Глава первая
Неделю назад, сидя на подоконнике между пятым и шестым этажами, я загадала. Если первым, кто мне сегодня позвонит, будет парень, то я завтра же беру билет на следующие выходные и уезжаю в Москву, а если девушка, то остаюсь дома.
Мобильник медленно полз по краю подоконника в беззвучном режиме, звонил Руслан, а я смотрела на его имя и не спешила отвечать.
Мы договорились встретиться в кафе на Мясницкой в три часа дня. Я опаздывала уже на три минуты. Дверь открылась, заставив нежно звенеть колокольчиками «музыку ветра», что висела над входом.
Я огляделась по сторонам. У окна сидела девушка с красными волосами, забранными в пучок, и курила, читая толстую книгу. Бледная, с синевой под глазами, грубые очки в черной оправе, простуда на губах небрежно замазана светлой помадой; худые руки, тонкие длинные пальцы. Нервные и синеватые.
Девушка удивленно приподняла изогнутую светлую бровь, в носу блеснула серьга. В правом ухе была одна; левое же сияло прозрачными гвоздиками по всему краю. Она держала в руках синюю книгу с цифрой три на корешке. Третий том сочинений Максима Горького. Ногти не были накрашены, кроме одного. Ноготь указательного пальца левой руки оранжево светился на серой коже, делая ее еще более бледной и синей.
Я сидела достаточно далеко от этой девушки, но ощущала запах ее туалетной воды. Стойкий, сладкий, удушливый… Теплый и неприятный.
Я заказала двойной эспрессо. Оксана опаздывала на десять минут.
Я начала искать квартиру в Москве две недели назад, когда еще жила в Костроме. В социальной сети поставила статус, что ищу квартиру и девушку, на пару с которой мы будем эту квартиру снимать. Через два дня мне написала Оксана Смотрова – мы вместе лежали в больнице три с лишним года назад.
По утрам Оксана брала у меня косметичку и медленно, растягивая удовольствие, красилась. Тон, румяна, тушь в три слоя, помада. Она считала, что больница – это не повод махнуть на себя рукой, забыть о косметике и красивой одежде. Бюстгальтер она брала поносить у меня, халат у девочки справа, ночную рубашку – у девочки слева, резинку для волос – у подруги из соседней палаты. Так было интереснее. Зачем носить свое, если можно взять чужое, и тебе ничего за это не будет?
В палате непрерывно звучала музыка. С девяти утра. Альбом «Ранеток» на повторе. Оксане нравилось. Она танцевала между кроватями, держась за спинки тонкими руками, легко подпрыгивала, подпевала точно в ноты и безмерно раздражала большинство соседок по палате. Оксана веселилась и совершенно не походила на больную. Говорили, что у нее были кровотечение и киста на правом яичнике. Оксана не переживала, ей было интереснее эпатировать и питаться чужим негативом. Ей ставили уколы два раза в день, от них больно сводило ногу – на время Оксана притихала, свернувшись на кровати и поджав ноги в ажурных, нежно-розовых гольфах. Через час она приходила в себя и снова улыбалась, дергаясь в такт музыке и подпевая на кровати.
Оксану постоянно кто-то навещал. Приходили друзья и старший брат. Приезжали родственники на иномарках. За деньги им разрешалось проехать в больничный дворик и остановиться напротив окон палаты на первом этаже.
Приходила мама, приносила вишню в белом шоколаде и журналы. Оксана хотела, чтоб мать быстрее ушла и чтобы приехал брат. С ним прикольнее.
Брат приходил с друзьями. Они подтягивались на оконных решетках и заглядывали в палату, выглядывая девушек посимпатичнее и раздавая оценки. «Вон та ничего, а та отстой». Оксана хохотала, оглядывалась, что-то говорила брату.
Он навещал ее каждый день. Приносил то бутылку пива на два литра, то пару банок коктейлей, то чипсы. Пиво и коктейли Оксана прятала глубоко в тумбочку, чтобы никто не заметил, а то ходят тут… Мать, медсестры, врачи.
