Глава 3
«Чубчик» у немецкого микрофона
«Эх, ты раздолье,
И счастье мое злое…
И нет мне покоя с гармошкой моей,
Каждый, кто хочет,
Вслух меня порочит,
Без передышки играй всем сильней!»
«Войной навек проведена черта…»
Оказавшиеся на «дальних берегах изгнанья», многочисленные рядовые и офицерские чины Белой гвардии были сформированы военачальниками в Русский общевойсковой союз – РОВС. Эта организация представляла собой реальную силу, которая внушала Сталину и его окружению серьезные опасения. Мужем певицы Надежды Плевицкой был один из лидеров организации генерал Николай Скоблин. При непосредственном участии завербованной ОГПУ звездной четы были один за другим ликвидированы руководители РОВС – генерал Кутепов (в 1930-м) и генерал Миллер (в 1937-м).
Но довести разгром «белой армии в изгнании» помешали объективные обстоятельства – начало Второй мировой войны.
Русская эмиграция никогда не отличалась единством мнений, но при всех противоречиях люди разных взглядов могли общаться, искать компромиссы и договариваться в спорных вопросах. Вторжение Гитлера в СССР раскололо общество вдребезги.
Зимой 1941 года поэтесса-эмигрантка Ирина Кнорринг напишет в оккупированном Париже:
Войной навек проведена черта,
Что было прежде – то не повторится.
Как изменились будничные лица!
И все – не то. И жизнь – совсем не та…
Одни (согласно советской пропаганде, их было большинство), невзирая на идеологические разногласия с большевиками, проявили себя патриотами, словом или делом помогая борьбе с врагом. Другие заняли нейтральную позицию, считая «красных» и «коричневых» одинаковым злом и предпочитая наблюдать за схваткой монстров со стороны. Третьи решили, что вторжение – шанс скинуть коммунистическое ярмо, и пошли на сотрудничество с немцами.
Генерал Врангель – в первом ряду, в центре – в Союзе Галлиполийцев в Париже. 9 марта 1924 года. Крайний справа в первом ряду – гнерал Скоблин.
Архив Андрея Корлякова (Париж)
Квинтэссенция последней точки зрения была выражена известным писателем Дмитрием Мережковским на страницах «Парижского вестника» в январе 1944 года:
…Только теперь, отдавая себе отчет об угрожающей Европе опасности большевизма, которая, впрочем, грозит не одной Европе, мы можем оценить по достоинству величие геройского подвига, взятого на себя Германией в Святом Крестовом Походе против большевизма. К этому походу присоединились и другие народы Европы. Вот почему теперь, когда зашатались стены этой проклятой Бастилии, под страшными ударами германского оружия, русские эмигранты со всеми глубоко сознательными людьми всех народов чувствуют, что в них загорается пламенная надежда:
Она не погибнет, – знайте!
Она не погибнет, Россия,
Они всколосятся, – верьте!
Поля ее золотые!
И мы не погибнем, – верьте,
Но что нам наше спасенье?
Россия спасется – знайте!
И близко ее воскресенье!
В то же время русские стали едва ли не главной движущей силой французского движения Сопротивления. Среди них были юная муза Аристида Майоля – Дина Верни, поэт Борис Вильде, княгиня Вики Оболенская… Певица Анна Марли (в девичестве Битулинская) и вовсе стала автором гимна французских партизан. После войны всерьез рассматривался вопрос о том, чтобы сделать ее произведение национальным гимном республики, а саму артистку наградили орденом Почетного легиона.
Частушки из шанхайской газеты «Русское время». 1941
В Италии любимой песней местных «гарибальдийцев» была бравая композиция «Белла, чао!»[11]. В апреле 1945-го с ней на устах они отловили пытавшегося бежать в Швейцарию дуче. Есть версия, что походная мелодия итальянского Сопротивления не что иное, как еврейская песенка «Уголек», не то сочиненная, а не то просто записанная на пластинку как народная еще в 1921 году русским эмигрантом Мишей Цыгановым.
Но не будем далеко отклоняться от маршрута.
Наши эмигранты принимали активное участие в освобождении многих оккупированных фашистами стран. Но, как ни горько признавать, их количество проигрывает в сравнении с коллаборационистами. Теми, кто в той или иной форме сотрудничал с захватчиками.
