Глава 1
Когнитивно-дискурсивные характеристики… англоязычной паремиологической картины мира
1.1. Понятие картины мира и ее составляющие
Большая часть научных гуманитарных исследований, проводимых в последние десятилетия, опирается на понятие картины мира, которое уже успело занять самые прочные позиции и в теории языкознания. Как это часто бывает с явлениями, представляющими собой абстрактные единицы, понятие «картина мира» до сегодняшнего дня не имеет общепринятого определения и трактуется по-разному в каждом предпринятом исследовании. Справедливо отмечается, что определение такого феномена, как картина мира, не может быть абсолютно однозначным, так как это умозрительное построение, которое используется его создателями, чтобы решить определенные теоретические или практические задачи, а не объективно существующая реалия [Корнилов, 2003, с. 4].
Изначально термин «картина мира» был введен и использован учеными в области физики в конце XIX – начале ХХ вв., чтобы обозначить совокупность образов внутренних у внешних предметов, а затем с ее помощью получить сведения касательно поведения данных предметов логическим путем [Герц, 1973, с. 273]. Относительный характер не только научного, но и любого другого знания подчеркивал и А. Эйнштейн, давая свою интерпретацию рассматриваемой универсалии и говоря о том, что человеком предпринимается попытка создать для себя адекватным способом понятную и простую картину мира, чтобы каким-либо образом попробовать заменить созданной таким образом картиной этот мир. Художник, естествоиспытатель, теоретизирующий философ и поэт занимаются этим, но каждый по-своему разумению. И на эту картину мира с ее оформлением человеком переносится центр тяжести его духовной жизни для того, чтобы обрести в ней уверенность и покой, которые невозможно найти в очень тесном и головокружительном круговороте его собственной жизни [Эйнштейн, 1967, с. 39–40].
Обозначенная относительность знания, по сути, представляющая собой сложное концептуальное единство, подчеркивается и представителями биологического подхода, в соответствии с которым картина мира определяется как вся совокупность сложных репрезентаций и концептов, которые имеют место в сознании каждого человека и отражают обобщенный опыт взаимодействия со средой, являющийся непосредственным и опосредованным (в процессе воспитания и образования) [Ярцева, 2010, с. 88]. При этом представленная концептуальная система уже сама по себе есть объект взаимодействия.
Рассматривая данную проблематику в психологическом аспекте, исследователи называют картиной мира определенный образ, отражение предметов действительности в психике индивида, окружающей его, которое опосредовано предметными значениями, поддается сознательной рефлексии и соответствует когнитивным схемам [Леонтьев, 1993, с. 18]. Таким образом, картина мира индивида включает не только его самого, вместе с его состояниями и действиями, но и окружающую его действительность. Именно такой подход к рассмотрению картины мира как «сознания в своей непосредственности» [Леонтьев, 2005, с. 96] и позволяет обозначить ее в качестве продукта (результата) высшей нервной деятельности.
С точки зрения культурологии, картина мира предстает в виде определенного образа, являющегося совокупностью всех существующих в сознании индивида знаний о мире. Особо важным является то, что, согласно данному подходу, индивид должен принадлежать к определенной национальной культуре, именно поэтому картина мира с позиций культурологии есть ментальная репрезентация культуры. Данное утверждение, в свою очередь, позволяет нам заключить, что картина мира будет характеризоваться тем же набором типичных свойств, что и сама культура, а именно: целостностью, комплексностью, многоаспектностью, историчностью, полиинтерпретируемостью, способностью к овнешнению, эволюционированию и т. д. [см. подробнее: Тимко, 2007, с. 39; Ярцева, 2010, с. 88; Пахомова, 2012, с. 84; Шулякина, 2014, с. 28].
Занимаясь изучением этнокультурных особенностей психики людей, психологических характеристик этносов и психологических аспектов межэтнических отношений, этнопсихология (также называемая «психологической антропологией», «сравнительно-культурной психологией» и «психологией народов») представляет картину мира в виде некоторого связного представления о бытии, присущего всем представителям определенного этноса [Лурье, 1994, с. 52], рассматриваемого в рамках нашей работы как биосоциокультурная межпоколенная общность, состоящая из различным образом интегрированных в нее слоев (ядерной группы этноса и оболочек этнического ядра), непосредственно идентифицирующих себя с данной общностью [Прудникова, 2012, c. 87]. Из этого вытекает понимание национальной картины мира как непосредственного результата коллективного опыта нации.
Подобной точки зрения придерживается и В. И. Постовалова, рассматривающая картину мира как фундаментальное понятие, в рамках которого вся совокупность знаний и представлений об окружающей действительности «сходится» в целостном глобальном образе мира, лежащем в основе мировидения как всей нации, так и каждого входящего в нее индивида. Так, в картину мира оказываются инкапсулированы все сущностные характеристики и основные свойства мира в том виде, как они понимаются носителями определенной культуры, и представляют собой результат всей духовной активности этой культуры (нации) [Постовалова, 2016].
Из этого мы можем заключить, что картины мира, создаваясь посредством субъективного восприятия всего окружающего и затем его смыслового конструирования в соответствии с определенной логикой миропонимания и миропредставления, отличаются чрезвычайным разнообразием, которое напрямую зависит от этнокультурного кода каждой нации.
Считая в рамках данной работы этническую и национальную картину миру полностью синонимичными понятиями, мы придерживаемся определения В. П. Завальникова, для которого данное явление – это особое структурированное представление о мироздании, характерное для того или иного этноса; оно имеет адаптивную функцию, с одной стороны, а с другой стороны, является воплощением ценностных доминант, присущих культуре того или иного народа [Завальников, 2000, с. 4].
Здесь нам видится необходимым более подробно остановиться на понятии «ценность» и его отношении к картине мира. Представленное выше утверждение В. П. Завальникова полностью подкрепляется и дополняется С. В. Лурье в ее работах, посвященных методологии исследования «национального характера» и этнических констант. По мнению исследователя, этническая картина мира (являющаяся ничем иным, как концептуальной картиной мира в ее «этническом» преломлении) является, с одной стороны, производной от этнических констант, с другой стороны – ценностных ориентаций. В рамках этнической картины мира происходит наложение данных характеристик: этнические константы представляют собой парадигматические формы традиционного сознания, получающие конкретное наполнение через процесс трансфера, направленность которого как раз и регламентируется ценностной ориентацией. Иными словами, отношение этнических констант к ценностной ориентации пропорционально соотношению условия действия и его цели. То есть, этнические константы остаются неизменными на протяжении жизни этноса, а его ценностная ориентация меняется, потому что представляет собой результат свободного выбора людей [Лурье, 1998, с. 226].
Стоит также учитывать тот факт, что любая картина мира является результатом когнитивной деятельности индивидов, а процесс познания неотделим от оценки. Таким образом, ценностная доминанта также является неотъемлемой частью производных картины мира.
Здесь нельзя не отметить, что положительное или отрицательное направление оценочной маркированности зависит, в первую очередь, от «конвенциональных установок общественного сознания». Категория оценки занимает основополагающее место в процессе формирования ценностной картины мира, включающей в себя оценочную шкалу, определенный комплекс ценностей и антиценностей, оценочные стереотипы и общее понятие нормы. Данный комплекс взаимодействующих ценностей и антиценностей затем закрепляется в языковой картине мира (далее – ЯКМ) и становится ее отличительной чертой [Михайлова, 2011, с. 697–698].
О понимании оценочной ориентации как краеугольном камне всех производных картин мира говорит и Н. И. Маругина, утверждая, что для лингвокультурологии имеет особое значение ценностная составляющая, обусловливающая понимание концепта как некоей структуры сознания, где зафиксированы ценности какого-либо социума. Фактическая информация о каком-либо реальном или воображаемом объекте формирует понятийный элемент. И все наивные представления об объекте, которые закреплены в языке, входят в образную составляющую концепта [курсив наш] [Маругина, 2010, с. 38].
Принимая во внимание тот факт, что каждому народу соответствует своя собственная ценностная система, которую он представляет в сознании, адаптирует, корректирует и сопоставляет с этническими константами в абсолютно индивидуальной и только ему присущей манере, логично предположить, что мировосприятие каждого человека будет делиться на «мы»-образ (представления в рамках одной национальной картины мира) и «они»-образ (восприятие представлений другой национальной картины мира).
Важно подчеркнуть, что при взаимодействии или столкновении разных национальных картин мира своя собственная картина мира неизменно воспринимается как apriori более упорядоченная, стройная и более верная, т. к. она прошла апробацию на протяжении всей истории этноса в процессе его адаптации. В данном случае этническая картина мира выступает в качестве некоего защитного механизма, помогающего через призму национальных ценностных доминант разграничить источники опасности/ угрозы и источники поддержания жизни социума и человека в нем. Таким же образом происходит разграничение «мы»-образа и «они»-образа. Итак, мы подходим к выведению еще одной функции производных картины мира – психологической защите этноса.
