Московские дневники. Кто мы и откуда…. Вторая поездка. 1959 г. В Москву и Киев на III съезд Союза писателей СССР 17–29 мая 1959 г. (Криста Вольф, 2015)

* * *

Москва, наконец-то, когда радостное предвкушение уже миновало. В самолете Штритматтер ведет наблюдения за относительностью пространства и времени: если смотришь в окно на крыло, кажется, что самолет летит тем медленнее, чем дальше взгляд продвигается к его оконечности. При условии, что краем глаза ухватываешь кусочек земли как точку отсчета. Если же пристально смотришь на крыло прямо у фюзеляжа и самолет спокоен, ощущение движения вообще отсутствует. Мы уже за Одером, а автомобиль, который привез нас на аэродром, только-только въезжает в Берлин. Мы говорим об Эйнштейне, о возможности существования «марсиан», которые в последнее время благодаря исследованиям советских ученых вновь стали объектом живого интереса. Ведь один из ученых утверждает, что оба марсианских спутника (при таком-то диаметре!) искусственные, запущенные в незапамятные времена разумными существами. Соответствующая культура давно погибла – мысль об этом меня несколько угнетает. А большая комета, упавшая в Сибири в 1908 году, якобы венерианский корабль!

Криста Вольф, Эрвин Штритматтер, Анна Зегерс и Отто Готше

Высота 2400 м, поля как расплывчатые пятна воды. Прекрасная, слегка мглистая погода до Вильнюса. По обыкновению, обильный обед. Посадка, хотя и при небольших порывах ветра, практически не доставила мне неприятностей. В туалете не работает смыв – как и два года назад, и, как тогда, лежит брусок красного мыла. Застольный разговор: судя по статье в «Нойес Дойчланд», у советских писателей точь-в-точь такие же проблемы, как у нас. Я вставляю: «Надеюсь, на чуть более высоком уровне!» Готше и Штритматтер возражают. Готше разъясняет принципы нашей литературной политики: «Наши больше пропагандируют, обходят молчанием отщепенцев, давая им почувствовать непостоянство славы».

Вильнюс – Москва. Облачные поля, фантастические фигуры. Вверху, в направлении невероятно синего неба, облачные башни и гряды резко очерчены, внизу их края расплываются. Отчасти позади – сизые дождевые и грозовые фронты. Пропеллер, вот это я уже подзабыла, на высоких оборотах становится почти невидим, превращается в мерцающий, желто-белый прозрачный круг, описываемый лопастями. Высота 3000 м.

В Москве прошел дождь. На аэродроме множество самолетов, в том числе «Ту». Встречают нас Стеженский и Собко, очень мило. Шампанское. По дороге в Москву машина обгоняет 300 любителей-марафонцев, тренирующихся к спартакиаде. А дальше огромное кольцо новых домов. Еще недостроенное, но уже заселенное. Новая широкая улица ведет через двухэтажный мост (внизу метро).

Мой статус, конечно, во многом неясен: Стеж. везет меня в немецкое посольство, где воскресный дежурный выдает мне деньги, однако жилье предоставить не может. Возвращаемся. В «Москве» [в гостинице «Москва»] дело улаживается, огромное здание, отлично.

Разговор за столом с Анной Зегерс (которая очень сердечно со мной здоровается), Карллюдвигом Опицем, Штр. [Штритматтером], Го. [Готше], Стеж. [Стеженским]. Зегерс подбивает Готше что-нибудь рассказать; Го. рассказывает кое-что о подпольной работе. Заходит речь об использовании техники: писать на магнитофон или нет? Анна говорит, что постеснялась бы выходить к людям с микрофоном, чтобы записывать свои высказывания. (Я тоже.)

Анекдот Стеженского: во время Ташкентской конференции[3] ночью его будит звонок с аэродрома: прибыли трое негров, денег у них нет, нужно разместить. Двухместный и одноместный номера в отеле; вся троица закутана в пестрые хламиды, их распределяют по номерам. Наутро выясняется, что один из постояльцев двухместного номера – женщина. Стеженский заключает: «Ну что ж. Жалоб, однако, не последовало. А это главное!»

