Муравьиный лабиринт. Глава 4. Философия мировой справедливости в контексте нравственных ценностей, или кофе как лучший сорт чая (Дмитрий Емец, 2013)

Ночь в ШНыре прошла обычно. До трех часов все шастали друг к другу в гости, пили кофе, извлекали из загашников припрятанные печеньки, читали на планшетах книги, играли в мафию и всячески культурно-бескультурно времепровожденчествовали. Преподаватели притворялись, что свирепствуют, а средние и младшие шныры делали вид, что очень боятся. Кавалерия относилась к режиму философски, считая, что распорядок дня у взрослых людей саморегулируется. То есть если сегодня человек лег спать в четыре утра, то завтра он ляжет в девять вечера, так что в результате получится примерно «то на то».

Штрафные отжимания и внеочередное дежурство по кухне схватил в результате только Кирюша, ухитрившийся спрятаться в чемодан в комнате девочек. Что он там забыл и как туда залез – осталось неизвестным. Но Кирюше все равно было куда прятаться – лишь бы у девочек. Сашка подозревал, что он даже в тумбочку заберется, но опять же исключительно у девочек.

Алиса бродила по комнате и ставила на зарядку все электронные устройства, которые находила. Свои и чужие. Это у нее была, пожалуй, единственная позитивная привычка. Вечернее хобби. Даже если телефон (или смартфон) почти заряжен, Алисе все равно хотелось его подкормить.

«Чтобы толстенький был… сытенький!» – бормотала она, и лицо ее при этом светилось заботой. Спорила с ней обычно одна Фреда, которая любила разряжать телефон в ноль, а потом заряжать его, пока батарея не вскипит. Алису к своему телефону не подпускала.

– Не трогай его, больная! Он мой, понимаешь, мой, – шипела Фреда.

– Не могу смотреть, как он мучается! Я тебе лучше руки ломом переломаю, а его поставлю на зарядку, – отвечала Алиса.

Ближе к трем все младшие шныры наконец улеглись, а уже в 4:05 у Алисы случилась истерика. Ее вдруг посетило прозрение, что она никому не нужна и ее окружают одни дебилы. Она стала стучать лбом в стекло, плакать и мотононно бормотать «дебилыдебилыдебилы».

Уставшие дебилы не просыпались до 4:25. В 4:25 Фреда тихо поднялась, взяла за две ножки табурет и на цыпочках пошла убивать Алису. Чудом спасшись, Алиса отправилась травиться таблетками, но у нее замерзли ноги (в коридор удрала босиком). Она пошла обратно и возле душевой встретила Рузю, который с угрюмой сосредоточенностью пожирал детскую колбасу, сделанную, судя по ее неестественно розовому виду, из непослушных детей.

– Наста говорит, что я толстый, – пожаловался Рузя.

– Ты не толстый. Ты жирный! – сказала ему Алиса.

Она отобрала у Рузи колбасу, съела сама, вернулась в комнату и, шепотом назвав всех придурками, уснула легким и счастливым сном.

На часах было 4:55. Целый час прошел как вдох счастья. В 5:58 принялся тонко пищать будильник Лары. Он звенел как комар в тот мерзкий момент, когда зависает над кожей. И снова у Фреды оказались самые чуткие уши и самые нежные нервы.

– Заткни его! Убью! – заорала она, бросая в Лару подушкой.

Та быстро протянула руку и начала слепо и бестолково нажимать на кнопки телефона. Комариный писк замолк, но именно в этот миг сработал будильник Алисы, безостаночно повторявший голосом Кузепыча:

– А вставать кто будет, сморкливый пень? Доярки, к коровам шагом марш!

Слова эти Алиса записала как-то утром, когда они все дружно проспали, а Кузепыч колотился в двери своим «крепко-полным туловищем» ((с) Рина). Она выключила Кузепыча, но к тому времени уже хором сработали будильники Рины и Фреды. Спать стало никак невозможно.

