Улица боярыни Морозовой
Кто не знает знаменитой суриковской «Боярыни Морозовой»? А знакома ли кому-нибудь улица, которой картина обязана своим рождением? Не потому только, что в годы работы над холстом художник жил именно на ней. Куда важнее то множество подробностей, которые были подсказаны Сурикову ею, – от тающего в морозной дымке пейзажа до примостившейся среди дворов церковки и полозьев саней на свежевыпавшем снегу.
Долгоруковская – Каляевская – рассказа о ней не найти ни в одном самом подробном путеводителе. Просто одна из напряженных транспортных артерий Москвы, ничем не сумевшая привлечь историков архитектуры и не ставшая предметом изучения историков культуры. Рядовая застройка, как теперь принято говорить, которую, кажется, нет нужды сохранять.
Кажется, а в действительности…
Все начиналось с дороги. С дороги, что вела от Московского Кремля к городу Дмитрову. Рождение города было далеко не обычным, а дальнейшая история его – очень важной для будущей русской столицы. В 1154 году, через семь лет после первого летописного упоминания о Москве, Юрий Долгорукий собирал дань – «полюдье» в долине реки Яхромы. И здесь у сопровождавшей мужа княгини родился сын Всеволод, получивший со временем прозвище Большое Гнездо и названный в крещении Дмитрием. В честь княжича и был назван заложенный на памятном месте город, который был тесно связан с Москвой и вошел в топонимику столицы: Большая Дмитровка (ныне Пушкинская), Малая Дмитровка (ныне – Чехова), Каляевская и Новослободская, еще сто лет назад составлявшие единую Новослободскую улицу. Название последней пошло от Новой Дмитровской слободы, объединившейся в середине XVII столетия с соседней Сущевской. Многолюдьем обе слободы не отличались – приходилось на них в 1653 году всего 149 дворов. Жители занимались торговлей и ладили телеги, как в Дмитрове выпасали коней для царских конюшен. От того времени сохранилась построенная в XVII веке церковь Николы, «что под вязками», достроенная в 1904 году трапезной и колокольней (Каляевская ул., 23).
В 1877 году растянувшаяся на две версты Новослободская улица была переименована в честь московского губернатора В. А. Долгорукова. Причиной тому стали не столько его хлопоты о благоустройстве города, сколько участие в организации обществ Красного Креста во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов.
Великий князь Сергей Александрович
Однако спустя десять с небольшим лет, при регулировании планов Москвы, название Долгоруковской было сохранено только за отрезком от Садового кольца Селезневки. Остальной части улицы возвращено имя Новослободской. В 1919 году Долгоруковская получила современное название Каляевской – в честь И. П. Каляева, убившего бомбой великого князя Сергея Александровича в феврале 1905 года.
Улица горела в пожаре 1812 года, а в 1858 году Александр Дюма-отец, направляясь в сад «Эльдорадо», где Москва устраивала в его честь пышнейшее торжество – «Ночь графа Монте-Кристо», отметил понравившуюся ему уютную улицу из небольших домов, за которыми скрывались скромные зеленые дворики. Не потому ли начнут отдавать ей предпочтение перед другими, более богатыми районами художники и работавшая интеллигенция?
По-своему Долгоруковская отличалась немалыми удобствами. В 80-х годах прошлого века по ней прошла конка, а в 1899 году вместе с окончанием строительства Савеловского вокзала проложена первая в Москве трамвайная линия, соединившая нынешнюю Пушкинскую площадь с Бутырской заставой. Кстати, впервые москвичи увидели электричество именно в этих местах. Газетное объявление по поводу программы «Ночь графа Монте Кристо» сообщало: «На пруду при освещении электричества будет исполнена серенада на гондолах тирольскими певцами и инструментальной музыкой».
Суриков выберет квартиру на Долгоруковской (№ 18) в 1884 году, сразу по окончании «Меньшикова в Березове», на два года жизни – время работы над новым полотном. На этот раз это была «Боярыня Морозова». Художник не искал ни особых удобств, ни тем более высоких заработков. Сама работа была единственным счастьем и смыслом жизни.
«…Его скромная мастерская на Долгоруковской улице была недостаточно светла и недостаточно просторна для работы над большими полотнами, – вспоминал театральный художник А. Я. Головин. – Василий Иванович занимал две небольшие квартиры, расположенные рядом, и, когда писал свою «Боярыню Морозову», он поставил огромное полотно на площадке и передвигал его то в одну дверь, то в другую, по мере хода работы».
Многие из натурных этюдов писались прямо на улице – уже очень красивой и тихой казалась здесь зима, без ветра, в лиловатой дымке ранних вечеров.
