– Валерия Викторовна… – задумчиво протянул невропатолог, читая мою медкарту с таким лицом, словно она написана на древнем иврите. Он почесал кончик носа, поправил очки, и, отложив ее в сторону, посмотрел на меня. – Какие-то еще жалобы есть?
– Нет.
– Повышенная усталость, головная боль, боли в сердце, в желудке?
Я отрицательно помотала головой, хотя и задумалась, какое отношение может иметь желудок к бессоннице. Ну, ему виднее. Мужчина лет шестидесяти в идеально чистом и выглаженном халате еще долго расспрашивал меня о моем самочувствии. Я инфантильно мотала и кивала головой там, где требовалось первое или второе. Мне, действительно, нечего было добавить к тому, что я уже сказала.
– К психологу, психотерапевту не обращались?
– Была у психолога, пару раз.
– И как?
– Как видите, – я указала рукой на него самого и стол, где в полнейшем беспорядке валялись карты пациентов, записки, скрепки, бумага, мобильный телефон, стетоскоп и другие атрибуты врача с минимальным количеством времени и нескончаемым потоком пациентов. Он кивнул и достал блокнот. Пока он писал что-то на первом листе, он говорил со мной, не глядя на меня:
– Это легкое снотворное, продается без рецепта. Начнем с него, а дальше будет видно. Но я настоятельно рекомендую вам обратиться к психотерапевту. Снотворное не лечит, а купирует симптоматику. Вам нужна консультация специалиста.
Я снова кивнула. Он этого не увидел, но, наверное, медицинским опытом почувствовал, потому как, не дожидаясь моей реплики, сказал, что на следующий прием мне нужно явиться через месяц. Я снова кивнула. Он поднял голову, посмотрел на меня, протянул мне рецепт, и после того, как бумага оказалась в моих руках, углубился в мою медкарту, записывая обо мне что-то, чего я знать не хотела. Выйдя из кабинета с заметным облегчением, я направилась в гардероб со скоростью напуганной газели. Поликлиника, с ее бесконечными очередями и до отказа заполненными коридорами, вгоняла меня в состояние полного уныния, и покинуть эту юдоль скорби хотелось как можно скорее.
Оказавшись на улице, я полной грудью вдохнула прохладный осенний воздух, который после больничного казался хрустально чистым, словно артезианская вода. Быстро спустившись с крыльца районной поликлиники, я первым же делом отправилась в близлежащую и, по приятному совпадению, самую дешевую аптеку. Цена кусалась, но не так, чтобы очень. Денег не жалко, если это будет работать. Выйдя из аптеки, я заметно воодушевилась в надежде на то, что сегодняшняя ночь будет первой за два года, когда я просплю положенные мне восемь часов вместо четырех. И тут я поймала себя на мысли, что в свой выходной я пошла не за тряпками, а в поликлинику, и радуюсь я не новеньким сапогам, а упаковке снотворного, и на ночь у меня запланирована не бурная вечеринка, а крепкий, здоровый (не без помощи лекарств) сон. Господи, я – старая кляча! Как можно чувствовать себя старухой в двадцать три? Не знаю – как, но, как оказалось, очень даже возможно. Я оглянулась и посмотрела на витрину аптеки, глядя на свое отражение – тугой конский хвост, никакого макияжа, невзрачная куртка и полное отсутствие осмысленности в глазах. Я была противна сама себе. Опустив глаза и втянув голову в плечи, я быстро зашагала к дому, глядя только под ноги и ни разу, как и всегда, впрочем, не подняв головы, чтобы хоть мельком взглянуть на окружающий меня мир. И это не осень вгоняла меня в хандру, наоборот, с приходом осени, я хоть немного расправила плечи. Хандра моя началась два года назад, в прихожей моих бабушки и дедушки, и все никак не могла закончиться. Не становилось ни лучше, ни хуже, а ровно так же, как и в тот день.
Я очень быстро добралась до дома. Буквально бежала, чтобы спрятаться в четырех стенах, запереть за собой дверь и закрыть все окна. Если бы было можно, я бы подняла мост, чтобы враг не прошел через ров, забаррикадировала входные ворота и, глядя из узкой бойницы, целилась в невидимого врага сквозь прицел арбалета. Но этого не требовалось. У кого нет друзей – у того и врагов нет. Саня бросила все попытки связаться со мной полгода назад. Полтора года эта отчаянная девушка отказывалась признавать, что я потеряла всякую необходимость в ней. Она честными и нечестными путями боролась за то, что когда-то было дружбой, но потом и она сдалась. Честно скажу, я испытала облегчение. Да, знаю, что вы скажете. Нет, мне не стыдно. К сожалению. Я бы и рада почувствовать себя сволочью и мерзким, неблагодарным человеком, но ничего подобного не чувствовала, так зачем же врать, что я раскаиваюсь? Я прекрасно понимала, что поступаю так, как ни один человек в мире не заслужил. Тем более Сашка, которая всегда была мне верна, во всех смыслах этого слова. Но когда состоялся окончательный «развод», я не пролила и слезинки. Прости меня, Саня, но я ничего не чувствую, и честность – единственное, чем могу отплатить тебе за твою любовь. Я – как утопающий, сбрасывала балласт, но почему-то этим балластом всегда оказывались люди.