Рина свесила ноги с кровати. В комнате было темно. За окном синева. В снегу мерзли мокрые голые деревья.

– Первое марта! – произнесла она, радуясь, что впомнила об этом первой.

Больше никто не обрадовался.

– И что? – отозвалась Фреда. – Пулю в бошку этой весне!

Фреда обожала из всего создавать конфликты. Начинала спорить, даже если просто сказать при ней, что трава зеленая. «Ты что, цветов не различаешь? Тупой, да?! Она са-ла-то-вая!» Если неосторожно поддакнуть, что прости, она, и правда, салатовая, Фреда яростно схватывалась сама с собой. «Где ты тут видишь салатовую? Ну да, вот эта травинка салатовая! А все остальные светло-зеленые!»

С другой стороны, в ШНыре к воплям относились терпимо. «Вопли – это форма передачи искренней информации на неформальном уровне», – рассуждала Кавалерия.

Вспыхнул свет. В дверях стояла Лена, вставшая раньше всех, еще за минуту до первого будильника, и первой бросившаяся занимать душ. И вот теперь она вернулась, закутанная в банный халат. Мягкая, с большими руками и ногами, Лена была свежа и бодра. Кожа бело-розовая, пористая, как из хлебопечки.

Сквозняк, проскочивший за ней в открытую дверь, сорвал со стола Фреды все бумажки и анкеты и принялся забавляться с ними на полу.

– 6:01! – певуче сказала Лена, одаривая всех сдобной улыбкой. – Повторяю: не просто шесть, а шесть и целый ноль один!!! Что делаем?

– Тебя, курица, убивать собираемся! – завопила Фреда. – Вырубила свет, быстро! Я еще сплю!

– Когда кто-то орет – он не спит, – сказала Лена.

– Ты не спишь, а я сплю! Уши отрежу!

– О небо! Золотко! Ты проснись сначала, ножки в тапочки вставь, ножницы наточи, а там и ушками моими занимайся, – дружелюбно откликнулась Лена. – А я вчера, пока вы все орали, сумку закончила из кусочков кожи. Показать?

Фреда спрыгнула с кровати, собрала рассыпанные бумажки, сунула их под подушку и, шаркая тапками, отправилась в умывалку. Ссутуленная, сердитая, на плече болтается полотенце.

Рина незаметно разглядывала Лену. Внешне осталась такая же, как в маршрутке в свой первый шныровский день – неспешная, с лениво заплетенной косой, любящая просторные вещи и вся словно зевающая, но что-то в ней внутренне ускорилось.

Прежде, уронив, например, вилку, она долго смотрела на нее, соображая, стоит ли поднимать сейчас или подождать еще некоторое время, чтобы вместе с вилкой подобрать и какие-нибудь другие предметы, которые тоже, безусловно, рано или поздно упадут. Теперь бы Лена тоже не сразу кинулась поднимать вилку, пораскачивалась бы минут десять, но потом вместе с поднятой вилкой вымыла бы и пол.

Ночами она тоже частенько не спала и почти не уставала. Порой казалась Рине надежным телефоном с батарейкой, работающим в экономичном режиме и потому редко требующим подзарядки. Конечно, этот «телефон» слегка притормаживал, зато никогда не ошибался. Например, Рина по шесть раз возвращалась в комнату, забывая взять то одно, то другое, то третье, Лена же брала все сразу и потому всегда была готова первой.

Минут двадцать все сосредоточенно умывались, одевались, брали разбег для прыжка в новый день. Потом Рина и Лена отправились в пегасню проведать дежурившую там Яру, которая в ШНыре не ночевала. С ее Гульденком творилось нечто непонятное. Он был угнетен, вытягивал шею, отказывался есть. То ложился, то вставал, бестолково топтался по деннику. Под челюстями – огромные горячие узлы.

Фреда, Алиса и Лара пошли в столовую на дежурство. Суповна была уже при деле. В одиночку переставляла с плиты на плиту многоведерную выварку с кипятком.