Обозначая такие маркированные функции, как «наличие ценностной доминанты» и «психологическая защита» (адаптивность), мы намеренно используем выражение «производные картины мира», т. к., на наш взгляд, данные элементы в полной мере относятся именно к этнической (национальной), а не к концептуальной картине мира как таковой. Последняя видится нам высшим уровнем абстракции, где основной единицей измерения являются концепты, представленные в их цельной, объемной, завершенной, а значит – идеальной форме. В данном случае под идеальной субстанцией мы понимаем предельно общую характеристику человеческого сознания в ее «чистом виде» [Кохановский и др., 2003, с. 406]; а уникальность и глобальный характер самой картины мира мы видим не в однообразии ее строения, но в том, как через ее всеобъемлющее многообразие проявляется ее единство.
Таким образом, концептуальная и национальная картины мира имеют гиперо-гипонимический характер взаимодействия, находясь на разных иерархических уровнях и, соответственно, представляя разные уровни абстракции. Именно поэтому их не стоит противопоставлять друг другу, т. к. наличие множественных этнических картин мира никоим образом не является препятствием для логического взаимопонимания между представителями различных народов. Этот факт объясняется тем, что глубинные механизмы когниции, выражающиеся в типах мышления, его логических законах и способах связи понятий между собой, являются универсальными для всего человечества. Что же касается различий в мировосприятии и мировидении, этому способствует вовсе не разница в мышлении, а то многообразие условий и предпосылок, в рамках которых протекают данные мыслительные процессы.
Подчеркивая главенство концептуальной картины мира как глобальной репрезентации мира в ее идеальной вариации, а также очерчивая то место, которое занимает этническая картина мира в этой системе координат, мы считаем необходимым рассмотреть ЯКМ, а также соотношение научной (НКМ) и обыденной/наивной (ОКМ) картин мира, что поспособствует более глубокому понимаю функционирования языковых единиц в рамках англоязычного научно-популярного делового дискурса.
Известно, что сознание человека представляет и осваивает окружающую его действительность двояко: концептуально (посредством необъективированных форм) и вербально (посредством объективированных форм) [Алефиренко, 2011, с. 11; Талапина, 2013, с. 46]. Результаты этой познавательной деятельности находят отражение и закрепляются в сознании индивида в виде комплекса знаний, навыков, умений, а также типов общения и поведения. Формирование познавательных процессов продиктовано изначальной потребностью индивида в целостном и наглядном представлении мира, т. е. для адекватного восприятия реальности человеку необходимы результаты процессов категоризации и концептуализации, которые «немыслимы без помощи языка» [Костюшина и др., 2006, с. 4].
Итак, концептуальная картина мира, будучи идеализированной нематериальной сущностью, находит свое выражение посредством различных форм и разнообразных средств, но язык, вне всякого сомнения, есть наиболее эффективный проводник в сознание индивида, т. к. именно с его помощью человеку удается понять, как объекты окружающей действительности воспринимаются, интерпретируются и классифицируются отдельным индивидом или же целым социумом.
Данная точка зрения подтверждается К. В. Ярцевой, по мнению которой язык является не столько инструментом трансляции сообщения, сколько организующим началом. В соответствии с этим все знания о мире, которые закреплены в единицах языка, или языковая картина мира не создает какой-то индивидуальный образ мира, который не соответствует действительности, а просто особенным образом окрашивает окружающий мир, воспринимающийся носителями языка [Ярцева, 2010, с. 89]. Так, язык становится вместилищем как общечеловеческого, так и национального общественно-исторического опыта.
Важно отметить, что даже обозначенные ранее унифицирующие характеристики различных ЯКМ всего лишь демонстрируют наличие единого исходного материала (в виде концептуальной картины мира и общих для всего человечества когнитивных процессов) и некоторых точек соприкосновения. При этом уникальность каждой отдельно взятой ЯКМ не подлежит сомнению. Так, даже наиболее прочно укорененный в коллективном бессознательном набор архетипов в каждой ЯКМ будет иметь свое специфическое выражение. Данная точка зрения подтверждается рассуждениями Р. Ладо, который считал, что бытует иллюзия, что значения во всех языках практически одинаковы, а языки отличаются друг от друга формой выражения данных значений. Однако по сути, значения, которые классифицируют наш опыт, являются культурно детерминированными, поэтому они от культуры к культуре существенно варьируются [Ладо, 1989, с. 34–35]. Именно благодаря специфическому характеру такого варьирования предопределяется своеобразие каждой отдельной взятой этноязыковой картины мира.
Приведенное выше высказывание подтверждается и одним из основных положений когнитивной лингвистики, в соответствии с которым «языковое знание – всегда знание разделенное, знание коллективное». Что же касается индивидуального знания каждого индивида, оно находит отражение в индивидуальном характере содержательного и количественного показателей уровня усвоения знания коллективного, в его интерпретации и индивидуальной оценке. Таким образом, индивидуальное знание является определенного рода конфигурацией знания коллективного в плане его содержания, объема и интерпретации [Болдырев, 2009, с. 41].
Резюмируя вышесказанное, можно с уверенность сказать о неразрывной связи этнической и языковой картины мира, их взаимообусловленности и взаимовлиянии.
Говоря же о характере разграничения концептуальной и языковой картин мира, мы приходим к выводу, что концептуальная картина мира представляет собой феномен более сложный и богатый, равно как и более динамичный. К числу операционных единиц концептуальной картины мира принадлежат идеальные сущности, образные концепты и гештальты, зачастую не поддающиеся обозначению в языке. Они образуют так называемый ментальный лексикон (lingua mentalis), содержащий отраженные в знаках вербализованные знания [Песина, 2009; 2011].
Мы намеренно подходим к сравнению НКМ и ОКМ после рассмотрения сущностных свойств ЯКМ, т. к. первые два элемента, будучи оппозиционными абстракциями, ментальная репрезентация культуры которых носит фрагментарный по отношению к концептуальной картине мира характер, непременно соотносятся и зависят от ЯКМ как способа их непосредственной вербализации.
С точки зрения философии, НКМ дается определение «целостного образа предмета научного познания с его главными системными и структурными характеристиками, формирующегося посредством фундаментальных понятий, представлений и принципов науки на каждом этапе ее исторического развития» [Новая философская энциклопедия, http://www.iph.ras.ru/ elib/2017.html].
Соглашаясь с представленной формулировкой, мы все же хотели бы дополнить ее тем, что формирование НКМ, безусловно, базируется на фундаментальных образах деятельности, но при непосредственном участии обыденного (а также мифологического и художественного) сознания через ассимиляцию результатов познания, которые получены во всех сферах человеческой деятельности.
Подчеркнем, что ОКМ является для нас образом этноязыкового сознания, целостной системой представлений о закономерностях и свойствах мира, моделью интегрального знания о всех элементах системы наивных и обывательских представлений социума об окружающей действительности, возникающего посредством чувственного отражения этой действительности.
Так, прослеживается четкая связь НКМ и ОКМ, базирующаяся на том, что научное познание как таковое неотделимо от обыденного (наивного) восприятия действительности и не может существовать автономно, т. к. любое научное познание зарождается и «пускает корни» именно в глубинах познания обыденного как непосредственной основы человеческого мышления. Из несформулированной наивной картины мира вырастает эксплицитная научная картина. Это происходит благодаря спецификации и уточнениям тех же языковых моделей, являющихся источником имплицитной наивной картины мира [Солончак, Песина, 2014, с. 150]. Иными словами, можно утверждать, что основные различия НКМ и ОКМ прослеживаются в характере отражения действительности, т. е. ОКМ отражает обыденные, обиходные представления о мире, в то время как НКМ заключает в себе представления о мире, сформированные наукой через систему специальных понятий. Однако данный факт никак не мешает сближению обозначенных картин мира на современном этапе развития цивилизации; более того, подобному сближению способствуют такие экстралингвистические факторы как глобализация во всех ее проявлениях, использование новых коммуникационных и информационных технологий, а также связанные с этим интеграционные процессы; и, что самое главное для нашего исследования, влияние средств массовой информации на процесс популяризации НКМ. Тем не менее, такое сближение не представляет собой полного слияния, так как научная и обыденная картины мира в центральных областях образуют вполне жесткие отчетливо различные формально-языковые и концептуальные ядра [Солончак, Песина, 2014, с. 150].
Схема 1
Итак, руководствуясь рассмотренными выше параметрами сближения и разграничения НКМ и ОКМ, а также рядом обозначенных нами базовых функций картин мира, мы можем утверждать, что ЯКМ является исторически сформировавшейся в сознании определенного этноязыкового социума и отраженной в языке совокупностью обыденных (наивных) и научных представлений о внутреннем и внешнем мире индивида, формирующей уникальное ценностно-смысловое пространство, необходимое для адекватного восприятия, категоризации и концептуализации окружающей действительности.
Представленная схема убедительно доказывает важность и перспективность использования когнитивного подхода к изучению проблем языка, являющего средством доступа непосредственно к человеческому разуму. Обязательный учет когнитивной составляющей в лингвистике подчеркивает Е. С. Кубрякова, указывая на то, что он способствует доступу к многочисленным процессам и явлениям, которые возможно наблюдать только потому, что они «пропущены» через языковые формы и благодаря этому обладают объективным характером» [Кубрякова, 2004, с. 362].
