Глава 1. Ураган
Философы древности говорили, что люди бывают трех типов: те, кто живы; те, кто мертвы, и те, кто плавает в море. Мой муж выбрал последнее. После одного из страшных его испытаний в океане я поняла: есть среди нас еще четвертый тип людей – те, кто плавают в море и остаются живы, ибо не забывают Того, Кто может спасти их.
22 августа 1998 года. Полдень. Москва
Ураган, которого так боялся мой муж Федор, прошел мимо.
– Он ударил меня по носу, от этого щелчка я удержался, – смеется Федор.
Прошло двадцать дней, как мой муж Федор вышел из Лиссабона и находится на своей шестидесятифутовой яхте в Атлантическом океане. Он движется в направлении Чарльстона, штата Южная Каролина, США, не так быстро, как того хотел. Федор в течение года упорно рвался в океан и, когда я в очередной раз обижалась на него за эту спешку, уверял, что только там он будет счастлив по-настоящему. Но теперь мы оба считаем дни, пытаясь угадать, когда случится наша встреча, ибо я собираюсь вылететь в Чарльстон, чтобы вновь обнять своего мужа.
– У тебя есть деньги на билеты, ты получила визу? – Он вот уже неделю каждый раз задает мне эти вопросы, когда мы говорим с ним по спутниковому телефону.
После положительного ответа Федор успокаивается.
Чудеса техники современной эпохи позволяют мне слышать его голос. В океане этот голос другой, приглушенный и смиренный, порой нервный, но не такой экспрессивный, каким бывает на суше. Часто сквозь его слова я слышу шум океана и скрип вант на мачте.
Федор сейчас в Саргассовом море. Он посвящает меня в его тайны.
Оно мертвое, в нем только водоросли и нет рыбы.
– Как же тебя занесло в это море?
И снова мы говорим о моем прилете в Чарльстон. Он просит привезти ему на яхту 9 свечей из церкви, а также святую воду, песок и масло из Иерусалима, с которыми он ходил на Южный полюс.
26 августа 1998 года. 9 часов 10 минут. Москва
После трех дней перерыва я снова услышала голос Феди. Он позвонил рано, и мы проговорили почти час.
– У меня неприятность, потерял спинакер[1]. Я решил взять для тебя траву в Саргассовом море – она такая красивая, с ягодками. Повесил в каюте и ночью увидел, как она светится синим фосфором, так недобро светит. А через час парус оторвался.
– Ты думаешь, что это имеет между собой связь?
– Да, имеет. Я когда еще брал траву, то почувствовал неладное, как будто что-то украл у моря. Когда парус потерял, в море сразу траву выбросил.
– Где ты сейчас?
– Иду на 60–61°. Еще далеко от Чарльстона. Думаю, что осталось дней 10. Прохожу от 2,5 до 1,5 градусов в день. Это мало. Но если посмотреть в целом, то много. Позади 4312 миль.
– Это хорошая новость.
– У меня есть еще для тебя радостная новость. Ты все переживаешь, не голодаю ли я. Сегодня море преподнесло мне подарок – четыре небольшие летучие рыбки выпрыгнули на палубу. Когда я их увидел, они уже не дышали. А так я бы их выбросил обратно в море. Я их помыл, залил соусом и через пять минут съел. Это было самое вкусное блюдо за мое плавание.
– Что тебе приготовить из еды в тот день, когда ты уже будешь на берегу?
– Приготовь к моему приезду виноград и курицу жареную.
– Хорошо.
– Мне здесь есть о чем думать. Я столько передумал. Я тебя люблю по-настоящему.
– И я тебя люблю по-настоящему.
– Меня два дня как преследует невидимое судно. Днем не вижу, а ночью огни горят. Идет параллельно. Как-то неспокойно.
– Молись больше, и это поможет.
– Я здесь все время молюсь, без этого в океане нельзя, и Бог пока милует. Привези мне крестик из Троице-Сергиевой Лавры.
– Да, конечно, обязательно привезу.
– Здесь так красиво! Солнце, звезды. Только тебя не хватает. Главное – сохранить яхту, тогда мы будем вместе.
– Ты всегда старался быть осторожным.
