько покойников, по-твоему, вынесено за Могильные Ворота?», он отвечает: «Нам бы с тобой столько покойников».
(О ворчуне:) Случись ему найти на дороге кошелек, он говорит: «А вот клада-то я никогда еще не находил!»
(О злоязычном:) Злословие – это для него и свобода слова, и демократия, и независимость.
Полководец должен умирать смертью полководца, а не рядового.
Филострат Старший
Филострат Флавий (Старший) (ок. 178 – ок. 248), греческий ритор, жил в Риме. Прославился «философским романом» «Жизнь Аполлония Тианского» – о полулегендарном мудреце-проповеднике I в. н. э.
К занятиям, потребовавшим затрат, мы более внимательны, чем к тому, что дается даром.
Раз уж богам все известно, явившийся в храм должен по совести возносить одну-единственную молитву: «Боги, воздайте мне по заслугам».
Все стирается временем, но само время пребывает благодаря памяти нестареющим и неуничтожимым.
Уважай многих, а доверяй немногим.
О Зевс, дай мне начальство над мудрецами, а мудрецам – надо мною! (Приписано императору Веспасиану.)
Тираны бывают двух родов: одни убивают без суда, другие – после судебного дознания. (…) Тут тиран именует законом всего лишь отсрочку гнева своего.
Подражание может изобразить только зримое, а воображение – и незримое.
Никакое слово не приносит пользы, ежели сказано не с глазу на глаз.
Речь в письме должна казаться и более аттической (изысканной), чем обычная речь, и более обычной, чем аттическая. (…) Пусть украшением ей служит отсутствие прикрас.
Фукидид
Фукидид (ок. 460 – ок. 400 до н. э.), историк. В Пелопоннесской войне был стратегом; за военные неудачи осужден афинянами на изгнание и 20 лет прожил во Фракии.
Его «История» посвящена Пелопоннесской войне.
Людей (…) больше раздражает несправедливость, якобы им причиненная, нежели самое жестокое насилие: в этом они усматривают пренебрежение со стороны равных себе, в другом – необходимость подчиняться насилию более могущественного.
Начиная войну, люди сразу же приступают к действиям, с которыми следовало бы повременить, и уж после неудач обращаются к рассуждениям.
Успех в войне зависит не от оружия, а от денежных средств, при которых оружие только и приносит пользу.
Не следует строить расчеты на ожидаемых ошибках противника.
Никто (…) не бывает равно предусмотрительным, задумывая план и приводя его в исполнение. В рассуждениях мы тверды, а в действиях уступаем страху.
Очень редко войну ведут по заранее определенному плану, но чаще война сама выбирает пути и средства в зависимости от обстоятельств.
Благородно мстить лишь равному себе и в равном положении.
Люди с большим воодушевлением принимают решение воевать, чем на деле ведут войну, и меняют свое настроение с переменой военного счастья.
Любое требование – малое или большое, – выставляемое против равных себе до решения суда, притязает на порабощение.
Вещи существуют для людей, а не люди для них.
Рассудительность и полная казна важнее всего для военного успеха.
Люди верят в истинность похвал, воздаваемых другим, лишь до такой степени, в какой они считают себя способными совершить подобные подвиги. А все, что свыше их возможностей, тотчас же вызывает зависть и недоверие.
* Признание в бедности – не позор, но позорно не стремиться избавиться от нее трудом.
Невежественная ограниченность порождает дерзкую отвагу, а трезвый расчет – нерешительность.
Оказавший услугу другому – более надежный друг, так как он старается заслуженную благодарность поддержать и дальнейшими услугами. Напротив, человек облагодетельствованный менее ревностен: ведь он понимает, что совершает добрый поступок не из приязни, а по обязанности.
(Афины) – школа всей Эллады.
Гробница доблестных – вся земля.
Считайте за счастье свободу, а за свободу – мужество.
При жизни доблестные люди возбуждают зависть, мертвым же (они ведь не являются уже соперниками) воздают почет без зависти.
Та женщина заслуживает величайшего уважения, о которой меньше всего говорят среди мужчин, в порицание или в похвалу.
Процветание города в целом принесет больше пользы отдельным гражданам, чем благополучие немногих лиц при всеобщем упадке.
* Добиваться тирании несправедливо, отказаться от нее – опасно.
Страх отнимает память.
Только взаимный страх делает союз надежным.
Все люди склонны совершать недозволенные проступки как в частной, так и в общественной жизни, и никакой закон не удержит их от этого. Государства испробовали всевозможные карательные меры, все время усиливая их. (…) Со временем почти все наказания были заменены смертной казнью. (…) Однако и от этой меры преступления не уменьшились. Итак, следовало бы либо придумать еще более страшные кары, либо признать, что вообще никаким наказанием преступника не устрашить.
Следует на насилие (…) отвечать насилием.
…Война, учитель насилия.
Большинство людей предпочитает слыть ловкими плутами, нежели честными глупцами.
* Стрелы ценились бы гораздо дороже, если бы умели отличать людей доблестных. (Ответ пленного афинянина на насмешливый вопрос победителя, были ли павшие в бою людьми доблестными.)
Я упрекаю не тех, кто стремится к господству, а тех, кто слишком поспешно готов этому подчиниться. Ведь человек по своей натуре всегда желает властвовать над теми, кто ему покоряется.
Будущее (…) исполнено неопределенности, но (…) эта обманчивость будущего (…) является величайшим благом.