Я зашла, закрыла дверь и выдохнула. Моя однокомнатная Бастилия была тиха, словно морг. Пока я разувалась, я в сотый раз заставила себя испытать благодарность по отношению к моим бабушке и дедушке. Удивительного терпения и любви люди, которые совершенно спокойно отнеслись к моему желанию жить отдельно. Они, конечно, пытались логически обосновать полное отсутствие необходимости в отдельном жилье, но я была непреклонна. Как только я сказала, что собираюсь снимать комнату в общежитии, бабушка всплеснула руками, а дед засмеялся:
– Не смеши меня, Валерия, – говорил он, утирая слезы со старческих глаз, полных бесконечной любви и нечеловеческой мудрости. – Придумаем что-нибудь.
И мы придумали. Посчитав и взвесив все за и против, мы пришли к выводу, что ипотека выйдет ровно в ту же сумму, что аренда. Тем более, как оказалось, у них накопились некоторые сбережения, которые без особых жертв можно внести в качестве первоначального взноса. Выяснилось, что покупка квартиры уже давно маячила на горизонте, но особой необходимости не было. А теперь появилась. Саму ипотеку взяла тетка, и через какое-то время я уже въехала в свою собственную квартиру. Неплохо, да? В двадцать три иметь свой собственный угол? Оплату ипотеки бабушка с дедушкой, естественно, взяли на себя, потому как зарплата младшего библиотекаря совершенно не предполагает подобной роскоши. Они собиралась взять на себя и коммунальные платежи, но тут уж я гордо заявила, что буду платить сама. Что и делала. Вторая половина зарплаты уходила на еду. Не смейтесь, но я научилась готовить. Саня бы живот надорвала от такой новости. Получается из рук вон скверно, но организму нужны калории, а потому приходится есть свои, не побоюсь этого слова, шедевры. Становится намного легче, когда бабушка приезжает в гости с полной сумкой нормальной человеческой еды. Но приезжает она редко, так как знает, что мне это событие не приносит ни радости, ни огорчения. Наверное, ей больно смотреть, как я тихо зверею в гордом одиночестве, а потому я натягиваю на лицо улыбку и стараюсь говорить хоть что-нибудь. Она на мою физиономию никогда не клюет, а потому, выясняя, что я жива, здорова и не увлеклась наркотиками, быстро уезжает восвояси.
Я разулась и прошла в комнату. Далеко не стерильно. Кое-где валяется неубранная одежда, в дальнем углу еще неделю назад поселились колготки, и я никак не могла заставить себя убрать их на положенное им место. Казалось бы, чего уж тут сложного – нагнись и подними. Не сейчас… Диван, стол, книжная полка, ноутбук и шкаф – вот и все, что представляет собой моя келья. На монашество я, конечно, не претендую, но иногда мне кажется, что в комнате слишком много свободного места. Особенно, когда я дома. И вроде бы то, чего я и хотела – отдельное жилье, полная самоизоляция, и самое время устроить анархию и жить исключительно в свое удовольствие. Но почему-то не живется.
Я устало плюхнулась на диван и поставила коробку со снотворным на стол. Подумала, что со стороны все это смахивает на классическую сцену самоубийства в банальных голливудских фильмах. Дальше, по сценарию, мне нужно достать бутылку коньяка, а еще лучше – дешевой водки и запить ею огромную горсть таблеток. Но не переживайте, этого не случится. Я люблю жизнь. Правда, пока не решила – почему.
Я достала с полки «Пикник на обочине» и забылась чтением на ближайшие несколько часов. Очнулась когда стемнело и только от того, что рука затекла так, что, казалось, отнимется. Я отложила книгу и пошла на кухню. Там старый добрый холодильник приветливо распростер передо мной свои объятья. Если бы не он, жизнь окончательно пошла бы под откос. Внутри сиротливо жались друг к другу два пирожка с капустой, которые привезла бабушка еще четыре дня назад, и упаковка йогурта. Все это было быстро уничтожено. Потом – душ, постель и таблетка снотворного. Как и было обещано в инструкции, через полчаса я начала чувствовать, как тело наливается приятной слабостью, заставляя меня забыть обо всем, что принес сегодняшний день. И хотя ничего толкового он не принес, я была рада забыть его, как страшный сон. Перед тем, как окончательно провалиться в сон, я подумала, что теперь важно не проснуться в четыре утра и не проваляться в ожидании сигнала будильника, уныло глядя в потолок.
