Глава 2. Здесь и сейчас
Вспоминая прошлое, я понимаю, как много было дано для выбора, а потом для смирения и терпения, ибо только так можно приобрести мудрость и узреть Господа Бога.
На земле есть рай и ад. От человека зависит, где он собирается жить. Рай – это не золотые хоромы, не сытная жизнь, полная изобилия, не царствование над другими и не струящаяся повсюду лесть. Рай – это когда твоя душа способна приобрести покой даже тогда, когда на тебя, казалось бы, обрушились самые тяжелые испытания, когда все вокруг кажется мрачным и несовершенным, когда боль сердечная губит и все более склоняет к унынию.
Победить это уныние, воскреснуть и увидеть свет в конце тоннеля, прийти из темноты к свету и возрадоваться жизни, принести благодарность за это Господу Богу – это и есть рай на земле.
Я не знаю ни одного человека, который бы за свою жизнь ни разу не испытал бы ада. Все проходили и проходят через свои ошибки и испытания. Но чем больше работает наша душа, тем сильнее мы. Посылаемые невзгоды и страдания делают нас просветленными, все ближе мы к милосердию и умилению красотой мира, подаренного Создателем.
Когда я впервые задумалась о своем пути к раю? Конечно же не в молодости. Молодости присущ максимализм, вера в то, что все еще впереди, жизнь только начинается.
Бежит молодой человек по жизни, нередко очень быстро спешит к своей цели, такой темп набрал, что не замечает, как вокруг него знаки Бога расставлены. Призывают его эти знаки: «Остановись ненадолго, оглянись вокруг, отдышись и подумай, туда ли бежишь, так ли все делаешь!»
Неуемная жажда жизни присуща молодому человеку, и в этой жажде он ненасытен, ради нее готов терпеть любые лишения, любые испытания.
В гордость молодому человеку эти испытания, преодолевая их, утверждается он в самом себе, поднимает планку своей значимости и может не заметить, как вместо достоинства одолевает его гордыня, вместо сеятеля становится он саранчой, ненасытно поглощающей все то, что создано другими.
Берет молодой человек земные блага, а если они ему не достаются по лени или недоразумению, то ропщет он, всех вокруг ругает, только не самого себя, только не собственную нерасторопность, нетерпимость и себялюбие.
Бойтесь молодых правителей и тех, кто остается молодым до самой старости. Эти люди по причине своей ненасытности и гордыни развязывают войны и разжигают конфликты, они преступают духовную нравственность, позволяя себе унижать и насмехаться над старой мудростью и почтением, они, полные амбиций, за собственным себялюбием не видят людей, благодаря которым взошли на пьедестал власти или накопили богатство.
Молодые, рвущиеся к власти, богатству и славе, насмехаются над старой немощью, над скромностью и воздержанием. Не нужно поощрять их в этом! Потому нельзя их ставить на важные посты, давать им в руки богатство и вскармливать их славой. Тяжелое и непомерное это для молодых испытание.
Я тоже была когда-то молодой и тоже рвалась к своим целям, полная амбиций, роптала и боролась за справедливость, пока не обнаружила, что обрести равновесие и гармонию можно лишь тогда, когда ты искренне обратишься к Богу. Когда поднимешь на Него свой взор и скажешь: «Господи! Я существо слабое и полное сомнения, малодушное и сомневающееся! Отдаю я себя в руки Твои, веди меня Своей дорогой, Тебе я вверяю судьбу свою!»
Мы живем, постоянно перемешивая в одном сосуде прошлое, настоящее и будущее. Найдется человек, который думает, что однажды он сможет отказаться от прошлого и начать все с белого листа. Через свой личный опыт я поняла, что это иллюзии. Белый лист чист лишь наполовину. На его обратной стороне прочно сидит прошлое, его не сотрешь, не уничтожишь. Как бы человек ни стремился забыть, будто кошмарный сон, свое неудачное, на его взгляд, прошлое, ничего не получается. Оно преследует и заставляет быть бдительным.
Может случиться так, что пройдут годы, и прошлое уже не будет казаться неудачным, в нем ты увидишь полезные уроки и добрые плоды. Нет отрицания без прибавления; умножая в одном, теряешь в другом. Такова диалектика нашей жизни.
Я не исключение, в моем прошлом было и светлое, и печальное. Но не хочу стирать из памяти печальное прошлое, даже если сегодня считаю, что в чем-то глубоко ошибалась. Вспоминая прошлое, я понимаю, как много было дано для выбора, а потом для смирения и терпения, ибо только так можно приобрести мудрость и узреть Господа Бога.