«К гитлеровцам пришло из среды русских эмигрантов <…> самое малое число, – пишет Лев Любимов в мемуарах “На чужбине” [9]. – Либо особо ретивые белые вояки, либо псевдохитрецы, вообразившие, что выйдут сухими из воды, а па самом деле попавшие в помойную яму, либо по духу прирожденные лакеи, либо тупые до кретинизма…»
Согласиться с утверждением трудно. Совершенно разные люди заняли враждебную СССР позицию. Начиная с балетного танцора Юры Жеребкова, который возглавил Управление делами русской эмиграции в Париже до генералов Шкуро, Краснова, Туркула… От уже упомянутого писателя Мережковского до множества иных представителей науки и культуры, среди которых оказалось немало представителей «легкого жанра», на коих мы и заострим внимание.
Уже в самом начале войны 30 июля 1941 года в шанхайской газете «Русское время» выходит целая полоса сатирических материалов: антисталинская басня «Знатный осел» (за авторством некоего Дубровина) и подборка «советских патриотических частушек» Н. Ухова, который выражал надежду, что «они привьются в СССР на фронте и в тылу».
На службе у доктора Геббельса
Четкие и педантичные тевтоны к началу войны успели на практике проверить различные методы манипулирования массовым сознанием и убедиться в их эффективности. Потому в рамках нацистского министерства народного просвещения и пропаганды было создано подразделение под названием «Винета», которое отвечала за восточное направление. В ее структуру входило несколько национальных отделов – латышский, украинский, белорусский и, конечно, русский.
Солдаты немецкой роты пропаганды вещают через мобильную установку на позиции Красной армии. На борту знак «V», что значит – «Винета»
Большинство сотрудников были изгнанниками первой волны. Во главе русской секции стоял «старый эмигрант, георгиевский кавалер» Александр Павлович Альбов.
«При армейских группах функционировали отделы и специальные роты пропаганды, в состав которых входили военные журналисты, фото-, кино-и радиорепортеры, персонал по обслуживанию радио-автомобилей и киноустановок, специалисты по изданию и распространению различной литературы, плакатов, листовок, сотрудники фронтовых газет.
<…> Впоследствии в круг деятельности “Винеты” вошли театральные труппы, отдельные пропагандисты, обслуживавшие восточных рабочих, занятых в немецкой промышленности и сельском хозяйстве.
<…> Кроме этого, при генеральном штабе германской армии имелось специальное управление по пропаганде среди населения оккупированных территорий, вермахт вел пропаганду на войска Красной армии, население прифронтовых и фронтовых районов и особенно на население оккупированных районов. Кроме армии такого рода пропаганду осуществляло министерство по делам оккупированных восточных территорий, возглавляемое А. Розенбергом, и созданные при нем специальные подразделения», – сообщает доктор исторических наук Александр Окороков.
Безусловно, основным методом распространения нацистских идей были листовки, но важную роль играла и радиопропаганда, а также использование радиоавтомобилей для трансляции через громкоговорители. Мощность таких установок позволяла вещать на расстояние от 1 до 3 км.
Но мало просто кричать сутки напролет, призывая сдаваться и обещая «рус золдат много шнапса, сала и папиросен». Нужно было делать это интересно, привлекая внимание и задевая душевные струны бойцов. И тут на помощь приходила песня. Ведь что, как не знакомая мелодия, способна всколыхнуть воспоминания о мирной жизни, доме, любимой девушке и маленьких детях. В таком размягченном состоянии воевать солдату уже не хотелось. Противнику было прекрасно известно, какие произведения пользуются популярностью в СССР, и он вовсю пользовался этим. Через гигантские мегафоны и в сотнях радиопередач немцы регулярно использовали записи песен русских эмигрантов. Прежде всего Петра Лещенко. Того, чей репертуар был наиболее демократичен и понятен для каждого. Вычурные «песенки настроения» Вертинского тут не годились.
Замечу на полях, что Советская армия отвечала на гитлеровские «происки и бредни» достойно. Так, во время битвы за Сталинград нашими спецами были применены революционные технологии психологического давления на противника. Из установленных на передовой громкоговорителей сначала транслировались немецкие шлягеры, которые прерывались сообщениями о победах Красной армии на участках Сталинградского фронта, а потом неожиданно сменялись монотонным стуком метронома, который прерывался через каждые семь ударов комментарием на немецком языке: «Каждые семь секунд на фронте погибает один немецкий солдат». По завершении серии из 10–20 «отчетов таймера» из громкоговорителей вновь неслось танго.
Еще немного о масштабах гитлеровской радиопропаганды.
А. В. Окороков в исследовании «Особый фронт. Немецкая пропаганда на Восточном фронте в годы Второй мировой войны» [10] свидетельствует:
«Согласно отчету руководителя восточного отдела министерства пропаганды Германии доктора Тауберта на оккупированные территории СССР велись непрерывные передачи на 18 языках.