***
Будильник я услышала лишь с третьего раза, благо, современные возможности позволяют оттягивать момент пробуждения до последнего. Впервые за два года я опаздывала. Не скажу, что это самое приятное ощущение, но мозг мой радостно вопил еще не проснувшейся мне, что я проспала всю ночь, ни разу не открыв глаз. Я, как могла, радовалась этому факту, но сложно быть искренне счастливой, когда до выхода осталось пять минут, а ты выглядишь, говоришь и чувствуешь себя, как пьяный прапорщик. Естественно, с перепугу все, что мне требовалось для выхода в люди, попряталось и наотрез отказывалось попадаться мне на глаза. В результате оделась я так, что стыдно было бы явиться в публичный дом, не говоря уже о публичной библиотеке. Почему-то из всей одежды, что была у меня, я смогла найти только бессовестно короткую юбку, которую не носила уже сотню лет. Откуда она вообще взялась? Неужели я когда-то носила это? Я была уверена, что выбросила ее, более того, я была уверена, что не покупала ее изначально. Но факт остается фактом – вот она, юбка, – прямо передо мной. И куда делись джинсы? Кофта на месте, а джинсы испарились. Искать их у меня времени не было, я и помчалась в ванную. Выйдя из нее, я уже опаздывала на пять минут, но все же в последний раз постаралась отыскать одежду, в которой меня не примут за стажерку уходящей на пенсию стриптизерши. Тщетно. В результате я вылетела из дома, на ходу завязывая хвост и застегивая крутку.
Странно, но по всем законам отвратительного утра, я должна была прибежать на остановку за секунду до того, как мой автобус прощально мигнет мне задними фарами. Но этого не случилось. Я совершенно спокойно села в огромный зеленый «Лиаз», который послушно пришел на остановку ровно к моему приходу. Чудеса, честное слово. Но сейчас даже такое маленькое чудо радовало меня. Но потом, когда какой-то мужчина, с легкой руки, оторвал карман моей куртки, я поняла, что чувство юмора у судьбы весьма скверное, и не стоит принимать за чистую монету каждую ее улыбку, потому как иногда она не улыбается, а смеется. На работу я явилась с десятиминутным опозданием, чем неприятно удивила свою начальницу:
– Лера, все хорошо? – она поправила очки в тонкой оправе, которые делали ее глаза огромными, как у совы, и осмотрела меня с ног до головы, задержавшись сначала на кармане, а потом на юбке. Что тут скажешь? По-моему все очевидно, и я лишь молча развела руками. Она, будучи мудрым человеком и чрезвычайно опытным руководителем, с достоинством приняла такой поворот судьбы. – Чувствуешь себя нормально? Может, возьмешь отгул?
Я помотала головой, скорчив гримасу искреннего раскаянья. Она кивнула и снова уткнулась в монитор, а я прошла в подсобку, где разделась и, одергивая ползущую на уши юбку, пошла на рабочее место – нести печатное слово в массы. Никто из сотрудниц не поленился по-доброму пройтись колкостями по длине моей юбки, но, как ни странно, благовоспитанные женщины и девушки отнеслись к исчезновению джинсов с таким пониманием, как будто абсолютно каждая прошла через это, словно через обряд посвящения. Наверное, каждая.
Весь день прошел в бессмысленной суете, которая занимала много времени, но в итоге не давала никакого результата. Зато пролетел день просто молниеносно. Одна беда – время от времени я засыпала, стоя. На упаковке было написано, что препарат не дает сонливости в течение дня, а вот уже в инструкции было коварно замечено, что побочные эффекты проявляются индивидуально, и в редких случаях сонливость все же наблюдается. Что ж, я – редкий случай. Я зевала и спала на ходу, держась за любой, более-менее, устойчивый предмет и как лошадь засыпала стоя, стоило мне задержаться где-то дольше пяти минут. Похоже, все, что я недоспала за два года, резко свалилось на меня в одни сутки. Благо, меня таскали по всей библиотеке, и мне просто физически некогда было спать. В конце рабочего дня выяснилось, что одна из сотрудниц съела что-то, по Булгакову, «не первой свежести» и отправилась домой с полиэтиленовым пакетом в руках. Я осталась за нее до конца рабочего дня. Уже ближе к девяти, где-то за двадцать минут до закрытия, ко мне подбежала одна из сотрудниц и с горящими от любопытства глазами сообщила, что ко мне пришел какой-то молодой человек. При этом взгляд ее сверкал тем самым нездоровым блеском, в котором отчетливо читалось удивление, смешанное с восторгом.
– Какой еще молодой человек?
– Не знаю, он не представился, но очень настойчиво просил встретиться с тобой. Я его проводила в читальный зал, он ждет тебя там.