– Не все от меня зависит. Погода коварная – то тихо, то шквал, все время работаю с парусами, никак не приспособлюсь. Скоро попаду в Гольфстрим.
29 августа 1998 года. 1 час ночи. Москва
Доводилось ли вам ходить в одиночку?
Ни десять шагов, ни пять километров, а месяцы и годы?
Если нет, то можно лишь пытаться представить, но не ощутить состояние человека, остановившегося на привал среди людей и прервавшего одиночество. Я пытаюсь подсчитать, чего же было больше за последние десять лет жизни у Федора: дороги или привала среди людей? Получается, что дороги больше. На десять часов пути – час привала.
Я не просто свидетельница его жизни «на перевалочной базе» между экспедициями. Я его жена, живущая с ним в разлуке. Мне иногда кажется, что Федор не сам возвращается, а его заставляют возвращаться. Моя любовь в том числе.
Я засыпаю, и перед моими глазами возникает образ: Федор и я в маленькой темнице средневекового замка. Замок находится на вершине скалы одинокого острова. Федор прикован к стене цепями. Тюремщик, похожий на палача с прикрытым капюшоном лицом, приковывая его к стене, говорит ему:
– Каждый день расшатывай физическим и духовным усилием воли свои кандалы. Однажды они сорвутся, и ты будешь свободен. Но прежде пойми, что эта свобода – огромный океан.
Сказав это, он уходит.
В темнице вместе с Федором остаюсь только я – женщина в серо-белом одеянии, подносящая к пересохшим губам Федора воду и пищу, согревающая его телом в те минуты, когда он устает бороться с оковами.
– Подойти к окну, посмотри туда, – просит Федор.
Я подхожу к окну и вижу: там за окном океан. Он бурлит так, что мне слышен его шум. Огромные волны напоминают лапы хищника с длинными белыми ногтями. Они пенятся и кричат криками безумных чаек.
Я поднимаю глаза к небу и вижу белесое бездонное пространство, в котором ничего нет, кроме ослепляющей пустоты. Это свобода? Она как пропасть со всех сторон. Океан и Небо. Кроме них только башня, возвышающаяся на одинокой скале. Из нее один выход – в пропасть. Я поворачиваюсь к Федору и хочу сказать ему: «Там нет свободы, там зона смерти», но, не успев это произнести, просыпаюсь.
Еще темно, утро только начинается. Я вся мокрая, дрожу от переутомления. Нужно еще поспать, впереди длинный рабочий день. Но сон перебит. Я пытаюсь понять, почему мне приснилось это видение.
В своих письмах, напечатанных в Москве в 1882 году, епископ Феофан Затворник советовал: сны лучше пропускать без внимания. Иные из них, может быть, и значат что-либо, но нам не дано точно определить это.
Святитель Феофан прав – не нужно пытаться разгадывать сны…
30 августа 1998 года. 3 часа ночи. Москва
Мне уже три ночи как не спится. Трое суток я не слышала голоса Федора. Он не звонит, и тревожные мысли преследуют меня.
Я вообще стала очень плохо и мало спать. Все время молюсь. Это помогает хотя бы со смирением переносить бессонницу.
Включила и снова выключила свет. Лежу с закрытыми глазами, но не сплю. Думаю о Федоре. Вдруг, почувствовав какую-то особую тревогу, встала, включила свет.
На полу лежала рыбка. Меченосец выпрыгнул из аквариума. Господи, не к беде ли это?!
Беру молитвенник и читаю молитвы: «Отче наш», за здравие Федора, за здравие всех путешествующих.
Меченосец плавает, слава Богу, не успел задохнуться. Я заглядываю в корзинку, щупаю черепашек. Эти создания, согревающие сейчас мою душу своим присутствием, шевелятся, значит, с ними все нормально. Тогда снова ложусь.
Какие тревожные дни и ночи! Может, в понедельник Федор дозвонится, и мы будем спокойны.
31 августа 1998 года. Москва
Утром на работе увидела в кабинете мышку. Маленькая, темно-серая, с очень длинным хвостом и упитанным брюшком, она смело бегала по полу, потом запрыгнула на стол, где стоял еще горячий чайник. Она совсем меня не боялась. Скорее наоборот, боялась ее я. Мне хотелось, чтобы она быстрее убежала.