7 марта 1999 года в Москве на улице 1905 года в полуподвальной художественной мастерской, в полном одиночестве я ждала возвращения своего возлюбленного Федора из третьего кругосветного плавания.
Многие тогда удивлялись, как мы жили в этой темной, пахнущей плесенью и сыростью мастерской. Федор в свои сорок семь лет был уже известным путешественником, а я два года как стала доктором наук, профессором, работала советником в Конституционном суде России, преподавала конституционное право в Московской государственной юридической академии. Позади у каждого из нас был опыт прошлой семейной жизни, и тот и другой имели детей. У Федора были взрослые дети – сын Оскар и дочь Татьяна, у меня росли два сына-школьника, Анатолий и Семен.
Любовь с первого взгляда при встрече изменила нашу жизнь. Она началась не с белого листа, но в том новом измерении, в котором двое предопределяют для себя судьбу всего остального, что рядом с ними.
Из-за того, что мы жили в полуподвальном помещении, кто-то даже назвал нас Мастером и Маргаритой, но мы были другими. В нашей мастерской висели иконы Иисуса Христа и Божией Матери. Господь Бог сдерживал наши страсти и вовремя останавливал от необдуманных поступков. Мы молились и были счастливы. Но не было в моей душе покоя. Так бывает. Вроде бы встретила человека, которого горячо любишь, а чувство неудовлетворенности не покидает тебя, ты все время ловишь себя на мысли, что ждешь вместе с ним другого, более светлого будущего.
Какое оно, это светлое будущее? В чем главный смысл нашего стремления к счастью? Не пропустить бы это главное в погоне за мелочами.
В одну из ночей мартовского одиночества 1999 года мне не спалось. В три часа ночи я услышала, как дворник за окном скребет лопатой, расчищая снег.
Мне не спалось, потому что у Федора в океане был сильный шторм, я это чувствовала. Но почему не спит дворник? Он мог бы работать утром, когда только первые прохожие поспешат в метро или к автобусной остановке.
Ночь полна неожиданностей. Ночью больше всего рождаются и умирают. Утро всегда приятно, если ты выспался и тебя не гонит суета в тесный вагон метро или на автобусную остановку, где завывает сильный ветер.
Бессонная ночь. Я лежала на узкой кровати, сколоченной из грубых досок, и смотрела на движущиеся тени на стене. В моем воображении это были силуэты деревьев, у которых есть ветви и ствол, но нет листьев. Ветви деревьев мерно качаются и о чем-то шепчут.
Воспоминание о встрече с Федором Конюховым
22 июля 1995 года
Это случилось, когда первые желтые листья напомнили мне вдруг о времени. Шел третий год моего пребывания в Москве, а я, словно заплутавший прохожий, бродила по городу с блокнотом и ручкой в надежде встретить то заветное мгновение, что подарит строки стихов для души, откинув прочь измышления ума.
В моем разбухшем дамском портфеле лежали проекты программ, законов и научных статей о конституционном реформировании российского общества, наброски к книге «Власть для человека, а не человек для власти». Я до болезненной самоотверженности погрузилась в поиски идей справедливой демократии, доброты и порядочности власти, мне мечталось участвовать в тех процессах, что помогут русским людям жить счастливее и достойнее.
– Народ и Родина – слова одного корня, – добродушно рассудил писатель Владимир Алексеевич Солоухин.
В один из воскресных июльских дней 1995 года у него на даче в Переделкино мы готовили салат из помидоров с цветной капустой, и известный писатель любезно посвящал меня в тонкости приготовления приправы из сметаны с чесноком и зеленью.
– Берешь кусочек сырой цветной капусты, макаешь его в соус и запиваешь водочкой, – учил меня человек, чья большая голова и крупные руки отличались тем особым бледным цветом, что выдает борьбу со стихией болезни. Много лет тому назад он сказал «нет» раковой опухоли, которая зловеще затаилась в нем и теперь исподтишка подленько изнуряла своим присутствием.
Я была предупреждена о том, что лучший подарок для писателя – русская водка, и поэтому не удивлялась тому обстоятельству, что все рекомендуемые рецепты предназначались именно в качестве добавки к содержимому бутылочки, красовавшейся на большом круглом столе рядом с «Антологией русской поэзии» Евгения Евтушенко.
– Я считаю, что лучший строй для России – монархия, – по-отечески наставлял меня Владимир Алексеевич. – Прочитайте мою книгу, там все написано.