В человеческих взаимоотношениях право имеет смысл только тогда, когда при равенстве сил обе стороны признают общую для той и другой стороны необходимость. В противном случае более сильный требует возможного, а слабый вынужден подчиниться.
Надежда по природе расточительна.
Для тирана и для могущественного города, господствующего над другими городами, все, что выгодно, то и разумно.
Если как враг я причинил вам столько бед, то я могу быть полезным другом. (Алкивиад – спартанцам.)
Город – это люди, а не стены.
Хрисипп
Хрисипп из Сол (Киликия) (ок. 280 – ок. 204 до н. э.), философ, ученик Клеанфа; сформировал канон стоического учения
Кто раскрывает таинства непосвященным, тот кощунствует. Но первосвященник именно раскрывает таинства непосвященным. Стало быть, первосвященник кощунствует.
Душа дана (свинье) вместо соли, чтобы мясо ее не испортилось.
Кто-то попрекал его (Хрисиппа), что он не ходит слушать Аристона (Хиосского), как все. «Если бы я делал все, как все, я не был бы философом», – ответил Хрисипп.
(Хрисипп) подкреплял себя множеством выписок: так, в одном сочинении он переписал почти целиком «Медею» Еврипида, и недаром какой-то его читатель на вопрос, что у него за книга, ответил: «Медея» Хрисиппа!
Эзоп
Эзоп (Эсоп) (VI в. до н. э.), легендарный баснописец, по происхождению фригиец. Ему приписываются почти все греческие басни, написанные прозой. Цитируемое ниже «Жизнеописание Эзопа» известно в очень поздней версии (не ранее I в. н. э.).
Когда ты при царском дворе, то все, что ты слышишь, пусть в тебе и умрет, чтобы тебе самому не пришлось безвременно умереть.
С женою будь хорош, чтобы не захотелось ей испытать и другого мужчину.
Если кому-нибудь везет, не завидуй ему, а порадуйся с ним вместе, и его удача будет твоей.
Лучше научиться поздно, чем никогда.
В супружеской жизни жена – твой противник, который всегда при оружии и все время измышляет, как бы тебя подчинить.
Живи тем, что у тебя есть, а сегодняшний излишек сохраняй на завтра: лучше добро оставить врагам, чем самому побираться по друзьям.
Плохо придется людям, когда каждый потребует своего.
Эпиктет
Эпиктет (ок. 50 – ок. 140), философ-стоик, грек по происхождению. Родился рабом в Гиерополе (Фригия). Жил в Риме, затем в Никополе (Греция), где основал собственную философскую школу. Сам он ничего не писал; его лекции («беседы») записаны его учеником Флавием Аррианом. Эпиктета также часто цитировали Сенека и Марк Аврелий.
Свободный это тот, у кого все происходит в соответствии с его свободой воли и кому никто не может помешать. Что же, сумасбродство ли свобода? Ни в коем случае! Ведь безумие и свобода несовместимы.
Помни, что дверь открыта. Не будь труслив, но как дети, когда им не нравится игра, говорят: «Я больше не играю», так и ты, когда тебе что-то представляется таким же, скажи: «Я больше не играю» и удались, а если остаешься, то не сетуй.
Таких, которые толкуют о стоических рассуждениях, вы можете показать тьму. Да разве в эпикурейских они разбираются не с такой же обстоятельностью? (…) Покажите же мне кого-нибудь, кто болеет, и все же счастлив, кто в опасности, и все же счастлив, кто умирает, и все же счастлив. Покажите. Я жажду, клянусь богами, увидеть какого-нибудь стоика. (…) Сделайте мне такую милость, не откажите старому человеку увидеть зрелище, которого я до сих пор не видел.
Если кто-то – один, это не значит, что тем самым он и одинок, так же как если кто-то – в толпе, это не значит, что он не одинок.
Как хорошие участники трагедийного хора не могут петь одни, но могут вместе с многими, так некоторые не могут гулять одни. Человек, если ты кто-то, и один гуляй, и с самим собой беседуй, и не прячься в хоре. Пусть насмеются над тобой когда-нибудь, пусть оглядят тебя, пусть встряхнут тебя, для того чтобы ты узнал, кто ты.
Человек – это душонка, обремененная трупом.
Нет насилия, которое могло бы лишить нас свободы выбора.
«Лаская своего ребенка, – говорил Эпиктет, – следует сказать самому себе: быть может, завтра он умрет». – «Но ведь это – накликание беды». – «Ничего подобного, – отвечал он, – это обозначение одного из действий природы. Иначе и слова: „Колосья пожинаются“ – также являлись бы накликанием беды».
Пьяному все равно не убедить трезвого, как трезвому не уговорить пьяного.
Удивительна наша природа и жизнелюбива (…). Нет ничего противнее, гаже нашего тела, и все же мы любим его и хвалим; если нужно было бы походить только пять дней на наших ближних, мы не согласились бы на это. Представь себе, как приятно вставать рано поутру и чистить другому зубы или, когда справит свои естественные надобности, мыть ему седалище. Надо только удивляться, как это мы любим то, что ежедневно требует столько ухода, сопряженного с неприятностями.
Один молодой хвастун говорил в театре, что он умен, потому что беседовал со многими философами. Эпиктет заметил ему: «Вот и у меня много знакомых богачей, а все же я не богач».
Эпикур
Эпикур (341–270 до н. э.), философ. Родился на о-ве Самос, в юности переехал в Афины, где основал собственную философскую школу («Сад Эпикура»).