Обозначив основные функции ЯКМ и характер ее взаимодействия с другими производными картины мира, мы можем утверждать, что паремиологическая картина мира (ПКМ) должна обладать тем же набором базовых характеристик (адаптации/защиты, фиксации и хранения знаний, этничности, ценностной доминанты). При этом данная картина мира явно выделяется и присущими только ей характеристиками, выявление которых необходимо для реализации задач нашего исследования.
1.2. Англоязычная паремиологическая картина мира
Как нами уже упоминалось ранее, язык является не просто орудием, средством коммуникации, а культурным кодом нации, в котором отражается весь потенциал того или иного этноса. В этом проявляется диалектическая взаимосвязь языка и культуры: язык, будучи одним из основополагающих признаков нации, является главной формой существования и выражения национальной культуры.
Здесь необходимо еще раз подчеркнуть, что весь характер нашего исследования обусловлен антропоморфностью языковой картины мира, в соответствии с чем человеку принадлежит центральное положение в формировании и репрезентации всего комплекса явлений лингвистического и экстралингвистического характера.
Данное утверждение основывается на фундаментальных и незыблемых положениях современной науки и общей теории развития. С одной стороны, это антропный космологический принцип, воплощающий в себе философскую концепцию взаимосвязи и взаимодействия человека и универсума [см. подробнее: Стерледев, Стерледева, 1994; Гидлевский, Филатов, 2015]; с другой – это изначально введенный Л. Фейербахом и сместивший весь фокус лингвистических исследований в сторону антропоцентрической парадигмы антропологический принцип, представляющий собой квинтэссенцию философской системы и ее смысловое ядро [Жукоцкий, 1999, с. 3], в соответствии с которым человек воспринимается как уникальная «био-социо-культурная» сущность [Ларин, 2014, с. 73–84], обладающая безграничным потенциалом саморазвития [Гончаров, 2015, с. 113].
Важно отметить, что названная выше эклектическая философская структура био-социо-культурной природы индивида полностью коррелирует с той когнитивно-дискурсивной системой координат, которая была изначально задана в нашем исследовании, а именно: с одной стороны, с осмыслением ЯКМ как особого ценностно-смыслового пространства, природный, культурный и познавательный факторы которого как раз и обусловливают его своеобразие [Алефиренко, 2011]. Здесь важно помнить, что познавательная деятельность выражается посредством специфических языковых представлений, а также особенностей этноязыкового сознания, а значит, имеет непосредственную социальную составляющую. С другой стороны, дискурс понимается нами как многогранная когнитивно-культурно-коммуникативная и предметно-познавательная сфера, определяющаяся аспектами речевого использования, передачей идей и убеждений (когнитивного) и взаимодействием коммуникантов в рамках определенного социально-культурного контекста (социально-прагматического) [Шевченко и др., 2005 (б); Шевченко, 2006].
Представленная неже схема наглядно демонстрирует важность и насущную необходимость рассмотрения английской ПКМ как непосредственной составляющей английской ЯКМ с ее обязательным включением в обозначенную триаду «культура-природа-познание», а значит – осуществление ее когнитивно-дискурсивного анализа. Однако для начала более подробно остановимся на анализе различных подходов к определению понятия «паремиологическая картина мира», а также обозначим основополагающие характеристики данной картины мира.
Схема 2
А. В. Бадестова, рассуждая о сущности ПКМ, утверждает, что в данной картине отражаются различные области жизнедеятельности индивида, а сама она представляет собой результат переработки всего комплекса знаний и представлений о мире в определенной лингвокультурной традиции [Бадестова, 2015, с. 143]. На это же указывает М. А. Серегина, обозначая ПКМ как инвариантную часть ЯКМ, отражающую информацию культурно-значимого характера и комплекс стереотипных представлений народа о мире. Иными словами, учитывая обобщенность и типизированность представления обозначенных явлений, можно констатировать, что ПКМ есть компрессия социального и культурного опыта этноса [Серегина, 2012].
Е. Л. Калмыкова, занимаясь изучением ПКМ как особой категории лингвокультурологии, подчеркивает необходимость понимания ПКМ как важной и неотъемлемой части ЯКМ и утверждает, что данная картина мира отражает непосредственные особенности мировосприятия каждого этноса, которые «создают, с одной стороны, определенные черты исторического развития каждого народа, особенные характеристики народной материальной и духовной культуры (поверья, мифы обычаи, обряды, национальная психология, стереотипы мышления), то есть экстралингвистические факторы, а с другой стороны, обуславливают определенные особенности языков, которые категоризируют по-разному одну и ту же объективную действительность» [Калмыкова, 2010, с. 288].
Данные рассуждения однозначно указывают на то, что каждый народ будет обладать своей собственной неповторимой ПКМ, в которой находят отражение особенности национальной психологии народа и его стереотипно-мифологического мышления. Следовательно, англоязычная ПКМ представляет собой уникальное явление, регламентированное своими собственными особенностями внутреннего регулирования, а также инструмент познания и проникновения в менталитет той этнической группы, для которой английский язык является родным.
Рассмотрим подробнее другие базовые характеристики ПКМ.
Как уже отмечалось, ПКМ является результатом непосредственного восприятия и последующего переосмысления окружающей действительности. Эта картина возникает не просто в голове у одного или нескольких представителей этноса, но в национальном сознании и является исторически обусловленной, т. к. план ее содержания находится в прямой зависимости от того, на каком уровне познания находится этнос на определенном этапе его исторического развития.
Так как познавательная деятельность народа выступает в качестве формообразующей для ПКМ, важно подчеркнуть ее когнитивную составляющую, в соответствии с которой ПКМ является результатом когниции окружающего мира, т. е. «выступает в качестве результата когнитивного сознания и его деятельности и опирается на концептосферу – совокупность упорядоченных знаний» [Серегина, 2012, с. 54]. Из этого можно сделать вывод, что ПКМ заключает в себе не только совокупность ментальных стереотипов, о которых шла речь ранее, но и обладает содержательным концептуальным знанием о действительности.
Репрезентация устойчивых и систематически повторяющихся элементов в различных картинах мира определенного народа через ПКМ, а также обозначенные ранее характеристики указывают на то, что данный феномен можно считать некой когнитивно-психологической реальностью, обнаруживающейся в познавательной и мыслительной деятельности народа, а также в его вербальном и физическом поведении. ПКМ проявляется в единообразном поведении представителей определенного народа при столкновении со стереотипными ситуациями, в общих для всего этноса представлениях о действительности, равно как и в высказываниях, мнениях и суждениях об этой действительности [Попова, Стернин, 2007, с. 53].
Понятие «оценочной доминанты», характерное для этнической картины мира, в полной мере применимо и к ПКМ. А так как последняя обладает оценочной направленностью в «конденсированном» виде, можно говорить о ПКМ как об аксиологической модели мира, когнитивная структура которой заключает в себе экспликацию всех совокупных доминантных характеристик определенного лингвокультурного сообщества. Согласно Д. Б. Кумаховой, в ПКМ превалируют две категории оценок: рационалистическая и этическая. Данные категории связаны со шкалой ценностей, индивидуальной для каждой лингвокультуры, а также с некоторыми предпочтениями, детерминированными практической целесообразностью. Иными словами, в ПКМ происходит трансформация всей ЯКМ определенного лингвокультурного социума в своего рода идеализированную модель, в которой заключена система практической целесообразности определенных действий, а также их соответствие принятой в данном сообществе шкале ценностей [Кумахова, 2011, c. 6].
Таким образом, можно заключить, что категория оценки, будучи в первую очередь категорией антропологической, играет особую роль в ПКМ и представляет собой ключевое средство выражения всего комплекса аксиологических установок определенного народа как в области материальной, так и духовной культуры.
Здесь стоит разграничить понятия «ПКМ» и «мировоззрение». Несмотря на то, что ПКМ самым тесным образом связана с ЯКМ и мировоззренческими установками того или иного этноса, их вряд ли стоит отождествлять. ПКМ является содержательным знанием и результатом познания. Мировоззрение, тем временем, представляет собой совокупность или систему представлений, взглядов, знаний и принципов деятельности человека и общества в мире. Важно то, что мировоззрение не есть сумма всех этих представлений и взглядов об окружающей действительности, это их предельное обобщение [Философия: энциклопедический словарь, 2004, с. 499]. Еще одной отличительной чертой является то, что ПКМ обладает образным характером репрезентации определенных знаний о мире, стереотипов поведения и системы ценностных ориентиров, а мировоззрение, тем временем, обладает абстрактным, логико-дискурсивным характером [Радбиль, 2010, c. 53–54].
Отличительная характеристика ПКМ по отношению к ЯКМ прослеживается как раз в присутствии оценочного компонента, а именно в том, что в рамках ЯКМ объективная реальность предстает в том виде, в каком ее воспринимает индивид; в рамках же ПКМ представление этой же объективной действительности зависит от того, как человек ее оценивает и как он к ней относится.