Оксана просила кого-нибудь «постоять на шухере», а сама открывала банку «Ягуара», садилась на подоконник, и зачитывала брату статьи из рубрики «секс». Они их обсуждали, смеялись, прихлебывая по очереди из банки, и курили. Брат давал ей затянуться сигаретой через решетку. Уезжал под вечер.
Ночью в палате собирались и другие девочки – пили пиво, осторожно курили в окно, матерились, оглядываясь на дверь. К тем, кто не пил и не курил, относились с подозрением, если не с жалостью. И ничего, что это больница.
Уколы Оксане не помогли, решили делать операцию. Она боялась, но виду не показывала. Даже лежа на каталке, голая, под белой простыней, она умудрялась шутить и заигрывать с главным врачом отделения – ему было за сорок, и он понравился ей в первый же день.
Операция была несложной. Оксану привезли через час, без сознания. Я была рядом и хотела чем-то помочь. Мне сказали подержать капельницу. Оксана тяжело отходила от наркоза, шевелила правой ладонью, будто искала чужие пальцы… Я осторожно взяла ее за руку. Она с силой вцепилась в нее и не отпускала два часа. Оксана боялась умереть, не проснуться после наркоза. Мне было больно, потекли слезы, но я терпела. На руке у меня осталось четыре красных глубоких ссадины от ее ногтей… Они долго не заживали, и даже потом эти отметины-полумесяцы не загорали, оставались белыми…
При выписке мы обменялись телефонами, через неделю добавили друг друга в социальной сети, но больше не общались. Две недели в больнице хотелось забыть и не вспоминать, как страшный сон.
В тот же год семья Оксаны переехала жить в Москву. Точнее, в какой-то поселок городского типа, в десяти километрах от Москвы.
Когда я поставила статус о том, что собираюсь снимать квартиру, Оксана отозвалась через две минуты. Это было ее первое сообщение за три года.
– Ну что, готова к покорению Москвы? – поздоровалась со мной Оксана, садясь сбоку. – Поехали смотреть квартиру! – улыбнулась она, не дождавшись моего ответа. – Как доехала, кстати?
– Ничего. Нормально.
– А чего квартиру снимать решила? Общежитие ведь дешевле выйдет.
– Там нет мест.
– А меня все достали, – отмахнулась Оксана. – И мать, и бабка, и брат.
Мы вышли на улицу и пошли к метро. Я думала, что не узнаю Оксану, но она почти не изменилась.
– Короче, есть квартира в пятиэтажке, недалеко от железной дороги. Две комнаты, обстановка старомодная, с девяностых ничего не менялось, но это мелочи. Ты ведь не против девяностых, я надеюсь? Я там уже три дня живу. Мой одноклассник помог снять. Сначала цену в два раза выше назвал, но я умею торговаться с такими, как он. Меня не обманешь.
У Савеловского вокзала Оксана купила две банки коктейля, одну протянула мне. Мы ждали электричку и молча пили его, щурясь на предвечернее солнце. Впереди маячила неизвестность длиной в пять лет.
Хотелось сидеть вот так, греться низким градусом, смотреть со стороны и не делать шаг вперед. Черт его знает, что там будет.
На электричку сели в пять. Скоро город за окном сменился рядами пятиэтажек и редких высоток вдали, разрисованных гаражей, редких деревянных домов, заброшенных огородов за покосившимися заборами и небольшими лесами.
Вышли через двадцать минут, спустились вниз. У платформы продавали овощи, фрукты, газеты и одежду. По рыночной площади в глубоких лужах разворачивались желтые маршрутные такси и автобусы. В грязной воде отражались деревья, облака, самолеты и мои собственные мысли.
Мы спустились вниз, обошли рынок и вышли к ряду одинаковых светлых пятиэтажек. Из окон, заставленных зарослями домашних цветов, выглядывали бабушки; кто-то сушил красное одеяло, свесив его из окна четвертого этажа. Во дворах и на детских площадках сушилось разноцветное белье; было спокойно и тихо.
Дом, про который говорила Оксана, был последним по Московскому шоссе, и подъезд тоже был последним. У дверей – свежеокрашенная скамейка, чуть дальше – скрипучие качели.