Никакое наслаждение само по себе не есть зло; но средства достижения иных наслаждений доставляют куда больше хлопот, чем наслаждений.
Кто праведен, в том меньше всего тревоги, кто неправеден, тот полон самой великой тревоги.
Нельзя получить от бесконечной жизни больше наслаждения, чем от того времени, которое мы представляем конечным.
Нечестив не тот, кто отвергает богов толпы, а тот, кто принимает мнения толпы о богах.
Ничего нет страшного в жизни тому, кто по-настоящему понял, что нет ничего страшного в не-жизни.
Самое ужасное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения; когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет. Таким образом, смерть не существует ни для живых, ни для мертвых.
Большинство людей то бегут смерти как величайшего из зол, то жаждут ее как отдохновения от зол жизни. А мудрец не уклоняется от жизни и не боится не-жизни, потому что жизнь ему не мешает, а не-жизнь не кажется злом.
Умение хорошо жить и хорошо умереть – это одна и та же наука.
Все, чего требует природа, легко достижимо, а все излишнее – трудно достижимо.
Лучше уж верить басням о богах, чем покоряться судьбе, выдуманной физиками, – басни дают надежду умилостивить богов почитанием, в судьбе же заключена неумолимая неизбежность.
Лучше с разумом быть несчастным, чем без разума быть счастливым.
Жизнь гибнет в откладывании, и каждый из нас умирает, не имея досуга.
Никто, видя зло, не выбирает его, но попадается, прельщенный злом, как будто оно есть добро в сравнении с большим, чем оно, злом.
В философии рядом с познанием бежит удовольствие: не после изучения бывает наслаждение, а одновременно бывает изучение и наслаждение.
Иные всю жизнь готовят себе средства к жизни.
Мы не столько имеем надобность в помощи друзей, сколько в уверенности относительно помощи.
Кто говорит, что все происходит в силу необходимости, тот не может сделать никакого упрека тому, кто говорит, что все происходит не в силу необходимости: ибо он утверждает, что это самое происходит в силу необходимости.
Глупо просить у богов то, что человек способен сам себе доставить.
При философской дискуссии более выигрывает побежденный – в том отношении, что он умножает знания.
Если бы бог внимал молитвам людей, то скоро все люди погибли бы, постоянно желая зла друг другу.
Большие страдания быстро выводят из жизни, а длительные не велики.
Кому малого недостаточно, тому ничего не достаточно.
Законы изданы ради мудрых – не для того, чтобы они не делали зла, а для того, чтобы им не делали зла.
Кто кажется страшным, тот не может быть свободным от страха.
Живи незаметно!
Даже под пыткою мудрец счастлив.
Гадания не существует, а если бы оно существовало, то предсказываемое следовало бы считать совершающимся помимо нас.
Эпикур (…) считает худшей душевную боль, потому что тело мучится лишь бурями настоящего, а душа – и прошлого, и настоящего, и будущего. Точно так же и наслаждения душевные больше, чем телесные.
Каждый уходит из жизни так, словно только что вошел.
Никогда не хотел я нравиться народу – ведь народ не любит того, что я знаю, а я не знаю того, что любит народ.
Ни один глупец не является счастливым, ни один мудрец не является несчастным. (Мнение эпикурейцев.)
Эпихарм
Эпихарм (2-я пол. VI – 1-я пол. V в. до н. э.), сицилийский комедиограф, известный, в частности, пародированием философской проблематики своего времени. Большая часть т. н. «Изречений» Эпихарма является позднейшей имитацией.
Мертвым быть – ничуть не страшно, умирать – куда страшней.
Ум и видит, ум и слышит, неразумный глух и слеп.
А рука-то руку моет: дай-ка, и получишь сам.
Что до меня говорили двое, с тем справляюсь я один.
Не говорить ты умеешь, но молчать ты не способен.
Если ищешь чего-нибудь мудрого, то подумай об этом ночью.
Будь трезв и умей сомневаться.
Юлиан Отступник
Флавий Клавдий Юлиан (331–363), римский император с 361 г., автор писем, речей и памфлетов. Отказался от христианства и попытался возродить греко-римскую религию, за что получил прозвище «Отступник».
Погиб в походе против персов.
Чего же нам просить? Чтобы боги послали беднякам (…) золотой дождь? Но если бы даже так и случилось, мы тотчас же послали бы своих слуг и расставили всюду сосуды, чтобы отогнать всех и нам одним захватить дары богов, предназначенные для всех.
Кто пренебрегает возможным, делая вид, что стремится к невозможному, на самом деле и не старается достигнуть одного и не выполняет другого.
Если пророки и толкователи какого-либо бога были негодными, это не мешает ему быть великим богом.
Убеждать и поучать людей надлежит не кулаками, (…) а разумными доводами.
Нумерий, недавно бывший наместником Нарбоннской провинции, был привлечен к ответственности за хищения (…). Так как обвиняемый отпирался и не удавалось ни в чем изобличить его, то Дельфидий, весьма горячий обвинитель, расстроился оттого, что доказательства оказывались недостаточными, и воскликнул: «Может ли кто-либо оказаться виновным, (…) если достаточно отрицать обвинение?» На это Юлиан немедленно дал остроумный ответ: «Может ли кто оказаться невинным, если достаточно предъявить обвинение?»
Разные авторы
АЛКМЕОН КРОТОНСКИЙ
Легче уберечься от врага, чем от друга.
