Глава 4
Пан ротмистр с труднопроизносимой фамилией Подопригора-Пшекшивильский был охвачен тем особым видом рвения, которое может обуять либо безнадежного дурака, либо усердного и непомерно честолюбивого служаку. Справедливости ради надо отдать предпочтение второму варианту: хоть звезд с неба молодой шляхтич явно не хватал, но и в особой глупости не был замечен. А вот службе отдавался со всей пока еще нерастраченной страстью и о блестящей карьере мечтал двадцать четыре часа в сутки. Поскольку не только днем, но и во сне представлял себя полковником Пшекшивильским-Подопригорским, прославленным героем, гордостью Речи Посполитой и предметом амурных грез красавиц панночек, прежде всего – Агнешки Краливской. Именно так: Пшекшивильским-Подопригорским, без унизительной мужицкой приставки «Подопригора», – о Езус, если бы покойный дед не проигрался смолоду в пух и прах, не только лишившись имения, но и чуть не оставшись с голым задом, разве взял бы он в жены русскую девку, дочь реестрового казака! Да ни за что на свете. Даже не взглянул бы на нее, несмотря на то что и собой была чудо как хороша, и отец – сотник, первый богач в округе… Точнее, конечно, взглянул бы, и любовью бы одарил, как в конце концов и случилось, но только ради утехи, ведь человек слаб и подвержен соблазнам… А под венец – упаси Матка Боска! Честь благородного шляхтича не позволила бы.
Ну а когда у благородного шляхтича в голодном брюхе целый оркестр наяривает, в долг никто больше и медяка не даст, а последние сапоги вот-вот развалятся… Тут уж не до чести. Тут согласишься на что угодно, и не столько из страха перед гневом вспыльчивого и влиятельного родителя соблазненной тобою девицы, а лишь бы по миру с протянутой рукой не пойти. Даже на то, чтобы вместе с богатым приданым получить к славной фамилии Пшекшивильских приставку, от которой за сто шагов мужицким духом разит! Будущий тесть был не только богатым, но и на редкость упрямым, к тому же крутого нрава, и потому на робко предложенный компромиссный вариант «Пшекшивильский-Подопригорский» ответил решительной и категоричной тирадой, насупив густые брови:
– Нет уж, зятек дорогой! Вот превзойдешь меня, дослужишься до полковника – тогда именуйся Пшекшивильским-Подопригорским, на здоровье! Ты не сможешь – пусть старший сын фамилию меняет. Или внук, или правнук… Кто первым полковничий пернач над головою поднимет, тому и менять. А до той поры – зваться вам Подопригора-Пшекшивильскими, и в том за себя и за потомков своих клятву дашь на святом кресте! Ясно, греховодник?!
Яснее было некуда.
Вот потому старший правнук упрямого прадеда по материнской линии – тот самый пан ротмистр – воспринял поручение прославленного князя Иеремии Вишневецкого как дар судьбы. Который поспособствует исполнению заветной мечты уже покойного деда и старшего сына его – собственного родителя. Главное – вложить всю душу свою, все рвение, чтобы князь заметил и оценил… А там последует внимание его и протекция, а через какое-то время – долгожданный полковничий титул. С изгнанием позорной приставки «Подопригора», из-за которой столько пришлось натерпеться от своих же собратьев-шляхтичей, столько презрительных ухмылок увидеть да глумливых насмешек выслушать…
Конечно, несколько наглецов жестоко поплатились за свою дерзость – пан ротмистр, несмотря на молодые годы, по праву считался отменным рубакой, – но нельзя же круглые сутки требовать удовлетворения и получать его на поединках! Надобно тратить время и на службу, и на отдых… Опять же, приходилось остерегаться грозного начальника: князь и без того дуэли не слишком-то жаловал, считая глупой и напрасной тратой сил и крови, которая может с куда большей пользой пролиться за отчизну. А в последнее время стал не в меру сердит и придирчив, так лучше уж не искать себе приключений на известное место…
…Иеремии-Михаилу Корбуту-Вишневецкому, властелину обширных земель в этой части Речи Посполитой и одному из богатейших ее вельмож, было отчего сердиться. Страшные вести, давно докатившиеся до его замка в Лубнах, поначалу не особенно взволновали (можно было сбиться со счету, сколько раз проклятые схизматики поднимали мятежи, но кончались они всегда одинаково: плахами да виселицами, а потом – покаянными письмами и мольбами о прощении). Когда же перепуганные, чудом спасшиеся беженцы, заполонившие окрестности Лубен, поведали о Корсуньском побоище и творящихся повсюду бесчинствах, когда окончательно стало ясно, что заваруха, устроенная Хмельницким, куда страшнее и опаснее всех прочих, случавшихся ранее, князь серьезно призадумался, помрачнев и осунувшись, будто постарел на добрый десяток лет.