№ 2: Старушка в первый раз приезжает в Москву и видит на крышах домов лес крестообразных телевизионных антенн; «Боже мой! – восклицает она. – С каких это пор людей хоронят на крышах?»

Еще целый час вверх-вниз по улице Горького, до ГУМа и Красной площади. Красиво. Воскресный вечер и люди, люди. Одеты уже чуть получше, чем два года назад. И витрины получше. Висячие замки на каждом магазине. Собак нет, как замечает Опиц. В квартирах для них нет места. Го. рассказывает о прежних поездках, в том числе двадцатых годов.

Только что перезвон кремлевских курантов по радио. Полночь.

В книжке издательства «Реклам» с сочинениями Горького вычитала: «Любовь – основа культуры, голод – основа цивилизации».

Канцелярия: собака у дверей.

Спенсер: «Из свинцовых инстинктов не сделаешь золотого поведения».

Горький это оспаривает.

В гостиничном вестибюле встречаем Нонешвили. Говорить по-русски я не решаюсь. Но он дарит мне большую шоколадную монету.

Вечер накануне отъезда. Стало быть – совершенно вопреки моим принципам, – я пока не написала ни строчки. Слишком мы забегались. Да и теперь приходится сперва преодолеть изрядное внутреннее сопротивление.

Сначала казалось, что поездка пройдет очень буднично и бесполезно. Съезд – понедельник, вторник, среда, четверг, утро пятницы, утро субботы – сплошное, весьма жестокое мучение. Доклад Суркова скучный, невнятный, затянутый, формалистический, таковы же и дискуссионные выступления. Подчеркнуто правильные заявления, отчетные доклады, но ни одного решительного прорыва в нужном направлении. Любопытно: из 468 делегатов (всего писателей 5600) только 38 начали писать после 1946 года. Серьезное преобладание стариков. И – могу объяснить это себе только как пережиток минувших времен – отсутствие смелости иметь собственное мнение. Есть и исключения: Рюриков, Смирнов, новый главный редактор «Лит. газеты», он один говорил без готового конспекта. Остальные ораторствовали мимо друг друга. Эрвин сочиняет:

Нас не оставляло ощущение, что у нас подобный съезд был бы сейчас уже невозможен. Рюриков сказал, что СССР мог бы поучиться у ЧССР и у нас.

Кремлевский зал, где заседает Верховный Совет: большой, белый, простой, красивый. Статуя Ленина у торцевой стены. Очень приятное освещение, похожее на дневной свет. Рядом прочие роскошные помещения: Георгиевский зал, Владимирский зал и т. д. Мозаичные полы, гладкие, как зеркало, чудесные фрески и золоченая резьба. Когда я впервые в восхищении стояла в одном из этих залов, Анна сказала: «Слушай, за всю твою жизнь, говорю тебе, ты не видала такого красивого клозета, как здесь, в Кремле. Сплошное красное дерево!» Любит она такие шутки. Штритматтер зовет ее прожженной ведьмой, якобы еще и скупердяйкой, но я ничего не могу с собой поделать: она мне очень нравится. Подарила мне крошечную белую лошадку из слоновой кости. И вообще была ко мне очень внимательна. Как-то раз, когда побывала в ГУМе и находилась под впечатлением огромной деловой суеты, она сказала: «Знаешь, иногда мне поневоле кажется, что Маркс, когда придумывал все свои штуки, даже не подозревал, что на свете столько людей, особенно здесь, на Востоке; например, такое количество блузок и юбок, какое они все тут покупают и собираются надеть, попросту невозможно произвести…» – «Допустим, не подозревал, но разве бы что-нибудь изменилось?» – «Ты права, ничего бы не изменилось». Она много размышляет о нашем времени, и, похоже, кое-что очень ее мучает. Прежде чем высказать какое-либо опасение, она сто раз извиняется и ссылается на других, которые ей, дескать, нашептали. Боится, как бы ее не объявили ревизионисткой.

