ИЮЛЬ
Третий рубеж
По итогам совещания в Кремле 26 июня было принято решение, в соответствии с которым следовало срочно приступить к подготовке обороны на тыловом рубеже по линии Селижарово – Смоленск – Рославль – Гомель силами 24-й и 28-й армий Резерва Ставки. Начертание этой линии не было случайным или спонтанным решением, еще в мае 1941 года была подготовлена карта «Схема укрепленных районов третьего рубежа», которые предполагалось строить в 1941–1942 годах.
Третьим рубеж был относительно укрепрайонов по «старой» и «новой» границам, и его задачей было прикрытие с запада московского промышленного района. Несмотря на устоявшееся мнение о том, что в 1941 году в СССР грядущую войну планировалось вести исключительно на чужой территории, в действительности велась спешная подготовка к обороне, в том числе в глубине страны – всего в 250–350 км от Москвы.
Третий рубеж делился на четыре укрепленных района: Ржевский, Вяземский, Спас-Деменский и Брянский. Общее число планировавшихся к постройке огневых точек составляло 4878, а стоимость всей линии составляла почти 2 млрд руб., планом на 1941 год предусматривалось освоение более 439 млн руб. Строительство согласно приложенной к карте пояснительной таблице должно было начаться 1 июля.
Подтверждений того, что строительство рубежа на территории Московского Военного округа началось бы в 1941 году, пока не найдено. Дело в том, что в первую очередь должны были быть построены укрепленные районы первого, приграничного рубежа, потом восстановлены и модернизированы укрепленные районы вдоль старой границы, и только после этого могла прийти очередь для третьей линии. У Советского Союза не хватало ни людей, ни материалов для одновременного ведения таких строек. Да и специальное казематное вооружение для оснащения ДОТов запаздывало, промышленность срывала поставленные перед ней планы.
Но, как мы знаем, стройку на новой границе завершить не успели. Отдельные группы ДОТов не смогли существенно задержать продвижение германской армии. Вторая линия, которую называли «линией Сталина», также не смогла полностью сдержать натиск. Часть ДОТов была безоружной, часть не имела в достаточном количестве гарнизонов. Оставалась надежда на третью линию.
Та скорость, с которой было развернуто строительство, позволяет утверждать, что еще до войны была произведена и одобрена рекогносцировка рубежа, подготовлены планы и необходимые чертежи. Многие вспоминают, что буквально на следующий день по приезде, в первых числах июля, они получали уже размеченный фронт работ. Действительно, уже 30 июня была подписана Сталиным совершенно секретная директива особой важности №УР/585232сс, в которой была представлена рекогносцировка рубежа и даны сроки его строительства. В ЦАМО сохранилось приложение к ней: «Схема укреплений подмосковного рубежа». Этот «подмосковный рубеж» полностью совпадал с майской схемой и проходил западнее Ржева, Вязьмы, Спас-Деменска и Брянска.
Строительство рубежа было поручено НКВД, а именно Главгидрострою НКВД, который входил в систему ГУЛАГа. Эта организация имела, во-первых, огромный опыт по организации земляных работ (ведь за короткий срок предстояло выкопать сотни километров противотанковых рвов), во-вторых, умела работать с большими массами людей (достаточно вспомнить Беломорканал или канал Москва – Волга). К 1941 году велось строительство нескольких электростанций, а также таких крупных объектов, имеющих оборонное знание, как «второй Кронштадт» в Усть-Луге. Большинство строек было в конце июня заморожено, а приказом Ставки ГК № 0099 «О передаче гидротехнических сил и средств НКВД в распоряжение командующего резервными армиями» специалисты были перенаправлены на оборонительные работы «для быстрейшего оборудования в инженерном отношении укрепленной полосы с долговременными сооружениями на линии, указанной Ставкой».
Схема прохождения рубежа Резервного фронта
Позднее возникшая структура несколько раз видоизменялась, укрупнялась и в ноябре 1941 года превратилась в Главное управление оборонительных работ (ГУОБР), а Главгидрострой был ликвидирован. Но в начале июня она состояла главным образом из Западного управления оборонительных работ, в которое входили 9 управлений полевого строительства. Общее руководство осуществлял старший майор ГБ Яков Давидович Рапопорт, бывший начальником строительства Беломорского Балтийского канала, а позже возглавлявший Главгидрострой. Его правой рукой стал давний друг и соратник Григорий Давыдович Афанасьев, начальник строительства № 200 – в Усть-Луге. После войны они жили и работали в Москве, например, Афанасьев руководил работами по гидронамыву территории Лужников.
Яков Давидович Рапопорт, был в 1941 году старшим майором ГБ, руководил Главгидростроем НКВД и организовывал оборонительное строительство на дальних подступах к Москве
Но Главгидрострой мог только составить костяк строительства, того количества заключенных, что были в его лагерях, было недостаточно. Для строительства подмосковного рубежа требовались сотни тысяч рабочих рук. Значительная часть из них была найдена в Москве.
Практически одновременно с заседанием в Кремле 1-й секретарь ЦК ВЛКСМ Николай Михайлов был вызван в Центральный Комитет партии, где перед ним была поставлена задача за 7 дней мобилизовать 100 тыс. комсомольцев на строительство оборонительных сооружений. Справиться с этой задачей удалось всего за 5–6 дней – первые эшелоны с комсомольцами отправились на запад в ночь на 1 июля. Некоторые из них успели доехать даже до Смоленска и приступить там к сооружению противотанковых рвов, но буквально через 10 дней им пришлось убегать на восток, спасаясь от прорвавшихся немецких войск. Остальные прибывали на строительные участки, расположенные вдоль Днепра, а также вдоль рек Десна, Снопот, значительно восточнее Смоленска.
Всего в рамках комсомольской мобилизации из Москвы было отправлено на оборонительное строительство 89 тыс. комсомольцев. Это были как студенты московских вузов, так и старшеклассники московских школ, были и посланцы из подмосковных городов. Примыкающие к рубежу области сформировали свои собственные эшелоны.
Кроме того, на оборонительный рубеж были направлены работники базировавшихся в Москве строительных трестов. Большинство из них возводили объекты в столице, которые с началом войны также были заморожены.
Состав Западного управления оборонительных работ (оно также шло под номером 3) был следующий.
2-е полевое строительство со штабом в городе Осташков возглавил начальник Главвоеннстроя ГВСУ при СНК СССР Восконян Тигран Антонович. Оно занимало участок от Осташкова – берега озера Селигер и до деревни Заплавье на озере Волго.
Ганзбург Александр Ильич – начальник 3-го полевого строительства на верхней Волге (семейный архив)
3-е полевое строительство возглавлял Александр Ильич Ганзбург, начальник Главного строительного управления Центра (Главцентрстроя наркомата по строительству). В 1934–1938 годах он работал в Мосметрострое и был награжден орденом Красной Звезды как начальник электромонтажных работ Электропрома. Штаб полевого строительства был в поселке Селижарово, где вместе с местными рабочими батальонами из Калинина и других городов трудились рабочие треста «Жилстрой» Наркомстроя и строительства коксогазового завода с подмосковной станции Расторгуево – ныне город Видное.
4-е полевое строительство – Ржевское, возглавлялось Г. Д. Афанасьевым, который одновременно являлся и начальником всего Западного управления оборонительных работ. На этом участке работали около 3 тыс. строителей Моспромстроя, рабочие треста № 11 Наркомстроя, несколько тысяч комсомольцев из Тульской области и даже заключенные бытовики.
5-е полевое строительство находилось рядом с городом Сычёвка. Его возглавлял Лев Григорьевич Маневич, начальник Химкинского района ГУЛАГа, живший до войны в доме № 5 по Каляевской улице (ныне это снова Долгоруковская), он также отвечал за строительство административного здания на площади Маяковского (сейчас в нем располагается Минэкономразвития). Под его началом работали Госфинстрой, Госздравстрой, Хладопромстрой, Управление жилстроительства Моссовета и другие. Здесь также работали 4 тыс. заключенных, а также порядка 6,5 тыс. бойцов 4-й дивизии народного ополчения (ДНО). Работа 5-го полевого строительства описана в книге «Записки беспогонника» Сергея Михайловича Голицына из рода князей Голицыных.
6-е полевое строительство строило часть оборонительного рубежа, который закрывал недавно построенную «автостраду» Москва – Минск и идущую рядом с ней железную дорогу. Это был очень «московский» строительный участок. Его начальником был Андрей Никитович Прокофьев – руководивший управлением строительства Дворца Советов. Для НКВД он был своим – до 1926 года он работал в органах и даже получил знак «Почетный чекист». После чего был переброшен на строительство, под его руководством возводились такие известные московские предприятия, как завод им. Сталина (ЗиС, ныне реконструируемый под жилую застройку ЗиЛ), заводы «Фрезер», «Калибр», «Борец», велозавод, комбинат газеты «Правда», здание Наркомзема на Садовом кольце. Вместе со строителями Дворца Советов, треста «Жилпромстрой» Наркомстроя, треста строительства набережных, треста «Стройкооперация» здесь работало несколько тысяч студентов из Москвы, в том числе из МЭИ, МИИТа. Трудовой подвиг учащихся МЭИ увековечен памятником в деревне Прудки Сафоновского района Смоленской области.