Немецкая листовка с частушками о маршале Тимошенко и Сталине. 1942
<…> Так, радиогруппа “Восток” имела главный передатчик в Риге и вспомогательные – в Каунасе и Минске. Радиогруппа “Украина” располагала передатчиком в Виннице…
Значительное количество станций работало и в других областях. Так, например, на территории Белоруссии действовала радиостанция “Голос народа”, для населения Крыма вела ежедневные передачи радиостанция “Голос Крыма”, размещавшаяся в Симферополе, и т. д.
Программа передач немецких радиостанций была фактически стандартной: до шести раз в день – последние известия, сводки германского командования и чтение статей из оккупационных газет; три-четыре раза в день – концерты и записи на грампластинках.
<…> О важности использования армейских радиосредств свидетельствует указание верховного командования германских войск, разосланное на места в мае 1942 года. В нем отмечалось: “Немецкие войска, участвующие в военных операциях на востоке, а также находящиеся в тыловых оккупированных районах, могут себе представить, как важен для дальнейшего ведения войны максимальный охват населения политической пропагандой. Одно из средств для проведения этого мероприятия – слушать радиопередачи на русском и украинском языках, которые передаются из Берлина целым рядом радиостанций… Поэтому необходимо учесть, что вся находящаяся в распоряжении части радиоаппаратура в те часы, когда она не используется для служебных целей, должна применяться для агитации населения”…»
Вот, к примеру, программа орловского радиоузла лета 1942 года[12]:
Понедельник, 20 июля:
13.00 – Политинформация.
17.00 – Концерт, цыганские романсы, колоратурное сопрано, солист-гармонист.
19.00 – Политинформация.
19.15 – Инсценировка рассказа А. П. Чехова «Хирургия».
Вторник, 21 июля:
13.00 – Политинформация.
19.00 – Политинформация.
19.15 – Политобозрение.
Среда, 22 июля:
13.00 – Политинформация.
17.00 – Концерт: меццо-сопрано, бас, балалайка.
19.00 – Политинформация.
19.15 – Литературная передача. «Театр у микрофона». «Волк». Радиопьеса из современной жизни.
Пьесой из «современной жизни» оказалась дешевая агитка о переметнувшемся к немцам партизане.
Но пора вспомнить о главном действующем лице этой главы.
Мне неизвестно, какой конкретно эфир стал поводом, но 5 декабря 1941 года в газете «Комсомольская правда» вышла большая статья Овадия Савича, посвященная самому популярному в предвоенные годы певцу-эмигранту Петру Константиновичу Лещенко под названием
«“ЧУБЧИК” У НЕМЕЦКОГО МИКРОФОНА»
Когда оборванный белогвардеец – бывший унтер Лещенко добрался до Праги, за душой у него не было ни гроша. Позади осталась томная и пьяная жизнь. Он разыскал друзей, они нашли ему занятие: Лещенко открыл скверный ресторан. Хозяин, он был одновременно и официантом и швейцаром. Он сам закупал мясо похуже и строго отмеривал его повару. Ни биточки, ни чаевые не помогали ему выбиться из нищеты. Кроме того ресторатор зашибал. По вечерам, выпив остатки из всех бокалов пива и рюмок водки, он оглашал вонючий двор звуками гнусавого тенорка: «Эх, ты, доля, моя доля…»
Кому-то из друзей пришла в голову блестящая идея: ресторатор, официант, швейцар и унтер должен стать певцом. Выпив для храбрости, Лещенко взял гитару и начал петь романсы. И тут случилось чудо: песенки возымели успех. Сочетание разухабистой цыганщины с фальшивыми, якобы народными мотивами и гнусавым тенорком показалось пражским мещанам истинно русской музыкой. Лещенко нанял швейцара, затем официанта и перестал ходить на базар. Он выступал теперь только в качестве кабацкого певца.
Фрагмент статьи О. Савича из «Комсомольской правды». 1941
Слава постепенно росла. Белогвардейцы подняли его, что называется, на щит. Гнусавый тенорок был записан на пластинки. Унтер оказался, кстати, поэтом – он сам сочинял слова своих душещипательных романсов. С размером и рифмой он не очень стеснялся. Но слова подбирал по принципу: чем глупее, чем пошлее – тем лучше. Белогвардейцы слушали забытые кабацкие мотивы и плакали. Иностранцы слушали и умилялись: это и есть русская душа, если русские плачут. А Лещенко бил себя по бедрам и с пьяной слезой в голосе выкрикивал: «Эх, чубчик, чубчик, вьется удалой!»
Пришла война. Казалось, мир мог забыть белогвардейского унтера и удалой чубчик, оказывается, курилка жив.
