© Александра Стрельникова, 2017
ISBN 978-5-4485-1125-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Моя американская бабушка
Интересно, с каких лет помните себя вы? Ну, так, чтобы вполне осознанно и с событиями – картинками, которые врезались в память на всю жизнь?
Я вот точно всё четко помню, начиная с четырех. Почему-то, именно, с четырех. Хотя мои ближайшие родственники всегда удивлялись этому. А потом вздыхали: мол, такие роковые моменты нашей жизни… Такие судьбоносные… Даже Дюймовочка наша помнит. (Дюймовочка – так ласково называли меня в детстве за особую миниатюрность). А, вообще-то, родители нарекли меня Мариной.
– Возможно, ты помнишь только потому, что многократно просматривала события тех лет в фотоальбоме и еще на видеозаписи? – как-то спросила меня мама.
– Но ведь на записи нигде не видно, как я отнимаю у какой-то девчонки мой подарок, который по ошибке вручил ей Дед Мороз. А, ведь, я это помню…
– Невероятно. Именно так всё и было. Просто подарки перепутали. Надо же, тебе тогда только-только четыре годика исполнилось…
А я помню – и всё тут. И сегодня мне уже двадцать два. Отлично помню тот Новый год… Меня водили три раза в неделю в детскую студию, где мы танцевали, рисовали и еще – учили английский язык. Как считали папа с мамой, всё это было необходимо ребенку для общего развития.
На Новый год студия устраивала праздник. На елку пришли родители с детьми. Мы пели. Танцевали. И просто безудержно прыгали вокруг наряженной лесной красавицы.
Тогда меня удивило, что на праздничный утренник почему-то заявилась вся моя родня. Даже пришел мой дедушка Витя – бывший муж бабушки Агнессы, с которым она развелась, когда моей маме было всего шесть лет. Лишь запаздывала еще одна родственница – бабушка Дуся, которая была папиной мамой. Просто она жила далеко от нас – в городе Киеве. И ехала одна, потому что моего киевского дедушки не стало, когда я еще не родилась.
Тот праздник мой папа снимал на камеру. А мама всё время щелкала фотоаппаратом. У мамы как-то странно блестели глаза, а бабушка Агнесса почему-то часто вытирала слезы платочком. А у отца было какое-то окаменелое лицо со стиснутыми зубами.
Празднично суетились и водили хороводы вокруг елки другие родители со своими детьми.
– Понимаете, – взволнованно говорила мама какой-то женщине, – через месяц мы уезжаем. Насовсем… И этот утренник мы снимаем на память. На всю оставшуюся жизнь. Понимаете? Так уже не будет никогда. Там будет всё по-другому. Но что-то же должно остаться у нашей девочки от этой жизни…
– А куда вы уезжаете? – поинтересовалась женщина. Мама сказала какое-то труднопроизносимое для меня слово. Это было название города: Сан-Франциско.
– Разве это плохо? – спросила собеседница.
– Мы едем в неизвестность, – совсем тихо ответила мама.
И тут объявили, что сейчас Дед Мороз будет вручать подарки детворе.
А вот с этим-то как раз и случилась накладка.
Подарки детям, естественно, готовили родители. Естественно… Каждый родитель – персонально своему чаду. Мы-то искренне верили тогда, что их нам принес дед Мороз.
Все гостинцы и сюрпризы были уложены в разные целлофановые пакеты. На пакетах была сделана надпись шариковой ручкой – фамилия и имя ребенка. Конечно, и подарки все были разные. Сделанные не в самый веселый и радостный момент жизни, как не раз потом вспоминали мои родители.
Это было время, когда не платили зарплату и когда на прилавках даже московских магазинов было пусто. Тогда молоко и кефир выдавались детям до трех лет по карточкам… Ну, конечно же, родители старались, чтобы их чада, не взирая на обстоятельства, в новогодних пакетах находили вкусные конфетки, шоколадки с мандаринками и игрушки…
Так вышло, что мой подарок и подарок другой девочки оказались в одинаковых пакетах. Их-то и перепутал Дед Мороз… Но мама, заглянув в пакет, сразу обнаружила ошибку.
Та девочка не хотела отдавать мой подарок. А я начала отбирать его, вцепившись в пакет… В общем, получилась маленькая драчка не без слез с обеих сторон. Просто она не хотела возвращать мне розового мишку. Игрушка, видно, ей очень понравилась. А в ее новогоднем пакете такого мишки не было…
К моменту выяснения моих отношений с той девочкой у папы закончилась пленка в кинокамере.
Может, оно и к лучшему. Но тот драматический момент врезался в мою детскую память на всю оставшуюся жизнь…
Еще я помню, как незадолго до отъезда в Америку, к нам приходило много гостей – папиных друзей и знакомых. Они много пили и много ели. Мама не вылазила из кухни, готовя «селедку под шубой», солянку и мою любимую шарлотку.