Григорий Давыдович Афанасьев – начальник Западного Управления оборонительных работ и одновременно начальник 4-го полевого строительства, в 1941 году капитан ГБ (ГА РФ)
Прокофьев также возглавлял и 7-е полевое строительство, штаб которого должен был быть в Ельне. Но она была быстро оккупирована, и потому на первой полосе укреплений работы почти прекратились – она стала уже реальной линией фронта. Строительство переместилось на второй рубеж, где оно осуществлялось силами занимавших его войск 43-й армии и местных жителей. После освобождения Ельни, в сентябре 1941-го, были предприняты попытки возобновить строительство первой линии обороны, подбирались кадры, но, к сожалению, многие рабочие попали в плен в Вяземском котле, а руководители стройки погибли. По этому направлению числились два московских треста: № 19 Наркомата авиационной промышленности (НКАП) и № 31 НКАП, а также трест № 10 из Воронежа.
Прокофьев Андрей Никитович – начальник 6-го и 7-го полевых строительств (Вязьма и Ельня), до войны руководил управлением строительства Дворца Советов (Архитектура и строительство)
Очень большое число московских студентов оказалось в 8-м полевом строительстве, на территории Брянского УР, которое охватывало очень большую территорию, практически занимая весь Брянский УР. Передний край проходил по реке Десна. Помимо них, вероятно, здесь работал 1-й Госстройтрест НКВД, который в мирное время с равным успехом строил здания тюрем и вузов. Также здесь были тресты № 19 и № 30 НКАП, а также крупный московский трест «Строитель». Руководство 8-м полевым строительством осуществлял Василий Иванович Анисков. Уже после войны ему довелось строить объекты, связанные с исследованием ядерной физики: Арзамас-16 (Саров), Обнинскую атомную станцию, научно-исследовательский центр в Дубне.
Монумент студентам МЭИ, строившим рубеж обороны вдоль Днепра у пересечения с автострадой Москва – Минск (фото автора)
Анисков Василий Иванович – начальник 8-го полевого строительства вдоль реки Десна, после войны будет руководить строительством ядерных объектов (Семейный архив)
Еще южнее, в Брянской области (впрочем, тогда это была Орловская область), работало 9-е полевое строительство, которым руководил Михаил Митрофанович Мальцев. Хотя это был уже не Резервный, а Брянский фронт, но это тоже часть третьего рубежа. Позже управление стало именоваться 51-м полевым строительством, а его штаб располагался в Карачеве. Головной организацией был трест «Академстрой» (начальником которого и был Мальцев), а также молодежь из Воронежской и Тамбовской областей. Кроме того, здесь работали тресты № 10 Наркомстроя, «Культбытстрой», «Союзторгстрой», стройтрест мосресторанов, «Райпищестрой» и «Спиртостроймонтаж».
Не обошлось и без политического руководства: «Московским комитетом была сформирована и направлена для организационной и политической работы на участках фронта группа под руководством т. Антоненкова – заведующего отделом МГК ВКП(б)… Кроме того, 50–60 партийных работников было послано с московских партийных курсов».
Участие профессиональных строителей, которые имели бронь и от призыва в действующую армию, и практически не были затронуты кампанией по созданию народного ополчения, позволило усилить линию обороны многочисленными огневыми точками, ДОТами и ДЗОТами. Студенты и местные жители, к сожалению, не имели достаточного опыта и годились только для подсобных работ. Именно профессиональные строители собирали бревенчатые срубы ДЗОТов, опалубки ДОТов, приготовляли и заливали бетон. До сих пор неизвестно, сколько именно было построено таких сооружений. Согласно «справке о готовности рубежей Резервного фронта на 26.09.1941 г.», таковых могло быть более 4 тыс. (артиллерийские и пулеметные ДОТы и ДЗОТы), не менее тысячи должно было быть и в Брянском УР. Проводимая поисковая работа позволила установить координаты примерно 700 из них.
Мальцев Михаил Митрофанович – начальник 9-го полевого строительства в городе Карачеве, гидростроитель и будущий строитель специальных объектов СССР
ДОТы, сооружаемые на территории Ржевского УР, оснащались самым современным на тот момент казематным вооружением: пушечно-пулеметными установками ДОТ-4 и пулеметными установками НПС-3. Они были созданы в КБ Михаила Николаевича Кондакова и были способны успешно выполнять свои задачи даже в условиях применения отравляющих газов. Именно такое вооружение устанавливалось в ДОТах на новой западной границе. Всего в ДОТах Ржевского УР было смонтировано 125 установок НПС-3 для пулемета Максима и 20 45-мм ДОТ-4. Их дополняли ДОТы для 45-мм и 76-мм орудий, усиленные бетоном пулеметные и артиллерийские ДЗОТы. Всего в батальонном районе было до 30–40 сооружений, что давало очень хорошую плотность в 10 сооружений на километр фронта.
ДОТ для 76-мм орудия, построенный в 1941 году в урочище Урдом, ставшем местом ожесточенных боев в 1943 году
Другим укрепленным районам третьей линии казематного вооружения не досталось. Вероятнее всего, его не было в достаточном количестве на складах Главного артиллерийского управления (ГАУ), да и полностью спроектировать до войны успели только самый северный укрепленный район линии. Но и на других участках хватает сооружений из бетона или усиленных камнем. Очень большое число огневых бетонных точек обнаруживается на западе от Брянска. Как правило, это были двойные срубы, промежутки между которыми заполняли бетоном, также бетон заливали и по накату. Со временем дерево истлело или выгорело, оставив бетонные окаменелости, которые напоминают нам о трудовом подвиге строителей колоссального рубежа.
Одной из ярких страниц оборонительного рубежа Резервного фронта стало размещение на Вяземском и Ржевском направлениях морской артиллерии. Причины их появления на этом рубеже окончательно не ясны, понятно лишь, что инициатива исходила из Кремля. Вот как об этом вспоминает Г. М. Попов:
ДОТ с установкой для 45-мм казематного орудия
Простой деревянный двойной сруб становился многократно прочнее после заливки бетоном. Дерево в большинстве своем сгнило или сгорело, оставив бетонные окаменелости (фото автора)
«2 июля Богданова и меня пригласили в Кремль к Сталину. … И. В. Сталин дал указание перебросить на Московское направление крупнокалиберную морскую береговую артиллерию из Крыма. Эти орудия были установлены западнее Ржева, что потребовало больших инженерно-строительных работ, которые выполняли московские строительные организации».
Объективности ради отметим, что согласно журналу посещений кабинета Сталина Попов, Богданов, а также другой член Военного совета Резервного фронта Круглов и руководители Главгидростроя Жук и Рапопорт действительно были у Сталина, но 4 июля с 20:30 до 21:10. За 25 лет, прошедших с того момента, можно было и ошибиться на пару дней.
Морское орудие Б-13 в экспозиции Центрального музея Великой Отечественной войны (фото автора)
Возможно, что на совещании действительно упоминался Крым, тем более что морские орудия были установлены и для обороны Перекопа, однако крупнокалиберная береговая артиллерия прибыла под Вязьму и Ржев с Балтики. Приказом наркома ВМФ от 6 июля 1941 года № 00171, уже на следующий день надлежало направить в район г. Ржева личный состав и материальную часть стационарной батареи № 142 кронштадтского форта «К» (бывший «Великий князь Константин») и батареи № 6 на механической тяге, дислоцированной в Нарвской губе. Оба подразделения входили в Кронштадтский сектор береговой обороны и имели на вооружении, соответственно, 4 152-мм орудия Канэ и 3 152-мм пушки М-20М. Тем же приказом наркома командующему силами Морской обороны г. Ленинграда и Озерного района контр-адмиралу Самойлову предписывалось отправить в ближайшие дни с заводов № 363, 370 и 232 в Ржев и Вязьму в распоряжение начальников местных гарнизонов 15 100-мм артиллерийских систем Б24БМ и 8 130-мм Б-13-IIc. Все орудия обеспечивались боезапасом со складов Артиллерийского управления ВМФ из расчета по 300 выстрелов калибра 130 мм и 100 мм и по 600 выстрелов калибра 152 мм.