Факсимиле: разворот дневника

Криста Вольф на Съезде писателей

Опять дома. И опять надо превозмочь уже знакомое болезненное чувство, неизменно возникающее наряду с и под большой и прекрасной радостью новой встречи. С Владимиром я заключила соглашение о дружбе. В последние дни он очень загрустил; «Полный сумбур», – сказал он, стоя передо мной и – не знаю, в который раз, – стягивая концы моей шейной косынки. «Странным образом мне так хорошо с тобой», – сказал он, а я рассмеялась и укорила его за это «странным образом». Но и мне иной раз было не до смеху, хотя я и не думала внушать себе несуществующие чувства. И пыталась убедить его, что он тоже их не испытывает, безуспешно. Мой муж, сказал он, вытянул счастливый билет, женившись на мне. После приема в Кремле мы перешли на «ты». Вскоре я опять заметила, к чему он клонит. «Ты и твоя жена, вы ведь хорошо понимаете друг друга?» – спросила я у него. Он помолчал. Потом: «Не особенно и не всегда». Здесь-то и была суть дела, позднее он к этому вернулся. Она не интересуется его работой. Они хотя и любили друг друга временами, но уже поговаривали о разводе, а это само по себе плохо и дурной знак. Я перепугалась. Значит, прошлый раз я совершенно напрасно так приревновала его к жене! Так я и сказала и добавила, что она очень мне нравится. Он видит во мне что-то очень хорошее, важное, и это меня вконец смутило. «Ты все понимаешь, – сказал он. – Весьма необычно для твоего возраста».

Кстати, я действительно нашла его уязвимое место: он все больше превращается в аппаратчика. Некоторые тамошние круги еще реже, чем у нас, имеют собственное мнение. Свидетельством тому весь съезд. И для него десять лет работы в Союзе при разных правителях даром не проходят. Над этим замечанием он долго ломал себе голову. Говорил – что меня опять-таки весьма озадачило – об общей усталости своего поколения, которое снова и снова тщетно надеялось на лучшую жизнь. «А когда тебе почти сорок, нужно нечто большее, нежели вечный энтузиазм, нужно что-то прочное». Они с женой живут в одной комнате: «Такого даже ангелы не выдержат». Тут он прав. В огромных новостройках на окраинах обычно тоже дают на семью одну комнату – 5 м² на человека. Стеженские вступили в жилищный кооператив и получат 9 м² на человека: маленькую двухкомнатную квартирку. Как же хорошо живется нам!

Мне стало ясно, что и сейчас оптимизм, ставший куда более терпимым, прикрывает глубинные, тяжелые подводные течения, в том числе и в литературе. Владимир, судя по всему, дошел до точки, где энергия слабеет и открывается опасный вакуум. На заднем плане стоит вопрос: а есть ли вообще смысл? Не самый плохой вопрос. Во мне он видит все то, что способно помочь ему преодолеть этот жизненный кризис. И имеет в виду не столько и не только меня… Обо всем этом мы говорили открыто, как раз в этом он и нуждался. Друзей у него много, но нет ни одного, с кем он может говорить обо всем и кто понимает его. Жена порой последняя узнает о статьях, какие он где-либо опубликовал. Мне было жаль его, и я ведь не могла дать ему все то, что он хотел от меня получить. В конце концов он обещал мне постараться не грустить, наоборот, быть бодрым и жизнерадостным. И я даже слегка огорчилась, что нельзя быть всем для нескольких людей сразу. Может, когда-нибудь станет по-другому?

Помимо этого, самыми яркими были периферийные события – грузинская пирушка в грузинском ресторане, где командовал строгий тамада [глава застолья] Нонешвили. Штритматтер сочинил стишок:

Лидия Герасимова, наша сопровождающая, сорокавосьмилетняя женщина, в молодости наверняка очень красивая, в глубине души, под всей своей заботливостью и скромностью, была очень печальна. Ее муж, австриец, с которым она прожила двадцать лет, бросил ее. Дочь, геолог, осенью уезжает на 2–3 года в Сибирь. Это выше ее сил.

Главная тема, звучавшая снова и снова: при всей сходности идеологической ситуации там и здесь существует большое различие – мы живем на границе. Они позволяют себе кое-что, чего мы не можем и не хотим себе позволить: например, огромное количество Ремарка. «Время жить и время умирать» и «Три товарища» читаются взахлеб. Почему? Единодушный ответ: потому что хорошо разработана человеческая тема любви и дружбы. Но это же серьезная критика их собственной литературы! Конечно, известную роль играет и любопытство, ведь они так долго были полностью отрезаны от Запада. Но им необходимо еще много глубоких дискуссий о взаимосвязи мировоззрения и художественного мастерства – чтобы использовать два слова, которые уже стали девизом.