Гости начинали обниматься, лишь переступив порог квартиры со словами: «молодцы», «держитесь», «мужайтесь»… А уходя из нашего дома, говорили, что «всем им тоже давно пора валить от этого беспредела. Или что-то типа, что «душою и сердцем они всегда с нами». И еще – все невозможно тискали меня и целовали…
Именно тогда я услышала много разных слов, смысл которых был мне непонятен: хреновая перестройка, гребаные реформы, нищета и неуверенность в завтрашнем дне…
И от всего этого надо было срочно спасаться. Моим родителям. И, естественно, мне. Спасаться – обозначало уехать куда-то далеко, в какую-то непонятную Америку, где у нас никого не было, и где нас никто не ждал. На дворе был 1992-ой год.
О том, что никто не ждет нас в Америке, я еще раньше наслушалась от бабушки Агнессы. Она специально приходила в такое время, когда папы не было дома, чтобы он не мог слышать ее ругани с мамой.
Мама с бабушкой начали сильно ссориться сразу, как только родители заикнулись об этой поездке. Причем, мама хотела, чтобы и бабушка ехала тоже с нами.
– Даже и не мечтай, – говорила она моей любимой мамочке Жанне. – Я никуда не поеду. И свою трехкомнатную квартиру продавать не собираюсь.
– Трехкомнатная хрущеба! Нашла, что жалеть… Да она по площади меньше, чем наша двухкомнатная кооперативная, – сокрушалась мама.
– Ну, вот и продавайте свою двухкомнатную кооперативную.. Давно ли с долгами сами-то рассчитались? Вы ее там, за океаном, в один миг прокушаете…
(Я никак не могла понять тогда, как же это можно «прокушать» квартиру? Ведь она несъедобная).
– А если не получится у вас ничего на новом месте? – наседала бабушка. – У тебя хорошая профессия: переводчик с английского и французского. Твой Игорек, вообще, МГИМО окончил. Специалист по внешнеэкономическим связям. Такой институт, такая профессия…
– Так ведь он работает не по специальности, которая у него записана в дипломе! Ты как будто забыла, что после сокращений на прежней его службе он вынужден зарабатывать теперь переводами. И я тоже – учительские гроши получаю в школе. Такая нестабильность, неустроенность во всем… Оглянись вокруг…
– Это временные трудности, нужно еще немного потерпеть, – вздохнула бабушка Агнесса.
– И это говоришь мне ты? Ты, чья жизнь, вообще, прошла в виде сплошных экспериментов: социальных, политических, экономических? А мы так жить не хотим. И не будем.
– Никогда нельзя сжигать все мосты, – опять вздохнула бабушка.
– А мы возвращаться не собираемся, – запальчиво ответила мама.
– Ох, не зарекайся, милочка…
– А вот ты, наша дорогая мамуля и бабуля, знаю, почему упрямишься…
Мама Жанна сделала паузу и решительно продолжила:
– Тебе сорок восемь лет… Мы – твои ближайшие родственники, и я не хочу, чтобы ты оставалась здесь одна.
– Только не надо меня хоронить раньше времени, – усмехнулась бабушка.
– Знаю я, знаю, что тебя здесь держит, – продолжала наседать мама. – Этот… твой художник. Ну, пора бы поумнеть тебе уже. И не странно ли, что подобные слова дочь вынуждена говорить своей великовозрастной матери?
– Во-первых, не надо зацикливаться на моем возрасте, – парировала любимая «баушка». – И оставь моего Петеньку в покое. Сколько раз тебе говорила…
– Мой Петенька, мой Петенька… Слышать имя этого мазилы не могу! – не на шутку разошлась мама Жанна. – Сколько раз я твердила: если не женился он на тебе двадцать с лишним лет назад, то теперь не женится и подавно. Неужели ты всё еще надеешься? Мам, ну, разуй же глаза, наконец! Тот поезд давно ушел…
Бабушка Агнесса нервно сжала кисти рук и вся раскраснелась, готовясь возразить дочери.
Но мама не дала ей вставить слово.
– Я знаю: ведь это из-за него ты рассталась с отцом. Именно ты была инициатором развода. И потом я, начиная с шести лет, должна была довольствоваться воскресным папой. Лишила меня родителя в надежде, что твой развод и Петеньку подвигнет на какие-то решительные шаги? «Ах, Агнессочка! Ах, моя красавица! Давай еще твой портретик нарисуем для выставки»…
– Этот разговор бесполезен, – сухо ответила бабушка на подобное замечание
– Отчего же бесполезен, мама? Ну, имей мужество признать свои ошибки. Ведь, между нами девочками говоря, ты допустила большой женский просчет. Первоначально должен был развестись мужчина, а потом уже ты. Ну, не собирался он разводиться никогда. Его и так всё устраивало. Сперва – нельзя было ему жену беременную бросить. Затем – вторым ребенком она забеременела. Потом: кто ж таких малолеток бросает? Разве что изверг какой… А Петенька – он, ведь, не изверг? Он просто – любвеобильная художественная натура. Ну, уже и детки его давно подросли. Теперь-то что мешает вам объединиться?