Тесная пыльная «двушка» на пятом этаже. Окно доставшейся мне комнаты выходило на синий круглосуточный магазин с желтой вывеской «24» и больницу – по левую сторону; справа гремела железная дорога и шумел сосновый лес, попадались редкие гаражи и безлюдные спортивные площадки.
Хмурилось небо, подвывал ветер, начинался дождь. Мне нравилось здесь, несмотря на легкую грусть и волнующий страх перед будущим. Главное, чтобы было где жить, а со всем остальным я как-нибудь справлюсь.
– Как тебе наше замкадное гетто? – спросила меня Оксана, садясь на диван. Между коленями она зажала бутылку вина, а в зубах держала штопор.
– Гетто? – не поняла я.
– Сейчас объясню, – улыбнулась она. – Я давно называю этот город гетто, даже не замечаю уже. Дурацкая привычка. В четырнадцать мы переехали сюда жить, а в пятнадцать я влюбилась в парня. Он живет недалеко, через три дома отсюда. Однажды кто-то из его подруг сказал, что он – один из немногих настоящих мужчин в нашем замкадном гетто. Так и пошло. Мне проще сказать гетто, чем называть город. Мне тут нравится. Я рада, что мы живем здесь, а не в Москве.
– А что с тем парнем?
Оксана протянула мне стакан вина и взяла себе.
– За встречу и квартиру, – ответила она. – А парень… не хочу о нем говорить. Мы бы, наверное, и не переехали сюда, если бы не та неделя в больнице. Помнишь? Никто не знал, почему я на самом деле туда попала.
В тринадцать лет я подружилась с девчонкой, Жанной. Гуляем как-то поздно вечером вдоль шоссе. Каблуки, юбки еле пятую точку прикрывают, губы красные, стрелки на глазах, а еще бухие, как не знаю кто. Выпили одну банку на двоих, развезло. Идем, ржем, рядом машина останавливается. Парни какие-то, лет по восемнадцать, а то и меньше, зовут покататься да посидеть где-нибудь. Ну а у нас-то мозгов нет, сели в машину, поехали. Их четверо было. Приехали в какую-то квартиру, грязная, одна комната всего. Сидим на кухне, болтаем, водку пьем. Думаю, вроде ничего парни оказались, нормальные. И тут что-то Жанна стала на них вырубаться. Трое из них переглянулись, потащили ее в комнату. Я смотрю и ничего не понимаю, а четвертый, Антон, схватил меня за плечо и завалил на диван, юбку, колготки порвал. Через пару секунд диван был в крови, а через час из комнаты Жанку вытолкали, ее трясет, на ногах стоять не может. Ее втроем изнасиловали, меня один Антон. Сказали, если хоть кто узнает, пожалеем, что живы остались. В общем, проводила ее домой, а сама все боялась, что она не вынесет, вены там порежет, колес наглотается или еще что…
Через месяц я попала в больницу. Для всех у меня было просто кровотечение, а на самом деле подозрение на выкидыш. Повезло так повезло. Кто-то из одноклассниц слух пустил, что я неудачно залетела, а тут и случай подвернулся уехать. Так мы и уехали. Это было лучшим из решений в тот момент.
С Жанной мы не общались больше, даже ВКонтакте. Тяжело общаться с человеком, который всегда будет напоминать о том вечере. Я поняла ее. У нее все в порядке сейчас, видела фотки, вроде замуж собирается.
Да не грузись ты. Все ведь в порядке, – улыбнулась в темноте Оксана и зевнула. – Допивай давай, сейчас еще налью.
Одну из стен в моей комнате полностью занимал книжный шкаф. Старый письменный стол под окном, в которое деревья тянули свои зеленые ветви. В солнечный день мне будет казаться, что я живу в джунглях. Старый диван, потрепанное кошачьими когтями кресло. У входа в комнату неработающий холодильник.
Я сидела на диване, вытянув ноги, и смотрела впереди себя – на книги и полку со старым кассетным магнитофоном, – не зная, что делать дальше. Меня будто отключили на время. Я не могла спать. Я не могла думать. Я хотела только одного – домой.