АНДОКИД
Следует пользоваться прошедшим как факелом для освещения будущего.
Антифонт Рамнунтский
Кормление стариков похоже на кормление детей.
Болезнь для ленивых есть праздник.
АПОЛЛОНИЙ РОДОССКИЙ
Ничто не высыхает так быстро, как слезы.
Аристон Хиосский
* Хороший царь должен друзьям делать добро, а врагов делать друзьями.
АРКЕСИЛАЙ
На вопрос, почему из других школ к эпикурейцам ученики перебегают, а от эпикурейцев к другим никогда, он (Аркесилай) ответил: «Потому что из мужчины можно стать евнухом, а из евнуха мужчиной нельзя».
Архимед
* Будь в моем распоряжении другая земля, на которую можно было бы встать, я сдвинул бы с места нашу.
Афинодор
* Моли богов лишь о том, о чем можно молить во всеуслышанье.
В гневе (…) ничего не говори и не делай, пока не скажешь про себя все двадцать четыре буквы азбуки.
Гекатон
Хочешь, чтобы тебя любили, – люби.
Гней Помпей ГЕМИН
О (…) великих людях нужно судить не по сомнительным и слабым местам, а по их многочисленным удачам.
ГЕРМОГЕН
Общеизвестное изложить по-новому, а новое – общим для всех языком.
ЕВБУЛИД ИЗ МИЛЕТА
Потеряв один волос, еще не становишься лысым; потеряв второй волос – тоже; когда же начинается лысина?
Чего ты не терял, то ты имеешь. Рогов ты не потерял. Стало быть, ты рогат.
* Если лжец говорит «я лгу», он лжет, значит, говорит правду; но если он говорит правду, значит, он лжет (и т. д.).
ЕВКЛИД
То, что принято без доказательств, может быть отвергнуто без доказательств.
Нет царского пути в геометрии. (Ответ Евклида египетскому царю Птолемею I, просившему указать ему более легкий путь изучения геометрии.)
ЕВРИПИД
Не верь женщине, даже если она говорит правду.
ЗЕНОН ИЗ ТАРСА
Уже одно притворство в добродетели незаметно производит стремление и привычку к ней.
ЕНОН ЭЛЕЙСКИЙ
Легче окунуть в воду мех, наполненный воздухом, чем заставить силой какого-либо хорошего человека совершить что-либо вопреки его воле.
Когда тиран (Дионисий, правитель Сиракуз) пытал Зенона Элейского, чтобы он выдал сообщников, тот сказал: «Будь у меня сообщники, ты бы уже не был тираном».
ЗОИЛ
Зоил из Амфиполя (…) писал против Гомера, против Платона и против других (…). Один ученый спросил его: почему он про всех говорит дурное? А он: «Потому что я хотел бы сделать им дурное, да не могу».
Калликл
Законы (…) устанавливают слабосильные, а их большинство. Ради себя и собственной выгоды устанавливают они законы.
Карнеад
(Красота —) владычество без охраны.
Всем народам, процветающим благодаря своему могуществу, в том числе и самим римлянам, чья власть простирается над всем миром, – если только они пожелают быть справедливыми, то есть возвратить чужое, – придется вернуться в свои хижины и влачить жизнь в бедности и нищете.
КЛЕАНФ
Желающего судьба ведет, не желающего – влачит.
* Перипатетики (ученики Аристотеля) похожи на лиры: звучат прекрасно, а сами себя слушать не умеют.
Всякая наука есть указательница пути и учредительница порядка.
Кратет
Любовь проходит с голодом, а если ты не в силах голодать, петлю на шею, и конец.
Кратет (…) увидал однажды гуляющего в одиночку юнца и спросил его, что он тут делает один. «Разговариваю с самим собой!» – был ответ. На это Кратет сказал: «Будь осторожен (…): ведь твой собеседник – дурной человек!»
Критий
Больше хороших людей благодаря воспитанию, чем от природы.
КСЕНОКРАТ
Одному человеку, который не знал ни музыки, ни геометрии, ни астрономии, но желал стать его учеником, он (Ксенократ) ответил так: «Ступай прочь: тебе не за что ухватить философию!»
ЛАКИД
* Философа Лакида пригласил к себе пергамский царь Аттал, но Лакид сказал: «На статуи лучше смотреть издали!»
Геометрией он (Лакид) занялся поздно; кто-то спросил: «Разве теперь время для этого?» – «Неужели еще не время!» – переспросил Лакид.
ЛИКУРГ-АФИНЯНИН
Государство существует, охраняемое личным участием каждого.
Трое составляют сущность государственного строя – правитель, судья и частный человек.
МЕЛИСС ИЗ САМОСА
Из ничего не может возникнуть ничего.
МЕНЕДЕМ
Кто-то говорил, что высшее благо иметь все, чего желаешь; он (Менедем) возразил: «Нет, гораздо выше – желать того, что тебе и взаправду нужно».
Метродор Хиосский
Мы не знаем, знаем ли мы что-нибудь или ничего не знаем.
ПАРМЕНИД
Мыслить и быть одно и то же.
ПЛОТИН
Любят все, но мучатся не в равной мере; есть такие, которые мучатся особенно. Их-то и называют любящими.
Посидоний
Один день образованного человека дольше самого долгого века невежды.
* Править значит не властвовать, а исполнять обязанность.