– Жена болеет, из больниц не вылазит, – тихо сказала бабушка.
– Ну, не могу я больше это слышать. Болеет – не болеет… Может, и правда, болеет. Но только ждать тебе здесь больше нечего. Тебе ничего не светит, понимаешь? А сколько времени ты на него потратила? Всю свою жизнь перевела. И я из-за него еще пострадала. Вот это, мама, очень трудно простить.
Бабушка Агнесса выдержала паузу.
– Что касается отца… Да, я виновата. И вину с себя не снимаю. И всегда честно говорила об этом. Но что поделать: так случилось в нашей жизни с твоим отцом. А что касается Петеньки…
Бабушка энергично тряхнула копной блондинистых волос:
– Оставим это. Тоже мне: яйцо курицу будет учить.
– А что делать, если курица глупая? – возразила мама.
– В суп ее, в суп ее! – влезла я в разговор взрослых, услышав «про курицу». – Я куриный супчик очень люблю.
Вскоре наша квартира стала как-то пустеть.
Первым исчезло зеркало из прихожей. За ним – большой гардеробный шкаф и два мягких кресла. Кое-что из вещей мама раздавала своим подругам и детям подруг моего возраста. Когда я плакала, жалея свои вещи, мама приговаривала: «Не плачь, там у тебя будет всё новое и красивое»…
Она так хорошо умела меня успокаивать, рассказывая про новые цацки, что я совершенно спокойно пошла с ней в комиссионку, куда она снесла папину дубленку, свое турецкое кожаное пальто и мою красивую шубку из белого кролика.
– Не грусти, взамен этой шубки у тебя будет легкая пуховая курточка. Почти невесомая, но такая же теплая, как твой кролик…
А однажды к нам в дом пришел какой-то не в меру любопытный дядька… Любопытным мне он показался потому, что заглядывал везде: в ванную, в туалет, на лоджию и даже – на антресоли, попросив, чтобы мама поскорее освободила их от всякого хлама.
Очень скоро после прихода того мужика мы переехали в бабушкину квартиру, потому что наша квартира оказалась проданной тому дядьке, который мне так не понравился. Он и не понравился мне, наверное, потому, что уже начинал хозяйничать в нашем уютном доме…
Уезжали в Америку мы из квартиры бабушки Агнессы.
Помню, как папа с ужасом замахал руками на бабушку, когда она к нашим чемоданам и сумкам добавила еще огромный целлофановый пакет.
– Больше мы ничего брать не будем, Агнесса Михайловна.
– Здесь все необходимые лекарства и витамины: взрослые и детские. Вам надолго хватит. А медикаменты там очень дорогие, – возразила бабушка.
– Да, она права, – тихо и устало кивнула мама.
Папа махнул рукой. И мы «присели на дорожку».
В этом момент позвонили в двери. Это оказались таксист и дедушка Витя, с которым давно развелась бабушка Агнесса. Они пришли, чтобы выносить чемоданы и сумки.
Я и мама сели в старый «Москвич» дедушки, а бабушка Агнесса и папа – в автомобиль к таксисту. И поехали в аэропорт.
А вот момент прощания я почти не помню. Очевидно, в этом виновато время суток. А время было позднее, потому что я начала уже засыпать, пока мы ехали по бесконечно длинным московским улицам и перекресткам. Наверное, поэтому в моем детском восприятии и сместилось всё…
И долгий утомительный перелет с пересадкой я помню, как в тумане. И когда мы выгрузились уже в аэровокзале Сан-Франциско, мне вдруг показалось, что мы опять находимся в московском аэропорту, и я начала интересоваться: а где же бабушка с дедушкой? А они были, ох, как далеко… Потому что мы находились уже в Америке.
Наш первый город – Сан-Франциско. Наш первый дом… Они мне помнятся. Хотя, за ними были потом еще другие города и дома…
Поселились мы в районе Ричмонд, где, как уже сложилось, традиционно проживают многие выходцы из России.
Мы стали жить в квартире, которая в том, далеком уже теперь, детском восприятии, казалась мне странной и непонятной. Да, мне действительно было не совсем понятно, почему вместе с нами еще должны находиться какие-то посторонние люди.
Площадь квартиры была большой: в ней насчитывалось семь комнат. Но четыре из них пустовали и были закрыты.
Одну из комнат занимала наша семья из трех человек.
Другую – два африканца, которые лишь изредка здесь появлялись. Даже не видя этих жильцов, их присутствие я научилась определять по сильному запаху специй, который раздавался из нашей общей кухни, когда мужчины готовили свои национальные блюда.