Я слышала, что мыши появляются к голоду, болезням, беде.
Как там Федя? Что ждет Россию этой осенью?
3 сентября 1998 года. Москва
Я хочу жить на острове Питкэрн – складывать вместе с жителями этой маленькой земли деньги как сувенир в матрас и не думать о том, что будет завтра. Там нет экономического кризиса, а доходы всегда больше потребления. И людей на Питкэрне живет мало, всего пятьдесят с небольшим человек.
Деньги – самое мерзкое и самое порочное создание человечества. Мне завтра лететь в США, а я не могу купить валюту вот уже несколько дней. Три дня я бегаю по банкам и обменным пунктам, и везде один ответ: валюты нет.
Я пыталась перевести рубли в доллары, не снимая их с книжки, просто завести счет в валюте, а потом с него взять определенную сумму – Сбербанк отказывает и в такой услуге. На будущее для себя делаю вывод: при первой же возможности завести валютный счет. Буду инвестировать США, собственное государство отказывается менять мои рубли на валюту даже тогда, когда мне необходимо лететь за границу.
Курс рубля по отношению к американскому доллару бешено скачет. За три дня поднялся с 8 до 15, и все равно валютой не торгуют.
В магазинах сумасшествие. Люди скупают крупу, сахар, соль, спички, мыло. Масло сливочное перетапливается опытными хозяйками в масло топленое. Цены уже подскочили в два раза.
В Чарльстон еду с грустным настроением. От Феди вот уже седьмой день нет никаких вестей. Где он, что с ним? Передавали, что вдоль побережья ураган.
Какая грустная осень! На улице в начале сентября немыслимо холодная погода – всего 8–10 градусов тепла, все время дождь и холодный ветер. Я оставляю большой город – мое большое одиночество. Что ждет меня в Чарльстоне?
4 сентября 1998 года. 14 часов 30 минут. Москва. Аэропорт Шереметьево
На стекле иллюминатора капли дождя – крупные и редкие. Есть поверье, что дождь к счастью. У меня 21-е место. Много раз я представляла, каким оно будет, это мгновение, когда я наконец сяду в самолет и взлечу в воздух лишь с одной целью – увидеть Федора. С этого момента уже ничто не могло меня отвлекать: ни работа, ни поиски валюты, ни рост цен, ни московская суета. Все осталось там, в холодной и пасмурной Москве, а здесь рядом со мной – вид в открытое небо, иконка Николая Чудотворца да книга Антуана де Сент-Экзюпери «Планета людей», подаренная мужем в день Пасхи в этом году. Мне предстоял долгий полет – более 10 часов.
Если бы люди не были жадными до благополучия и славы, они бы увидели, что их жизнь может быть гармоничной и красивой. Для этого Господь подарил каждому из нас Землю и других людей. Он подарил любовь, живое и реальное тепло близкого человека.
17 часов 30 минут (в Москве полвторого ночи)
Самолет приземлился в Вашингтоне. Светит солнце, те же размеченные буро-зеленые поля. Земля едина, если бы не 32 градуса тепла, то казалось, будто бы и не улетала.
00 часов 30 минут
Наконец я в Чарльстоне. Меня встретил сын Федора Оскар. Он прилетел в этот город на два дня раньше, чтобы снять нам жилье. Молодым свойственно быстро осваиваться на новых местах. Увидев его родное лицо в аэропорту, я подумала: «Как хорошо, что бывают такие минуты, когда человек не чувствует себя одиноким даже в том месте, куда он попадает впервые».
Судьба занесла нас сюда, чтобы встретить Федора, а потом проводить его вместе с другими яхтсменами в океан для участия в международной кругосветной гонке «Around Alone». Встречая, через месяц мы снова будем провожать самого близкого нам человека. Правда, пока о встрече говорить рано.
От Федора до сих пор не было никаких известий. В машине, по дороге из аэропорта, мы оба молчали. Но когда Крисс – гостеприимная американка, работающая волонтером гонки, привезла на квартиру, снятую для временного пребывания в Чарльстоне, нас ждали новости. В записке Мишель, секретаря Гоночного комитета «Around Alone», сообщались координаты Федора. Он был обнаружен севернее Чарльстона, у побережья. Продвигаясь к югу, Федор остановился на яхте в Атлантическом океане прямо напротив Чарльстона. Он не может преодолеть течение Гольфстрим. Случилось то, чего муж изначально стремился избежать.
