Прелюдия
Дженет велела водителю такси остановиться у Манхэттенской музыкальной школы на Сто двадцать второй улице, откуда были прекрасно слышны бесконечные скрипичные этюды, пьесы на трубе и сонатины на кларнете, которые играли студенты в недорогих квартирах неподалеку. Такси встало на полпути к Клермон-авеню, в довольно обшарпанном квартале на границе с Гарлемом, и я последовала за Дженет в узкий многоквартирный дом. Входная дверь заскрипела, открываясь, и мы оказались в тускло освещенном холле, а потом прошли через пожарный выход в пустой двор-колодец. Лампочка слабо освещала дверь, пошедшую пузырями краски. Музыка доносилась оттуда.
– Дональд, это я! – крикнула Дженет, терзая механический звонок. Щелкнул один замок, второй, третий, дверь открылась, и музыка сделалась невыносимо громкой.
Наверху распахнулось окно:
– Вашу ж мать, заткнетесь вы когда-нибудь? – из окна выпал пакет «Гристедз», чудом пролетел мимо меня и щедро засыпал все вокруг кофейной гущей.
Неряшливый парень в грязной желтой футболке втащил нас внутрь и забаррикадировал дверь пятифутовым ломом. Две свечи с Девой Марией, которые явно притащили из ближайшей пивной, мигали в темноте в такт музыке, несущейся из огромных старых колонок «Клипш». Я чувствовала слабый запах газа и плесени, покрывающей серые стены. Сквозь мятую решетку на окне виднелись горы мусора, скопившиеся во дворе за долгие годы. Сердце у меня заколотилось быстрее. Каким образом любовь к классической музыке привела меня сюда?
Трое знакомых парней умирали со смеху на потертом коричневом диване:
– Блин, и как мне ему объяснить, что я трахаюсь с его сестрой? – Стэн закашлялся при этих словах, – хрень какая-то.
Дональд только пожал плечами и потянулся за толстым косяком, который передавали по кругу.
– Ну да. Теперь их ребенок трахает свою тетю, – вклинился Милтон, убирая от лица грязную блондинистую челку, чтобы разглядеть переключатели на большом ламповом усилителе, – послушайте только этот рифф, ушам своим не поверите.
Колонка взревела, наступила пауза. Стэн вздохнул:
– Да уж, эти кошечки умеют играть.
Дженет склонилась над столом, нюхая кокаин через соломинку. Я никогда его не пробовала, но чувствовала, что должна приобщиться. Дональд барабанил пальцами по столу, подозрительно глядя на меня. И вдруг он переключился на Милтона, который уселся обратно на диван, сворачивая в трубочку хрустящую стодолларовую купюру.
– А Милти-то тоже не дурак, – фыркнул третий, Билли, – тоже хочет этой хрени. Как дракон сокровища, – он сложился вдвое от хохота, с трудом хватая ртом воздух. Смущенная Дженет посмотрела на Милтона и опустила голову. Соломинка болталась между пальцами.
– Ты сам знаешь, чувак, каково это. Пытаешься удержаться, ловишь кайф, и тебе нужно еще. Приходится нюхать, – сказал Милтон почти агрессивно, нарезая две дорожки кокаина на кофейном столике. Вскоре они исчезли.
– Да нет, я про реального дракона, – фыркнул Билли, скидывая на пол банку с китайской лапшой, – который в опере. Это же «Зигфрид». Там великан превратился в дракона и охранял золото троллей. Блин. А кто-то думает, что эта хрень появилась в «Звездных войнах».
Сквозь царапины на пластинке пробился оперный бас.
– Господи, звучит так, будто он сейчас кончит, – Милтон отчаянно чихал, – Вагнер устарел. Что это за валькирии? – Он запинался, смеялся и кашлял одновременно, – ну у них и сиськи.
Билли встал и поменял пластинку, осторожно уложив первую в выцветший пакет. Он опустил иглу, и духовые инструменты заиграли какую-то церковную мелодию.
– Это Вальгалла, чуваки, – вздохнул он, благоговейно складывая руки, – замок богов. Послушайте, какая мощь. Мощь и сила.
Окна звенели от музыки. Милтон сделал длинный глоток «Бекса».
– Чьи это вагнеровские тубы? Паксман? Александр? Это же венская филармония? Шолти за пультом? Охренительно! – Милтон с трудом перекрикивал шум. Потом он вытер нос и той же рукой пригладил волосы.
Мне казалось, что эти парни – небожители. Я увидела, как Дженет сунула Дональду двести пятьдесят долларов и убрала в карман пакетик с кокаином. Я, юная и неопытная, хотела, чтобы эти музыканты приняли меня в свою компанию, хотела играть с ними в лучших оркестрах города и в крутых группах. Я уже начала выступать (на заменах) в Нью-Йоркской филармонии, хотя еще даже не закончила колледж по классу гобоя. В свои двадцать два я боялась пробовать кокаин; но я попыталась выглядеть продвинутой и закинула ноги в черных сандалиях из крокодиловой кожи на кофейный столик.
– Клевые тапки, Блэр. Что будешь играть вечером в филармонии? Стой, погоди. – Милтон с вожделением взирал на мои ноги. С помощью зубочистки он выложил цветочек из кокаина на моем ногте и всосал его через свернутую купюру. Все вокруг заржали.
– Дай еще дури, Дональд. У меня завтра репетиция с оркестром, – сказал Стэн, – да ладно, это все? Да подожди ты. Миннезингеры, знаешь? Шесть часов.
Запищал звонок, Дональд пошел открывать.
– Билли, у тебя есть Gotterdamerung?
Билли кивнул, вытаскивая пачку пластинок из мятого бумажного пакета.
– Сумерки богов. Конец, чувак. Искупление. Красота. Золото. Магический огонь.
Я пошевелила пальцами, любуясь дорогущими сандалиями, купленными на одну из зарплат в Филармонии.
– Боги сгорают в пламени, – бубнил Милтон. Билли отпустил иглу, и все стали слушать. Когда музыка достигла апогея, он заверещал:
– Невероятно! Разве не круто Вальгалла рушится в конце?