– Почему опоздали? – прохрипела она.

– Как опоздали? Мы должны были прийти в семь, а сейчас без десяти семь! – возмутилась Фреда, обожавшая точность и вообще всевозможные социальные договоренности.

– Вот и я говорю: опоздали на десять минут! Марш вытирать столы!

Фреда хотела что-то добавить, про анализ времени с учетом старческого склероза, но посмотрела на кипяток в руках у Суповны и смирным зайчиком запрыгала за тряпками.

– Она что, по часам не понимает? – бухтела Фреда, елозя тряпкой по столу.

Алиса наклонилась, сдвигая стулья. Смертные жетоны улеглись точно в солонку.

– Она понимает, что хлеб не разложен, – примиряюще сказала Алиса.

Фреда молча хлестнула тряпкой по ближайшему столу и отошла к следующему.

Очень скоро стало не до разговоров. Надо было мыть, драить, резать и разносить хлеб, расставлять посуду. Кухонные Надя и Гоша возились с чаем. Возня эта заключалась в том, что они заваривали его в том огромном котле, который переставляла Суповна, после чего зачерпывали оттуда старыми чайниками с отколотой эмалью. Вопрос, стерильные ли чайники снаружи, принципиально не задавался. Подразумевалось, что они стерилизуются в крутом кипятке, а микробы становятся питательным бульоном.

Фреде, Алисе и Ларе помогали Влад Ганич и Даня, временно поменявшийся из другой пятерки, потому что проспорил Кириллу дежурство. Правда, Даня больше помогал философией, а Ганич так переживал, что испачкает белоснежные манжеты, что соглашался разносить только вилки, причем исключительно сухие и держа их двумя пальцами.

– Ты бы, что ли, свитер надел, – сказала Алиса.

– А ты его потом стирать будешь? Или как овечка: в лужу окунулась и самоочистка? – кисло откликнулся Ганич.

Алиса презрительно выдохнула, сложив губы трубочкой.

– Ты какой-то больной! Я вообще не понимаю, что ты в ШНыре забыл!

– Я тоже не понимаю. Порой мне кажется, что меня даже из ведьмарского форта погнали бы, – внезапно сказал Ганич, и Алису – а она вообще-то ожидала от него вопля! – поразило, что в этот миг он был абсолютно серьезен.

Из кухни выглянула Суповна.

– Эй! – заорала она. – Соль надо рассыпать! Кто поможет?

Даня собрал со столов солонки и захромал к кухне. Через минуту оттуда донесся страшный вопль Суповны, и Даня вернулся очень смущенный.

– Чего такое? – спросила Лара. – Рассыпал соль?

– Еще как, – ответил Даня и пугливо оглянулся на дверь.

Ближе к восьми столовая начала быстро наполняться шнырами. Многие из них – особенно средние и старшие – с интересом поглядывали на Лару. Двое средних даже столкнулись лбами, пытаясь помочь ей донести пачку салфеток.

– Блин, спина с утра чесалась. Наверное, у меня что-то кожное! И башка вся такая грязная, иду – чухаюсь! – кокетливо и громко сказала Лара.

Фреда, тащившая два тяжеленных стула (и ей, разумеется, никто помочь не пытался), накалилась ненавистью. Запыхтела, опустила голову. Молодые люди смотрели на Лару с интересом. Их, казалось, совсем не волновало, что у Лары все подряд чешется и разваливается. Когда же однажды и Фреда, подражая Ларе, попыталась брякнуть нечто подобное, на нее все уставились как на прокаженную, а Влад Ганич брезгливо отодвинул тарелку на дальний край стола и ел потом, загораживая ее от Фреды плечом и локтем.