Захватив наши города, фашисты организовали в них радиопередачи. Несется из эфира на немецком языке: «Говорит Минск, говорит Киев. А затем раздается дребезжание гитары и гнусавый тенор развлекает слушателей: «Эх, чубчик, чубчик…»
Унтер нашел свое место – оно у немецкого микрофона. Украинцы и белорусы слышали лучшие в мире оперы, симфонические концерты, красноармейские ансамбли, народные хоры – все это, разумеется с фашистской точки зрения, было большевистской пропагандой. Теперь немцы принесли «подлинную культуру» – Лещенко.
В промежутке между двумя вариантами «Чубчика» – залихватским и жалостным – хриплый, пропитый голос, подозрительно похожий на голос самого Лещенко, обращается к русскому населению в прозе и без музыкального сопровождения. «Москва окружена, – вопит и рявкает унтер, – Ленинград взят, большевистские армии убежали за Урал». Потом дребезжит гитара, и Лещенко надрывно сообщает, что в его саду, как и следовало ожидать в виду наступивших морозов «отцвела сирень». Погрустив о сирени, унтер снова переходит на прозу:
«Вся Красная армия состоит из чекистов, каждого красноармейца два чекиста ведут в бой под руки».
И опять дребезжит гитара. Лещенко поет: «Эх, глазки, какие глазки»… И, наконец, в полном подпитии, бия себя кулаками в грудь для убедительности, Лещенко восклицает: «Братцы красноармейцы! На какого хрена вам эта война? Ей-богу, Гитлер любит русский народ! Честное слово русского человека! Идите к нам в плен! Мы вас приголубим, мы вас приласкаем, обоймем и поцелуем». (Последняя строчка исполняется уже в сопровождении гитары.) «Убедительность» лещенковской пропаганды и ее «художественное достоинство», конечно, бесспорны. Но, если эффект полностью противоположен немецким ожиданиям, унтер не виноват: он старается вовсю, Чубчик вьется у микрофона – грязный, давно поседевший, поределый: сколько драли его пьяные гости в кабаках! Чубчик продал родину, свой народ, продал традиции вольного казачьего Дона и служит тому, кто кормит, – изображает русскую душу такой, какой хочет видеть ее Гитлер. Заплеванный трактир вместо искусства, пьяный бред вместо человеческого голоса, продажный лакей вместо свободного гражданина. Надо ровно ничего не понимать в психологии русского народы, чтобы надеяться, что икота кабацкого хама может соблазнить советских людей.
Появление этой статьи, несомненно, было ответом на некую радиопередачу (или даже серию программ) на вражеском радио.
Автор статьи песочит на все лады артиста, якобы агитировавшего за ценности Третьего рейха советских граждан. Исследователи творчества певца, родственники и просто поклонники всегда начисто отметают подобные обвинения: «Мол, не из тех он был! В эмиграции оказался поневоле (когда аннексированная Бессарабия стала частью Румынии), любил всей душой Россию – и вообще пел здорово. А что служил в румынской армии, воевавшей на стороне Германии, так то не по доброй воле. И что пел в оккупированном Крыму и Одессе – тоже не беда: песня нужна всякому».
Все верно. И я не собираюсь оспаривать чистоту помыслов маэстро, а лишь показываю краткую зарисовку событий, прямо или косвенно отраженных в статье. Материал, к слову, изобилует неточностями буквально с первой строчки. Лещенко никогда не жил в Праге. И хотя он действительно владел рестораном, но располагался тот в Бухаресте.
Впрочем, не будем торопить события…
Контрабандный товар
К началу сороковых в советской России не было патефона, где хоть однажды не крутились записи Петра Лещенко. Официально певец, конечно, под запретом и пластинок его на прилавках днем с огнем не сыскать, но есть сотрудники МИДа и капитаны загранплавания, которые помогают, как могут, заполнить культурные лакуны граждан.
В канун Великой Отечественной, когда буржуазная Латвия стала советской и все частные предприятия были национализированы, в СССР оказалось большое количество, произведенных на рижской фабрике «Беллакорд», пластинок эмигрантов и даже готовых матриц для изготовления новых тиражей.
Такие пластинки П. Лещенко фирмы «Columbia», рискуя свободой, везли через советскую границу артисты, моряки, дипломаты и военные
Не секрет, что большевики одной рукой запрещали, а другой разрешали, и прежде всего для себя любимых. В этом ключе я всегда вспоминаю рассказ Изабеллы Юрьевой, которая, оказавшись в разгар гонений на цыганский романс на закрытом концерте в Кремле, услышала от «всесоюзного старосты» Калинина буквально следующую просьбу: «Пойте, голубушка, какую угодно цыганщину, советских песен не надо!»[13]
…а такие, напечатанные на ленинградской экспериментальной фабрике грамзаписи с вывезенных из Прибалтики матриц, распространялись среди номенклатурных работников
Широко известна другая история, когда Леонид Утесов по просьбе товарища Сталина порадовал Политбюро исполнением блатных песен.