Находясь в рамках целостной ЯКМ, ПКМ является когнитивно, прагматически и эмотивно обусловленным фрагментом, в котором обнаруживается экспликация оценочного отношения этноса ко всему, что может представлять ценность в его духовной и материальной культуре. Задача ПКМ, таким образом, заключается в том, что каждый представитель определенного социума должен стремиться к созданной ею идеализированной модели, принимая то, что оценивается в паремиях позитивно, и отбрасывая то, что имеет в паремиях негативную характеристику со стороны данного социума.
Суммируя ранее обозначенные подходы, можно заключить, что англоязычная ПКМ, будучи инвариантом англоязычной ЯКМ и, таким образом, обладая генетически обусловленной антропоморфностью, является результатом когниции окружающего мира, а также разноаспектного отношения английского социума к объекту познания и обладает уникальным набором характеристик, а именно: аксиологической; когнитивно-психологической; исторической обусловленностью; компрессионной; социально-культурной и этнически-обусловленным опытом; вариативной категоризацией объективной действительности в зависимости от особенностей английского языка. Являясь проявлением народного ума, народного характера, народной жизни и мудрости, ПКМ составляет важную и чрезвычайно интересную часть национального менталитета и народной культуры.
В силу того, что языковой единицей, непосредственно репрезентирующей и вербализующей ПКМ, является паремия, считаем необходимым осветить некоторые основные свойства и характеристики данных лексических единиц.
До сих пор исследователи языка не пришли к единому мнению ни относительно определения понятия «паремия» в современном языкознании, ни в отношении того комплекса языковых единиц, которые должны изучаться в рамках данного понятия. Как справедливо отмечает по этому поводу В. М. Мокиенко, ученые обсуждают и будут обсуждать «статус паремий различного типа и их интерпретацию с точки зрения терминологии и классификации, так как теоретически возможно окинуть паремию самым широким взглядом и представить ее от образной лексемы до законченного текста» [Мокиенко, 2010, с. 11].
По утверждению Н. Ф. Алефиренко и Н. Н. Семененко, большая часть современных лингвистов и культурологов склонны понимать под паремией разного рода афоризмы народного происхождения, в первую очередь пословицы и поговорки [Алефиренко, Семененко, 2009, с. 241].
Согласно словарю лингвистических терминов, паремия является устойчивым в речи анонимным обобщающих изречением, не лишенным переносности значения и пригодным для употребления в целях дидактического характера [Ахманова, 1969].
Паремиологические единицы обладают свойством аккумулировать в себе всю народную мудрость определенного этноса, а также надежно фиксировать традиционную картину мира этого этноса [Алешин, 2010, с. 510] и, таким образом, осуществлять межпоколенную трансляцию культуры (оценки, ценности, традиции, запреты, предпочтения и т. п.), что лежит в основе содержания всего процесса социализации [Телия, 1996; Красных, 2011].
Т. А. Солдаткина определяет паремиологические единицы как общепризнанные и передаваемые из уст в уста народные истины, вербализуемые в виде кратких законченных ритмически оформленных предложений назидательного характера, функционирующие самостоятельно. Они содержат опыт поколений (зафиксированный в прямом или же переносном смысле), он констатирует и оценивает свойства и характеристики людей и явлений и предписывает специфическую модель поведения [Солдаткина, 2012, с. 10].
Представленные определения позволяют заключить, что паремии являются двухаспектными языковыми единицами, воплощающими языковые и фольклорные компоненты, основной функцией которых является аккумулирование, фиксация, хранение и трансляция данных традиций определенного этноса. Означенные характеристики позволяют им находиться на одном уровне с другими формами культуры и являться зеркалом этой культуры, «автобиографией народа» [Dundes, 1975]. Системная совокупность паремий образует нечто вроде сети, которая отфильтровывает информационный поток и улавливает в нем узнаваемые и релевантные «сгуще ния смысла». В этом проявляется базовая аксиоматика естественного языка [см.: Сидорков, 2003].
Подобных взглядов относительно паремий придерживался еще А. А. Потебня, утверждая, что важнейший признак данных языковых единиц, которые он воспринимал как своеобразные «алгебраические формулы», заключается в переносном, метафорическом значении этих изречений, а также в их обобщенности. Для ученого одним из наиболее важных условий отнесения какого-либо изречения к разряду паремий являлось сочетание двух характеристик: образность изречения по форме и сущностный обобщающий принцип. Двойственность паремий А. А. Потебня объяснял тем, что восприятие, осмысление и запоминание сознанием конкретного образа воспринимается гораздо легче, если оказывается задействованной не только (и не столько) логическая, но и эмоциональная область сознания. Если же отсылка к образной ситуации у изречения отсутствует, оно приобретает периферийный характер и теряет исследовательскую привлекательность [Потебня, 1990, с. 105].
Нельзя не остановиться еще на одном подходе, в рамках которого паремиологический фонд изучается как знаковая система. Мы считаем данный взгляд на природу паремий оправданным и целесообразным, т. к. в его пользу говорят исследования в различных дисциплинах лингвистического цикла.
Так, с позиций лингвокультурологии: паремия, совмещая в себе свойства и характеристики двух знаково-понятийных систем в их диалектической связи (языка, с одной стороны, и культуры народа, выражающейся в его ментальности и мышлении – с другой), сама приобретает двухаспектную знаковую природу, отражая не только древнейшие формы осознания мира (мифологические и архетипические) и фольклор, но и религиозные пласты культуры, литературные источники и исторические события.
С позиций семиотической культурологии: паремия воспринимается одновременно как художественный микротекст (дискурс) и языковой знак иконического типа. В основу данной гипотезы заложено понятие «вторичная иконизация художественного текста», разработанное представителями московско-тартуской школы и означающее «одно большое слово с общим единым значением, то есть отмеченное риторически» [Лотман, 1999, с. 63]. Руководствуясь вышеназванным, можно утверждать, что паремия является языковым вторичным знаком иконического типа, используемым для обозначения типовых ситуаций или же отношений между явлениями и предметами семиосферы (семиотического пространства), по своему объекту и сущностным характеристикам понимается как равный культуре и является необходимой предпосылкой осуществления языковой коммуникации [см. Михайлова, 2011, с. 693–694].
С психолингвистических подходов: процесс речепорождения согласно У. Левельту [Indefrey, Levelt, 2000] состоит из некоторых относительно автономных компонентов: концептуализация, формулирование и артикуляция, а также ментальный лексикон. Результатом концептуализации является не-лингвистически кодированное превербальное сообщение. В процессе формулирования происходит конвертация данного сообщения в речевую плоскость, при этом имеют место два основных процесса: грамматическое и фонологическое кодирование. Процесс грамматического кодирования начинается непосредственно с извлечения лексических единиц из ментального лексикона. Ментальный лексикон, имея схожее со словарем строение, является списком лексических единиц вместе с детальной информацией о каждой из них. При этом каждая лексическая «сноска» включает как минимум четыре вида информации: значение, синтаксис, морфологию, фонологию [Clark, 1995]. Ментальный лексикон является местом хранения языка формул общения (formulaic language), который может выражаться различными типами (фразеологизмами, клише, различными словосочетаниями и, что для нас особенно актуально, паремиями) [Kormos, 2006, p. 45]. Самым важным является тот факт, что описываемые формулы функционируют в ментальном лексиконе так же, как и обычные лексические единицы, т. е. извлекаются из памяти человека как одна единица измерения, как одно целое. Именно поэтому заученные наизусть фразы и предложения (а не просто отдельно взятые слова), являются основными структурными элементами, обеспечивающими беглость речи, и они же служат для обеспечения спонтанности речи [Pawley, Frances, 1983, p. 208; Багиян, 2015, с. 36–37]. В соответствии с этими данными, паремии, безусловно, обладают семиотической функцией и являются знаком.
Приведенные выше утверждения являются, на наш взгляд, убедительной доказательной базой, позволяющей нам считать единицы паремиологического фонда языковыми знаками, имеющими семиотическую функцию.
Итак, паремия – это языковой знак, обладающий семиотической функцией, осуществляющий перенос необходимой информации, универсальных и личностных знаний в процессе речевого взаимодействия, предполагающего, в первую очередь, организационную структурность, в основе которой лежит система знаний человека о мире и осмысление этих знаний в результате коммуникации. Английские же паремии являются отражением самосознания английского народа при помощи языка, это информация о внешнем и внутреннем мире английской культуры, закрепленная определенными языковыми средствами.
Учитывая приведенное ранее определение и рассмотренный комплекс свойств единиц паремиологического фонда, мы может отнести к числу паремий следующие единицы: пословицы, антипословицы, пословичные выражения, поговорки, приметы, афоризмы, девизы (слоганы), загадки, максимы, веллеризмы.
Анализируя паремии, нельзя обойти вниманием и еще один дискуссионный вопрос, а именно: характер взаимоотношений паремии и фразеологизма. А учитывая, что основными единицами рассматриваемого фонда являются именно пословицы и поговорки, мы считаем необходимым также уточнить определения данных единиц.