За себя он не боялся – человек, часто смотревший в лицо смерти, не устрашится ее в очередной раз. А вот за беспредельно любимых жену и детей – очень. И мысли о людях, живущих под его властью здесь, в полудиком некогда краю, превращенном их трудами в цветущий сад, тоже не давали покоя Вишневецкому. Пусть он был строг, а порою и беспощадно суров, но все же заботился о них и чувствовал свою ответственность. Скудостью воображения князь никогда не страдал, и оно, дополнившись собственным воинским опытом, красочно описывало, ЧТО могут натворить в его владениях нагрянувшие казаки вкупе с татарами. От одной мысли об этом замирало сердце, и рука непроизвольно тянулась сотворить крестное знамение.
Надо было действовать быстро, но обдуманно. Вишневецкий видел только два пути: либо оставаться на месте, обороняясь собственными силами и уповая на милость Создателя, на храбрость и выучку своих солдат, гордо именующих себя «вишневцами», а также на помощь местных обывателей, либо – если окажется, что враг слишком силен, – спешно отходить в глубь страны, взяв с собою казну и самое ценное имущество. «Терциум нон датур!»[2], – вздыхал хорошо обученный латыни князь, давно носивший прозвище «Ужас казачий». Чтобы решить, какой же из двух путей правильный, надо было иметь точную информацию, и не от перепуганных измученных беглецов (у страха, известно, глаза велики!), а от своих людей, которым можно довериться.
С этой целью князь и разослал в разные стороны десяток небольших отрядов на лучших лошадях. Поставив им задачу: разведать обстановку, узнать все в точности, а потом как можно скорее вернуться в Лубны и доложить.
Одним из этих отрядов как раз командовал бравый ротмистр Подопригора-Пшекшивильский.
– Ну ни фига себе… – растерянно пробормотала Анжела, покачиваясь в такт лошадиной рыси. В седле она держалась уверенно, не соврала, что умеет ездить верхом. – Так нам что, теперь к этому самому князю Яреме надо попасть? Другого выхода нет?
– Есть, конечно. Но все они хуже, – вздохнул я, держась за заднюю луку седла. – Попадем к казакам – скорее всего, и до Хмельницкого не доведут, меня зарубят, а тебя… Кх-м! Попадем к татарам…
– Не надо! – испуганно дернулась блондинка. Точнее, со стороны блондинкой она уже не казалась – волосы были тщательно упрятаны под татарскую шапку, название которой я не мог вспомнить, как ни старался. То ли малахай, то ли еще что… Анжела долго упиралась всеми конечностями, не желая надевать трофейный головной убор. Чужие штаны и рубаху надела, преодолев страх и брезгливость, даже сапоги согласилась натянуть, вняв моим доводам, что босоножки – не лучшая обувь для наездницы. Я выбрал из трех пар самые подходящие по размеру и сам обмотал ей ступни самодельными портянками, чтобы не стерла в кровь. А вот от шапки она отбивалась яростно, причитая, что у нее наверняка заведутся вши. Мне пришлось даже прикрикнуть. Негромко, но подействовало.