«Мы на Долгоруковской жили, – рассказывал Суриков. – Там в переулке всегда были глубокие сугробы, и ухабы, и розвальней много. Я все за розвальнями ходил, смотрел, как они след оставляют… Как снег глубокий выпадет, – попросишь на дворе на розвальнях проехать, чтобы снег развалило, а потом начнешь колею писать… И переулки все искал, смотрел; и крыши, где высокие. А церковь-то в глубине картины – это Николы, что на Долгоруковской».
Картина была показана на XV Передвижной выставке в 1887 году, и, как всегда после окончания большой работы, художник сменил квартиру, чтобы через несколько лет вернуться в полюбившиеся места. Теперь ему надо было справиться со своим горем – смертью жены, попытаться в привычной обстановке обрести душевное равновесие. Весной 1891 года Суриков въезжает в дом № 17, в конце того же года переезжает через улицу – в дом № 18. Это начало его работы над «Покорением Сибири Ермаком» и завершение великолепных портретов сибирских красавиц – Т. К. Доможиловой и Е. А. Рачковской.
Знал ли Константин Коровин, что становился соседом Сурикова? Во всяком случае, в том же 1884 году он, закончив Московское училище живописи, ваяния и зодчества, перебирается из полуподвала на Селезневке на Долгоруковскую. Это была старая мечта, которую наконец-то удалось осуществить. Здесь же у него будет жить и приехавший в Москву из Киева М. А. Врубель.
«Дядя Антон, по моей просьбе, был у Миши и вчера сообщил, что Миша здрав, невредим и весел, – пишет в декабре 1889 года отец Врубеля. – Сошелся с прежними своими товарищами художниками: Серовым и Коровиным, и на днях сообща открывают мастерскую (Сущевская часть, по Долгоруковской улице…)»
Сведения эти не были вполне точными. Мастерская принадлежала К. Коровину, Врубель вообще никакими средствами не располагал.
По ночам в мастерской примерзало к спине одеяло – даже чугунную пристроенную посередине комнаты печурку не всегда было чем топить. Еды часто хватало только, чтобы подкармливать мышь, появлявшуюся у коровинского мольберта. Ванной служил большой красный таз, ставившийся поближе к печке, душем – губка, которую упорно каждый день выжимал себе на затылок Врубель. Он же берется для экономии готовить – печь на той же печурке яйца, но они лопаются – повод для безудержного веселья Коровина. И только дворник выступает время от времени спасителем, устраивая грошовые заказы на именинные поздравительные ленты, для которых Врубель придумывает фантастические по красоте орнаменты и шрифты.
«Демоническая эпоха» в жизни Врубеля и К. Коровина, как скажет потом один из их знакомых, потому что оба они увлечены образом Демона. Именно здесь Врубель напишет первый вариант своей знаменитой картины, которую удастся выставить только спустя 12 лет. На некоторое время художник оставит Долгоруковскую, чтобы снова вернуться в коровинскую мастерскую.
«В это лето мы, я и Михаил Александрович, как-то со всеми поссорились, – станет вспоминать Коровин. – Нужда схватила нас в свои когти, и мы целые дни сидели в мастерской, иногда ходили в Петровско-Разумовское, где много говорили, а потому не скучали и были довольны смехом, который не покидал нас, дружбой и исключительной новизной. Но жилось тяжело…»
Рядом с другом Врубель переживет и очень тяжкий для него провал своих панно, созданных для павильона отдела живописи Всероссийской выставки 1896 года в Нижнем Новгороде, – «Принцесса Греза» и «Микула Селянинович». На взрыв возмущения врубелевской живописью Коровин ответит записью:
«Критика наша за малым исключением занимается колебанием треножника артиста, совершенно выражая собой страшную психологию унтера Пришибеева… Авторы этих памфлетов сердятся на сознание художника, боясь, что художник лучше других видит всю мелкую душонку их бытия».
Горькие воспоминания не помешают К. Коровину после триумфального участия во Всемирной парижской выставке 1900 года снять квартиру именно на Долгоруковской. Мастерской художник связан не был, потому что за всю свою жизнь в Москве ее не имел, удовлетворяясь для работы обыкновенной жилой комнатой. В только что построенном доме № 17 купчихи Ковригиной он напишет один из лучших своих портретов – Н. Д. Чичагова, блистательный по свободной маэстрии и предельно точный по душевной характеристике одаренного и жизнелюбивого музыканта, картины «Весной», «Деревня», находящийся в Третьяковской галерее «Ручей». Это время возобновления Коровиным в Большом театре «Руслана и Людмилы» и «Манфреда».