Из преподавателей первым явился Кузепыч, насыщавшийся всегда основательно, с осознанием полной ответственности перед организмом. Организм тоже ощущал перед хозяином ответственность и каждую съеденную крошку превращал в стратегические запасы, почему брюки на животе сходились уже не всякий раз, а ремни в магазине требовалось подбирать самые длинные. Единственным, что портило Кузепычу аппетит, была Суповна, которая, выскакивая из кухни, громила его за некупленный майонез или перемороженные куриные окорочка. Даже за жучков в рисе, по мнению Суповны, отвечал все тот же Кузепыч, хотя он и огрызался, что, тухлый пень, не он их туда сажал. Поэтому Кузепыч всегда завтракал, обедал и ужинал, тревожно косясь на дверь кухни, и с беспокойством шевелил бровями, когда оттуда вместе с дымом и паром долетали вопли Суповны.

За Кузепычем припорхнул Вадюша, желтенький как попугайчик. Он был в короткой курточке, с каким-то пестрым шарфиком на шее. Влад Ганич, выслуживаясь, принес ему чайник.

– Это что? – зачирикал Вадюша.

– Чай.

– Как чай? Опять чай? Снова чай! Ненавижу чай! Лучший сорт чая – это кофе! – капризно заявил Вадюша.

– Хорошо, я скажу Суповне, – пообещал Ганич.

– Да-да, скажи, дружок! Будь так любезен!

Ганич метнулся к кухне.

– Нет-нет, не надо! Вернись! Я сам потом передам при случае! – торопливо зачирикал ему вслед Вадюша. Влад неохотно остановился. Он обожал раздувать ссоры.

Ближе к концу завтрака появились Кавалерия и Меркурий. Оба озабоченные. Алиса, принесшая им салфетки, ненавязчиво задержалась у стола. Она надеялась, что ее заметят – хранильница Лабиринта, как-никак. Однако Кавалерии и Меркурию было явно не до нее. Они даже глаз не подняли, смотрели только друг на друга.

Кавалерия отодвинула тарелку.

Алиса услышала, как Кавалерия негромко сказала Меркурию:

– Лучший из жеребят ШНыра! Прекрасные крылья! Негромоздкий, пропорциональный. Я очень на него надеялась! Радовалась, что Гульденок у Яры. Она-то присмотрит!

Ковшовая ладонь Меркурия – при небольшом росте у него были громадные ступни и руки – одобряюще легла на запястье Кавалерии.

– Обойдется. Болтушка из отрубей. Зеленый корм. Подогретая вода. Антибиотик. Абсцессы обкалывать антивирусом. Главное, чтобы гнойные скопления не вскрылись внутрь.

После завтрака Кавалерия и Меркурий отправились в пегасню. Младшие шныры обрадовались, сообразив, что сегодняшние занятия сорваны, но не тут-то было. Вадюша, перегородив дверь столовой, как крыльями, замахал пухлыми ручками.

– Никакой беготни по школе! Все ко мне на лекцию! Тема интереснейшая! «Философия мировой справедливости в контексте нравственных ценностей». К вам, господа якобы дежурные, это тоже относится! Нечего притворяться, что вы всемером сметаете со стола две с половиной крошки!

Четверть часа спустя Вадюша, захвативший в заложники своей болтливости едва ли не всю младшую школу (средние и старшие шныры разбежались под разными хитроумными предлогами), разгуливал вдоль доски и разглагольствовал, получая очевидное удовольствие от звучания собственного голоса. Порой, убаюканный им, он закрывал глаза и делал короткую паузу, чтобы насладиться тем, как в огромной аудитории замирает отдаленное эхо. Рина сидела рядом с Сашкой и, вполуха слушая, рисовала в тетради.

«Тоска зеленая… Чем больше слушаю о нравственных ценностях, тем больше мне хочется стать безнравственной! Интересно, почему Кавалерия никогда не несет эту пургу?» – размышляла она.

Сашка подпер голову рукой и незаметно разглядывал частицы почвы, хвою, пух одуванчика, мелкие, со спичечную головку, кусочки янтаря, засушенные корни и семена травы, мелкий, многократко просеенный сквозь сито песок. Все это, особым образом уравновешенное и экранированное фольгой с тонким слоем водорослей, чтобы не сработало раньше времени, лежало в многосекционном пластиковом контейнере, похожем на те, в которых рыбаки хранят крючки и грузила.