В пути планы немного изменили, в результате чего к Ржеву для установки в районе поселка Оленино отправились 4 152-мм орудия Канэ и 6 100-мм орудия Б24БМ, остальные 20 единиц ушли в сторону Вязьмы к Днепру, где и были установлены в конце июля. Отдельные орудия были объединены в батареи по два-три орудия, которые указом от 23 июля 1941 года наркома ВМФ были сведены в два отдельных морских артиллерийских дивизиона (ОМАД), получивших номера 199 и 200. Первый из них, включавший береговые батареи № 281, 282, 231 и 232, установленные в Оленино, возглавил капитан Н. С. Фомин, а второй (стационарные батареи № 261, 262, 263, 264, 233, 234, 235 и подвижная № 6), у автомобильного и железнодорожного мостов через Днепр – капитан-лейтенант Н. И. Солейников.
Взорванное при отступлении морское орудие системы Канэ, на позиции в районе станции Оленино (из коллекции А. Пересторонина)
Одной из основных задач для этих батарей была, как ни парадоксально, борьба с танками. Несомненно, это было проявлением «танкобоязни», охватившей верхи, и убежденности, что немцы воюют вдоль дорог. Поэтому артиллерийская мощь крупнокалиберных орудий была сосредоточена у прямого шоссе на Москву. Видимо, предполагалось, что они будут расстреливать немецкие танки еще на дальних подступах к рубежу, оставаясь неуязвимыми для их огня. Правда, места установки (локальные высотки) предполагали ведение огня прямой наводкой по танкам на расстояниях 1 км в любом направлении (круговая оборона). Была даже специально разработана «Инструкция для стрельбы по танкам отдельных орудий береговой артиллерии», в которой говорилось, что «морские орудия предназначены для стрельбы прямой наводкой по тяжелым и средним танкам, в то время как стрельба по легким танкам и бронемашинам допускается лишь в случаях, когда они представляют непосредственную угрозу для самого орудия». При этом, чтобы не обнаруживать заранее своего расположения, расчетам запрещалось «открывать огонь по отдельным разведывательным танкам или группам таких танков».
Начало строительства рубежа не было гладким. Военные сделали свою часть работы – расставили колышки, по которым должна была пройти «трасса». Но привезенные буквально в чистое поле комсомольцы, многие из которых не имели достаточного времени на сборы, да и понимания того, что их ждет, не могли сразу полноценно включиться в работу. Первое время не хватало самого важного – лопат. Приходилось копать в несколько смен: одни копают, другие смотрят, отдыхая. Огромной проблемой стало питание, которого просто не было. От этого страдали и более подготовленные ко всевозможным перипетиям строительные организации, не было ни котлов для приготовления пищи, ни даже тарелок. Зачастую и взять их было неоткуда. Приходилось выламывать котлы из бань, собирать посуду с миру по нитке, скупать в сельских магазинах, организовывать пекарни для выпечки положенного количества хлеба.
Комсомольские отряды, которые зачастую были лишены хозяйственников, а из «взрослых» имелись только командир да комиссар, оказались в наиболее бедственном положении. Некоторым в прямом смысле выдавали горсть сухой вермишели и немного хлеба на целый день. Пить приходилось из случайных водоемов, что вскоре привело к желудочно-кишечным заболеваниям. «Начались перебои с питанием, не хватало питьевой воды. Нарушалась связь, письма молодежи в родные дома шли долго, терялись, и мы стали получать тревожные запросы – что случилось с моим сыном, дочерью, где они? Были ли мы виноваты в этом? Вряд ли, но, тем не менее, мы принимали близко к сердцу тревожные письма, и нам очень хотелось успокоить матерей и отцов», – писал позже 1 секретарь ЦК ВЛКСМ Николай Михайлов.
Студенты МЭИ, вернувшиеся с оборонительных работ
Письмо в «комитет Обороны Союза ССР» «от имени комсомольский добровольной организации помощи фронту» Пролетарского района, отправленное 19 июля: «Сообщаем, что добровольная молодежь, выехавшая на выполнение спецзадания партии и правительства 3/7-41 г. с первого дня прибытия на место назначения ощущает острый недостаток продовольствия (на одни сутки на человека выдают 200 гр. хлеба, стакан вермишели или пшена и 15 гр. масла и песок на несколько суток, 15 гр. масла и песок 1/2стакана). На заявление молодежи о недостатке продовольствия администрация относится смехом. 16/7-41 г. в полуголодном состоянии и даже без куска хлеба сделали суточный переход. Придя на место, получив вместо хлеба по 3 стакана муки не могли ничего сделать. Перед походом по предложению начальства, сдав вещи без всякой расписки и подписки на них вещи были сданы на склад. Через некоторое время вместо вещей получили разбитые чемоданы, мешки, в которых большей части вещей не оказалась. В результате чего остались многие разутые и раздетые. После двухдневного голода некоторые ребята не могли выйти на работу. Также администрация несмотря на просьбу о выдаче хлеба отделывается угрозами. Состояние здоровья плохое, так как 200 гр. хлеба выдается после работы».
Пушечный ДЗОТ – полукапонир, предназначенный для флангового или косоприцельного огня. «Крыло» прикрывало амбразуру от прямого попадания со стороны противника (Из собрания автора)
«Вся работа и ее организация рождались стихийно, без особой подготовки. Нужно было на ходу решать вопросы с питанием, при отсутствии походных кухонь котлов, посуды, поваров, снимали котлы из бань, прачечных, посылали в Москву и Калинин, делали земляные очаги, тут же на месте подбирали кадры поваров и обслуживающего персонала. Организовывали пекарни, если их не хватало в населенных пунктах, строили земляные с малым количеством кирпича и производительностью 1 до 5 тонн хлеба в день, ибо для 35 тысяч человек нужно было дать 35 тонн хлеба в день, а принимая во внимание 2–3 дневный запас, это было уже более 100 тонн. Хлеб – это мука, транспорт, топливо. То же самое с питанием. Чтобы накормить 35 тысяч человек, надо было организовать походные полевые столовые, подвезти продукты, овощи и очень много нужных и необходимых предметов и продуктов. Нужно было думать о починке обуви, одежды, выдаче ее, у кого не было», – вспоминал начальник треста «Моспромстрой» Марк Сергеевич Степанов.
Чуть ли не в наилучшем положении оказались заключенные. «За время работ мы основательно поизорвали свою одежду. Некоторые из бойцов и все командиры получили обмундирование, но большинство – нет. И когда батальон шел походным порядком через г. Сычевку, я был в боевом охранении, вооруженный винтовкой, находился не в строю, а сбоку. Ко мне подошли женщины и спросили: "Это заключенные из Валдайских лагерей?" Все выглядели действительно жалко. Пооборвались и устали. Впоследствии встретились с заключенными из Валдайского лагеря, около Новодугина. Они также строили противотанковые рвы вдоль р. Вазуза, но были одеты лучше, чем мы, и имели регулярное снабжение и питание», – вспоминал ополченец из подмосковного Егорьевска Константин Павлович Некрасов.
К августу питание наладилось, через линию проходили стада, которые перегоняли на восток. Это позволяло получать и мясо, и молоко. Сыр, масло, сахар и другие продукты привозили из Москвы. Тяжело обстояло дело с табаком – местные запасы были эвакуированы, надо было выбивать фонды.
Не будем скрывать, работали тоже по-разному, кто-то стремился улизнуть в Москву, кто-то отлынивал от работы. Участки для работы были разбиты по районам, учебным заведениям, кроме того, юноши и девушки работали отдельно. Девушки оказались более выносливыми и дисциплинированными, чем юноши. «У нас для комсомольцев норма была установлена 6 кубометров. Некоторые из них имели по 16 лет – юбки снимут, завязывают и носят мешками песок наверх. Некоторые из них оставались дорабатывать норму. Так и заявляли, как я могу уйти, когда норму не выполнила. Все выполнили, а я не выполнила», – вспоминал комиссар батальона строителей оборонительных рубежей А. С. Карпушин.
Вся переписка с домом шла через Горком и райкомы. Там письма просматривались, а на основе их содержания делались соответствующие выводы. Конечно, какое-то время существовала возможность отправить письмо обычной почтой или с оказией, но для получения необходимо было указывать примерно такой адрес: «МК ВЛКСМ, Строительное управление Прокофьева (переслать в Первомайский район, МЭИ, РТФ Тимашеву или Аверьянову для Сергиевского)». Так было зашифровано 6-е управление полевого строительства. Только в середине августа строителям стали присваивать номера полевой почты. В архиве московского горкома ВЛКСМ сохранились выписки из писем участников строительства, например, такие: «В тексте: пошлите кепку, моя пропала вместе со 120 рублями … заходите в РК ВЛКСМ узнать об отъезде, очень уже надоело копаться… Замечания: На обороте конверта – изображение результатов игры в преферанс».