Современное изучение пословиц и поговорок включает два направления: паремиография – собирательство паремий – и паремиология, лингвистическая наука о пословицах и поговорках. Стоит отметить тот факт, что по сей день существует неопределенность относительно вопроса дефиниции и разграничений понятий «пословица» и «поговорка» в отечественной научной литературе. В качестве критериев различия этих языковых единиц выделялись: структурная законченность пословицы и незаконченность поговорки (С. И. Ожегов, Б. М. Волин, Д. Н. Ушаков, Г. Л. Пермяков, О. С. Ахманова); обобщенность семантики пословицы и конкретность темы поговорки (Л. И. Тимофеев, С. В. Тураев, Г. Д. Сидоркова); образность пословицы и буквальный смысл поговорки (Л. Б. Савенкова, О. Широкова, В. П. Жуков, В. П. Фелицына, Ю. Е. Прохоров).
В настоящей работе мы предлагаем структурно-семантичесикий критерий разграничения изучаемых языковых единиц. Так, под пословицей понимается распространенное традиционное суждение, как правило, ритмически организованное изречение назидательного характера, не имеющее известного автора, в грамматическом плане представляющее законченное предложение и наделенное обобщающей семантикой (A bad workman finds fault with his tools – У плохого матера всегда инструмент; A black hen lays a white egg – Черная курочка несет белое яичко; A barren sow was never good to pigs – Бесплодная свиноматка свиньям не нужна). Поговорка определяется как распространенное традиционное выражение, не имеющее известного автора, нередко назидательного характера, часто не являющееся законченным предложением и наделенное конкретизирующей семантикой, то есть имеющее буквальный смысл (A cold hand and a warm heart – Руки холодные, сердце горячее; A lazy youth, a lousy age – Ленивая юность – нищая старость; A nod is as good as a wink to a blind horse – Бесполезно подмигивать слепой лошади).
Зарубежные исследователи, изучающие особенности паремиологии также не выработали универсальное определение пословичных паремий. Основу большинства дефиниций составляют такие их свойства, как традиционность, возраст, частотность использования, мудрость (A. Taylor, B. J. Whiting, S. A. Gallacher, W. Mieder). В работах зарубежных ученых можно проследить несколько подходов к определению пословичных паремий: структурный (A. Dundes, G. Milner, P. Crepeau), функциональный (К. Burke, С. Louis, К. Lau, P. Tokofsky, S. D. Winick), поэтический (Sh. Arora, O. Blehr, R. P. Honeck), когнитивный (Р. Hernandi, F. Steen). Наряду с пословицами, в общем представлении, традиционными завершенными суждениями, в современных зарубежных паремиологических исследованиях изучаются пословичные субжанры, в том числе, поговорки (глагольные метафорические выражения).
В отечественной науке спорным остается вопрос и о фразеологическом статусе пословиц и поговорок. Можно выделить два полярных подхода к его решению. Ученые, рассматривающие в качестве главного критерия фразеологической единицы ее устойчивость в языке, воспроизводимость в речи, безоговорочно включают изучаемые выражения в состав фразеологии (В. Л. Архангельский, С. Г. Гаврин, В. Н. Телия, А. В. Кунин, Н. М. Шанский, Н. В. Курбатова и др.). Ряд исследователей, исходящих из положения о том, что паремии представляют собой особую лингвистическую категорию, выносят пословицы и поговорки за пределы фразеологического состава языка (А. М. Бабкин, Е. М. Верещагин, В. Г. Костомаров, В. П. Жуков, С. И. Ожегов, Е. А. Кузьмина, Л. Д. Савенкова, Б. Т. Кашароков и др.). В. Н. Телия, обобщая обзор современных толкований фразеологии, подытоживает: «Некоторые авторы включают в объем фразеологии только два класса – идиомы и фразеологические сочетания, другие – ещё и пословицы и поговорки. К этому добавляют иногда речевые штампы и различного рода клише, а также крылатые выражения. Все эти типы единиц объединяются по двум признакам: несколькословность (следовательно, – раздельнооформленность) и воспроизводимость. Иными словами, широкий объем фразеологии можно определить как все то, что воспроизводится в готовом виде, не являясь словом» [11, с. 58]. Мы, придерживаясь такого широкого трактования фразеологии, предлагаем считать паремии материалом фразеологии, а паремиологию – ветвью фразеологической науки.
Сходство между пословично-поговорочными единицами и фразеологическими оборотами подчеркивает еще Г. Л. Пермяков, утверждая, что оно заключается в сходстве внешней синтаксической конструкции, клишированности, наличии трех планов (денотативного, сигнификативного и коннотативного), наличии прямой или образной мотивировки общего значения и т. п. Ученый определяет паремию как понятие более широкого плана – выраженное предложением (пословицы, поговорки, приметы и т. п.) или даже короткой цепочкой предложений (загадки, анекдоты, побасенки и т. п.) народное изречение [Пермяков, 1970, с. 33].
А. Ф. Артемова определяет фразеологизмы как единицы, приписывающие объектам ассоциирующиеся с картиной мира признаки, подразумевающие в данной картине мира целую дескриптивную ситуацию, оцениваемую по признаку «хорошо/плохо». В концептах и их основе, которые определяют во фразеологизмах аксиологические смыслы, находится ценностная картина мира, и в результате этого фразеологические единицы, которые относятся к сфере человека, обладают аксиологическими коннотациями [Артемова, 2009, с. 15]. Представленное определение, опираясь на понятия коннотации, модальности и иллокутивного потенциала фразеологической единицы, также демонстрирует значительное сходство в понимании терминов «фразеологизм» и «паремия».
Согласно общей теории фразеологии, разработанной А. Н. Барановым и Д. О. Добровольским, понятие фразеологизма не сводится только к его чисто языковому понимаю, но имеет прочную когнитивную составляющую, заключающуюся в том, что образная составляющая фразеологизма является неотъемлемой частью содержания, даже если не оказывает непосредственного влияния на актуальное членение данной единицы [Баранов, Добровольский, 2008, с. 21]. В рамках данной гипотезы выделяются пять видов фразеологизмов: коллокации, идиомы, поговорки и пословицы, грамматические фразеологизмы, фразеосхемы (синтаксические фразеологизмы). Каждый из представленных видов имеет свои отличительные характеристики и обладает своим собственным уровнем устойчивости и идиоматичности.
В рамках этой теории мы склонны придерживаться мнения, согласно которому к числу пословиц будут относиться фразеологизмы, имеющие структуру предложения и заключающие в своем значении идею всеобщности, «иллокутивную семантику совета (нравоучения) или рекомендации» [там же, с. 69]. Их основной характеристикой также является относительная дискурсивная самостоятельность [Хохоева, 2008, с. 213]. Если же говорить о поговорках, то в их иллокутивной семантике не прослеживается наличие той «рекомендательной силы», которая свойственна пословицам [Хэар, 1985].
Учитывая обозначенные выше характеристики дифференциации и соглашаясь с ними, А. А. Константинова дополняет определение, понимая под пословицей анонимно (не имеющее автора) распространенное традиционное прецедентное суждение, являющееся в грамматическом плане законченным предложением, наделенным обобщающей семантикой. В этом аспекте поговорка также является распространенным традиционным прецедентным выражением, не имеющим автора, однако, она зачастую не является законченным предложением и наделена конкретизирующей семантикой [Константинова, 2007, с. 57].
Принимая во внимание сложившееся многообразие подходов к решению данного вопроса, можем заключить: становится очевидным, что разграничение понятий «паремия vs фразеологизм» теперь сводится к противопоставлению «паремия vs идиома», суть которого будет заключаться в большей дискурсивной зависимости идиом в сравнении с пословицами (отличающимися автономностью в данном случае); в наличии дидактической (назидательной) составляющей в прагма-семантическом поле пословиц и отсутствия такового у идиом; в том, что план содержания пословиц обладает кванторным значением всеобщности, не свойственным идиомам [см. Dobrovol’skij, 1998].
Проблема соотношения пословиц, поговорок и фразеологических единиц не исследуется в трудах зарубежных лингвистов. Понятие «фразеология» используется ими как «зонтиковый термин» для всех устойчивых выражений, включая паремические образования. Собирательство, изучение и анализ пословиц и поговорок за рубежом имеет достаточно долгую историю. Известно наличие пословиц в шумерской (3000 лет до н. э.) и древнеегипетской (2500 лет до н. э.) цивилизациях. Появление ранних сборников мудрых изречений флорилегиев датируется эпохой эллинизма (IV–III вв. до н. э.). Они в основном использовались в школах для изучения творчества разных авторов, грамматики и ознакомления с философскими системами. Первые систематизированные записи пословиц в Европе, предположительно, принадлежат Аристотелю. В Средние века в Европе пословицы широко использовались в проповедях, книгах дидактического характера, что способствовало их сохранению в манускриптах. В раннем среднеанглийском известен сборник паремий (дошедший до нас в трех манускриптах) под названием Proverbs of Alfred (прим. 1150–80 гг.), в котором авторство многих запечатленных изречений приписывается Королю Альфреду Великому. Некоторые из паремий повторяются в более позднем сборнике Proverbs of Hendyng (сер. 13 в.). В обеих книгах изречения касаются религиозных и моральных тем, а также демонстрируют народную смекалку и проницательность. Распространению пословиц в Европе в 15–16 вв. способствовали работы нидерландского философа-гуманиста Эразма Роттердамского, сборник которого Adagiorum Collectanea (Adagia) пользовался популярностью среди образованных европейцев и впоследствии был переведен на основные европейские языки. В качестве самых значительных англоязычных авторов сборников 17–18 вв. необходимо привести Т. Дрейкса (Т. Draxe), Г. Герберта (G. Herbert), О. Дайкса (О. Dykes), Т. Фуллера (Т. Fuller).