Потому, как только появилась возможность, на Ленинградской экспериментальной фабрике грампластинок начали печатать ограниченными тиражами пластинки Лещенко, Вертинского, Морфесси, Сокольского и других популярных артистов-эмигрантов. Для конспирации этикетки на них были совершенно чистые и не содержали никакой информации. Владельцы сами писали на них от руки имя и название. В широкую продажу диски не поступали и были доступны исключительно для номенклатурных работников и приближенных к ним особ.
Но песня не соловей – в клетку не посадишь. И потому голоса Петра Лещенко и его многочисленных коллег вольно неслись по улицам и бульварам.
Петр Константинович Лещенко (1898–1954) родился в селе Исаево близ Одессы. Пел в церковном хоре. Принимал участие в Первой мировой и Гражданской войнах. После аннексии Бессарабии стал гражданином Румынии. Выступал в разных странах мира в качестве танцора. В начале 1930-х познакомился в Риге с композитором Оскаром Строком и начал вокальную карьеру. Через несколько лет стал самым популярным исполнителем русских песен в Европе. Владел фешенебельным рестораном в Бухаресте. Все изменилось с началом Второй мировой… После капитуляции Германии вместе с женой пел для наших военных в Румынии, что, однако, не спасло его от ареста. Подробнее о судьбе певца читайте в мемуарах его вдовы Веры Белоусовой «Скажите, почему?!» (ДЕКОМ, 2010)
Весной во дворы выносили патефон, и начинались танцы. Конечно, его записи были в дефиците, но то, что большинству советских людей творчество Лещенко было хорошо знакомо, – неоспоримый факт.
В дневниках участника полярной экспедиции Папанина радиста Эрнста Кренкеля есть запись от 1 ноября 1939 года:
«Ночью было много телеграмм. Наши дожидались, пока я закончу, спать не ложились. Стали пить чай и “бричковать”: так у нас обычно называются вечерние чайные разговоры. Хорошее настроение у всех – дожили до первого ноября.
Оглушительно гремел Рейкьявик (Исландия), и даже были две русские пластинки: “Дуня, давай блинов с огнем” и “Мусенька, родная”. Пел какой-то конкурент Вертинского. Пластинки занятные».
Нет сомнений, что на «занятных пластинках» звучал голос Лещенко. Названные песни – только его репертуара. Почему Кренкель не называет имени исполнителя? То ли действительно не знает, а то ли не рискует расписываться в любви к «белоэмигранту».
Одесские моряки, рискуя получить обвинение в контрабанде, везли записи на продажу. Владимир Гридин, старожил «Жемчужины у моря», автор записок о Петре Лещенко «Он пел, любил и страдал» [11], вспоминал о довоенном времени:
«Лещенковские пластинки настолько завораживали, что многие люди не останавливались перед очень высокими ценами на них. Так, “Чубчик” тогда стоил 100 рублей – это примерно четверть месячного заработка рабочего (бутылка водки стоила 6 рублей 05 коп.!).
А хорошо знакомая многим, безудержно лихая, захватывающая “Моя Марусечка” достигала стоимости в… 300 рублей! Но одесские любители такой музыки и поклонники этого певца, что называется, не считались с затратами. И многие пластинки Петра Константиновича с его изображением на конверте уносились по домам в разные уголки Одессы, где они звучали сутра до вечера».
О самом певце из-за полнейшего отсутствия информации гуляли фантастические легенды, отчасти озвученные в материале Савича. Ему приписывали дружбу с Есениным (и побег вместе с ним за границу), другие считали его сбежавшим с судна моряком и даже фартовым вором, удравшим на Запад после большого куша. Особенно часто муссировалась тема белогвардейского прошлого певца (кстати, не нашедшая прямых доказательств до сих пор). Однако в довоенное время реальных случаев репрессий за хранение или прослушивание пластинок эмигрантов не известно. Хотя морякам, рисковавшим везти запретные диски, вероятно, могло быть предъявлено обвинение в контрабанде.
По законам военного времени
Вернемся к статье из «Комсомолки» 1941 года. Смотрите, как журналист описывает вокал своего героя – сперва это «гнусавый тенорок», который ближе к финалу превращается неожиданно в «хриплый голос»: «В промежутке между двумя вариантами Чубчика” – залихватским и жалостным – хриплый, пропитый голос, подозрительно похожий па голос самого Лещенко, обращается к русскому населению в прозе и без музыкального сопровождения».
