Кок, плов, и камбуз или Мудрое командирское решение
Сегодня в каждом крупном городе вы без труда найдете несколько доступных мест, где можно отведать настоящего узбекского плова. В советские годы, такая возможность была только у жителей Средней Азии. Остальные же граждане нашей необъятной и многонациональной, представляли плов именно таким, каким его готовили в их семьях. Если готовили, конечно.
В моей семье плов иногда случался. У мамы получалось очень вкусно.
К сожалению, мама почти не путешествовала. Даже внутри Союза. Не имела такой возможности. Она никогда не была ни в Средней Азии, ни на Кавказе. Тем не менее, во времена моего детства, она очень любила порадовать своих домашних каким-нибудь этническим деликатесом. Поэтому, время от времени, особенно по праздникам, на нашем столе появлялись замечательные флагманы различных национальных кухонь, приготовленные по рецептам, добытым самыми разными путями: из поваренных книг, по совету подруг, с обратной стороны листочка календаря – численника… Суп харчо, бигос, цыпленок табака, зразы, манты, форшмак и, конечно, плов. Все это великолепие мама готовила очень вкусно, и, при этом, немножко по-своему. В общем, и не удивительно, так как и достоверность печатных материалов и наличие необходимых ингредиентов в магазинах в те годы оставляли желать лучшего.
Поэтому, наиболее близкий к правильному узбекскому плов я попробовал гораздо позже, будучи матросом одной из воинских частей Краснознаменного Тихоокеанского флота. Часть была маленькой. Человек десять офицерско-мичманского состава, три отделения моряков – связистов, отделение обеспечения, взвод береговой охраны, и, как выяснилось, самый профессиональный из всех нас в своей специальности, кок.
Кока звали Серегой. Вернее, по-настоящему, его звали Суннатилла, но, для более легкого запоминания своего непривычного для нас имени, он представлялся Сергеем. Серега был нашего призыва. Невысокий, худощавый, очень добрый и всегда улыбающийся молодой человек из Ташкента, успевший до службы закончить кулинарный техникум, первый курс какого-то пищевого ВУЗа, и, параллельно с учебой, дослужиться до повара в каком-то известном в то время Ташкентском ресторане.
Он, конечно, не был простым коком, он был художником. К приготовлению пищи относился как к искусству. Благо, набор продуктов, входящий в паек матросов Тихоокеанского флота, и земляк-товаровед на базе Амурской флотилии не сильно ограничивали его фантазии. Он был талантлив и необычайно работоспособен. Я уверен, что в то время нашему ежедневному меню могла позавидовать любая, даже самая штабная воинская часть. Каши, томленые с курагой и черносливом, горячие бутерброды, всевозможные сложносочиненные омлеты, борщ с чесночными пампушками, финский суп из чавычи на молоке, котлеты по-киевски, печень по-строгановски, люля, плов, чай с элеутерококком…
Серега увлекался и импровизировал. Он получал удовольствие от процесса приготовления и от того, что доставлял нам радость. Даже элементарные макароны по-флотски у него больше напоминали знаменитые спагетти болоньезе.
А еще у Сереги была мечта. Он хотел служить на самом настоящем флоте, морском. В его планы не входило проведение ближайших трех лет своей жизни в пределах нашей совсем маленькой воинской части, затерянной в глуши подхабаровских болот. Серега еженедельно писал рапорты в штаб флота. Просил перевести его на подводную лодку, или, хотя бы, на корабль.
В день своего отъезда Серега кормил нас просто по-царски. Для обеденного меню он выбрал местную, дальневосточную кухню. Рыбная солянка с папоротником, салат из кукумарии, настоящие дальневосточные самолепные пельмени из кижуча и кисель из лимонника. А на ужин, конечно, был вкуснейший узбекский плов, чай с чабрецом, и даже свежеиспеченные лепешки. Не из тандыра, конечно, но, тем не менее, очень вкусные.
После ужина весь личный состав, не занятый в нарядах, долго стоял на улице, с грустью наблюдая, как командирский УАЗик, подпрыгивая на ухабах, навсегда увозит всеми уважаемого кормильца.
Двумя часами позже, мы как обычно построились на вечернюю поверку. Мичман Никишин, сдвинув фуражку на затылок своей абсолютно круглой, как футбольный мяч, головы, старательно двигал толстыми губами, дочитывая список фамилий личного состава.
– Харламов
– Я
– Хромов
– Я
– Цаплин
– Я
– Проверка оконче..
– Трищ мичман, разрешите обратиться, – оборвал Никишина на последнем слове борзый дембель Вася Благоденский
– Благоденский, твою макушку, ты опять меня перебиваешь…
– Извините, трищ мичман, и так ясно, что все, кроме Сереги на месте, у меня вопрос срочный…
– Давай свой срочный, твою макушку, выкладывай, и чтоб не перебивал меня больше!
– А что мы завтра жрать будем? В смысле, кто теперь кок? Серега то ведь уже на вокзале, наверное. А завтра утром он из Владика вертушкой на авианесущий крейсер. У него теперь там камбуз, блин.
Глаза мичмана перешли в режим пустоты. Повисла, по истине, МХАТ-овская пауза. Похоже, он не был готов к ответу на этот вопрос.