Закон должен быть краток, чтобы невеждам легче было его усвоить. Он – как божественный голос свыше: приказывает, а не обсуждает.
Продик
Удвоенное желание есть страсть, удвоенная страсть становится безумием.
Из всех приправ самая лучшая – огонь.
СОФОКЛ
На свете все когда-то было в первый раз.
Не восхваляй его, пока он жив!
Софокл говорил, что сочиняет людей такими, как они должны быть, а Еврипид – как они есть.
Софокл, уже под бременем лет, когда его спросили, предается ли он любовным утехам, (…) ответил: «Да хранят меня боги от этого! Я с радостью бежал от них, как от грубого и бешеного хозяина».
СТРАБОН
Единственный мудрец – это поэт.
ФИЛОДЕМ ИЗ ГАДАРЫ
Стихи если и приносят пользу, то не как стихи.
Слова «хорошо подражать Гомеру и ему подобным» (…) не позволяют считать хорошим само творчество Гомера и ему подобных, – ведь они-то не подражали сами себе!
Филоксен
Самое вкусное мясо не похоже на мясо, а самая вкусная рыба не похожа на рыбу.
Фрасимах
Устанавливает (…) законы всякая власть в свою пользу.
Во всех государствах справедливостью считается (…) то, что пригодно существующей власти.
Справедливость (…) люди ценят из-за своей собственной неспособности творить несправедливость. (Главкон, развивающий у Платона взгляды Фрасимаха.)
Эмпедокл
Акрагантяне едят так, словно завтра умрут, а дома строят так, словно будут жить вечно. (Акрагант – город в Сицилии, родина Эмпедокла.)
ЭСХИЛ
Удачливый глупец – большое бедствие.
Мудр знающий не многое, но нужное.
АНОНИМНЫЕ ИЗРЕЧЕНИЯ. ПОСЛОВИЦЫ
Собаки – это хозяйки.
Когда водой подавишься, чем запивать?
Ни читать, ни плавать не умеют.
Божьи не сразу трут жернова, но трут они мелко.
Жизни ничтожную часть успеваем прожить.
Как я тебе, так и ты мне.
Многое может случиться меж чашей вина и устами. (Пословица, восходящая к одному из греческих мифов.)
Разные исторические лица
Спартанцы
АГЕСИЛАЙ
Трудно быть одновременно и милосердным и рассудительным.
Жители Малой Азии – никуда не годные свободные граждане, но как рабы они превосходны.
Храбрость не имеет ценности, если с ней не сочетается справедливость; но если бы все были справедливыми, не было бы нужды в храбрости.
Получив в Олимпии нужный оракул от Зевса, он (Агесилай) по приказу эфоров должен был обратиться с тем же вопросом и к пифийскому оракулу; и он послал в Дельфы спросить так: «Подтверждает ли Феб (т. е. Аполлон) слова отца своего?»
Если Агесилай слышал, что кого-либо хвалят или порицают, он полагал, что не менее важно знать характер тех, кто говорит, чем тех, о ком судят.
Когда некий врач предписал ему (Агесилаю) тщательно разработанный курс лечения, выполнять который было очень трудно, царь воскликнул: «Клянусь богами, нигде не сказано, что мне непременно нужно жить и на все идти ради этого».
Агесилай особенно любил детей: дома, играя с маленькими в лошадки, он скакал на палочке. Когда за этим занятием его застал один из друзей, царь попросил его не рассказывать об этом никому, пока сам не станет отцом.
В битве при Левктре многие спартанцы побежали с поля битвы и, согласно закону, подлежали за это лишению гражданской чести (атимии). Однако эфоры, видя, что город таким образом в момент крайней нужды в воинах потеряет своих мужчин, не знали, как избегнуть атимии и вместе с тем соблюсти законы. Тогда законодателем избрали Агесилая. Придя на площадь народного собрания, он сказал: «Я не согласился бы стать законодателем, чтобы вводить новые законы; и в нынешние я не стану вносить ни сокращений, ни изменений. Наши нынешние законы хороши и должны сохраняться во всей силе… начиная с завтрашнего дня».
АГИД
Лакедемоняне о врагах спрашивают не сколько их, а где они.
Агид, слыша похвалы элейцам за прекрасное и справедливое устройство олимпийских игр, заметил: «Вот уж, впрямь, великое дело – раз в четыре года блюсти справедливость».
Один старец жаловался Агиду, уже достигшему преклонного возраста, что старые законы пришли в забвение, а новые – плохи, и что все в Спарте перевернулось вверх дном. Царь рассмеялся и сказал: «Если так, то все идет своим порядком. В детстве я слышал от моего отца, что и в его время все перевернулось вверх дном».
АНТАЛКИД
Когда один софист хотел произнести похвалу Гераклу, Анталкид спросил: «Разве кто-нибудь его порицает?»
Архидам
Кто умеет говорить, знает и время для этого.
Архидам в Пелопоннесской войне, когда союзники потребовали определить их точные взносы, ответил: «У войны пайков нету».
Когда кто-то спросил Архидама, сына Зевксидама, кто стоит во главе Спарты, тот ответил: «Законы и власти, действующие по закону».
После битвы при Херонее Филипп (Македонский) обратился к Архидаму, сыну Агесилая, с письмом, написанным весьма надменно. Тот ответил: «Если ты, царь, измеришь свою тень, то обнаружишь, что она не стала больше, чем была до победы».