Непонятно, зачем в программе прозвучали два «Чубчика» сразу – «залихватский и жалостный»? Никакого «жалостного» «Чубчика» у Лещенко нет. Так может, это была другая песня или два разных варианта исполнения одной песни? Допустим, Петра Лещенко («залихватский») и Юрия Морфесси (его версия и впрямь малость нудновата).
А может быть, и вовсе прозвучал «парикмахерский хит» не в исполнении Лещенко и Морфесси, а, например, Ежи Семонова или Муни Сереброва. Кто только «Чубчик» не пел!
И в этой связи родилась у меня еще одна версия появления этой статьи, но о ней расскажу позднее. Пока разберем основные гипотезы.
А может, не стоит ломать голову и нестыковки – это горящий между строк, едва заметный огонек совести журналиста? И загадочной трансформацией из «тенорка» в «хриплый голос без музыкального сопровождения» Савич вольно (или невольно), но обнажает истинное положение вещей: имела место некая пропагандистская передача, в которой для усиления эффекта были использованы песни эмигрантов с дикторскими вставками. Кто, как не они, певцы с пластинок, олицетворяли для нас, обретавшихся за железным занавесом, дореволюционную
Россию? Все эти незначительные «о- и проговорки» наводят меня на мысль о том, что статья в «Комсомолке» написана, во-первых, с чьих-то слов, во-вторых, на основе все тех же бытовых, курсирующих в СССР слухах о певце («белогвардейский унтер») и, в-третьих, человеком, равнодушным к подобной музыке в принципе, слишком уж сильны и вульгарны оскорбления в адрес певца.
Каковы же выводы из моего пассажа?
Мне думается, что имя Петра Лещенко здесь – образ собирательный. Автор сознательно выбрал самого известного «запрещенного» певца того периода да еще с одиозной славой белогвардейца. И блестяще использовал его для контрпропаганды.
Шаг понятный. И если даже у микрофона был вовсе не Лещенко, а кто угодно, распевающий русские песни (из сотни-другой тысяч артистов-эмигрантов нашлось бы к кому обратиться), его стоило бы назвать «Петром Лещенко» хотя бы для этой публикации зимой 1941-го.
Клавдия Ивановна Шульженко
Война – время мало располагающее для четких и ясных выводов о чем бы то ни было вообще. Ежедневно перетекающие с места на место дивизии и батальоны. Ежечасные бои, десятки тысяч погибших или пропавших без вести… В такой ситуации немудрено обмануться, принять ложный слух за правду, а истину посчитать происками врага…
В качестве иллюстрации приведу рассказ легенды советской эстрады Клавдии Ивановны Шульженко [12].
«Весной 1942 года выступали мы в одной из частей Волховского фронта 24 марта, в день моего рождения. Работая на легендарной трассе “Дорога жизни”, концертируя по три-четыре раза в день, я так уставала, что и вовсе забыла о своем дне. И вот 24 марта вечером неожиданно пришел адъютант командующего армией и пригласил меня с товарищами в генеральскую землянку. Приходим… Накрыт стол. Первый тост – за Победу, второй – за новорожденную.
В. Ф. Коралли (руководитель оркестра и муж К. Шульженко. – М. К.) спросил у генерала:
– Как вы узнали о дне рождения Клавдии Шульженко?
Генерал, улыбнувшись, ответил:
– Моя разведка работает четко. – И вдруг с напускной строгостью спросил: – Что же это вы, друзья, одновременно обслуживаете нашу армию и фашистскую?
Мы опешили.
– Как… фашистскую?!.
– Да, да, – продолжал генерал, рассмеявшись, – я однажды слушал по радио из оккупированных городов Пскова и Новгорода концерт вашего джаз-ансамбля.
А дело было вот в чем. В первые месяцы войны, когда мы вместе с нашими войсками отходили от Выборга к Ленинграду, культработники воинских частей часто записывали паши выступления на пленку. Видимо, одна из пленок попала в руки врага, и мы стали жертвой фальсификации. Советские люди, слушая на оккупированной территории пленку, естественно негодовали. Концерт начинался словами В. Ф. Коралли: “Мы счастливы, друзья, что сегодня выступаем для вас…” И далее: “Для вас, истребителей ненавистных фашистских захватчиков, Клавдия Шульженко исполнит песню “О Юге”…”
Когда Петр Лещенко начинал петь, в зале стояла абсолютная тишина
В том концерте, который передавался по радио в оккупированных районах, заводилась довоенная пластинка “О Юге” – эту песню я вообще не пела в военных концертах. Слова же “истребителей фашистских захватчиков” убирались из пленки, вот и получалось, что В. Ф. Коралли обращается… к фашистам».