– Почему он оказался на севере, хотя намеревался идти к Чарльстону югом? – недоумевал Оскар.
Мы оба предположили, что Федор попал в шторм и его отнесло на север.
6 сентября 1998 года. Чарльстон
Лишь вчера к вечеру пришла новая информация о Федоре, получив которую, мы испытали облегчение. Военный корабль береговой охраны «Cost Gard» взял Федора на буксир, так как ему самому не прорваться на яхте через течение к Чарльстону. Федор жив, здоров, крупных повреждений нет, лишь немного порвались передние паруса. Теперь остается только ждать.
Наше ожидание напоминает мне дорогу в Чарльстон. Длинную, очень длинную.
Мы оба не привыкли к бездействию. Но не хочется ни читать, ни гулять, ни смотреть телевизор. Сущая мука – этот воскресный день!
В Чарльстоне изнуряющий жаркий и влажный воздух. Когда днем гуляли по причалу, куда должен прийти на яхте Федор, то от солнца, отражающегося в воде, я почти ослепла, у меня слезились и болели глаза. Как будто попала на планету, где наши глаза не приспособлены для того, чтобы смотреть вокруг.
Оскар обратил мое внимание на то, как крепко привязаны к причалу яхты. Мы смотрели на яхту одного из участников гонки – Джованни Сольдини. Немалое число крепких веревок цепляло ее к берегу.
– Это из-за ураганов, – пояснил Оскар.
Август – сентябрь считается здесь сезоном ураганов. Выпускают даже специальные видеокассеты с рекомендациями, как подготовиться к урагану и сделать свою жизнь безопасней. Ураган – настоящее бедствие юго-восточного побережья США. Достигая большой силы, он уничтожает все на своем пути: срывает крыши и стены домов, электрические столбы и провода; опрокидывает машины и вагоны поездов; выворачивает с корнем деревья. Гибнут люди, животные и растения. Там, где он проходит, остается только безмолвие.
– За несколько дней до моего прилета ураган сломал мачту яхты одного из участников гонки, – говорит мне Оскар.
– Жалко, не повезло человеку.
Оскар рассказал мне, как в день его прибытия в Чарльстон город был весь в сплошном водном потоке. Вход в офис Гоночного комитета был забаррикадирован мешками с песком.
– Твоему отцу повезло, что он пришел не в этот день! – крикнул Оскару директор гонки Марк Шрайдер. Заскочив в Комитет с двумя якорями в руках, Марк тут же убежал на пристань.
7 сентября 1998 года. Чарльстон
В два часа ночи по местному времени, после пятнадцатиминутного лихорадочного поиска, мы с Оскаром наконец нашли катер волонтера Банги в центре «Марина». Его сложно было увидеть среди множества прижимающихся друг к другу, разнообразных по размеру и предназначению частных суденышек, стоящих на застойной и дурно пахнущей воде реки Купер. Мы обнаружили катер благодаря плотной высокой фигуре американца, которому предстояло вместе с не менее крепким, но низкорослым напарником вывести нас из реки в океан. Там за горизонтом нас ждала встреча с Федором.
Я считала секунды и вздрагивала от каждого движения двух парней, спокойно занявших свои места и махнувших нам: «Держитесь!» Катер рванул с космической скоростью. Я испытывала такую качку впервые и поэтому на всякий случай со всей силой прижималась к какой-то вертикальной стойке посередине катера. Одна мысль меня беспокоила: не пропасть в этом огромном пространстве в тот момент, когда яхта и мой муж на ней появятся на видимом горизонте.
Полная луна с одинокой звездой, покрытая прозрачным облаком, словно фатой или саваном, тихий ветер и знойный воздух создавали ощущение нереальности происходящего.
Интересно, какой будет граница, где закончится река и начнется океан? Впервые в своей жизни я выходила в открытый океан, но разве могло это обстоятельство волновать меня в большей мере, чем встреча с Федором?
Когда наконец яхта показалась с правой стороны, я сказала Оскару с волнением:
– А он там не один, с Федором какой-то человек.