Одну ночь – перед отлетом в Киев – мы провели с Собко и Корнейчуком, который как раз отмечал день рождения. Собко звонил мне каждое утро и прислал корзину цветов. На прощание он выпросил поцелуй, но поцеловал в итоге только руку, потому что вокруг было много народу. А мне именно это и понравилось. У него всего одна нога. Когда Корнейчук рассказал историю немецкого офицера, который ради русской девушки сдался врагу вместе с самолетом, и назвал их современными Ромео и Джульеттой, Собко тихонько сказал мне: «Это не история Ромео и Джульетты; там враждовали только две семьи, а здесь – два народа. И предательство всегда штука скверная, каковы бы ни были обстоятельства». Я бы с удовольствием еще поговорила с ним об этом.

Корнейчук рассказывает вот такой анекдот: много лет назад его и его жену Ванду Василевскую навещал Джон Стейнбек. Застолье, выпивка. Стейнбек критикует советское правительство, Василевская заставляет его выпить за Сталина. Долгое молчание. Потом Стейнбек говорит: «Выпейте со мной за кресло в Белом доме, осиротевшее после смерти Рузвельта»… Он часами спорил с ними о советской демократии. Только на следующий день, став в ресторане свидетелем потасовки, которая затянулась на целый час, а ни один милиционер так и не появился, он поверил, что демократия в Советском Союзе есть. Анекдот: где можно увидеть в одной постели новые Ленинские и Сталинские премии? – У Корнейчука и Василевской.

Киев прекрасен. Холмы, сады, парки. Новые, широкие улицы, бульвары. Глубочайшее впечатление на меня произвела панорама Днепра и окрестных просторов, открывающаяся от памятника Героям. Очень красивый летний театр.

Корнейчук рассказал о своем визите к Герстенмайеру. (Он хочет написать комедию: Западная Германия с точки зрения советского писателя.) Дочь г. читала Ленина и запретила отцу его ругать. К. передал этой дочери привет.

В Университете имени Ломоносова мы встречались и с немецкими студентами.

Снова посмотрели «Необыкновенный концерт» у Образцова [легендарный кукольный театр]. Великолепно. Позднее в чудесном новом доме Союза писателей мы видели похожий эстрадный концерт.

Гуляла с Бределем по Москве. Говорила с ним о его рукописи. Он интересовался моими замечаниями и жаловался, что в ЦК хотели убрать все конфликты. Я настроена скептически. Книга на самом деле не ахти. Он показал мне Лубянку. По моему впечатлению, Бредель достиг своего предела. Он любит вкусно и обильно поесть (прежде всего мороженого!), называет себя «резиновым мячиком», а после хрущевского доклада – «резиновой ракетой», любит посетовать, но обычно весел. Как и у Анны, хотя и по-другому, у него чувствуется глубокий душевный надлом.

Штритматтер иногда возвращался к проблеме современного лицемерия, масок, какие мы все носим. У него это, конечно, проблема. В будничной жизни он прикидывается более сильным, чем есть и может быть на самом деле. Что ни говори, когда война кончилась, ему было 33 года – какой уж там антифашизм. Потому-то рядом с таким человеком, как Готше, он не может не иметь комплексов и действительно их имеет. В Киеве, когда Штр., произнося в Союзе писателей тост, намекнул, какие противоречивые чувства испытываем мы, немцы, путешествуя по Советскому Союзу, Готше заплакал. Он тоже носит маску.

Криста Вольф. Об Отто Готше (2010)

Не могу забыть, как за изобильным столом в советском колхозе, который устроил пир в честь делегации ГДР, среди велеречивых тостов за всеобщее здравие, счастье и благополучие снова и снова, без малейшей тени обвинения, рассказывали о сыне-партизане, расстрелянном немцами, о брате, погибшем на войне, о семье соседей, полностью истребленной. И как тогда руководитель вашей делегации, старый коммунист, воспитавший в себе несгибаемую стойкость в классовых боях двадцатых годов и доказавший ее в тюрьме и в подполье, а теперь ставший высокопоставленным, непримиримо узколобым функционером, – как этот человек едва не разрыдался, когда хотел ответить на тосты русских.