Наш журналист мог в равной степени как быть осведомленным об истинном положении вещей, так и оставаться в блаженном неведении. Но есть и другие факты.
Перенесемся в декабрь 1941 года. Неделю-другую назад окончилась битва под Москвой. Казалось бы, что власти не до «Чубчика», и вдруг статья.
Оказывается, по утверждению Владимира Гридина, в конце 1941 года «Одесская газета» со ссылкой на телефонный разговор с Лещенко поместила информацию о том, что певец готовится прибыть с гастролями в Одессу.
Знаменитый, неподражаемый исполнитель русских и цыганских танго, фокстротов и романсов, напетых на пластинках фирмы «Колумбия» и разошедшихся по всему миру, Петр Константинович Лещенко даст концерты в помещении Одесского театра оперы и балета.
Последняя любовь Петра Лещенко – молодая одесситка Вера Белоусова
Позднее появилась и точная дата -19 января 1942 года. Но потом, сославшись на «внезапную болезнь артиста», мероприятие отменили.
Только 24 мая певец наконец-то вышел на сцену, но не оперного, а Русского драмтеатра. По требованию оккупационных властей началась программа с исполнения румынских песен, но закончилась… закончилась триумфальным исполнением «Чубчика», овациями и выносом на руках поклонников к машине в теплую майскую ночь.
За удачным дебютом последовали новые встречи с публикой. 17 июня исполнитель принял участие в благотворительном вечере и получил благодарность от примаря (городского головы) Германа Пынтя.
«Одесская газета», 22.12.1942. Архив М. Пойзнера (Одесса)
«Одесская газета» сообщала также о появлении Лещенко с «новым репертуаром» в «концерте в пользу румынского и германского Красного Креста». О том, что за «новый репертуар» это был, остается только гадать…
Воодушевленный приемом артист принимает решение обосноваться в городе. Не обошлось и без femme fatal – Петр Константинович встретил здесь свою последнюю любовь – 19-летнюю красавицу Веру Белоусову, ставшую впоследствии его женой.
В конце июля, уладив дела в Бухаресте, он прибыл в Одессу и с головой окунулся в бизнес – приобрел с партнерами ресторан-варьете «Северный».
Листая газетную рекламу и слушая воспоминания очевидцев, становится, в общем-то, понятно, отчего в СССР Лещенко воспринимали как пособника фашистов.
Посудите сами: советские войска оставили Севастополь, захватчики рвались к Дону, в блокадном Ленинграде люди умирали от голода, разворачивались жаркие бои на подступах к Сталинграду, а в это время «Одесская газета» информировала горожан:
Ресторан представляет из себя приятный и уютный уголок для отдыха <…> одесситы найдут здесь прекрасное место для проведения своих досугов. Как нововведение, кроме официантов публику будут обслуживать пикколо и бои <…> с тем, чтобы создать максимум удобств для посетителей.
Меню обещало изысканные блюда – «кавказский шашлык, люля-кебаб из барашка и гратар из филе», которые предстояло вкушать в «отдельных ложах», «редком по красоте колонном зале» или на летней веранде.
Не знаю, как вам, а мне сразу приходят на ум строчки, написанные по схожему поводу куплетистом Сергеем Сокольским зимой 1916 года после возвращения с фронта:
О, вы, пришедшие сюда,
Для смеха, шуток и забавы <…>
Позвольте мне напомнить вам,
Что где-то бой кипит кровавый!
В этом здании располагался ресторан «Северный» («Норд»). Архив М. Пойзнера
7 августа grand-opening состоялся. В № 149 «Одесской газеты» появилось объявление:
Ресторан «Северный»-«Nord» (Театральный переулок, 12) открыт от 8 часов утра, начало выступлений в 6 час. Вечера при участии Петра Лещенко и Веры Белоусовой с джаз-оркестром под управлением Петра Нечаева.
Побывавший в заведении Владимир Гридин вспоминал, что в зале сидели румынские и немецкие офицеры, по паркету сновали те самые «пикколо и бои», а Лещенко с Белоусовой пели русские и популярные румынские песни. Злые языки трепали, что кроме своих шлягеров случалось Петру Константиновичу исполнять гимн Русской освободительной армии «Мы идем широкими полями», хотя документально это ничем не подтверждается.
Даже в конце войны культурная жизнь била в Жемчужине у моря ключом. Реклама спектаклей и концертов из «Одесской газеты» от 12.12.1944. Архив М. Пойзнера
Не стоит тем не менее делать скоропалительные выводы о бездушном и алчном коммерсанте, победившем певца. Воспоминания участницы его ансамбля Сони Ширман об их работе в Румынии подтверждают эту мысль:
«В моей памяти он остался как добрый, честный человек.