А в третьей комнате жили наши соотечественники. Ими оказались – бывшая одесситка тетя Люба с дочкой.
Дочь тети Любы была моя ровесница. И звали ее Катькой. Но дружба между нами не сложилась, так как Катьку я сразу не взлюбила, потому что она была жуткая драчунья и врунья. А уж после того, как она меня укусила в руку…
Мать Катьки, которая казалась мне тогда просто необыкновенной красавицей, уходя на работу, просила мою родительницу присмотреть за ее дочерью.
(Теперь-то я прекрасно понимаю, что это была за работа).
Моя мама соглашалась, тем более, что за это соседка по квартире платила ей по доллару в час. То были, конечно, гроши. Но первые деньги, заработанные на чужой земле. И мама была рада, получая иногда 5—10 долларов в день, как она шутила, даже «не отходя от кассы». И вспоминая при этом русскую пословицу, что «копейка рубль бережет», которую она переиначила на новый манер: «Цент доллар бережет».
И это были не лишние деньги для нас, только что приехавших в Америку на волне, так называемой, «экономической» эмиграции из России.
Первое время папа мотался по разным делам, неизбежным в жизни людей, приехавших сюда из другой страны. А я с мамой оставалась дома. И еще – с противной Катькой, которую должна была терпеть даже на прогулке из-за маминой подработки.
Так продолжалось несколько месяцев, пока Катька не укусила меня за руку. Очень сильно укусила… Даже сегодня этот шрам можно увидеть, если внимательно присмотреться.
Из-за этого инцидента папа очень сильно поругался с мамой. Я таким его никогда не видела прежде. Он выкрикивал какие-то непонятные слова:
– Я запрещаю тебе сидеть с ребенком этой одесской б…и, пока она занимается своей специфической работой…
Однажды к папе пришел давний московский знакомый, который уже несколько лет жил в Америке. Он пришел с приятелем. Мужчины выпили, шумно разговаривали.
А я с мамой в это время пошла гулять на детскую площадку, которая находилась за два больших квартала от нашего дома. В нашем дворе такой площадки, вообще, не было.
Когда мы вернулись, гости уже разошлись. А когда папа протрезвел, вспомнил, что занял знакомому полторы тысячи долларов на пару дней. Нужно ли говорить, что больше того мужчину мы никогда не видели, и что он не вернул долг? А сумма по тем временам для нас была очень приличной.
И теперь уже мама очень сильно поругалась с папой.
Вообще-то, Сан-Франциско запомнился мне тем, что там стали случаться ссоры между родителями.
А еще – довольном частым туманом, в котором утопали верхушки высотных зданий. Мне нравилось любоваться такой картиной, когда мы с мамой, взявшись за руки, просто гуляли по городу. И в моем детском восприятии такой пейзаж запечатлелся, как нечто ирреальное…
Да, далекий-далекий теперь уже Сан-Франциско, как и мое детство…
А вот Вашингтон стал городом, в котором мы обосновались окончательно. И между этими городами – не только временной отрезок лет, но и пропасть в моих мироощущениях: тогдашних и нынешних.
И сегодня, когда я еду на своей «ламборджини» по округу Колумбия, где среди зелени утопают роскошные особняки, среди которых находится и наш дом, не редко вспоминаю о первых годах пребывания на американской земле. Видно, не забыть об этом никогда…
Кто б спорил с прописной истиной: лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. Но для нас явно не задалась именно первая ее часть. И до заветной «американской мечты» было так далеко…
Бабушке Агнессе мама регулярно сообщала, что «у нас всё хорошо». При этом осторожно намекая: дескать, есть некоторые трудности, однако, они вполне преодолимы.
Очевидно, у бабули возникли свои соображения по поводу того, что наше «преодоление» этих трудностей не только затянулось, но, вообще, застопорилось. Но свои подозрения и домыслы она какое-то время держала при себе.
У моей любимой «баушки» была давняя подруга – Алевтина Владимировна. Та Алевтина иногда ездила в США в гости к сыну, женившемуся на американке. А проживал он в одном из крупнейших городов штата Техас – Хьюстоне.
И так вышло, что наша семья совсем недавно тоже перебралась в этот штат: в маленький городок под названием Ирвинг. Так вот: моя бабуля слезно умолила приятельницу навестить нас, чтобы воочию посмотреть на наше житье и потом без прикрас обо всем ей доложить. И готова была оплатить ей дорогу туда и обратно, предварительно изучив расстояние между Хьюстоном и Ирвингом по карте. Но подруга отказалась, заверив, что ее сын отвезет туда на своем автомобиле.
Вообще-то, Ирвинг стал пятым по счету городом за наше шестилетнее (уже на тот момент) пребывание в США.
Вторым местом проживания был городок Беркли в пригороде Сан-Франциско. Отметились мы потом еще и в пригородах штатов Луизиана и Миссисипи – местах, где, как известно, проживает отнюдь не самый богатый разномастный люд, приехавший в США в поисках лучшей жизни.