И эта же сцена впоследствии заставила тебя терпеть его гнев и враждебность, хотя следовало бы принципиально и резко ему возразить. Мелкобуржуазное происхождение все-таки неистребимо, кричал он, вместо классовой позиции у тебя гуманистические сантименты, ты горько его разочаровала и никаких поблажек не жди. А ты думала о том времени, когда он участвовал в Сопротивлении, и о собственном времени в гитлерюгенде и очень-очень хотела, чтобы противоположность взглядов на то, что «нам» полезно, не развела вас окончательно. Ты стояла перед ним в огромном служебном кабинете, куда прошла по пропуску, после тщательной проверки вооруженной охраной, чьи бдительные глаза проводили тебя до самого лифта; на верхнем этаже тебя поджидали их опять-таки вооруженные коллеги, чтобы еще раз сличить твое удостоверение с пропуском, а затем указать дорогу через бесконечные безлюдные коридоры и вереницу приемных, которые, разумеется, произвели на тебя впечатление. Зачем им это нужно, откуда этот страх, эта паранойя перед народом, который так перед ними виноват и меньшей частью которого они теперь управляют. Должны управлять, при том что никак не могут освободиться от недоверия к этому народу. Холодный страх охватил тебя, и ты еще не умела облечь его в слова. Речь тогда шла о написанной тобою книге, публикации которой высокопоставленный товарищ хотел воспрепятствовать, поскольку считал ее вредной. Ты считала эту книгу важной, это был тест – можешь ты жить в этой стране дальше или нет. И он на тебя наорал. Вы оба знали, что дело тут в принципе. Затем тон у него стал холодным, а у тебя – отчаянным. Расстались вы непримиренными, и на долгом пути к двери ты потеряла сознание, а когда очнулась, увидела над собой его испуганное лицо.

Из книги «Город Ангелов, или The Overcoat of Dr. Freud»

Герхард Вольф о второй поездке

Как редактор журнала «Нойе дойче литератур» Криста Вольф в составе официальной делегации Союза писателей ГДР присутствовала на III съезде писателей СССР; в соответствии с поручением она опубликовала официальный отчет о поездке в приложении к газете «Нойес Дойчланд» от 20 июня 1959 года. В делегацию входил Отто Готше, секретарь Вальтера Ульбрихта в Государственном совете и автор таких верных партийной линии романов, как «Между ночью и утром» (1959), «Криворожское знамя» (1960); о нем Криста Вольф пишет в книге «Город Ангелов, или The Overcoat of Dr. Freud». Анна Зегерс и Эрвин Штритматтер поддерживали с Кристой Вольф дружеские отношения, к ним присоединился и Вилли Бредель, и все они участвовали в заседаниях съезда. Из Федеративной Республики приехал Карллюдвиг Опиц (1914–1997), известный своим опубликованным и в ГДР неприкрашенным повествованием о Второй мировой войне «Казарма» (1954). Переводчицей Кристы Вольф была Лидия Герасимова, которая впоследствии сопровождала нас и с которой мы подружились.

Немецкие писатели встречались с грузинским романистом Иосифом Нонешвили (1918–1980) и русскими писателями Вадимом Собко (1912–1981) и Александром Корнейчуком (1905–1972).

С Владимиром Стеженским Криста Вольф продолжила переписку и через год после поездки послала ему рукопись своей «Московской новеллы».

Повестка дня съезда писателей

Для сведения

1. Открытие III Всесоюзного съезда писателей СССР состоится в понедельник 18 мая 1959 года в 11 часов утра в Большом Кремлевском дворце.

Дальнейшие заседания съезда пройдут в Колонном зале Дома союзов, а именно:

утренние заседания – с 10 до 14 часов,

вечерние заседания – с 17 до 21 часа.

2. Выступления делегатов съезда будут синхронно переводиться на русский, китайский, английский, французский и немецкий языки.

У входа в Колонный зал гости получат аппараты для прослушивания соответствующих переводов. Просьба возвращать их на выходе из Дома союзов.