ДОТ, замаскированный под сарай. Значительное число огневых точек строилось на окраинах деревень и маскировалось под постройки (Из собрания автора)
Но были и противоположные письма: «Прошу вас, будьте спокойны и не нервничайте за меня. Я здесь очень окреп и закалился, голова освежилась от занятий. Политинформацию нам делают ежедневно и если, например, ночью был налет на Москву, то днем мы уже подробно знаем об этом. Хлеба дают по 900 гр. на день. Из горячей пищи ежедневно бывает мясной суп, борщ или даже щи, где бывает от одного до 2–3 кусков мяса – как попадет. Затем варят какую-либо кашу (один раз была даже гречневая), лапшу или макароны, правда, масла кладут маловато. В общем, на качество пищи я не жалуюсь, подводит иногда только количество. Целую всех крепко, крепко! До скоро, скоро свидания, мои милые родные. Сохраняйте спокойствие и уверенность в себе и в Красной Армии».
Через некоторое время потянулся ручеек уезжающих в Москву. Причины для возвращения были разные. Это были и реальные, и симулированные болезни, настоятельные требования родственников или отправка по причине «сплошного нытья» в письмах домой. «Здравствуйте Папа и Мама. Я живу плохо, питаюсь одним горохом и хлебом. Погода стоит плохая. Работаю по 12–14 часов. Мама и Папа напишите в комитет обороны и лично товарищу Сталину и попросите разрешения вернуться в Москву т. к. работа закончилась». Дальше в письме следовал точный адрес штаба строительства. Школьника, написавшего это письмо, срочно вернули в Москву. Свою долю вносили и военкоматы, которые требовали отправки студентов в военные училища. Особенно это касалось студентов химических и физических факультетов. Учащиеся физического факультета МГУ оказались востребованы в авиации.
Студенты МГУ, которым достались участки в тогдашней Орловской, ныне Брянской области, даже сочинили своеобразный гимн оборонительных работ, который впоследствии пели и осенью в Москве. Песня была сложена на мотив популярной песни «В бой за Родину» («Кони сытые бьют копытами»), музыку к которой в 1939 году написал Зиновий Компанеец, а слова Лев Ошанин. Возможно, у новых слов и был автор, но установить его пока не удалось.
Жарким летним солнцем согреты инструменты,
Где-то громко лается главный инженер,
И поодиночке товарищи-студенты,
Волоча лопаты, спускаются в карьер.
Припев:
Стой под скатами, рой лопатами,
Нам работа дружная сродни.
Землю роючи, матом кроючи,
Трудовую честь не урони.
Пусть в желудках вакуум, пусть в мозолях руки,
Пусть не раз мы мокли под дождем.
Наши зубы точены о гранит науки,
А после гранита глина нипочем.
Что бы ни случилось, песню мы не бросим,
В наших душах музыка жива.
Где тебя мы встретим, золотая осень,
Скоро ли увидимся, милая Москва?
Двухамбразурный пулеметный ДЗОТ с бетонной фронтальной стенкой (Из собрания автора)
Хотя многие студенты рассказывают о бомбардировках и обстрелах с самолетов, о том, что они едва успели убежать от наступающих немецких войск, документального подтверждения этому не удалось обнаружить. Отдельные случаи ранений и даже гибели комсомольцев были, но речь идет об утонувших во время купания, получивших ранения во время неосторожного обращения со взрывчатыми веществами и т. д. Реальная опасность угрожала строителям на южной части рубежа, где линия фронта подошла слишком близко к месту работ.
Большинство комсомольцев вернулось обратно в Москву и другие города в начале сентября, хотя некоторые задерживались почти до конца месяца. Так, согласно справке, выданной в 6-м районе 8-го управления оборонительного строительства Главоборонстроя НКВД, студент Щукинского училища Владимир Этуш отбыл в Москву только 26 сентября.
Некоторые студенты и даже школьники пытались убежать на фронт, тем более что воинские части были совсем рядом. МГК ВЛКСМ требовал вернуть их на «гражданку», посылая, например, такую телеграмму: «Прошу вмешаться и немедленно дать указание об отчислении учащихся 94 школы Краснопресненского района Купермана Владимира и Садвакасова Искандера из армии зпт обоим по 15 лет тчк Адрес Действующая армия полевая почта 517-33 23 стрелковый полк батарея ПТО зпт волнуются родители зпт занимается ЦЕКА и выяснить возраста и обстоятельство перехода студента Яблокова И К действующая Армия ППС 33 артдивизион 152 зпт учащегося Старостина Н ППС 33 артдивизион 152 студента Герш там же тчк».
Труд работавших на рубеже не был бесплатным. Это справедливо как для мобилизованных профессиональных рабочих, так и для комсомольцев и местных жителей (колхозников). В ряде случаев зарплату получали даже ополченцы, впрочем, об оплате труда заключенных информации нет. «В конце июля выяснилось, что повременная оплата не стимулирует роста производительности труда, и было решено отказаться от этой формы оплаты труда. Была введена сдельная система, т. е. оплата в соответствии с выполненной работой… У городского населения (служащих, лиц умственного труда, учащихся и др.) выполнение норм составляло 60–80 %, у сельского населения выполнение норм на земляных работах доходило до 90–100 %. Сдельные заработки у кадровых рабочих доходили до 20 рублей в день, а у мобнаселения от 4 до 8 рублей», – вспоминал бухгалтер «Моспромстроя» Юлий Брауде.
Руководители, инженеры и другие работники, к которым не применялась сдельная оплата труда, получали 60 % доплаты за «полевые условия», при этом прикомандированные к ним военные инженеры имели только 25 % доплаты. Бывали даже случаи, когда к работавшим приезжали семьи, которые проводили это лето почти как на даче. При этом нельзя забывать, что стройка считалась сверхсекретной.
В августе в 6-м полевом строительстве, костяком руководства которого являлось Управление строительством Дворца Советов, появился даже собственный московский парикмахер. Рабочих действительно надо было стричь и брить, да и студенты уже стали отпускать свои первые бородки. Вероятно, предполагалось, что парикмахер будет ездить по бригадам и приводить в порядок их внешний вид.
В архиве сохранилась справка «для предоставления по месту спроса», выданная трестом «Московские гостиницы» «тов. Форсенкову К. П. в том, что он работает в должности мужского мастера и получает заработную плату 747 руб. 50 коп. в месяц – сдельно». Это были очень неплохие деньги, и, видимо, без учета чаевых. Справка была выписана на бланке гостиницы «Гранд-отель» – который располагался в самом центре Москвы, примыкая к тогда еще не достроенной гостинице «Москва», напротив Музея Ленина.
Перед руководством полевого строительства встал вопрос об оплате труда мастера: обычно всем полагалась такая же зарплата, как и на прошлом месте работы, плюс надбавка за полевые условия. Но, видимо, начальство полевого строительства такой перерасход бюджета не обрадовал, и было вынесено решение, что за первую неделю Форсенкову будет выплачено из расчета 450 руб. в месяц, а после этого он перейдет на сдельную и будет получать 90 % от выручки. Интересно, что за ту же первую неделю работы его выручка составила 216 р. 20 коп., и если бы он сохранил такую же выработку в сентябре, то не потерял бы в зарплате.
Прорыв немцев под Ярцевом (станция находилась менее чем в 50 км от Днепра) 22 июля был воспринят как десант, и возникшая в связи с этим паника привела к самостоятельному возвращению в Москву части школьников и студентов. Они, как правило, пробирались до Вязьмы или Гжатска поодиночке или небольшими группами: «Один из наших метростроевских начальников сказал нам всего несколько слов, суть которых сводилась к следующему:
"Все работы прекращаются. Всем разбиться на группы по три-четыре человека и немедленно идти в восточном направлении по шоссе, на Москву. Если нельзя будет идти по шоссе, двигаться параллельно ему, все время на восток. Каждой группе взять по одной девушке и помогать им в дороге, не бросать их одних. Уходить сразу после того, как получите хлеб и сыр"», – так описывал эти события Владимир Николаев в книге «Московский романс».
«Ярцевский десант» имел очень серьезные последствия в целом для строительства линии вдоль Днепра, поскольку работники 5-го полевого строительства отошли с западного берега Днепра до Сычёвки. То есть, по факту во второй эшелон. Несмотря на быструю ликвидацию прорыва и стабилизацию фронта, 5-е полевое строительство сосредоточилось на строительстве возле Сычёвки и даже восточнее ее и долгое время не возвращалось к переднему краю рубежа, что несомненно сказалось на его готовности. В 6-м полевом строительстве отход был более организованным, строительные батальоны, состоявшие большей частью из студентов, отвели примерно на 40 км вглубь на строительство второго эшелона, а после стабилизации ситуации достаточно оперативно вернули обратно.
Захват Ельни также вызвал бегство ряда руководителей, что впоследствии привело к оргвыводам и исключению их из партии.