Первым из «современных» европейских паремиологов можно считать великого немецкого паремиографа К. Вандера (Karl Friedrich Wilhelm Wander), составителя пятитомного Deutsches Sprichworter – Lexikon (1867–1880 гг.) (1964 г.) и автора обширного исследования Das Sprichwort, betrachtet nach Form und Wesen, fur Schule und Leben, als Einleitung zu einem volksthumlichen Sprichworterschatz (1836 г. (1983 г.)). Упомянем также и крупнейший труд On the lessons of Proverbs (1853 r.) английского филолога и теолога Р. Ч. Тренча (Richard Chenevix Trench), представляющий собой важное исследование по вопросам происхождения, природы, дистрибуции, значения и значимости пословиц в англоязычном мире.
В США с пословицами тесно связано имя Б. Франклина, в течение 25 лет (1732–1757 гг.) издававшего ежегодник «Альманах бедного Ричарда» (Poor Richard's Almanac), который был, прежде всего, знаменит афоризмами выдающегося американского политика, вошедшими в обиход в качестве пословиц. В 1758 г. Б. Франклин выпустил сборник своих наиболее интересных высказываний «Речь отца Авраама» (Father Abraham's Speech), вошедший в историю американской литературы под названием «Путь к богатству» (The Way to Wealth). Расцвет американской паремиологии начинается в 30-е гг. 20 в. и связан с именами А. Тейлора (Archer Taylor) и Б. Дж. Уайтинга (Bartlett Jere Whiting). Работы А. Тейлора The Proverb (1931 г.) и эссе Б. Дж. Уайтинга, объединенные в книгу When Evensong and Morrowsong Accord: Three Essays on the Proverb (1994 г.), являются основополагающими для современной зарубежной паремиологии и непременно упоминаются в основных значительных публикациях.
Пословицы и поговорки представляют незаменимый материал для исследования культуры народа, поскольку они обладают сложной семантикой и формой и одновременно тяготеют как к кругу языковых явлений, так и к области фольклора. Так, Дж. Лакофф и М. Тюнер считают, что паремиологические единицы – это элементы фольклора, и они являются универсальными и естественными для всех культур. Однако, Ana Ibanez считает, что хотя есть общий смысл и можно найти эквиваленты тех или иных пословиц одного языка в другом, большинство паремий индивидуальны, специфичны для своей культуры и не естественны для другой. Она выделяет 2 типа пословиц: общие (those with a common, universal morality, guide for the practice of virtue, similar in all countries, if not in the form, at least in the message – то есть к общим пословицам относятся те, в которых заключено универсальное, сходное во всех странах если не по форме, то по содержанию, нравоучение) и специфические (those which are particular, born from a historical fact, a local custom or a specific event. They have their own identity signs which characterize the place or time of origin – то есть к специфическим пословицам можно отнести только определенные пословицы, возникшие благодаря какому-либо историческому событию, местному обычаю и т. д. Они обладают специфическими признаками, характеризующими определенное место и время своего происхождения). Именно второй тип наиболее интересен исследователям как паремиологический фонд, отражающий национальные ценности, исторические факты, обычаи и традиции – всё то, в чём выражается самосознание народа.
Пословицы воспринимаются носителями языка благодаря их «внутреннему багажу», историческому содержанию, которое с течением времени может утрачиваться, тогда, контекст становится ключевым моментом в их понимании, но они, тем не менее, остаются социальным феноменом и используются в социальных целях. Ana Ibanez в своих исследованиях подчеркивает, что «не важно отражают ли паремии социальные ценности или они передают реалии социальной действительности, но одно бесспорно – лишь взглянув на них мы многое можем сказать об эпохе и традициях народа».
Итак, полностью сформировав ту систему координат, в рамках которой будет проводиться когнитивно-дускурсивный анализ паремиологических единиц в научно-популярном деловом дискурсе, мы считаем целесообразным далее осветить общий комплекс когнитивно-дискурсивных характеристик паремий с целью дальнейшего описания данных свойств в рамках их функционирования в научно-популярном деловом дискурсе.
Хотим еще раз отметить, что важность тщательного изучения именно когнитивно-дискурсивных характеристик, присущих единицам паремиологического фонда, продиктована, в первую очередь, тем, что любое языковое явление основывается на концептуальных (ментальных) структурах, т. е. тех структурах знаний, которые формируются в процессе взаимодействия индивида (или целого социума) с окружающим миром. Эти же структуры предопределяют использование индивидом тех или иных средств коммуикации в процессе общения. Иначе говоря, выбор языковых средств основывается на когнитивном приобретении опыта (когнитивная составляющая) и использовании накопленных знаний в процессе коммуникативного взаимодействия (дискурсивная составляющая).
В соответствии с этим, а также учитывая, что «лексический прагматический уровень языка представляет собой главную сферу объективации национальной и культурной специфики дискурса» [Федосова, 2012, с. 4], к которому как раз и относятся единицы паремиологического фонда, проведение когнитивно-дискурсивного анализа любых языковых единиц (в нашем случае – паремических) предполагает определение того, какую роль они играют в процессах когниции и коммуникации.
1.3. Функционирование паремиологической картины мира
Исходя из того факта, что основными структурными единицами паремиологической картины мира являются паремии, очевидно, что особенности функционирования всей системы будут представлять собой отражение функционирования ее основных единиц. Итак, в фокусе нашего исследовательского внимания находятся паремиологические единицы и их функциональная зависимость от различных видов дискурса.
Здесь нельзя не подчеркнуть, что изучение единиц паремиологического фонда без учета особенной их функционирования является достаточно однобоким и зачастую даже малопродуктивным, т. к. не отвечает базовым методологическим принципам комплексности, системности и взаимодополняемости. В рамках данной работы мы считаем необходимым аргументировано продемонстрировать насущную необходимость изучения паремий именно в рамках их функционально-дискурсивной направленности.
Первый аргумент в пользу исследования паремий в дискурсе обусловлен принципом функциональной самоорганизации языка.
Не секрет, что в основу механизма образования паремиологических единиц положено явление функциональной языковой самоорганизации, базисом которого выступает принцип приобретения всеми единицами языка прагма-семантических свойств, не выводимых из тривиального сложения семантики элементов, входящих в нее. В результате самоорганизации языка происходит формирование нового синергийного смысла, отличающегося и не выводимого из простого суммирования значений этих элементов. Данное явление описывал еще Л. В. Щерба, утверждая, что в языке появляются именно новые смыслы, а не сумма смыслов, получившиеся в результате их сложения, и эти правила, как отмечал академик, значительно важнее правил синтаксиса [Щерба, 2004, с. 24]. Именно данный принцип является одним из основополагающих в образовании и функционировании паремий.
Таким образом, очевидной представляется значимость таких единиц, как паремии, для повышения прагмакоммуникативной эффективности дискурса. Это еще раз подчеркивает тот факт, что одним из наиболее актуальных и плодотворных направлений в исследовании паремиологических единиц является анализ их функционирования в различных видах дискурса, в особенности публицистическом (и, как следствие, научно-популярном) дискурсе, т. к. именно в нем посредством передачи когнитивного содержания от адресанта адресату через текст в его речевом воплощении [Менджерицкая, 2005] функция воздействия приобретает большую, по сравнению с функцией сообщения, роль [Пономаренко, 2010].
Второй аргумент предлагаемого подхода к изучению паремий основан на понимании функциональной системы.
Согласно «Тезисам Пражского лингвистического кружка», предложенным I Международному съезду славистов в Праге в 1929 г., язык был определен как функциональная система, иными словами, система средств выражения, которые служат определенной цели [Пражский лингвистический кружок, 1967]. В данном научном сборнике также подчеркивается, что синхронному состоянию языка свойственна не только системность, но и динамичность, а языковая эволюция, в свою очередь, имеет не только динамичный, но и системный характер. Именно поэтому неизменной актуальностью отличаются исследования как системных (стабильных), так и эволюционных (подвижных) языковых свойств. К числу обозначенных свойств относится и способность паремий не только иметь устойчивую исходную визуальную форму, но и реализовывать эволюционные трансформации, инициирующие новые различные структурно-смысловые варианты.
Итак, мы, вслед за О. Н. Антоновой, приходим к выводу, что «фонд паремий в английском языке является динамической подсистемой, которая потенциально способна эволюционировать и, следовательно, незамкнутая [курсив наш]; она осуществляет обмен информацией с внешней средой (это общая системой языка, индивидуальное и массовое сознание участников коммуникации, различные параметры ситуаций общения)» [Антонова, 2012, с. 11].
Третий аргумент основан на теории прецедентности.