Во время войны с Филиппом некоторые считали более выгодным завязать битву подальше от дома. «Не об этом следует думать, – сказал Архидам, – а о том, чтобы там, где придется сражаться, быть сильнее противника».
ЕВДАМИД
Увидев в Академии Ксенократа, уже пожилого человека, обсуждавшего философские вопросы со своими знакомыми, Евдамид, сын Архидама и брат Агида, поинтересовался, кто этот старец. Ему сказали, что это один из тех мудрецов, что заняты поисками добродетели. «Когда же, – спросил Евдамид, – он воспользуется ею, если теперь он ее только ищет».
ЕВРИКРАТ АНАКСАНДР
Когда кто-то спросил Еврикрата Анаксандра, почему спартанцы не держат деньги в общественной сокровищнице, тот ответил: «Чтобы не совращать тех, кто будет ее охранять».
Клеарх
Солдат должен бояться своего начальника больше, чем врагов.
ЛЕОНИД
Когда кто-то сказал Леониду, что он ведет в бой слишком мало людей, он ответил: «Слишком много – ведь они обречены на смерть».
Когда жена во время отъезда спросила его (Леонида), не скажет ли он ей чего-нибудь на прощанье, он сказал, обернувшись: «Желаю тебе доброго мужа и добрых детей».
Когда во время боя (при Фермопилах) кто-то воскликнул: «Из-за варварских стрел не видно солнца», – Леонид сказал: «И хорошо, будем сражаться в тени».
(Один из спартанцев) сказал: «Варвары уже рядом». Леонид ответил: «Стало быть, и мы рядом с ними».
(Леонид) приказал своим воинам завтракать, объявив, что обедать они будут уже в Аиде.
ЛИКУРГ ЛАКЕДЕМОНСКИЙ
Ликург Лакедемонский советовал согражданам заботиться о своих прическах: прическа делает красивых еще красивее, а некрасивых еще страшнее врагам.
Человеку, который предлагал установить в городе демократию, он (Ликург Лакедемонский) сказал: «Сперва установи демократию в своем доме».
ЛИСАНДР
Когда ему (Лисандру) говорили, что потомкам Геракла не подобает добиваться побед при помощи хитрости, он отвечал на эти упреки презрительным смехом. «Где львиная шкура коротка, там надо подшить лисью», – говорил он.
Лисандр (…) советовал (…) обманывать взрослых людей клятвами, как детей игральными костями.
Лакедемонянин Лисандр делал выговор (…) солдату, сошедшему (во время похода) с пути. Когда тот сказал, что отошел от отряда без цели что-либо похитить, Лисандр ответил: «Я хочу, чтобы ты даже не походил на пытающегося пограбить».
ПАВСАНИЙ
Один врач сказал Павсанию: «Ты стал стар». – «Потому, – отвечал царь, – что не лечился у тебя».
ПЕДАРИТ
Педарит, не избранный в число трехсот (лучших воинов), ушел, сияя и радуясь, что в городе есть триста человек лучших, чем он.
ПЛИСТАРХ
Плистарху передали, что один очень злоязычный человек отзывается о нем хорошо. «Уж не сказал ли ему кто-нибудь, – удивился Плистарх, – что я умер?»
ПОЛИСТРАТИД
Полистратид с товарищами прибыли посольством к полководцам персидского царя; те осведомились, явились ли они по частному делу или от лица государства. «Если все будет ладно – от лица государства, если нет – по частному делу», – ответил Полистратид.
ФЕАРИД
Как-то Феарид точил свой меч. Его спросили, достаточно ли он остер. «Острее злословия», – ответил он.
ФЕОПОМП
* Феопомп первым из царствовавших в Спарте разделил власть с пятью эфорами. Когда его после этого бранила жена, укоряя, что он-де передаст детям меньше власти, нежели унаследовал сам, он возразил: «Да, меньше, но настолько же и прочнее!»
ХАРИЛЛ
Кто-то спросил Харилла, почему спартанцы выводят на люди женщин в накидках, а девушек без. «Девушкам, – сказал Харилл, – надо искать мужей, а женщинам держаться тех, которых имеют».
НЕИЗВЕСТНЫЕ СПАРТАНЦЫ
Однажды, когда самосские послы говорили чересчур долго, спартанцы сказали им: «Первую часть вашей речи мы забыли, а последующую не поняли, так как забыли первую».
Как-то во время пребывания в Спарте нескольких хиосцев они, пообедав в зале эфоров, оставили на полу следы рвоты и даже справили нужду на кресла, на которых сидели. Спартанцы провели тщательное расследование, не сделал ли это кто из сограждан, но когда выяснилось, что это были хиосцы, то через глашатая объявили: «Хиосцам разрешается гадить».
Какой-то юноша не уступил (…) места (знаменитому полководцу Деркеллиду) и сказал так: «Ты не родил сына, который бы в свое время уступил место мне».
(Спартанец), которого хороначальник поставил в хоре с самого краю, (…) сказал: «Молодец, что придумал, как и это место сделать почетным!»
Спартанка, вручая сыну щит, внушала ему: «Или с ним, сын мой, или на нем».
Мать сказала сыну, которого обвиняли в преступлении: «Сын мой, уничтожь или обвинение, или себя».
Когда сыновья одной спартанки, бежав с поля сражения, явились к ней, она сказала: «Трусливые рабы! Куда вы бежите? Может, хотите спрятаться здесь, откуда появились на свет?» И с этими словами она задрала платье.