Так вышло, что главным добытчиком в нашей семье стала мама. Она оказалась более гибкой, терпеливой и более способной к адаптации в новой жизни. Она еще в Сан-Франциско начала работать в качестве частной сиделки, потом – няней, домработницей и той же сиделкой, но уже официально от специализированного агентства.
Меняли мы места жительства, в основном, из-за папы. Он срывался в поисках работы, которая, естественно, ничего не имела общего с тем образованием, которое он получил в самом престижном вузе Советского Союза.
Я, пожалуй, и не припомню сейчас всех тех профессий, которые он перепробовал. Но дело даже не в профессиях, а в том, что с отцом периодически случались запои, после которых он впадал в депрессию, которая могла длиться до двух месяцев. И за это время, он, естественно, терял работу.
На тот момент, когда, к нам в Ирвинг неожиданно должна была нагрянуть Алевтина Владимировна, папа пребывал в очередном депрессивно-запойном состоянии, недавно лишившись места автослесаря в мастерской. А мама работала воспитательницей в бесплатном детском саду: есть такие в США для семей с низким уровнем доходов.
…Когда внушительный «роллс-ройс» сына Алевтины Владимировны подкатил к подъезду явно не презентабельного дома, где наша семья снимала тогда крохотную двухкомнатную квартирку, у мамы замерло сердце. И было от чего: ну, как в их убогое жилище пригласить давнюю знакомую? Ведь она потом всё, без утайки, расскажет ее матери. Но элементарное гостеприимство требовало позвать людей с дороги в дом. А дома – еще и супруг не совсем в здоровом состоянии…
Маме очень захотелось как-то отсрочить этот удручающий момент, и она нашла выход, ухватившись за него, как за соломинку. После объятий и поцелуев с Алевтиной, родительница предложила:
– А у дочки сейчас как раз заканчиваются занятия в школе. Может, заедем сначала за нею? Она очень обрадуется…
Меня встретили у школы, а потом сын Алевтины Владимировны отвез нас в кафе-мороженое, где и оставил, тактично решив не мешать беседе трех дам.
– Как ты выросла, Мариночка, – сказала подруга бабушки Агнессы.
– Мне месяц назад уже одиннадцать лет исполнилось, – с гордостью констатировала я.
– Как время летит, – вздохнула наша знакомая.
– А еще я – единственная белая девочка в нашем классе, – добавила я. – Все остальные ученики афроамерикацы.
– Неужели… – Алевтина Владимировна запнулась.
– Ко мне все очень хорошо относятся, – тут же заверила я, – и ученики, и учителя.
– Ты говоришь по-русски с акцентом, – заметила Алевтина Владимировна после некоторой паузы и спохватилась, – я же подарочек привезла от твоей любимой бабушки…
Она полезла в сумку и достала пакет, в котором были коробка конфет «Мишка косолапый» и несколько больших плиток шоколада «Аленка» с «фирменным» изображением симпатичной девочки на упаковке.
А еще в пакете были красивая открытка и письмо от любимой «баушки».
– Да, – ностальгически вздохнула мама, – беря в руки одну из шоколадок и вдыхая ее аромат, – любимые сладости нашей семьи от фабрики «Красный Октябрь»…
Потом мы гуляли в парке. Мама с Алевтиной Владимировной долго разговаривали. Я старалась не «висеть над ухом» у взрослых, но какая-то часть их беседы до меня всё равно долетала.
– Жанночка, сколько тебе было лет, когда вы уехали из Москвы?
– Двадцать восемь… А мужу – тридцать, – добавила мама.
– Значит, тебе сейчас – тридцать четыре, а Игорю – тридцать шесть, – задумчиво произнесла пожилая женщина. – Прекрасный возраст – с одной стороны. А если посмотреть с другой – уже середина жизни…
– Вы думаете, меня эти мысли не угнетают? – нервно отозвалась мама. – Понимаете, дело не только в том, что последнее время я всё тяну на себе, а Игорь не хочет работать… Он просто болен, его надо лечить. В хорошей клинике. И длительное время. Но у нас нет для этого средств…
– Да, я в курсе, какая дорогая здесь медицина, – понимающе кивнула женщина.
Алевтина Михайловна сказала, что не поедет к нам в гости, так как в этот же вечер ее сын увозит обратно в Хьюстон.
И мама вздохнула про себя с облегчением.
Прощаясь, бабушкина подруга подарила мне, хотя уже и на прошедший день рождения, 200 долларов. И мама, испытывая неловкость взяла их с благодарностью, отведя глаза в сторону.
Можно только предполагать, чего там Алевтина наговорила бабушке Агнессе о нашем житье-бытье, вернувшись из Америки. Чего домыслила, чего дофантазировала… Однако, более скрывать правду стало бессмысленно.