Это был моряк с корабля «Cost Gard».
Федор стоял на палубе босой, в одних шортах, без головного убора. Разросшиеся волосы и борода закрывали почти все лицо. Не видно было ничего, кроме его глаз. На лице были одни глаза! Прозрачные и скорбные, грустно смотрящие на нас. Я увидела эти неземные глаза издалека. Это был не Федор, а кто-то другой, кто видел смерть. От потрясения я застонала. Когда мы шли на катере, я все уговаривала себя не плакать при встрече. Напрасно уговаривала. В этот момент у меня не было сил ни плакать, ни говорить, ни смотреть.
Прижавшись к Федору, я почувствовала, что от него исходит тонкий, неведомый мне запах, которому невозможно было найти аналогов. Этот запах исчез после того, как Федор день прожил в Чарльстоне, и мне было жаль, что люди не земле не умеют так пахнуть.
– Никогда я так близко не был к смерти, – первые слова, которые мы услышали от Федора, неоднократно процитированные потом в газетах.
Он обрушивал фразы, словно наносил сердечные раны, они приводили в смятение. Меня знобило от ужаса и не верилось, что все это происходило здесь. Теперь яхта шла в Чарльстон на буксире катера Банги, и не было уже прошлого наяву, но оно еще не отпустило нас.
Федор попал в ураган «Даниель», скорость которого достигала 130 миль в час. Это был ураган смерти, и теоретически судно, на котором шел Федор, шансов на спасение не имело. Лишь чудо могло сотворить иное.
Яхту Федора крутило трое суток. Все это время лодка была на боку.
– Я увидел огромную черноту, смешанную с огнем, которая накрыла меня, и я, казалось, попал в ад. Только одна соленая вода вокруг и нечем дышать. У меня вылилась солярка из канистры, 120 литров смешалось с морской водой внутри яхты. Стоя по колено в воде, я задыхался. Меня выбросило за борт, я чудом спасся, мне хотелось пить, и я просил Господа: «Только бы добраться до воды и выпить глоток!»
Когда снова оказался на яхте, то, захлебываясь от соленого воздуха с соляркой, понял, что сейчас буду умирать мучительной смертью. Я закричал: «Господи, забери меня, но только не так, не дай умереть такой смертью!..» И вдруг услышал музыку, особую, ни на что не похожую, раньше такой не слышал. Это был шепот, необычный такой, но он звучал как музыка. Потом увидел вокруг свет и глаза, которые смотрели на меня – темные и спокойные…
Федор вдруг прервал рассказ и, чуть-чуть помолчав, стремительно полез внутрь яхты. Он что-то искал на кухонном столике у газовой горелки, на которой готовил себе пищу. Наконец в руках у него мы увидели обломки ножа.
– ???
Дальше мы услышали то, о чем предпочитают молчать. Но он поведал об этом не только нам, он не скрывал случившегося и от других людей, он рассказал со слезами на глазах об этом в своей исповеди в Чарльстоне священнику отцу Анастасису. Но не для признания своей слабости, нет! Он хотел, чтобы мы хотя бы чуть-чуть осознали всю тяжесть тех физических и духовных испытаний, что выпали в этот момент на его долю. И он был безмерно благодарен Господу Богу за то, что Тот в очередной раз помог ему выжить.
– Мне на глаза попал нож. Это специальный нож, чтобы чистить рыбу. Я схватил его и хотел покончить с собой. Я не был готов умирать в муках. И тут нож сломался!.. И только когда это случилось, я пришел в себя, забился в угол, где спал, прижал к себе иконку Николая Чудотворца и трое суток, молясь, ждал исхода…
Молитва – самая тяжелая работа, и всегда человек оставляет самую сложную и тяжелую работу на потом. И вот наступило потом, наступил тот час, и я знал, как я выполню эту работу – от нее зависит моя жизнь, и я старался не прекращать работы все три дня и три ночи. С рассветом третьего дня яхта начала подниматься, как боксер на ринге, когда его посылают в нокдаун: судья считает до десяти, и вот на последних секундах он медленно, тяжело встает на свои дрожащие ноги. Так и яхта начала вставать, а я все медленнее и медленнее читал молитву, я засыпал, я так устал, за всю свою жизнь я не делал такой тяжелой работы.