Афиняне
АЛКИВИАД
У Алкивиада была собака, удивительно красивая, которая обошлась ему в семьдесят мин, и он приказал отрубить ей хвост, служивший животному главным украшением. Друзья были недовольны его поступком и рассказывали Алкивиаду, что все жалеют собаку и бранят хозяина, но тот лишь улыбнулся в ответ и сказал: «Что же, все складывается так, как я хочу. А хочу я, чтобы афиняне болтали именно об этом, – иначе как бы они не сказали обо мне чего-нибудь похуже!»
Когда он (Алкивиад) пришел однажды к Периклу, ему сказали: «Он занят: обдумывает, как дать отчет афинянам». Алкивиад сказал: «Лучше бы он подумал, как не давать им никакого отчета».
Вызванный из Сицилии в Афины по уголовному обвинению, он (Алкивиад) скрылся бегством, сказавши, что нелепо спасаться от приговора, когда можно спастись от суда.
Прослышав, что его с товарищами приговорили к смерти, он (Алкивиад) воскликнул: «Так покажем им, что мы еще живы!» – и, перейдя на сторону лакедемонян, он поднял против афинян Декелейскую войну.
АРИСТИД
Когда афиняне шумели о том, чтобы изгнать его (Аристида) остракизмом, к нему подошел какой-то человек, неученый и неграмотный, с черепком в руке и попросил написать ему имя Аристида. «Ты знаешь Аристида?» – спросил Аристид. «Нет, – ответил тот, – но мне надоело слушать, как все его только и зовут, что Справедливый да Справедливый». И Аристид, не сказав ни слова, написал свое имя и отдал ему черепок.
ДЕМАД
* Когда среди афинян разнесся слух о смерти Александра Македонского, Демад сказал: «Александр не умер, афиняне, иначе бы весь мир почуял запах его трупа».
Македоняне, потеряв Александра, по силе стали равны циклопу, потерявшему глаз.
ДЕМОКРАТ
Как-то (Демократ), войдя в Народное собрание, (…) заявил, что в нем, как и в государстве, силы мало, а вони много.
ДЕМОХАР
Благожелательно выслушав (афинских) послов, Филипп (Македонский) обратился к ним с такими словами: «Скажите мне, что я мог бы сделать для афинян приятного». – «Повеситься», – тотчас ответил ему Демохар.
ЛАМАХ
(Полководец) Ламах делал выговор за ошибку одному сотнику, тот уверял, что больше этого не повторится. «На войне никто дважды не ошибается», – сказал Ламах.
ИФИКРАТ
Располагаясь станом в земле союзной и дружеской, он (Ификрат) заботливо окружал его и рвом, и тыном. А на вопрос: «Чего ты боишься?» – он ответил: «Нет хуже, чем когда полководец говорит: „Этого я не ожидал!“»
* Ификрат, когда его переговорил Аристофонт, сказал: «У противной стороны лучше актер, у меня – драма».
Гармодий, потомок древнего рода Гармодия, попрекал его (Ификрата) безродностью. Ификрат ответил: «Мой род на мне начинается, твой на тебе кончается».
ЛИСИЙ
Однажды Лисий передал какому-то человеку, имевшему тяжбу, написанную для него речь; тот, прочтя ее несколько раз, пришел к Лисию унылый и сказал, что при первом знакомстве речь показалась ему превосходной, а после второго и третьего чтения – вялой и никчемной, на что Лисий, засмеявшись, спросил: «А разве не один раз собираешься ты говорить ее перед судьями?»
ПЕРИКЛ
* Юношество, погибшее на войне, – как изъятая из года весна.
У алтаря кончаются права дружбы, сказал Перикл, отказываясь от участия в ложной клятве.
Перикл, избираемый стратегом, всякий раз, надевая военный плащ, говорил себе: «Осторожней, Перикл: ты начальствуешь над свободными людьми, и к тому же над эллинами, и к тому же над афинянами».
Однажды, когда он (Перикл) вместе с Софоклом участвовал в морской экспедиции в должности стратега и Софокл похвалил одного красивого мальчика, Перикл ему сказал: «У стратега, Софокл, должны быть чистыми не только руки, но и глаза».
Умирая, он (Перикл) сказал в похвалу себе, что никому из афинян не пришлось надеть из-за него траур.
ПИСИСТРАТ
Когда молодой Фрасибул, влюбленный в его (Писистрата, тирана Афинского) дочь, поцеловал ее при встрече и жена Писистрата очень на это рассердилась, Писистрат сказал: «Если наказывать тех, кто нас любит, то что же делать с теми, кто нас не любит?» – и выдал девушку за Фрасибула.
Гурьба гуляк привязалась к его (Писистрата) жене и много ей говорила и делала обидного; а наутро они пришли в слезах и стали умолять Писистрата о снисхождении. Тот сказал: «В другой раз будьте умнее; а моя жена, знайте, вчера и не выходила из дому».
Стратоник
В Эносе (город во Фракии) стоит восемь месяцев мороз и четыре стужа.
Однажды упала балка и убила одного дурного человека. «Видите, граждане, – воскликнул Стратоник, – есть боги! а если нет богов, то есть, по крайней мере, балки».
* В городе Пелле Стратоник подошел к колодцу и спросил, можно ли пить здешнюю воду. «Да мы-то пьем», – отвечали водоносы. «Стало быть, нельзя», – сказал Стратоник, потому что водоносы были бледные и худые.
ФЕМИСТОКЛ
Фемистокл, продавая поместье, велел глашатаю объявить, что у него и сосед хороший.