– Сам не хочу! – усмехнулся я, откликнувшись фразой товарища Саахова из «Кавказской пленницы». – Как видишь, наилучший вариант – пробиться к Лубнам, под защиту князя. Он, конечно, сволочь еще та и самодур был изрядный, судя по историческим документам, но все-таки образованный человек, всей Европе известен. Опять же, рыцарских правил придерживался…
Чтобы не пугать Анжелу, я не стал описывать, какую страшную память оставил по себе во многих областях Украины этот «образованный рыцарь», какой ужас охватывал людей при одной вести: «Ярема идет!» Никакой пользы эта информация не принесла бы, а вот навредить могла запросто. Кроме того, я по собственному опыту слишком хорошо знал: иной раз вполне нормальный человек способен совершить такое, что ему не привиделось бы раньше даже в кошмарном сне. Не потому, что он плох и порочен, просто злая судьба другого выхода не дала. Надо – и все! Или ты, или тебя.
– А кем ты тогда станешь? Типа как Хозяин при дворе короля Артура? – спросила вдруг Анжела.
Да, умеют женщины ставить в тупик, ничего не скажешь! Хорошо, что я сидел за ее спиной, на крупе лошади: представляю, какое у меня сейчас было выражение лица…
– Ты… читала Марка Твена?
– Представь себе! – озорно, но с различимой обидой отозвалась Анжела. – И еще много кого. Хоть и блондинка.
– Да я ничего такого не имел в виду… Честное слово! Просто думал, что эта книга уже забыта.
– Она мне как-то попалась в детстве… Забавно! Бедный янки, каково ему там пришлось! Но ведь выдержал и хорошо устроился, хотя вовсе не был крутым суперменом. – Анжела вдруг рассмеялась. – А уж тебе сам бог велел. Станешь первым советником князя, или кто там у них есть… Ну и за меня тогда замолвишь словечко, пусть сделает маркизой какой-нибудь.
– Погоди, не спеши. До князя еще надо добраться!
Главную причину, по которой я так настойчиво стремился к Вишневецкому, я пока решил Анжеле не открывать. Во-первых, всему свое время, во-вторых, все-таки не бабского ума это дело. (И можете сколько угодно обвинять меня в мужском шовинизме!)
Раз уж случилось такое чудо, почему бы не стать орудием судьбы? Ход истории иногда зависит от таких ничтожных мелочей…
– Следы еще свежие! – доложил улан, тщательно осмотревший место побоища. – Хоть и сильно затоптано, а все ж разобрать можно. Судя по всему, эти нечестивцы схватили женщину и пытались над нею надругаться…
– Откуда такие подробности? – фыркнул вахмистр Балмута, известный многим вишневцам как безудержный хвастун, пьяница и скандалист. Что, впрочем, не мешало ему вдобавок быть отчаянным храбрецом и надежным товарищем. А уж о его любовных подвигах и вовсе ходили легенды, да такие богатые и сочные, что сам черт не разобрал бы, где правда, а где вымысел. – Прямо на земле написано?
Подопригора-Пшекшивильский нахмурился было, размышляя, не одернуть ли вахмистра, чтобы не лез со своим мнением раньше командира. Но потом решил, что не стоит.
– Проше пана, я в юные годы был завзятым охотником! – обиженно отозвался улан. – Отец меня выучил по самому слабому следу идти, не сбиваясь. Ясно вижу: там были отпечатки женских ног. Трава примята, местами с корнем выдрана, стало быть, шла борьба. И вот еще что я нашел, пан ротмистр… – Смущенно кашлянув, улан протянул Подопригора-Пшекшивильскому кружевную тряпочку.
– Езус Мария! – выкатил глаза Балмута, раздувая ноздри, словно жеребец. – Вот это да!..
– Это что такое? – с подозрением спросил командир отряда, повертев в руках рваную находку.
– Судя по некоторым признакам… э-э-э… часть дамских панталон, – отозвался следопыт, чувствуя, как его щеки начинают гореть, и вовсе не от жаркого солнца. – Самая… э-э-э… серединка.
Лица и шеи остальных улан синхронно вытянулись.
– Лопни мои глаза! – выдохнул Балмута. – Дорого бы я дал, чтобы увидеть этакие панталончики на красивой панночке! А еще дороже – чтобы потом снять их…
– Придержите язык, вахмистр! – не вытерпел Подопригора-Пшекшивильский, лицо которого тоже зарделось, прямо в жар и пот бросило: так явственно представил себе панну Агнешку Краливскую, по которой давно вздыхал, в столь дивных панталонах, непристойно коротких и прозрачных, но оттого втройне соблазнительных… После чего снова повернулся к улану-следопыту. – Но что это за чудная материя?!