Неразрывная связь феномена прецедентности с дискурсом прослеживается еще в работах Ю. Н. Караулова, который впервые ввел данную составляющую в область языкознания, создав понятие «прецедентный текст» и определив его как текст, зафиксированный в ментальном пространстве (сознании) носителя языка определенной языковой общности; являющийся фактом культуры, значимым для языковой личности и всей языковой общности; многократно обновляемый в дискурсе каждой языковой личности [Караулов, 2010, c. 216].
Руководствуясь представленным определением, нельзя не отметить явную связь прецедентных текстов не только с дискурсом, но и с паремиологическими единицами. В пользу данной взаимосвязи говорит целый ряд научных положений, а именно: изначально прецедентные тексты рассматривались лишь в рамках их соотнесенности с художественными текстами. Однако позднее появилось более развернутое определение, согласно которому они являются прецедентными феноменами как национальной, так и мировой культуры, известными каждому носителю языка, закрепленными в их сознании и повторяющимися в повседневном дискурсе [Моисеенко, 2015 (а)]. В данном понимании явно прослеживается не просто связь, но соотносимость понятия прецедентного феномена и паремии, т. к. наблюдается практически полное совпадение их прагматических установок и особенностей функционирования. Здесь, на наш взгляд, важно подчеркнуть не просто дискурсивную, но когнитивно-дискурсивную составляющую рассматриваемых феноменов. Как видим в приведенном определении, прецедентными текстами демонстрируется способность фиксации знаний в сознании индивида и целой нации (этноса), а также их актуализации.
Исследуя проблему полиноминативности прецедентных текстов и их сложный интердисциплинарный характер, многие ученые [Слышкин, 2000; Санчес Пуиг и др., 2001; DíazVerdín, 1970; Fernández-Sevilla, 1983; CasadoVelarde, 2008] также говорили о необходимости причисления паремий как вида «чужого слова», к данной области. А учитывая принадлежность паремий к области фразеологии, важно отметить мнение В. Г. Костомарова и Н. Д. Бурвиковой относительно того, что прецедентные тексты, не являясь словами, воспроизводятся в речи с уже фиксированной структурой, т. е. в их «готовом» виде, что, несомненно, сближает рассматриваемый феномен с фразеологическими единицами (а, значит, и паремиями) в широком понимании [Костомаров, Бурвикова, 2001, с. 37]. Здесь, однако, стоит сделать оговорку: несмотря на соотносимость фразеологизмов с прецедентными высказываниями, фразеологизация прецедентных высказываний требует проведения отдельных исследований.
Исходя из рассмотренных определений, можно утверждать, что единицы паремиологического фонда являются прецедентными феноменами, и для проведения их адекватного исследования и восприятия они должны рассматриваться в рамках их функциональной сферы. Об этом, в частности, говорит и Е. О. Наумова, которая считает прецедентные тексты единицами языковой способности, декодирующимися только в процессе их функционирования, т. е. при соотнесении с интенциями языковой личности и с коммуникативной ситуацией [Наумова, 2004, с. 12].
Итак, в рамках нашего исследования считаем важным особо выделить тот факт, что паремиологические единицы являются в широком понимании прецедентными текстами и вследствие этого обладают тем же набором основных и функционально-прагматических характеристик. Мы придерживаемся точки зрения Л. В. Моисеенко, согласно которой прецедентные тексты (именуемые также прецедентными единицами и прецедентными феноменами) являются рекуррентным фрагментом любого дискурса (политического, публицистического, художественного, рекламного, научно-популярного и т. д.), «зафиксированного в сознании языковой личности и функционирующего согласно интенциям говорящего в дискурсе» [Моисеенко, 2015 (б), с. 29]. Из чего следует, что прецедентные тексты (а, значит, и паремии) обладают следующими свойствами:
– представляют собой репрезентанты прецедентных концептов – используемых в мышлении ментально-вербальных единиц для представления, концептуализации, категоризации и оценивания окружающей действительности при конструировании картины мира, а также ее отдельных фрагментов [Нахимова, 2007];
– являются эмоционально значимыми для носителей той или иной лингвокультуры [Воропаев, 2012];
– представляют собой уникальную систему ассоциативных связей, которые вызываются прецедентом в сознании носителя языка [Голубева, 2008];
– в функциональном аспекте имеют четкую продуктивную (со стороны говорящего) и перцептивную (со стороны слущающего) маркированность, особенно ярко проявляющуюся на фоне находящихся рядом нейтральных высказываний;
– являются прецедентными культурными знаками, указывающими на семиотическую природу означаемого, его активную включенность в процесс коммуникации и соотнесенность с комплексом национально-культурных знаний [Пикулева, 2003: 23];
– представляют собой редуцированный (свернутый) дискурс со стоящими за ним ситуацией или текстом [Костомаров, Бурвикова, 1996: 297];
– являются единицами языкового сознания, актуализирующимися в дискурсе;
– принцип прецедентности является отправной точкой в процессе экстрагирования прецедентных текстов (феноменов) в профессиональной сфере [Астафурова, 1999] (что особенно актуально для нашего исследования научно-популярного делового дискурса).
Представленный комплекс сущностных свойств паремиологических единиц с точки зрения теории прецедентности еще раз подтверждает изначально заложенные в системе координат нашего исследования теоретические предпосылки, в числе которых – неразрывная связь английского паремиологического комплекса с концептуальной, эмоциональной, этнокультурологической, семиотической и дискурсивной составляющими, что делает английские паремии неотъемлемым предметом исследования в рамках когнитивно-дискурсивной парадигмы.
Паремиологический фонд занимает важное место в лингвокультуре народа. Для адекватного межкультурного общения необходимо понимать различные аспекты речевого поведения, которые, как известно, связаны с культурой и историей. Исследование реализации лингвокультурной доминанты в пословицах позволяет выявить некоторые особенности языковой системы и норм поведения в их взаимосвязи, что помогает сделать межкультурное общение адекватным.
Способ концептуализации действительности в каждом языке и универсален и специфичен. Д. Ю. Полиниченко считает, что оптимальный способ исследования национального своеобразия каждого народа – через сравнение при контактах с другими народами, а паремии в этом общении играют далеко не последнюю роль. Он предлагает следующее определение: паремии – группы особых концептов, которые раскрывают ценностные приоритеты соответствующей культуры. Бесспорно, в паремиях выражается культура, история, самосознание национальности в целом. Пословица как когнитивная микроструктура связана с большей когнитивной структурой (концептом), и является ступенькой в процессе вербализации концепта, представляет собой реализацию определенной его части, которая связана с определенным образом, создаваемым данными пословицами. Метафора является семантическим центром пословицы; присутствие этнокультурных метафор в пословицах делает пословицы образными, они являются отражением системы ценностей этого языкового сообщества. Проведенные лингвистами исследования метафоры и метонимии паремий показали, что они основаны на универсальных когнитивных и прагматических принципах которые действуют в различных языках.
Образные составляющие пословиц русского и английского языков, несмотря на ряд отличий в средствах экспликации, содержат много общего, ведь они отражают культурные доминанты в языке, причем история возникновения паремии связана напрямую с каким-то историческим событием или определённым народным опытом. Ф. М. Белозёрова так же считает, что паремии глубоко специфичны. В создании паремии немаловажная роль принадлежит социальной обусловленности, проявляющейся в отражении конкретных явлений действительности, связанных с жизнью человека.
Генетически пословица могла быть выводом, заключительной моралью басни, сказки или притчи, хотя само произведение уже было забыто. Утеряв первоначальную связь с источником, пословица начинала функционировать в языке в контексте конкретных ситуаций, к которым она могла быть применима. Отношения пословицы и контекста также осложняются возможностью первой иметь и буквальное, и переносное значение. С одной стороны, совмещение в семантике значительной части пословиц буквального и переносного планов создает основу для их восприятия как ярких образных выражений с другой стороны, если преобладает прямое значение, выражение становится применимо к более ограниченному количеству ситуаций, в которых задействованы объекты и отношения, характеризуемые конкретными обстоятельствами. Например: Дома все споро, а вчуже житье хуже; за морем теплее, а у нас светлее – East or West, home is best; The wider we roam, the welcomer home. Как видно из этих примеров, такие пословицы состоят обычно из двух синтагм, которые семантически противопоставляются, т. е. используется антитеза. Пословицы всегда лаконичны и носят доброжелательный гуманный характер: Дома и стены помогают – East or West, home is best. В них конкретизируются и олицетворяются отвлеченные понятия.
В рамках исследования с целью последующего сопоставления особенностей репрезентации базовых концептов английской ПКМ средствами паремиологического фонда в рамках различных видов дискурса был проведен концептуальный анализ паремиологических единиц на материале современных паремиологических словарей английского языка.