Честно говоря, я восприняла это как ошибку. Бог знает, сколько Валерий ходит по земле и, скорее всего, молодой человек просто заблудился. Я кивнула и сказала, что сейчас подойду, но та, напоследок, все-таки выпалила:
– Господи, Лерка, откуда у тебя в знакомых такой красивый мужик!?
И вот тут-то я напряглась. Единственный из всех знакомых мне мужчин, который вызывал ТАКУЮ бурю восторга, был…
Я бросила все дела. Быстро прошла коридором в читальный зал и притворила за собой дверь. В такое время, как говорится, редкая птица долетит до середины Днепра, а потому читальный зал был совершенно пуст, и кроме меня и загадочного гостя никого не было. Да и загадочного гостя не было видно. Стеллажи с книгами были поставлены так, чтобы человек мог скрыться и, если можно так выразиться, затеряться в помещении, чтобы спокойно, не торопясь, выбрать то, что придется ему по душе, а потому напоминал некоторое подобие нехитрого лабиринта. Заблудиться невозможно, но спрятаться легко. Я тихо шла по проходу между стеллажами и уговаривала себя, что мои подозрения совершенно беспочвенны, так как тот, кого я подозреваю, наотрез отказался возвращаться сюда. Но, шагнув к последнему стенду с книгами, где заканчивался раздел «Английская литература», я увидела его, сидящего в мягком кресле вместе с Гербертом Уэллсом. Ну, не с самим Уэллсом, а с «Войной миров». Лениво перелистывая изрядно пожелтевшие страницы, он поднял на меня глаза и обольстительно улыбнулся. Я закатила глаза и выжидательно посмотрела на него. Ничего, кроме раздражения, во мне не проснулось, а потому пауза, которой он подчеркивал многозначительность своего появления, начинала меня раздражать.
– Тебе чего? – спросила я, чтобы, наконец, перейти к словесному общению.
Влад, оглядев меня с ног до головы, задержал взгляд хитрых глаз на моей юбке, удивленно приподнял бровь, и улыбка его стала еще шире:
– Мне очень нравится, – промурлыкал он.
– Могу дать поносить, – хмуро пробубнила я. – Чего нужно?
Странно все это, потому как Влад явился не из дома, не с работы или прямиком с новомодного курорта, а из совершенно иной реальности. Мне было положено удивляться и восхищаться, но ни того, ни другого не последовало. Наверное, и к таким вещам тоже привыкаешь.
– Просто хотел узнать, как у тебя дела, – сказал он томно-ленивым голосом, ставя «Войну миров» обратно на полку.
– Ну, для этого самому появляться совершенно не обязательно. Отправил бы почтового голубя.
– Отправил бы, да Великая сказала, что голубь до тебя не долетит.
– Великая может придумать миллион других вариантов, как отправить весточку на другой конец вселенной. Она отправила тебя с чем-то конкретным?
– Она не отправляла. Я пришел сам.
Он посмотрел мне в глаза. Цвет его глаз казался неестественно синим, словно в них, и правда, было море. Он похорошел. Немного поправился, а цвет лица стал молочно-бежевым и прямо – таки светился изнутри. Он был шикарно одет и вроде бы не по моде, но очень стильно. Было видно, что настроение и самочувствие у него прекрасные, а потому его чары работали на всю мощь. Неудивительно, что он вызвал такую бурю эмоций у моей коллеги. Выглядел он превосходно. Но все это ничего не разбудило во мне. Весь его внешний вид и манера поведения буквально кричали о том, насколько хорошо сказалась на нем смена места жительства, но его красота и обаяние никак не касались чего-то важного внутри меня. Я все видела, но ничего не воспринимала. Внутри меня по-прежнему была выжженная земля, которая пропиталась радиацией и химическими отходами. Ничего там не росло. Ничего там не выжило. И Влад все это видел, но почему-то это его не смущало. То ли он был совершенно уверен, что мое состояние временное, то ли самонадеянно полагал, что его очарование разбудит во мне жизнь, как в сказке о спящей красавице. В общем, он улыбался, строил мне глазки и был чертовски хорош. А мне было как-то наплевать:
– Я и спрашиваю, уже в третий раз, что тебе нужно?