Война подошла к «трассе» и на Брянском фронте. Из-за этого строителям приходилось работать буквально под обстрелом немецких минометов. Был по меньшей мере один случай, когда студентам пришлось копать ров ночью на переднем крае – западнее них находились немецкие войска. Об обстрелах на Десне, в районе деревни Старое Сырокоренье вспоминает Юрий Владимиров, бывший в то время студентом Московского Института Стали (ныне МИСиС). В документах МК ВЛКСМ сохранился отчет 8-го полевого строительства о раненых и погибших во время нескольких инцидентов.
Смело мы в бой пойдем
О дивизиях народного ополчения (ДНО) можно писать много, о них и написано много, но еще больше не написано. В формировании ополчения еще много неясностей, как в причинах его создания, так и его трагической гибели.
То, что произошло, хорошо описывает песня времен гражданской войны:
«Слушай, рабочий, / Война началася, / Бросай свое дело, / В поход собирайся. / Смело мы в бой пойдем / За власть Советов. / И как один умрем / В борьбе за это!»
Формально ДНО появились после исторической речи Сталина 3 июля 1941 года. Она стала для многих наиболее сильным впечатлением первых дней войны. Выступления Сталина ждали, недоумевая, почему его не слышно. Скорее всего, Сталину просто нечего было сказать до начала июля – ситуация была слишком неопределенной, и он не хотел ошибиться. Речь содержала много программных тезисов, одним из которых был: «Трудящиеся Москвы и Ленинграда уже приступили к созданию многотысячного народного ополчения на поддержку Красной Армии. В каждом городе, которому угрожает опасность нашествия врага, мы должны создать такое народное ополчение, поднять на борьбу всех трудящихся, чтобы своей грудью защищать свою свободу, свою честь, свою Родину в нашей Отечественной войне с германским фашизмом».
Появление дивизий народного ополчения на самом деле большая загадка. Зачем и почему они были созданы, доподлинно неизвестно, и хотя принято считать, что это было реализацией желания простых советских людей добровольно пойти защищать страну, на самом деле, как и практически всё в СССР, инициатива была организована сверху.
И в этом проявилась вся советская система, когда предложение из Кремля развивалось на местах и доводилось почти до абсурда, перерастало в кампанейщину и в результате не только мешало нормальному функционированию государства, но и приводило к катастрофе.
Возможно, такое развитие идеи дивизий народного ополчения было обусловлено «конкуренцией» Москвы и Ленинграда – партийное руководство городов устроило что-то вроде социалистического соревнования.
Конечно, нельзя отрицать высокого энтузиазма, который охватил граждан СССР. Действительно, многие шли записываться добровольно, сжатая пружина ожидания войны наконец выстрелила, и они буквально торопились принять участие в этой недолгой, как многие думали, военной кампании. Школьники и студенты рвались заменить собой уходящих на фронт, не думая, что эта замена продлится долго – скорее это что-то вроде летней практики. К осени враг будет разбит, и все вернутся за парты. Увы, они жестоко ошибались.
Борис Рунин, который в июне 1941 года еще не был членом Союза писателей, хотя уже печатался в «Правде», страшно переживал, что его не возьмут в формирующееся ополчение. Но когда он вместе со своим другим Даниилом Даниным, автором журнала «Звезда», пришел в Клуб писателей на улицу Воровского (ныне Поварская), дом 52, в оборонную комиссию, секретарь парткома Хвалебнова, которая их не знала, им отказала, воспользовавшись тем, что они не члены ССП. «Совершенно обескураженные, мы стояли в вестибюле столь притягательного для нас "дома Ростовых", не зная, что теперь делать и как быть. Ведь мы уже оповестили родных и друзей о своем решении… По счастью, в этот момент в вестибюль поднялся по лестнице заместитель Хвалебновой, мой однокашник по Литературному институту Михаил Эдель. Узнав, в чем дело, он не без иронии произнес: – Хотите, ребята, по блату попасть на фронт? Ладно, устроим. Не прошло и четверти часа, как все уладилось. Мы вышли из Союза писателей с предписанием явиться со всем необходимым в общежитие студентов ГИТИСа в Собиновском переулке (сейчас это снова Малый Кисловский), где находился один из пунктов формирования Краснопресненской дивизии».
Формирование народного ополчения не было предусмотрено военными планами, под него не было заложено необходимых материальных ресурсов, вооружения. Те, кто записывался в ополчение, зачастую уже были учтены в планах мобилизации, и то, что их не призвали в первую неделю войны, вовсе не означало, что они не были бы призваны через месяц или два. Рабочие, которые покидали свои заводы, ставили их в чрезвычайно тяжелое положение – вчерашние школьники и свежевыпущенные ФЗОшники не могли заменить квалифицированных токарей, слесарей – для набора опыта требовалось время, а не только энтузиазм.
Борис Рунин вспоминает случай с драматургом Павлом Яльцевым, который, уже будучи ополченцем и оказавшись в Москве, получил повестку из военкомата. Там ему объявили, что он является аттестованным морским офицером и должен отправиться на Тихоокеанский флот, на приведенные аргументы о том, что он уже является бойцом Краснопресненской дивизии народного ополчения (8-я ДНО) и что в дивизии его сочтут дезертиром – военком заявил, что дезертиром он будет, если не отправится во Владивосток. «Хорош бы я был, – говорил нам Яльцев, передав в подробностях этот диалог. – Набрал полный сидор посылок и писем, насмотрелся на ваших жен, которые с утра до вечера заполняли мою комнату, да еще толпились в коридоре, а потом смылся в противоположном направлении. – И он сердито хмыкнул. – А приятно, наверно, носить флотскую форму, – ни с того ни с сего добавил Яльцев задумчиво, разматывая на ночь обмотки и прилаживаясь поспать под елкой». Выбравший ополчение Яльцев погиб в октябре 1941 года под Вязьмой.
Надо сказать, что подобные случаи не были редкостью. Некоторые добровольцы разыскивались как самовольно оставившие рабочие места, над ними висело уголовное наказание по «указу от 26 июня 1940 г.», студенты отчислялись из вузов за непосещения.
Возможно, что идея создания народного ополчения появилась во время совещания в Кремле 26–27 июня, когда Жуков фактически предложил создать Резервный фронт, состоящий из дивизий НКВД и народного ополчения. Тогда же было издано постановление о создании 15 дивизий НКВД, которые формировались на базе пограничников.
Обучение ополченцев приемам штыкового боя
После выхода приказа Ставки ГК № 0097 о создании группы резервных армий – военная бюрократия пришла в движение, она начала работать по своим законам, формируя новые воинские подразделения – дивизии народного ополчения. Впрочем, формировали они их также по воинским лекалам и штатам. Каждой дивизии положен как минимум командир, и они были подобраны за два дня.
2 июля приказами НКО № 00364 и № 00365 были назначены командиры дивизий народного ополчения. Одновременно шла работа по партийной линии для того, чтобы организационно обеспечить процесс формирования этих дивизий.
В соответствии с постановлением Военного совета МВО комплектование проводилось в 25 районах Москвы, соответственно, предполагалось создать 25 дивизий. Но затем в связи с нехваткой вооружения и по ряду других обстоятельств было решено сформировать только 12 дивизий[8], передав в них ополченцев из остальных 13 районов, дополнить их добровольцами из Московской области.
Конечно, не все в составе дивизии были добровольцами, командный состав формировался по призыву. Позже и среди ополченцев стали выявлять командиров запаса и подыскивать им соответствующие их званию и воинским профессиям должности.
Штатный состав дивизии колебался и был меньше обычного, насчитывая 10 500 человек. К октябрю, после присвоения дивизиям общевойсковых номеров, их штат увеличился примерно до 11 600 человек.
Поскольку формирование происходило главным образом от предприятий и организаций, то ополченцам сохраняли их заработную плату. Возможно, так было сделано потому, что первоначально к ополчению относились не очень серьезно, не рассчитывая, что подобные подразделения будут участвовать в боях. Возможно, для них предполагались задачи по охране тыла, борьбе с воздушными десантами и другие аналогичные задачи, в которых они могли бы заменить регулярные войска. Однако ситуация начала развиваться совсем иначе, и дивизии народного ополчения в итоге стали полноправными стрелковыми дивизиями. Правда, выплату заработной платы по месту работы прекратили только 1 апреля 1942 года, когда большинства дивизий народного ополчения уже не существовало (были расформированы), а большинство ополченцев погибло или пропало без вести в октябрьских котлах.
Начало формированию дивизий народного ополчения положило ночное совещание в Кремле. Вот как об этом вспоминала в 1943 году секретарь Куйбышевского РК ВКП(б) Надежда Михайловна Шахова: «В 2 часа ночи с 1 на 2 июля 1941 г. мне позвонили и сказали, что в Кремле должны собраться секретари райкомов. Собрание проводил тов. Молотов, присутствовали Тимошенко, Щербаков, секретарь МК Попов и все секретари райкомов гор. Москвы.