Корабль «Cost Gard» обнаружил Федора благодаря его спасательному плоту, который он выбросил, но не успел в него сесть, ибо веревку, на которой он держался, оторвало. На этот раз Господь опять помог Федору. Попади он в этот спасательный плот, неизвестно, что бы с ним было…
Американский корабль искал рыбацкий бот, попавший в шторм, а нашел Федора. Вернее, сначала его шлюпку, а потом и саму яхту.
Закончив рассказ, Федор спросил меня:
– Почему ты не заходишь внутрь яхты, Ирочка? Иди посмотри, как у меня тут все устроено.
Помедлив, я спустилась внутрь, туда, где еще недавно происходила эта ужасная драма. Присев на лавочку рядом со столиком, где находились разные приборы, я смотрела на стенку: там висели иконки Иисуса Христа, Пантелеймона-целителя и Николая Чудотворца, семейные фотографии, телефон, по которому Федя с нами разговаривал.
На всем чувствовался налет скорби. Белые стены пластика давили, и казалось, что я в скафандре. Сильно пахло плесенью и соляркой. Я постаралась сбросить с себя это гнетущее настроение и стала благодарить яхту за то, что она спасла моему мужу жизнь. «Спасибо тебе, родная, – шептала я. – Тебе тоже досталось от океана. Ты молодец, девочка наша, все выдержала, ты труженица у нас, ты самый надежный друг. Тебе придется еще потерпеть, но ты все выдержишь, ты ведь у нас молодец, правда?»
Увидев обломки ножа, что лежали рядом, в нише газовой плиты, я тут же их спрятала, чтобы при первой же возможности выбросить.
– Ну как, хорошо тут у меня, Ируша?
Сверху показались сначала жилистые ноги Федора, а потом и он сам – заросший, изможденный, но улыбающийся.
– А почему ты босиком, Федя? Где твои яхтенные туфли? Давай я их найду и принесу тебе.
Федор махнул рукой:
– Да… их смыло волной.
Я обнаружила в штурманской рубке дневник Федора.
– Это мой дневник. Я писал его для тебя.
– Можно посмотреть?
– Да, конечно.
«6 сентября 1998 года. 14 часов. Атлантический океан
Иду на буксире за военным кораблем «Cost Gard». Название корабля «Block Island».
У меня на борту один американец, Марк. Ему 32 года. Хороший парень. Типичный американец. Пострижен под бокс. Лицо как в американских фильмах. С отвисшей челюстью, здоровый, высокий ростом, упитанный. Ест только чипсы и запивает их водой из маленьких бутылочек. Он каждый час смотрит на крепление буксировочного троса и передает по рации на корабль.
Ночью спали по очереди. То он, то я, но меньше часа. Сейчас передали, что навстречу идет небольшой катер, чтобы взять меня на буксир и тащить в Чарльстон. А они уйдут на свою базу в порт Уилмингтон. Это на один градус выше Чарльстона, на 34° 00′ N и 78° 00′ W. Ночью прошли очень мало. Я мечтаю, что на этом небольшом катере будут Иринушка и Оскар. Погода чуть-чуть ухудшается…»
Пока я читала последнюю запись мужа в его бортовом дневнике, Федор убежал на палубу. Оставшись одна, я почувствовала вновь угнетающую тишину, которую испытываешь в замкнутом пространстве. На напоминающей нары лежанке, где Федор провел трое страшных суток, возвышалась груда белья. Вперемешку лежали большой черный плащ, сшитый специально для Федора фирмой «БАСК», теплые штаны, куртка, майки, шапка, пиджак от выходного серого костюма, белая рубашка и один ботинок. Все было мокрое, кроме белой рубашки.
Господи, почему здесь такое месиво?! Откуда здесь серый пиджак и белая рубашка, если все это было упаковано и спрятано для торжественных случаев в Чарльстоне? Я отгоняла мысль о том, что в этом костюме он собирался здесь оставить наш бренный мир.
Мне вдруг вспомнилась история об одном яхтсмене, которую когда-то рассказал Федор. Жена этого яхтсмена заранее приготовила мужу костюм с белой рубашкой, и он в таком виде заходил в порт, когда финишировал.
