Глава 8
Тихий, едва слышный голос пригласил меня войти. Несмотря на то что уже стемнело и горели свечи, портьеры были не задернуты; она сидела на диване у окна и смотрела в сад. Сидела спиной ко мне, сжав руки на коленях. Наверное, она приняла меня за одного из слуг, поскольку даже не шелохнулась, когда я вошел в комнату. Дон лежал у камина, положив голову на передние лапы, две молодые собаки расположились рядом с ним. В комнате все стояло на своих местах, ящики небольшого секретера были закрыты, одежда убрана – никаких признаков беспорядка, связанного с приездом.
– Добрый вечер, – сказал я, и мой голос прозвучал напряженно и неестественно в этой маленькой комнате.
Она обернулась, быстро встала и шагнула мне навстречу. Все произошло в один миг, и мне некогда было оживить в памяти десятки образов, в которые мое воображение облекало ее последние полтора года. Женщина, которая преследовала меня дни и ночи, лишала покоя в часы бодрствования, кошмарным видением являлась во сне, стояла рядом. От изумления я едва не оцепенел – настолько она была миниатюрна. Она едва доставала мне до плеча. Ни ростом, ни фигурой она не походила на Луизу.
Она была в черном платье – отчего казалась особенно бледной, – по вороту и запястьям отделанном кружевами. Ее каштановые волосы были расчесаны на прямой пробор и собраны узлом на затылке; черты лица были правильны и изящны. Большими у нее были только глаза; увидев меня, словно пораженные неожиданным сходством, они расширились, как глаза испуганной лани. Испуг узнавания сменился замешательством, замешательство – болью, едва ли не страхом. Я видел, как легкий румянец проступил на ее лице и тут же исчез. Думаю, я вызвал у нее такое же потрясение, как и она у меня. Не рискну сказать, кто из нас испытывал большее волнение, большую неловкость.
Я уставился на нее с высоты своего роста, она смотрела на меня снизу вверх, и прошло несколько мгновений, прежде чем хоть один из нас заговорил. Когда же мы заговорили, то заговорили одновременно:
– Надеюсь, вы отдохнули. – Моя лепта.
И ее:
– Я должна извиниться перед вами.
Она успешно воспользовалась моей подачей:
– О да, благодарю вас, Филип, – и, подойдя к камину, опустилась на низкую скамеечку и жестом указала мне на стул против себя.
Дон, старый ретривер, потянулся, зевнул, встал и положил голову ей на колени.
– Ведь это Дон, я не ошиблась? – спросила она, кладя руку ему на нос. – В прошлый день рождения ему действительно исполнилось четырнадцать лет?
– Да, – сказал я, – его день рождения на неделю раньше моего.
– Вы нашли его в пироге за завтраком, – сказала она. – Эмброз прятался в столовой за экраном и наблюдал, как вы снимаете корочку. Он рассказывал мне, что никогда не забудет вашего изумленного лица, когда из пирога выполз Дон. В тот день вам исполнилось десять лет, и это было первое апреля.
Она подняла глаза от блаженствующего Дона, улыбнулась мне, и, к своему полному замешательству, я увидел на ее ресницах слезы; они блеснули и тут же высохли.
– Я приношу вам свои извинения за то, что не спустилась к обеду, – сказала она. – Ради одной меня вы так хлопотали и, наверное, спешили вернуться домой гораздо раньше, чем того требовали ваши дела. Но я очень устала и составила бы вам плохую компанию. Мне казалось, вам будет гораздо спокойнее пообедать одному.
Я вспомнил, как бродил по имению из конца в конец, лишь бы заставить ее дожидаться меня, и ничего не сказал. Одна из молодых собак проснулась и лизнула мне руку. Чтобы хоть как-то занять себя, я потянул ее за уши.
– Сиком рассказал мне, как много у вас дел, – сказала она. – Я ни в коем случае не хочу, чтобы мой неожиданный приезд в чем-то стеснил вас. Я найду чем заняться, не затрудняя вас, и это мне будет более чем приятно. Из-за меня вам не следует вносить никаких изменений в свои планы на завтра. Я хочу сказать только одно: я благодарна вам, Филип, за то, что вы разрешили мне приехать. Вам это было, конечно, нелегко.
Она встала и подошла к окну задернуть портьеры. Дождь громко стучал по стеклам. Вероятно, мне самому следовало задернуть портьеры, не ей. Я не успел. Я попробовал исправить свою оплошность и неловко поднялся со стула, но, так или иначе, было слишком поздно. Она вернулась к камину, и мы снова сели.
– Когда я через парк подъезжала к дому и увидела в дверях Сикома, который вышел навстречу, мною овладело странное чувство, – сказала она. – Вы знаете, я проделала этот путь множество раз – в воображении. Все было именно так, как я себе представляла. Холл, библиотека, картины на стенах. Когда экипаж подъехал к дому, на часах пробило четыре; даже этот бой был знаком мне.