На этом совещании с сообщением выступил тов. Молотов. Он сказал, что страна находится в опасности, враг подошел к Минску, надо поднять народ, создать народное ополчение, что районы должны будут приступить к формированию народного ополчения, обеспечить всем необходимым. Совещание длилось примерно полчаса и после этого мы отправились к себе в райком. Совещание, я бы сказала, носило неофициальный характер и проводилось в виде беседы. Были назначены сроки – 6 июля дивизии должны быть сформированы по районам».
Все сработало безотказно, утром прошло совещание секретарей партийных организаций и руководителей учреждений и предприятий района, а вечером 2 июля уже началась запись. После речи Сталина 3 июля запись пошла еще активнее: «Вместе с Красной Армией поднимаются многие тысячи рабочих, колхозников, интеллигенции на войну с напавшим врагом. Поднимутся миллионные массы нашего народа. Трудящиеся Москвы и Ленинграда уже приступили к созданию многотысячного народного ополчения на поддержку Красной Армии. В каждом городе, которому угрожает опасность нашествия врага, мы должны создать такое народное ополчение, поднять на борьбу всех трудящихся, чтобы своей грудью защищать свою свободу, свою честь, свою Родину в нашей Отечественной войне с германским фашизмом». Трансляция велась из Кремля, а не из Центрального телеграфа, как 22 июня. Левитан рассказывал потом, что т. Сталин так волновался, что ему пришлось уйти в соседнюю комнату.
«В институте (МИФЛИ) был на защите диссертации [Моисея Павловича] Венгрова о Блоке[9]. Самого Венгрова уже призвали в армию[10], и степень присуждали заочно. Вдруг посередине заседания объявили митинг и сообщили о создании "Московского военного формирования", в которое приглашаются добровольно вступить все мужчины без различия в возрасте. И вот все, кроме, естественно, меня, записались. Но вряд ли наши доктора филологических наук справятся с парашютистами. Все это произвело на меня мрачное впечатление, ибо в этом ощутилось что-то паническое. Непонятно: у нас мобилизовано население только с 1905 г., да и то не всех, кажется, сумели еще отправить. Зачем же нужны добровольцы-старики? Это – свидетельство скорее растерянности, чем энтузиазма», – раздраженно записал в своем дневнике Тимофеев.
Шахова так описывала день мобилизации: «3 июля, после выступления товарища Сталина по радио, на всех предприятиях и в учреждениях района прошли с очень большим подъемом митинги. Тут же на этих митингах подавали заявления, и происходила запись добровольцев в ряды народного ополчения. По некоторым наркоматам записались абсолютно все, а потом наркоматы звонили и говорили: "Мы не можем же оголять наркоматы и отпускать всех в народное ополчение". Приходилось оставлять народ, причем, выдерживали бой: "Почему вы меня не берете? Почему оставляете?" – спрашивали записавшиеся.
Запись происходила 3 и 4 июля. Те люди, которые были в командировках, подъезжали и тоже записывались. 4-го вечером в районный комитет партии были представлены почти из всех организаций списки записавшихся в народное ополчение. Записалось всего по району 8 тыс. человек. В ряде организаций получилось такое положение, что не с кем было работать, и в процессе самой записи для обеспечения работы нам пришлось отсеять полторы тысячи человек. Записалось очень большое количество женщин, но их мы брали только в медико-санитарную службу и то незначительное количество».
Действительно брали не всех, Александр Верт это также отмечает: «В эти первые дни июля десятки тысяч людей, в том числе много пожилых, являлись добровольно на сборные пункты (один такой пункт помещался в Хохловском переулке, напротив дома, где я жил) с узелками или чемоданами. Там добровольцев сортировали – причем некоторых отвергали – и направляли в учебные лагеря».
Первоначальный план расположения ополченческих дивизий на Можайской линии обороны и их переход на рубежи Резервного фронта (ЦАМО)
В момент своего формирования дивизии не получили общевойсковых номеров, а имели свою нумерацию и дополнительно именовались по названиям районов. Первой шла, естественно, дивизия Ленинского района, второй стала дивизия Сталинского района. Надо отметить, что из-за того, что вначале предполагалось сформировать 25 дивизий, а в итоге сформировали только 12, номера идут с пропусками: так, 3-й дивизии нет, а идет сразу 4-я Куйбышевского района (которую формировала Шахова), 5-я Фрунзенского, 6-я Дзержинского, 7-я Бауманского, 8-я Краснопресненского (в нее вошла и писательская рота), 9-я Кировского района, потом сразу 13-я Ростокинского района, 17-я Москворецкого района, 18-я Ленинградского района и 21-я Киевского района. В Первомайском районе практически была сформирована 14-я ДНО, но ее обратили на пополнение 269-й стрелковой дивизии.
Уже в первые дни встала проблема с тем, во что обмундировывать, как кормить и чем вооружать ополченцев. В самом начале они были переведены на «казарменное положение» и разместились главным образом в районных школах, а питались в столовых. Фактически большинство из них оставались рядом с домом – в Москве.
«Мы с мамой два раза навещали Билльчика [так в семье Лоры называли отца, Бориса (Баруха) Фаермана. – Прим. авт.], уже одетого в защитного цвета гимнастерку, в школах, где они разместились – сначала где-то около Телеграфного переулка [ныне это снова Архангельский переулок. – Прим. авт.], потом в Харитоньевском[11]. Мама приносила папе его любимый творожный пудинг с манкой. Во время этих посещений один раз нас задержала воздушная тревога, в другой – сильная гроза. Было очень тревожно на душе, и мы почти все время сидели молча, тесно прижавшись к папе. Их должны были со дня на день вывезти из Москвы, и мы оба раза не знали, увидимся ли еще с папой до этого», – описывает Лора Беленкина первые дни народного ополчения.
Снова предоставим слово Надежде Михайловне Шаховой: «4 и 5 июля мы начали заботиться о том, чтобы подобрать все необходимое для дивизии, материально обеспечить ее хотя бы на первое время. Какие у нас трудности возникли? Прежде всего, чем кормить народ? Нам нужны были походные кухни. Но наш район является главным образом районом учрежденческим, и металлообрабатывающей промышленности у нас никакой нет. Мы достали 25 больших чугунных котлов и привезли их на вещевой склад. Поехали туда с генералом, а генерал говорит:
"Котлы чугунные, ржавые, не годятся".
Я ответила:
"Я не интендант, но как хозяйка знаю, что нужно прокипятить котел с солью и он без лужения замечательно при любых условиях будет пригоден для варки пищи".
Затем мы достали 6 тыс. котелков, полторы тысячи брюк и гимнастерок серых для комсостава. Кроме того, достали и 1000 простыней, 1000 наволочек, 5 1/2тыс. матрасов. Затем раздобыли ведра, протвени, ложки, т. е. все оборудование, которое нужно было для организации питания. Помимо этого, у нас в районе работала комиссия по оснащению дивизии транспортом. В связи с тем, что гаражей у нас мало и машин было не большое количество, мы выделили дивизии 17 грузовых машин 350 велосипедов и 12 мотоциклов.
Все школы района готовились для размещения народного ополчения. Для этого в течение полутора дней везде были построены двухэтажные нары и все снабжены матрасами. Одновременно с этим подготовили столовые района для кормежки наших ополченцев, пока они находились в Москве. Питание давали три раза в день.
6 июля в 6 часов утра народ уже начал подходить к сборному пункту в Мало-Козловский переулок. Подходили очень организованно, строем. Впереди шел секретарь партийной организации. Ополченцы Центросоюза были обмундированы: защитные брюки и гимнастерки, защитные фуражки, брезентовые сапоги и оснащены вещевыми мешками и котелками. Таким же образом были обмундированы и работники промкооперации и артелей. Ополченцы наркомата внешней торговли и наркомата боеприпасов были частично обмундированы».
Примерно таким же образом решались вопросы снабжения и в других дивизиях. Надо понимать, что в СССР нельзя было просто так пойти и купить или изготовить котелки, саперные лопатки или ботинки – нужны были фонды, распоряжение и так далее. Так, Совнарком своим распоряжением от 7 июля обязал Наркомвооружение «выделить из наличия завода № 217 Сокольническому райкому ВКП(б) 100 кг олова для лужения бачков» дивизии народного ополчения.
Для обеспечения дивизий активно изыскивались внутренние резервы, в том числе из числа поставок сверх плана. Так, 2 августа Совнарком издал распоряжение, которым разрешил «Наркомсредмашу произвести отгрузку 50 штук автоприцепов дивизии Народного Ополчения Ленинградского района г. Москвы для изготовления походных кухонь за счет перевыполнения программы III квартала по автоприцепам».