Он поднялся. На нем была темно-синяя рубашка, черные брюки и пальто, то ли темно-коричневое, то ли темно-бордовое, я никак не могла понять оттенок, потому что он как-то плавал от одного варианта к другому. Ну, или просто освещение плохое. Он шагнул ко мне, и тут моя физиология дала слабину – крошечная брешь, сквозь которую проник и так пленительно окутывал меня запах его кожи, знакомый и такой уникальный, что распознать его я могла бы из миллиарда других вариантов с первого раза. Высокий, крепкий, но по – прежнему изящный, излучающий титаническое спокойствие и снисходительную самоуверенность. Честно говоря, внутри у меня дрогнуло, и я отчаянно схватилась за это тонкое, едва уловимое ощущение, чтобы поймать, схватить и не отпускать его, в надежде на то, что оно вырастет и переродится в полноценное чувство, которое наконец-то сотрет это омерзительное выражение полудохлой рыбы на моем лице. Словно тонкий завиток дыма, оно тлело внутри, расползаясь по закуткам моей мертвой души, стараясь заползти как можно дальше, залезть глубже. Тонкое, нежное чувство было таким слабым, что я закрыла глаза, чтобы сосредоточиться, услышать, почувствовать. Влад смотрел на меня, любуясь моим лицом и ждал, что прямо сейчас закончится это глупое перетягивание каната и мы, как взрослые люди, шагнем вместе и пойдем по жизни бок о бок, как друзья, как любовники, как родные люди. И тут он все испортил, прикоснувшись рукой к моей шее. В мгновение ока тонкая, эфемерная материя внутри меня растаяла, не оставив и следа. Все исчезло. Я открыла глаза, сделала шаг назад и окинула его равнодушным взглядом. Поначалу он и не понял, но потом разочарование вспыхнуло в его глазах:
– Черт… – он с досадой мотнул головой.
А мне стало забавно. Горько и смешно. Я скривила рот в ехидной усмешке:
– Так что тебе нужно?
Он снова поднял на меня глаза. Посмотрел, словно это я все испортила, и сказал на выдохе:
– Хочу, чтобы ты вернулась к нам. Ко мне.
– Нет, – ответила я безо всякой наигранной самоуверенности и бравады. – Я остаюсь здесь.
Я повернулась и пошла, слыша его шаги за моей спиной.
– Лера, тебе нельзя тут оставаться. Посмотри на себя. Да, снизу все прекрасно, но сверху… Ты похожа на блокадницу, и тебе в жизни не дашь твои двадцать четыре.
– Двадцать три, – огрызнулась я.
– Всего-то месяц остался. Считай двадцать четыре. Ты здесь тускнеешь. Сохнешь на глазах, в прямом смысле слова. Сколько ты потеряла? Пять кило? Четыре?
– Не измеряла.
– Зато у меня глаз наметан. Поверь мне, как мужчине, в прошлом весе тебе было гораздо лучше.
– Вес имеет такое значение?
– В числе прочего – да. Я ведь не о твоем весе толкую. Посмотри на свои глаза.
Он схватил меня за руку и повернул к себе, заставив остановиться. Мы смотрели друг на друга. Он настырный, но я – пустая. Мне нечего было доказывать. Все его попытки надавить на мою гордость и воззвать к моему эго, с самого начала были обречены на провал и просто падали в пустой колодец. Ничего из вышеперечисленного во мне не осталось, а потому и взывать было не к чему.
– Лерка, ты – как ходячий мертвец.
– До неужели? Наверное, стоило об этом задуматься, когда…
– Когда что? Тогда, знаешь ли, некогда было анализировать! – прикрикнул он, а потом снова снизил голос до шепота. – Ты рисковала жизнью, и не только своей! Нужно было оставить тебя там?
– Да.
– Тогда он бы сейчас догладывал твои кости.
– Прекрасно. Я хотя бы не мучилась.
– О, какие мы смелые и бесстрашные. Перед лицом смерти не все так радужно. Как бы я жил, если бы оставил тебя там?
– Так же, как я сейчас, – шепнула я и развернулась. Я шагала по ковролину, который приглушал звук шагов, и спиной чувствовала, что он больше не идет за мной. И когда закрывала за собой дверь, читальный зал был совершенно пуст. Я повернулась и тихо пискнула. Влад стоял прямо передо мной.
– Идиот!
– Лера, ты мне нужна.
– Сочувствую.
Я обошла его и быстро направилась к служебному помещению за курткой с оторванным карманом. Влад шел следом за мной. Когда мы проходили мимо трех старших библиотекарей, в возрасте от тридцати пяти до сорока, Влад обольстительно улыбнулся и, слегка кивнув головой, сказал своим бархатным голосом, который разлетелся по пустой библиотеке:
– Добрый вечер.
Я успела увидеть, как расцвели, засияли лица взрослых, умудренных опытом женщин, которых, казалось бы, невозможно смутить таким позерством. Оказалось очень даже возможно. Улыбаясь, они провожали взглядами высокую статную фигуру, чья походка была вальяжной, неспешной, уверенной и плавной. По-моему их даже не смутило, что посторонний человек идет к подсобному помещению, что было категорически запрещено.
– Лера, – говорил он мне в затылок. – Речь – не о моих личных желаниях.
– Вот как?
– О личном я уже все сказал. Тут решение только за тобой.
– Ну тогда я тоже уже все сказала.
– Говорю же, дело не только во мне. У нас творится что-то странное.
– У Вас всегда творится что-то странное.