И можно представить, что перевернулась в душе у бабушки, когда она сказала, что ее дочь Жанночка сильно постарела, хотя ей нет еще и тридцати пяти…
Вскоре после не очень радужного разговора с приятельницей моя любимая «баушка» позвонила нам. Все свои эмоции она вложила в короткую, но емкую фразу: «Я переезжаю жить к вам в Америку»…
Отныне вся ее жизнь была поставлена на «дорожные рельсы».
Когда была продана трехкомнатная «хрущеба», она перебралась к приятельнице Алевтине.
– Надо же, ты меня даже опередила, – сокрушалась подруга, подразумевая то, что ее сын уже давно зовет переехать к нему в США окончательно. – А я всё раздумываю…
Да, Алевтина могла позволить себе раздумывать. Но жизнь и социальное положение ее сына были по сравнению с нашим несопоставимы.
Бабушка Агнесса ехала в Америку нас «спасать». Спасать от трудностей капиталистической жизни, которая на нас обрушилась и готова была поглотить под своими обломками…
Как она потом рассказывала, ей даже не столь жалко было продавать квартиру, к которой она так привыкла. Гораздо труднее оказалось расстаться с мыслью о заработанной пенсии, которую она никогда не получит. Всего каких-то полгода оставалось ей до исполнения пятидесяти пяти лет…
Бабушка Агнесса много лет трудилась бухгалтером-экономистом в одной скромной производственной конторе. И вот теперь… Теперь ее душа рвалась к нам. Ни одного лишнего дня она не могла находиться больше в Москве…
Нужно ли говорить, как я обрадовалась ее приезду!
Я рассталась с ней, будучи четырехлетней малышкой. И сейчас, увидев ее почти семь лет спустя, была очень удивлена, что эта миловидная и моложавая женщина – моя бабушка. Белокурые волнистые волосы обрамляли ее гладкое, без морщинок лицо. Ясные голубые глаза излучали ласку и тепло, когда она смотрела на меня. (Она не носила очков, потому что у нее было хорошее зрение).
А еще мне очень нравилась ее фигура: стройная, с тонкой талией и изящными щиколотками ног. Мне казалось, что она выглядит так же, как и на той картине, где она была запечатлена в молодости и которую привезла с собой из Москвы. Ну, или почти так же…
Я очень гордилось такой бабушкой. И ощущала себя просто счастливой, когда кто-нибудь из моих одноклассников поначалу интересовался: а кто эта эффектная блондинка, которая иногда встречает меня после уроков возле школы?
Я и сейчас помню их лица, когда они узнавали, кем она мне приходится…
Конечно, была рада ее появлению в нашей нынешней жизни и мама. Потому что приехал родной человек и помощник.
Что касается папы… Пожалуй, он один отнесся к приезду тещи весьма индифферентно. И это вполне можно было списать на тогдашнее его душевное и физическое состояние. Хотя, случись такой приезд, допустим, еще года три назад, он бы испытал чувство стыда за то, что не сумел обеспечить нам достойную жизнь на новом месте. А, ведь, он обещал и заверял в этом Агнессу Михайловну при отъезде из Москвы…
– Никаких упреков, никаких нравоучений – сразу предупредила ее мама.
И слова эти стали для бабули табу, которое она соблюдала неукоснительно. К тому же, она помнила, что приехала «спасать» нас, нашу семью. Значит, ссоры и скандалы нам ни к чему.
Я закрываю сейчас глаза, вспоминая то время… И сразу окунаюсь в волну приятнейших ароматов, которые заполонили наше жилище с появлением бабушки Агнессы. Надо отдать ей должное: она очень вкусно готовила. Особенно я любила ее выпечку: пирожки, кексы, пирожные. А какие шикарные она делала торты! Особенно, мой любимый «наполеон»!
Шел лишь третий месяц пребывания ее на американской земле, а уже в одном из местных кафе (конечно, не без содействия мамы) были весьма одобрены ее кондитерские изделия. И уже существовала договоренность, что бабушка Агнесса два раза в неделю будет в небольшом количестве поставлять выпечку, приготовленную по ее фирменным рецептам.
…События того дня, конечно, я помню, словно, они произошли вчера. Это случилось в преддверии национального американского праздника – Дня Благодарения.
Накануне по традиции у нас в школе устраивался вечер, на который учащиеся могли пригласить своих родственников. На это мероприятие ученики приносили из дома какие-либо угощения: фрукты, сладости к чаю. После выступлений школьников устраивалось чаепитие.
Моя любимая бабуля по такому случаю испекла шикарный торт «наполеон». С особой аккуратностью и осторожностью (чтобы не повредить кондитерское творение) он был водружен на большой поднос и доставлен в школу.
Я сидела в зале рядом с «баушкой» и просто млела от ароматов: ванильного, смешанного с жареным арахисом, которым был украшен «наполеон».