На мои дотошные вопросы об исторической заданности современного строя автор «Последней ступени» в этот момент явно не был расположен отвечать.
– Знаешь что, милая! Останься со мной, поживи недельку у меня на даче, и я многое тебе расскажу. Все, что ты хочешь от меня услышать, даже под водочку я за один день не осилю.
Его предложение было щедрым, но что-то помешало мне в тот момент поверить в успех нашего недельного общения. «Не будут нами осилены те вопросы, что как вечность застревают в человеческом сознании», – упрямо думалось мне.
Уходя вечером на железнодорожную станцию, я жалела о том, что так мало говорила с русским писателем о поэзии, не попросила его почитать стихи.
– Приезжайте еще, мы послушаем с вами пластинку с романсами Александра Вертинского, – сказал он мне на прощание.
Его приглашение так и сохранилось в моей памяти. Владимир Алексеевич ждал меня, ибо звонил несколько раз, приглашая зычным окающим голосом в Переделкино послушать великого русского «шансонье». Мои сбивчивые ссылки на занятость накаляли телефонную трубку стыдом, но даже талантливый русский писатель энциклопедического ума с душой поэта не мог в тот момент перестроить мое сознание, наполненное лишь одной идеей – как обустроить власть для народа. Я все сильнее вовлекалась в большую политику, и мой поезд начинал брать опасный разгон. Кто знает, что случилось бы со мной дальше, если бы не встреча с моим возлюбленным Федором.
Он сказал мне:
– Ирочка, в этом мире ничего нельзя изменить. Человек пришел на эту землю, чтобы искупить свои грехи, исправить самого себя, а не окружающий его мир. Если бы это человек понял, то не нужно было бы ломать голову, как побороть все пороки, что рождает наша грешная жизнь на земле.
Сказанное было как гром среди ясного неба. Почувствовав мое смятение, он добавил:
– Ты женщина. Ты человек. Тебе предназначено любить, вот и люби.
– Но справлюсь ли я с этим одна?
– Я помогу тебе. Для этого мы с тобой и встретились.
Прохожие обращали внимание на двух бородатых мужчин, увлеченных беседой и не замечающих унылое движение людей в мрачном подземелье московского метро. Когда они вышли на свет и склонивший голову бронзовый Пушкин заставил их на минуту сбавить скорость, один из путников спросил другого:
– А куда мы идем, Демьян?
– Я же тебе говорил, Федор! К Анатолию Дмитриевичу Заболоцкому – другу Шукшина.
– Ну ты даешь, Демьян! Я не успеваю с подготовкой экспедиции, у меня нет ни минуты свободного времени, а мы с тобой просто так идем в гости.
В этот день мы договорились с актрисой Валентиной Малявиной, по воле судьбы ставшей мне одной из близких подруг, пойти после обеда в гости к Анатолию Дмитриевичу Заболоцкому – другу и оператору-постановщику фильмов Василия Макаровича Шукшина «Калина красная», «Печки-лавочки».
Его квартира с высокими потолками дома дохрущевской эпохи напоминала музей. Древние иконы, картины, старинная мебель и редкие книги – все разом обрушилось на меня как живая история.
– После смерти Шукшина я так и не нашел режиссера-единомышленника. Тогда и решил заняться фотосъемками, – с грустью рассказывал о себе известный оператор.
Я рассматривала книгу Анатолия Дмитриевича «Лик Православия» – первое в России издание работ фотохудожника о русских православных храмах.
– Между прочим, сегодня один из редчайших, подлинно русских художников Демьян Утенков придет ко мне с уникальным путешественником Федором Конюховым. Вот у каких людей вы должны взять интервью для книги, – обратился ко мне Заболоцкий.
– Как – Федор Конюхов? Сегодня здесь, у тебя, будет Федор Конюхов?! – Сидящую рядом Валю Малявину эта новость сильно взволновала. – Я за ним слежу уже много лет. Это потрясающий человек. Когда я впервые увидела его на экране телевизора, то просто остолбенела от одного только его лица!
Валя очень сожалела, что не может остаться. Ей нужно было ехать к друзьям на дачу, она обещала. Я тоже засобиралась. Мне не хотелось мешать встрече.
– Останьтесь, Ира. Сам Бог посылает вам Федора Конюхова. Обязательно послушайте его для своей книги. – Анатолию Дмитриевичу явно хотелось разделить еще с кем-то радость знакомства с этим человеком.
