4
Ангел с голодными глазами, сестра Николетт, спустя час энергично сдернула с нее одеяло и с громким стуком поставила на прикроватный столик поднос с ужином.
Марианна ни к чему не притронулась. Жаркое напоминало раздавленного зверька, от полоски скользкого жира пахло гнилым деревом. Масло было застывшее, как камень, суп жидкий, в нем плавали три кубика моркови и одно-единственное колечко лука. Она отдала суп соседке по палате. Когда та хотела было погладить Марианну по плечу, она испуганно отпрянула.
Потом она медленно побрела по коридору, толкая свою капельницу на колесиках, придерживая коротенькую больничную рубаху, разрезанную на попе, и шлепая босыми ногами по полу. Она тащилась по коридору, пока не наткнулась на еще один, проходивший перпендикулярно к ее маршруту. На углу располагалась ординаторская.
Там работал телевизор. Николя Саркози взволнованно объяснял нации причину своего негодования, в пепельнице дымилась непотушенная сигарета. Николетт листала журнал и разворачивала пирожное.
Марианна подошла поближе и услышала музыку. Скрипки. Аккордеон. Кларнеты. Волынку. Марианна закрыла глаза, надеясь увидеть свой фильм.
Перед ее внутренним взором предстали мужчины, танцующие с красавицами. Длинный стол, дети, яблони в цвету, солнце, озаряющее море на горизонте, старинные дома из песчаника с голубыми ставнями и с тростниковыми крышами, маленькая часовня. Мужчины сдвинули шляпы на затылок. Она никогда не слышала этой песни, но ей бы очень хотелось ее сыграть. Звуки аккордеона западали ей в душу.
Она ведь сама когда-то играла на аккордеоне, сначала на маленьком, а потом, когда подросла, на настоящем. Отец подарил ей этот аккордеон на пятнадцатилетие. Мать тогда страшно рассердилась. «Учись лучше шить, от тебя хоть шуму такого не будет». В конце концов Лотар отнес его на помойку.
На табло равномерно вспыхивал красным светом и гас номер палаты.
Николетт раздраженно подняла голову, заметила Марианну и равнодушно отвернулась.
Марианна подождала, пока Николетт не уйдет, а потом вошла в ординаторскую.
Марианна так проголодалась, что схватила оставленный на столе пакет пирожных-мадлен, завернутых каждое по отдельности в папиросную бумагу, и чуть было не столкнула керамическую плитку, служившую им подставкой. Она услышала, как где-то захлопнулась дверь, прошмыгнула в коридор, а потом, увидев соответствующий знак, юркнула на лестницу.
Она тихо прикрыла за собой дверь, чуть было не прищемив трубку капельницы.
Марианна опустилась на нижнюю ступеньку лестницы и с облегчением перевела дух. Только теперь она заметила, что по-прежнему сжимает под мышкой пирожные и изразец. Она прислушалась, но ее явно никто не искал. Она прислонила керамическую плитку к решетке на окне, посмотрела на свои голые ступни в лунном свете и развернула пакет.
«Вот что значит попасть в Париж», – подумала Марианна.
Она откусила кусочек сладкого мягкого пирожного и стала разглядывать маленькую, расписанную вручную кафельную плитку.
На ней были изображены корабли в гавани. Под ослепительно-голубым небом, сияющим с такой невероятной, расточительной щедростью, словно его только что вымыли. На крохотном пространстве художник сумел создать великолепное небо. Марианна попыталась разобрать названия кораблей.
«Марлин». «Геневер». «Коакар». И…
«Марианн».
«Марианн» был изящный красный кораблик, который немного потерянно покачивался на волнах с краю; его паруса бессильно повисли.
«Марианн».
Как же там было прекрасно! Музыка, которую передавали по радио, радостная и нежная, подходила к этому пейзажу. Солнечная, ничем не скованная.
Откусывая второй кусочек, она так безудержно зарыдала, что поперхнулась и закашлялась. Изо рта во все стороны полетели крошки пополам со слюной и слезами.
Несовершённое. Вот что хотели сказать Марианне мертвые. Непрожитое. Жизнь Марианны сплошь состояла из таких непрожитых, невоплощенных возможностей.
Марианна посмотрела на трубку капельницы, введенной ей в руку, и рывком выдрала ее. Полилась кровь.
«Я от этого не умру, а потом, я не меняла белье со вчерашнего утра, я не потерплю, чтобы в таком виде меня засунули в холодильник морга!»
Тыльной стороной ладони она смахивала набегавшие слезы и моргала. За последние несколько часов она пролила больше слез, чем за сорок лет; пора было прекращать, все равно это бессмысленно.
Она опять поглядела на изразец и поняла, что видеть бессильно поникшие паруса «Марианн» ей невыносимо. Она перевернула плитку.
На обратной стороне красовалась надпись: «Порт Кердрюк, Фин.».
Марианна проглотила последний кусочек пирожного, но так и не наелась.
Кердрюк. Она снова повернула изразец к себе и понюхала. Ей показалось или от него пахло… морем?
«Я никогда не бывала в таком прекрасном месте».