На сцене за большим столом восседали несколько учителей и приглашенные гости.
О гостях было известно, что это какие-то важные лица, прибывшие в наше учебное заведение из Вашингтона с благотворительной миссией накануне Дня Благодарения. Мы знали, что гости привезли нам подарки, которые всем ученикам вручат в конце праздничного вечера.
Наконец, настал момент, когда моя бабушка (по предварительной договоренности с наставником моего класса) должна была преподнести почетным гостям свое кондитерское «чудо», поднявшись на сцену зала. Что само по себе знаменовало окончание торжественной части мероприятия и переход к непринужденному чаепитию.
Я смотрела, как изящная фигурка «баушки» в туфельках на каблучках, в которые она переобулась заранее, перемещалась по залу.
Казалось, что большой поднос с «наполеоном» даже тяжеловат для нее. С замиранием сердца следила за ней, опасаясь, как бы при входе на сцену, где было четыре высоких ступеньки, она не споткнулась. И вздохнула с облегчением, когда она красиво и грациозно водрузила торт на стол.
Сидевшие за столом заулыбались, а один из гостей – представительный рослый мужчина поднялся и поцеловал бабушке Агнессе руку.
Моя бабуля развернулась, намереваясь вернуться в зал. И тут… Каблучок ее туфельки соскользнул с самой верхней ступеньки. Падая, она закричала так, что от звука ее голоса содрогнулся зал. Казалось даже невероятным, что в таком хрупком теле заложено столько голосовой мощи.
(Если бы произошедшее с ней можно было просмотреть на замедленной киносъемке, то можно было бы заметить, что бабушка Агнесса кричит, еще даже не коснувшись пола, то есть «в полете»… А когда она окажется на полу, и у нее будет сломана нога в щиколотке, она лишь негромко застонет от боли, и слезы выступят на глазах.
Потом бабушка скажет, почему она так жутко закричала. Хотя, произошло это непроизвольно. А возопила она от отчаянья, испугавшись, что вот сейчас она упадет и сломает себе руку или ногу, зная, что болеть в Америке – не просто дорого. Болеть – непозволительная роскошь!
Одна мысль о том, что в нашей семье из-за нее могут возникнуть непредвиденные финансовые проблемы, содрогнула ее от ужаса…
Также представить, что деньги, вырученные за продажу ее трехкомнатной московской квартиры, уйдут на лечение – казалось недопустимым. Ведь, она – такая предусмотрительная особа. Перед поездкой в США специально обошла врачей, доступных по бесплатному медицинскому обслуживанию. С особой тщательностью залечила зубы. Еще – привезла с собой кучу лекарств. И тут – такая непредсказуемость…)
А тогда… В ту же минуту я сорвалась со своего места в зале и бросилась к бабушке. Те, кто были поблизости, тоже кинулись к ней на помощь.
Первым возле нее оказался тот представительный мужчина, который буквально полминуты назад так галантно целовал ей руку. Им оказался мистер Николас Браун, как он потом представился.
Быстро прибывший доктор «скорой помощи» констатировал закрытый перелом и сказал, что женщину нужно везти в больницу: делать рентген, накладывать гипс.
У меня даже не было времени связаться с мамой. И я должна была поехать с бабушкой. Видя мою растерянность, мистер Браун любезно предложил сопроводить нас. Меня это удивило, но я была ему очень признательна.
Пока мы ехали в автомобиле «скорой», бабушка плакала и причитала, чтобы ее отвезли не в больницу, а домой.
Николас Браун, попросил меня перевести ее слова. И я сказала всё, как есть: моя бабушка всего три месяца тому приехала в Америку из России, у нее нет медицинской страховки. И она очень переживает, что у нее не хватит денег расплатиться за услуги в больнице. И боится, что за это ее могут арестовать…
Услышав это, мужчина усмехнулся и попросил успокоить бабушку, заверив, что все расходы за ее медицинское обслуживание он берет на себя.
Рентгеновский снимок ноги подтвердил: у пострадавшей – перелом со смещением кости. Именно поэтому доктор сказал, что ей некоторое время нужно находиться в больнице под наблюдением, а не то… И припугнул возможностью операции.
Когда бабушка поняла, что она должна задержаться в больнице, она зарыдала. И я испугалась, что, если она еще узнает о возможной операции, то опять закричит так, как кричала в школьном зале. Поэтому про операцию я просто промолчала.
Было видно, что мистер Браун проникся случившимся и ему очень хотелось успокоить бабушку Агнессу. Он нежно взял ее за руку и начал говорить. Естественно, я выступала здесь в качестве переводчика.