В Бауманском районе артель спорттоваров срочно изготавливала черенки для солдатских лопат, а ЦАГИ (Центральный аэрогидродинамический институт) принял участие в создании полевых кухонь. Большой находкой оказалось добровольное спортивное общество «Спартак». Товарища Старостина обязали сдать ополчению 2 тыс. пар трусиков и 200 пар тапочек, а также 20 шахматных досок, 10 шашек, по 19 штук кожаных волейбольных и кожаных мячей, а также топоры, пилы, пару котлов, 50 листов фанеры и 5 кубометров пиломатериалов. Для нужд ополченцев в «Спартаке» были мобилизованы 6 «веломашин» и 1 мотоцикл.
«Московский период» дивизий народного ополчения закончился внезапно. 10 июля германские войска заняли пригороды Смоленска. В первый раз возникла непосредственная угроза Москве. Дивизии народного ополчения стали выдвигать на фронт Можайской линии обороны, который был сформирован 18 июля и просуществовал менее двух недель, до 30 июня, когда занимавшие его войска были переданы в состав Резервного фронта и отправлены дальше на запад.
«10 был получен приказ Московского военного округа вывезти всю дивизию народного ополчения на строительство оборонительных укреплений. Куда направляли, мы не знали. Вначале нам сказали: вывезут дней на пять-десять. Вывозили из Москвы только две дивизии народного ополчения: Куйбышевскую и Дзержинскую.
В ночь с 11 на 12 июля были поданы Моссоветом грузовики. Мы достали 6 1/2тыс. лопат, – копать-то надо, (счет на них у меня сейчас есть). Эти лопаты раздали по полкам. Вооружения никакого не было, ни одной винтовки, и народ не был обучен. На машинах сделали скамейки, садились по ротам на эти скамейки и впереди каждый держал лопату».
Конечно, образ ополченцев, выезжающих из Москвы, врезался в народную память и позже преобразовался в легенды о том, что на фронт отправляли с палками вместо винтовок, а оружие люди были должны добыть себе в бою. На самом деле, к моменту немецкого наступления ополченцы были вооружены, обмундированы и более-менее обучены военному делу, не многим хуже, чем дивизии, созданные в ходе мобилизации.
«11 июля уходило на фронт московское ополчение, ушла и писательская рота. Я видела эту роту добровольцев, она проходила через Площадь Восстания к Зоопарку, к Красной Пресне, это было тоскливое и удручающее зрелище – такое невоинство! Сутулые, почти все очкарики, белобилетники, освобожденные от воинской повинности по состоянию здоровья или по возрасту, и шли-то они не воинским строем, а какой-то штатской колонной. И среди других был и Николай Николаевич Вильмонт, освобожденный из-за плохого зрения, и наш стародавний друг Данин, который не мог обходиться без очков, и толстый, страдавший одышкой, неприспособленный к походам, да и казавшийся мне старым – его дочь была моей ровесницей – Ефим Зозуля, редактор библиотечки "Огонек"; больной, кажется, чахоточный Павел Фурманский, маленький тщедушный Фраерман, и уже совсем невыносимо было смотреть на критика Гурштейна, беспомощного, хилого и слепого как крот. У него были очки такой толщины, что сквозь них глаз почти не было видно[12]. Он жил в Кудринском переулке, я часто сталкивалась с ним в булочной у кассы, где он считал мелочь, водя носом по ладони. И таких отправлять на фронт на девятнадцатый день войны, когда в Москве полно еще молодых и здоровых мужчин!» — негодовала Мария Белкина.
Здания визуально разбивались на несколько более мелких, что должно было сбить с толку штурмана самолета люфтваффе
Последние маршруты московского ополчения остались в памяти их жен, детей, а теперь уже и внуков, и правнуков, многие из которых проходят ими в первых числах июля.
«Колонна вздрогнула, сделала первый шаг и поротно покидала школьный, когда-то веселый, двор. Это было с седьмого на восьмое июля 1941 года. По пологой улице спустились вниз, свернули вправо, потопали по Электрозаводской, мимо своего завода. Он темный, но шумит… Миновали деревянный шаткий мост через реку Яузу и взяли направление к Сокольникам мимо Матросских казарм. По серой в ночи булыжной мостовой темной лентой растянулась колонна батальона. Поблескивают штыки, идут ополченцы. Кто с рюкзаком или просто с мешочком, а кто и с пустыми руками. На ногах сапоги – кожаные или брезентовые, но большинство в ботинках, идут и в тапочках…», – написал в своей книге «Испил судьбу до капли…» Вадим Николаевич Шимкевич, один из немногих выживших ополченцев 2-й ДНО Сталинского района.
Ополченцы выходили из Москвы в западном направлении, к Волоколамску, Можайску и Малоярославцу. Дошли не сразу, останавливались для получения обмундирования и начальной военной подготовки недалеко от Москвы, например, в районе Клина. Уже на этом этапе стали выявляться многочисленные проблемы со здоровьем и общей неготовностью ополченцев к военной жизни. Многие стерли себе ноги, кто-то изнывал от неподъемных вещмешков, в которых были взятые из дома книги.
Абрам Евсеевич Гордон, бывший студент МГПИ, вступивший в ополчение Фрунзенского района, так описывал исход из Москвы: «8 или 9 июля 1941 г. наша дивизия выступила из Москвы на фронт по Старокалужскому шоссе (вымощенному тогда булыжником). Зрелище было впечатляющим: топот, гул голосов, грохот от артиллерийских орудий старого образца (в основном гаубиц из арсеналов времен Гражданской войны) на железном ходу и конной тяге, тучи пыли над колоннами ополченцев. В одном строю шли рабочие и служащие заводов "Каучук" и "Электросила", фабрик им. Свердлова, им. Тельмана, "Красная роза" и др., преподаватели и студенты 1-го и 2-го медицинских институтов, МГПИ, Института тонкой химической технологии им. Ломоносова, нескольких техникумов. Возраст ополченцев колебался от 17 до 55 лет. Совсем невоенные люди шли защищать Москву. Шли в своей штатской одежде, со своими ложками и кружками. Думали об одном: как помочь нашей Красной Армии задержать, остановить врага, защитить столицу. Лица были суровыми и в то же время радостно-озабоченными. Ведь мы шли в неизвестность.
Первый большой привал был устроен в районе деревни Толстопальцево, примерно в 30–40 км от Москвы. Я, городской житель, никогда не ходивший пешком больше 8–10 км, как и многие другие ополченцы, едва дотянул до привала. Ступни ног были стерты до волдырей.
На привале нам выдали велосипеды и обмундирование – гимнастерки и пилотки темно-серого, почти черного цвета, такого же цвета брюки-бриджи, черные обмотки и ботинки. Поговаривали, что это обмундирование хранилось еще со времен царской армии и предназначалось тогда для рабочих подразделений. В такой форме мы выглядели необычно – совсем как итальянские чернорубашечники (как мы тогда их себе представляли). Вместо шинелей мы получили куртки цвета хаки типа бушлатов, в которых позже, когда мы пересели на лошадей, было удобно сидеть в седле. И в довершение всего наша рота получила польские винтовки без боеприпасов. А если добавить к этому, что позже нас пересадили с велосипедов на отощавших лошадей, можно представить, как комично мы выглядели».
8 августа Лора Беленкина записала в дневнике: «Утром отправились в Химки. С утра была прекрасная погода, потом всё небо затянула тонкая мутная пелена и пошел мелкий противный дождь. Ополченцы ушли на стрельбу, и мы ждали их до шести часов… В шесть бойцы пришли, но мы видели Билля только мимоходом – их сразу же повели на присягу. Оттуда они вернулись часов в восемь…».
Член Военного совета Московского Военного округа Константин Федорович Телегин так охарактеризовал эти события в своих воспоминаниях «Не отдали Москвы»: «Пока дивизии формировались в Москве, все шло будто нормально. Руководство предприятий и учреждений рассчитывало, что ополченцы будут проходить обучение и нести службу без отрыва от работы, как это было в далеком 1917/18 году с Красной гвардией, не подумали, кто уходит и как будет с выполнением планов и новых заданий по выпуску военной продукции. Но как только стало известно, что дивизии выводятся из Москвы, начались беспрерывные телефонные звонки, партийные комитеты и Военный совет осаждались просителями, требовавшими возвратить некоторых работников, так как их некем заменить. А командиры и комиссары дивизий слали рапорты о том, что часть ополченцев непригодна для походов и подлежит отчислению».