Марианна попыталась представить себе, как бы они с Лотаром приехали туда. Но перед ее внутренним взором упорно возникал только Лотар за выложенным кафелем столиком в гостиной. А еще старые соседские журналы, которые он складывал параллельно швам между кафельных плиток на столике. Аккуратно. Ей следовало бы благодарить его за то, что он неукоснительно вносил порядок в ее жизнь. Это был ее дом. Последний дом в тихом тупике.
Марианна опять погладила изразец с корабликами.
«Будет Лотар поливать орхидею?»
Марианна невесело рассмеялась. Конечно нет.
Кердрюк. Если это на море, то…
Тут распахнулась дверь, и Марианна вздрогнула. На лестницу вылетела рассерженная Николетт. Она обрушила на Марианну поток брани и властным жестом приказала ей подниматься наверх. Марианна следом за сестрой поплелась в светлый коридор и не сопротивлялась, когда та стала отправлять ее назад в палату, но не могла смотреть Николетт в глаза.
Николетт умело и быстро поставила ей новую капельницу и поднесла к ее рту две розовые таблетки.
Марианна послушно притворилась, будто проглатывает их, запивая затхлой водой из стакана на прикроватном столике. Ее соседка по палате поскуливала во сне, как больной щенок.
Когда Николетт выключила лампу и закрыла за собой дверь, Марианна выплюнула таблетки.
Потом она вытащила из-под рубашки изразцовую плитку, которую все это время прижимала к сердцу.
Кердрюк. Марианна погладила кораблики. На мгновение ей показалось, что она ощутила кончиками пальцев дуновение свежего морского ветра, и, как ни глупо это было, она содрогнулась.
Она встала и медленно подошла к окну. Завыл ветер. Приблизился раскат грома; небеса разверзлись, и на секунду палату озарила вспышка молнии. Хлынул дождь, и по оконным стеклам застучали капли, точно жемчужины разорванного ожерелья. В лунном свете они виделись непомерно большими и, падая на землю, исполняли какой-то замысловатый танец. Она опустилась на колени и обвела пальцем края оконной тени, которую лампада луны вырезала из ночной тьмы и положила к ее ногам. Гром грохотал, словно гроза бушует прямо над крышей больницы.
«Моя маленькая женушка боится грозы», – любил повторять Лотар.
Она совершенно не боялась гроз. Она только притворялась ему в угоду, чтобы у него появился повод ее подразнить и почувствовать себя сильным и важным. Вот какие глупости она постоянно делала ради него.
Она посмотрела в окно, в разорванное надвое небо и нерешительно взяла обеими руками свои полные груди. Лотар был ее первым и единственным мужчиной; она вышла за него нецелованной девственницей, невинность плавно перетекла для нее в брак. Лотар был ее защитой и опорой, с тех пор как она покинула родительский дом.
«Мой муж не очаровал мою душу и не разбудил мое тело. Зачем я терпела все это долгие годы? Зачем?»
Она подошла к шкафчику и стала искать свою одежду. От ее вещей пахло грязной речной водой. Марианна намочила руку и, как могла, почистила платье, нашла дезодорант и побрызгала на него; теперь от него исходил запах грязной речной воды и роз.
Она двинулась к раковине, установленной прямо посреди палаты. Интересно, архитекторы что, не знали, как нелепо выглядит женщина, когда моется, стоя голой посреди комнаты?
Но Марианне не оставалось ничего иного. Смыв с себя больничный душок, она стала на цыпочки и заглянула в зеркало.
Нет. Ни гордости, ни достоинства на этом лице она прочесть не могла.
«Сейчас я старше своей бабушки. Я всегда думала, что когда-нибудь стану мудрой старухой. Она только терпеливо ждет внутри меня, когда придет время выйти наружу, словно бабочка из кокона, скинув оболочку. А потом из меня появится сначала ее тело, потом лицо, потом седой пучок, а в руках она будет держать поднос с теплой свежеиспеченной ватрушкой».
Марианна опустила глаза. На нее смотрела старуха, но совсем не мудрая, с морщинистым лицом девочки, маленькая тетушка, не многим выше той, какой была в четырнадцать. И все такая же пухленькая.
Она горько рассмеялась.
Ее бабушка Нана, которую она очень уважала, погибла лунной январской ночью 1961 года. Возвращаясь из имения фон Хаагов, где принимала роды, она поскользнулась и упала в канаву с водой. Выбраться самостоятельно она уже не смогла. Марианна обнаружила ее тело. На лице Наны застыло выражение гнева и удивления: надо же, как глупо пришлось погибнуть!
Марианна до сих пор ощущала смутное чувство вины, ведь в тот вечер она не стала, как обычно, ассистировать бабушке, а незаметно улизнула.
Марианна вгляделась в свое отражение. Чем дольше она смотрела, тем труднее ей становилось дышать, ее постепенно охватывал ужас. Все ее существо словно впитывало ужас, как сад – разрушительный ливень.
«Что же мне делать?»
У женщины в зеркале не нашлось ответа; она была бледна как смерть.