И как они только меня отпустили? Одну, в город, который не верит слезам, ломает судьбы. В город, где исчезают любимые люди, испаряются надежды и умирают детские мечты. Я заочно не любила Москву, но все равно купила билет и сошла на вокзале, как и тысячи других самоуверенных провинциалок – я не любила, я ждала взаимности.
Чтобы отвлечься, я думала о тех, кто жил когда-то в этой квартире. Интересно, сколько всего видели эти стены. Сколько разговоров и признаний они слышали, сколько историй любви, слез, истерик и расставаний, сколько искренних улыбок, детского плача, смеха и счастливых моментов.
Что рассказали бы эти стены с невзрачными обоями, если бы могли говорить?
Наверное, когда-то по этому старому ковру были разбросаны детские игрушки. Плюшевые медведи с глупыми глазами, зайцы с пушистыми ушами, разноцветные детали конструктора, резиновые слоны – сжимаешь такого в руке, а он пищит. Я представляла молодого папу, который просыпается ночью, идет на кухню, спотыкается об эти игрушки, но старается быть тихим, чтобы не разбудить ребенка… Ту кудрявую девочку с черными глазами, чье фото висит на ковре в соседней комнате.
Я поднялась на ноги, включила свет и подошла к шкафу. На средней полке, над книгами лежала скрипка. Без струн, без смычка. И старый сборник мелодий для фортепьяно. Страницы потертые, желтые. Как же давно все это было.
Я думала о девочке. Это была ее комната. Я представляла, как она собирается в школу – в коричневом платье и фартуке, как одевались школьницы, когда меня еще не было. Как она учила здесь уроки – почему-то с бабушкой, как долго ходила в музыкальную школу, как не хотела разучивать гаммы, а однажды пришла домой, легла на пол в прихожей и сказала, что больше никогда не пойдет в музыкалку.
– Все в порядке? – спросила Оксана, заглянувшая в комнату. – Ты улыбаешься.
– Да так, вспомнила просто, – смеялась я. – Ничего особенного.
Оксана понимающе промычала и ушла, а я подумала о том, что у хозяев квартиры, наверное, была собака. Представлялся почему-то не золотистый лабрадор или немецкая овчарка, а большая рыжая и лохматая мальтийская болонка. Наверное, пес был членом семьи, его обожали. Молодой папа выгуливал его, а после – мыл ему лапы в ванной и вытирал отдельным полотенцем, а с полочек за этим наблюдали желтые резиновые утята.
Я достала телефон и набрала любимый номер.
Я росла худой мрачной девочкой с рыжим хвостом, небрежно стянутым двумя черными резинками от железных бигудей, отросшая челка полностью закрывала мой левый глаз. Ходили даже слухи, что я числилась в детской комнате милиции. Родители запрещали детям дружить со мной.
Я обзывалась, хамила, лезла в драки и получала в дневник по три замечания в неделю. Мне нравилось быть примером того, как не надо себя вести. Это как стиль жизни.
Я могла бы пойти дальше – пить «Ягуар» в подъездах, курить дрянь, отбивать парней у хороших девочек и бросать их через неделю, стать наркоманкой и сдохнуть от передоза, не дожив до двадцати лет.
Но я училась лучше всех в школе. Никогда не попадалась, встречалась только с одним парнем, играла в «World of Warcraft» и была влюблена в инди-рок.
…а родители одноклассников по-прежнему запрещали общаться со мной.
Кристина хорошая девчонка. Ее родители считают, что я плохо на нее влияю, «учу плохому».
Однажды осенью мы втроем пошли в инет-кафе после уроков, оплатили три часа доступа и заняли один комп. Залезли в какой-то чат и весело проводили время. Нас окружила небольшая компания геймеров, с которыми мы познакомились в прошлый раз. Они рассказывали анекдоты, пили пиво и развлекали нас. Веселье продолжалось до тех пор, пока в кафе не пришла Кристинина бабушка и чуть ли не за шиворот увела ее оттуда.
После этого случая ей запретили со мной общаться, потому что я «плохая»: пью пиво, курю, ругаюсь матом и тусуюсь с сомнительными компаниями в «злачных местах», а у меня ведь даже ни одного парня не было с тех пор, как я живу в этом городе.