Часть ополченцев была отправлена обратно в Москву по здоровью или в распоряжение оборонных предприятий. Часть из них получила командирские должности согласно имевшимся у них воинским званиям. В писательской роте тоже произошли перестановки: «Всем ополченцам, имевшим офицерское звание по запасу, стали спешно подыскивать соответственные должности. Тут выяснилось, что маленький, подвижный, нервный Чачиков[13], воевавший прапорщиком еще в империалистическую, тоже имеет две шпалы. Не помню, куда его назначили, но из роты забрали. Перевели в штаб и Шалву Сослани[14], аттестованного, как и многие писатели накануне войны, в результате лагерного сбора».
Поиск ценных специалистов среди бойцов ДНО продолжался до самого последнего момента. Среди документов Резервного фронта есть сообщение о том, что в частях 6-й ДНО 33-й армии «имеется до 36 человек рядовых бойцов из числа научных работников железнодорожного транспорта». Начальник военных сообщений Резервного фронта генерал-майор Зеленцов считал целесообразным «направить их в железнодорожные части Резервного фронта, где они могут быть использованы по своим специальностям». К этой записке прилагается лист с фамилиями инженеров, доцентов, аспирантов, кандидатов технических наук – крайне нужных железнодорожных специалистов. К сожалению, их дальнейшую судьбу выяснить не удалось.
К настоящему времени не удалось обнаружить каких-либо предвоенных планов оборонительного рубежа в районе будущей Можайской линии обороны. Скорее всего, их просто не существовало. На это же мягко намекает в своих воспоминаниях Телегин. Судя по документации, рекогносцировка рубежа должна была проводиться до конца июля, к этому же моменту должны были быть закончены и противотанковые препятствия – рвы. Задача практически невыполнимая. Ополченцы не имели лопат в достаточном количестве (выехавшая с лопатами на грузовиках 4-я ДНО была скорее исключением, и она сразу была переброшена в район Вязьмы), рекогносцировка не была утверждена, плана рубежа фактически не было.
Как бы то ни было, в «Можайский период» дивизии народного ополчения были собраны в армии: 32-ю, 33-ю и 34-ю, которые в конце июля выдвинулись дальше, на рубежи Резервного фронта. Многие из них остались там навсегда.
Шпиономания и десантобоязнь
С самого начала войны буквально всех преследовали два страшных кошмара – десанты и прорывы танков. Подготовка к борьбе с ними, пожалуй, пугала больше, чем сами угрозы. Уже 24 июня СНК СССР принимает постановление «О мероприятиях по борьбе с парашютными десантами и диверсантами противника в прифронтовой полосе» в соответствии с ним необходимо было «создать истребительные батальоны численностью 100–200 человек из числа проверенного партийного, комсомольского и советского актива, способного владеть оружием». Против танков стали активно строить противотанковые рвы, ставить надолбы и варить ежи. Серьезность этой подготовки и сопутствующая ей кампанейщина убеждали население в серьезности этой опасности и вынуждали при появлении слухов о выброске десанта или прорыве танков – в панике бежать, увлекая за собой войска.
В Москве 31 июня был подписан приказ командования Московского военного округа № 01/оп войскам г. Москвы и Московского района «О мероприятиях по борьбе с авиадесантами противника в районе г. Москвы». В нем предупреждалось о возможности высадки крупных авиадесантов в районе столицы и указывались меры, которые должны были послужить успешной борьбе с ними. Организовывались два сектора: восточный и западный, радиусом до 150 км, в которых борьбу с десантами должны были вести войска НКВД, создававшиеся истребительные отряды, да и местным жителям требовалось проявлять бдительность. К этому призывала центральная печать, газеты публиковали сообщения об умелых действиях армейских частей и простых жителей по ликвидации парашютных десантов.
«Всякая попытка высадить парашютистов встречает самый энергичный отпор. Так, например, при высадке вражеского воздушного десанта в местечке X (Украина) стоявшая поблизости кавалерийская часть Красной Армии немедленно атаковала и уничтожила весь десант в момент его приземления», – радовалась газета «Правда» 27 июня. Но эта заметка лишь подтверждала страхи о том, что десанты могут быть везде. А если рядом нет частей Красной Армии? Впрочем, в большинстве случаев слухи о высадке десанта оставались слухами.
О парашютистах говорил и Сталин: «Мы должны организовать беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов, уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов, оказывая во всем этом быстрое содействие нашим истребительным батальонам».
Иван Серов в своих записках вспоминает о случае «массового десанта» утром 22 июля 1941 года. Над Москвой появился одиночный самолет Ju-88, который, возможно, проводил аэрофотосъемку результатов ночной бомбардировки. Иван Серов спустился в приемную Наркомата внутренних дел на площади Дзержинского. Там, по его словам, уже были «паникеры Абакумов, Кобулов, Мамулов и другие. Вместе со мной вошел Чернышев В. В. – военный человек, заместитель НКВД».
«Вдруг раздались выстрелы из пушек. Мы подскочили к окну. Через несколько секунд в воздухе появились разрывы шрапнели. Все закричали: "Парашютисты!" Оказалось, психоз и до нас дошел.
Я говорю, что это разрывы шрапнели. Со мной с пеной у рта стали спорить, что это парашютисты. Разозлился и обращаясь к Чернышеву, говорю: "Ты, Василий Васильевич, военный человек, узнаешь, что это разрывы шрапнели?". Он поколебался и сказал: "Да, это скорее всего шрапнель"».
Так продолжалось минут 40, а дальше стали поступать «донесения» из разных районов Москвы о выброске немецких парашютистов – из Химок, из Сокольников, из Мытищ и так далее. Сообщения продолжались два часа. Дошло это до Ставки Верховного командования, которая запросила ПВО Москвы, где заявили, что произошла ошибка.
После разбора специальной комиссии НКВД выяснилось, что в небе действительно был один Ju-88, на перехват которого выслали истребители. Зенитчики, не имея опыта в распознании самолетов, открыли по ним огонь шрапнелью. «Многие из генералов наркомата обороны всю эту ложную тревогу приняли на веру, да к тому же, как мне потом сказали из наркомата обороны, решили не снижать бдительность войск и не говорить, что это была ложная тревога и пальба». Нет сомнения, что такая «точная информация» послужила благодатной почвой для слухов. Возможно, подобный случай лежит в основании «городской легенды» о выброске парашютистов в Нескучном саду в начале декабря 1941 года. Якобы это была попытка захвата Сталина.
Александр Верт, как иностранец, сам часто сталкивался с проявлениями шпиономании. «Казалось, что люди всюду видели шпионов и парашютистов. Ехавшие со мной из Архангельска сержанты английской армии в первый же день пережили очень неприятное приключение. С аэродрома они отправились в Москву на грузовике с багажом миссии. На углу одной из улиц их остановила милиция. Вокруг собралась толпа, удивленная незнакомой английской формой, и кто-то воскликнул: "Парашютисты!", после чего толпа стала волноваться и кричать. В результате сержантов отправили в отделение милиции, откуда их в конце концов вызволил один из сотрудников посольства.
По разным поводам производилась проверка документов, и было совершенно необходимо иметь их в порядке, особенно после полуночи, когда для хождения по городу требовался специальный пропуск. Нерусская речь немедленно вызывала подозрение».
М. М. Пришвин описывает, как, гуляя в окрестностях Старой Рузы, он увидел на лугу чей-то портфель, и пока рассматривал, как вокруг него летала пара ворон, на луг вернулись косцы. «Они уходили позавтракать всего на полчаса, и когда уходили, ничего на лугу не было, а теперь вот портфель, толстый накругло, как большой беременный кролик. Все стали как вкопанные от изумления. Кто-то хотел сунуться, его остановили:
– Забыл войну с финнами? там даже часы, а не только портфели взрывались!
– Не бойтесь, – сказал я, набрав в лесу камней.
Я хотел камнями из-за дерева растрепать портфель и обнажить его содержание. Но женщины остановили меня и заставили бросить камни. Страшно казалось не то, что в портфеле может быть мина, а страшен тот, кто положил этот портфель.
И разве можно касаться такого без милиционера?
Кто-то побежал, и скоро пришел милиционер, моим способом вскрыл портфель с одеялом и переменой белья.
Может быть, это вовсе и не шпион. Догадываюсь, что это собака вытащила портфель из куста, где ночевал и пошел по своим делам кто-то…»
Ополченец Абрам Евсеевич Гордон вспоминал курьезный случай, произошедший во время поездки в июле 1941 года в Москву за бутылками с горючей жидкостью. Ополченцы были одеты в форму темно-серого, почти черного цвета, которую получили в подмосковном учебном лагере. «Мы первым делом бросились в булочную, что рядом с Курским вокзалом (в июле 1941 г. продовольственные карточки в Москве еще не были введены). Машину оставили под присмотром рядового Петровского, отличавшегося не только высоким ростом, но и необычайной для того времени внешностью – у него были усы и небольшая бородка.
Конец ознакомительного фрагмента.