Для Русской частной оперы Долгоруковская становится своего рода общей квартирой большинства солистов труппы. На квартире у Т. В. Любатович (№ 36) идут репетиции, разбираются партитуры, проходятся отдельные партии. Здесь же во дворе поселится перешедший в Частную оперу Ф. И. Шаляпин – так было легче войти в необычную атмосферу этого театра. Шаляпин останется здесь и после перехода в Большой театр. Тем же адресом помечена им высланная в ноябре 1898 года телеграмма В. В. Стасову: «Вчера пел первый раз необычайное творение Пушкина и Римского-Корсакова «Моцарт и Сальери» с большим успехом очень счастлив…»
К. А. Коровин. Эскиз декорации к опере «Садко»
Годы, проведенные на Долгоруковской, для В. В. Маяковского – один из напряженнейших периодов его жизни. После первого ареста сестра перевозит всю семью на лето в Петровско-Разумовское, но конфликт с хозяевами, недовольными неблагонадежными жильцами, заставляет раньше времени вернуться в город. Долгоруковская, дом Бутюгиной, квартира 38 (в нынешней нумерации домовладение № 33). Маяковский усиленно занимается революционной деятельностью. Второй раз его арестовывают 18 января 1909 года и через месяц без предъявления обвинения выпускают. Но тут же вся семья втягивается в подготовку побега группы политкаторжанок из женской Новинской тюрьмы. У Маяковских дома шьются платья для беглянок, смолится канат. В момент побега Володя подает условные сигналы с соседней колокольни. Его матери один из организаторов побега передаст главную улику – ключ, который Маяковские бросят в пруд Петровско-Разумовского.
Женщинам удалось скрыться, но все участники их освобождения были арестованы, в том числе Маяковский, находившийся в то время у И. И. Морчадзе. На вопрос пристава о его имени и причине появления у хозяина он ответит каламбуром, вызвавшим взрыв хохота: «Я, Владимир Маяковский, пришел сюда по рисовальной части, отчего я, пристав Мещанской части, нахожу, что Владимир Маяковский виноват отчасти, а посему надо разорвать его на части».
В январе 1910 года его освободят из бутырской одиночки под гласный надзор полиции. Сохранился рассказ Н. Асеева о том, как Маяковский сразу после освобождения побежал осматривать Москву: «Денег на трамвай не было. Теплого пальто не было, было одно только огромное, непревзойденное и неукротимое желание снова увидеть и услышать город, жизнь, многолюдство, шум, звонки конки, свет фонарей. И вот в куцей куртке и налипших снегом безгалошных ботинках шестнадцатилетний Владимир Владимирович Маяковский совершает свою первую послетюремную прогулку по Москве, по кольцу Садовых».
Имена, события… Но – и архитектура. Может быть, все дело в том, что мы еще не научились разбираться в зодчестве второй половины XIX – начале XX века и некоторым архитекторам просто незнакомы имена их товарищей по профессии. Они не ценились в курсах истории архитектуры, им не привыкли придавать значения и в натуре. А между тем на Каляевской это – Р. И. Клейн (дом № 27), автор здания Музея изобразительных искусств, старого ЦУМа, «Колизея» (театр «Современник»), Бородинского моста; Ф. Н. Кольбе (№ 36), строивший на улице Герцена Центральный дом культуры медицинских работников; В. В. Воейков, автор многочисленных доходных домов в центре города. Кстати, построенный В. В. Воейковым дом № 29 – один из первых в Москве образцов кооперативного строительства, он принадлежал Долгоруковскому товариществу для строительства квартир. Своя особая страничка есть на Каляевской и у Б. В. Фрейденберга, выученика Московского училища живописи, ваяния и зодчества. Это им вместе с архитектором Шестаковым сооружены дома № 18 и 20 по Петровке, составившие единственный в городе ансамбль переулка Петровские линии, дом № 10 по улице Фрунзе, занятый Институтом государства и права АН СССР. И если на привычно воспринимаемых как заповедные улицах работы этих зодчих сохраняются и восстанавливаются, не пора ли отнестись к ним так же и на Каляевской улице.
Выбор, который мы делаем сегодня, предельно ответственен: расстаться ли с вехами истории на наших улицах под предлогом, что их мало и их надо проявлять, или наоборот – самым бережным образом сохранить и проявить их, чтобы в новом облике города прочитывались страницы его богатейшего культурного наследия. Чтобы каждый из нас мог своими глазами увидеть улицу Боярыни Морозовой.