Никишин, наконец, вышел из оцепенения, и, не слова не говоря, быстрым шагом отправился к кабинету капитана второго ранга Самойлова – командира нашей части.
Мы все, включая самого борзого дембеля Благоденского зажмурились. Каждый из нас уже знал, что может случиться, если «Батю», то есть, кап-два Самойлова, потревожить в неподходящий момент. А момент был ну очень не подходящий.
Два дня назад в часть привезли очередную квартальную порцию спирта для протирки передатчиков. Двести литров. Сразу после этого в кабинете командира собралось экстренное совещание в составе самого кап-два Самойлова, начальника штаба, капитан-лейтенанта Чекашина и самого авторитетного в части человека – старшего мичмана Кирюхина – бывшего непосредственного начальника, покинувшего нас Сереги, и, по совместительству, начальника склада продуктов питания и средств протирки передатчиков.
Совещание шло уже вторые сутки. Время от времени дверь в кабинет распахивалась, выпуская клубы табачного дыма и раскрасневшегося Кирюхина, сжимавшего в руках деревянную, потемневшую от времени ручку зеленого эмалированного чайника. Кирюхин выходил на улицу. Очень усталой, неуверенной походкой брел в направлении склада средств протирки. Минут через десять возвращался той же походкой и с тем же чайником. Но, уже, явно не пустым.
Никишин трижды постучал, приоткрыл дверь, просунул голову в образовавшуюся щель:
– Трищ капитан второго ранга, разрешите войти?
Минут через пять дверь резко распахнулась. Решительным, но не очень ровным шагом из кабинета вышел сам Самойлов. Высокий, поджарый, широкий в плечах. Смуглое лицо, густые черные брови, прямые тонкие губы, широкие усы, латунно блестящие холодные глаза. Военно-морская черная со светлым кантом пилотка, лихо заломленная набок, давно потухшая папироса в уголке криво ухмыляющегося рта. Морская куртка-канадка с расстегнутым воротником-капюшоном, надетая прямо на тельняшку, руки в карманах, кожаные шлепанцы на босу ногу.
«Батя» два раза прошел вдоль вытянувшегося по стойке смирно и затаившего дыхание строя, сверля наши лица своим холодным, недобрым прищуром. Остановился, вытащил руку из кармана и с силой ткнул своим костлявым указательным пальцем в грудь самого ближнего к нему бойца:
– Кто такой? Выйти из строя!
Витька Петелев, старательно вытягивая длинные шарнирные ноги, отчеканил два положенных для данной церемонии шага и повернулся лицом к строю.
– Матрос Петелев, – бодро пропел он, испуганно вытаращив свои и без того большие глаза.
– Где служишь?
– Во взводе охраны, товарищ капитан второго ранга!
– Так, сынок, иди принимай камбуз. С завтрашнего дня, сынок, ты кок. И чтобы завтрак был вовремя!
– Командир круто развернулся, еле устояв на ногах, и исчез за своей дверью.
А у нас с этого момента началась новая жизнь.
С Витькой, нашим новым коком, мы познакомились еще на пересыльном пункте во Владивостоке, потом вместе проходили курс молодого бойца в одной из частей Приморского края. Высокий, худой, нескладный, но, по-крестьянски жилистый, белобрысый парень из какой-то маленькой Мордовской деревни. Младший, восьмой ребенок в своей большой крестьянской семье. И очень долгожданный, потому что – мальчик. Старшие семь – девочки. Абсолютно беззлобный, очень обстоятельный и невероятно работоспособный. Отец с детства приучал его к труду. К крестьянскому труду. Витька мог профессионально косить, пахать, ловить рыбу. Мог выкопать колодец, поставить сруб, починить трактор. Он мог делать все, что угодно, но не готовить. Зачем уметь готовить, если у тебя семь старших сестер?..
Меню наших обедов преобразилось. Выглядело оно теперь приблизительно так.
Понедельник. Суп перловый, плов пшенный с тушенкой, компот.
Вторник. Суп рисовый, плов перловый с тушенкой, компот.
Среда. Суп вермишелевый, плов рисовый с тушенкой, компот.
И так далее в различных крупяных вариациях. Разнообразие Виктор допускал только в воскресенье, балуя нас макаронами по-флотски все с той же, всем быстро надоевшей тушенкой, да по четвергам, когда подавалась рыба треска с перловкой. Причем, ударение в слове треска в Витином произношении делалось на первом слоге.
Витю несколько раз били дембеля. За то, что он даже картошки после отбоя им пожарить не мог. Вернее, жарил конечно, но так, что есть ее старослужащие не могли. А потом смирились, стали жарить сами.
Да и у остального личного состава, во всяких каптерках, кочегарках и баталерках завелись кастрюли и сковороды. Благо, Витька никогда не жадничал, и у него всегда можно было взять картошки, лука, и всем давно надоевшей тушенки.
Зато свиньи на нашем небольшом подсобном хозяйстве стали себя чувствовать гораздо лучше, чем при Сереге. Им теперь доставалось почти все, что готовил для нас Виктор.
Долгопрудный. Январь 2017.