– На этот раз все серьезнее, чем ты думаешь.
Я открыла дверь в подсобку, зашла и взяла куртку с сумкой. Повернувшись к двери, я уперлась носом в широкую грудь Влада, который преградил мне дорогу.
– Нам срочно нужно назад, – сказал он. – Сама увидишь, когда мы там окажемся.
– МЫ, там не окажемся. ТЫ возвращаешься один.
Мы вышли из библиотеки в темноту осеннего вечера. Он бежал за мной по ступеням парадного входа и пытался меня остановить.
– Лерка, ну остановись хоть на минуту и выслушай меня. От чего ты так бежишь? Если тебе и правда стало все равно, так остановись на минуту и выслушай меня, от тебя не убудет. Большего не прошу, просто послушай.
Я спустилась с последней ступеньки и повернулась к нему. Он подошел ко мне и впился в меня темно-синими глазами, стараясь понять, сможет ли он переменить мой настрой, уговорить меня.
– Там у нас происходят странные вещи, которые никто, даже Великая, не может понять. К нам что-то подбирается.
– Господи, ты о чем? – я смотрела на него, словно он несет околесицу. – Что за ерунда? Влад, ты думаешь, если наговоришь кучу не связанных между собой слов, я побегу за тобой из чистого любопытства?
– Нет, я хочу, чтобы ты побежала за мной из желания помочь. Не обо мне и о тебе речь. Нам с тобой есть куда бежать, а вот Ирме, Косому, Игорю, Ольге? Ты подумай, им бежать некуда, эта вселенная – их дом. А Великая и Водяной? Им точно нет места в нашем мире.
Я шумно выдохнула через нос. По самому нежному прошелся – по Ирме. Он знал – я сейчас – калека, и даже Ирма не в состоянии сделать так, чтобы я снова жила. Он знал – я больше не плачу по ночам и не трясусь от непреодолимого желания быть рядом с кем-то. Ирма, нежная и любимая, стала для меня просто именем, таким же пустым и беззвучным, как и прочие, но память – то моя – в полном порядке, и я не чувствую, но помню, что когда-то она очень много значила для меня.
– Что случилось? – спросила я.
– Не здесь. Пойдем со мной, сама все увидишь.
– Влад, я, правда, не пойду. Хочешь говорить – делай это здесь.
– Ну, хотя бы не посреди улицы.
Возле больших входных дверей библиотеки послышались голоса. Я посмотрела туда и увидела, как мои коллеги, в том числе и те, что попались под влияние чар Влада, выходили на крыльцо, с любопытством глядя на нас, без тени смущения рассматривая мужчину рядом со мной.
– Ладно. Идем ко мне.
Лицо Влада просияло улыбкой, полной наигранного вожделения и ожидания чего-то совершенно не дружеского в моем приглашении. Я закатила глаза. Влад засмеялся:
– Я же шучу, глупая, – сказал он, молча разглядывая мое лицо, а затем добавил. – Просто я соскучился.
И на этот раз он посмотрел на меня открыто и честно, без притворства и позерства.
– Идем. Остановка – там, – я кивнула в сторону, показывая куда идти. Он с сомнением посмотрел на длинную аллею.
– У меня идея гораздо лучше, – сказал он, и повел меня к дороге, за здание библиотеки.
– Куда мы идем?
– Увидишь.
Как только мы зашли за угол, он резко остановился, сгреб меня в охапку и, прижав к себе, сказал что-то на непонятном, но знакомом мне языке. И снова, как когда-то давно (словно бы и вовсе в прошлой жизни), воздух перестал существовать, а мир обрушился на нас шквальным ветром, который грозился сорвать с нас не только одежду, но и кожу. А в следующее мгновение мы стояли посреди моей квартиры при полном штиле и в оглушающей тишине. Я оттолкнула его:
– Мне казалось, что мы еще в первый раз договорились больше так не делать!?
– Ни о чем мы не договаривались, – сказал он, отступая от меня и оглядывая мою новую обитель. – Как-то пасмурно у тебя.
– Ну да, немного не дотягивает до царских палат, в которых Вы привыкли обитать, но мне нравится.
– Не нравится.
– Тебе-то откуда знать?
– Просто, это видно. И мои царские палаты, если ты имеешь в виду дом моих родителей, уже не мои и не будут моими.
– В смысле? То есть, почему? – спросила я, снимая обувь и куртку.
Влад, медленно снимая пальто, неспешно прошелся по небольшой комнате, оглядывая нехитрую обстановку взглядом, полным искреннего любопытства. Увидев колготки, в углу, он улыбнулся.
– Мои родители исключили меня из завещания, – сказал он и улыбнулся мне так лучезарно, словно это было чем-то забавным или само собой разумеющимся.
– За что? – спросила я, нахмурившись.