Я осталась. В ожидании гостей мы поразглядывали иллюстрации офортов Демьяна Утенкова на настенном календаре. Такие тончайшие по рисунку и сложнейшие по узору линий работы я видела впервые.
Раздался звонок в дверь.
– Пришли, пришли, голубчики! – Анатолий Дмитриевич побежал открывать.
Узнав, что Федор Конюхов – путешественник, я мысленно представляла себе образ коренастого, крепкого мужчины средних лет с пытливым взглядом исподлобья.
Те, кого я увидела, поразили меня, на миг мне показалось, что я потеряла реальность.
С хозяином дома здоровались два человека эпохи Андрея Рублева. Длинные волосы и борода, раскованность в движениях, худощавость в той степени, что может быть достигнута лишь постом либо особым воздержанием в пище, некоторая отрешенность, свидетельствующая о постоянной работе души.
«Неужели такие люди еще бывают на этом свете?» – первое, что пронеслось в моей голове.
Последние годы средой моего общения были мужчины в галстуках. Это был совсем другой мир, обремененный властью и несвободой. Контраст между людьми моего окружения и обликом гостей Анатолия Дмитриевича был разителен.
Я обратила внимание, как один из стоящих у порога стал снимать обувь. Скорость и легкость, с которой он это проделал, были невероятны. Мы встретились взглядами. Меня вдруг охватило сильное волнение от проницательности его слишком красивых серо-голубых глаз, и он, почувствовав это, неожиданно подмигнул мне, как бы говоря: «Не смущайся, я свой человек». Это был Федор…
Зайдя в кабинет Анатолия Дмитриевича со словами «хорошая картина», адресованными висящему на стене большому полотну белорусского художника, Федор тут же начал говорить. В момент встречи с нами он находился под впечатлением своего «одиночного похода» в Государственную думу, где пытался найти поддержку своему проекту:
– У меня мечта – установить на Южном полюсе российский флаг. Никогда еще за всю историю России он не стоял там. Я хочу посвятить свой поход 175-летию открытия Антарктиды русскими мореплавателями Беллинсгаузеном и Лазаревым. Хотя они первые открыли этот континент, русские имена даже не упоминаются в зарубежных картах ледового материка.
Через какие-то полчаса я узнала об Антарктиде столько, сколько, наверное, не познал бы выпускник географического факультета за все годы обучения. Казалось, перед тем, как отправиться на Южный полюс, этот человек изучил всю, какую только возможно, литературу о снежном материке и о роли русских исследователей.
– Сегодня, между прочим, день Казанской Божией Матери, – сообщил вдруг Демьян.
– Мы в Находке строим церковь Казанской Божией Матери, – тут же заметил Федор.
Они принялись рассуждать о вере русского человека, затем об искусстве, кинематографе, красоте сибирского кедра и Тихого океана, слышались имена: Шукшин, Высоцкий, Астафьев, Миклухо-Маклай…
В этот вечер я забыла о времени. На первый взгляд вроде бы ничего необычного не происходило. Как и бывает в гостях, мы сидели за столом, и хозяин угощал нас чаем. Федор охотно рассказывал о себе, Демьян и Анатолий Дмитриевич периодически вставляли слова, поддерживая рассказчика, я молча слушала. Но если бы кто-то смог в этот момент проникнуть в мое сердце, то обнаружил бы там необычайное смятение. Внутри меня вдруг заиграла удивительная музыка, все мое существо охватило предчувствие другой, более красивой и близкой мне по духу новой жизни. Мир менял краски, в моей жизни появился человек с именем Федор, и желание быть рядом с ним все сильнее овладевало мной.
Федор сидел напротив меня, и я ощущала, что он тайно подглядывает за мной. Как это ему удавалось? Глазами он смотрел в мою сторону редко и очень быстро отводил их, если вдруг встречался со мною взглядом. Но я чувствовала, что этот человек читает меня, как никто никогда еще не читал. Это было очень трепетное и бережное, почти неуловимое для окружающих умение художника, увидев что-то, замереть в желании одного: не спугнуть и сохранить для будущей картины.
Его манера наблюдения украдкой, пробуждающая состояние неповторимой таинственности, волновала меня. Мне захотелось навечно застыть под взглядом этого человека, лишь бы только не потерять необыкновенную красоту его близости и гармонию нашего общения без слов.
Это был он, мой возлюбленный, тот, кого я так долго ждала, чтобы связать с ним жизнь одной судьбой.