Король Кароль П, отправляясь па охоту, прихватывал с собой рыжеволосую красавицу Лупяско, национальный театр и эстрадных актеров. Кортеж ехал на охоту в бронепоезде. Обслуживали нас по высшему разряду. Готовили, натаскивали, как надо вести себя в присутствии короля. После выступления Лещенко получил конверт с весьма значительной суммой. Всю сумму он полностью разделил между всеми участниками концерта. А сумма была такова, что я сразу смогла купить небольшой особнячок в Бухаресте.
На мою свадьбу Петр Константинович подарил обеденный сервиз на 24 персоны…»[14]
Известно, что Петр Константинович, несмотря на неприятные разговоры с полицией, держал цыганский хор, сплошь состоявший из евреек, и вообще не раз помогал оказавшимся в трудных ситуациях людям. Гридин озвучивает даже невнятные слухи о якобы имевшей место помощи Лещенко одесскому подполью, что, на мой взгляд, на 99,9 процента является мифом, хотя и нашло свое отражение в сериале Владимира Котта по сценарию Эдуарда Володарского «Все, что было», где главную роль сыграл Константин Хабенский. Другой «лещенковед» Виталий Бардадым в своей книге, напротив, утверждает, что певец получал угрозы от крымских партизан.
Румынский солдат в Одессе изучает театральную афишу.
Архив М. Пойзнера
Эту информацию категорически опровергала его вдова Вера Георгиевна.
Так или иначе, но когда сведения из оккупированной Одессы по каналам спецслужб проникли в Москву, из верхних эшелонов власти поступил приказ – срочно отреагировать на его трели статьей в центральной прессе. Это был заочный приговор «бессарабскому соловью». Тем более что из-за разногласий с компаньонами весной 1943 года Петр Константинович покинул «Северный», а потом как подданный Румынии был… призван в армию. Богатый ресторанный опыт позволил ему устроиться заведующим офицерской столовой.
К слову, в армию Лещенко призывали не раз, но удача была на его стороне и от отправки на фронт удавалось отвертеться, хотя один раз за уклонение его судили офицерским судом, а в другой – он специально согласился на ненужную операцию по удалению аппендицита.
В июне 1943-го с молодой женой Верой он короткое время выступал перед румынскими военными в составе артистической бригады.
Сохранились документальные подтверждения о планировавшихся концертах и выступлениях по радио в крымских городах.
Программы с его участием имели место в 1943–1944 гг., о чем неоднократно сообщала периодическая печать.
Из газеты «Голос Крыма» (5.12.1943):
В пятницу 3 декабря выступил по радио известный заграницей исполнитель цыганских романсов и жанровых песен, эмигрант Петр Лещенко. Он исполнил на русском языке четыре песенки, в том числе «Прощай мой табор» и свою коронную песенку – «Чубчик». Голос певца звучал прекрасно и приятно обрадовал удивленных симферопольских радиослушателей, для которых его выступление было сюрпризом. Певец даст в Симферополе открытый концерт.
По иронии судьбы заметка вышла ровно два года спустя, день в день после публикации статьи Савича в «Комсомолке». Автор новости сообщает, что в эфире звучали исключительно песни в исполнении Лещенко. А что уж там было на самом деле – поди знай сегодня. Но как бы то ни было, в 1951 году Петр Лещенко был взят под стражу спецслужбами социалистической Румынии и умер в концлагере летом 1954-го.
Причина ареста до сих пор вызывает споры, и, видимо, с коллаборационизмом ее связывать не стоит, речь скорее о бытовых вещах. Скажем, о чрезмерном увлечении трофейным имуществом[15]. Писатель Эдуард Хруцкий выдвигает версию, что певец пострадал потому, что слишком тесно общался в оккупированной Одессе со своим поклонником, чемпионом СССР по боксу Олегом Загоруйченко, который на поверку оказался немецким агентом и под вывеской спортивной школы держал разведшколу.
На волне перестройки, летом 1987 года, замминистра культуры СССР М. А. Грибанов направил запрос в КГБ:
«В соответствии с многочисленными просьбами слушателей фирма “Мелодия” включила в тематический план выпуска на 1987–1988 годы пластинку с записями песен Петра Лещенко. Просим сообщить, соответствуют ли действительности сведения о том, что якобы он во время войны <…> сотрудничал с оккупантами, и имеются ли какие-либо другие компрометирующие его как советского гражданина данные».
Замечу, что советским гражданином Лещенко никогда не был, но тот факт, что пластинки вышли, дает, казалось бы, однозначный ответ на поставленный вопрос.