– Ну… – протянул он задумчиво, а затем наклонился и вытащил мои джинсы из-под дивана. Вскинул брови в своем фирменном жесте умиленного удивления и посмотрел на меня. Я залилась краской и выхватила их из его рук. Вот как они там оказались? А Влад продолжил все тем же невозмутимым тоном, что и до этого:
– Перед тем, как окончательно остаться в своем мире, я пришел сюда, чтобы попрощаться с ними. Они меня не поняли, что, собственно, не удивительно… Разговора не получилось, зато вышел очень даже примечательный скандал, после которого отец заявил, что я здесь больше ни на что не претендую. Сказал, что оставит меня, и я цитирую: «С голым задом». Я не стал спорить. Так что теперь я – нищий, – подытожил он и искренне засмеялся. Он посмотрел на меня, а затем сел на край моего дивана, продолжая смотреть мне в глаза. – Что скажешь на это? Нравлюсь я тебе с «голым задом»?
Я залилась краской. Нарисовать эту картину в переносном смысле мне никак не удавалось, только – в прямом.
– Ты мне и одетым-то нравишься через раз.
Он засмеялся:
– Я знаю.
– Ну, сказать что-то и сделать – разные вещи. Не думаю, что…
– Это не про моего отца. Он всегда делает так, как обещает, и тут не бывает исключений.
– Наверное, ты их, в каком-то смысле, подвел.
– Да не в каком-то, а в самом что ни на есть прямом. Там теперь столько бумаг переписывать…
– Это не смешно.
– Пожалуй. Но со своей стороны, я поступил предельно честно.
– Предельно честно ведут себя идиоты или эгоисты.
– Наверное, – он задумчиво кивнул – Но не об этом речь. Я хочу, чтобы ты помогла нам. У нас и правда творится что-то из ряда вон…
И он рассказал мне, что происходит там, где остались одни руины и самые близкие люди.
Когда он закончил рассказ, на улице уже была глубокая ночь. Свет мы не зажигали, только ночник слабо светился в углу комнаты. Мы сидели на полу. Не знаю – почему, как – то само собой получилось. Он сидел, облокотившись на диван, я сидела напротив, периодически пытаясь вырвать ворсинку из толстого, пушистого ковра, на котором мы провели ближайшие два часа. Было выпито пять кружек кофе на двоих и съедена коробка печенья (мной одной).
– Вот, в общем-то, и все. Что скажешь?
Я молчала, уставившись на его руку, которая покоилась совсем рядом с моей. Потом я открыла рот, но не сказала ни слова. Все это время Влад смотрел на меня, разглядывая мое лицо, такое знакомое, такое родное. Он не видел меня два года, и с тех пор я немного повзрослела, стала более угловатой, пропала юношеская округлость лица и стали немного ярче линии подбородка и скул. Кроме того, потерянные килограммы и черные круги под глазами, действительно, делали меня старше, чем я есть, тут спорить нет смысла, но при этом как – то сильнее на этом фоне выделялась женственность, появляющаяся во мне только сейчас. Удивительно, но я пришла к выводу, что женская психика не поспевает за физиологией. К тому моменту, когда тело уже готово стать женщиной и рожать детей, голова совершенно не понимает, для чего ей это нужно, и чтобы одно совпало с другим, должно пройти еще какое-то время. Теперь, когда у меня, наконец, совпали и голова и тело, та немногая чувственность, которой наградила меня природа, стала проявляться внешне – во взгляде, в движениях, в повадках. Влад, уже давно постигший все грани женской привлекательности, и определившийся в этом вопросе со своими вкусовыми предпочтениями, с нежностью, любопытством и предвкушением наблюдал за тем, как распускается во мне женщина, предугадывая ее силуэт и будущие черты. Он гораздо лучше, чем я, представлял, какой я буду через какое-то время, и сейчас, глядя на меня, он смотрел не на настоящую, а на будущую меня, любуясь еще не завершенной женской сущностью. Он задумчиво потирал подбородок и еле заметно улыбался одним уголком рта.
– Влад, я не знаю, чем могу помочь? Я согласна, ситуация странная, но я не вижу моей необходимости…
Влад отвел взгляд, отвлекаясь от собственных мыслей:
– Я тоже не вижу. Зато Великая видит.
– Ох уж эта Великая… – сказала я, проводя ладонями по лицу. – Все-то она видит и знает.
Тут он пододвинулся ко мне. В глазах его зажегся огонек и он, убирая мои волосы назад, приблизился к моему лицу так близко, что мы касались друг друга носами. Никакого смущения, и если раньше я бы залилась краской, то теперь я просто смотрела в синие глаза, прямо и открыто.
– Помнишь, как мы целовались посреди замерзшего океана?
Я кивнула.
– Скажи честно, ты тогда правда видела Никто, или просто постыдно сбежала с поля боя?
– Правда. Он был там. Собирался тебя убить, между прочим, – прошептала я.