8 марта 1999 года
Наступило утро. Назло унынию мне захотелось помыть окно. Окно в нашей полуподвальной мастерской всегда было задернуто шторами, но вот я смело раздвинула их, впуская в комнату слабые, но такие дорогие лучи утреннего солнца.
Грубые рамы и треснутое стекло почти не смутили, можно на мгновение открыть окно и забыться в созерцании рассвета. Но я оказалась бессильной перед реальностью. Грязная, спившаяся женщина в этот момент справляла под окном нужду. Из-под растрепанных сальных волос на меня нагло смотрели маленькие черные глазки, которые почти заплыли от пьянства. Нижнее белье этой женщины было таким же омерзительным, как и ее нечистоты.
Я закрыла окно, задвинула шторы, устало опустилась в старое, потертое кресло и разрыдалась. «Господи! Грехи мои столь ужасны, что не рай, а ад я вижу на этой земле. А может, это мое послушание?»
Через час, одевшись, я пошла в магазин. В начале марта грязный снег лежал повсюду. На тротуарах валялись окурки, под порывами ветра летал мусор.
Апельсиновый сок, который я купила, оказался отравой, тушеное рагу, приготовленное мною, пахло гнилыми овощами, а ветка багульника, купленная у бабушки, торгующей у входа в магазин, похоже, не распустится никогда – ее почки замерзли, куст рано потревожили.
«Господи! Что за мир я вижу вокруг? Где его красота и где радость жизни?»
Я барахталась среди помоев и грязи, но знала, что выплыву. Выплыву туда, где на зеленом острове цветет белый лотос. «Господи, помоги мне!»
Я села за фортепиано – мое единственное спасение в мире унылости и грязи. Со звуками ноктюрнов Шопена и прелюдий Грига воображение уносило меня снова в тот мир, где царит лишь красота. Но спина затекла, и пришлось прервать игру.
Я подошла к зеркалу и пристально всмотрелась в свой силуэт. Мне было тридцать семь лет, но я не думала еще о возрасте. Моя душа задержалась в юности. Однако первый звонок о времени отчетливо прозвенел этим утром. После бессонной ночи сердце мое вдруг отдалось сильной болью, слабость и головокружение, нехватка кислорода и света, и… потеря сознания.
Когда я пришла в себя, то поняла: полуподвальный мрак задавил мою жизнь. Сколько уже я здесь одна в ожидании возвращения Федора? Полгода, год, полтора, два, три… или вечность?
В начале марта 1999 года я впервые сказала себе: «Пора в путь. Пора отправиться в свою дорогу от ада к раю, от мрака к свету. Пора найти свой путь добродетели, на котором уже не смутит меня и не приведет в отчаяние спившаяся женщина или плесень на потолках, грязный снег или просроченная еда. На этой дороге я смогу утихомирить страх разлуки, угнать прочь страдания и другие страсти, порождаемые ожиданием того, кого я так сильно люблю. На ней я обязательно найду смысл жизни и возрадуюсь миру, дарованному Создателем».
Подняла я свой взор к Богу и сказала: «Господи! Я существо слабое и полное сомнений! Отдаю себя в руки Твои. Тебе я вверяю судьбу свою! Веди меня той дорогой, что предначертана мне для добрых дел Твоих, для исполнения того призвания, ради которого Ты позволил мне появиться на этот свет!»
Из дневника Федора Конюхова (третье кругосветное плавание)
«14 октября 1998 года. Атлантика
12° 50′ N
46° 37′ W
Я часто вспоминаю тот день, когда в двери Анатолия Дмитриевича стояла Она – самый близкий мне человечек.
Когда я Ее увидел, то понял, почему римлянин Антоний забыл про всякую гордость, увидев Клеопатру, почему троянец Парис похитил Елену, вызвав этим десятилетнюю войну, почему Леандр утонул, в очередной раз переплывая Дарданеллы, чтобы увидеть Геро. Я не могу никак объяснить, почему Любовь подступила ко мне именно там, в двери квартиры Анатолия Дмитриевича. Почему стоящая Женщина заставила так заиграть мою кровь. Я стоял на холодном каменном пороге и испытывал такое чувство, словно меня поразила молния. Мир покачнулся, а воздух заискрился. Все заботы о предстоящей экспедиции в Антарктиду улетучились далеко-далеко, в другой мир, и мне стало безразлично, что меня ждет по дороге к Южному полюсу, и все из-за Женщины, которая стояла у двери Анатолия Дмитриевича.