Основные структуры знания, связанные с человеческой деятельностью, реализуются с помощью определенных языковых моделей, и таким образом устанавливается связь между когнитивными и языковыми структурами знаний. Языковой аспект играет решающую роль в репрезентации концептуальной картины мира. Так, например, пословицы A cold May and a windy makes a full barn and a findy (Холодный ветреный май наполняет полный амбар); A dry May and a dripping June bring all things into tune (Сухой май и дождливый июнь все улаживают) отражают народные наблюдения за природой. Прилагательные, использованные в них, обозначают природные физические и температурные характеристики, соотносящиеся с семами «temperature» – a measure of the warmth or coldness of an object or substance и «display» – an exhibition of something, an act of showing something or something that is shown. Изречения A gentle housewife mars the household (Мягкая жена портит хозяйство); A good anvil does not fear the hammer (Хорошая наковальня не боится молота) возникли как отражение особенностей домашней трудовой деятельности. Сема “house” – a building for people to live in and is intended for use by a single family; the people in such a building, прослеживаемая в первой пословице, а также сема “instrument” – an object used to help in work во второй позволяют выделить подобный класс паремий как отдельный. Пословица A good shift may serve long, but it will not serve forever (Не злоупотребляй одолжениями) показывает национальное отношение к услугам, к помощи других, пользоваться которыми бесконечно невежливо. (Сравните русское «Долг платежом красен»). Из сказанного выше можно сделать вывод о том, что языковые значения всех этих паремий – это особый концептуальный уровень сознания, единицы и структуры которого обусловлены языком как формой. Не вызывает сомнения и тот факт, что английский язык репрезентирует и объективирует определенную концептуальную картину мира в своих речевых построениях. Иными словами, англоязычная паремиологическая картина мира – это отражение самосознания английского народа при помощи языка, это информация о внешнем и внутреннем мире английской культуры, закрепленная языковыми средствами.
Принимая во внимание проанализированные нами лексико-семантические характеристики англоязычных паремий, равно как и частотность их употребления в современном английском языке, нам удалось выделить наиболее значимые константы, положенные в основание как лексико-семантической классификации, так и концептуального структурирования.
Итак, в рамках проведенного лексико-семантического и концептуального видов анализа было выделено 14 базовых концептов и 9 коррелирующих с ними лексико-семантических групп, лежащих в основе английской паремиологический картины мира. Частотность их употребления наглядно показана в следующей диаграмме.
Изображение жизненных ситуаций и поведение человека в них. В пословицах и поговорках отражен богатый исторический опыт народа, представления, связанные с различными жизненными ситуациями. Они не простые изречения, ибо выражают мнение народа. В них отражена народная оценка жизни, наблюдения народного ума. Не всякое изречение становилось пословицей, а только такое, которое согласовывалось с образом жизни и мыслями множества людей, такое изречение может существовать тысячелетия, переходя из века в век. К примеру: A bad woman is worse than a bad man (Плохая женщина хуже плохого мужчины); A bald head is soon shaven – (Легко только ничего не делать); A bashful cat makes a proud mouse (when parents are too mild to their children, they become too impertinent) (У робкого кота мыши гуляют по дому); A bonny bride is soon buskit (dressed), and a short horse is soon wispit (what is beautiful, needs little adorning) (Красивую невесту легко нарядить, маленькую лошадку легко снарядить); A clear conscience is a coat of mail (Виноватый винится, а правый ничего не боится). Константы «Отражение обычаев и традиций» и «Изображение жизненных ситуаций и поведение человека в них» опираются на такие семы как “appraisal” – the estimation of the nature or quality of и – “morals” – principles of right or wrong conduct.
Диаграмма 1
Эпизоды повседневного быта. Безусловно в английских паремиях наблюдаются фундаментальные ценности утилитарного порядка. Жизнь простого народа невозможно представить без описания его быта: A creaking door /gate hangs long (Скрипучее дерево долго стоит); A creaking gate hangs long on its hinges (Битая посуда два века живет); A dog is made fat in two meals (Нельзя закармливать собаку); A good horse should be seldom spurred (Хорошую лошадь не часто нужно пришпоривать).
Описывая быт, нельзя не упомянуть тот факт, что большое количество английских пословиц и поговорок так или иначе посвящены еде: кормлению, угощению, совместному приему пищи. Смысловой круг, основывающийся на образах «еды», «поедания» – один из самых древних, из наиболее семантически нагруженных. При этом оказывается, что в Англии вплоть до XX столетия самой доступной «сытной» едой были куриные (иногда утиные) яйца. Паремиологический фонд английского языка зафиксировал преимущественное наличие глюттонических паремий, ключевой номинацией в которых выступает яйцо (egg). Из шумных лондонских пабов XVII столетия, где собирались подмастерья, докеры, слуги и прочий простой люд, в английский паремиологический фонд вошли пословицы: A black hen lays a white egg (Черная курица несет белое яичко = Не все то золото, что блестит); It is very hard to shave an egg (Практически невыполнимое дело); Neither good egg nor blind (Ни Богу свечка, ни черту кочерга); Set a fool to roast eggs, and a wise man to eat them (Дурак служит, а умный получает); He that would take a Lancashire man at many times, or tide, must bait his hook with a good egg, or an apple with a red side (Дураку можно показать и медный грош).
Устройство общества и социальной иерархии. В национально – специфичной идиоматике языка хранится вся система ценностей, общественная мораль, отражение социального устройства, поэтому язык любой нации насыщен фразеологизмами, пословицами и поговорками, которые наиболее наглядно иллюстрируют и образ жизни народа, и его социальное устройство. В английской паремиологии вербализуется социально значимая оппозиция «верхов» – власть имущих и «низов» – малоимущих, бедных, низших социальных классов. На первоначальных этапах зарождения государственности и властных институтов паремии ценились как максимы, инструктировавшие подданных о необходимости соблюдать определенные правила социального порядка. Особенно ценилась мудрость, поскольку религия всегда освящала власть, придавала ей сакральный статус. В пословицах и поговорках, представленных в данной константе, прослеживают следующие семы: judgement – the ability to form an opinion objectively and wisely, “mind” – ability to think, feel and imagine things и “status” – the position or rank of an individual in relation to others; a state of affairs. Пословицы и поговорки имели большую популярность вплоть до XVIII века, позже их употребление и цитирование стали расцениваться представителями элиты как вульгарность, а не проявление эрудиции. В англосаксонском паремиологическом фонде, прежде всего, зафиксированы глюттонические паремии, так как выживание низов было связано с тем, как они могли обеспечить пропитание себе и своим семьям, в то время как доступ к пищевому ресурсу был ограничен или совсем закрыт. Иллюстративным примером всего вышеизложенного являются следующие пословицы: A hungry man smells meat afar off (Что у кого болит, тот о том и говорит); Milk is white, and lieth not in the dyke, but all men know it is good meat (Молоко всегда ценится).
Паремии с компонентом наименования лица по социально-сословной принадлежности, по титулу особенно тесно связаны с конкретным культурно-историческим фоном. Так, в пословицах Much money makes a country poor, for it sets a dearer price on every thing (Если у страны много денег – она бедная, потому что все в ней дорого) или A rich man’s joke is always funny (Есть чем звякнуть, так можно и крякнуть) национально-культурный компонент паремий состоит в том, что они раскрывают особенности государственного устройства, общественных отношений, классовую дифференциацию общества. Эти пословицы объединяют такие фреймы как «Достаток», «Социум», «Современность» и «Правление/ легитимность». В основе фрейма «Достаток» лежит сема sufficiency – the state of being or having enough of something, сема society – people in general, considered with regard to the structure of laws, organizations, etc., that makes it possible for them to live together – присутствует во фрейме «Социум», фрейм «Современность», базисом которого стала сема contemporaneity – the state of being modern and belonging to the present time, сема legitimacy – the state of being in accordance with established principles or standards в фрейме «Правление/ легитимность».
Особенности жизни и быта различных социальных групп и слоев (обжорство и пьянство как «привилегированный» грех богачей) отражено в пословицах A full belly neither fights nor flies (Набитое брюхо всегда ленится); As drunk as a lord (пьян, как лорд), иными словами в английской культуре существует устойчивый стереотип, что позволить себе напиться может лишь состоятельный человек. (Сравните с русским – Пьян в стельку). Ещё при короле Генрихе III пьянство было характерной чертой джентльмена, образцом в обществе того времени был человек, который мог выпить подряд 2–3 бутылки. Редкие обеды кончались без того, чтобы все гости не валялись пьяными под столом. Противопоставление сытого богача голодному представителю «низов» вербализовано в паремиях: Не whose belly is full believes not him who is fasting или A man with a full belly thinks no one is hungry (Сытый голодного не разумеет).
Жалкое существование подданных в поисках «хлеба насущного» семантизировано в английских знаках-паремиях, где ключевыми концептами выступают «труд», «жизнь», «голод», поддерживая негативную тональность используемых эпитетов (труд – тяжелый, голод – сильный, невыносимый, жизнь – сложная). Народная мудрость предупреждает: не стоит верить сладким посулам власть имущих – Velvet paws hide sharp claws (Мягко стелет, да жестко спать); все их обещания неисполнимы – When the moon turns green cheese (После дождичка в четверг) и даже опасны для жизни – There is poison in good wine (И в хорошем вине – яд). Вот ещё несколько пословиц, в которых можно заметить эту параллель – специфическое отражение социальных явлений посредством продуктов питания: Hope is the poor man’s bread (У бедняка хлебом является надежда); They that have got good store of butter, may lay it thick on their bread (Те, у кого много масла, мажут хлеб толстым слоем) и т. д.
Конец ознакомительного фрагмента.