– Не правда ли, красиво в таком виде завершать гонку? – спросил меня тогда Федор.
Держа теперь в руках помятый пиджак, я думала о том, что если тот яхтсмен и удивил всех присутствующих, то не настолько, насколько потряс бы их босой Федор с глазами, излучающими чистый и далекий свет смирения, напоминающий нам о том вечном, что не тлеет и не может быть предано забвению, в отличие от истребленного молью или просто состарившегося со временем и забытого в шкафу пиджака яхтсмена.
6 часов 15 минут
Мы подошли к Чарльстону, когда уже рассвело.
Яхта стоит у причала, теперь можно немного отдохнуть.
– А где твоя обувь? Ты что, так и пойдешь босиком? – Оскар заметил, что отец собрался идти по Чарльстону босым.
– Да нормально, Оскар, все нормально.
– Так даже символично, первый раз пройтись по городу Чарльстону босиком. – Мне хотелось снять напряжение.
Впервые за это утро мы все трое заулыбались.
Около 11 часов
Позавтракав, мы прилегли немного отдохнуть. Не спалось. Белые стены казались матовыми от утреннего света, с трудом проникающего из тонких щелей жалюзи. Рядом дышал самый близкий мне человек. Исходящий от него жар напоминал тепло раскаленной печки, к которой жадно стремится приложить руки путник после долгого, изнурительно-холодного странствия в ночной стуже. Мне хотелось его согреть, но его тело раскалилось сильнее моих рук.
– Федя, а какого числа у тебя случился этот страшный ураган, от которого ты чуть не погиб?
– С 29 по 31 августа.
– 29 августа мне снился страшный сон, ночью 30 августа у меня выпрыгнула из аквариума рыбка, а днем 31-го по кабинету бегала мышь… В этом мире мы все так связаны, и жизнь такая хрупкая…
– Да, я многое передумал за те дни, что меня мотало… Слава Богу, я живой. Этот ураган дал мне выбор изменить свою жизнь. Я 47 лет прожил как путешественник, а остальные хочу прожить другой жизнью. Сначала как художник, потом как священник… В мои годы пора что-то создавать, а не просто доказывать, что можно выживать в тех условиях, в какие я попадаю. За этот месяц, что я был в океане, сколько я потерял времени! Я только и делал, что ставил и убирал паруса, и так бесконечно. Раньше я считал, что самая лучшая смерть – в путешествии, на пути к своей цели: к вершине Эвереста или у мыса Горн. А теперь мне не хочется так умирать. Я еще не насладился любовью к тебе, земной красотой. Хочется вместе с тобой услышать пение птичек, жужжание пчелы, просто сидеть и смотреть на зеленую траву. Я желаю, как мой дед Михаил, под старость лет созерцать этот мир. И уйти из жизни, осмыслив прожитое.
Со мной говорил не тот Федор, которого я провожала в Атлантику. Одиночество и испытания за месяц с небольшим словно сотворили мудреца, который стремился к покою.
– Я все время вспоминал в океане нашу последнюю совместную поездку в Сергиев Посад. Мне больше всего запомнилось, как мы пошли гулять вдвоем. Помнишь, в поле стояла небольшая старая деревня, домов десять, а на окраине – разбитая, без крыши церковь? Мне хочется поселиться вместе с тобой там, возле церквушки, и жить потихоньку, ее реставрировать. Нужно что-то оставить на этой земле, след красоты. А что мои путешествия? Только удовлетворение тщеславия. Если Богу угодно будет и Он меня, грешного, помилует, то начну жить по-новому, все по-другому…
– Помнишь, как я тебя провожала в Москве?
– Да.
– Ты тогда удивлялся, почему у меня текут слезы, и сказал мне, что мы расстаемся ненадолго. Помнишь мои слова?
– Да, помню.
– Я сказала: «Для нашей встречи тебе нужно еще переплыть Атлантику». Ты ответил: «Я постараюсь осторожно». Ты сдержал свое слово. Мы встретились здесь, в Чарльстоне, как того хотели, мы снова вместе, но скажи мне, то, что ты испытал там в океане, это можно назвать счастьем?
Он не ответил, лишь обнял и крепко прижал меня к себе. Да я и не ждала ответа, потому что знала его.