3. Для гостей съезда предусмотрены экскурсии по памятным местам Москвы, а также посещения театров, музеев и т. д. Пожалуйста, сообщите нам свои пожелания.

4. По окончании съезда для гостей предусмотрены трехдневные поездки в Ленинград, Киев или Сталинград. Пожалуйста, своевременно сообщите, какой из этих трех городов Вы хотели бы посетить.

5. Все гости съезда будут размещены в гостинице «Москва». На двенадцать дней (включая дни съезда) Союз писателей берет на себя все расходы на проживание и питание: завтрак, обед и ужин в ресторане (за исключением алкогольных напитков и дополнительных издержек). Ресторан находится на третьем этаже гостиницы «Москва». Вы получите специальные талоны на питание.

6. Чтобы своевременно заказать авиа- и железнодорожные билеты, просим в ближайшее время сообщить дату возвращения, а также желаемый маршрут, пункт назначения и вид транспорта. Норма бесплатного провоза багажа самолетом составляет 20 кг.

7. Обмен денег производится в кассах гостиниц «Метрополь» и «Националь».

8. Просим Вас заполнить прилагаемую анкету и передать ее в секретариат съезда.

Секретариат съезда

Москва

Входной билет на III Всесоюзный съезд писателей СССР на имя Кристы Вольф

Криста Вольф – Владимиру Стеженскому, 3 сентября 1960 г.

Халле, 3.9.60

Дорогой Владимир,

ты наверняка уже и думать перестал, что получишь от меня письмо, которое так запоздало. Но твое последнее письмо опять было довольно скучным, согласись, и мой ответ грозил быть не лучше. Поэтому я решила подождать, когда смогу приложить что-нибудь, что, надеюсь, тебе не наскучит, хотя совершенно не знаю, понравится ли тебе мое приложение, нет ли, а может, то и другое сразу. Я правда не знаю, и, прочитав рассказ, ты поверишь, что говорю я это не просто так. Сейчас вот сижу и размышляю, что бы еще сказать в разъяснение этой маленькой написанной мною истории, чтобы ты понял ее правильно, а мне очень этого хочется. Но в голову ничего не приходит. И как критик я всегда презирала авторов, которые полагали необходимым комментировать свои рассказы. Итак, сейчас я впервые сама испытываю неприятное ощущение, что мне остается лишь уповать на то, что все, о чем я хотела сказать, содержится в рассказе или хотя бы между его строк и будет понято без всякого разъяснения.

Слишком долгое предисловие, в котором чувствуется замешательство… Чем ты теперь занимаешься? Вероятно, как раз вернулся из отпуска, глядишь, даже ездил на Черное море, как и мы. Мы были в Болгарии, чтобы вознаградить себя за на сей раз весьма прохладное и дождливое лето, копили солнце, пока не перебрали и не начали высматривать на небе облака, купались и загорели дочерна. В память о голых болгарских горах сейчас у нас на балконе шныряет черепашка по имени Нурка, которую вся семья нежно любит, хотя она тем не менее ничего не ест и, похоже, не одобряет наш климат. Наверно, она умрет, и все мы очень огорчимся, особенно дети, которые каждый день купают ее и пытаются говорить с ней по-болгарски: им известно только, что, когда говоришь «нет», надо кивать, а в знак согласия, наоборот, мотать головой. Кстати, это в самом деле здорово сбивает с толку, и взрослых тоже!

Впрочем, по-русски наша старшая скоро будет говорить лучше, чем ее нерадивая мать. Она теперь учится в спецшколе, где русский изучают уже с третьего класса, и целыми днями терзает нас своими новейшими познаниями: «Что это? Это стол». И так далее.

Наверно, ты заметил, что настроение у меня хорошее, и не только сегодня вечером, когда я, кстати сказать, выпила немножко вина, а вообще, даже в принципе, я пью, когда у меня дурное настроение. Сейчас мне кажется, я знаю, как использовать свое время, и по-настоящему недовольна бываю, только думая о том, как мало действую по собственному разумению. Пожалуй, начну вскоре новую историю и, если выйдет по-моему, больше не стану так обременять других авторов своими критическими статьями.

Конец ознакомительного фрагмента.