– Не могу знать, пан ротмистр… Сам такое впервые вижу… Позволите продолжать?
– Продолжай! – Ротмистр машинально потянулся утереть взмокший лоб той самой тряпочкой, но тут же, отдернув руку словно от огня, торопливо запихал сей интимный предмет в карман кунтуша. Уланы едва сдержали хохот, Балмута фыркнул, зажав рот ладонями. – Что про покойников скажешь?
– У двоих сломаны шеи, отчего погиб третий – понять сложно. Ни ран, ни видимых увечий не вижу. Правда, на горле два чуть заметных синяка, вот тут и тут… Прямо поверх шейных жил. И все.
– Так отчего же он сдох, сто чертей мамаше его нечестивой во все отверстия?! – начал злиться Подопригора-Пшекшивильский.
– Не могу знать, пан ротмистр! – снова сокрушенно развел руками улан. – А вот про лошадей все яснее ясного. Две удрали, на третьей та самая дама уехала, которую эти твари пытались… – Улан смущенно замялся, глядя на кружевной краешек, точащий из кармана командира. – Вместе с неведомым спасителем. Сомнений быть не может – отпечатки подков стали гораздо глубже, значит, лошадь двойную ношу несла.
– А про спасителя этого сказать что-нибудь можешь?
Улан покачал головой:
– Проше пана, я же не ясновидящий! Понятно, что не только храбр, но и очень силен, коль голыми руками троих прикончил. Прятался в засаде, лежку себе в траве сделал – то место я нашел. Стало быть, опытный воин. А вот следы какие-то чудные – был не в сапогах, за это ручаюсь, а в чем – не пойму. Я таких диковинных отпечатков никогда не видел! И еще одно… уж не знаю, заинтересует ли это пана ротмистра…
– Говори!
– После того как он крымчаков прикончил, со спасенной дамой… Ну, вы понимаете. Снял с одного татарина саблю, вогнал в землю чуть не по самую гарду – она до сих пор там торчит, можете своими глазами убедиться, – уложил и привязал лошадь к ее рукояти, а сам…
– Ай, молодец! – глумливо хохотнул Балмута. – Вот это я понимаю, по-нашему, по-боевому: спас даму от насильников – тут же получай награду, с места не сходя!
Грянул дружный смех.
– Тихо! – повысил голос ротмистр. – Что еще?
– Больше ничего сказать не могу. Даст бог, догоним – тогда сами все узнаете.
– В какую сторону они уехали?
– Вон в ту, пан ротмистр. Прямо на север.
Подопригора-Пшекшивильский задумался, теребя кончик тонкого уса.
Они прискакали сюда, двигаясь по следам трех верховых, обнаруженным все тем же бывшим охотником. Хоть следопыт клялся, что лошади подкованы по-татарски, это еще ничего не значило – на них могли ехать и казаки, и даже презренные хлопы, одураченные призывами и обещаниями проклятого Хмельницкого… Мало ли как могут лошади попасть к другим хозяевам! Но в любом случае это наверняка были враги. А потому их следовало захватить и выпытать все, что они знают. Даже если им известно совсем немного. Князь четко и ясно приказал: получать любые сведения, где только возможно…
Теперь же вместо трех потенциальных «языков» наличествовали три хладных трупа. Точнее, три еще теплых трупа, но сути это не меняло.
Что за человек расправился с ними – в одиночку, голыми руками? Кто он такой, откуда здесь взялся? Если казак Хмельницкого – почему был без оружия, без лошади? Если хлоп – как сумел справиться сразу с тремя обученными, сильными воинами? Даже если учесть, что те возились с пленницей… И что это за пленница? Наверняка красивая, если ради нее безоружный мужчина вступил в смертельный бой, рискуя жизнью. Может, даже знатного рода…
После недолгих раздумий Подопригора-Пшекшивильский махнул рукой, указывая на север, и первым пришпорил коня.