Я теребил собачьи уши. На нее я не смотрел.
– По вечерам во Флоренции, – говорила она, – в последнее лето и зиму перед болезнью Эмброза, мы часто говорили о путешествии домой. Ничто не доставляло ему большей радости. С каким увлечением он рассказывал мне про сад, парк, лес, тропинку к морю… Мы собирались вернуться тем маршрутом, которым я приехала; именно поэтому я его и выбрала. Генуя, а из нее – в Плимут. Там нас ждет Веллингтон с экипажем и везет домой. Как мило с вашей стороны, что вы прислали его, что вы угадали мои чувства.
Я ощущал себя полным дураком, но все же обрел дар речи.
– Боюсь, дорога из Плимута была довольно скверной, – сказал я. – Сиком говорил, что вам пришлось остановиться в кузнице и подковать одну из лошадей. Мне очень жаль, что так случилось.
– Это меня нисколько не огорчило, – сказала она. – Я с удовольствием посидела у огня, наблюдая за работой и болтая с Веллингтоном.
Теперь она держалась вполне свободно. Первое смущение прошло, если оно вообще было. Зато я вдруг обнаружил, что из нас двоих неловкость испытываю именно я; я чувствовал себя громоздким и нескладным в этой крошечной комнате, а стул, на котором я сидел, годился бы только карлику. Неудобная поза – самое губительное для того, кто хочет выглядеть раскованно и непринужденно, и меня мучило то, как я выгляжу, сидя на этом проклятом стуле, неуклюже подобрав под него чересчур большие ноги и свесив по бокам длинные руки.
– Веллингтон хлыстом указал мне на подъездную аллею к дому мистера Кендалла, – сказала она, – и я подумала, что из учтивости следовало бы засвидетельствовать ему свое почтение. Но было уже поздно. Лошади промчались мимо ворот, и к тому же я очень хотела поскорее оказаться… здесь.
Она помедлила, прежде чем произнести слово «здесь», и я догадался, что она чуть было не сказала «дома», но вовремя удержалась.
– Эмброз все так хорошо описал мне, – продолжала она, – от холла до последней комнаты в доме. Он даже набросал для меня план, и я почти уверена, что сегодня с закрытыми глазами нашла бы дорогу. – На мгновение она замолкла, затем сказала: – Вы проявили редкую проницательность, отведя мне эти комнаты. Именно их мы и собирались занять, если бы были вместе. Эмброз хотел, чтобы вы переехали в его комнату; Сиком сказал, что вы так и сделали. Эмброз был бы рад.
– Надеюсь, вам будет удобно, – сказал я. – Кажется, здесь никто не жил после особы, которую звали тетушка Феба.
– Тетушка Феба заболела от любви к некоему викарию и уехала залечивать раны сердца в Тонбридж, – сказала она. – Но сердце оказалось упрямым, и тетушка Феба подхватила простуду, которая длилась двадцать лет. Неужели вы не слышали об этой истории?
– Нет, – ответил я и украдкой взглянул на нее.
Она смотрела на огонь и улыбалась, скорее всего воспоминанию о тетушке Фебе. Ее сжатые руки лежали на коленях. Никогда прежде не видел я таких маленьких рук у взрослого человека. Они были очень тонкие, очень узкие, как руки на незаконченных портретах старых мастеров.
– Итак, – сказал я, – какова же дальнейшая история тетушки Фебы?
– Простуда оставила ее через двадцать лет – после того, как взору тетушки явился другой викарий. Но к тому времени тетушке Фебе исполнилось сорок пять, и сердце ее было уже не таким хрупким. Она вышла замуж за второго викария.
– Брак был удачным?
– Нет, – ответила кузина Рейчел, – в первую брачную ночь она умерла от потрясения.
Она обернулась и посмотрела на меня, губы ее слегка подрагивали, однако глаза были все так же серьезны. Я вдруг представил себе, как Эмброз рассказывает ей эту историю: он, сгорбившись, сидит в кресле, плечи его трясутся, а она смотрит на него снизу вверх, совсем как сейчас, едва сдерживая смех. Я не выдержал. Я улыбнулся кузине Рейчел… с ее глазами что-то произошло, и она тоже улыбнулась мне.
– Думаю, что вы на ходу сочинили всю эту историю, – сказал я, сразу пожалев о своей улыбке.
– Ничего подобного, – возразила она. – Сиком наверняка знает ее. Спросите его.
Я покачал головой:
– Он сочтет неуместным вспоминать о ней. И будет глубоко потрясен, если решит, что вы мне ее рассказали. Я забыл вас спросить: принес ли он вам что-нибудь на обед?
– Да. Чашку супа, крыло цыпленка и почки с пряностями. Все было восхитительно.
– Вы, конечно, уже поняли, что в доме нет женской прислуги? Прислуживать вам, развешивать ваши платья у нас некому; только молодые Джон и Артур, которые наполнят для вас ванну.
Конец ознакомительного фрагмента.