Последний месяц Сашка только и делал, что выспрашивал у Ула, Макса, Афанасия все, что они знали о шныровском бое, выменивал траву на хвою и хвою на чешуйки коры, записывал, экспериментировал. Больше всего его возмущало, что средние и старшие шныры, за исключением, пожалуй, Родиона, в ШНыр так и не вернувшегося, относились к шныровскому бою равнодушно.

– Ну да, полезная вещь! В городе там или не знаю где. Но вообще, чудо былиин! ничего не решает! – сказал как-то Ул.

– Почему?

– Слишком много вариантов. Вот ты на пеге летишь, головой вертишь, высматриваешь гиел… У тебя с собой шнеппер, саперка, сумка, может, еще закладка – куча всякого барахла. Да еще пег чего-то мудрит. И времени десять секунд, чтобы высоту набрать или снизиться. Если будешь еще соображать, какую одуванчиковую пушинку в кого пустить или какой кусок коры – поймаешь между ушей арбалетный болт.

Недавно Сашка выпил воды из источника перед первой грядой, и кровь у него стала оранжевой. Не просто оранжевой, а такой оранжево-светящейся, даже сквозь кожу. Целые сутки экспериментатор был похож на анатомическое пособие: сияли вены, артерии – всюду, где не скрывала одежда, Сашка был оранжево-полосатым. Даже лицо выглядело полосатым, потому что и там оказалось много всяких кровеносных сосудов. И еще он весь день ржал и всем подряд зачитывался. Даже в холодном, дачного типа туалете, вырытом на улице у пегасни, он просидел три часа, но не потому, что особенно надо было, а потому что там оказалась на гвозде толстенная газета пятилетней давности. Сашка читал ее от корки до корки, учил наизусть объявления о продаже сенокосилок и сборных домиков, дико ржал и стучал зубами от холода.

– Ишь ты! – озадачился Макс, который и принес Сашке эту воду. – А я из этого и-и-источника сы… сто раз пил и н-ничего! Видать, еще чего-то в этой в-воде бы… было. Может, пы… пыль какая-то или гы… глина? Я ее гы… грязной банкой зачерпывал.

– А банку где взял?

– Ты… ты-там вы-валялось! Давно.

– А чего фляжкой своей не зачерпнул? Жалко?

– Там бы… был к-кефир, – сказал Макс, и Сашка перестал задавать вопросы. Кефир для культуриста – святое.

Неудача с водой из источника Сашку не обескуражила. Он мыслил в комплексе. Пушинка невесомости – прекрасно, а если добавить пыльцы воздушности, которую Яра по его просьбе собирала с цветов ватной палочкой? Не далее как вчера Рина, неосторожно согласившаяся взять у него конфету, взмыла к потолку, а Сашка вместо того, чтобы ее спустить, еще и гонял ее вдоль потолка электрофеном.

Рина продолжала незаметно оглядываться, проверяя, что другие делают на лекции у Вадюши.

Лена вязала под столом шарфик. Она связала Кирюше уже три шарфика и бесчисленное количество шестяных носков и не забывала следить, чтобы он их носил. Тот упрямился, дул губы, швырял шарфики в снег, но Лена сочетала терпение с напором мотопехотных колонн, и очень скоро шарфик вновь оказывался на Кирилле. В данный момент он сидел рядом с Леной и громко шептал:

– Хочешь я Вадюшу вопросом отвлеку? Он обожает рассказывать свою биографию, начиная с ясельного возраста. Как он ощутил в своем сердце дыхание добра и гуманизма и в тот же миг к нему прилетела золотая жужелица!

Дверь скрипнула и открылась. В класс заглянула Кавалерия и, отменив лекцию, позвала всех в пегасню.

– Переоденьтесь! Работать придется много! – сказала она озабоченно.