– Ну, сейчас то его здесь нет? – и он тихонько коснулся губами моих губ. Горячее дыхание нежно прошлось по моим губам, и в любой другой ситуации я была бы уже обезоружена. Но сейчас, когда огромная черная дыра медленно вращалась внутри меня, это волновало меня не больше чем если бы кто-то коснулся меня рукавом в автобусе.
– Сейчас и меня здесь тоже нет, – сказала я и почувствовала, как крошечная слезинка скатилась по щеке. Мне не хотелось плакать совсем, и откуда она взялась, я и сама толком объяснить не могла, но Влад отстранился, посмотрел на меня с тревогой, а потом обнял, прижал к себе. Я не сопротивлялась и, утопая в его объятьях, слышала, как он тихо шепчет мне:
– Милая моя, родная моя девочка… я тебя спасу. Я тебя обязательно вытащу из твоего летаргического сна. Пойдем со мной. Там так красиво, даже сейчас, когда творится неизвестно что. Я покажу тебе замок, который мы построили. Он великолепен и втрое больше прежнего. Я дам тебе там полную свободу. Делай, что хочешь. Будешь там королевой. Хочешь?
Я отрицательно помотала головой, а потом высвободилась из его рук и отодвинулась:
– Не хочу я быть твоей королевой.
– Не будь моей королевой. Будь королевой в моем замке.
– А в чем разница?
– Владеть не мной, а всем тем, что у меня есть – вот в чем разница.
– Слишком уж хитро. Ни так, ни так не хочу.
– Так чего же ты хочешь? – спросил меня Влад, хмуря брови.
– Хочу остаться здесь. В своем замке и учиться жить с тем, что есть.
– Господи, Лера… – закатил глаза Влад. – Поменьше драматизма. Что же такого случилось, что мы, на полном серьезе, обсуждаем твою судьбу, словно тебя уже ведут на эшафот? Тебе не кажется, что ты перегибаешь палку в своем страдании? Я понимаю возраст такой, что хочется усиленно жалеть себя и обвинять всех в своей жалкой, никчемной, убогой жизни, но, ты удивишься – жалкой и убогой ты ее делаешь сама. Я не вижу катастрофы! Все живы, здоровы и ты молода, руки, ноги целы, с головой, правда, нелады, но так ведь всегда было.
– Ну, знаешь ли…
– Не знаю и знать не хочу. Я и так дал тебе достаточно времени на то, чтобы ты пришла в себя. Я отпустил тебя и не трогал, но теперь…
– Что теперь? Почему ты решаешь, сколько мне нужно времени, чтобы прийти в себя?
– Я ничего не решаю, просто устал смотреть, как ты высасываешь горе из пальца. Знаешь, какие ужасы случаются с людьми? Похлеще твоих. И знаешь, как ни странно, но человек, на чью судьбу выпадают страшные вещи, никогда не ведет себя, так как ты. Не холит и не лелеет свою боль, не нянчиться с ней, как с младенцем. Он избавляется от нее, бежит или борется, у кого на что хватает сил, но никто не сидит у разбитого корыта, безотрывно глядя на то, что уже не спасти, потому что смотреть на разбитое корыто – значит, снова и снова переживать ад, а это больно, знаешь ли. Люди, пережившие войну, умеют любить мирное небо над головой, тот, кто голодал – никогда не скривится при виде йогурта не той жирности. Хватит, Лера.
– Да что ты пристал ко мне? – я поднялась на ноги и подошла к окну, уперевшись нахмуренным взглядом в ночь за стеклом. – Согласна, я не больна, и все живы, и, да, это – далеко не самое страшное, что происходит с человеком. Но ничего я не могу сделать с тем, что у меня внутри. Я натягиваю на лицо улыбку там, где это требуется. Но ты-то ждешь от меня не вежливости, а чтобы я воспаряла из пепла! Разве это делается на заказ, по щелчку пальцев? Как можно захотеть чего-то, если я ничего не хочу? Как можно требовать от меня стать счастливой?
– Я не прошу стать счастливой, я прошу перестать себя жалеть и уже делать что-нибудь. Например, пока ты ждешь восстания из пепла твоей души, можем же мы сделать доброе дело и спасти мой мир? Попутно, так сказать, пока нам все равно нечем заняться? Дрогу осилит идущий. Слышала о таком?
– Я не хочу тебе помогать! – повернулась и посмотрела на него прямо и открыто. Я не собиралась сказать гадость и нарочно обидеть, я просто сказала как есть. Честно выразила свои мысли, пожалуй, впервые за последние два года.
Влад молча смотрел на меня. Потом он опустил глаза, поднялся на ноги и, поднимая с дивана пальто, тихо сказал.
– Не хочешь – так не хочешь.
Он накинул пальто, а потом просто исчез, оставив меня совершенно одну.