Он сказал, что внучка (то есть я) поведала ему об обстоятельствах, которые так ее беспокоят. И еще, раз заверил, что финансовая сторона вопроса – вообще, дескать, ерунда, о которой такой очаровательной даме не стоит даже беспокоиться…
К счастью, всё обошлось без операции, и бабушку выписали из больницы через неделю. И она даже умудрялась шутить: мол, хорошо, что она не сломала руки. А это значило, что она (хотя и с загипсованной ногой) сможет делать свои умопомрачительные пирожные для кафе. И, стало быть, по-прежнему приносить посильную финансовую помощь скромному бюджету нашей семьи.
Что касается мистера Брауна…
Пожалуй, правильнее было бы сказать: всё касается мистера Брауна, что потом случилось в нашей жизни.
Он не уехал со своими коллегами в Вашингтон, а задержался в нашем городке на неделю, пока бабуля находилась в больнице. Навещал ее, приносил фрукты, дарил цветы. Короче, он попросту влюбился… И я очень быстро поняла это, так как именно мне приходилось выступать в роли переводчика.
Я не знаю, как бы сложилась наша дальнейшая жизнь в Америке, не случись в ней Николас Браун. Как шутит по этому поводу моя бабушка: не было бы счастья, да несчастье помогло…
Не так много прожив на этом свете, я, всё же, рискну утверждать: миром правит случай. Это касается не только моей любимой «баушки». Взять, хотя бы, к примеру, как я познакомилась со своим парнем Дональдом. Впрочем, это уже совсем другая история…
Когда моя любимая «баушка» стала миссис Браун, мы вместе с нею переехали в Вашингтон. Нужно ли здесь говорить, что это случилось довольно быстро после того, как она познакомились с Николасом на праздничном вечере в моей школе?
Шестидесятилетний на тот момент мистер Браун был давно разведен. У него есть двое детей и внуки. Замужняя дочь живет в Нью-Йорке, а сын – в Филадельфии.
И хотя бабушка Агнесса, выходя замуж, была младше супруга на пять лет, выглядела она его моложе лет на пятнадцать. И Николас очень гордился данным обстоятельством. Он настоял, чтобы ее портрет, который она привезла из Москвы, был водружен на самом видном месте в гостиной…
Что касается отца…
Да, ему пришлось лечиться в специализированной клинике в несколько этапов. Разумеется, не бесплатно. На то, чтобы восстановить здоровье и вновь адаптироваться в социальной среде, ушла пара лет. Главное, что у него не пропало желание вернуться к нормальной жизни…
Николас Браун занимается бизнесом, имеющим отношение к продаже компьютеров. Он взял папу к себе на службу вначале обычном агентом по продажам. А сегодня отец работает в головном офисе и весьма продвинулся по карьерной лестнице.
И я стараюсь не думать: а чтобы было, если бы в свое время наш неожиданный американский родственник не оплатил лечение моего папы…
Да и тому обстоятельству, что семья наша не распалась, выходит, мы тоже обязаны ему. Ну, и конечно, стараниям бабушки Агнессы.
Теперь я знаю, что у многих наших соотечественников, которые, как и мы, переехали в США в поисках лучшей жизни, распадались семьи. По разным, разумеется, причинам. Среди прочих: мужчины женились на американках, а женщины выходили замуж за американцев…
Как теперь понимаю я: мои родители не разбежались благодаря терпению мамы и стараниям бабушки Агнессы, которые приехала «спасать» нас очень вовремя…
И хотя мои родители не развелись, порою мне кажется, что между ними осталось некоторое отчуждение. Оно возникло в первые, далеко не самые счастливые годы, нашей жизни в Америке, когда отец стал выпивать и даже – загуливать в притонах не самых презентабельных мест нашего тогдашнего проживания. Наверное, ничто не проходит бесследно…
Спустя время, когда папа стал прилично зарабатывать, родители приобрели в кредит квартиру в Вашингтоне. И сегодня я живу то у родителей, то у бабули и Николаса, которого она ласково, на русский манер, называет Коленькой. Вообще-то, мне больше нравится жить с ними. Возможно, из-за той атмосферы, которая царит в доме…
Бабушкина приятельница Алевтина окончательно перебралась в Америку. Она живет с семьей сына в Хьюстоне.
Рассказать, как она была удивлена, узнав, что не состоявшаяся московская пенсионерка (так Алевтина иногда называла мою бабушку) не просто вышла замуж, а стала супругой американского миллионера, значит, ничего не рассказать…
Сегодня я учусь в Вашингтонском университете на факультете «Связи с общественностью». Хотя, маме очень хотелось, чтобы я поступила учиться на факультет «Славянский язык и литература». Но, уважая мой выбор, она не стала настаивать.
И сегодня, когда до окончания университета остается еще год, я точно знаю, какой будет тема моей дипломной работы. Она будет посвящена эмиграции из России. Точнее, так называемой «четвертой волне эмиграции», которая и нашу семью в свое время «выбросила» на американский берег. Эта «волна», как известно, берет свое начало в 1990 году и продолжается по сей день.
Мне кажется, в этой проблеме есть немало вопросов, над которыми можно поразмыслить…