Из числа женихов своей дочери он (Фемистокл) отдал предпочтение хорошему человеку перед богатым, потому что, говорил он, он ищет человека, которому нужны деньги, а не деньги, которым нужен человек.
Фемистокл (…) говорил, что его сын самый сильный человек в Элладе, потому что эллинам дают свои веления афиняне, афинянам – он сам, ему самому – мать его сына, а матери – сын.
Фемистокл однажды спросил друзей: «Что вы за меня дадите, если мне еще никто не завидует?»
Когда он (Фемистокл) был стратегом, а Симонид Кеосский просил у него чего-то незаконного, он ответил ему, что как он, Симонид, не был бы хорошим поэтом, если бы в своих стихах не соблюдал законов стихосложения, так и он, Фемистокл, не был бы хорошим правителем, если бы в угоду кому-нибудь поступал противозаконно.
Из уважения к Спарте главным начальником флота был Эврибиад, человек слабовольный и боявшийся опасности. Он хотел сняться с якоря и плыть к Истму, где было собрано и сухопутное войско пелопоннесцев. Фемистокл стал возражать ему (…). Эврибиад поднял палку, чтоб его ударить, а Фемистокл сказал: «Бей, но выслушай».
Уроженец Серифа сказал Фемистоклу, что он своей славой обязан не себе, а своему городу. «Правда твоя, – отвечал Фемистокл, – как я не прославился бы, если бы был уроженцем Серифа, так и ты, если бы был афинянином».
ФОКИОН
Хабрий решил отправить Фокиона собрать подать с островов и давал ему двадцать кораблей, но Фокион (…) возразил: «Если меня посылают на войну, нужны силы побольше, а если к союзникам – хватит и одного корабля».
(Фокион) излагал перед народом какое-то свое суждение (…). Видя, что все одобряют его речь, он обернулся к друзьям и спросил: «Уж не сказал ли я ненароком что-нибудь неуместное?»
Когда умер Филипп (Македонский), Фокион отговаривал народ приносить благодарственные жертвы богам. Во-первых, сказал он, неблагородно радоваться по такому поводу, а во-вторых, сила, стоявшая против них при Херонее, сделалась меньше всего лишь на одного человека.
Александр потребовал у афинян кораблей, и народ подступил к Фокиону, чтобы тот высказал свой совет. Фокион встал и сказал: «Советую вам или быть сильными, или дружить с сильными».
Когда разнеслась глухая весть о кончине Александра и ораторы один за другим вскакивали на помост и требовали немедленно браться за оружие, Фокион предложил подождать и сперва проверить сведения: «Если он мертв сегодня, – сказал он, – то будет мертв и завтра и послезавтра».
Антипатр хотел, чтобы он (Фокион) сделал что-то несправедливое; Фокион ответил: «Нельзя, Антипатр, иметь в Фокионе сразу и друга и льстеца».
* Фокион со своими сторонниками был приговорен к смерти по политическому обвинению. Осужденные выпили цикуту, но ее оказалось недостаточно, а палач потребовал двенадцать драхм – стоимость полной порции яда. «В Афинах даже умереть даром нельзя», – сказал Фокион.
ФУКИДИД, СЫН МЕЛЕСИЯ
Когда спартанский царь Архидам спросил Фукидида (представителя знатного афинского рода), кто лучше в кулачном бою – он или Перикл, тот ответил: «Право, не знаю; если даже я собью его с ног, он будет уверять, что не падал, убедит всех присутствующих и победит».
Хабрий
Стадо оленей во главе со львом страшнее, чем стадо львов во главе с оленем.
АНОНИМНЫЕ ИЗРЕЧЕНИЯ
* Афинская старуха, с которой заговорил Феофраст, сразу признала в нем чужеземца; а на вопрос, почему, ответила: «Уж больно правильно ты говоришь».
Правители Сиракуз
ДИОНИСИЙ СТАРШИЙ
Нельзя отказываться от власти, пока ты на коне, можно – когда тащат за ноги.
На вопрос, есть ли у него свободное время, он (Дионисий Старший) ответил: «Нет, и никогда пусть не будет!»
(Дионисия Старшего) укоряли, что он чествует и выдвигает одного человека, дурного и всеми нелюбимого. Он ответил: «Я хочу, чтобы хоть кого-то люди ненавидели больше, чем меня».
(Дионисий Старший) наложил на сиракузян побор: они плакались, взывали к нему и уверяли, что у них ничего нет. Видя это, он приказал взять с них и второй побор, и третий. Но когда, потребовав еще большего, он услышал, что сиракузяне над ним смеются и издеваются у всех на виду, то распорядился прекратить побор. «Коли мы им уже смешны, – сказал он, – стало быть, у них уже и впрямь ничего больше нет».
В самом начале его правления он (Дионисий Старший) был осажден восставшими против него гражданами, и друзья советовали ему сложить власть, если он не хочет умереть насильственной смертью; но он, посмотрев, как быстро падает бык под ударом мясника, сказал: «Не стыдно ли мне, убоявшись столь краткой смерти, отказаться от долгой власти?»
Тиран Дионисий (…) однажды оказался в окружении осаждавших его карфагенян; не было никакой надежды на спасение; когда же он (…) решил спастись бегством, отплыв на корабле, один из его друзей решился сказать ему: «Прекрасный саван – единоличная власть».
Конец ознакомительного фрагмента.