Мне показалось, что с ней случилось то же самое. Возможно, дело в том, что Любовь поразила нас одновременно. Точно сказать не могу. Но я увидел, как ее глаза заблестели и губы чуть приоткрылись, и это произвело на меня неизгладимое впечатление. И это впечатление не исчезло до сегодняшнего дня, и я знаю, что оно будет со мной до конца моих дней.
За столом на кухне мы пили чай, мы сидели рядом, она возле окна, и свет подчеркивал контраст между ее светлым лицом и тенями на окне, ее бледное лицо напоминало мне портреты работ художников Средневековья – тот же тип лица, сохранившийся за многие столетия. Я уже представлял, как буду писать на большом холсте эти правильные черты и в каком тоне будет моя картина. В то время я был под впечатлением недавно прошедшей экспедиции на яхте «Формоза», когда заходил в Саудовскую Аравию и видел полузакрытые лица бедуинок. Лицо Иринушки вернуло меня в жаркие пески, и я подумал, что картина должна быть в теплых тонах песков пустыни.
Всякий раз, когда Иринушка говорила и смотрела на меня, я боялся, что она увидит на моем лице выражение удивления, радость и испуг. Я старался, как мог, не показать свои чувства. Для меня любовь с первого взгляда – чувство совершенно незнакомое. Оно и пугало меня, и одновременно нравилось. В тот вечер у Анатолия Дмитриевича на кухне я понял, что такое радость.
Мы говорили час за часом: о фильмах Василия Шукшина, о религии, о самих себе, о путешествиях, о том, что такое сегодняшняя политика России. Пока Демьян Утенков и Анатолий Дмитриевич спорили о сибирском кедре, я наблюдал за силуэтом Иринушки на фоне темного окна – гладкая прядь упала на щеку, и эта прядь показалась мне самой дорогой в этом мире.
Мы вышли на улицу и не успели спуститься в метро, как Демьян быстро попрощался и скрылся в переходе. На платформе я повернулся к Иринушке, а она – ко мне. Фонари, светящие из потолка, отразились в ее глазах, а серьезно сжатые губы тронула улыбка. Я осторожно поцеловал ее в щечку на прощание. Она качнулась, словно я ее толкнул. Меня тоже вдруг словно ударило, во мне забушевали такие неодолимые и первобытные силы, что стало страшно. Я вынашивал этот поцелуй в щечку весь вечер, и он привел меня в такое смятение… Ирина застыла от неожиданности, а я уже шел к своей платформе, сам не понимая, что на меня нашло. Что это? Я сделал над собой усилие, обрел способность переставлять ноги и вошел в раскрытый на несколько секунд вагон. И только в вагоне постепенно я начал приходить в себя».
Если мужчина и женщина стремятся вместе идти по жизни, создать семью и дождаться внуков, то их дорога к добродетели начинается с венчания. Мы венчались с Федором Конюховым в православном храме Чарльстона (Южная Каролина, США) сразу после завершения его третьего кругосветного плавания. 5 июня 1999 года нас обвенчал греческий священник отец Анастасис.
Мы крепко держались за руки, и лишь один раз отец Анастасис разъединил нас. Он провел между нами Евангелием и иконой Спасителя, а затем сказал, что отныне между нами будет стоять только Иисус Христос.
После венчания отец Анастасис отвел меня в сторону, вручил свидетельство о нашем венчании, атласную дорожку, на которой мы стояли, венцы, ленту, которой были связаны наши руки, и серебряную чашу, подобную тем, что используют для Причастия.
– Отныне ты хранительница семейного счастья, – с улыбкой сказал отец Анастасис.
Серебряную чашу священник назвал Чашей терпения.
– Когда супруги ссорятся, нужно вместе выпить из этой чаши, и придет примирение, – пояснил отец Анастасис.
Мы венчались в день рождения моего старшего сына Анатолия. Ему исполнилось в этот день шестнадцать лет. Моему второму сыну Семену было тогда десять. На венчании с нами был лишь двадцатилетний Оскар. Не было рядом ни моих сыновей, ни дочки Федора – девятнадцатилетней Татьяны.
Встретив Федора после его третьего кругосветного плавания и обвенчавшись с ним в греческом храме Чарльстона, я была уверена, что наконец ступила на свою дорогу к раю. После венчания мы отправились в свадебное путешествие через океан по маршруту Чарльстон – Ле-Сабльд΄Олон (Франция).
Господь Бог подарил нам путешествие длиною в двадцать два дня, поразительная красота которого дала силы поверить, что наш совместный путь благословен Богом.